Страница:
Сергей Зверев
Налейте бокалы, раздайте патроны!
Глава 1
Раннее утро двадцать восьмого июня тысяча девятьсот четырнадцатого года ничем особым отмечено не было. Наступавший день, как и предыдущие, обещал быть великолепным — солнечным и теплым. Звездная ночь, наполненная соловьиными трелями, уже оставила среднерусскую равнину. В свои права вступало раннее утро. Это время — хрупкий переход от тьмы ко дню — и царило сейчас над подмосковным имением Савино.
Живописная река в этом месте делала очередной поворот, и усадебный комплекс, расположенный на высоком холме, оказывался с двух сторон окруженным блестящей, вечно движущейся лентой воды. Сам дом, выстроенный в конце восемнадцатого века при императрице Екатерине в стиле классицизма, виднелся уже издали. Широкая аллея, по которой вот уже несколько столетий ездили кареты, вела к главному входу, украшенному рядом колонн. Впрочем, эпоха рысаков быстро уступила свои права прогрессу. Теперь к колоннаде стали подкатывать шикарные автомобили, нарушая шумом моторов патриархальную тишину имения.
Огромный парк, раскинувшийся над рекой, разрезали дорожки, затейливо кружившие среди густых кустов и вековых деревьев. Одна из таких тропок, пройдя через кусты роз, круто шла под уклон вниз, к лужайке. Эту овальную поляну окружали старые дубы и клены. Некоторые из них еще помнили тех, кто основал имение полторы сотни лет тому назад. Над кроной деревьев высоко возносилась башенка дворца, выполненная итальянским зодчим, специально приглашенным из Падуи. По ночам на верхнем этаже башни, украшенном высоким, сложной формы куполом, горел яркий фонарь. Это придавало башне сходство с маяком. Только свет от маяка бывает притягательным и спасительным для плывущих в море кораблей.
Огонь часто и был ориентиром, правда не для кораблей, а для влюбленных, тайно встречавшихся в парке под сенью раскидистых деревьев. Несколько историй о любви, случившихся в разное время, и хранил старинный парк. Среди них были и те, что оканчивались «честным пирком и веселой свадебкой», но случались и такие, когда любовь заканчивалась не так счастливо — по-разному выходило.
Однако сегодняшним утром подобных романтических историй не предвиделось. На лужайке за имением находилась группа людей, и причиной их встречи стала дуэль.
Одним из дуэлянтов был молодой человек лет двадцати пяти — гвардии поручик Сергей Михайлович Голицын, потомок древнего и прославленного российского рода, высокий шатен с мускулистой, изящной фигурой. Серые большие глаза выделялись на лице с правильными, благородными чертами. Харизматичный, одетый в форму своего лейб-гвардии гусарского Его Величества полка, он холодно и пристально смотрел на оппонента, держа в тонких, но сильных руках дуэльный пистолет.
Противником поручика был штабс-ротмистр Корф. Потомок прибалтийских остзейских баронов, он являл собой яркий контраст Голицыну. Штабс-ротмистр происходил из другой породы людей. Невысокого роста, плотного телосложения, на вид ему было около тридцати лет. Небольшие живые глаза, казалось, успевали следить за всем происходящим, причем не только за тем, что рядом. Темные прямые волосы открывали высокий лоб, а черные усики скрывали легкую саркастическую усмешку.
Сейчас они оба должны были сойтись в окончательном разрешении проблемы, возникшей между ними не далее как вчера вечером.
Секундантом поручик Голицын пригласил товарища — высокого блондина-корнета, а барону «помогал» помещик с сонным выражением одутловатого лица.
Дуэль вызвал все тот же вопрос, уже много столетий заставляющий соперников скрещивать шпаги или посылать один в другого пули. Причиной стали барышня и «дело чести». Барон, как и поручик, ухаживал за дочерью хозяйки имения, Ольгой Сеченовой, девушкой прекрасной во многих отношениях. Однако ухаживания штабс-ротмистра, несмотря на всю его настойчивость, не имели ровно никакого успеха — Ольга отвергла потомка балтийских немцев. Тем не менее до самого последнего времени ничто не предвещало грозы, но вчерашний вечер изменил многое.
Именно тогда, во время партии в штос, барон Корф позволил себе двусмысленное замечание в ее адрес. Ольга, наблюдая за карточной игрой, высказала легкое сомнение по поводу честной игры Корфа. Естественно, поручик потребовал сатисфакции. Фраза прозвучала классически: «Имею честь потребовать с вас, барон, удовлетворения!»
— Я вас не понимаю, — пренебрежительно и вместе с тем испуганно прищурился Корф, глядя снизу вверх на поручика. — Я…
— Считаю себя оскорбленной стороной, — как будто не слыша его, продолжил Голицын, — и потому выбор оружия за мной!
— Да что вы, господа, в самом деле?
— О чем идет речь? — послышались голоса тех, кто не совсем понял, что же случилось только что.
— Речь идет о том, что касается лично нас, — заключил поручик. — Не так ли, барон?
— Да, именно так, — медленно произнес Корф, окинув поручика тяжелым взглядом.
— Так что же? — сверля Корфа взглядом, спросил Голицын.
— Извольте… Что же вы выбираете, поручик?
— Пистолеты.
— Прекрасно, — усмехнулся барон. — Я всегда считался неплохим стрелком.
— Тем лучше. В таком случае встречаемся завтра на лужайке за имением в семь часов утра. Честь имею, — с этими словами поручик козырнул и удалился.
Присутствующие снова загудели, обсуждая происшедшее.
Покинув дом, поручик пошел по узкой садовой дорожке, вьющейся среди огромных старых деревьев.
— Сергей! — донесся тихий голос со стороны крыльца.
Поручик обернулся. Рядом с колонной стояло это ангелоподобное создание — Ольга, недавняя выпускница Смольного.
— Оля? Что ты здесь делаешь? — удивленно произнес он. — В такой час…
— А как ты сам думаешь? — вопросом на вопрос ответила девушка. — Ведь я же волнуюсь за тебя. Ты вступился за мою честь…
— Разве я мог поступить иначе?
— Вот… я хочу подарить это тебе… — прошептала Ольга, протягивая Голицыну какой-то предмет.
