Туз говорил так искренне, с такой болью, что Герард Гаврилович не мог ему не поверить и не посочувствовать.
   – Так что Гонсо – это, считай, шикарная фамилия! Загадочная. Не то что Хердувимов, там все сразу понятно. В общем, не журись!
   Туз помолчал, а потом осторожно спросил:
   – Слушай, Гаврилыч, я что-то сразу не соображу, в каких местах такие фамилии водятся? В заморских небось?
   Герард Гаврилович покорно вздохнул и сказал:
   – В Монголии.
   – Во как, в Монголии, – покрутил круглой седой башкой Туз. И тут же оживился, заерзал нетерпеливо в кресле и подмигнул Герарду Гавриловичу: – Слушай, так ты что, можешь сказать, как монгольского космонавта зовут, а?
   – Жугдэрдэмидийн Гуррагча, – бесстрастно доложил Герард Гаврилович начальству. – Дублером был Майдаржаввын Ганзорик, сокращенно от Ганзорихуяк…
   Когда Туз пришел в себя, он только слабо махнул рукой:
   – Ладно, Гаврилыч, ты только никому больше этого не говори. Особенно при бабах! Кто знает, что им на ум взбредет? Подумают еще невесть что!.. Вообще-то народ у нас хороший, но интересный. Один капитан-разбойник Мурлатов со своим Шламбаумом чего стоит.
   – А почему капитан-разбойник? – удивился Гонсо.
   – Потому что это смесь такая хитрая. Капитана-исправника, который еще при царе-батюшке за порядком в уезде следил и был в нем царь и бог, и соловья-разбойника, который всех, кто ему попадется, без дани не пропускал… Вот и получился – капитан-разбойник. Любимая присказка – «Лови, мент!» А чего лови, не уточняет. Но я-то знаю, что не преступников он имеет в виду, а совсем другое…
   От «лови момент», догадался про себя Герард Гаврилович. То есть стремись не пропустить удачного случая. Что ж, остроумие капитана-разбойника нельзя было не оценить по достоинству.
   – Я знаю, ты сейчас спросишь, а что же этого капитана-разбойника нельзя за одно место взять? Взять-то можно, но брать надо наверняка, так, чтобы самому в дерьме не оказаться. Ты, Гаврилыч, запомни сразу одну вещь. Мы с тобой, конечно, на страже закона стоим и стоять должны, но… Но страна у нас с тобой – страна не законов, а обычаев. И забывать нам этого нельзя. Иначе и закон не охраним, и сами дерьма нахлебаемся по самые уши…
   – «Обычай – деспот меж людей», – вспомнил Гонсо.
   – Как, ты говоришь? Обычай – деспот средь людей? – с одобрением повторил Туз.
   – Это не я, это Пушкин, – смутился Гонсо.
   – Тоже молодец! – похвалил великого русского поэта за наблюдательность Туз. – Схватил, понимаешь, самую суть. Ай да Пушкин!.. Но, Гаврилыч, хоть он и деспот, не будем думать, что обычаи нам только мешают. Их тоже надо уметь использовать. Тут всегда маневр нужен. А Мурлатов… Он хитрожопый до невозможности и в обычаях местных большой дока. Работает тонко, как в песне. Помнишь – «каждый сам ему приносит да еще спасибо говорит»… Вот это прямо про него.
   – А может, мне им заняться? – возбудился Герард Гаврилович. – Пощупать, понаблюдать…
   – На подвиги потянуло? Не наше это дело! Наше дело что? На нарушения закона реагировать, а не подсматривать и подглядывать. Понял? А то, – крякнул Туз, – смотри, чтобы он тобой не занялся. Мало тебе тогда не покажется. Он теперь, по моим данным, с адвокатом одним спелся. Есть у нас тут такой Шкиль, из новых и больно прогрессивных… Такой расторопный, что на ходу подметки режет. Многие теперь свято верят, что он кого захочет от приговора спасет, а кого захочет – посадит. Он у нас тут теперь новый герой!
