Звягинцев Василий. Одиссей покидает Итаку. Гамбит бубновой дамы

очень вам интересно побеседовать будет... - и чему-то вдруг улыбнулся.
Альба, к собственному удивлению, очень хорошо начала понимать язык и
речь Новикова, может быть, не столько даже по смыслу, как эмоционально. Ей
больше не мешала даже его чудовищная небрежность синтаксиса, манера обрывать
фразы в самых неожиданных местах, заменять осмысленные обороты иносказаниями
и идиомами, пристрастие к жаргонным словечкам. Ей даже стал правиться этот
энергичный и раскованный стиль. Она, по молодости, еще не понимала, в чем
тут дело.
Но она уловила во взгляде Новикова легкую грусть и словно бы
снисходительное сожаление. Как будто он действительно был старше нее на эти
триста лет.
- Скажи, Альба, а пришельцы со звезд вам когда-нибудь встречались?
Она удивилась этому вопросу, так выпадавшему из строя их беседы.
- Нет. Сколько мы летаем, а миров с разумной жизнью не обнаружили. А
почему ты спросил именно об этом?
- Да так. Чего-то, похоже, я не понимаю. Или мир еще более сложен, чем
нам кажется...
Его слова прозвучали так, будто и о мире он знает гораздо больше нее.
Хотя такое предположение выглядело бы более чем абсурдно. Но она не
удивилась. Была в этом просто еще одна тайна.
- Объясни мне, Андрей, как же все-таки вы оказались здесь раньше нас, и
почему нам неизвестно о межзвездных путешествиях в двадцатом веке?
- Меня это как раз и занимает... Почему вам неизвестно. Есть одно
предположение, лежит на поверхности, но настолько оно неприятно, что и
думать об этом варианте не хочется. Второй вариант лучше, но ненамного. Вот
завтра появится здесь еще один товарищ, тогда рассмотрим мы эту проблему
квалифицированно. А как мы оказались здесь... - Он вновь набил трубку
волокнистым табаком из жестяной банки, отпил глоток кофе. - История эта
достаточно длинная и запутанная. Сразу и не расскажешь. Но, похоже, главную
роль сыграл тут один мой знакомый. Молодой человек, который слишком
предупредителен по отношению к красивым женщинам и ни в чем не может им
отказать. Даже в том случае, когда их желания выглядят по меньшей мере
странно...

1. СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ СЮЖЕТ С ВАРИАЦИЯМИ

...Когда мне не работается - а в тот день был именно такой случай, я
обычно беру свой "Салют", заряженный цветной пленкой, и иду в город. Хожу по
улицам, иногда снимаю кое-что, а в основном просто смотрю по сторонам.
"Изучаю жизнь". Всего два слова, но они подводят под мое безделье мощную
теоретическую базу, и совесть успокаивается.
В таких многочасовых, безо всякой цели и плана прогулках иногда
возникает пронзительное ощущение, что вот-вот произойдет нечто, для меня
очень важное, или даже происходит уже, но не здесь, а в другом месте, может
быть - за ближайшим углом. Я охотно поддаюсь этой иллюзии и начинаю кружить
по улицам, беспорядочно меняя маршрут, напряженно всматриваясь и
вслушиваясь, чтобы не пропустить, выражаясь высоким слогом, знака судьбы.
Но в этот раз никакие предчувствия меня не посещали - это точно, и не
пели для меня незримые трубы.
Просто когда я спускался вниз по Кузнецкому мосту, щурясь от летящей в
глаза влажной мороси, из туманной мглы вдруг возникло женское лицо,
возникло, как из коричневатой мути проявителя выплывает контрастное и сочное
изображение, более реальное, чем сама реальность.
Я даже не сумел как следует рассмотреть это лицо, а тем более понять,
что заставило меня его увидеть, выделить мгновенно из спешащей навстречу
многотысячной безликой толпы, задержать шаг, обернуться вслед.
Но она уже слилась с общей массой, вновь растворилась в тумане.
Лет десять-пятнадцать назад я, наверное, попытался бы догнать ее,
заговорить, просто рассмотреть поближе, но сейчас такие вещи делать уже не
принято. Тем более - среди моих ровесников.