— Что это? — недоуменно взглянул на девушку поручик. В полутьме сразу было не разглядеть.
— Это ладанка. На ней изображен Георгий Победоносец, — взяв Голицына за рукав, проговорила Ольга. — Это одна из наших семейных реликвий. Она очень древняя. По семейной легенде она существует в нашей семье еще с семнадцатого века. Считается, именно эта ладанка спасла жизнь моему предку во время восстания Пугачева. Когда небольшая сибирская крепость, которой командовал Михаил Сеченов, была взята мятежниками, то новоявленный «царь» предложил оставшимся в живых офицерам вступить в его войско. Все офицеры отказались и были повешены им. Все, кроме Сеченова, которого самозванец все-таки надеялся склонить к сотрудничеству и увез с собой. Позднее Михаилу удалось бежать, — продолжала свое повествование девушка. — Эта же ладанка висела на шее у моего прапрадеда во время войны с Наполеоном. Он находился в гуще сражений, но ни одна пуля не задела его.
— И что же ты хочешь?
— Я хочу, чтобы ты дал слово, что возьмешь ее и повесишь на грудь. Я знаю, я чувствую, что этот предмет будет помогать тебе. Прошу, только не отказывайся.
— Хорошо, — произнес поручик, прижав девушку к себе.
…Высокая трава роняла густые капли росы. Поручик стоял к противнику вполоборота, как обычно стоят на дуэли. Барон выстрелил. Этот звук почти слился с ударом в грудь. Все, естественно, произошло мгновенно, и никаких особых мыслей у Голицына возникнуть никак не могло — времени на это просто не было. Но вот визг пули, срикошетившей от его груди, сразу же навел на размышления о том, что причиной нежелания кусочка свинца проникнуть в грудь стал именно он, вчерашний подарок Ольги.
«Сработал амулет!» — вихрем промелькнуло в голове у Голицына. Сердце, обмершее на несколько секунд, теперь с усиленной энергией принялось качать кровь.
Теперь наступила очередь поручика. Он всмотрелся в противника. Барон, несмотря на то что старался держаться невозмутимо, пребывал в ужасе. Ожидая ответного выстрела, он побледнел, на лбу выступили холодные капли пота, а левый глаз судорожно подергивался. Было похоже, что Корф уже одной ногой на том свете. Определить его туда окончательно Голицын сейчас и собирался. Медленно подняв руку, поручик поймал в прицел Корфа. Указательный палец плотно лег на спусковой крючок. Рука даже не подрагивала. Вокруг воцарилась мертвая, просто-таки замогильная тишина. В наступившей паузе слышалось, как шелестит крона высокого клена. Поручик прищурил глаз.
— Господа! — слева неожиданно раздался голос Ольги — потрясенный, взволнованный. — Господа!
Голицын, вздрогнув от неожиданности, невольно нажал на спусковой крючок чуть раньше времени и от досады сжал губы.
— Черт! — прошептал он, видя, что пуля не достигла цели.
Он промахнулся. Бледный барон, еще не веря своему счастью, опустив голову, напряженно дышал, на шее вздулась жила. Все обернулись — из-за угла дома выбежала Ольга. В руках она держала газету.
— Вы ведь еще ничего не знаете… В Сараево убили австрийского эрцгерцога Фердинанда! — взволнованно восклицала она. — Какой-то Гаврила Принцип… Это война!
«Боже, как она прекрасна! — подумал, глядя на нее, поручик. — Ради этой девушки можно пойти на все».
— Да, — протянул одутловатый помещик. — Приехали. А ведь это — война. Все, господа, сейчас уже точно не до дуэлей. Вы меня, конечно, извините, ваше дело молодое… Но я вам по-стариковски так скажу: теперь появились дела намного важнее!
Все присутствующие, глядя друг на друга, молча согласились — теперь уж действительно не до дуэли.
— Я со своей стороны приношу извинения, — произнес барон, заглядывая в глаза Голицыну. — Ей-богу, ничего плохого не держал в уме. Прошу прощения у вас, поручик, и у вас, Ольга Александровна.
— Хорошо, — проявляя великодушие, кивнул Голицын. — Принимается.
Бывшие противники выпили «мировую».
— Вот и прекрасно, господа! — засуетилась хозяйка, мать Ольги — Тамара Никитична. — Все хорошо, что хорошо кончается. Так что оставим все плохое позади. Теперь нужно выпить и закусить, не правда ли?
— Правда, матушка, истинная правда! — прогудел помещик, секундант барона. — Вот и я то же всегда говорю — врагов и за границей достаточно, что же мы будем себя на радость им гробить?
— Не дождутся! — поддержал его корнет. — Мы им всем покажем!
— В таком случае мы — друзья! — громогласно провозгласил Корф. — Я так рад!
— Может, продолжим партию в штос? — невозмутимо предложил поручик.
Все расхохотались. Застольные разговоры, конечно же, шли исключительно о будущей войне. Все были полны чувства патриотизма.
— Мы этим тевтонам покажем!
— Внимание! — воскликнул помещик. — Я в Германии бывал, причем неоднократно. Что такое Германия — мыльный пузырь! Вся их хваленая техника — ничто. Стоит наступить на этот пузырь, наступить русской ногой, и он лопнет. — Он приподнялся из-за стола с рюмкой в руке: — Вот лозунг наших великих дней: все для фронта, все для победы!
Новости из газет, которых уже набрался целый ворох, сводились к одному: в результате покушения в Сараево убиты эрцгерцог Австро-Венгрии Фердинанд и его супруга. Убийство совершил боснийский серб Гаврило Принцип, восемнадцатилетний студент, связанный с националистической сербской организацией «Черная рука». Страсти за столом кипели, все говорили без остановки. Каждый старался высказать свою основную мысль о происходящем.
— Главная национальная задача России заключается в следующем, — перебивал всех один из гостей, известный питерский юрист с черной клинообразной бородкой, — освободить от австро-немецких и турецких оков все мировое славянство вкупе с православными греками и румынами и создать единую федерацию.
