Страница:
Александр Зорич
Люби и властвуй
ПРОЛОГ
В центре большого сада, разбитого на манер алустральских «озер и тропок», над бассейном для игры в лам стояли двое. Смеркалось, но было еще достаточно светло, чтобы различать и фигуры, и разноцветные поля, искусно выложенные мозаикой.
– Но почему, почему, почтенный Альвар, вы не можете указать время точнее? ― с легким раздражением спросил высокий пожилой человек с едва заметной лысиной. Он ловко подбил щелчком большого пальца фигуру, именуемую «золотым спрутом», и та, задержавшись на мгновение на поверхности, наискосок спланировала сквозь водную толщу в центр поля «Лазурь небес».
«Почтенный Альвар», которому с виду было не больше сорока, швырнул своего «золотого спрута» на поверхность воды в бассейне. Бросок был выполнен совершенно наугад, и все же «золотой спрут» Альвара, став на ребро, прошил воду и лег там же, где и фигура его противника ― в центре поля «Лазурь небес». Удовлетворенно щелкнув языком, Альвар ответил:
– Потому что Дотанагела куда как умнее собственных смехотворных идей об извращенном служении князю и истине. Потому что ради сохранения тайны Дотанагела готов съесть собственный язык. Мой человек узнал: «между четырнадцатым и двадцать четвертым днем сего месяца», а больше он ничего не вытащил бы из Дотанагелы даже раскаленными клещами. Но я еще раз повторяю: когда именно Дотанагела подымет мятеж ― совершенно не важно. Важно, что это произойдет совсем скоро. Важно, что гнорр не сможет оставить мятеж без внимания. И, самое важное, мы с вами уже сейчас готовы пожать плоды этого безумного предприятия Дотанагелы.
– И что же гнорр ― по сей день действительно ни о чем не подозревает? В конце концов, есть ведь Опора Единства…
– Нет, не подозревает. И Опора Единства здесь ни при чем, ― отрезал Альвар. ― Сейчас у гнорра все заботы связаны с поисками одного старого врага, которого он чует внутри Свода Равновесия. А кто этот враг ― он не знает.
– А вы?
В это мгновение Альвар вздрогнул всем телом и, резко наклонив голову вперед, сделал несколько быстрых смахивающих движений, проводя правой ладонью по волосам. На землю упали несколько оброненных фигур лама, а в воду полетел средних размеров и выше средней омерзительности паук.
– Ненавижу этих тварей, ― прошипел Альвар, не без труда сохраняя самообладание.
Его собеседник добродушно ухмыльнулся.
– Тарантулы не живут на деревьях. Еще в детстве отец мне говорил: «Не бойся гада, который падает из ветвей; бойся того, который вылезает из паутинной норы в камнях».
– Я не боюсь ни тех ни других, ― сказал Альвар, опасливо озирая тяжелую ветвь тутового дерева, шелестящую у них над головами. ― Я их просто ненавижу. Здесь есть разница. Впрочем, мы отвлеклись, ― поспешно добавил Альвар, опережая своего собеседника, который уже открыл было рот, чтобы сообщить, что тарантулов и скорпионов глупо ненавидеть, но вполне уместно бояться. ― Вы, кажется, спрашивали у меня что-то?
– Да, спрашивал. Вы говорили, что у гнорра есть внутри Свода «один старый враг», но он не знает, кто это такой. А я спросил, знаете ли его вы.
– Нет. Я тоже не знаю, ― спокойно Пожал плечами Альвар, и очередная фигура лама с филигранной точностью опустилась на дно бассейна. Пожилой почувствовал, что больше не услышит от Альвара ничего интересного, равно как и не сможет выиграть у него и на этот раз.
Альвар лгал. Ему были ведомы и имя врага, и единственно верный путь к нему. Но зачем его собеседнику знать об этом?
Сумерки сгущались. Пожилому было не столько жаль проигранных денег, сколько того, что в Варане существует человек, способный одолеть в ламе его, непобедимую Золотую Руку. А деньги… Что деньги? Авры и аврики… Позавчера вот, например, он выиграл у залетного «лосося» такие шикарные серьги, что даже его неласковая племянница буквально расцвела от восхищения.
– Ну что ― отложим партию?
– Ах, Золотая Рука, Золотая Рука! ― неожиданно рассмеялся Альвар. ― Вы все не оставляете надежды обыграть меня. Меня! ― Он резко оборвал смех. ― Обыгрывайте весь Варан ― на здоровье, ― но никогда не пытайтесь обыграть меня. Очень много желающих сделать это зарыты по всему Кругу Земель ― от Западного моря до Цинора.
Отвратительный холодок пробежал по спине пожилого. Чтобы как-то избавиться от неприятного ощущения, которое нет-нет да и возникало у него за время сомнительной дружбы с Альваром, он улыбнулся и сказал:
– Я не столь самонадеян, как некоторые думают. Кстати, я давно собирался вам предложить, Альвар, познакомиться с моей племянницей. Посидим, поужинаем…
– А, помню-помню, вы что-то говорили, ― махнул рукой Альвар. ― Знаете, я верю в очарование вашей племянницы, но советую вам до времени охладить свой любовный пыл. Вот станете Сиятельным князем ― тогда вам будет позволено все, что угодно.
– Ну уж конечно, при таком вольнолюбивом гнор-ре, как вы! ― угодливо рассмеялся пожилой.
Альвар осклабился. Не так уж сильно ему жажда-лось стать гнорром, но в этой паршивой стране, куда занесли его холодные ветры пустоты, гнорр был единственным человеком, имеющим достаточно власти. Меньше, конечно, чем хотелось бы, но на первое время годится и это.
– Но почему, почему, почтенный Альвар, вы не можете указать время точнее? ― с легким раздражением спросил высокий пожилой человек с едва заметной лысиной. Он ловко подбил щелчком большого пальца фигуру, именуемую «золотым спрутом», и та, задержавшись на мгновение на поверхности, наискосок спланировала сквозь водную толщу в центр поля «Лазурь небес».
«Почтенный Альвар», которому с виду было не больше сорока, швырнул своего «золотого спрута» на поверхность воды в бассейне. Бросок был выполнен совершенно наугад, и все же «золотой спрут» Альвара, став на ребро, прошил воду и лег там же, где и фигура его противника ― в центре поля «Лазурь небес». Удовлетворенно щелкнув языком, Альвар ответил:
– Потому что Дотанагела куда как умнее собственных смехотворных идей об извращенном служении князю и истине. Потому что ради сохранения тайны Дотанагела готов съесть собственный язык. Мой человек узнал: «между четырнадцатым и двадцать четвертым днем сего месяца», а больше он ничего не вытащил бы из Дотанагелы даже раскаленными клещами. Но я еще раз повторяю: когда именно Дотанагела подымет мятеж ― совершенно не важно. Важно, что это произойдет совсем скоро. Важно, что гнорр не сможет оставить мятеж без внимания. И, самое важное, мы с вами уже сейчас готовы пожать плоды этого безумного предприятия Дотанагелы.