Кажется, почти до Петровки я еще помнил ее, думал о ней и о том,
сколько таких единственных лиц мы видим каждый день и не замечаем, а потом
переключился на что-то другое и, вполне возможно, никогда больше не вспомнил
бы об этой встрече.
Если бы через два примерно часа я не увидел эту женщину снова. На углу
Арбата и Староконюшенного переулка, напротив Вахтанговского театра. Без
всякой связи с предыдущим я зацепился взглядом за высокую и тонкую фигуру,
словно нарисованную смелым и быстрым мазком.
Она стояла - руки в карманах длинного кожаного пальто - и, чуть закинув
голову, рассматривала что-то на фасаде углового дома. Я почти поравнялся с
ней, женщина медленно повернулась, и я понял, что это - она, и что не
заметить и не запомнить ее даже среди миллионов было нельзя. Такое врезается
в память, как пуля в дерево - глубоко и навсегда.
Черты, слишком правильные, чтобы быть обычными на наших улицах, взгляд
удлиненных, тревожных глаз из-под полей шляпы, резко очерченные, чуть
приоткрытые губы. И еще что-то, чего не передашь словами. Она выглядела бы
лет на двадцать пять, если бы не этот взгляд, не выражение лица. Сердце мое
пропустило такт, я уже почти готов был подойти к ней, заговорить о чем
угодно, как умел в свое время, но тут она скользнула по мне совершенно
безразличными, даже невидящими глазами, и это был словно отстраняющий жест.
И я вновь прошел мимо.
На секунду мне стало очень грустно, что она ждет не меня и что,
пожалуй, мой поезд вообще ушел: никогда больше меня не будут с нетерпением
ждать такие вот загадочные красавицы; но сразу же эта жалость к себе
стерлась ощущением неоформленной пока тревоги. Таежный, скажем, житель по
неуловимым приметам, по малейшим изменениям привычной обстановки может
почувствовать приближение опасности. Так и я, выросший в каменных лабиринтах
необъятного города, полжизни пытающийся выразить его душу на холсте и
бумаге, сразу уловил - кожей, подсознанием - какое-то нарушение привычной
среды, законов, действующих в этом городе. Один из этих законов гласит, что
дважды случайно встретиться в Москве нельзя, практически невозможно. Этот
закон не распространяется только на специфические социальные группы:
соседей, сослуживцев и приезжих, разыскивающих в магазинах самоклеющуюся
пленку "под дерево". Ни к одной из этих категорий нас с незнакомкой отнести
было нельзя. Но уровня тревоги не хватило до критической массы, и через
определенное число шагов я вновь забыл о прекрасной даме и тем самым получил
еще несколько безмятежных часов. Как оказалось потом - последних в моей
нынешней жизни.
Уходившись по улицам до чугунной тяжести в ногах, сделав десяток
снимков для возможного "осеннего цикла", решив еще кое-какие дела, я
возвращался домой.
К вечеру прояснилось, мелкий пылевидный дождь прекратился, но зато
поднялся холодный пронзительный ветер. Мокрые деревья Тверского бульвара
размахивали голыми черными ветками на фоне лимонно-багровой полосы закатного
неба выше которой громоздились рыхлые сине-черные тучи. Прекрасный и
тревожный закат, от него делалось холодно и тоскливо на сердце, в то же
время и глаз не оторвать. Хотя рисовать бы я его не стал, на холсте он
покажется безвкусным, нарочитым.
Я шел от Никитских ворот, бульвар был пуст, словно крепнущий ветер
выдул с него вместе с туманом и случайных прохожих. И когда в далекой
перспективе возникла одинокая черная фигура, я понял, что это опять она,
понял раньше, чем смог ее рассмотреть, и вновь ощутил острое чувство
опасности и тревоги. Но не удивился. Словно весь день готовился к этой
третьей встрече. Невозможной, как выигрыш прижизненного издания Гомера по
книжной лотерее, и в то же время неизбежной.
Если даже предположить, что незнакомка сама ищет встречи со мной, как
она могла знать, что я буду проходить именно здесь и сейчас? Я ведь сам
этого не знал пять минут назад, мой путь был вполне произвольным и я мог
свернуть в любой переулок, по которому к дому гораздо ближе. И она ведь не
за мной шла, она и сейчас, и раньше шла мне навстречу.