— Австро-Венгрия никогда добром не позволит России расчленить Оттоманскую империю, ибо тогда начнут волноваться ее собственные славянские подданные, — убеждал его сосед. — А Германия не позволит ослабить и унизить свою кровную сестру Австрию.
— Сербию мы должны будем поддержать при любых обстоятельствах и любой ценой. Это принципиально!
— А ведь сколько у нас немцев, особенно в армии, — позвенел чайной ложечкой помещик, — как с ними быть?
Неожиданно для него за столом возникла тишина. Помещик говорил эти слова без задней мысли. Но, прозвучав, они приобрели совершенно конкретный и неожиданный смысл. Все невольно уставились на барона, единственного здесь немца по национальности.
— Я — русский офицер, у меня присяга! — опередил всех Корф. — Ее Величество матушка-императрица тоже немка, но она прежде всего русская патриотка! А кайзер Вильгельм — кузен нашего государя императора! Надеюсь, ни у кого не возникнет сомнений в том, что…
— Какие могут быть сомнения! Все мы, безусловно, знаем вас, барон, как человека глубоко преданного России и государю императору, — развел руками юрист.
— Естественно! О чем речь! — послышались голоса.
— Благодарю вас, господа, — признательно произнес барон и наклонил голову.
— Теперь — в действующую армию, — твердо проговорил Голицын. — Долг каждого военного быть там.
Его слова горячо поддержали все офицеры. Каждый высказал свою решимость взяться за оружие. Застолица шумела.
— Я тоже хочу сказать… — неожиданно раздался голос Ольги.
Все затихли, глядя на девушку, поднявшуюся из-за стола.
— В сложившейся ситуации долг каждой русской девушки — принять участие в войне, — гордо вскинула она голову. — Мы не можем оставаться в стороне. Я тоже русская патриотка и хочу помочь, чем могу. Может, хоть сестрой милосердия… Хотя я и всадница хорошая, и стрелять умею не хуже вас.
Рядом звякнула ложка. Тамара Никитична взволнованно, со слезами на глазах, глядела на дочь. Отец Ольги, покойный владелец имения — боевой офицер, воевавший в русско-японскую в Порт-Артуре, как мог обучал дочь военным премудростям. Хоть этого многие родственники и знакомые не одобряли, отец с детства брал девочку на маневры. Ольга читала не только женские романы, но и учебники Академии Генерального штаба, удивляя всех и восхищая отца, не чаявшего души в любимой дочери. В прошлом году Александр Петрович скончался от ран, полученных под Мукденом и Ляояном.
Последняя реплика Сеченовой была встречена гостями, скажем так, весьма сдержанно. Присутствующие всеми силами постарались скрыть невольно расплывающиеся в улыбке губы. Еще бы — боязнь мышей и военные действия, естественно, не вяжутся между собой. О мышах всем напомнил недавний маленький эпизод, произошедший здесь же в имении. Ольга, решившая удивить гостей своими кулинарными изысками, решительно отстранив кухарку, сама взялась печь какое-то удивительное печенье по старинному бабушкиному рецепту. Кухарка была все-таки оставлена в качестве помощницы. Как девушка деятельная, Сеченова приготовила восхитительное печенье. Во всяком случае, дивные ароматы, царившие в кухне, бесспорно, свидетельствовали об этом. И вот, идя с подносом к гостям, ожидавшим ароматный чай и сладости, в коридоре она встретилась с… мышью. Видимо, от испуга, вместо того чтобы в страхе бежать и спрятаться в какой-нибудь темный угол, маленькое серое существо вдруг ринулось к Ольге и, потеряв всякое понимание реальности, через мгновение оказалось у нее на туфельке. Реакция девушки была впечатляющей. Гости услышали пронзительный визг. Конечно же, печенье вместе с подносом полетело на пол.
Впрочем, это забавное происшествие было забыто всеми через мгновение. Теперь были темы поважнее. В порыве патриотизма все поднялись из-за стола.
Живописная река в этом месте делала очередной поворот, и усадебный комплекс, расположенный на высоком холме, оказывался с двух сторон окруженным блестящей, вечно движущейся лентой воды. Сам дом, выстроенный в конце восемнадцатого века при императрице Екатерине в стиле классицизма, виднелся уже издали. Широкая аллея, по которой вот уже несколько столетий ездили кареты, вела к главному входу, украшенному рядом колонн. Впрочем, эпоха рысаков быстро уступила свои права прогрессу. Теперь к колоннаде стали подкатывать шикарные автомобили, нарушая шумом моторов патриархальную тишину имения.
Огромный парк, раскинувшийся над рекой, разрезали дорожки, затейливо кружившие среди густых кустов и вековых деревьев. Одна из таких тропок, пройдя через кусты роз, круто шла под уклон вниз, к лужайке. Эту овальную поляну окружали старые дубы и клены. Некоторые из них еще помнили тех, кто основал имение полторы сотни лет тому назад. Над кроной деревьев высоко возносилась башенка дворца, выполненная итальянским зодчим, специально приглашенным из Падуи. По ночам на верхнем этаже башни, украшенном высоким, сложной формы куполом, горел яркий фонарь. Это придавало башне сходство с маяком. Только свет от маяка бывает притягательным и спасительным для плывущих в море кораблей.
Огонь часто и был ориентиром, правда не для кораблей, а для влюбленных, тайно встречавшихся в парке под сенью раскидистых деревьев. Несколько историй о любви, случившихся в разное время, и хранил старинный парк. Среди них были и те, что оканчивались «честным пирком и веселой свадебкой», но случались и такие, когда любовь заканчивалась не так счастливо — по-разному выходило.
Однако сегодняшним утром подобных романтических историй не предвиделось. На лужайке за имением находилась группа людей, и причиной их встречи стала дуэль.
Одним из дуэлянтов был молодой человек лет двадцати пяти — гвардии поручик Сергей Михайлович Голицын, потомок древнего и прославленного российского рода, высокий шатен с мускулистой, изящной фигурой. Серые большие глаза выделялись на лице с правильными, благородными чертами. Харизматичный, одетый в форму своего лейб-гвардии гусарского Его Величества полка, он холодно и пристально смотрел на оппонента, держа в тонких, но сильных руках дуэльный пистолет.