   – Герой нашего времени, – решил еще раз блеснуть эрудицией Гонсо.
   Но Туз лишь рассеянно кивнул головой. Видимо, ему было не до гения Лермонтова. Проклятый адвокат Шкиль занимал все его мысли.
   – А помощником у него Мотька Блудаков, наш, лихоманский. Я помню, как его мать еще в брюхе носила, а теперь он тоже – деловой. С этого Шкиля глаз не сводит, атаманом называет.
   – А он что, из казаков, что ли, этот Шкиль?
   – Это дед у него был казак, а отец сын казачий… А сам он – хрен собачий!
   Герард Гаврилович по выражению лица Туза понял, что затронул самое больное место прокурора.
   – Эти двое, Шкиль да Мурлатов, кого хочешь раком поставят, – мрачно констатировал Туз. – Некоторых наших работников, можешь представить, Гаврилыч, чуть ли не до слез в суде доводят.
   Туз расстроенно замолчал, видимо, сильно переживая позорную страницу в истории его прокуратуры.
   – А шламбаум – это что? – спросил Гонсо. Он как раз, наоборот, ощутил прилив сил и волнительную готовность вступить в схватку с коварным капитаном и циничным пронырой-адвокатом. – Вы сказали: капитан-разбойник со своим шламбаумом…
   – Не что, а кто! – наставительно поднял толстый, заросший седыми уже волосами палец Туз. – Лейтенант Кардупа Афанасий Титович по прозвищу Шламбаум. Тоже персонаж! Местная достопримечательность.
   – Интересное прозвище, необычное.
   – Он сам его для себя сочинил. Когда еще в ГАИ работал, то говорил про себя так: «Я – шламбаум поперек разрушителей правил дорожного общежития». Вот и прилепилось.
   – Странно он как-то выражается…
   – А у него мозг так устроен – все слова или на свой лад произносит, или на свой лад употребляет. Он на флоте служил, так как начнет рассказывать – народ лежит! «Шли мы в сильные шторма́, выходит, из Мурма́нска по компа́су на Севера́ – на Франца Иосифовича через Внематочкин Шар…» – передразнил Туз неведомого Шламбаума.
   – Ничего не понял, – честно признался Герард Гаврилович. – Что это за шар такой – внематочкин?
   – Ну так! Это же Шламбаум! То есть плыли они на Землю Франца-Иосифа через пролив Маточкин Шар, есть такой между Баренцевым и Карским морем. Его поправляют, а он: «Твой шар, может, и Маточкин, а мой – Внематочкин». А потом, значит, он из своей сорокапятимиллиме́тровой пушки все цели положил и… всем очко утер… А потом он на базе уже тогда смотрел норвежское телевиде́ние, потому как база аж рядом с Норвегией была. Что уж он там по-норвежски понимал, то никому не ведомо… И еще он там на маргале жарил корешей – это значит, на мангале жарил корюшку. Рыбу такую. Ну а протоколы, которые он пишет, это отдельная песня! «Со внешности каких-либо насильственностей не обнаружено…» Что это значит – только капитан Мурлатов, который ему покровительствует, разобрать и может. «Ноги трупа, обутые в кирзовые сапоги, лежали вдоль туловища…» Это понять можно?! Или: «Установлено: труп является фамилией Куроедов, в живности работал бухгалтером…»
   – Веселый дяденька!
   – Это есть! Я несколько таких его фразочек специально запомнил, чтобы жизнь такой грустной не казалась. Например, «Бездушевное тело тащили войлоком». А вот еще. Ну, это, я считаю, настоящий шедевр! «На столе стояли две бутылки водки – одна наполовину выпитая, а другая наполовину недопитая…»
   – Прямо философское наблюдение! – невольно восхитился тонкостью мысли неведомого Шламбаума Гонсо. – Интересно, как он установил, где какая? По каким признакам?
