Страница:
Они высадили множество наземных агрегатов, которые — снова же, условно — можно назвать комбайнами. Конечно же, и частная охрана аграрной зоны, и вызванные с ближайшей военной базы истребители вели съемку. Внимание на экран.
Фальшпанель на дальней стене отъехала вверх. За ней открылся обычный двумерный телеэкран. Оно и понятно: съемки-то на Наотаре велись безо всяких лазерных примочек. Подавляющее большинство кадров в таких военно-полевых условиях делается простым и надежным пассивным оптическим оборудованием, без активного построения объемных лазерных голограмм.
— Ситуация на второе мая, — анонсировал Шубин. На экране появилась картинка.
Поля каких-то фиолетовых помидоров. По ним перекатываются помидоры побольше. И не фиолетовые, а ядовито-зеленые.
Камера поднимается и меняет фокус. Похоже, оператор лежал посреди поля, прятался. А потом, пренебрегая опасностью быть замеченным, поднялся в полный рост.
Теперь взаимный масштаб объектов проясняется. Видно, что ядовито-зеленые «помидоры» — это шаровые колеса инопланетных машин. Размеры у них порядочные: с трехэтажный дом. Трудно понять, как шары-колеса соединены вместе и находится ли что-то между ними. Кабина, скажем, или боевая башня.
— Это комбайны джипсов. Вот что они делают с планетой. Съемка с воздуха. Скорее всего — с борта вертолета.
За связкой из шести шаров, расположенных по три в два ряда, тянется глубокая канава. На глаз невозможно оценить, что видишь перед собой: дно канавы или заглушенный густой черной тенью земляной откос.
Общий план. Комбайны — повсюду. Поле не просто изуродовано канавами. С него срезаны все растения, но вместе с растениями — и плодородный слой почвы, и суглинок, и… что там на Наотаре под суглинком? Надо разбираться в почвоведении. Видно, короче говоря, что все органические и даже частично неорганические слои почвы уничтожены.
— Ситуация на третье мая, — продолжает Шубин. — Город Рита.
Возмущенные фермеры на площади размахивают карабинами. Почти все — на одно лицо. Клоны. Чего от Конкордии еще ожидать?
Звуковой фон — какой-то дребезжащий гул, довольно громкий.
Мордоворот в военной форме — кажется, полевая жандармерия — успокаивает толпу. Его не слушают, наседают. Жандарм стреляет в воздух.
В этот момент что-то происходит с человеком, ведущим съемку. Он роняет камеру. При падении камера разворачивается объективом в другую сторону и дает картину поперечной улицы. Там клубится густая черная пыль. Разглядеть ничего нельзя, но при виде этой зловещей пыли на душе сразу же становится неспокойно.
Гул усиливается.
Оператор тем временем подхватывает камеру и куда-то бежит. Спрятавшись в кустах — таких же фиолетовых, как и не узнанные мной сельхозкультуры на полях, — он продолжает съемку.
Фермеры ведут огонь с колена. Куда — не понятно, в этом мешает разобраться громоздящийся в левом углу кадра дом.
На стене дома плакат, перечеркнутый двумя лозунгами на конкордианском языке. На плакате — страшное чудовище, с которым лихо расправляются бодрые молодцы, вооруженные огнеметами. Надписи наверняка значат нечто вроде «Наша армия нас бережет. Крепи оборону страны!»
— Рита спустя два часа.
Съемка с флуггера. Разнообразные метки в углах кадра и великолепная, «промытая» картинка указывают на то, что съемки ведутся специализированным разведчиком. Может, он идет на высоте десять, а может, и все сорок километров над Ритой. Так не понять — даже обычная пассивная оптика, разработанная для военных целей, способна творить чудеса.
Но понимать и не хочется. Потому что на наши молодые, оптимистичные мозги обрушивается тако-ое…
Рита полностью сметена. О том, что на ее месте когда-то находился город, можно судить только по нескольким приметным кускам кровли, выглядывающим из-под напластований ярко-оранжевой субстанции.
Субстанция шевелится. О господи! Неужели это пресловутая протоплазма, биомасса, живое тесто — может быть, даже мыслящее! — из которого, по одной гипотезе, состоят джипсы? Из которого они лепят сами себя и которым теперь решили наводнить весь Наотар?
Но нет. Над поверхностью субстанции показываются зеленые колеса-шары инопланетного комбайна, и я понимаю, что, к счастью, все прозаичнее. Риту, как и поля, джипсы просто срезали до глубинных пластов глины, которую развезло под только что прошедшим дождем. И в ней, в этой глине, как гиппопотамы в грязевой ванне, ворочаются комбайны. Фактически мы созерцаем огромный котлован, оставшийся на месте города.
М-да… Никакой биомассы. «Все прозаичнее, — оторопело повторяю я. Мой мыслительный аппарат заклинило. — Прозаичнее, прозаичнее…»
Но «прозаичнее» не значит «легче» или «лучше». А если во время разрушения Риты погибли люди? Как отреагировали джипсы на стрельбу фермеров? За каким чертом проклятых звездных кочевников вообще понесло на Наотар, да еще прямиком в город? Видно же, что тут на каждом шагу следы разумной деятельности! Ну как так можно, братья-сапиенсы?
— Вандалы! — вторит моим мыслям идеологически выдержанный выкрик Белоконя.
— Спокойно, кадет. — Шубин временно выключил экран. — Это еще цветочки. Самое интересное будет дальше. Как вы видите, джипсы перешли к ярко выраженным агрессивным действиям. В Рите получили ранения по меньшей мере двадцать семь человек. К счастью, комбайны перемещались медленно, а застройка там одно— и двухэтажная. Население города успело разбежаться и утащить с собой тех, кто был ранен падающими обломками. А такие категории населения, как инвалиды, грудные дети и старики, напоминаю, для молодых колоний Конкордии совсем не характерны. В ответ на агрессию, дежурившая в виду каравана эскадра начала действия по вытеснению джипсов с поверхности планеты. Смотрите.
А вот это уже была настоящая война.
Комбайны джипсов еще не успели покинуть глиняное болото на месте Риты, как транспорты Конкордии высадили в окрестностях города целый бронедесантный полк с частями усиления. Ракетный дивизион накрыл комбайны быстро и четко.
Результаты первых залпов — великолепны! Колеса-шары эффектно разлетаются на куски, в разноцветных фонтанах глины вперемежку с пламенем мерещатся взлетающие в стратосферу ошметки тел загадочных чужаков.