Противником поручика был штабс-ротмистр Корф. Потомок прибалтийских остзейских баронов, он являл собой яркий контраст Голицыну. Штабс-ротмистр происходил из другой породы людей. Невысокого роста, плотного телосложения, на вид ему было около тридцати лет. Небольшие живые глаза, казалось, успевали следить за всем происходящим, причем не только за тем, что рядом. Темные прямые волосы открывали высокий лоб, а черные усики скрывали легкую саркастическую усмешку.
Сейчас они оба должны были сойтись в окончательном разрешении проблемы, возникшей между ними не далее как вчера вечером.
Секундантом поручик Голицын пригласил товарища — высокого блондина-корнета, а барону «помогал» помещик с сонным выражением одутловатого лица.
Дуэль вызвал все тот же вопрос, уже много столетий заставляющий соперников скрещивать шпаги или посылать один в другого пули. Причиной стали барышня и «дело чести». Барон, как и поручик, ухаживал за дочерью хозяйки имения, Ольгой Сеченовой, девушкой прекрасной во многих отношениях. Однако ухаживания штабс-ротмистра, несмотря на всю его настойчивость, не имели ровно никакого успеха — Ольга отвергла потомка балтийских немцев. Тем не менее до самого последнего времени ничто не предвещало грозы, но вчерашний вечер изменил многое.
Именно тогда, во время партии в штос, барон Корф позволил себе двусмысленное замечание в ее адрес. Ольга, наблюдая за карточной игрой, высказала легкое сомнение по поводу честной игры Корфа. Естественно, поручик потребовал сатисфакции. Фраза прозвучала классически: «Имею честь потребовать с вас, барон, удовлетворения!»
— Я вас не понимаю, — пренебрежительно и вместе с тем испуганно прищурился Корф, глядя снизу вверх на поручика. — Я…
— Считаю себя оскорбленной стороной, — как будто не слыша его, продолжил Голицын, — и потому выбор оружия за мной!
— Да что вы, господа, в самом деле?
— О чем идет речь? — послышались голоса тех, кто не совсем понял, что же случилось только что.
— Речь идет о том, что касается лично нас, — заключил поручик. — Не так ли, барон?
— Да, именно так, — медленно произнес Корф, окинув поручика тяжелым взглядом.
— Так что же? — сверля Корфа взглядом, спросил Голицын.
— Извольте… Что же вы выбираете, поручик?
— Пистолеты.
— Прекрасно, — усмехнулся барон. — Я всегда считался неплохим стрелком.
— Тем лучше. В таком случае встречаемся завтра на лужайке за имением в семь часов утра. Честь имею, — с этими словами поручик козырнул и удалился.
Присутствующие снова загудели, обсуждая происшедшее.
Покинув дом, поручик пошел по узкой садовой дорожке, вьющейся среди огромных старых деревьев.
— Сергей! — донесся тихий голос со стороны крыльца.
Поручик обернулся. Рядом с колонной стояло это ангелоподобное создание — Ольга, недавняя выпускница Смольного.
— Оля? Что ты здесь делаешь? — удивленно произнес он. — В такой час…
— А как ты сам думаешь? — вопросом на вопрос ответила девушка. — Ведь я же волнуюсь за тебя. Ты вступился за мою честь…
— Разве я мог поступить иначе?
— Вот… я хочу подарить это тебе… — прошептала Ольга, протягивая Голицыну какой-то предмет.
— Что это? — недоуменно взглянул на девушку поручик. В полутьме сразу было не разглядеть.
— Это ладанка. На ней изображен Георгий Победоносец, — взяв Голицына за рукав, проговорила Ольга. — Это одна из наших семейных реликвий. Она очень древняя. По семейной легенде она существует в нашей семье еще с семнадцатого века. Считается, именно эта ладанка спасла жизнь моему предку во время восстания Пугачева. Когда небольшая сибирская крепость, которой командовал Михаил Сеченов, была взята мятежниками, то новоявленный «царь» предложил оставшимся в живых офицерам вступить в его войско. Все офицеры отказались и были повешены им. Все, кроме Сеченова, которого самозванец все-таки надеялся склонить к сотрудничеству и увез с собой. Позднее Михаилу удалось бежать, — продолжала свое повествование девушка. — Эта же ладанка висела на шее у моего прапрадеда во время войны с Наполеоном. Он находился в гуще сражений, но ни одна пуля не задела его.
— И что же ты хочешь?
— Я хочу, чтобы ты дал слово, что возьмешь ее и повесишь на грудь. Я знаю, я чувствую, что этот предмет будет помогать тебе. Прошу, только не отказывайся.
— Хорошо, — произнес поручик, прижав девушку к себе.
…Высокая трава роняла густые капли росы. Поручик стоял к противнику вполоборота, как обычно стоят на дуэли. Барон выстрелил. Этот звук почти слился с ударом в грудь. Все, естественно, произошло мгновенно, и никаких особых мыслей у Голицына возникнуть никак не могло — времени на это просто не было. Но вот визг пули, срикошетившей от его груди, сразу же навел на размышления о том, что причиной нежелания кусочка свинца проникнуть в грудь стал именно он, вчерашний подарок Ольги.
«Сработал амулет!» — вихрем промелькнуло в голове у Голицына. Сердце, обмершее на несколько секунд, теперь с усиленной энергией принялось качать кровь.
Теперь наступила очередь поручика. Он всмотрелся в противника. Барон, несмотря на то что старался держаться невозмутимо, пребывал в ужасе. Ожидая ответного выстрела, он побледнел, на лбу выступили холодные капли пота, а левый глаз судорожно подергивался. Было похоже, что Корф уже одной ногой на том свете. Определить его туда окончательно Голицын сейчас и собирался. Медленно подняв руку, поручик поймал в прицел Корфа. Указательный палец плотно лег на спусковой крючок. Рука даже не подрагивала. Вокруг воцарилась мертвая, просто-таки замогильная тишина. В наступившей паузе слышалось, как шелестит крона высокого клена. Поручик прищурил глаз.
— Господа! — слева неожиданно раздался голос Ольги — потрясенный, взволнованный. — Господа!