Все это я успел подумать, пока мы сближались.
Женщина шла не спеша, поднятый воротник пальто слегка спасал ее от
ветра. В черной гамме ее одежды выделялось единственное яркое пятно -
бело-сине-красный шарф на шее. Она шла, опустив голову, словно погруженная в
свои мысли, и было в нашем неторопливом сближении нечто от Кафки или же от
Антониони - не знаю.
Я невольно все замедлял и замедлял шаг, зачем-то вытащил отсыревшую
пачку сигарет, стал прикуривать, заслоняя зажигалку от ветра ладонями и
искоса, словно персонаж шпионского фильма, осматриваясь. Наверное, со
стороны, если б кому оценить, выглядел я смешно. Почувствовав это, я словно
стряхнул с себя детективно-мистическую паутину. Все снова стало реальным.
Сумеречный свет, пустынный бульвар, одинокая женщина в черном, ветер,
отражения в мокром асфальте...
До предполагаемой точки нашей встречи оставалось метров двадцать, и тут
она резко свернула влево, пересекла бульвар и, ни разу не взглянув в мою
сторону и не обернувшись, вошла в двери художественного салона на углу.
Признаться, давно я не чувствовал себя так глупо...
Но в салон-то я зайти имею право в любом случае, тем более, что здесь
выставлена на продажу одна моя работа и я, может быть, давно намеревался
узнать, как она..
Женщина стояла возле моей акварели, и я услышал, как она спрашивает у
зав секцией:
- А нет ли у вас других работ этого автора?
- Отчего же нет, - сказал я, подходя. - А что именно вас интересует?
В каком-то метре от себя я увидел ее глаза, уловил запах совершенно мне
незнакомых духов, и хоть голова у меня слегка закружилась, я за короткие
мгновения прочел в бездонно фиолетовых глазах, что она меня великолепно
знает, но согласна принять мои условия игры.
И несколько минут мы с ней говорили так, будто она действительно
приняла меня за товароведа или, допустим даже, директора. Выяснилось, что
она неплохо для любителя разбирается в живописи, знает мои работы и, в
частности, мечтала бы приобрести одну из ранних картин цикла "Московские
дожди".
Не скрою, столь глубокое знание моих произведений польстило бы и
безотносительно к внешним данным ценительницы, но сейчас я был деморализован
полностью, окончательно, и меня можно было брать голыми руками.
- Думаю, это можно будет устроить, - слегка поклонившись, сказал я. -
Но придется совершить небольшую прогулку. До мастерской. Тут совсем рядом, -
я назвал себя.
Она столь искренне удивилась и обрадовалась, что я мгновенно и почти
окончательно забыл все свои сомнения и тревоги. Что там говорить о
вероятностях? Не зря сказано: "Все будет так, как должно быть. Даже если
будет иначе".
Некоторое время мы шли молча. Потом она сказала:
- Я вижу, вы уже догадались?
- Простите, о чем? Разве о том, что наша встреча сегодня не случайна?
- Хотя бы. Это совсем не мало... Вы очень наблюдательны.
- Профессия такая.
- Да, конечно... Ваши работы мне очень нравятся, и я давно искала
подходящего случая, чтобы познакомиться с вами. Сегодня этот случай
представился.
Я вновь и несколько иначе посмотрел на нее. Увидел исхлестанное ветром
лицо, подрагивающие от холода губы и представил, как она устала, если
повторила весь мой сегодняшний маршрут. Пять часов на ногах, да еще на
каблуках. У меня и то ноги как не свои, а ей каково? Да... И все это - из-за
святой любви к моему творчеству? Лестно, куда как лестно... А я ведь далеко
не Пикассо и не Модильяни, да и за теми, насколько я знаю, поклонницы по
улицам не бегали. Среди художников и их ценителей это как-то не принято.
...Мы, наконец, пришли, поднялись по темной лестнице в мезонин
донаполеоновского еще особняка, притаившегося позади многоэтажных домов на
Пушкинской, где мне в свое время неким чудом удалось устроить мастерскую.
