Золотько Александр. Зубы дракона

   – Спасибо, – ровным голосом произнес Шатов.
   Обижаться на девчонку за то, что она помогала его обманывать? Смысл?
   Шатов сел к столу.
   – Извините меня, Евгений Сергеевич, – неуверенно сказала Светлана.
   – Что-то не так с завтраком?
   – Нет, за то, что я вчера…
   – Только вчера?
   – Что я вас обманывала.
   – Хорошо, – ответил Шатов, подвигая к себе прибор. – Забудем.
   – Извините, Евгений Сергеевич, – снова попросила Светлана.
   – Тебя зовут-то как?
   – Света.
   – Не Ира?
   – Света. Извините, – голос девушки дрогнул.
   – Ладно, проехали.
   – Вам просили передать, – Светлана указала на край стола.
   Диктофон и его «командирские». Нашлись, бродяги. Даже среди подонков встречаются еще честные люди. Шатов включил диктофон и послушал запись своего ночного разговора с Жориком.
   Вот даже как… Все по честному. И запись вернули, и часы. Какие молодцы. И в еду, надо надеяться, ничего не всыпали. Новый этап наших взаимоотношений.
   Светлана все еще стояла возле стола.
   – Чего стоишь, присаживайся, – сказал Шатов, не поднимая взгляда от тарелки.
   В лицо ему лучше не смотреть – несколько ударов того мужчины достигли цели. К горлу подкатила тошнота, и Шатов быстро отодвинул тарелку.
   Это все было. И погоня была, и смерть детей – тоже была. И женщина, рухнувшая возле ступеней собственного дома, не привиделась Шатову. Все это было.
   Шатов встал со стула и прошелся по комнате.
   – Давайте, я сменю вам повязку, – предложила Светлана.
   – Давай, – помедлив, согласился Шатов.
   Светлана принесла бинт, какие-то склянки, Шатов сел на тахту и протянул ей руку.
   – Ты теперь можешь говорить правду? – спросил Шатов, когда Света аккуратно принялась сматывать присохший бинт.
   – Да, – кивнула Светлана. – То, что знаю.
   – А знаешь ты, как я понимаю, не все.
   Девушка молча пожала плечами.
   – Давай по порядку, – предложил Шатов. – Кто такие варвары.
   Светлана отвечала, Шатов снова спрашивал, не верил ответам, заставлял отвечать заново…
   Варвары… Это были люди… Были люди… Здесь ключевое слово – были. А теперь стали хищниками, кружащимися вокруг села, в надежде перехватить кого-то оттуда. Им нельзя было пересекать определенной границы, нельзя было нападать днем, нельзя было… Почему нельзя? Запрещено. Кто запретил? Замок. Кто или что этот Замок?
   Выходило, что Замок управлял здесь всем. Делами, жизнями и желаниями людей. Те, кто жил в селе, надеялись, что их не вышвырнут к варварам, а варвары… Варвары страстно мечтали занять места людей. У них была единственная возможность поселиться в селе – это занять место одной из семей.
   И варвары надеялись.
   А люди надеялись, что их минет чаша сия, что они смогут жить в безопасных домах, отгороженных приказом Замка от всего остального мира.
   Нет, сказала Светлана, дети сельских в школе не учатся. Не учатся. Только сироты. Их привозят из разных городов, отмывают и селят в детском доме. Привозят только маленьких, не старше семи лет.
   Привозят многих. Очень многих. Больных и истощенных, избитых и отравленных. Их отмывают и лечат. Потом… Потом их отсевают. Большую часть отсевают, остальные продолжают учиться.
   Что значит отсевают, спросил Шатов, уже догадываясь об ответе. Они исчезают, пробормотала Светлана.
   – Их убивают?
   Молчание.
   – Убивают?
   – Да.
   Шатов сжал зубы.
   – Они… Их…
   – Кто… Кто их убивает?
   – Другие дети, старшие, – Светлана подняла взгляд.
   Слез не было.