   – Я тоже как-то мужикам за рюмкой рассказал, так мы потом весь вечер спорили – можно это установить или нельзя? Так что ты, Гаврилыч, не вздумай у Шламбаума спросить при случае что-нибудь такое-эдакое! Например, про презумпцию невиновности. Он тебе такое расскажет, что долго потом не очухаешься. По ночам проклятая будет сниться… А Драмоедова нашего знаешь, как он кличет?
   – Наверное, Дармоедовым.
   – Это когда как. Иногда и Дерьмоедовым. Но самое у него любимое выражение – Содом и геморрой. Он так и говорит: жизнь – это сплошной Содом и неизбежный геморрой… Тут, может, он и прав.
 
   А капитан-разбойник Мурлатов, перебравший накануне коньяка под шашлык по-карски в хорошей компании, в это же самое время сидел у себя в кабинете и слушал сквозь открытое окно, как Шламбаум дрючит во дворе курсантов из школы милиции, присланных в управление на практику.
   – Как меня учили, вам в сказке не сказать, – гудел Шламбаум. – У нас политика была доходная до каждого курсанта. Как говорил лично мне товарищ прапорщик Хрюков? А так. На беспорядки в Чехословакии ответим порядком в тумбочке. А?.. Сказал – как обухом по башке. Зато на всю жизнь.
   «Да уж, – подумал Мурлатов, утирая пот со лба, – такое разве забудешь».
   Летняя жара брала свое уже с самого утра.
   – Или вот сапоги. Вы посмотрите на свои сапоги. Это разве, что ли, сапоги курсанта милиции? Вы должны усвоить намертво: сапоги – лицо солдата.
   А у вас что за лицо? Гамнодавы в самом чистом виде. А почему гамнодавы? А потому, что блеску нет. Сапог должен быть отпедарастен так, чтобы сиять всегда, сиять везде, как улыбка дегенерата! Так, чтобы мордоворот свой видно было, как в зеркале, когда сверху на носок смотришь. Что, я не знаю, чем вы отпираться будете? Знаю, как миленький. Скажете, что с утра не успели. Так все равно нет вам за это пощады. Потому как товарищ прапорщик Хрюков учил: сапоги нужно чистить с вечера, чтобы утром надеть на свежую голову! Вот и вся прогрессивная наука. И я вам такую науку обеспечу в лучшем виде! Я вам пока спускал сквозь пальцы. Кончилась ваша малина. Вы у меня не будете бить баклушей! Теперь если я кого-нибудь за что-нибудь поймаю, то это будет его конец, – сурово пообещал Шламбаум. – От него только пойдет дым с коромыслом! Так что, как вас там… «золотое дно»! Смирно! Я вам обеспечу науку с полной выкладкой! Это вам не вилками по воде! У меня чтобы одна нога здесь, а другая не там! Мурлатов представил себе, как съежились в комок в предвкушении постижения милицейской науки малорослые и задрипанные курсантики, на которых форма болталась мешком, как на бездомных. Слушая ужасные в своей непостижимости разглагольствования Шламбаума, он всякий раз вспоминал соседа по комнате в общежитии Высшей школы милиции – крохотного, как первоклассник, и неправдоподобно старательного вьетнамца, который постоянно записывал что-то в общую тетрадь. Однажды Мурлатов в эту тетрадку заглянул. На первой странице было написано: «Умные слова и хорошие мысли». Первая запись на следующей странице таинственно гласила: «Безрыбье – рак рыбы». Второй была знаменитая черномырдинская – «Лучше водки хуже нет». А дальше и вовсе невообразимое – «Нет дыма без меня», «Разлюли машина», «Ждать как Маньки небесной»… Вот такие умные слова!