Толстые каменные стены и сплошная дубовая дверь надежно отделили нас от
внешнего мира с его непогодой и проблемами. Что интересно - полжизни я
провожу на улицах, а уверенно и раскованно чувствую себя только как следует
от этих улиц отгородившись.
Я помог незнакомке, которую, по ее словам, звали Ириной Владимировной,
снять пальто. Невероятно, но если бы пришла в голову идея изобразить
идеальную, в моем понимании, женщину, я вряд ли придумал бы что-нибудь иное.
Ефремову бы, Ивану Антоновичу, на нее полюбоваться - для подтверждения его
теорий... С полчаса она знакомилась с моими работами, и живописными, и
фотографическими, а я в это время готовил кофе и легкий ужин, и думал, что
мне, кажется, наконец, повезло, и если я не буду дураком, то этот шанс не
упущу.
Когда я вернулся, она сидела в кресле у камина. (Камин появился у меня
не как дань моде - он был в этом доме всегда).
- Посмотрели? - стараясь казаться светски-небрежным, спросил я,
разливая кофе.
- Да. И нашла то, что хотела... - Она показала на старый колет, где я
когда-то изобразил перспективу Столешникова переулка, затянутого сеткой
дождя.
- Вот эта пепельная гамма, ощущение печали и одиночества... Вы как-то
выставляли ее в Манеже.
- Да, было... - Мне понравилось, что она уловила мое тогдашнее
настроение. Значит, мы с ней похоже воспринимаем мир.
- Сколько это будет стоить?
- Ну, вообще-то я с рук не торгую, да и не положено это. Вот если вы
согласитесь принять в подарок... При условии, что сегодня - не последняя
наша встреча.
Она не стала отказываться, манерничать, а спокойно и серьезно
посмотрела мне прямо в глаза - как там, в салоне.
- Что ж, это я, пожалуй, могу вам обещать. А кстати, что вы вообще обо
мне сейчас думаете?
- Не хочу показаться банальным. Вам, наверное, и так говорят достаточно
комплиментов...
Она посмотрела на меня внимательно, понимающе и словно даже жалеючи. С
таким выражением хорошо похоронки вручать.
- Вы наблюдательный, умный человек, с большой выдержкой, крепкими
нервами...
Я сделал попытку встать и, поклонившись, звякнуть шпорами. Ирина
остановила меня коротким жестом. В смысле, мол, - брось дурака валять.
- Но сможете ли вы спокойно выслушать то, что я сейчас скажу... - В ее
тоне не было вопроса, она, скорее, размышляла вслух.
- Смогу, - твердо сказал я, закуривая. Близких родственников, за
которых можно тревожиться, у меня нет, а лично меня испугать трудно. Я был
готов к чему угодно, но, так сказать, в привычных рамках. В любви она сейчас
объясняться явно не будет, следовательно... Она вполне могла представиться
сотрудницей иностранного посольства, любой разведки мира, на худой конец -
какой-нибудь мафии по делам искусства... Предложить мне подписать
коллективный протест против чего угодно или наладить массовое производство
"подлинников" Сальвадора Дали или Шишкина. До сих пор ко мне с такими
предложениями как-то не обращались, но ведь могут и начать?!
- Даже если я скажу, что говорю с вами по поручению внеземной
цивилизации?
"Ого! - подумал я, - жаль. А с виду выглядишь вполне нормальной..." Но
взятый ранее тон даже в этой ситуации обязывал, и я кивнул:
- Отчего же нет?
Я был разочарован, даже шокирован. Такой поворот сюжета не
соответствовал ее облику. Даже сумасшедшие должны подчиняться определенным
правилам. Так сказать единству формы и содержания. А она - не
соответствовала. Я знавал ее единомышленников. Один все свободное время
посвящал сбору фактов об НЛО, выступал с лекциями, метался по конгрессам
соответствующего уровня и агрессивно вербовал неофитов в общество
покровительства пришельцам, другой, повредившись на индийской философии, с
21 по 23 часа ежедневно медитировал в Измайловском парке в целях приобщения
к Шамбале. Но и тот и другой в моих глазах заведомо были жертвами
чрезмерного распространения всеобщей грамотности, Ирина же такого
впечатления никак не производила.