Но дальше все пошло наперекосяк. Пресловутые гребешки атаковали боевые порядки батальона и принялись снайперски расстреливать технику из лучевых пушек.
— Судя по всему, — пояснил Шубин, — джипсами используются рентгеновские лазеры. Такие же, как и на наших флуггерах. Удивление вызывает лишь грандиозная скорострельность, ведь для каждого разового импульса нужно накапливать огромную энергию, а это, как вы знаете, требует времени. Джипсам, однако, удалось решить эту сложнейшую техническую проблему. Поэтому их пушки в двадцать раз скорострельнее наших. А это уже качественное преимущество.
Конкордианская противовоздушная оборона оказалась бессильна. Зенитная батарея батальона едва успела открыть огонь, как тут же была сожжена.
Танковые пушки — теоретически способные поражать воздушные цели — просто не поспевали наводиться на лихо маневрирующие истребители джипсов. В то время как рентгеновские пушки чужаков благодаря своей скорострельности бойко молотили по земле, не смущаясь низким процентом попаданий.
Все равно один выстрел из очереди в пятнадцать-двадцать импульсов достигал цели. Танки гибли один за другим, прорываясь к проклятым домнам. Лишь немногим удалось подобраться на дальность эффективного поражения и разрядить аккумуляторы плазмы по надменным башням яшмовой масти.
К сожалению, видимых повреждений домнам танковая атака не причинила.
Тогда командир эскадры бросил в бой все флуггеры, которые имелись на борту двух его линкоров и авианосца. Истребители должны были спасти гибнущий танковый батальон, а штурмовики — уничтожить домны.
В какой-то момент боя начало казаться, что наступил перелом. Пару истребителей-гребешков совместными усилиями целой эскадрильи удалось все-таки прижать к земле и сбить, комбинируя огонь танковых орудий и ракеты «воздух—воздух».
Во время первого захода штурмовики убедились, что одиночное попадание бронебойных боеприпасов в домну не приносит видимого результата. Тогда три звена штурмовиков атаковали все вместе выбранную цель и вогнали оставшиеся управляемые бомбы в одну и ту же точку прицеливания.
На этих кадрах мы ахнули.
Серии взрывов не выдержала даже эта исполинская, превосходно бронированная колонна. Она треснула, выпустила облако густого, радужно переливающегося пара и шарахнула так, что съемка просто прервалась.
— Планета хоть цела осталась? — хмыкнул Коля.
— Держи карман шире! Нас не на войну, а на восстановительные работы вербанули. Будем планету по кусочкам собирать, а потом склеивать, — подыграл я.
— Вам бы все шуточки, — одобрительно отозвался каперанг. — А командование Конкордии сообщает, что от двойного взрыва той домны, похоже, треснула материковая платформа. Главный взрыв произошел на большой глубине, у подошвы сооружения. Эквивалент — порядка мегатонны. К счастью, без радиоактивности и прочих прелестей. Ниже, под домной, находилась толстая водяная линза. От взрыва расположенная на глубине всего пять километров материковая плита получила мощный гидравлический удар… Но мы отвлеклись. Важно, что сталось с джипсами. Остальные домны от подземного взрыва, похоже, не пострадали. Командир конкордианской эскадры связался со штабом флота и получил разрешение на использование главного калибра. Два его линкора сосредоточили огонь на флагманском, то есть крупнейшем астероиде. Тогда несколько маленьких астероидов на огромной скорости покинули орбиту и подставились под огонь линкоров, прикрыв тем самым флагмана. Пока линкоры разносили тысячи тонн камня в пыль, флагманский астероид выпустил еще около тридцати гребешков. Напоминаю, что флуггеры Конкордии были связаны боем с другой группой джипсов в районе Риты. Эскадра осталась без истребительного прикрытия. Гребешки атаковали линкоры с нескольких сторон. При этом флагман джипсов виртуозно направлял при помощи неизвестного поля пылевые потоки, маскирующие истребители и мешающие наведению скорострельных орудий ближней обороны. Гребешки прорвались к линкорам, обстреляли их и, убедившись, что те прикрыты щитом, смело проскочили сквозь него. В результате боя джипсы потеряли еще два гребешка. Один линкор получил сильные повреждения. Другой взорвался. Обстоятельства боя не вполне ясны. Кажется, Конкордия предпочла скрыть от нас часть информации. Но факт налицо: в первый же день конфликта 3-я эскадра оперативного соединения «Тиштрия» была основательно потрепана и под угрозой полного уничтожения ушла с дистанции синхронного выстрела. Проще говоря, Конкордия потерпела бесславное поражение. Теперь можете задавать вопросы.
А вот и вопрос, который возник у меня сразу же, как только Шубин упомянул гребешки:
— Истребители джипсов — это те самые объекты, которые, помимо прочего, обладают фантастической маневренностью? О которых я целое сочинение вчера написал?
— Ваша фамилия Пушкин?
— Так точно!
— То-то я думаю, отчего вы все время так нахально скалитесь.
— Осмелюсь возразить: не нахально, а вдумчиво!
— »Вдумчиво скалиться» — это что-то новое в человеческой мимике. Больше подходит для сирхов. Но вы правильно скалитесь, кадет Пушкин. Действительно, гребешки — не только отлично вооруженные, но и удивительно верткие аппараты. Наши специалисты разработали тактическое наставление по борьбе с джипсами. В той части, которая касается уничтожения гребешков, ваши мысли в целом совпадают с мнением лучших экспертов и операторов штаба. Еще вопросы?
— Сегодня семнадцатое мая. Что происходило все эти дни?
Правильно, Колпин. Очень своевременный вопрос.
— Война, кадет. В районе Наотара идет настоящая война. Комбайны джипсов продолжают сбор органических веществ на планете. Оперативное соединение «Тиштрия» в течение недели пыталось уничтожить джипсов самостоятельно. После повторной крупной неудачи эксперты Конкордии наконец поняли, что лобовые атаки неэффективны. Кроме этого, Конкордия признала, что их корабли и флуггеры технически несовершенны. Великий Диван по тайным каналам обратился к Совету Директоров за помощью. У нас в таких случаях астрополитическим партнерам отказывать не привыкли. Поэтому с одиннадцатого мая мы тоже принимаем участие в конфликте. Для борьбы с джипсами создан секретный Экспедиционный Флот «Наотар». При этом командование Конкордии уступило нам честь служить главной ударной силой в операции по окончательному решению вопроса. А соединение «Тиштрия» будет проводить отвлекающую операцию. Еще вопросы?