   – Как кроликов? – спросил Шатов. – Играючи?
   Играючи. Вначале старшеклассники выбирали себе ребенка, возились с ним, успокаивая, ухаживая за ними, а потом наступал день… Те, кто выбрал удачно, мог и дальше возиться с младшим. А другие…
   Они убивали отсеянных. Своими руками. Это было и наказание, и экзамен. Те, кто не мог убить, погибали сами. Их тоже отсевали. Тех, кто плохо относился к своему воспитаннику – тоже наказывались. Их даже могли отправить к варварам.
   – А ты? – спросил Шатов.
   – Что?
   – Ты – отсевала?
   – Да, – сказала Светлана, – я ведь выжила.
   – Сколько?
   – Одного. Мальчишку. Потом я научилась выбирать правильно.
   – И ты никогда не хотела отсюда сбежать?
   – Зачем? Все равно, после выпускного я должна уехать отсюда. В город.
   – И что, всех выпускников отпускают?
   – Мы первый выпуск. Самый первый. Можно я уйду? – спросила Светлана.
   – Иди, – разрешил Шатов.
   Обедать он тоже не смог. Не потому, что хотел проверить наличие или отсутствие в еде химии. Не мог.
   Они отсевают детей. Они убивают детей и заставляют детей убивать друг друга.
   Зачем? Это что, забавляет? Доставляет удовольствие? И ради всего этого, ради убийств затеяно все это? И Дракон организовывал платные сафари на людей только для того, чтобы заработать деньги на все это?
   Смысл?
   Шатов подошел к компьютеру, включил его и, пожав плечами, набрал пароль: «Дракон». И получил доступ.
   Стало страшно. Это был только сон, только реакция его мозга. И он смог понять, что это дом Дракона, и что паролем является это прозвище. «Я живу в тебе,» – сказал Дракон.
   Этого не может быть. Это был бред. Его пытались уже убедить в безумии, но у них ничего не получилось. У них ничего не получилось. И теперь он сам пытается себя убедить в том, что в мозгу его поселился… Нет.
   Шатов выключил компьютер.
   Этот номер у Дракона не пройдет. Абсолютно не пройдет. Никогда. Сегодня они расскажут ему обо всем. Зачем все это затевалось. И я пойму. И смогу что-то делать. Или наоборот, пойму, что бороться бессмысленно, и ничего у меня не получится.
   За час до ужина к Шатову заглянул Дмитрий Петрович.
   – Привет, – сказал Шатов.
   – Добрый вечер, – Дмитрий Петрович сел в кресло, не забыв, как всегда, поддернуть отутюженные кремовые брюки.
   – Зачем пожаловали? – спросил Шатов.
   – Не поверите: поговорить.
   – Не поверю.
   – И, тем не менее…
   – О детках, которых вы отсеваете, поговорить хотите? – спросил Шатов.
   – Мы отсеваем? – приподнял удивленно брови Дмитрий Петрович, и в складках его лица змеей скользнула улыбка.
   – Вы, мне сказала Светлана… Или у меня снова галлюцинации?
   – Нет, это пока не галлюцинации. Это пока реальность, – Дмитрий Петрович поправил воротник рубахи. – Но этих детей отсеваем не мы…
   – Другие дети? Варвары? Кто?
   – Вы, – ответил Дмитрий Петрович, – не лично вы, Евгений Сергеевич Шатов, а вы – люди. Общество. Человечество.
   – Вы произнесли это слово, как ругательство.
   – А это и есть ругательство, – губы Дмитрия Петровича презрительно чмокнули. – Принадлежностью к этому ругательству нечего гордится…
   – Когда я слышу слово «человечество», моя рука тянется к пистолету, – негромко сказал Шатов.
   – Вот именно. Только не к пистолету. И ваш Геббельс, которого вы так к месту перефразировали, тоже был частью человечества.
   – Вы не хотите, чтобы вас сравнивали с нацистами?
   – А почему меня это сравнение должно радовать? – Дмитрий Петрович скрестил руки на груди. – Вы обвиняете меня… нас, в том, что делаете вы сами.
