XV
Охотники шагали по сторонам. Только перед самым просветом вскочил на телегу Василь Петрович, угнездил ноги меж покорно раскинутых медвежьих лап, подобрал возжи и стоя выехал на опушку.
Зашедший вперед Аврелыч стоял у края, издали махал и кричал что то, не разобрал Василь Петрович. Видел только, как в светлом лесном окошке кинулся бегом Ерасим и пропал.
Кобыла рванулась под дернувшими возжами и прытко выскочила на свет. И вырос перед глазами, дорогу загораживая, старый крест, раскинул руки в светлой, огромной пустоте. Лежала внизу Гледунь, вся в голубом застойном дыму, неясно белелись заречные поля.
А Шуньги не было. Стояли только разваленные углы, загородили дорогу растащенные обожженные бревна, да печки торчали из черных угольных куч, еще куривших высокими столбиками дыма. Было пусто кругом.
Видел председатель, - сразу побурело лицо у Аврелыча, будто от стужи, махнул он рукой на черный шуньгинский раззор.
- Вот те и... что я те про бельков сказывал...Э-эх!
Недосказал и свернул с дороги в сторону, пошел по обочине ровно, без оглядки, вытягивая ноги по петушиному, будто обмеривал землю. Топнул тут ногой председатель по задрожавшему крепким мясом медвежьему плечу и слез с телеги.
Подошла к нему походкой слепой баба Марь, ткнулась в плечо, сказала, давясь слезой:
- Вася, все добро сгубили...
Дернул плечом Василь Петрович, будто не хотел слушать.
Проходила тут еще бабка одна, несла горелые сковородки, посмотрела долго на медвежью голову с зеленой елкой в глотке, смотрела на крутые нагуленные бока, на смешной овечий хвост. Сказала боязливо:
- Матеряюш-шой!
И пошла, поджала губы в обиде:
- Ишь ведь какой! Молошник!
Василь Петрович пошел к баням, издали завидел - сидели на бревнах темные притихшие мужики. Прошел мимо Извековской баньки, посмотрел, как на приступке маленькая Олька шустрыми
пальчиками роется в голове у Маланьюшки, кочетком вшей выскабливает.
- Где Епимах?
Махнула Олька кочетком к мужикам, - повернул, подошел тихо. Глянули исподлобья мужики и смолкли.
- Ну как, погоревши? - спросил председатель.
- Сам не видишь? - ответил недобро Епимах, колупнул с бревна жухлую корку и бросил под ноги. Наступил на нее сразу председатель.
- Вижу. Как знаете - пожог кто, али так?
- С тебя пошло, с задов. Толкуем, баба заронила.
- Та-ак.
И стало от этого беспокойно мужикам, высматривали темно, к чему клонит председатель. А тот толкнул ногой обгорелый чурачек в сторону и засмеялся треснутым смехом.
- А я-то знаю, чья рука пожгла. Ну, поглядите мне в глаза? Все! Ну-ко, Епимах, погляди, не утыкай глаза. Естега, а ты куда нос воротишь? Ну, гляди теперь все! Гляди, гляди! Что, горят глазища-то? У, волки!
Уперся взглядом тяжелым и темным, будто наводил на всех заряженное ружье.
Молчали мужики, только Епимах усмехнулся сбелевшими губами.
- Может, сам пожог. Было, ведь, за тобой слово, спомни-ко?
- Нет, не было, друг.
- А, не было! Не было, говорит! А кто сулился каленой клюкой нас выжигать? А-га!
Опять сорвал трухлявую кожуру Епимах и хлопнул о-земь. И опять же наступил на ту кожуру председатель.
- Ну, сулил, да, видно, просулился. Не жалею, что и погорели!
Даже голову вскинул - нет, не жалко.
- Радуися, может? - поднялся Епимах.
- Да вот и радуюсь, - что возьмешь?
Озлобились сразу мужики.
- Люди думают, как пособить, а он, ишь, рад!
- Худо черась били!
- Под суд подляка! - закричал тут Епимах. - Все одно: не жить, не быть ему с нами! Богобоец, проклята душа, уходи!
- Под су-уд, говоришь? - подошел к нему председатель. - Меня-а? Ну, не-ет!
Оскалился весь и назад отскочил и уши опасно прилегли к затылку.
- Наперво-то тебе будет суд. Давай-ко, отсудимся. Стой, не шевелись!