– И что же гнорр ― по сей день действительно ни о чем не подозревает? В конце концов, есть ведь Опора Единства…
– Нет, не подозревает. И Опора Единства здесь ни при чем, ― отрезал Альвар. ― Сейчас у гнорра все заботы связаны с поисками одного старого врага, которого он чует внутри Свода Равновесия. А кто этот враг ― он не знает.
– А вы?
В это мгновение Альвар вздрогнул всем телом и, резко наклонив голову вперед, сделал несколько быстрых смахивающих движений, проводя правой ладонью по волосам. На землю упали несколько оброненных фигур лама, а в воду полетел средних размеров и выше средней омерзительности паук.
– Ненавижу этих тварей, ― прошипел Альвар, не без труда сохраняя самообладание.
Его собеседник добродушно ухмыльнулся.
– Тарантулы не живут на деревьях. Еще в детстве отец мне говорил: «Не бойся гада, который падает из ветвей; бойся того, который вылезает из паутинной норы в камнях».
– Я не боюсь ни тех ни других, ― сказал Альвар, опасливо озирая тяжелую ветвь тутового дерева, шелестящую у них над головами. ― Я их просто ненавижу. Здесь есть разница. Впрочем, мы отвлеклись, ― поспешно добавил Альвар, опережая своего собеседника, который уже открыл было рот, чтобы сообщить, что тарантулов и скорпионов глупо ненавидеть, но вполне уместно бояться. ― Вы, кажется, спрашивали у меня что-то?
– Да, спрашивал. Вы говорили, что у гнорра есть внутри Свода «один старый враг», но он не знает, кто это такой. А я спросил, знаете ли его вы.
– Нет. Я тоже не знаю, ― спокойно Пожал плечами Альвар, и очередная фигура лама с филигранной точностью опустилась на дно бассейна. Пожилой почувствовал, что больше не услышит от Альвара ничего интересного, равно как и не сможет выиграть у него и на этот раз.
Альвар лгал. Ему были ведомы и имя врага, и единственно верный путь к нему. Но зачем его собеседнику знать об этом?
Сумерки сгущались. Пожилому было не столько жаль проигранных денег, сколько того, что в Варане существует человек, способный одолеть в ламе его, непобедимую Золотую Руку. А деньги… Что деньги? Авры и аврики… Позавчера вот, например, он выиграл у залетного «лосося» такие шикарные серьги, что даже его неласковая племянница буквально расцвела от восхищения.
– Ну что ― отложим партию?
– Ах, Золотая Рука, Золотая Рука! ― неожиданно рассмеялся Альвар. ― Вы все не оставляете надежды обыграть меня. Меня! ― Он резко оборвал смех. ― Обыгрывайте весь Варан ― на здоровье, ― но никогда не пытайтесь обыграть меня. Очень много желающих сделать это зарыты по всему Кругу Земель ― от Западного моря до Цинора.
Отвратительный холодок пробежал по спине пожилого. Чтобы как-то избавиться от неприятного ощущения, которое нет-нет да и возникало у него за время сомнительной дружбы с Альваром, он улыбнулся и сказал:
– Я не столь самонадеян, как некоторые думают. Кстати, я давно собирался вам предложить, Альвар, познакомиться с моей племянницей. Посидим, поужинаем…
– А, помню-помню, вы что-то говорили, ― махнул рукой Альвар. ― Знаете, я верю в очарование вашей племянницы, но советую вам до времени охладить свой любовный пыл. Вот станете Сиятельным князем ― тогда вам будет позволено все, что угодно.
– Ну уж конечно, при таком вольнолюбивом гнор-ре, как вы! ― угодливо рассмеялся пожилой.
Альвар осклабился. Не так уж сильно ему жажда-лось стать гнорром, но в этой паршивой стране, куда занесли его холодные ветры пустоты, гнорр был единственным человеком, имеющим достаточно власти. Меньше, конечно, чем хотелось бы, но на первое время годится и это.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПОХИЩЕНИЕ
Глава первая
Дуэль
Если один снесет другому голову слишком быстро, все останутся недовольны. Если они помирятся, принеся друг другу извинения, и поединок не состоится, зрители будут просто в бешенстве. Если противники станут драться жестоко и долго, если этот плечистый «лосось» нарежет кожу писаки из Иноземного Дома ленточками и сделает это с толком и с расстановкой, так, чтобы все могли видеть, вот тогда каждый уйдет с площади Восстановленного Имени довольным. Мол, не зря потратился ― такое зрелище действительно стоит трех медных авров. А может, и всех четырех. Думать так всегда приятно.
– Довольно. Не таким, как ты, рассуждать о чести. Защищайся! ― без особого воодушевления вскричал Ард оке Лайн, офицер Отдельного морского отряда «Голубой Лосось». Вслед за чем извлек свой клинок из ножен, отделанных акульей кожей.
– Моей руке послушен, меч. Ему я дам изведать крови, ― достаточно медленно, твердо и громко ― так, чтобы все зеваки слышали, ― ответил чиновник Иноземного Дома Атен оке Гонаут.
Атен был высоким и худощавым мужчиной, которому на вид никак нельзя было дать больше тридцати. В действительности ему и было двадцать семь. Так или иначе, заподозрить в нем отчаянного рубаку и мастера фехтования было совершенно невозможно, ибо каждый знает, какие увальни служат в Иноземном Доме.
«Моей руке послушен меч. Ему я дам изведать крови» ― это значило, что вызов принят полностью. И нет больше места для извинений и переговоров. Это значило, что дипломатия осталась далеко-далеко позади. А впереди только поединок и смерть того, кому назначено судьбой быть убитым.
Толпа радостно и с облегчением вздохнула ― а то ведь бывает, что за весь день никто ни с кем так и не сцепится. Только приходят на площадь Восстановленного Имени и перебрасываются отборными оскорблениями, держась за рукояти мечей, так и не осмеливаясь произнести «формулу первой крови», которая только что слетела с уст чиновника Иноземного Дома. Затем же, всласть почесав языками, расходятся, помирившись. Нет, в этот раз все будет иначе!
– Разойдись! ― рявкнул «лосось» и очертил круг поединка.
Похоже, он был немного удивлен горячности своего русоволосого противника. Куда это тот так торопится? В том, что судьба решит поединок в его пользу, Ард оке Лайн не сомневался. Почти не сомневался.