Голицын, вздрогнув от неожиданности, невольно нажал на спусковой крючок чуть раньше времени и от досады сжал губы.
— Черт! — прошептал он, видя, что пуля не достигла цели.
Он промахнулся. Бледный барон, еще не веря своему счастью, опустив голову, напряженно дышал, на шее вздулась жила. Все обернулись — из-за угла дома выбежала Ольга. В руках она держала газету.
— Вы ведь еще ничего не знаете… В Сараево убили австрийского эрцгерцога Фердинанда! — взволнованно восклицала она. — Какой-то Гаврила Принцип… Это война!
«Боже, как она прекрасна! — подумал, глядя на нее, поручик. — Ради этой девушки можно пойти на все».
— Да, — протянул одутловатый помещик. — Приехали. А ведь это — война. Все, господа, сейчас уже точно не до дуэлей. Вы меня, конечно, извините, ваше дело молодое… Но я вам по-стариковски так скажу: теперь появились дела намного важнее!
Все присутствующие, глядя друг на друга, молча согласились — теперь уж действительно не до дуэли.
* * *
Спустя несколько часов все формальности, связанные с дуэлью и примирением противников, находились уже в завершающей стадии. Компания теперь восседала на веранде за накрытым столом.— Я со своей стороны приношу извинения, — произнес барон, заглядывая в глаза Голицыну. — Ей-богу, ничего плохого не держал в уме. Прошу прощения у вас, поручик, и у вас, Ольга Александровна.
— Хорошо, — проявляя великодушие, кивнул Голицын. — Принимается.
Бывшие противники выпили «мировую».
— Вот и прекрасно, господа! — засуетилась хозяйка, мать Ольги — Тамара Никитична. — Все хорошо, что хорошо кончается. Так что оставим все плохое позади. Теперь нужно выпить и закусить, не правда ли?
— Правда, матушка, истинная правда! — прогудел помещик, секундант барона. — Вот и я то же всегда говорю — врагов и за границей достаточно, что же мы будем себя на радость им гробить?
— Не дождутся! — поддержал его корнет. — Мы им всем покажем!
— В таком случае мы — друзья! — громогласно провозгласил Корф. — Я так рад!
— Может, продолжим партию в штос? — невозмутимо предложил поручик.
Все расхохотались. Застольные разговоры, конечно же, шли исключительно о будущей войне. Все были полны чувства патриотизма.
— Мы этим тевтонам покажем!
— Внимание! — воскликнул помещик. — Я в Германии бывал, причем неоднократно. Что такое Германия — мыльный пузырь! Вся их хваленая техника — ничто. Стоит наступить на этот пузырь, наступить русской ногой, и он лопнет. — Он приподнялся из-за стола с рюмкой в руке: — Вот лозунг наших великих дней: все для фронта, все для победы!
Новости из газет, которых уже набрался целый ворох, сводились к одному: в результате покушения в Сараево убиты эрцгерцог Австро-Венгрии Фердинанд и его супруга. Убийство совершил боснийский серб Гаврило Принцип, восемнадцатилетний студент, связанный с националистической сербской организацией «Черная рука». Страсти за столом кипели, все говорили без остановки. Каждый старался высказать свою основную мысль о происходящем.
— Главная национальная задача России заключается в следующем, — перебивал всех один из гостей, известный питерский юрист с черной клинообразной бородкой, — освободить от австро-немецких и турецких оков все мировое славянство вкупе с православными греками и румынами и создать единую федерацию.
— Австро-Венгрия никогда добром не позволит России расчленить Оттоманскую империю, ибо тогда начнут волноваться ее собственные славянские подданные, — убеждал его сосед. — А Германия не позволит ослабить и унизить свою кровную сестру Австрию.
— Сербию мы должны будем поддержать при любых обстоятельствах и любой ценой. Это принципиально!
— А ведь сколько у нас немцев, особенно в армии, — позвенел чайной ложечкой помещик, — как с ними быть?
Неожиданно для него за столом возникла тишина. Помещик говорил эти слова без задней мысли. Но, прозвучав, они приобрели совершенно конкретный и неожиданный смысл. Все невольно уставились на барона, единственного здесь немца по национальности.
— Я — русский офицер, у меня присяга! — опередил всех Корф. — Ее Величество матушка-императрица тоже немка, но она прежде всего русская патриотка! А кайзер Вильгельм — кузен нашего государя императора! Надеюсь, ни у кого не возникнет сомнений в том, что…
— Какие могут быть сомнения! Все мы, безусловно, знаем вас, барон, как человека глубоко преданного России и государю императору, — развел руками юрист.
— Естественно! О чем речь! — послышались голоса.
— Благодарю вас, господа, — признательно произнес барон и наклонил голову.
— Теперь — в действующую армию, — твердо проговорил Голицын. — Долг каждого военного быть там.
Его слова горячо поддержали все офицеры. Каждый высказал свою решимость взяться за оружие. Застолица шумела.
— Я тоже хочу сказать… — неожиданно раздался голос Ольги.
Все затихли, глядя на девушку, поднявшуюся из-за стола.
— В сложившейся ситуации долг каждой русской девушки — принять участие в войне, — гордо вскинула она голову. — Мы не можем оставаться в стороне. Я тоже русская патриотка и хочу помочь, чем могу. Может, хоть сестрой милосердия… Хотя я и всадница хорошая, и стрелять умею не хуже вас.
Рядом звякнула ложка. Тамара Никитична взволнованно, со слезами на глазах, глядела на дочь. Отец Ольги, покойный владелец имения — боевой офицер, воевавший в русско-японскую в Порт-Артуре, как мог обучал дочь военным премудростям. Хоть этого многие родственники и знакомые не одобряли, отец с детства брал девочку на маневры. Ольга читала не только женские романы, но и учебники Академии Генерального штаба, удивляя всех и восхищая отца, не чаявшего души в любимой дочери. В прошлом году Александр Петрович скончался от ран, полученных под Мукденом и Ляояном.