— Не подойдут ли к каравану джипсов подкрепления? — поинтересовался осторожный Быстров.
— Этого мы знать не можем.
— Что мы будем делать? Прикрывать десант, ударные флуггеры, бороться за завоевание общего превосходства в кубатуре операции?
— Конкретные боевые задания вы получите уже в эскадрильях. Сейчас я могу лишь обрисовать общую направленность боевых действий. Командование не стремится к полному уничтожению каравана джипсов. Главная задача операции — заставить чужаков убраться из звездной системы Дромадера. Показать джипсам решимость Великорасы единым фронтом отстаивать свои колонии, невзирая на различия в политическом устройстве и физиологии. Кроме этого, наше командование хочет на практике проверить некоторые технические новинки и дать возможность в реальных боевых условиях выдвинуться талантливой молодежи. Это о вас, ребята. — Шубин улыбнулся.
Глава 2
Фальшпанель на дальней стене отъехала вверх. За ней открылся обычный двумерный телеэкран. Оно и понятно: съемки-то на Наотаре велись безо всяких лазерных примочек. Подавляющее большинство кадров в таких военно-полевых условиях делается простым и надежным пассивным оптическим оборудованием, без активного построения объемных лазерных голограмм.
— Ситуация на второе мая, — анонсировал Шубин. На экране появилась картинка.
Поля каких-то фиолетовых помидоров. По ним перекатываются помидоры побольше. И не фиолетовые, а ядовито-зеленые.
Камера поднимается и меняет фокус. Похоже, оператор лежал посреди поля, прятался. А потом, пренебрегая опасностью быть замеченным, поднялся в полный рост.
Теперь взаимный масштаб объектов проясняется. Видно, что ядовито-зеленые «помидоры» — это шаровые колеса инопланетных машин. Размеры у них порядочные: с трехэтажный дом. Трудно понять, как шары-колеса соединены вместе и находится ли что-то между ними. Кабина, скажем, или боевая башня.
— Это комбайны джипсов. Вот что они делают с планетой. Съемка с воздуха. Скорее всего — с борта вертолета.
За связкой из шести шаров, расположенных по три в два ряда, тянется глубокая канава. На глаз невозможно оценить, что видишь перед собой: дно канавы или заглушенный густой черной тенью земляной откос.
Общий план. Комбайны — повсюду. Поле не просто изуродовано канавами. С него срезаны все растения, но вместе с растениями — и плодородный слой почвы, и суглинок, и… что там на Наотаре под суглинком? Надо разбираться в почвоведении. Видно, короче говоря, что все органические и даже частично неорганические слои почвы уничтожены.
— Ситуация на третье мая, — продолжает Шубин. — Город Рита.
Возмущенные фермеры на площади размахивают карабинами. Почти все — на одно лицо. Клоны. Чего от Конкордии еще ожидать?
Звуковой фон — какой-то дребезжащий гул, довольно громкий.
Мордоворот в военной форме — кажется, полевая жандармерия — успокаивает толпу. Его не слушают, наседают. Жандарм стреляет в воздух.
В этот момент что-то происходит с человеком, ведущим съемку. Он роняет камеру. При падении камера разворачивается объективом в другую сторону и дает картину поперечной улицы. Там клубится густая черная пыль. Разглядеть ничего нельзя, но при виде этой зловещей пыли на душе сразу же становится неспокойно.
Гул усиливается.
Оператор тем временем подхватывает камеру и куда-то бежит. Спрятавшись в кустах — таких же фиолетовых, как и не узнанные мной сельхозкультуры на полях, — он продолжает съемку.
Фермеры ведут огонь с колена. Куда — не понятно, в этом мешает разобраться громоздящийся в левом углу кадра дом.
На стене дома плакат, перечеркнутый двумя лозунгами на конкордианском языке. На плакате — страшное чудовище, с которым лихо расправляются бодрые молодцы, вооруженные огнеметами. Надписи наверняка значат нечто вроде «Наша армия нас бережет. Крепи оборону страны!»
— Рита спустя два часа.
Съемка с флуггера. Разнообразные метки в углах кадра и великолепная, «промытая» картинка указывают на то, что съемки ведутся специализированным разведчиком. Может, он идет на высоте десять, а может, и все сорок километров над Ритой. Так не понять — даже обычная пассивная оптика, разработанная для военных целей, способна творить чудеса.
Но понимать и не хочется. Потому что на наши молодые, оптимистичные мозги обрушивается тако-ое…
Рита полностью сметена. О том, что на ее месте когда-то находился город, можно судить только по нескольким приметным кускам кровли, выглядывающим из-под напластований ярко-оранжевой субстанции.
Субстанция шевелится. О господи! Неужели это пресловутая протоплазма, биомасса, живое тесто — может быть, даже мыслящее! — из которого, по одной гипотезе, состоят джипсы? Из которого они лепят сами себя и которым теперь решили наводнить весь Наотар?
Но нет. Над поверхностью субстанции показываются зеленые колеса-шары инопланетного комбайна, и я понимаю, что, к счастью, все прозаичнее. Риту, как и поля, джипсы просто срезали до глубинных пластов глины, которую развезло под только что прошедшим дождем. И в ней, в этой глине, как гиппопотамы в грязевой ванне, ворочаются комбайны. Фактически мы созерцаем огромный котлован, оставшийся на месте города.
М-да… Никакой биомассы. «Все прозаичнее, — оторопело повторяю я. Мой мыслительный аппарат заклинило. — Прозаичнее, прозаичнее…»
Но «прозаичнее» не значит «легче» или «лучше». А если во время разрушения Риты погибли люди? Как отреагировали джипсы на стрельбу фермеров? За каким чертом проклятых звездных кочевников вообще понесло на Наотар, да еще прямиком в город? Видно же, что тут на каждом шагу следы разумной деятельности! Ну как так можно, братья-сапиенсы?
— Вандалы! — вторит моим мыслям идеологически выдержанный выкрик Белоконя.
— Спокойно, кадет. — Шубин временно выключил экран. — Это еще цветочки. Самое интересное будет дальше. Как вы видите, джипсы перешли к ярко выраженным агрессивным действиям. В Рите получили ранения по меньшей мере двадцать семь человек. К счастью, комбайны перемещались медленно, а застройка там одно— и двухэтажная. Население города успело разбежаться и утащить с собой тех, кто был ранен падающими обломками. А такие категории населения, как инвалиды, грудные дети и старики, напоминаю, для молодых колоний Конкордии совсем не характерны. В ответ на агрессию, дежурившая в виду каравана эскадра начала действия по вытеснению джипсов с поверхности планеты. Смотрите.