Толпа понимающе ухнула, и люди расступились, освободив площадку, вполне достаточную для дуэлянтов.
Держа меч все еще острием к земле, «лосось» испытующе поглядел на своего соперника. В принципе этикет давал им обоим право на пару-тройку не обязательных, но желательных фраз. Что-то вроде жалости мелькнуло в душе офицера. Дать бы дурачку-писаке хоть поболтать перед смертью… Но тут Ард вспомнил о жестоком оскорблении, нанесенном ему никем иным, как вот этим писакой, И вся его жалость мгновенно превратилась в тягучее и мутное боевое ожесточение.
– Хог! ― гаркнул Ард и сделал три шага к противнику. Блеснул меч.
– А с чего это они завелись? ― спросил провинциального вида юноша из тех, что топтались позади.
Ответ на этот вопрос знали почти все, но лишь приблизительно. Каждый представлял себе сцену оскорбления по-своему. Но все без исключения, кто собрался в тот день на излюбленной площади столичных дуэлянтов, были уверены: чиновник Иноземного Дома Атен оке Гонаут оскорбил офицера «Голубого Лосося» Арда оке Лайна. А не наоборот.
Кое-кому из присутствующих повезло видеть начало поединка. Тем, кто был вчера днем в театре.
Вчерашняя пьеса «Эллат и Эстарта» успела навязнуть на зубах всем столичным любителям зрелищ. А потому большинство мест занимали приезжие, их повзрослевшие дети, чужеземцы и совершенно случайные люди, зашедшие в театр скоротать пару часов. Одним из таких, похоже, был и Атен оке Гонаут, вдобавок ко всему еще и опоздавший.
«По рожденью я грют, но отец мой, стремясь Показать командиру итаны, где он Возглавлял вспомогательный конный отряд, Что забыты им древние битвы в степях, Где его праотцы стали жертвой мечей Праотцов командира итаны, не стал Размышлять слишком долго. И назвал меня Эгин…»
– гнусил актер с накладной бородой из конского волоса, заламывая руки. Завязка уже почти отгремела, а все самое интересное еще не было сказано. Потому писака из Иноземного Дома, которого каждый легко мог опознать по его костюму и знакам отличия, пробираясь на свое место, наступая на ноги и заслоняя сцену, волочил за собой шлейф всеобщего недовольного шиканья и раздраженной ругани.
«И назвал меня Эгин» ― на этих словах Атен оке Гонаут вздернул правую бровь и впервые посмотрел на сцену. Если бы кому-нибудь было не лень следить за выражением его лица, он бы, пожалуй, смог уличить Атена в странном удивлении, если не в замешательстве. Впрочем, никому не было до него никакого дела.
Офицер «Голубого Лосося» Ард оке Лайн смотрел на сцену словно зачарованный ― он стеснялся признаться своей даме в том, что видит эту пьесу впервые, а потому чувствовал себя несколько скованно. Когда какой-то чиновник, опоздавший на представление, пробираясь на свое место, зацепил его гладко выбритый благородный подбородок своими топорщившимися из-под плаща ножнами, да еще и остановился перед ним спиной к нему и к его даме на несколько мгновений дольше, чем то было необходимо и допустимо, Ард позволил себе замечание.
– Проходи-проходи, чего стал! ― громко прошептал он.
Но, к удивлению Арда, замечания оказалось недостаточно. Чиновник продолжал вести себя по-хамски. Он медленно повернулся и, смерив офицера взглядом, не говоря ни слова, высморкался. Нарочито громко.
– Ты что, спятил? ― в ярости зашептал Ард. ― Ты что, из лесу вышел, невежа?
– Ничуть, ― с презрительным спокойствием ответил тот и, к вящему удивлению и раздражению офицера, уселся по правую руку от него. Во время этого несложного маневра, проведенного русоволосым чиновником, его ножны уже во второй раз чиркнули Арда по лицу.
– Ну это слишком! ― забыв о приличиях и пьесе, гаркнул Ард и вскочил, в бешенстве отрывая от своего рукава цепкие коготки перепуганной спутницы. ― Ты что, меня не понял, писака?
Атен оке Гонаут медленно перевел взгляд со сцены на своего соседа и придирчиво оглядел его с ног до головы, с особенным издевательским тщанием осматривая его камзол, у самого воротника которого лоснилось жирное пятно, которое сам Ард заметил только у входа в театр.
– Мне незачем понимать вояк, на лицах которых застыла печать Крайнего Обращения. Вы, милостивый гиазир, невежественны, как сама мать-природа! ― отчеканил Атен оке Гонаут, вставая во весь рост.
Что бы там ни происходило на сцене ― в тот момент все взоры были устремлены в зал, где ссорились двое благородных. Такое, в отличие от «Эллата и Эс-тарты», можно увидеть в театре не каждый день.
– Хог! ― высокомерно, словно бы милостыню бросил Атен оке Гонаут, и его темно-синий плащ упал на землю.
Все. Началось. И болтать больше не будут.
Первый выпад «лосося» был встречен толпой одобрительным шепотом. Эффектно, сильно, решительно.
Первая защита писаки ― как ни странно, тоже. И в самом деле, такой прыти за чиновниками Иноземного Дома вроде бы раньше не водилось. Атен оке Гонаут присел на одну ногу, и его меч ― клинок отличной северной закалки ― встретился с клинком «лосося» в весьма необычном месте, лишив удар офицера той мощи, которая пришлась по душе зевакам минутой раньше.
Если бы у Арда оке Лайна было время на недоумение, он, пожалуй, недоумевал бы. Он не ожидал, что его обидчик, который, по всему видно, младше его лет на десять, сможет осадить его столь легко, причем в первом же выпаде.
– Хог! ― сказал писака, и его меч, ведомый аккуратным размахом правой руки, понесся на Арда, описав в воздухе весьма необычную траекторию. Едва ли кто-нибудь из зрителей знал, что маневр этот зовется в Синем Алустрале «серьш младшим бражником». Ард тоже этого не знал. Озабоченно крякнув, он скованно и судорожно отбил удар. Неудачно, хотя и не так неудачно, как рассчитывал писака, ― клинок Арда сошелся с клинком противника почти плашмя, издав позорный гул. «Дурная рука фехтовальщика обижает даже бездушную сталь», ― говаривали авторы трактатов по искусству убивать в поединках. Арду стало немного стыдно, ведь даже безусые пацаны знают, что удары следует отбивать лезвием, только лезвием.