Председатель быстро скинул бердан, подхватил на лету и выстрелил.
Махнул тяжелыми руками Епимах Извеков и повалился на бревна, выгнулся весь сразу мостом, заголилась рубаха на брюхе, пробкой выстал крепкий мужичий пуп.
И побежали в страхе на стороны мужики, завопили истошно бабы у бань, заревели ребята.
И крикнул тут председатель, ружье отбросил:
- Стой, не трону!
Подходили опять назад со страхом, смотрели издали. Пыжик выхватил из-под ног ружье и с оглядкой побежал.
- Не трону, конец! - сказал председатель.
- Пошто убил? - закричали старики.
Подбирались из-за бревен с кольями. И уж петухом скакал вокруг Пыжик, норовил схватить сзади покрепче, с налету.
Будто у себя спросил председатель:
- Убил то?
Обвел глазом по краю тайболы, ставшей вокруг поляны черным древним тыном, посмотрел на голые печки, грозившие кривыми перстами труб из раззора. Увидел на угоре свергнутую на земь, заваленную обгорелым ломом плиту последнюю славу героям Шуньги.
Глянул на низко бегущее над тайболой осеннее солнце и запавшие его глаза сразу дополна залились желтым, жидким огнем. Он не сказал ничего больше, только вытер ослепленные глаза и махнул рукой.
- А-а-а! - кинулись вперед старики.
Первый с визгом насел сзади Пыжик, схватились, нависли тяжелым грузом мужики и поволоклись все кучей к крайней бане, где сидел вчера пастух.
Тяжело прижали председателя к банной стенке, стеснили, не отпускали, не давали двинуться.
Набежал тут зять Епимахов: "пропустите!" Схватил за волосья Василь Петровича, навернул на палец густую чолку председателеву и заревел, как баба:
- Пошто мово батю уби-ил?
Завертел головой, слезы кулаком в грязь размазал:
- Ну, пошто? Убить тя мало-о!
- Бей его! - закричали из толпы.
- Зачинай!
- Первой рукой бей!
- Дери за волос, все одно смерть!
Дернул за чолку зять Извековский председателя, встряхнул тот головой, откачнулся. Потом побежал зять поискать, чем бы покрепче вдарить. Схватил лежали у баньки в куче закоптелые дресвяники с банной каменки, - схватил зять в обе руки по камню и подскочил опять к председателю.
Сказал, замахнулся повыше:
- Ну, руська рука единожды бьет!
Да кто-то ухватил тут зятя под локоть - бежал к бане Аврелыч, криком кричал:
- Стой! Люди! Сто-ой!
Вшибся с разбегу в самую середку, хрипел от задышки, глазом повел на раскинувшегося Епимаха, понял все сразу. Стал между зятем и Василь Петровичем:
- Вот что-ко. Послушайте, что скажу: кровь - не вода и стоит на счету. Сделаемся, люди, по закону, нельзя убивать самосудно.
- А он не убил? - завопили все. - На глазах убил.
- Погоди. Он убил, вы убьете, вас убьют, - что будет? Брось, ребята! Нам Шуньгу надо рубить на-ново... Хым... Не войну играть. Так понимаю?
Молчали. Сказал еще кто-то:
- Погорели, так ему, вишь, и то радость.
И опять загалдели, сдвинулись на-округ.
Оглянулся на всех Аврелыч и поджал губы:
- Того не знаете... не в себе он. Ума сдвинулся.
И тут отпустили председателя. Стоял он тихо, поникло смотрел в землю, как бычок под ножом. Волосьями завесился до самых глаз, а серые, потрескавшиеся губы сошлись крепко зашитой скважиной. Не поднял глаз, не сказал слова.
Распахнул Аврелыч баньку, позвал:
- Зайди, друг! Как тебе ходить на воле, - бояться тебя будут люди. Добром зайди.
И старики расступились на стороны, взгудели низко:
- Зайди!
Сам зашел председатель, быстро без оглядки заскочил в темную дверь. И прикрыл тихо дверь Аврелыч.
- Станови, х'оврю, чесовых! - засипел с натугой Пыжик и вытер рукавом пот.
Побежали мужики за ружьями. Заглянул еще Пыжик в дверную щель, видел тихо сидит на лавке председатель и голову опустил.
Припер неслышно Пыжик дверь бревнышком, щелкнул пустым затвором бердана, потоптался и замер на страже.