Впрочем, почему это должно меня волновать? Мало ли кто как с ума
сходит? Если за знакомство с такой женщиной нужно прикинуться дураком -
отчего бы и нет? Я уже понял, что готов согласиться даже на обращение в
ислам, если потребуется.
По-моему, она испытала даже некоторое разочарование от моей
покладистости, как человек, у которого слишком легко удался тщательно
подготовленный розыгрыш.
- И вы так спокойно это воспринимаете?
- А вы ждали, что я в ужасе полезу под стол, начну творить крестное
знамение или хотя бы закричу: "Нет! Никогда!"? Что вас удивляет? Точка
зрения Джордано Бруно у нас признана официально, сомневаться в ней только
товарищу Шкловскому позволительно, для остальных же - как бы дурной тон.
Обскурантизм как бы. Люди посерьезней меня симпозиумы устраивают по
проблемам контакта. Меня другое смущает. Какая причина заставила уважаемых
пришельцев уведомить именно меня о своем прибытии, да еще столь приятным
способом? Надеюсь, вы занимаете достаточно высокое положение и уполномочены
вести переговоры? Правда я, к моему глубокому сожалению, к встрече не готов.
Не облечен, а также не знаком с этикетом и протоколом...
Сказал я все это и испугался, что переиграл. Возьмет, обидится и уйдет.
Кого попроще искать.
- Не надо, Алексей. Этот тон вам не к лицу. А причина есть, как ни
странно. Я сама в свое время задавала этот же вопрос. Можете себе
представить: с точки зрения инопланетного разума мы с вами - наиболее
подходящие объекты для контакта и выполнения некоей миссии...
- Как это для нас с вами ни лестно - не могу. Но допускаю.
- Странный вы, - вздохнула Ирина. - "Не могу, но допускаю". Надо же...
- А чего тут странного? Очень просто. Основание верить в свою
исключительность среди пяти миллиардов землян у меня, при всем самоуважении,
нет. Но если контакт все же должен осуществляться на индивидуальном уровне,
то отчего не допустить, что субъектами, а равно объектами такового можем
быть и мы с вами? Как и любой другой, произвольно выбранный индивид.
- Да... Логика у вас...
- Логика вполне простая. Но в обычной жизни люди предпочитают, вполне
бессознательно, заменять логику эмоциями, стереотипами, так называемым
здравым смыслом, и попытки кого-то к действительно логическому мышлению или,
упаси бог, поведению, воспринимаются окружающими как странность и даже
вызов. Стройные логически рассуждения любят также называть демагогией. Те,
кто знает это слово. Но суть сейчас не в этом. Если я избран, то хотелось бы
знать, чем же пришельцы руководствовались?
- Видите ли, в строгом смысле их нельзя назвать пришельцами. На Земле
они физически не присутствуют.
- Да? А где же они? На орбитальном корабле? На базе в поясе астероидов?
На комете Галлея?
- Нет. Тут совсем другое. В вашем понимании они... вообще не
существуют.
"Тоже хорошо, - подумал я. - Но крайней мере, неординарно".
Поскольку я уже решил любым путем продолжить столь неожиданное и в
высшей степени интригующее знакомство, мне оставалось только играть в ее
игру и по ее правилам. А в них еще предстояло разобраться, не давая ей
оснований усомниться в моей искренности и лояльности. Когда тебе под сорок,
такими подарками судьбы не разбрасываются. Это в юности я мог на предложение
нравившейся мне девушки пойти в кино ответить, что этот фильм уже видел...
- Знаете, Ирина Владимировна, давайте так: вы мне все расскажете
подробно, с самого начала, а то я не силен в теории. Как говорил Козьма
Прутков: "Многие вещи нам непонятны не от того, что наши понятия слабы, а от
того, что сии вещи не входят в круг наших понятий".
- Ну, если вы так считаете и располагаете достаточным временем...
- Неограниченным! - без тени лицемерия воскликнул я. Но про себя
добавил: лишь бы не оказаться в положении супруга Шехерезады... А в глазах
Ирины вдруг, как мне показалось, промелькнуло нечто очень похожее на плохо
скрываемую иронию.
Я сейчас, разумеется, не в состоянии более или менее связно пересказать
все, что она мне говорила этим долгим вечером. И потому, что заведомо