   По сей части Шламбауму только с тем вьетнамцем и соперничать, больше у него супротивников нет. Даже Мурлатов порой не сразу разгадывал, откуда пошли его заковыристые выражения вроде «Разводить анатомию», «Не ссы – не видно». Потом только доходило, что в основе этих словесных шедевров лежали обычные «разводить антимонии» и «ни зги не видно», а богохульственное «почить в лавре» каким-то таинственным образом произросло в башке Шламбаума от невинного «почивать на лаврах».
   Тут как раз в кабинет заглянул распустивший обессиленных от ужаса курсантов для передышки Шламбаум с черной папкой в руках и озабоченно доложил:
   – Товарищ капитан, я вот по вашему прямому указу рассмотрел заявление гражданина… – Шламбаум остановился и полез в папку.
   Все фамилии, кроме фамилии товарища прапорщика Хрюкова, он был не в состоянии ни запомнить, ни произнести правильно с первого раза.
   Найдя в бумагах фамилию заявителя, Шламбаум торжественно прочитал по слогам:
   – Ци-кло-по-па-ре-ду-ли…
   – Как-как? – не поверил даже привычный к особенностям шламбаумовской речи капитан. – А ты там ничего не напутал со своим «попаредули»?
   – Никак нет, товарищ капитан! Написано досконально и доходчиво – Циклопопаредули Христофор Наумович.
   – Ну, это другое дело, – вздохнул капитан. – Радость-то какая! Мало того, что «попаредули», так он еще Христофор. А вдобавок еще и Наумович. Интересно, кто он по национальности?
   – Тот, кто надо, тот самый и есть, – проворчал Шламбаум, чем поверг капитана в новое изнеможение.
   – Ладно, – махнул он рукой. – Вали дальше. Чего ему надо-то, басурману?
   – Да делает из мухи дерьмо! Он на предмет пропажи сторожевой собаки по кличке Будулай заявляет. Вот я и установил…
   – Погоди, Титыч, – прервал его капитан. – Не гони волну. Ты думаешь, я помню, что они все заявляют? Что там произошло-то? Изначально?
   Шламбаум уткнулся в папку и зачитал:
   – Заявление о пропаже сторожевой собаки со двора ООО «Пищевкусовая фабрика имени Емельяна Пугачева»…
   – Да-да, есть такая фабрика! Имени самого разбойника Емельки Пугачева. И что они у нас там сейчас для трудового народа изготовляют?
   Шламбаум опять зашелестел бумагами.
   – Изделия макаронные, товарищ капитан, лапши в ассортименте, напитки безалкогольные, настойки горькие, печенье и… Написано – куськусь какой-то. Наверное, ошибочно.
   – Ну, да, конечно, выпил горькую и кускусом закусил! – мечтательно сказал Мурлатов. – Как же я забыл?! А все почему? А все потому, что давно на фабрику эту не заглядывал, не проверял, что там да как, нет ли какой опасности. А надо бы! Вот, Титыч, директор нас и позабыл…
   – Молчит, как рыба об лед, товарищ капитан!
   – Не то худо, что молчит, а то, что совсем не пользует нас своим вниманием и почтением!
   – Днем с вином его не сыщешь!
   – Вот-вот… Нет чтобы к празднику горькую да кускус подослать, понимаешь! Куда там!
   – А куськусь этот с чем едят, товарищ капитан? – поинтересовался Шламбаум. – Или его пить надо? Или как?
   – Да с чем хочешь, с тем и ешь! Блюдо это такое заморское, Титыч. Харч богов! Заветный плод!
   – Ишь ты, – потряс головой Шламбаум. – Кусай, значит, не хочу… Вот куськусь от этого и получается.
   – Ладно, мы еще с этим Емелькой Пугачевым разберемся, – лениво погрозил куда-то в пылающее зноем пространство Мурлатов. – Он к нам сам с этим кускусом на карачках приползет и будет умолять, чтобы мы его попробовали. В общем, как ты выражаешься, дело пахнет апельсином!
   – Да я что, я не против. Куськусь так куськусь! С казенкой и он сгодится.
   – Так что ты там Наумычу ответить решил? По поводу пропажи его шелудивого Будулая?