Охотники шагали по сторонам. Только перед самым просветом вскочил на телегу Василь Петрович, угнездил ноги меж покорно раскинутых медвежьих лап, подобрал возжи и стоя выехал на опушку.
Зашедший вперед Аврелыч стоял у края, издали махал и кричал что то, не разобрал Василь Петрович. Видел только, как в светлом лесном окошке кинулся бегом Ерасим и пропал.
Кобыла рванулась под дернувшими возжами и прытко выскочила на свет. И вырос перед глазами, дорогу загораживая, старый крест, раскинул руки в светлой, огромной пустоте. Лежала внизу Гледунь, вся в голубом застойном дыму, неясно белелись заречные поля.
А Шуньги не было. Стояли только разваленные углы, загородили дорогу растащенные обожженные бревна, да печки торчали из черных угольных куч, еще куривших высокими столбиками дыма. Было пусто кругом.
Видел председатель, - сразу побурело лицо у Аврелыча, будто от стужи, махнул он рукой на черный шуньгинский раззор.
- Вот те и... что я те про бельков сказывал...Э-эх!
Недосказал и свернул с дороги в сторону, пошел по обочине ровно, без оглядки, вытягивая ноги по петушиному, будто обмеривал землю. Топнул тут ногой председатель по задрожавшему крепким мясом медвежьему плечу и слез с телеги.
Подошла к нему походкой слепой баба Марь, ткнулась в плечо, сказала, давясь слезой:
- Вася, все добро сгубили...
Дернул плечом Василь Петрович, будто не хотел слушать.
Проходила тут еще бабка одна, несла горелые сковородки, посмотрела долго на медвежью голову с зеленой елкой в глотке, смотрела на крутые нагуленные бока, на смешной овечий хвост. Сказала боязливо:
- Матеряюш-шой!
И пошла, поджала губы в обиде:
- Ишь ведь какой! Молошник!
Василь Петрович пошел к баням, издали завидел - сидели на бревнах темные притихшие мужики. Прошел мимо Извековской баньки, посмотрел, как на приступке маленькая Олька шустрыми
пальчиками роется в голове у Маланьюшки, кочетком вшей выскабливает.
- Где Епимах?
Махнула Олька кочетком к мужикам, - повернул, подошел тихо. Глянули исподлобья мужики и смолкли.
- Ну как, погоревши? - спросил председатель.
- Сам не видишь? - ответил недобро Епимах, колупнул с бревна жухлую корку и бросил под ноги. Наступил на нее сразу председатель.
- Вижу. Как знаете - пожог кто, али так?
- С тебя пошло, с задов. Толкуем, баба заронила.
- Та-ак.
И стало от этого беспокойно мужикам, высматривали темно, к чему клонит председатель. А тот толкнул ногой обгорелый чурачек в сторону и засмеялся треснутым смехом.
- А я-то знаю, чья рука пожгла. Ну, поглядите мне в глаза? Все! Ну-ко, Епимах, погляди, не утыкай глаза. Естега, а ты куда нос воротишь? Ну, гляди теперь все! Гляди, гляди! Что, горят глазища-то? У, волки!
Уперся взглядом тяжелым и темным, будто наводил на всех заряженное ружье.
Молчали мужики, только Епимах усмехнулся сбелевшими губами.
- Может, сам пожог. Было, ведь, за тобой слово, спомни-ко?
- Нет, не было, друг.
- А, не было! Не было, говорит! А кто сулился каленой клюкой нас выжигать? А-га!
Опять сорвал трухлявую кожуру Епимах и хлопнул о-земь. И опять же наступил на ту кожуру председатель.
- Ну, сулил, да, видно, просулился. Не жалею, что и погорели!
Даже голову вскинул - нет, не жалко.
- Радуися, может? - поднялся Епимах.
- Да вот и радуюсь, - что возьмешь?
Озлобились сразу мужики.
- Люди думают, как пособить, а он, ишь, рад!
- Худо черась били!
- Под суд подляка! - закричал тут Епимах. - Все одно: не жить, не быть ему с нами! Богобоец, проклята душа, уходи!
- Под су-уд, говоришь? - подошел к нему председатель. - Меня-а? Ну, не-ет!
Оскалился весь и назад отскочил и уши опасно прилегли к затылку.
- Наперво-то тебе будет суд. Давай-ко, отсудимся. Стой, не шевелись!