А вот это уже была настоящая война.
Комбайны джипсов еще не успели покинуть глиняное болото на месте Риты, как транспорты Конкордии высадили в окрестностях города целый бронедесантный полк с частями усиления. Ракетный дивизион накрыл комбайны быстро и четко.
Результаты первых залпов — великолепны! Колеса-шары эффектно разлетаются на куски, в разноцветных фонтанах глины вперемежку с пламенем мерещатся взлетающие в стратосферу ошметки тел загадочных чужаков.
Но дальше все пошло наперекосяк. Пресловутые гребешки атаковали боевые порядки батальона и принялись снайперски расстреливать технику из лучевых пушек.
— Судя по всему, — пояснил Шубин, — джипсами используются рентгеновские лазеры. Такие же, как и на наших флуггерах. Удивление вызывает лишь грандиозная скорострельность, ведь для каждого разового импульса нужно накапливать огромную энергию, а это, как вы знаете, требует времени. Джипсам, однако, удалось решить эту сложнейшую техническую проблему. Поэтому их пушки в двадцать раз скорострельнее наших. А это уже качественное преимущество.
Конкордианская противовоздушная оборона оказалась бессильна. Зенитная батарея батальона едва успела открыть огонь, как тут же была сожжена.
Танковые пушки — теоретически способные поражать воздушные цели — просто не поспевали наводиться на лихо маневрирующие истребители джипсов. В то время как рентгеновские пушки чужаков благодаря своей скорострельности бойко молотили по земле, не смущаясь низким процентом попаданий.
Все равно один выстрел из очереди в пятнадцать-двадцать импульсов достигал цели. Танки гибли один за другим, прорываясь к проклятым домнам. Лишь немногим удалось подобраться на дальность эффективного поражения и разрядить аккумуляторы плазмы по надменным башням яшмовой масти.
К сожалению, видимых повреждений домнам танковая атака не причинила.
Тогда командир эскадры бросил в бой все флуггеры, которые имелись на борту двух его линкоров и авианосца. Истребители должны были спасти гибнущий танковый батальон, а штурмовики — уничтожить домны.
В какой-то момент боя начало казаться, что наступил перелом. Пару истребителей-гребешков совместными усилиями целой эскадрильи удалось все-таки прижать к земле и сбить, комбинируя огонь танковых орудий и ракеты «воздух—воздух».
Во время первого захода штурмовики убедились, что одиночное попадание бронебойных боеприпасов в домну не приносит видимого результата. Тогда три звена штурмовиков атаковали все вместе выбранную цель и вогнали оставшиеся управляемые бомбы в одну и ту же точку прицеливания.
На этих кадрах мы ахнули.
Серии взрывов не выдержала даже эта исполинская, превосходно бронированная колонна. Она треснула, выпустила облако густого, радужно переливающегося пара и шарахнула так, что съемка просто прервалась.
— Планета хоть цела осталась? — хмыкнул Коля.
— Держи карман шире! Нас не на войну, а на восстановительные работы вербанули. Будем планету по кусочкам собирать, а потом склеивать, — подыграл я.
— Вам бы все шуточки, — одобрительно отозвался каперанг. — А командование Конкордии сообщает, что от двойного взрыва той домны, похоже, треснула материковая платформа. Главный взрыв произошел на большой глубине, у подошвы сооружения. Эквивалент — порядка мегатонны. К счастью, без радиоактивности и прочих прелестей. Ниже, под домной, находилась толстая водяная линза. От взрыва расположенная на глубине всего пять километров материковая плита получила мощный гидравлический удар… Но мы отвлеклись. Важно, что сталось с джипсами. Остальные домны от подземного взрыва, похоже, не пострадали. Командир конкордианской эскадры связался со штабом флота и получил разрешение на использование главного калибра. Два его линкора сосредоточили огонь на флагманском, то есть крупнейшем астероиде. Тогда несколько маленьких астероидов на огромной скорости покинули орбиту и подставились под огонь линкоров, прикрыв тем самым флагмана. Пока линкоры разносили тысячи тонн камня в пыль, флагманский астероид выпустил еще около тридцати гребешков. Напоминаю, что флуггеры Конкордии были связаны боем с другой группой джипсов в районе Риты. Эскадра осталась без истребительного прикрытия. Гребешки атаковали линкоры с нескольких сторон. При этом флагман джипсов виртуозно направлял при помощи неизвестного поля пылевые потоки, маскирующие истребители и мешающие наведению скорострельных орудий ближней обороны. Гребешки прорвались к линкорам, обстреляли их и, убедившись, что те прикрыты щитом, смело проскочили сквозь него. В результате боя джипсы потеряли еще два гребешка. Один линкор получил сильные повреждения. Другой взорвался. Обстоятельства боя не вполне ясны. Кажется, Конкордия предпочла скрыть от нас часть информации. Но факт налицо: в первый же день конфликта 3-я эскадра оперативного соединения «Тиштрия» была основательно потрепана и под угрозой полного уничтожения ушла с дистанции синхронного выстрела. Проще говоря, Конкордия потерпела бесславное поражение. Теперь можете задавать вопросы.
А вот и вопрос, который возник у меня сразу же, как только Шубин упомянул гребешки:
— Истребители джипсов — это те самые объекты, которые, помимо прочего, обладают фантастической маневренностью? О которых я целое сочинение вчера написал?
— Ваша фамилия Пушкин?
— Так точно!
— То-то я думаю, отчего вы все время так нахально скалитесь.
— Осмелюсь возразить: не нахально, а вдумчиво!
— »Вдумчиво скалиться» — это что-то новое в человеческой мимике. Больше подходит для сирхов. Но вы правильно скалитесь, кадет Пушкин. Действительно, гребешки — не только отлично вооруженные, но и удивительно верткие аппараты. Наши специалисты разработали тактическое наставление по борьбе с джипсами. В той части, которая касается уничтожения гребешков, ваши мысли в целом совпадают с мнением лучших экспертов и операторов штаба. Еще вопросы?
— Сегодня семнадцатое мая. Что происходило все эти дни?
Правильно, Колпин. Очень своевременный вопрос.
