Такой же фонарь имелся и у Кирсанова. Он не стал демонстрировать старому моряку ноктовизор. Незачем ему о таких вещах знать. Вдобавок пусть проникнется ощущением собственной значимости в выпавшем ему деле. Устроившись на передней банке, прикрытый сзади Давыдовым и Эльснером, вооруженными автоматами, он настроил прибор и приказал боцману начать движение.
Слаженно работая веслами, без плеска и скрипа уключин, матросы за полчаса подогнали вельбот почти вплотную к началу прибойной полосы. Стал слышен шум набегающих на галечный пляж волн и громкий перестук камней.
Навигационные огни «Царицы» едва виднелись в затягивающей горизонт дымке испарений, но вспышки фонаря различались хорошо.
– Теперь посветите немного, ваше благородие, – попросил с кормы боцман. – Какая там высота волны?
– Не стоит. Я в темноте как кошка вижу, – отозвался Кирсанов. – Держи руль прямо: берег чистый, и волна с аршин, не больше. Еще с десяток гребков – и суши весла. Сама вынесет.
Так и получилось. Вельбот скрежетнул килем о дно, очередная волна слегка приподняла его и подтолкнула вперед, за урез воды, больше чем на половину корпуса. Матросы и Кирсанов с офицерами спрыгнули на берег и рывком выдернули плавсредство на сушу целиком.
– Тихо! – поднял руку жандарм. – Пару минут стоим тихо, смотрим, слушаем.
– Куда тут смотреть, – буркнул под нос один из матросов, – и не слыхать ничего, окромя прибоя…
– Тихо, – свистящим шепотом повторил Кирсанов, – а то вы у меня и увидите и услышите много интересного…
Вернувшись в годы своего детства и юности, Павел Васильевич неожиданным даже для самого себя образом начал забывать многие благоприобретенные привычки и возвращаться к исходному мировосприятию. Точно так, как инородец, получивший университетское образование в метрополии, возвратившись в родные Бомбей или Бухару, легко вспоминает прежние феодальные привычки.
Уловив хорошо знакомые нотки в его голосе, матросы замолчали. От такого «барина» и по зубам схлопотать недолго. В девятнадцатом веке фраза: «Их милость из собственных ручек набили морду» – звучала совсем не гротескно, скорее даже уважительно.
Кирсанов, бесшумно ступая по гальке, прошел метров на десять вперед, внимательно осмотрел сам пляж и склоны окружающего бухту плато. А специально настроенным аудиоселектором, отсекающим посторонние звуки и выделяющим нужные, прослушал окружающую местность в километровом радиусе. Все было чисто.
По крайней мере, ничего, намекающего на наличие поблизости живых, тем более – разумных существ, приборы не фиксировали. А как известно, бесшумных засад не бывает. Особенно в здешние, патриархальные времена. Тем не менее. Могли и здесь оказаться умельцы, ничуть не уступающие Кирсанову и штабс-капитанам в подготовке и квалификации. Это полковник усвоил из предыдущего опыта, приобретенного на службе «Андреевскому братству».
– Никита, Павел, выгружайте багаж, – распорядился он. – Я пройдусь до откоса, присмотрю место, потом просигналю. Оружие на изготовку, не курить, не разговаривать. Один наблюдает за мной, второй – за пароходом. Начали…
Бухта была выбрана весьма подходящая: с полкилометра между образующими ее мысами, чуть больше в глубину. Высота отрогов Капских гор, террасами спускающихся к морю, составляла до километра по вертикали, но от пляжа вверх вели две широкие пологие расселины, по одной из которых низвергался достаточно широкий ручей с несколькими водопадиками. Зато вторая была сухой и вполне доступной для пешеходов, лошадей или мулов.
Помигав фонариком, он приказал Давыдову и Эльснеру начать транспортировку груза, а сам двинулся вверх по распадку, присматривая место для схрона. Вскоре такое нашлось. Будто идеально для них приспособленное. Пещерка между скалами, вход окружен довольно густыми зарослями растений, похожих на плющ или хмель, глубокая и сухая, это Кирсанов почувствовал, как только вошел. Ни малейшего намека на сырость в воздухе, пахнущем песчаной пылью и немного серой. Даже удивительно вблизи океана и совсем недалекого ручья. Но это могло бы интересовать спелеологов, а полковник был практик. Он не собирался прятать здесь свое имущество на годы, за которые что угодно может случиться, а за две недели или даже месяц с прочнейшими кофрами ничего не сделается.