Последняя реплика Сеченовой была встречена гостями, скажем так, весьма сдержанно. Присутствующие всеми силами постарались скрыть невольно расплывающиеся в улыбке губы. Еще бы — боязнь мышей и военные действия, естественно, не вяжутся между собой. О мышах всем напомнил недавний маленький эпизод, произошедший здесь же в имении. Ольга, решившая удивить гостей своими кулинарными изысками, решительно отстранив кухарку, сама взялась печь какое-то удивительное печенье по старинному бабушкиному рецепту. Кухарка была все-таки оставлена в качестве помощницы. Как девушка деятельная, Сеченова приготовила восхитительное печенье. Во всяком случае, дивные ароматы, царившие в кухне, бесспорно, свидетельствовали об этом. И вот, идя с подносом к гостям, ожидавшим ароматный чай и сладости, в коридоре она встретилась с… мышью. Видимо, от испуга, вместо того чтобы в страхе бежать и спрятаться в какой-нибудь темный угол, маленькое серое существо вдруг ринулось к Ольге и, потеряв всякое понимание реальности, через мгновение оказалось у нее на туфельке. Реакция девушки была впечатляющей. Гости услышали пронзительный визг. Конечно же, печенье вместе с подносом полетело на пол.
Впрочем, это забавное происшествие было забыто всеми через мгновение. Теперь были темы поважнее. В порыве патриотизма все поднялись из-за стола.
над парком звучал гимн на слова князя Львова.
Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй во славу,
Во славу нам! —
Глава 2
К тысяча девятьсот четырнадцатому году за гегемонию в Европе боролись две военно-политические группировки — Тройственный союз, куда входили Германия, Австро-Венгрия и Италия, и блок, называвшийся Тройственным согласием, или Антантой, в составе Великобритании, Франции и России.
Поводом для начала военных действий послужило убийство сербским националистом наследника австрийского престола эрцгерцога Фердинанда. Австро-Венгрия объявила войну Сербии, которую Россия считала своим союзником. В ответ Россия начала всеобщую мобилизацию. Первого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года Германия объявила войну России. В свою очередь, Великобритания и Франция объявили войну Германии. Началась Первая мировая война.
Лето четырнадцатого года в России было охвачено забастовочным движением. Германия, конечно, учитывала это в своих расчетах. Но как показало дальнейшее развитие ситуации, в Берлине на этот счет жестоко ошиблись.
С началом войны словно по волшебству внутренние распри в Российской империи на долгое время прекратились. Народы, населявшие огромную страну, казалось, слились в одном чувстве, в одном порыве — дать отпор посягательству врага на справедливость, на право, на целостность, честь и достоинство Родины. Первые дни и недели войны были отмечены массовым проявлением самоотверженных и добрых чувств, которые повсеместно по России выразились в бесчисленных пожертвованиях, в организации сборов, в процентных отчислениях из жалованья и из заработка, в учреждении разных форм общественной помощи семействам лиц, ушедших на войну.
Учреждения, еще вчера жаловавшиеся на отсутствие людей и денег, в дни войны немедленно нашли и деньги для помощи семействам запасных, и людей для сложных общественных работ. Организовывались различного рода общественные собрания, общества и организации, открывавшие лазареты для раненых, столовые для детей и жен призванных запасных и разные другие виды общественной помощи.
Для того чтобы начать разгром противника, требовалось два условия: во-первых, как можно быстрее доставить воинский контингент к месту операций, а во-вторых — наличие во главе армии полководца, способного повести ее к победам. В Российской империи должность Верховного главнокомандующего впервые была введена с самого начала мировой войны. Двадцатого июля по указу Сената ее занял генерал от кавалерии великий князь Николай Николаевич.
— Вы знаете, что происходило на Дворцовой площади? — рассказывал господин в золотом пенсне стоящему рядом старику благообразного вида. — Я вам скажу, зрелище было еще более впечатляющим. Площадь переполнили тысячи зевак, толпы возбужденных людей, несших флаги, иконы, ожидающих появления монарха, чтобы в его присутствии выразить свои патриотические чувства. На той стороне Невы, куда царь должен был прибыть из Петергофа, тысячи людей толпились на мостах и набережных реки, распевая и выкрикивая приветствия. Реку всю сплошь покрывали яхты, пароходы, парусники. При появлении семьи прокатились волны приветственных криков: «Батюшка, батюшка, веди нас к победе!»
— А как была одета императорская чета? — поинтересовался морщинистый собеседник в очках.
— Самодержец — в парадный мундир пехотного полка, Александра Федоровна — в белое платье. Она подняла поля своей нарядной шляпы, чтобы народ мог видеть ее лицо. Четыре великие княжны шли за царем и императрицей. Царевич, еще не поправившийся после несчастного случая, остался в Петергофе. И вот, представьте себе — сжав руки друг друга, человек в военной форме и женщина в белом платье стояли на балконе и плакали вместе с народом! — возбужденно повествовал господин в пенсне. — Для тех, кто стоял тогда на коленях, царь являлся действительным самодержцем — военным, политическим и религиозным диктатором, абсолютным хозяином души и тела народного.
— Да, действительно… — покачал головой старик.
— И так по всей империи, вы только посмотрите: взрыв воодушевления, толпы народа на улицах, смех, слезы, пение, возгласы, поцелуи. Волна патриотизма захлестнула Россию. Рабочие, еще недавно погрязшие в стачках, в своих бесконечных требованиях, и те оставили свои революционные флаги и взяли в руки иконы, портреты царя. Студенты покидают университеты и добровольно уходят в армию. «За веру, царя и Отечество» и «На защиту святой Руси» — эти призывы охватили казармы, фабрики, деревни. Офицеров, встречающихся на улицах, теперь восторженно качают на руках! — господин в пенсне снял шляпу, обнажил лысую голову и вытер ее платком. — В эти дни патриотизм населения показал все то, на что способна Русь. А очень скоро мы покажем это на полях сражений.
— Я сам из Воронежа, — кашлянул старик, — и так вам скажу: когда шла война с Японией — ее народ в массе своей у нас в провинции не воспринимал. А что вы хотите — разве простой человек мог понять, зачем нам нужна эта война? А вот сейчас — совсем другое дело. Народ сразу расценил конфликт с Германией как свою кровную войну. Ведь тут каждому дураку понятно, что на карту поставлена судьба России.