— Война, кадет. В районе Наотара идет настоящая война. Комбайны джипсов продолжают сбор органических веществ на планете. Оперативное соединение «Тиштрия» в течение недели пыталось уничтожить джипсов самостоятельно. После повторной крупной неудачи эксперты Конкордии наконец поняли, что лобовые атаки неэффективны. Кроме этого, Конкордия признала, что их корабли и флуггеры технически несовершенны. Великий Диван по тайным каналам обратился к Совету Директоров за помощью. У нас в таких случаях астрополитическим партнерам отказывать не привыкли. Поэтому с одиннадцатого мая мы тоже принимаем участие в конфликте. Для борьбы с джипсами создан секретный Экспедиционный Флот «Наотар». При этом командование Конкордии уступило нам честь служить главной ударной силой в операции по окончательному решению вопроса. А соединение «Тиштрия» будет проводить отвлекающую операцию. Еще вопросы?
— Не подойдут ли к каравану джипсов подкрепления? — поинтересовался осторожный Быстров.
— Этого мы знать не можем.
— Что мы будем делать? Прикрывать десант, ударные флуггеры, бороться за завоевание общего превосходства в кубатуре операции?
— Конкретные боевые задания вы получите уже в эскадрильях. Сейчас я могу лишь обрисовать общую направленность боевых действий. Командование не стремится к полному уничтожению каравана джипсов. Главная задача операции — заставить чужаков убраться из звездной системы Дромадера. Показать джипсам решимость Великорасы единым фронтом отстаивать свои колонии, невзирая на различия в политическом устройстве и физиологии. Кроме этого, наше командование хочет на практике проверить некоторые технические новинки и дать возможность в реальных боевых условиях выдвинуться талантливой молодежи. Это о вас, ребята. — Шубин улыбнулся.
Глава 2
Генеральный конструктор
Май, 2621 г.
Испытательный полигон Санта-Роза, провинция Ла-Пампа
Южноамериканская Директория
Дул неласковый западный ветер, без какого в Патагонии не обходится ни одно себя уважающее утро.
На пустующих зрительских трибунах с видом на испытательный полигон стояли двое мужчин. Оба с тревогой вглядывались в небо.
С минуты на минуту пятый прототип истребителя «Дюрандаль» должен был войти в плотные слои атмосферы. С минуты на минуту должна была решиться судьба проекта, стоившего Объединенным Нациям кругленькой суммы в шесть целых шесть десятых миллиарда терро.
— Да за шесть миллиардов терро я могу купить пол-Патагонии! — темпераментно разорялся тот, что был в штатском (его звали Марио), как будто это были его личные деньги, а не деньги Объединенных Наций.
То и дело чертыхаясь, Марио прижимал руками хлопающие на ветру полы своего пижонского плаща цвета металлик. Он много говорил, много ругался, много жестикулировал.
— Купить Патагонию можно и целиком. Только какой смысл? Разве что чоругам ее перепродать. Пусть переселятся сюда и передохнут все. От скуки.
Собеседник Марио был одет в ношеный комбинезон инженерного персонала военфлота. Бывалая повседневная униформа без знаков различия прекрасно сочеталась с медвежьей сутулостью фигуры и суровостью черт его лица. Он культивировал бороду (лет триста назад вышедшую в Южной Америке из моды), глядел нелюдимом и разговор поддерживал в основном из вежливости.
Это был Роланд Эстерсон, генеральный конструктор истребителя последнего поколения «Дюрандаль».
Роланд с трудом терпел Марио и всем сердцем ненавидел Патагонию. «У него тяжелый характер», — говорили про Эстерсона его подчиненные.
Марио напрягся и опустил армейский бинокль.
Роланд помрачнел.
Теперь «Дюрандаль» был видим невооруженным глазом — вот она, медленно увеличивающаяся черная запятая, окруженная золотистым маревом. Вот оно, блистательное будущее Военно-Космических Сил!
— Давай, давай… Пошел, пошел, да пош-шел же, тварь ты эдакая! Ну же! — Марио нетерпеливо пританцовывал на месте.
Эстерсон казался спокойным. Он опустил голову и принялся массировать затекшую шею. Даже если «Дюрандаль» взорвется прямо сейчас, он ничего не потеряет. В конце концов это незабываемое зрелище он уже имел счастье видеть четыре раза — вполне достаточно, чтобы приелось самое лучшее шоу.
— А-а, проклятый! Держись, с-скотина! Три минутки еще продержись! — заклинал Марио далекий истребитель.
Эстерсон вынул из пачки сигарет «Солнечная Конкордия» одну и закурил. Не будь Марио так увлечен аттракционом, он мог бы заметить: у Эстерсона сильно дрожат пальцы.
Тем временем Марио от заклинаний вольфрамокерамитовой птицы перешел к более высоким материям.
— Пресвятая Дева! — взмолился он, темпераментно ломая руки. — Ну сделай же! Сделай! Тебя просит твой маленький Марио! Чего тебе стоит? Я буду хороший! В это же воскресенье я закажу в Санта-Розе молебен. Нет, два молебна! Три! Четыре! Десять! Да я построю церковь! Прекрасную церковь! Собор! Если ты мне поможешь, что я только не сделаю для тебя! Хочешь, я построю собор? Мне это раз плюнуть! И не только в Санта-Розе, но и в самом Буэнос-Айресе! На Марсе! На Ганимеде! Мне раз плюнуть! Мой тесть, между прочим, главный архитектор Солнечной, ну ты знаешь! Умоляю тебя, Пресвятая Дева! Пожалуйста!.. Хочешь, я брошу Хуаниту? Хочешь?! Я брошу Хуаниту! Брошу! Узы брака священны! Только сделай так, чтобы эта проклятая консервная банка…
Многие нашли бы этот монолог артистичным, забавным и даже в чем-то трогательным. Только не Эстерсон. Для него, воспитанного в скупом на аффекты, традиционном шведском духе, молитва аргентинца Марио была не более чем фиглярством клоуна — вконец изолгавшегося перед самим собой и перед почтенной публикой.
Несколько лет назад Марио купил Эстерсона точно так же, как сейчас пытался купить Пресвятую Деву. Только обещал он тогда не собор на Ганимеде, а восемь миллионов терро, ноги мыть и воду пить.
Сигарета догорала, но Роланд тут же прикурил новую — лишь бы не глядеть в небо. Как вдруг Марио подскочил на месте словно ужаленный и заорал:
— Нет! Только не это! В пятый раз! Ч-черт! В пятый раз! Силы небесные! Да что же это, Эстерсон, что же это такое?!
Не меняясь в лице, Роланд Эстерсон поднял глаза. Огненная хризантема, несколько секунд назад бывшая «Дюрандалем», его «Дюрандалем», распустилась в утренней голубизне. «Дюрандаль» падал совершенно беззвучно, но в ушах у Эстерсона грохотали похоронные барабаны Клона.