   – Я не убиваю детей!
   – Знаю, вы даже пытаетесь мешать, когда их убивают другие.
   Шатов вздрогнул.
   – Только деток, которых вы так пожалели, мы ведь подбираем на улице, среди отбросов. И не мы их туда вышвырнули, уважаемый Евгений Сергеевич. Не мы. И не всех мы успеваем подобрать, чтобы вылечить и дать еще один шанс…
   – Прежде чем их убить, – почти выкрикнул Шатов.
   – Прежде чем их убить. Только заметьте, мы уничтожаем гораздо меньшее количество, чем могло бы погибнуть без нашего участия. И те картины, которые вас так поразили, написаны именно теми, кого мы нашли среди отбросов. Так что, это вы их хотели уничтожить, а мы их спасли.
   – Вы путаете…
   – Это я путаю? – удивление Дмитрия Петровича было искренним. – Это вы что-то путаете. Вам нужно повесить бирочку на все, и чтобы эта бирочка соответствовала вашему видению. Чтобы она подтверждала ваш гуманизм. Давайте по другому.
   Дмитрий Петрович, легонько хлопнул себя ладонью по колену:
   – Предположим, что мы нашли способ выявлять среди отбросов вашего человечества гениев с первой попытки. И у нас отпала бы необходимость отсеивать шлак. Предположили?
   Шатов почувствовал, как неприятно засосало под ложечкой. Вот ты куда клонишь, дедуля. Хочешь, чтобы я признал вас гуманистами? А хрен тебе, потому, что… И бессилие. Ему нечего возразить.
   – Если бы мы просто извлекли из мусорок и свалок почти три тысячи одаренных детей, дали им образование, развили их таланты? Кем бы мы были? Кем, Евгений Сергеевич? Убийцами? Мерзавцами, которые спасли только три тысячи, а не больше?
   – Почему сытый ублюдок, сунувший детскому дому подачку – мешок муки или сахара, а зажравшийся чиновник, наконец выделивший интернату компьютер, становятся героями, а мы вдруг выглядим преступниками в ваших просвещенных очах?
   Дмитрий Петрович уже смеялся, глядя в лицо Шатова, смеялся искренне и зло.
   – Звезды приезжают в детский дом, чтобы спеть и оставить деткам свои плакаты – да здравствует звезда!
   – Но вы же убиваете!
   – А убить, или оставить умирать по вашему уголовному кодексу – одно и то же. Преступное бездействие. Мы за все время отсеяли около пяти тысяч детей, – Дмитрий Петрович увидел, как дернулась щека Шатова, поднял руку, – пять тысяч. Своим действием мы уничтожили пять тысяч детей. За десять лет. А сколько вы своим бездействием уничтожили детей? Сто тысяч? Двести? Миллион? А сколько талантов захлебнулось в той грязи, в которую вы их толкнули? Вы считали?
   Шатов сжал кулаки, потом с усилием разжал пальцы и провел по лицу, нащупывая шрам. Что он может возразить? Ничего. Пустота. Ничего, кроме мерзкого ощущения правоты Дмитрия Петровича. Правота эта была преступной, порочной, кровавой и грязной, но возразить ему было нечего.
   – Не уподобляйтесь гуманистам, которым жалко убитых коровок, но которые очень любят говядину, – Дмитрий Петрович оперся руками о колени и встал. – Составите мне компанию прогуляться?
   – А вы, кстати, не боитесь, что я сбегу? – спросил, вставая с тахты, Шатов.
   – Нет. Вы разумный человек, и…
   – Что вы говорите? А ведь вчера я был буйным безумцем…
   – Вы слышали о варварах, Евгений Сергеевич. Но вы мало о них слышали.
   – Достаточно, – бросил Шатов, выходя из дому.
   – Вы и из-за них будете называть меня убийцей? – Дмитрий Петрович спустился по ступеням, наклонился и сорвал цветок.