   – Ну, как положено, постановление вынес… Лейтенант милиции Кардупа А.Т., это я, значит…
   – Ну, будем знакомы, значит, – рассмеялся Мурлатов. – А то я не знал, что это ты!
   Шламбаум, захваченный чтением важной бумаги, на шутку даже ухом не повел.
   – Лейтенант милиции Кардупа А.Т. рассмотрел материалы по заявлению и установил… Поздно ночью неустановленное лицо унесло с неустановленной целью проловку со двора ООО «Пищевкусовая фабрика имени Емельяна Пугачева», на которой с помощью цепи, вдетой разными концами на проловку и ошейник, сторожевая собака по кличке Будулай и содержалась…
   Чем дальше зачитывал проект постановления Шламбаум, тем в бо́льшую задумчивую расслабленность погружался капитан Мурлатов. Лицо его обрело выражение, с каким нераскаявшиеся мученики за свои убеждения восходят на костер.
   – Очевидцев данного происшествия установить не удалось, – с интонациями прославленного диктора Левитана провозгласил Шламбаум, потея от усердия. – Сами охранники, в их рядах и заявитель Циклопопаредули Х.Н., ничего толком пояснить не могут. Следственными действиями установлено…
   – Проверкой, Титыч, какие там к чертовой бабушке следственные действия! Обычная проверка.
   Шламбаум, которому ужасно нравилось серьезное выражение «следственные действия», недовольно помолчал и продолжил чтение:
   – …установлено, что в заборе данного ООО имеется проем треугольной формы, через который собака могла уйти. При опросе соседей они поясняют, что гавканья собаки не слышали, кто мог тащить собаку, они не знают, в пропаже никого не подозревают. Однако установлено, что вокруг данного ООО крутится много бездомных сук. Так что означенного Будулая могла увести сучка для продолжения собачьего рода. Поэтому есть все основания предполагать, что у сучки на данный момент случилась течка.
   – О Господи! – бессильно воззвал Мурлатов к небесам. – Зачти мне все это, когда предстану пред тобой!
   – Полагаясь на вышеуказанное и руководствуясь статьей 5 УПК, постановлено… – неумолимо продолжал Шламбаум. – Пункт первый. В возбуждении уголовного дела отказать. Пункт второй. Копию настоящего постановления направить прокурору города Лихоманск… И дальше подпись моя, товарищ капитан…
   В кабинете на какое-то время повисла тишина. Шламбаум смотрел перед собой взором маршала, принимающего победный парад, и промокал кирпичного цвета лицо мокрым, хоть выжимай, носовым платком бурого цвета.
   Мурлатову, глядевшему на Шламбаума с грустью учителя, мечущего бисер перед поросятами, тут же вспомнилась частушка незабываемых времен обучения в Высшей школе милиции:
 
У Ивана Кузьмича
Морда просит кирпича.
Не горюй, Иван Кузьмич,
Мы найдем тебе кирпич.
 
   Но долго сердиться на Шламбаума он не мог, сколько ни пытался. Поэтому только вздохнул.
   – То есть нашего доблестного пса Будулая увела через треугольный проем в заборе неустановленная сучка, у которой, есть подозрения, на данный момент случилась течка… Так ты формулируешь?
   – Точно так, товарищ капитан. Я все обследовал самолично.
   – Прямо какой-то замордованный круг, – вспомнил Мурлатов еще одно крылатое выражение Шламбаума. – И копию данного донесения я за своей подписью должен представить в прокуратуру самому Тузу, у которого это заявление на контроле?
   – А что ж, мне ему с Будулаем заочную ставку устраивать?
   – Боже упаси! Просто я представляю доброе лицо Туза, когда он будет читать документ про сучку с течкой и Христофора Наумовича Циклопопаредули, – задумчиво сказал Мурлатов.
   – Документ как документ, – с обидой пробормотал Шламбаум. – Придраться не к чему.