Лепестки хризантемы посерели, поникли к земле.
Только теперь их достиг хлопок далекого взрыва.
Вот они — годы работы, тонны умной аппаратуры на борту флуггера и килотонны — в эллингах экспериментального завода. Надежды генерального конструкторского бюро и сотен смежников. Пошли на освещение и обогрев околоземного пространства…
— Что же это, Эстерсон, а?! Опять что-то не предусмотрели?! Опять что-то прошляпили, черт бы вас побрал?! — брызгая слюной, орал Марио. — Что на этот раз? Опять какой-то синхротрон раком вставили?!
— Я уже объяснял вам, господин Марио, — бесцветным голосом затянул Роланд, — что задача комплектации истребителя, да и любого флуггера вообще, двухрежимным генератором защитного поля решаема, по преимуществу, в теоретическом ключе. Практически же никто ее не решил: ни энтли Конкордии, ни «восхищенные» чоругов, ни инженеры Объединенных Наций. Наши смежники из бюро Газади уже сотворили одно чудо — компактный щит-генератор, который кое-как удалось вписать в несущие конструкции «Дюрандаля». И все равно масса генератора слишком велика для такой легкой машины, как истребитель. Из-за этого мы были вынуждены отказаться от «русского стандарта» маневренности. Хорошо, давайте будем козырять перед Департаментом Флота не высшим пилотажем, а неуязвимостью в безвоздушном пространстве. Давайте на этом остановимся. Но нет же, вам этого мало. Вы хотите, чтобы истребитель сохранял неуязвимость и при атмосферных полетах! Но ведь мы видим: защитное поле изменяет параметры турбулентности и обтекание корпуса воздушным потоком принимает принципиально иной характер. Это фатально сказывается на прохождении аппаратом атмосферы, и хотя я неоднократно…
— Не хочу слышать! Не хо-чу! — беспардонно оборвал Эстерсона Марио. — Не хочу слышать этот ваш научный бред! Я менеджер, я не знаю, что такое эта ваша турбо… турбу… торба-лентность! Мне нужны результаты, а не тупые теории! Мне нужно, чтобы машина летала! И с защитным полем! В ат-мо-сфе-ре! Понятно?!
— Позволю себе напомнить, что на доводку предыдущей модели, «Мьольнира», ушло пять с половиной лет. Европейский «Хаген» взрывался на испытаниях девятикратно. А на «Дюрандаль» мы не потратили еще и…
— К черту все это, к черту… — махнул рукой вдруг присмиревший Марио. Как и многие склонные к истерии люди, он остывал даже быстрее, чем распалялся.
Марио повернул к Роланду свое бледное от злоупотребления амфетаминами лицо. В его широко поставленных глазах блестели крупные слезы.
— Вот кого мне жалко, так это пилота, — сказал он и громко всхлипнул.
С минуту Роланд не отвечал — просто не мог понять, какого именно пилота жаль Марио. Менеджер пояснил:
— Ну того… того, который «Дюрандаль» пилотировал… Дети сиротами… Жена молодая…
На секунду мозг Роланда озарился вспышкой бешенства — того самого северного бешенства, которое вело в бой его далеких предков-викингов.
Для того были причины: ведь истребители во время доводочных испытаний пилотировались автоматически, как всегда, как ведется уже полтысячи лет!
Об этом тривиальном факте знают, кажется, все. Даже те, кто имеет самое косвенное отношение к военно-космическим проектам.
Даже Карлитос, разносчик кофе в лабораторной столовой, и тот знает, что никогда, никогда конструкторы не рискуют жизнью людей, сажая их в недоведенные модели летательных аппаратов. Карлитос, которому еще пятнадцати не исполнилось, знает. А топ-топ-менеджер Марио — не знает!
И этому тупице, которому никогда не выговорить слово «турбулентность», этому пустозвону, который уверен, что в обреченном «Дюрандале» сидел живой человек, этому красноглазому наркоману и юбочнику, хватает совести лить крокодильи слезки и изображать человека, которому катастрофа переломала полжизни! Исковеркала внутренний мир! Человека, который уязвлен в самое сердце!
Хотя, казалось бы, что ему, Марио? Чем он, Марио, рискует?
Даже если еще шесть «Дюрандалей» свалятся рядком на этом полигоне, он, Марио, совершенно свободный человек. В отличие от него, Роланда, человека совершенно несвободного, раба концерна «Дитерхази и Родригес». И что толку, что на банковском счету господина Эстерсона лежат восемь миллионов, если до тех пор, пока «Дюрандаль», оснащенный защитным полем, не сядет на землю при включенном же защитном поле, ему не снять со счета даже трех терро на пиво? А если он никогда не сядет?
В общем, Эстерсону стоило большого труда взять себя в руки. Он закурил снова и процедил насколько мог безразлично:
— Господин Марио, я же говорил вам на прошлых испытаниях, «Дюрандали» пилотируются дистанционно. Там нет пилотов. Это слишком опасно. Понимаете?
— Нет пилотов? Что ж, тем лучше, — загадочно отозвался Марио и с чувством высморкался в алый носовой платок.
В гробовом молчании они провели еще несколько минут. Наконец обломки истребителя грохотнули на северной оконечности полигона. Столб пыли и копоти взметнулся на полнеба.
Сутулые и злые Марио Ферейра и Роланд Эстерсон поплелись к армейскому скок-джипу. Кто знает, может, в дымящейся куче сыщется что-нибудь познавательное?
Полночь Роланд Эстерсон встретил в своем кабинете в обществе бутылки «Столичной» и трехэкранного визора «Панасоник».
Интеллектуальный светоч концерна «Дитерхази и Родригес» сидел перед визором в гидрокресле и тихо напивался.
Судя по тому, что бутылка «Столли» была пуста уже на треть, он имел все шансы встретить утро невменяемым.
Все три экрана визора были настроены на японскую волну «Асахи» и болтали на могучем языке Юкио Мисимы и великого искусства аниме.
Из могучего языка Юкио Мисимы Роланд знал только одно: истребитель по-японски — «сэнтоки». Роланд был шведом по национальности. Вот уже двадцать лет в жизни его интересовали почти исключительно истребители. Два дня назад ему стукнуло сорок.
Все три экрана были отвернуты к стене. Была у Роланда такая тайная страсть — не смотреть включенный визор.
Он предавался ей каждый вечер, добросовестно меняя каналы — сегодня японцы, завтра русские, послезавтра — Центральноафриканская Директория.