   – Их вы тоже спасаете?
   – А почему бы и нет? Почему бы и нет? – Дмитрий Петрович оторвал лепесток.
   Еще один. Еще. Шатов подождал, пока упадет последний лепесток.
   – Любит?
   – Что? – переспросил Дмитрий Петрович.
   – Вы гадали «любит не любит»?
   – Я просто обрывал у цветка лепестки. Мог бы еще обрывать лапки жукам, но с детства брезглив. А вам нужно придумать значимое объяснение всему. Это вас и погубит. Рано или поздно.
   – Нас – это Евгения Шатова, или все человечество?
   – Все человечество. И вас, Евгений Шатов, в том числе, – Дмитрий Петрович медленно двинулся по тропинке в сторону реки, предоставив Шатову почетное право идти следом.
   Железная логика у них. Непробиваемая. И действительно – возразить нечего. Они замечательно придумали для себя оправдание. Или это мы придумали оправдание для них? Мы сами?
   Мы вообще умеем придумывать оправдание для всего. Для войн, для трусости, для подлости – для всего. И если захотим, то все получится красиво. Настолько, что мы сами поверим в это. И других убедим. И заставим поверить, и накажем скептиков.
   Дмитрий Петрович остановился на берегу.
   – Зачем это все? – спросил Шатов.
   – Зачем? – Дмитрий Петрович поднял голову, рассматривая что-то в небе. – Вы еще не поняли, что мир приближается к пропасти?
   – Серьезно?
   – Серьезно. Мир приближается к пропасти с очень серьезным выражением лица. И из самых лучших побуждений. Некоторые это почувствовали, и даже пытаются искать средства спасения.
   – Себя или мира?
   – У кого на что хватает воображения. Помельче – себя. Покрупнее – мира. Но они пока не нашли единственного способа, как этот мир спасти.
   – А вы, значит…
   – Значит. Мы нашли единственный способ, как спасти этот мир. Для начала – эту страну.
   – И как же?
   – А как спасали королевства и царства. И таки спасали, между прочим. Не нужно ничего придумывать – все уже давно известно. Очень давно. Безумно давно, – Дмитрий Петрович оглянулся на Шатова, и тому показалось, что в глазах собеседника светятся багровые огоньки.
   Закат, через секунду понял Шатов. Всего лишь закат.
   – Эту страну нужно захватить. Подчинить себе. Навести порядок. Воспитать новых людей.
   – Это уже пытались делать и фашисты, и коммунисты. И даже демократы этим развлекались. И у нас, и за морями…
   – И у многих из них получалось, – усмехнулся Дмитрий Петрович. – У очень многих – получалось.
   – Третий Рейх? СССР? Что еще? Сроки какие-то у них получились маленькие.
   – А чем вам не нравится Америка? Трижды проклятая и многажды преданная анафеме? Там вырастили новых людей, не прибегая к концлагерям, но также очень легко управляемых, – Дмитрий Петрович взглянул на свое отражение в реке. – Они не смогут остановить катастрофу, но свои обязанности выполняют очень успешно.
   – Значит, вы растите новых людей?
   – Не только, мы не только растим новых людей, мы даем им возможность внедриться в ваш мир, прорасти сквозь него, добраться до самого верха, или к нервным узлам этого мира. И однажды мир проснется уже изменившимся.
   – Ставшим лучше?
   – Кого это интересовал лучший мир, кроме священников? Мир проснется более жизнеспособным, более живым, более эффективным. Все и каждый будут знать свое место и свою роль…
   Улей, вспомнил свою вчерашнюю мысль Шатов. Те люди на улице – они знали свои функции. Знали, что нужно выполнять команду и знали, что нужно умирать, если прикажут.
   – У вас в голосе звучит гордость, будто это вы придумали все это?
   – А почему у вас в голосе звучит сарказм? – Дмитрий Петрович резко обернулся к Шатову. – Я не мог этого придумать?