Но не успел Ард ретироваться, как обозначился новый удар. Похоже, писака не был сторонником долгих матримоний и торопил… что он торопил? Но теперь Арду уже не казалось, что его противник торопит свою смерть. Нет, этот чиновник не сумасшедший выскочка, ищущий себе на голову приключений по театрам и площадям. Он…
Ард не успел додумать. Неожиданный удар с левого бока. Лезвие клинка оке Лайна судорожно несется влево. Замах ― высокий, нахальный, уверенный, ― и писака бьет сверху. «Лосось» с трудом уходит. Зрители, сохраняя неподвижность, следят за сражающимися в полном молчании. Время как будто застыло. Теперь каждое движение имеет значение. Каждый жест, каждый вздох, каждый ложный выпад значителен. Да, сейчас сражаются отнюдь не равные противники. Это было понятно и до начала поединка. Но только ведет отнюдь не «Голубой Лосось». А, Хуммер его раздери, этот немного тщедушный на вид, бледный и русоволосый писака из Иноземного Дома. «Всем год буду рассказывать потом, что видел, как чиновник зарубил офицера, и не просто офицера, а „лосося“!» ― промелькнуло в голове простодушного провинциального юноши из последних рядов.
Напоследок писака порадовал зрителей великолепным выпадом, который в Варане скромно именовали «отвод с ударом». Острие клинка описало правильный полукруг над клинком противника сверху и слева направо, а затем последовал удар" отбивающий клинок противника книзу. Ард оке Лайн выронил меч ― впервые за последние девять лет. Что теперь? Молить о милосердии?
Ард бросил на своего противника взгляд, исполненный ненависти и горечи. Это в самом деле обидно, умереть от руки оскорбившего тебя человека. Но во взгляде писаки не было ни ненависти, ни милосердия. Ничего, к чему имело бы смысл взывать.
«По рожденью я грют… Эгин».
Отчего-то вспомнилось Арду оке Лайну за секунду перед тем, как его голова, отсеченная от тела, покатилась по булыжникам площади под ноги охнувшим и расступившимся зевакам. Теперь у нее, этой головы, были мысли поважнее дурной и скучной пьесы о вражде двух стародавних войсководителей. Тем более что те двое, как и сам Ард, были уже мертвы.
– Довольно. Не таким, как ты, рассуждать о чести. Защищайся! ― без особого воодушевления вскричал Ард оке Лайн, офицер Отдельного морского отряда «Голубой Лосось». Вслед за чем извлек свой клинок из ножен, отделанных акульей кожей.
– Моей руке послушен, меч. Ему я дам изведать крови, ― достаточно медленно, твердо и громко ― так, чтобы все зеваки слышали, ― ответил чиновник Иноземного Дома Атен оке Гонаут.
Атен был высоким и худощавым мужчиной, которому на вид никак нельзя было дать больше тридцати. В действительности ему и было двадцать семь. Так или иначе, заподозрить в нем отчаянного рубаку и мастера фехтования было совершенно невозможно, ибо каждый знает, какие увальни служат в Иноземном Доме.
«Моей руке послушен меч. Ему я дам изведать крови» ― это значило, что вызов принят полностью. И нет больше места для извинений и переговоров. Это значило, что дипломатия осталась далеко-далеко позади. А впереди только поединок и смерть того, кому назначено судьбой быть убитым.
Толпа радостно и с облегчением вздохнула ― а то ведь бывает, что за весь день никто ни с кем так и не сцепится. Только приходят на площадь Восстановленного Имени и перебрасываются отборными оскорблениями, держась за рукояти мечей, так и не осмеливаясь произнести «формулу первой крови», которая только что слетела с уст чиновника Иноземного Дома. Затем же, всласть почесав языками, расходятся, помирившись. Нет, в этот раз все будет иначе!
– Разойдись! ― рявкнул «лосось» и очертил круг поединка.
Похоже, он был немного удивлен горячности своего русоволосого противника. Куда это тот так торопится? В том, что судьба решит поединок в его пользу, Ард оке Лайн не сомневался. Почти не сомневался.
Толпа понимающе ухнула, и люди расступились, освободив площадку, вполне достаточную для дуэлянтов.
Держа меч все еще острием к земле, «лосось» испытующе поглядел на своего соперника. В принципе этикет давал им обоим право на пару-тройку не обязательных, но желательных фраз. Что-то вроде жалости мелькнуло в душе офицера. Дать бы дурачку-писаке хоть поболтать перед смертью… Но тут Ард вспомнил о жестоком оскорблении, нанесенном ему никем иным, как вот этим писакой, И вся его жалость мгновенно превратилась в тягучее и мутное боевое ожесточение.
– Хог! ― гаркнул Ард и сделал три шага к противнику. Блеснул меч.
– А с чего это они завелись? ― спросил провинциального вида юноша из тех, что топтались позади.
Ответ на этот вопрос знали почти все, но лишь приблизительно. Каждый представлял себе сцену оскорбления по-своему. Но все без исключения, кто собрался в тот день на излюбленной площади столичных дуэлянтов, были уверены: чиновник Иноземного Дома Атен оке Гонаут оскорбил офицера «Голубого Лосося» Арда оке Лайна. А не наоборот.
Кое-кому из присутствующих повезло видеть начало поединка. Тем, кто был вчера днем в театре.
Вчерашняя пьеса «Эллат и Эстарта» успела навязнуть на зубах всем столичным любителям зрелищ. А потому большинство мест занимали приезжие, их повзрослевшие дети, чужеземцы и совершенно случайные люди, зашедшие в театр скоротать пару часов. Одним из таких, похоже, был и Атен оке Гонаут, вдобавок ко всему еще и опоздавший.
«По рожденью я грют, но отец мой, стремясь Показать командиру итаны, где он Возглавлял вспомогательный конный отряд, Что забыты им древние битвы в степях, Где его праотцы стали жертвой мечей Праотцов командира итаны, не стал Размышлять слишком долго. И назвал меня Эгин…»
– гнусил актер с накладной бородой из конского волоса, заламывая руки. Завязка уже почти отгремела, а все самое интересное еще не было сказано. Потому писака из Иноземного Дома, которого каждый легко мог опознать по его костюму и знакам отличия, пробираясь на свое место, наступая на ноги и заслоняя сцену, волочил за собой шлейф всеобщего недовольного шиканья и раздраженной ругани.
«И назвал меня Эгин» ― на этих словах Атен оке Гонаут вздернул правую бровь и впервые посмотрел на сцену. Если бы кому-нибудь было не лень следить за выражением его лица, он бы, пожалуй, смог уличить Атена в странном удивлении, если не в замешательстве. Впрочем, никому не было до него никакого дела.