   – Ну как же! Раз ты его писал, к чему же здесь придерешься?! Но вот скажи мне тогда, а кто же «проловку», на которой твой Будулай содержался, до его исчезновения упер? И с какой целью?
   Шламбаум снова погрузился в бумаги.
   – Неустановленное лицо с неустановленной целью, – наконец доложил он.
   – Вот видишь, а ты говоришь, досконально установил…
   – И установил, – непреклонно уперся Шламбаум. – У них там на фабрике полный Содом с геморроем! Все насквозь прут. С пустыми руками никто с работы не уходит. У них это западло считается – рука руку знает. Вот и проловку уперли или по привычке, или чтобы в огороде что-то починить. Машину к забору подогнали, проловку перекинули и сразу по соше погнали…
   Шламбаума Мурлатов заприметил, когда тот еще служил в ГАИ. Он брал взятки, как и все гаишники, но брал как-то по-человечески. Во-первых, радостно, как ребенок принимает подарки. А во-вторых, не из жадности, а согласно убеждениям. Убежден же он был в том, что все дают ему по собственной воле и что так заведено испокон века. А раз сами дают, значит, уважают, так зачем людей обижать? И брал он по совести, не грабя, причем свой принцип излагал так: «Мне лишнего не надо, лишнее можете себе оставить. А валять дураков – не грех, а благое дело. Так что держи карман в ширину!»
   Мурлатов наметанным глазом сразу оценил, что Шламбаум, при всей своей детской привязанности к поборам, человек неиспорченный и верный, которого удобно иметь под рукой. И когда тот попал в беду – его напоили текилой с солью до полусмерти какие-то бугаи из новых русских, которых он доверчиво остановил, и бросили на дороге, сняв, для смеха, с него форму, – Мурлатов взял его к себе. Мало того, умудрился сделать его в перестроечной суматохе лейтенантом. С тех пор Шламбаум, никогда и не мечтавший об офицерской должности, был верен ему как пес хозяину. Глядя на Шламбаума, который и в новом чине быстро наладился регулярно принимать подарки в виде «обусловленной вежливости», капитан часто вспоминал слова Петра I, сказанные царем-реформатором в адрес полицейского ведомства: сию собаку я создал, сама себя она и прокормит.
   – Ладно, Титыч, ты бумагу мне оставь, я подчищу ее малость. А то ведь сам Туз ее читать будет, а ругаться с ним по мелочам нам ни к чему, – сказал капитан. – Там у него в прокуратуре новый работник объявился, ничего о нем не слышал?
   – Только видел. Дробненький какой-то! Негде пробку вставить. Только в подметки годится.
   – Ишь ты, храбрый какой! Худенькие – они знаешь какие жилистые бывают!.. Так что ты там поузнавай, что он да как. Нам надо держать руку на пульсе прокуратуры! – хохотнул Мурлатов.
 
   Вот в такой ситуации несколько лет назад Герард Гаврилович и приступил к службе. Поначалу как молодого сотрудника его окунули в загадочный мир жалоб, доносов и прочих невообразимых документов, которыми была завалена районная прокуратура. К тому же помощник Туза был в отпуске, и Гонсо пришлось исполнять и его обязанности.
   По наследству ему достался чудный документ по делу, суть которого излагалась в следующем послании:
   Гор. Лихоманск
   Гражданке Грамотешкиной А.А.,
   проживающей по адресу: ул. Чистые Грязи, д. 17
 
   Уважаемая Анжелика Афиногеновна!
   По поручению прокурора района мною была проведена проверка по сути Вашего письма, присланного на его адрес.
   Ваше письмо, присланное по поводу оказания Вам помощи – убедить гр-на Борисенок П.А., ныне работающего директором спецбазы, в необходимости совместного проживания с Вами, безусловно, заслуживает внимания.
   Встреча сотрудника прокуратуры в моем лице с гр-ном Борисенок П.А. состоялась. При беседе о его чувствах к Вам выяснилось, что такие чувства он отрицает. И не признает родную дочь, несмотря на то, что суд присудил с него алименты в Вашу сторону.