   – Извините, Дмитрий Петрович, но для того, чтобы придумать новый мир и собрать для этого людей и средства, одного высокомерия и барства мало. Слишком мало, – Шатов сломал прутик с прибрежного куста и хлопнул им себя по ладони. – А вы, Дмитрий Петрович, извините, всего лишь писатель, у которого не выходят книжки.
   – Книжки? – лицо Дмитрия Петровича исказилось. – Книжки! Книжки ерунда. Испачкать бумагу и убедить всех в том, что это и есть правда – много ума для этого не нужно. Не нужно. Поверьте мне!
   Придумывать нужно правду. Правду, которая живет помимо воли этих… критиков, – с отвращением произнес Дмитрий Петрович. – Этих гиен…
   – …ротационных машин, – Шатов размахнулся и бросил прутик в реку. – Это повторяют сотни графоманов. Они не доросли еще до моих стихов! Мы не доросли до ваших фантазий, становящихся реальностью!
   Шатов надеялся, что Дмитрий Петрович сорвется. Меньше всего Шатову хотелось вступать в литературоведческий спор. Ему хотелось ткнуть вершителя судеб человечества побольнее, заставить выронить высокомерную маску и вернуться на землю. Мелкая месть? Ну и что? Вывести его из равновесия, заставить потерять контроль над собой и… И что? Там будет видно.
   Ты уже так рассуждал, Шатов, ты уже пошел вчера в клуб. И это закончилось смертями. Здесь все, кажется, заканчивается смертями. Все.
   Но Дмитрий Петрович надежд Шатова не оправдал. Истерики не получилось. Старик несколько раз тяжело вздохнул, словно восстанавливая дыхание, и вдруг улыбнулся:
   – У вас не получится меня разозлить или оскорбить. Вы немного не поняли, с кем имеете дело. У меня хватило силы воли и ума дожить до довольно преклонных лет именно потому, что я силой своего ума смог изменить этот мир, смог придумать это все – и школу, и варваров и села. Я смог придумать Дракона, и смог придумать даже вас.
   Дмитрий Петрович говорил очень серьезно. И в словах его чувствовалась уверенность в истинности того, что он сейчас говорил. Дмитрий Петрович искренне верил в то, что говорил.
   – Я даже придумал Замок. Я придумал Замок и я придумал как заставить его не зажраться и не остановиться в своем развитии. Что улыбаетесь? Не верите?
   – А еще вы знаете, кто убил Кеннеди, и куда делся Борман, – Шатов сжал кулаки, стараясь говорить с веселой иронией.
   – Я этого не знаю. Мне это не интересно, – Дмитрий Петрович кашлянул, – не интересно. Мне интересно так просчитать человека, что он будет, как на ладони, и будет правильно выполнять ваши приказания, даже если вы их не будете произносить вслух.
   – Все эти люди в Петровском, и в других местах, они интересны только как стадо, плодящееся и размножающееся. В них интересны только их дети…
   – Вы их тоже будете отсевать?
   – Обязательно. Мы их уже отсеваем. И мы их начинаем воспитывать с самого раннего возраста. Те родители, которые не слишком заботятся о детях – быстро вылетают к варварам. А те не слишком любят людей, которые не смогли удержаться в недосягаемом для варваров раю.
   – А дети этих родителей?
   – Угадайте, – Дмитрий Петрович взглянул на часы. – Нам пора идти к ужину.
   – В детский дом?
   – Нет, не угадали. В отсев. У них плохая наследственность. Они не могут стать хорошими производителями.
   Стадо, подумал Шатов. Стадо на расплод.
   – Они когда-нибудь уничтожат вас.
   – Глупости. Они благодарны нам, искренне, заметьте, благодарны. Они сами наводят порядок в своих… – заминка, старик подбирает слово.
   – В своих стадах, – подсказал Шатов.
   – В своих стадах, – кивнул Дмитрий Петрович. – Кто-то, наугад, назначается главным на улице, кто-то в квартале. Кто-то в селе. А если не справляются, то…
   – В отсев, – сказал Шатов.