Председатель быстро скинул бердан, подхватил на лету и выстрелил.
Махнул тяжелыми руками Епимах Извеков и повалился на бревна, выгнулся весь сразу мостом, заголилась рубаха на брюхе, пробкой выстал крепкий мужичий пуп.
И побежали в страхе на стороны мужики, завопили истошно бабы у бань, заревели ребята.
И крикнул тут председатель, ружье отбросил:
- Стой, не трону!
Подходили опять назад со страхом, смотрели издали. Пыжик выхватил из-под ног ружье и с оглядкой побежал.
- Не трону, конец! - сказал председатель.
- Пошто убил? - закричали старики.
Подбирались из-за бревен с кольями. И уж петухом скакал вокруг Пыжик, норовил схватить сзади покрепче, с налету.
Будто у себя спросил председатель:
- Убил то?
Обвел глазом по краю тайболы, ставшей вокруг поляны черным древним тыном, посмотрел на голые печки, грозившие кривыми перстами труб из раззора. Увидел на угоре свергнутую на земь, заваленную обгорелым ломом плиту последнюю славу героям Шуньги.
Глянул на низко бегущее над тайболой осеннее солнце и запавшие его глаза сразу дополна залились желтым, жидким огнем. Он не сказал ничего больше, только вытер ослепленные глаза и махнул рукой.
- А-а-а! - кинулись вперед старики.
Первый с визгом насел сзади Пыжик, схватились, нависли тяжелым грузом мужики и поволоклись все кучей к крайней бане, где сидел вчера пастух.
Тяжело прижали председателя к банной стенке, стеснили, не отпускали, не давали двинуться.
Набежал тут зять Епимахов: "пропустите!" Схватил за волосья Василь Петровича, навернул на палец густую чолку председателеву и заревел, как баба:
- Пошто мово батю уби-ил?
Завертел головой, слезы кулаком в грязь размазал:
- Ну, пошто? Убить тя мало-о!
- Бей его! - закричали из толпы.
- Зачинай!
- Первой рукой бей!
- Дери за волос, все одно смерть!
Дернул за чолку зять Извековский председателя, встряхнул тот головой, откачнулся. Потом побежал зять поискать, чем бы покрепче вдарить. Схватил лежали у баньки в куче закоптелые дресвяники с банной каменки, - схватил зять в обе руки по камню и подскочил опять к председателю.
Сказал, замахнулся повыше:
- Ну, руська рука единожды бьет!
Да кто-то ухватил тут зятя под локоть - бежал к бане Аврелыч, криком кричал:
- Стой! Люди! Сто-ой!
Вшибся с разбегу в самую середку, хрипел от задышки, глазом повел на раскинувшегося Епимаха, понял все сразу. Стал между зятем и Василь Петровичем:
- Вот что-ко. Послушайте, что скажу: кровь - не вода и стоит на счету. Сделаемся, люди, по закону, нельзя убивать самосудно.
- А он не убил? - завопили все. - На глазах убил.
- Погоди. Он убил, вы убьете, вас убьют, - что будет? Брось, ребята! Нам Шуньгу надо рубить на-ново... Хым... Не войну играть. Так понимаю?
Молчали. Сказал еще кто-то:
- Погорели, так ему, вишь, и то радость.
И опять загалдели, сдвинулись на-округ.
Оглянулся на всех Аврелыч и поджал губы:
- Того не знаете... не в себе он. Ума сдвинулся.
И тут отпустили председателя. Стоял он тихо, поникло смотрел в землю, как бычок под ножом. Волосьями завесился до самых глаз, а серые, потрескавшиеся губы сошлись крепко зашитой скважиной. Не поднял глаз, не сказал слова.
Распахнул Аврелыч баньку, позвал:
- Зайди, друг! Как тебе ходить на воле, - бояться тебя будут люди. Добром зайди.
И старики расступились на стороны, взгудели низко:
- Зайди!
Сам зашел председатель, быстро без оглядки заскочил в темную дверь. И прикрыл тихо дверь Аврелыч.
- Станови, х'оврю, чесовых! - засипел с натугой Пыжик и вытер рукавом пот.
Побежали мужики за ружьями. Заглянул еще Пыжик в дверную щель, видел тихо сидит на лавке председатель и голову опустил.
Припер неслышно Пыжик дверь бревнышком, щелкнул пустым затвором бердана, потоптался и замер на страже.