Эта непонятная иноземная болтовня была единственным, что успокаивало истрепавшиеся за годы безупречной службы делу прогресса нервы господина главного конструктора после трудового дня.
Из-за этой-то страсти Эстерсона по лаборатории ходили упорные слухи, что господин конструктор знает десятки иностранных языков, но почему-то скрывает от коллег сей яркий биографический факт.
От катастрофы «Дюрандаля» Роланда отделяло теперь четырнадцать часов. Но какие это были четырнадцать часов! Хоть мемуары пиши.
Когда они с Марио прибыли на место приземления обломков истребителя, инженеры нижнего звена уже начали сортировать вольфрамокерамитовые рожки и ножки по пластиковым кулечкам с номерами.
Испытательный полигон Санта-Роза, провинция Ла-Пампа
Южноамериканская Директория
Дул неласковый западный ветер, без какого в Патагонии не обходится ни одно себя уважающее утро.
На пустующих зрительских трибунах с видом на испытательный полигон стояли двое мужчин. Оба с тревогой вглядывались в небо.
С минуты на минуту пятый прототип истребителя «Дюрандаль» должен был войти в плотные слои атмосферы. С минуты на минуту должна была решиться судьба проекта, стоившего Объединенным Нациям кругленькой суммы в шесть целых шесть десятых миллиарда терро.
— Да за шесть миллиардов терро я могу купить пол-Патагонии! — темпераментно разорялся тот, что был в штатском (его звали Марио), как будто это были его личные деньги, а не деньги Объединенных Наций.
То и дело чертыхаясь, Марио прижимал руками хлопающие на ветру полы своего пижонского плаща цвета металлик. Он много говорил, много ругался, много жестикулировал.
— Купить Патагонию можно и целиком. Только какой смысл? Разве что чоругам ее перепродать. Пусть переселятся сюда и передохнут все. От скуки.
Собеседник Марио был одет в ношеный комбинезон инженерного персонала военфлота. Бывалая повседневная униформа без знаков различия прекрасно сочеталась с медвежьей сутулостью фигуры и суровостью черт его лица. Он культивировал бороду (лет триста назад вышедшую в Южной Америке из моды), глядел нелюдимом и разговор поддерживал в основном из вежливости.
Это был Роланд Эстерсон, генеральный конструктор истребителя последнего поколения «Дюрандаль».
Роланд с трудом терпел Марио и всем сердцем ненавидел Патагонию. «У него тяжелый характер», — говорили про Эстерсона его подчиненные.
Марио напрягся и опустил армейский бинокль.
Роланд помрачнел.
Теперь «Дюрандаль» был видим невооруженным глазом — вот она, медленно увеличивающаяся черная запятая, окруженная золотистым маревом. Вот оно, блистательное будущее Военно-Космических Сил!
— Давай, давай… Пошел, пошел, да пош-шел же, тварь ты эдакая! Ну же! — Марио нетерпеливо пританцовывал на месте.
Эстерсон казался спокойным. Он опустил голову и принялся массировать затекшую шею. Даже если «Дюрандаль» взорвется прямо сейчас, он ничего не потеряет. В конце концов это незабываемое зрелище он уже имел счастье видеть четыре раза — вполне достаточно, чтобы приелось самое лучшее шоу.
— А-а, проклятый! Держись, с-скотина! Три минутки еще продержись! — заклинал Марио далекий истребитель.
Эстерсон вынул из пачки сигарет «Солнечная Конкордия» одну и закурил. Не будь Марио так увлечен аттракционом, он мог бы заметить: у Эстерсона сильно дрожат пальцы.
Тем временем Марио от заклинаний вольфрамокерамитовой птицы перешел к более высоким материям.
— Пресвятая Дева! — взмолился он, темпераментно ломая руки. — Ну сделай же! Сделай! Тебя просит твой маленький Марио! Чего тебе стоит? Я буду хороший! В это же воскресенье я закажу в Санта-Розе молебен. Нет, два молебна! Три! Четыре! Десять! Да я построю церковь! Прекрасную церковь! Собор! Если ты мне поможешь, что я только не сделаю для тебя! Хочешь, я построю собор? Мне это раз плюнуть! И не только в Санта-Розе, но и в самом Буэнос-Айресе! На Марсе! На Ганимеде! Мне раз плюнуть! Мой тесть, между прочим, главный архитектор Солнечной, ну ты знаешь! Умоляю тебя, Пресвятая Дева! Пожалуйста!.. Хочешь, я брошу Хуаниту? Хочешь?! Я брошу Хуаниту! Брошу! Узы брака священны! Только сделай так, чтобы эта проклятая консервная банка…
Многие нашли бы этот монолог артистичным, забавным и даже в чем-то трогательным. Только не Эстерсон. Для него, воспитанного в скупом на аффекты, традиционном шведском духе, молитва аргентинца Марио была не более чем фиглярством клоуна — вконец изолгавшегося перед самим собой и перед почтенной публикой.
Несколько лет назад Марио купил Эстерсона точно так же, как сейчас пытался купить Пресвятую Деву. Только обещал он тогда не собор на Ганимеде, а восемь миллионов терро, ноги мыть и воду пить.
Сигарета догорала, но Роланд тут же прикурил новую — лишь бы не глядеть в небо. Как вдруг Марио подскочил на месте словно ужаленный и заорал:
— Нет! Только не это! В пятый раз! Ч-черт! В пятый раз! Силы небесные! Да что же это, Эстерсон, что же это такое?!
Не меняясь в лице, Роланд Эстерсон поднял глаза. Огненная хризантема, несколько секунд назад бывшая «Дюрандалем», его «Дюрандалем», распустилась в утренней голубизне. «Дюрандаль» падал совершенно беззвучно, но в ушах у Эстерсона грохотали похоронные барабаны Клона.
Лепестки хризантемы посерели, поникли к земле.
Только теперь их достиг хлопок далекого взрыва.
Вот они — годы работы, тонны умной аппаратуры на борту флуггера и килотонны — в эллингах экспериментального завода. Надежды генерального конструкторского бюро и сотен смежников. Пошли на освещение и обогрев околоземного пространства…
— Что же это, Эстерсон, а?! Опять что-то не предусмотрели?! Опять что-то прошляпили, черт бы вас побрал?! — брызгая слюной, орал Марио. — Что на этот раз? Опять какой-то синхротрон раком вставили?!