   Ваше письмо в прокуратуру, конечно, очень трогательное, из него понятны Ваша любовь, нежные отношения с гр-ном Борисенок при первых встречах. Поэтому ныне можно только посочувствовать Вам и пожалеть. Но все это, если было на самом деле, теперь стало только грезами. Вам, как я понимаю, хорошо известны мужчины. Увы, они эгоистичны, многое говорят, а на деле мало выполняют.
   Вам, еще молодой женщине, у которой все впереди, надо всегда помнить стихотворение писателя Писемского, который писал:
 
Ты молода и все хохочешь,
В головке бродит ветерок,
Но если мужу ты не веришь,
Не верь мужчинам, мой дружок!
 
   Но Вы его забыли или не знали. И Вы поверили не мужу даже, а постороннему мужчине, с которым не регистрировались, который только и жаждал Вашего тела, как ворон крови. Вы поверили, а теперь все ушло…
   В своем письме Вы спрашиваете: Могу уверить, прокурор района смотрит в нужную сторону, но во все дырки он заглянуть не может. Тем более Вы с гр-ном Борисенок официально не зарегистрировались.
   Сообщите, получаете ли Вы алименты с гр-на Борисенок. Если не получаете, сообщите, где находится исполнительный лист. Вышлите его в прокуратуру, и мы примем меры к взысканию всех причитающихся Вам сумм. Но станете ли Вы от этого более счастливой?
   С почтением к Вам
   помощник прокурора района,
   юрист I класса
   Т.Р. Греховодников
   Надо честно сказать, письмо помощника прокурора Греховодникова произвело на Герарда Гавриловича сильное впечатление. Конечно, написано оно было не совсем на русском языке, и отсылать его на официальном бланке прокуратуры не было никакой возможности, но Герард Гаврилович увидел в нем главное – неравнодушное отношение к своим обязанностям. И желание не сковывать себя строгими служебными рамками, подходить к работе творчески. Правда, у него возникли сомнения по поводу стихов писателя Писемского, но сути дела это не меняло. Видимо, в прокуратуре под руководством Туза было принято работать не формально и, что называется, «с огоньком».
   Следующим документом в папке, оставленной отпускником, была копия частного определения городского суда, направленная в прокуратуру. Герард Гаврилович, учившийся добросовестно и даже с рвением, тут же напомнил себе, что частное определение, кроме всего прочего, обращает внимание соответствующих инстанций или должностных лиц на установленные при рассмотрении дела факты нарушения закона, способствовавшие совершению преступления и требующие принятия соответствующих мер…
   ЧАСТНОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ
   Заведующий производством столовой № 2 районной Потребкооперации Железков Ю.Г. в мае месяце текущего года вступил в сожительство с пом. шеф-повара Пристяжнюк Е.З. Причем первое время сожительство это проходило непосредственно в помещении столовой, а впоследствии с наступлением летнего тепла и жары в холодной кладовой, где хранятся продукты приготовления пищи, что является не только крайне антисанитарным, но и выходит за рамки культурного обслуживания потребителей.
   Данные факты достоверно установлены судебным следствием, хотя Железков Ю.Г. это и отрицает. Суд считает, что Железков Ю.Г. после такой компрометации пищевых органов Потребкооперации и себя лично как повара должен понести заслуженное наказание и не может в дальнейшем работать в этой должности. Гражданке Пристяжнюк Е.З., не устоявшей на рабочем месте перед его домогательствами, должно быть указано на неполное служебное соответствие.
   «Экие тут у них страсти кипят на каждом шагу», – подумал Герард Гаврилович. И даже зачем-то попытался представить себе гражданку Пристяжнюк Е.Г. Интересно, молодая она или уже в зрелом возрасте?
   Наверное, полная блондинка в белом халате, лопающемся на пышных бедрах…