— А вы видели, как в Петербурге толпа разгромила немецкое посольство? — вклинился в разговор третий участник, по виду чиновник. — Нет? Вот на это, скажу я вам, стоило посмотреть. На Исаакиевской площади наши горожане, возмущенные вероломством немцев, причесали как следует уродливый храм тевтонского духа. С крыши летели на панель бронзовые кони-буцефалы, вздыбившие копыта над русской столицей. Люди ворвались внутрь. Вопреки тому, что предсказывал германский посол, гнев толпы был направлен не против собственного правительства, а против Германии и самого германского посла. Конные статуи на крыше были обвязаны веревками, сотни рук схватили и потянули их. Вздыбленные кони кайзера с грохотом упали на мостовую. Причем не было никакого грабежа или мародерства. Ничего подобного! Ведь какие коллекции вин были там у немцев. И что вы думаете — не было выпито ни одной бутылки. Все разбили и вылили в Мойку. Вот так!
— И так будет с тевтонскими вояками! — крякнул господин в пенсне. — Сегодня все: аристократы и крестьяне, военные и рабочие — испытывают одинаковые чувства. Эта война гораздо глубже, чем политический конфликт, это поединок между двумя силами — панславизмом и пангерманизмом. И одна из этих сил должна погибнуть.
Рядом делился впечатлениями представительный господин в цилиндре:
— Торжественный молебен и чтение манифеста в Николаевском зале Зимнего дворца произвели на всех, в том числе и на меня, неизгладимое впечатление. Посреди зала находились наши святыни: образ Спасителя из домика Петра Великого и Казанская Божья Матерь. Когда певчие запели «Спаси, Господи», все стали петь хором, и почти у всех на глазах заблестели слезы. Речь государя еще больше подняла настроение, — рассказывал «цилиндр». — Казалось, что Господь всемогущий через него говорил с нами, и когда государь сказал: «Благословляю вас на ратный бой», — все встали на колени. Особенно сильно было сказано: «Я здесь перед вами торжественно заявляю, доколе хоть один неприятель останется на земле русской, я не заключу мира». Эти слова были встречены таким «ура», которого никто никогда не слышал! — Рассказчик на мгновение замолк и оглядел всех тех, кто его слушал, наслаждаясь впечатлением. — В этом несмолкаемом звуке как будто звучал ответ создателю на его призыв стать всем на защиту Родины, царя и попранных прав нашей великой Родины.
— Ну а дальше-то что?
— Из Николаевского зала государь прошел на балкон, выходящий на Александровскую площадь. Ее всю заполнил народ, от дворца вплоть до зданий штабов. При появлении государя все встали на колени. В эти короткие минуты Россия переродилась. Самосознание воскресло у всех, чувство долга стало на первое место, и вся мобилизация прошла при таком блестящем порядке, которого никто не ожидал! Наплыв запасных у воинских начальников превышает предполагаемую норму. Число добровольцев растет с каждым днем, а железные дороги работают выше всякой похвалы! — настроение у рассказчика, да и у всех присутствующих было превосходное.
А рядом мерно и четко шагала русская гвардия — рослые молодцы, кровь с молоком, косая сажень в плечах, воспитанные погибать, но не сдаваться. По всей стране гремели литавры, брусчатые мостовые покрывались ковром из цветов, летевших под ноги войскам, идущим на фронт. На западе дела союзников обстояли, однако, весьма мрачно — немцы шли прямо на Париж.
Поводом для начала военных действий послужило убийство сербским националистом наследника австрийского престола эрцгерцога Фердинанда. Австро-Венгрия объявила войну Сербии, которую Россия считала своим союзником. В ответ Россия начала всеобщую мобилизацию. Первого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года Германия объявила войну России. В свою очередь, Великобритания и Франция объявили войну Германии. Началась Первая мировая война.
Лето четырнадцатого года в России было охвачено забастовочным движением. Германия, конечно, учитывала это в своих расчетах. Но как показало дальнейшее развитие ситуации, в Берлине на этот счет жестоко ошиблись.
С началом войны словно по волшебству внутренние распри в Российской империи на долгое время прекратились. Народы, населявшие огромную страну, казалось, слились в одном чувстве, в одном порыве — дать отпор посягательству врага на справедливость, на право, на целостность, честь и достоинство Родины. Первые дни и недели войны были отмечены массовым проявлением самоотверженных и добрых чувств, которые повсеместно по России выразились в бесчисленных пожертвованиях, в организации сборов, в процентных отчислениях из жалованья и из заработка, в учреждении разных форм общественной помощи семействам лиц, ушедших на войну.
Учреждения, еще вчера жаловавшиеся на отсутствие людей и денег, в дни войны немедленно нашли и деньги для помощи семействам запасных, и людей для сложных общественных работ. Организовывались различного рода общественные собрания, общества и организации, открывавшие лазареты для раненых, столовые для детей и жен призванных запасных и разные другие виды общественной помощи.
Для того чтобы начать разгром противника, требовалось два условия: во-первых, как можно быстрее доставить воинский контингент к месту операций, а во-вторых — наличие во главе армии полководца, способного повести ее к победам. В Российской империи должность Верховного главнокомандующего впервые была введена с самого начала мировой войны. Двадцатого июля по указу Сената ее занял генерал от кавалерии великий князь Николай Николаевич.
* * *
Зрелище, развернувшееся на Ходынке, было поистине впечатляющим. Поле издавна использовалось как место проведения военных парадов. Ну а столь значительный день, как проводы на фронт, был обставлен еще более торжественно. Над Ходынским полем летели упругие звуки духовых оркестров. Мелодии, заставлявшие бурлить кровь в жилах, звучали одна за другой — маршевые роты шли на фронт. Следовали орудия в конных упряжках, блестели на ярком солнце золотые погоны офицеров. На трибуне присутствовал сам император-самодержец Николай Второй со свитой. Государь был в приподнятом настроении — это было видно по его горящим глазам, несмотря на то что он всеми силами старался выглядеть мрачным. Священники с кадилами, стоявшие на всем пути следования войск, звероподобными возгласами оглашали победу «христолюбивому воинству». Огромное количество восторженного населения, провожавшего защитников «веры, царя и Отечества», было непоколебимо уверено, что война завершится через какие-то пять-шесть месяцев полной победой.— Вы знаете, что происходило на Дворцовой площади? — рассказывал господин в золотом пенсне стоящему рядом старику благообразного вида. — Я вам скажу, зрелище было еще более впечатляющим. Площадь переполнили тысячи зевак, толпы возбужденных людей, несших флаги, иконы, ожидающих появления монарха, чтобы в его присутствии выразить свои патриотические чувства. На той стороне Невы, куда царь должен был прибыть из Петергофа, тысячи людей толпились на мостах и набережных реки, распевая и выкрикивая приветствия. Реку всю сплошь покрывали яхты, пароходы, парусники. При появлении семьи прокатились волны приветственных криков: «Батюшка, батюшка, веди нас к победе!»