— Я уже объяснял вам, господин Марио, — бесцветным голосом затянул Роланд, — что задача комплектации истребителя, да и любого флуггера вообще, двухрежимным генератором защитного поля решаема, по преимуществу, в теоретическом ключе. Практически же никто ее не решил: ни энтли Конкордии, ни «восхищенные» чоругов, ни инженеры Объединенных Наций. Наши смежники из бюро Газади уже сотворили одно чудо — компактный щит-генератор, который кое-как удалось вписать в несущие конструкции «Дюрандаля». И все равно масса генератора слишком велика для такой легкой машины, как истребитель. Из-за этого мы были вынуждены отказаться от «русского стандарта» маневренности. Хорошо, давайте будем козырять перед Департаментом Флота не высшим пилотажем, а неуязвимостью в безвоздушном пространстве. Давайте на этом остановимся. Но нет же, вам этого мало. Вы хотите, чтобы истребитель сохранял неуязвимость и при атмосферных полетах! Но ведь мы видим: защитное поле изменяет параметры турбулентности и обтекание корпуса воздушным потоком принимает принципиально иной характер. Это фатально сказывается на прохождении аппаратом атмосферы, и хотя я неоднократно…
— Не хочу слышать! Не хо-чу! — беспардонно оборвал Эстерсона Марио. — Не хочу слышать этот ваш научный бред! Я менеджер, я не знаю, что такое эта ваша турбо… турбу… торба-лентность! Мне нужны результаты, а не тупые теории! Мне нужно, чтобы машина летала! И с защитным полем! В ат-мо-сфе-ре! Понятно?!
— Позволю себе напомнить, что на доводку предыдущей модели, «Мьольнира», ушло пять с половиной лет. Европейский «Хаген» взрывался на испытаниях девятикратно. А на «Дюрандаль» мы не потратили еще и…
— К черту все это, к черту… — махнул рукой вдруг присмиревший Марио. Как и многие склонные к истерии люди, он остывал даже быстрее, чем распалялся.
Марио повернул к Роланду свое бледное от злоупотребления амфетаминами лицо. В его широко поставленных глазах блестели крупные слезы.
— Вот кого мне жалко, так это пилота, — сказал он и громко всхлипнул.
С минуту Роланд не отвечал — просто не мог понять, какого именно пилота жаль Марио. Менеджер пояснил:
— Ну того… того, который «Дюрандаль» пилотировал… Дети сиротами… Жена молодая…
На секунду мозг Роланда озарился вспышкой бешенства — того самого северного бешенства, которое вело в бой его далеких предков-викингов.
Для того были причины: ведь истребители во время доводочных испытаний пилотировались автоматически, как всегда, как ведется уже полтысячи лет!
Об этом тривиальном факте знают, кажется, все. Даже те, кто имеет самое косвенное отношение к военно-космическим проектам.
Даже Карлитос, разносчик кофе в лабораторной столовой, и тот знает, что никогда, никогда конструкторы не рискуют жизнью людей, сажая их в недоведенные модели летательных аппаратов. Карлитос, которому еще пятнадцати не исполнилось, знает. А топ-топ-менеджер Марио — не знает!
И этому тупице, которому никогда не выговорить слово «турбулентность», этому пустозвону, который уверен, что в обреченном «Дюрандале» сидел живой человек, этому красноглазому наркоману и юбочнику, хватает совести лить крокодильи слезки и изображать человека, которому катастрофа переломала полжизни! Исковеркала внутренний мир! Человека, который уязвлен в самое сердце!
Хотя, казалось бы, что ему, Марио? Чем он, Марио, рискует?
Даже если еще шесть «Дюрандалей» свалятся рядком на этом полигоне, он, Марио, совершенно свободный человек. В отличие от него, Роланда, человека совершенно несвободного, раба концерна «Дитерхази и Родригес». И что толку, что на банковском счету господина Эстерсона лежат восемь миллионов, если до тех пор, пока «Дюрандаль», оснащенный защитным полем, не сядет на землю при включенном же защитном поле, ему не снять со счета даже трех терро на пиво? А если он никогда не сядет?
В общем, Эстерсону стоило большого труда взять себя в руки. Он закурил снова и процедил насколько мог безразлично:
— Господин Марио, я же говорил вам на прошлых испытаниях, «Дюрандали» пилотируются дистанционно. Там нет пилотов. Это слишком опасно. Понимаете?
— Нет пилотов? Что ж, тем лучше, — загадочно отозвался Марио и с чувством высморкался в алый носовой платок.
В гробовом молчании они провели еще несколько минут. Наконец обломки истребителя грохотнули на северной оконечности полигона. Столб пыли и копоти взметнулся на полнеба.
Сутулые и злые Марио Ферейра и Роланд Эстерсон поплелись к армейскому скок-джипу. Кто знает, может, в дымящейся куче сыщется что-нибудь познавательное?
Полночь Роланд Эстерсон встретил в своем кабинете в обществе бутылки «Столичной» и трехэкранного визора «Панасоник».
Интеллектуальный светоч концерна «Дитерхази и Родригес» сидел перед визором в гидрокресле и тихо напивался.
Судя по тому, что бутылка «Столли» была пуста уже на треть, он имел все шансы встретить утро невменяемым.
Все три экрана визора были настроены на японскую волну «Асахи» и болтали на могучем языке Юкио Мисимы и великого искусства аниме.
Из могучего языка Юкио Мисимы Роланд знал только одно: истребитель по-японски — «сэнтоки». Роланд был шведом по национальности. Вот уже двадцать лет в жизни его интересовали почти исключительно истребители. Два дня назад ему стукнуло сорок.
Все три экрана были отвернуты к стене. Была у Роланда такая тайная страсть — не смотреть включенный визор.
Он предавался ей каждый вечер, добросовестно меняя каналы — сегодня японцы, завтра русские, послезавтра — Центральноафриканская Директория.
Эта непонятная иноземная болтовня была единственным, что успокаивало истрепавшиеся за годы безупречной службы делу прогресса нервы господина главного конструктора после трудового дня.
Из-за этой-то страсти Эстерсона по лаборатории ходили упорные слухи, что господин конструктор знает десятки иностранных языков, но почему-то скрывает от коллег сей яркий биографический факт.
От катастрофы «Дюрандаля» Роланда отделяло теперь четырнадцать часов. Но какие это были четырнадцать часов! Хоть мемуары пиши.
Когда они с Марио прибыли на место приземления обломков истребителя, инженеры нижнего звена уже начали сортировать вольфрамокерамитовые рожки и ножки по пластиковым кулечкам с номерами.