   – В отсев, – кивнул Дмитрий Петрович.
   – А на их место ставится новый, и так до тех пор, пока вы не найдете идеального блокфюрера?
   – А зачем нам идеальный? Мы ищем такого, который справится со своими обязанностями. Мы опаздываем, – напомнил Дмитрий Петрович, немного ускоряя шаг.
   – Сделает замечание тот, кто старший над вами? Замок? – Шатов легко обогнал Дмитрия Петровича, и вопрос задал, не оборачиваясь.
   – Нет, просто опаздывать на общий ужин – не слишком вежливо. А Замок – я и сам в чем-то Замок. Я его часть.
   – Часть? – Шатов остановился и обернулся к Дмитрию Петровичу.
   – Да. Вы разве еще не поняли, что мы все, те, кто обедал вместе с вами, и есть Замок. Коллегиальный, так сказать, орган.
   – Все это ужасно интересно, – Шатов снова двинулся по тропинке. – Пусть вы все это придумали, пусть вам суждено покорить эту страну и спасти мир от катастрофы. При чем здесь я?
   – Сегодня я вам это объясню. Сразу после ужина.
   – А мое присутствие на приеме пищи – обязательно?
   – Желательно.
   – Я попросил бы вас походотайствовать за меня перед остальной частью Замка, чтобы мне было позволено дождаться беседы на свежем воздухе. Извините, но после вчерашнего, я еще не слишком готов к еде. Мы с ней пока еще плохо сочетаемся.
   Дмитрий Петрович на мгновение задумался, потом кивнул и вошел в свой дом.
   Шатов прошел к своему крыльцу и сел на ступеньках.
   Почему все подонки мыслят глобальными категориями? Почему просто не сказать, что получают они кайф от насилия, что не могут обходиться без того, чтобы не хлебнуть глоток-другой свежей крови? Нужно обязательно придумать вескую причину для своей подлости, для своей жажды власти, для своего садизма? Не просто повелевать людьми, но воспитать новое поколение, не захапать в свое распоряжение значительную часть суши, но спасти страну от гибели и вырождения…
   Он придумал школу, он придумал Замок, он придумал Дракона… Он даже придумал вас, уважаемый Евгений Сергеевич. Не книжечку написал, а взял и придумал. Какой молодец! Талантище!
   Индусы утверждают, что весь мир это сон божества. Проснется оно – и мир исчезнет. А Дмитрий Петрович скромно утверждает, что большая часть мира – это его воображение.
   Дмитрий Петрович вообще много чего утверждает.
   Откуда-то из-за домиков появилась Елена.
   – Опаздываете, сударыня, – ленивым голосом произнес Шатов.
   Дама мельком глянула на Шатова, что-то пробормотала и взбежала по ступенькам.
   – А бюст у вас и сегодня неплохой! – хамским голосом крикнул Шатов. – И задница не очень отвисла!
   Елена метнула в него яростный взгляд и влетела в дом, хлопнув дверью.
   Дворянство хреново, подумал Шатов. Это ж и ежу понятно – народ плодится и размножается, из детей воспитываются придворные и пастухи для человечьих стад, а над всем этим – дворяне, которые коллегиально управляют народом, пастухами, придворными и потихоньку грызут друг другу глотки, не забывая при этом вежливо улыбаться.
   Классическая пирамида власти, Шатов такую учил еще в школе, на истории средних веков. Сюзерены, вассалы, рыцари, крестьяне и горожане. Крестьяне тянули лямку, в случае необходимости предоставляя своим властелинам жен, детей и свою собственную жизнь. Им даже иногда позволяли умереть на поле брани в качестве живых щитов…
   Как вчера, на улицах Петровского.
   И выходит, что Дмитрий Петрович не врет? Выходит, что правду он рассказал Шатову. Правдочку. Мелкую, сморщенную от отвращения к самой себе, но все-таки – правду.
   Может такое быть на самом деле?