— А как была одета императорская чета? — поинтересовался морщинистый собеседник в очках.
— Самодержец — в парадный мундир пехотного полка, Александра Федоровна — в белое платье. Она подняла поля своей нарядной шляпы, чтобы народ мог видеть ее лицо. Четыре великие княжны шли за царем и императрицей. Царевич, еще не поправившийся после несчастного случая, остался в Петергофе. И вот, представьте себе — сжав руки друг друга, человек в военной форме и женщина в белом платье стояли на балконе и плакали вместе с народом! — возбужденно повествовал господин в пенсне. — Для тех, кто стоял тогда на коленях, царь являлся действительным самодержцем — военным, политическим и религиозным диктатором, абсолютным хозяином души и тела народного.
— Да, действительно… — покачал головой старик.
— И так по всей империи, вы только посмотрите: взрыв воодушевления, толпы народа на улицах, смех, слезы, пение, возгласы, поцелуи. Волна патриотизма захлестнула Россию. Рабочие, еще недавно погрязшие в стачках, в своих бесконечных требованиях, и те оставили свои революционные флаги и взяли в руки иконы, портреты царя. Студенты покидают университеты и добровольно уходят в армию. «За веру, царя и Отечество» и «На защиту святой Руси» — эти призывы охватили казармы, фабрики, деревни. Офицеров, встречающихся на улицах, теперь восторженно качают на руках! — господин в пенсне снял шляпу, обнажил лысую голову и вытер ее платком. — В эти дни патриотизм населения показал все то, на что способна Русь. А очень скоро мы покажем это на полях сражений.
— Я сам из Воронежа, — кашлянул старик, — и так вам скажу: когда шла война с Японией — ее народ в массе своей у нас в провинции не воспринимал. А что вы хотите — разве простой человек мог понять, зачем нам нужна эта война? А вот сейчас — совсем другое дело. Народ сразу расценил конфликт с Германией как свою кровную войну. Ведь тут каждому дураку понятно, что на карту поставлена судьба России.
— А вы видели, как в Петербурге толпа разгромила немецкое посольство? — вклинился в разговор третий участник, по виду чиновник. — Нет? Вот на это, скажу я вам, стоило посмотреть. На Исаакиевской площади наши горожане, возмущенные вероломством немцев, причесали как следует уродливый храм тевтонского духа. С крыши летели на панель бронзовые кони-буцефалы, вздыбившие копыта над русской столицей. Люди ворвались внутрь. Вопреки тому, что предсказывал германский посол, гнев толпы был направлен не против собственного правительства, а против Германии и самого германского посла. Конные статуи на крыше были обвязаны веревками, сотни рук схватили и потянули их. Вздыбленные кони кайзера с грохотом упали на мостовую. Причем не было никакого грабежа или мародерства. Ничего подобного! Ведь какие коллекции вин были там у немцев. И что вы думаете — не было выпито ни одной бутылки. Все разбили и вылили в Мойку. Вот так!
— И так будет с тевтонскими вояками! — крякнул господин в пенсне. — Сегодня все: аристократы и крестьяне, военные и рабочие — испытывают одинаковые чувства. Эта война гораздо глубже, чем политический конфликт, это поединок между двумя силами — панславизмом и пангерманизмом. И одна из этих сил должна погибнуть.
Рядом делился впечатлениями представительный господин в цилиндре:
— Торжественный молебен и чтение манифеста в Николаевском зале Зимнего дворца произвели на всех, в том числе и на меня, неизгладимое впечатление. Посреди зала находились наши святыни: образ Спасителя из домика Петра Великого и Казанская Божья Матерь. Когда певчие запели «Спаси, Господи», все стали петь хором, и почти у всех на глазах заблестели слезы. Речь государя еще больше подняла настроение, — рассказывал «цилиндр». — Казалось, что Господь всемогущий через него говорил с нами, и когда государь сказал: «Благословляю вас на ратный бой», — все встали на колени. Особенно сильно было сказано: «Я здесь перед вами торжественно заявляю, доколе хоть один неприятель останется на земле русской, я не заключу мира». Эти слова были встречены таким «ура», которого никто никогда не слышал! — Рассказчик на мгновение замолк и оглядел всех тех, кто его слушал, наслаждаясь впечатлением. — В этом несмолкаемом звуке как будто звучал ответ создателю на его призыв стать всем на защиту Родины, царя и попранных прав нашей великой Родины.
— Ну а дальше-то что?
— Из Николаевского зала государь прошел на балкон, выходящий на Александровскую площадь. Ее всю заполнил народ, от дворца вплоть до зданий штабов. При появлении государя все встали на колени. В эти короткие минуты Россия переродилась. Самосознание воскресло у всех, чувство долга стало на первое место, и вся мобилизация прошла при таком блестящем порядке, которого никто не ожидал! Наплыв запасных у воинских начальников превышает предполагаемую норму. Число добровольцев растет с каждым днем, а железные дороги работают выше всякой похвалы! — настроение у рассказчика, да и у всех присутствующих было превосходное.
А рядом мерно и четко шагала русская гвардия — рослые молодцы, кровь с молоком, косая сажень в плечах, воспитанные погибать, но не сдаваться. По всей стране гремели литавры, брусчатые мостовые покрывались ковром из цветов, летевших под ноги войскам, идущим на фронт. На западе дела союзников обстояли, однако, весьма мрачно — немцы шли прямо на Париж.