Офицер «Голубого Лосося» Ард оке Лайн смотрел на сцену словно зачарованный ― он стеснялся признаться своей даме в том, что видит эту пьесу впервые, а потому чувствовал себя несколько скованно. Когда какой-то чиновник, опоздавший на представление, пробираясь на свое место, зацепил его гладко выбритый благородный подбородок своими топорщившимися из-под плаща ножнами, да еще и остановился перед ним спиной к нему и к его даме на несколько мгновений дольше, чем то было необходимо и допустимо, Ард позволил себе замечание.
– Проходи-проходи, чего стал! ― громко прошептал он.
Но, к удивлению Арда, замечания оказалось недостаточно. Чиновник продолжал вести себя по-хамски. Он медленно повернулся и, смерив офицера взглядом, не говоря ни слова, высморкался. Нарочито громко.
– Ты что, спятил? ― в ярости зашептал Ард. ― Ты что, из лесу вышел, невежа?
– Ничуть, ― с презрительным спокойствием ответил тот и, к вящему удивлению и раздражению офицера, уселся по правую руку от него. Во время этого несложного маневра, проведенного русоволосым чиновником, его ножны уже во второй раз чиркнули Арда по лицу.
– Ну это слишком! ― забыв о приличиях и пьесе, гаркнул Ард и вскочил, в бешенстве отрывая от своего рукава цепкие коготки перепуганной спутницы. ― Ты что, меня не понял, писака?
Атен оке Гонаут медленно перевел взгляд со сцены на своего соседа и придирчиво оглядел его с ног до головы, с особенным издевательским тщанием осматривая его камзол, у самого воротника которого лоснилось жирное пятно, которое сам Ард заметил только у входа в театр.
– Мне незачем понимать вояк, на лицах которых застыла печать Крайнего Обращения. Вы, милостивый гиазир, невежественны, как сама мать-природа! ― отчеканил Атен оке Гонаут, вставая во весь рост.
Что бы там ни происходило на сцене ― в тот момент все взоры были устремлены в зал, где ссорились двое благородных. Такое, в отличие от «Эллата и Эс-тарты», можно увидеть в театре не каждый день.
– Хог! ― высокомерно, словно бы милостыню бросил Атен оке Гонаут, и его темно-синий плащ упал на землю.
Все. Началось. И болтать больше не будут.
Первый выпад «лосося» был встречен толпой одобрительным шепотом. Эффектно, сильно, решительно.
Первая защита писаки ― как ни странно, тоже. И в самом деле, такой прыти за чиновниками Иноземного Дома вроде бы раньше не водилось. Атен оке Гонаут присел на одну ногу, и его меч ― клинок отличной северной закалки ― встретился с клинком «лосося» в весьма необычном месте, лишив удар офицера той мощи, которая пришлась по душе зевакам минутой раньше.
Если бы у Арда оке Лайна было время на недоумение, он, пожалуй, недоумевал бы. Он не ожидал, что его обидчик, который, по всему видно, младше его лет на десять, сможет осадить его столь легко, причем в первом же выпаде.
– Хог! ― сказал писака, и его меч, ведомый аккуратным размахом правой руки, понесся на Арда, описав в воздухе весьма необычную траекторию. Едва ли кто-нибудь из зрителей знал, что маневр этот зовется в Синем Алустрале «серьш младшим бражником». Ард тоже этого не знал. Озабоченно крякнув, он скованно и судорожно отбил удар. Неудачно, хотя и не так неудачно, как рассчитывал писака, ― клинок Арда сошелся с клинком противника почти плашмя, издав позорный гул. «Дурная рука фехтовальщика обижает даже бездушную сталь», ― говаривали авторы трактатов по искусству убивать в поединках. Арду стало немного стыдно, ведь даже безусые пацаны знают, что удары следует отбивать лезвием, только лезвием.
Но не успел Ард ретироваться, как обозначился новый удар. Похоже, писака не был сторонником долгих матримоний и торопил… что он торопил? Но теперь Арду уже не казалось, что его противник торопит свою смерть. Нет, этот чиновник не сумасшедший выскочка, ищущий себе на голову приключений по театрам и площадям. Он…
Ард не успел додумать. Неожиданный удар с левого бока. Лезвие клинка оке Лайна судорожно несется влево. Замах ― высокий, нахальный, уверенный, ― и писака бьет сверху. «Лосось» с трудом уходит. Зрители, сохраняя неподвижность, следят за сражающимися в полном молчании. Время как будто застыло. Теперь каждое движение имеет значение. Каждый жест, каждый вздох, каждый ложный выпад значителен. Да, сейчас сражаются отнюдь не равные противники. Это было понятно и до начала поединка. Но только ведет отнюдь не «Голубой Лосось». А, Хуммер его раздери, этот немного тщедушный на вид, бледный и русоволосый писака из Иноземного Дома. «Всем год буду рассказывать потом, что видел, как чиновник зарубил офицера, и не просто офицера, а „лосося“!» ― промелькнуло в голове простодушного провинциального юноши из последних рядов.
Напоследок писака порадовал зрителей великолепным выпадом, который в Варане скромно именовали «отвод с ударом». Острие клинка описало правильный полукруг над клинком противника сверху и слева направо, а затем последовал удар" отбивающий клинок противника книзу. Ард оке Лайн выронил меч ― впервые за последние девять лет. Что теперь? Молить о милосердии?
Ард бросил на своего противника взгляд, исполненный ненависти и горечи. Это в самом деле обидно, умереть от руки оскорбившего тебя человека. Но во взгляде писаки не было ни ненависти, ни милосердия. Ничего, к чему имело бы смысл взывать.
«По рожденью я грют… Эгин».
Отчего-то вспомнилось Арду оке Лайну за секунду перед тем, как его голова, отсеченная от тела, покатилась по булыжникам площади под ноги охнувшим и расступившимся зевакам. Теперь у нее, этой головы, были мысли поважнее дурной и скучной пьесы о вражде двух стародавних войсководителей. Тем более что те двое, как и сам Ард, были уже мертвы.
Глава вторая
ИЗУМРУДНЫЙ ТРЕПЕТ
Пристань для кораблей Отдельного морского отряда «Голубой Лосось» найти проще, чем собственное отражение в зеркале. Потому что над ней, видная из любого конца порта, возвышается двадцатилоктевая колонна, обвитая по спирали выразительным барельефом. А на вершине колонны можно видеть герб отряда ― собственно «Голубого Лосося», взлетающего к Солнцу Предвечному на пенном гребне Счастливой Волны.
Что есть лосось на гербе отряда? Лосось есть знак неистового упорства, ибо воистину неистово упорство этой рыбы, что подымается к верховьям рек во имя продолжения рода. Так же и «Голубой Лосось» неистов и упорен в своем служении князю и истине.