   Свободно. Сколько сейчас оказалось лишних людей – тысячи, сотни тысяч. Не детей, о детях Дмитрий Петрович очень внятно все объяснил, взрослых, которые не могут найти себе место, работу, жилье… Достаточно таким предложить полную миску, чистый домик, возможность завести семью и не думать с ужасом о завтрашнем дне – и они с удовольствием простят и суровость законов, и найдут оправдание жестокости хозяина.
   А если взять еще несколько тысяч людей, расселить их вокруг благополучных домиков в лачуги и посулить, что есть у них шанс попасть в стадо на племя, то и эти несчастные, которых можно называть варварами, и те счастливые скоты – они все поймут, что за счастье нужно бороться, приносить ради него жертвы. И вся их энергия будет уходить на эту борьбу и не останется ни времени, ни сил на то, чтобы понять, чтобы осознать ту бездну, в которую их столкнули ребята из Замка.
   Шатов вздрогнул. А почему это он вдруг подумал о бездне? Если включить ту же самую логику, которая оправдывала отсев детей, то и стада людей также имеют только положительную окраску. Исключительно положительную.
   Им дали все. И потребовали взамен, чтобы они были хорошими работниками и любящими, заботливыми родителями. Что здесь плохого? А тех, кто не хочет заботиться о своих детях, действительно нужно вышвыривать к чертовой матери, ведь все равно они погубят своих детей. А детей…
   Дико зудела рана под повязкой. Теперь Шатов сможет в моменты сомнения почесать не только шрам на лице, но и на руке. На днях они отправят отсюда первый выпуск. В большую жизнь, так сказать. Шатов вспомнил, как однажды директор школы на последнем звонке заявила, что ее выпускники выходят на большую дорогу.
   В большую жизнь – как на большую дорогу. Талантливые, умные ребята, успевшие попробовать вкус крови и умеющие за себя постоять. Экономисты, художники, актеры, ученные – они легко врастут в подгнившую плоть общества, закрепятся там, пойдут наверх. А через год к ним присоединятся другие, еще через год – другие. И где гарантия, что эта школа гениев – единственная?
   Где-то, в тысяче километров отсюда, есть еще один Замок, и есть еще один детский дом, только специализируется он на военных, юристах, политиках, производственниках. И на днях у них тоже выпуск, и их выпускники тоже вопьются в окружающий мир, как в добычу…
   А если быть логичным до конца, то где-то сейчас готовят ребят для внедрения в криминальный мир, кто-то готовится сдавать экзамены на уголовника, отвечает перед экзаменационной комиссией по понятиям и ботает по фене.
   Еще можно девчонок нацелить на удачные замужества, чтобы войти через них в серьезные семьи. Политические браки в средние века, да и не только в средние, неплохо помогали закреплять за собой захваченные территории. Шатов представил себе, что Светлана получает вместе с аттестатом зрелости досье на свою будущую жизнь. Планчик – конспектик. Вариант мужа. Несколько вариантов – основной и запасные. И она сможет окрутить любого мажорного мальчика или сына конкрентного пацана, или делового, или…
   И кто заподозрит семнадцатилетнюю девчонку в злом умысле? Шатов вон, насколько битый судьбой и женщинами, и то поверил ей.
   Воспитанники школы гениев помнят, откуда их подняли, помнят, как своими руками отсевали неподходящих мальчишек и девчонок, знают, как в их тайном мире наказывают… Даже не отступников, а просто провинившихся. И еще можно держать на этих детой компромат – съемки практических занятий по анатомии, выступлений со стриптизом, постельные сцены.
   Почему бы нет? Их готовят ко всему, так, кажется, сказала Светлана? Их готовят не пьянеть, носить шикарную одежду, играть на рулетке… Их готовят к постелям – любым, самым изощренным постелям, заодно отснимая компромат.
   Потом… Потом они окажутся перед выбором – выполнять все, что от них потребует Замок, или потерять все, что они благодаря этому Замку получили. И Шатов понимает, что выбора особенного здесь нет. Нет здесь особенного выбора.