Отчего лосось на гербе отряда носит голубой цвет? Голубой цвет есть знак непорочной чистоты в жизни так же, как белый цвет есть знак непорочной чистоты в смерти.
Сегодня у каменной пристани находилось пять из восьми кораблей «Голубого Лосося». Все они были ощутимо чище, статнее и изящнее, чем двухъярусные галеры Флота Охраны Побережья и пузатые трехмачтовые громадины Флота Бурного Моря. Но Эгин был холоден к корабельным красотам. Ему незачем было любоваться алыми и золочеными носовыми фигурами-охранительницами, чтобы найти то, что он искал. Потому что Эгин совершенно точно знал, где найти корабль, на котором служил до сегодняшнего утра Ард оке Лайн, любитель столичных театров. Корабль Арда был пятым по счету в ряду похожих между собой как две капли воды узкобедрых двухмачтовых красавцев и носил имя «Зерцало Огня».
– День добрый, ― Эгин с непроницаемым видом протянул стоящему на вахте матросу документ, удостоверяющий его, Эгина, липовую личность.
– Торман оке Нон, сего податель, есть представитель Морского Дома, уполномоченный в… ― медленно, по слогам прочел матрос, и только потом, насладившись приятной шероховатостью гербовой бумаги Морского Дома и удостоверившись на зуб в подлинности печатей, добавил: ― Тогда добрый вечер.
Эгин не был любителем мрачных лиц и потому ответил матросу сдержанной улыбкой.
– А по какому делу, милостивый гиазир Торман? ― поинтересовался матрос, сворачивая документ. ― Небось за вещичками Арда оке Лайна? Так ведь?
– Так, ― кивнул Эгин. ― Мне сообщили, он погиб сегодня утром. А тебе, кстати, неизвестно, как? —
– Известно, ― хмуро отозвался матрос. ― Его какой-то писака из Иноземного Дома… того… ― настроение у матроса портилось прямо на глазах. ― Говорят, этот недоносок из Иноземного Дома его нечестно подколол. Случайность, наверное. Когда такое было, чтобы офицера…
– И то верно. Жаль, конечно, вашего Арда оке Лайна. Жаль, ― довольно холодно отозвался Эгин и, спрятав удостоверяющие бумаги в сарнод, двинулся вверх по сходням.
Не очень-то приятно, когда вахтенные величают тебя недоноском и упрекают в нечестности. Впрочем, на такие мелочи Эгину было плевать. Да и матрос не виноват. По сути, сам того не ведая, он сделал Эгину изысканный комплимент.
Матрос на вахте был молод и неискушен. Похоже, он действительно поверил, что Эгин является офицером Морского Дома, пришедшим за вещами случайно погибшего от руки некоего «недоноска» Арда оке Лайна. «Лососей» постарше такими простыми трюками не проведешь. Когда Эгин поднялся на верхнюю палубу, десять пар глаз, угрюмых и настороженных, воззрились на него в немом вопросе.
Но в тот день вопросы задавал Эгин.
– Не подскажете ли, милостивые гиазиры, как мне найти каюту покойного Арда оке Лайна?
Получив скупое и хмурое, но все-таки объяснение, Эгин, неловко пригнувшись, чтобы не удариться головой о верхнюю притолоку люка, ступил на лестницу, уводящую вниз, на вторую палубу. Его проводили враждебные взгляды и тихий шепоток. Да, эти матерые «лососи» прекрасно понимают, что Ард был не в ладах со Сводом Равновесия. И не сомневаются в том, что убит он не просто так, а с ведома и по указанию Свода. Да, они знают, что Эгин ― оттуда. Хотя скорее всего и не подозревают, что это он, Эгин, еще сегодня утром забавлял зевак на площади Восстановленного Имени «малыми серыми бражниками» и прочими фехтовальными изысками. А если бы и подозревали? Молчали бы все равно. Потому что в таких случаях это самое лучшее.
В тот момент, когда он наступил на последнюю ступеньку лестницы, ремень на его левой сандалии лопнул, пряжка отскочила, Эгин, влекомый вперед инерцией движения, споткнулся и едва не упал. Нет, он не упал, схватившись за поручень. Но неловкость положения усугублялась еще и тем, что левая его сандалия порвалась окончательно. Подошва отдельно ― ремешки отдельно.
– Сыть Хуммерова! ― в сердцах выругался Эгин и, взяв сандалию в руку, а с ней и ее напарницу, стал сходить по лестнице.
Конечно, он не обернулся. И без того было понятно, что офицеры, на цыпочках прокравшиеся к люку, видели все. Кто-то из них прыснул со смеху, кто-то шепотом пошутил по поводу босоногости гостя из Свода Равновесия, и настроение остальных наверняка улучшилось. «Что ж, пусть утешатся хоть этим», ― вздохнул Эгин, хлопнув сандалией о сандалию как в ладоши.
Переступая порог каюты Арда, Эгин злился на себя и на весь мир.
Во-первых, слишком долго он сегодня возился с этим Ардом. Мог, между прочим, получить промеж глаз холодной сталью. Надо будет уговорить Иланафа на День Безветрия выбраться на Руины и там попотеть как следует. И под правую руку, и под левую, и, пожалуй, даже под кавалерийские приемы. Вот придется в следующий раз работать против человека из Медноко-пытных ― можно и костей не собрать.
А во-вторых, уж очень глупой вышла сцена с этой треклятой обувью. Все, конечно, понятно, сам виноват, человек из Опоры Вещей должен следить за своим маскарадом денно и нощно. И все-таки ― слишком подло и неуместно отлетела застежка, слишком глупо лопнула подошва, слишком беспомощно выглядел он, едва не свалившись с лестницы.
В каюте было темно. Эгин знал эти корабли как свои пять пальцев и быстро отыскал на ощупь ставни оконца, которое служило единственным источником света в этой крысоловке. Кромешный мрак превратился в полумрак. Ну да, ведь вечер. Эгин осмотрелся.
Как обычно. Койка, навесной шкафчик над койкой (небось по колокольному бою тревоги Ард не раз и не два набивал себе шишки, а шкафчик не снимал). Небольшая тумба слева, два откидных сиденья напротив койки, а под койкой… Ну да, сундучок и пара сандалий. Пара сандалий!
Эгин самодовольно ухмыльнулся. Летом все варанские морские офицеры обуты одинаково. Он, Торман оке Нон, чиновник Морского Дома, и Ард оке Лайн, офицер «Голубого Лосося», носят совершенно одинаковую обувь, которую в огромных количествах поставляют фактории поставщика Его Светлости (а заодно и тестя) Хорта оке Тамая. Обувь ― дерьмо, живет хорошо если один сезон, но легка и удобна, в этом ей не откажешь.
Эгин достал сандалии из-под койки и осмотрел их придирчивым взглядом столичной модницы. Почти не ношеные. Размер ― его. Эгин шевельнул ноздрями. И чужими ногами не воняют.
"Итак, судьба отобрала у меня превосходные сандалии и их вновь придется выписывать через шестерых пожирателей бумаги и выпивателей чернил в Арсенале Свода Равновесия.
И судьба подарила мне сандалии, которые созданы для меня. Обычные хорошие сандалии, и если Норо будет продолжать разработку по «Голубому Лососю», то они придутся как нельзя кстати".
Вскоре Эгин запихнул под койку свои порванные сандалии и выпрямился в полный рост, ощущая на ногах упоительную легкость свежей, чужой, дармовой обуви. Вот теперь можно заняться делами.
В каюте Арда витал какой-то подозрительный дух, не вполне сочетающийся с представлениями о ментальной чистоте офицера «Голубого Лосося».
С внутренней стороны двери висела картина на шелке, изображающая обнаженную девушку, склоненную над водой. Ракурс, в котором безвестный растлитель нестойких душ подал не менее безвестную натурщицу, настораживал, ибо наводил на мысли о Задней Беседе. А Задняя Беседа промеж мужчиной и женщиной даже в отсутствие Крайнего Обращения ― дело гибельное, милостивые гиазиры. Конечно, конечно ― в самой картинке не было ничего крамольного, ибо в ней отсутствовал первейший знак Обращения ― собственно обнаженная персона или надлежащая часть персоны обратного пола. И все же Эгин, непроизвольно поежившись, извлек из своего чиновничьего сарно-да с гербом Морского Дома хищные клещи и, осторожно вытащив четыре гвоздя, содрал шелк с двери. Тайника там, разумеется, не было и не могло быть. Но так или иначе его работа началась. Пять вещей преступника были налицо ― четыре гвоздя и шелковый лоскут.
Эгин сел на койку и, запустив руку в святая святых своего сарнода ― обособленный медный цилиндр, ― извлек Зрак Истины. Стеклянный шар размером с два кулака. Никаких швов, никаких следов выдувки, никакой горловины. Просто прекрасный шар из толстого, но очень чистого стекла, полностью заполненный водой. Ни одного пузырька воздуха. А в воде ― словно бы подвешены в полной неподвижности, в загадочной дреме три полупрозрачных существа, каждое размером с мизинец. Тонкие многоколенчатые лапки, длиннющие усы, бусины-глаза. Креветки-светляки, выкормыши естествоиспытателей (или, как их называет Иланаф, «естествомучителей») из Опоры Безгла-сых Тварей. Креветки-призраки, которым ведомо неведомое.
Ну что же, начнем. Эгин вздохнул ― дело предстояло скучное ― и, скомкав содранную шелковую красавицу, посмотрел на нее сквозь Зрак Истины. Ничего. Как и следовало ожидать. Эгин разложил на койке шелк рисунком вниз (чтоб не смущал мысли) и один за другим изучил сквозь Зрак Истины все четыре гвоздя. И снова ничего. И снова ― ничего удивительного.
Что есть лосось на гербе отряда? Лосось есть знак неистового упорства, ибо воистину неистово упорство этой рыбы, что подымается к верховьям рек во имя продолжения рода. Так же и «Голубой Лосось» неистов и упорен в своем служении князю и истине.
Отчего лосось на гербе отряда носит голубой цвет? Голубой цвет есть знак непорочной чистоты в жизни так же, как белый цвет есть знак непорочной чистоты в смерти.
Сегодня у каменной пристани находилось пять из восьми кораблей «Голубого Лосося». Все они были ощутимо чище, статнее и изящнее, чем двухъярусные галеры Флота Охраны Побережья и пузатые трехмачтовые громадины Флота Бурного Моря. Но Эгин был холоден к корабельным красотам. Ему незачем было любоваться алыми и золочеными носовыми фигурами-охранительницами, чтобы найти то, что он искал. Потому что Эгин совершенно точно знал, где найти корабль, на котором служил до сегодняшнего утра Ард оке Лайн, любитель столичных театров. Корабль Арда был пятым по счету в ряду похожих между собой как две капли воды узкобедрых двухмачтовых красавцев и носил имя «Зерцало Огня».
– День добрый, ― Эгин с непроницаемым видом протянул стоящему на вахте матросу документ, удостоверяющий его, Эгина, липовую личность.
– Торман оке Нон, сего податель, есть представитель Морского Дома, уполномоченный в… ― медленно, по слогам прочел матрос, и только потом, насладившись приятной шероховатостью гербовой бумаги Морского Дома и удостоверившись на зуб в подлинности печатей, добавил: ― Тогда добрый вечер.
Эгин не был любителем мрачных лиц и потому ответил матросу сдержанной улыбкой.
– А по какому делу, милостивый гиазир Торман? ― поинтересовался матрос, сворачивая документ. ― Небось за вещичками Арда оке Лайна? Так ведь?
– Так, ― кивнул Эгин. ― Мне сообщили, он погиб сегодня утром. А тебе, кстати, неизвестно, как? —
– Известно, ― хмуро отозвался матрос. ― Его какой-то писака из Иноземного Дома… того… ― настроение у матроса портилось прямо на глазах. ― Говорят, этот недоносок из Иноземного Дома его нечестно подколол. Случайность, наверное. Когда такое было, чтобы офицера…
– И то верно. Жаль, конечно, вашего Арда оке Лайна. Жаль, ― довольно холодно отозвался Эгин и, спрятав удостоверяющие бумаги в сарнод, двинулся вверх по сходням.
Не очень-то приятно, когда вахтенные величают тебя недоноском и упрекают в нечестности. Впрочем, на такие мелочи Эгину было плевать. Да и матрос не виноват. По сути, сам того не ведая, он сделал Эгину изысканный комплимент.
Матрос на вахте был молод и неискушен. Похоже, он действительно поверил, что Эгин является офицером Морского Дома, пришедшим за вещами случайно погибшего от руки некоего «недоноска» Арда оке Лайна. «Лососей» постарше такими простыми трюками не проведешь. Когда Эгин поднялся на верхнюю палубу, десять пар глаз, угрюмых и настороженных, воззрились на него в немом вопросе.
Но в тот день вопросы задавал Эгин.
– Не подскажете ли, милостивые гиазиры, как мне найти каюту покойного Арда оке Лайна?
Получив скупое и хмурое, но все-таки объяснение, Эгин, неловко пригнувшись, чтобы не удариться головой о верхнюю притолоку люка, ступил на лестницу, уводящую вниз, на вторую палубу. Его проводили враждебные взгляды и тихий шепоток. Да, эти матерые «лососи» прекрасно понимают, что Ард был не в ладах со Сводом Равновесия. И не сомневаются в том, что убит он не просто так, а с ведома и по указанию Свода. Да, они знают, что Эгин ― оттуда. Хотя скорее всего и не подозревают, что это он, Эгин, еще сегодня утром забавлял зевак на площади Восстановленного Имени «малыми серыми бражниками» и прочими фехтовальными изысками. А если бы и подозревали? Молчали бы все равно. Потому что в таких случаях это самое лучшее.
В тот момент, когда он наступил на последнюю ступеньку лестницы, ремень на его левой сандалии лопнул, пряжка отскочила, Эгин, влекомый вперед инерцией движения, споткнулся и едва не упал. Нет, он не упал, схватившись за поручень. Но неловкость положения усугублялась еще и тем, что левая его сандалия порвалась окончательно. Подошва отдельно ― ремешки отдельно.
– Сыть Хуммерова! ― в сердцах выругался Эгин и, взяв сандалию в руку, а с ней и ее напарницу, стал сходить по лестнице.
Конечно, он не обернулся. И без того было понятно, что офицеры, на цыпочках прокравшиеся к люку, видели все. Кто-то из них прыснул со смеху, кто-то шепотом пошутил по поводу босоногости гостя из Свода Равновесия, и настроение остальных наверняка улучшилось. «Что ж, пусть утешатся хоть этим», ― вздохнул Эгин, хлопнув сандалией о сандалию как в ладоши.
Переступая порог каюты Арда, Эгин злился на себя и на весь мир.
Во-первых, слишком долго он сегодня возился с этим Ардом. Мог, между прочим, получить промеж глаз холодной сталью. Надо будет уговорить Иланафа на День Безветрия выбраться на Руины и там попотеть как следует. И под правую руку, и под левую, и, пожалуй, даже под кавалерийские приемы. Вот придется в следующий раз работать против человека из Медноко-пытных ― можно и костей не собрать.
А во-вторых, уж очень глупой вышла сцена с этой треклятой обувью. Все, конечно, понятно, сам виноват, человек из Опоры Вещей должен следить за своим маскарадом денно и нощно. И все-таки ― слишком подло и неуместно отлетела застежка, слишком глупо лопнула подошва, слишком беспомощно выглядел он, едва не свалившись с лестницы.
В каюте было темно. Эгин знал эти корабли как свои пять пальцев и быстро отыскал на ощупь ставни оконца, которое служило единственным источником света в этой крысоловке. Кромешный мрак превратился в полумрак. Ну да, ведь вечер. Эгин осмотрелся.
Как обычно. Койка, навесной шкафчик над койкой (небось по колокольному бою тревоги Ард не раз и не два набивал себе шишки, а шкафчик не снимал). Небольшая тумба слева, два откидных сиденья напротив койки, а под койкой… Ну да, сундучок и пара сандалий. Пара сандалий!
Эгин самодовольно ухмыльнулся. Летом все варанские морские офицеры обуты одинаково. Он, Торман оке Нон, чиновник Морского Дома, и Ард оке Лайн, офицер «Голубого Лосося», носят совершенно одинаковую обувь, которую в огромных количествах поставляют фактории поставщика Его Светлости (а заодно и тестя) Хорта оке Тамая. Обувь ― дерьмо, живет хорошо если один сезон, но легка и удобна, в этом ей не откажешь.
Эгин достал сандалии из-под койки и осмотрел их придирчивым взглядом столичной модницы. Почти не ношеные. Размер ― его. Эгин шевельнул ноздрями. И чужими ногами не воняют.
"Итак, судьба отобрала у меня превосходные сандалии и их вновь придется выписывать через шестерых пожирателей бумаги и выпивателей чернил в Арсенале Свода Равновесия.
И судьба подарила мне сандалии, которые созданы для меня. Обычные хорошие сандалии, и если Норо будет продолжать разработку по «Голубому Лососю», то они придутся как нельзя кстати".
Вскоре Эгин запихнул под койку свои порванные сандалии и выпрямился в полный рост, ощущая на ногах упоительную легкость свежей, чужой, дармовой обуви. Вот теперь можно заняться делами.
В каюте Арда витал какой-то подозрительный дух, не вполне сочетающийся с представлениями о ментальной чистоте офицера «Голубого Лосося».
С внутренней стороны двери висела картина на шелке, изображающая обнаженную девушку, склоненную над водой. Ракурс, в котором безвестный растлитель нестойких душ подал не менее безвестную натурщицу, настораживал, ибо наводил на мысли о Задней Беседе. А Задняя Беседа промеж мужчиной и женщиной даже в отсутствие Крайнего Обращения ― дело гибельное, милостивые гиазиры. Конечно, конечно ― в самой картинке не было ничего крамольного, ибо в ней отсутствовал первейший знак Обращения ― собственно обнаженная персона или надлежащая часть персоны обратного пола. И все же Эгин, непроизвольно поежившись, извлек из своего чиновничьего сарно-да с гербом Морского Дома хищные клещи и, осторожно вытащив четыре гвоздя, содрал шелк с двери. Тайника там, разумеется, не было и не могло быть. Но так или иначе его работа началась. Пять вещей преступника были налицо ― четыре гвоздя и шелковый лоскут.
Эгин сел на койку и, запустив руку в святая святых своего сарнода ― обособленный медный цилиндр, ― извлек Зрак Истины. Стеклянный шар размером с два кулака. Никаких швов, никаких следов выдувки, никакой горловины. Просто прекрасный шар из толстого, но очень чистого стекла, полностью заполненный водой. Ни одного пузырька воздуха. А в воде ― словно бы подвешены в полной неподвижности, в загадочной дреме три полупрозрачных существа, каждое размером с мизинец. Тонкие многоколенчатые лапки, длиннющие усы, бусины-глаза. Креветки-светляки, выкормыши естествоиспытателей (или, как их называет Иланаф, «естествомучителей») из Опоры Безгла-сых Тварей. Креветки-призраки, которым ведомо неведомое.
Ну что же, начнем. Эгин вздохнул ― дело предстояло скучное ― и, скомкав содранную шелковую красавицу, посмотрел на нее сквозь Зрак Истины. Ничего. Как и следовало ожидать. Эгин разложил на койке шелк рисунком вниз (чтоб не смущал мысли) и один за другим изучил сквозь Зрак Истины все четыре гвоздя. И снова ничего. И снова ― ничего удивительного.