За полчаса кофры были уложены самым удобным образом, каждый по отдельности в трещинах и нишах, замаскированы песком и камнями. Потом и сам вход в пещеру тоже заложили крупными обломками плитняка, в изобилии валяющегося поблизости. Для полноты картины свежую стенку задрапировали зеленью, не слишком нарушив естественное расположение колючих и цепких лиан.
– Ну и слава богу, – сказал Кирсанов, когда работа была сделана. – Вы, братцы, – велел он матросам, – идите к вельботу, готовьтесь отплывать. На водку сегодня уж точно заработали. Мы вас догоним…
– Закурим, наконец? – спросил Давыдов, присев на камень и положив на колени автомат.
– Курите, – разрешил Кирсанов. Опасности теперь точно не было, раз до сих пор не проявилась. – Я почему вас задержал? Давай, Павел Карлович, пробегись наверх до самого выхода на плато, осмотри дорогу и метку там оставь подходящую, чтоб мы потом не плутали, а я сейчас сюрприз на всякий случай организую. Мало ли, кто тут лазить вздумает, из чистого любопытства…
По верхнему краю свежеуложенной стенки он натянул тонкий капроновый тросик, соединенный с чеками двух гранат осколочно-фугасного действия, спрятанных между камнями. Теперь, если кто попробует проникнуть внутрь, испытает большое недоумение. Непродолжительное, впрочем. Если это будут кафры, то выжившие сюда вряд ли вернутся на протяжении жизни ближайшего поколения, ну а если англичане… Уцелевшие, буде такие окажутся, тоже призадумаются, стоит ли лезть дальше.
– Теперь пошли, – сказал он, когда Эльснер вернулся и доложил, что дорога вполне проходимая до самой вершины плато.
– Ориентир – треугольный валун рядом с сухим деревом.
На пароход вернулись через два с небольшим часа, и капитан облегченно вздохнул. Он тоже порядочно перенервничал, что там ни говори, а операция представляла собой контрабанду в чистом виде, притом – военную, и наткнись на них англичане, неприятности грозили крупные. Вплоть до конфискации парохода и интернирования экипажа.
– Спасибо за помощь, Геннадий Арсеньевич, – пожал ему руку Кирсанов. – Угощение за мной. Прошу в каюту.
Давыдов, когда матросы под руководством боцмана закрепили на рострах вельбот, пустил по кругу фляжку с шестидесятиградусным ромом и «от себя» вручил каждому по серебряной английской кроне.[22] На эти деньги можно было с ног до головы приодеться в магазине готового платья или дня три не вылезать из хорошего паба, ни на что более не отвлекаясь.
– Но вот этого не советую, братцы, – доверительно сообщил он, когда такая идея промелькнула в дружеском разговоре, стимулированном второй очередью глотков и папиросами из портсигара штабс-капитана. Его легкий характер и два года окопной жизни на Мировой войне научили общаться с нижними чинами настолько, что в недоброй памяти марте семнадцатого его не только не убили, но и собирались избрать командиром полка. Благо, он вовремя сбежал на юг, к Корнилову. А с этими спокойными, обстоятельными и рассудительными людьми разговаривать было куда легче, чем с озлобленными солдатами, тем более что начальником он для них не был.
– За труды и правильное поведение с вами особо расплатятся, и очень хорошо, только вот прямо сейчас советую забыть обо всем, как ничего и не было. Никуда не плавали, ничего не видели и не слышали. А если кто, особо наблюдательный, что-то приметил, отвечайте, что капитан посылал глубины по курсу промерять. Карта, мол, у него ненадежная. Договорились? Тогда допивайте, что осталось, и по койкам. Часа три до побудки, не меньше.
Рассветало долго и неохотно, сырой туман, упавший после шестой склянки,[23] не пропускал солнечные лучи, и ход «Царице» капитан дал только в начале восьмого, когда видимость улучшилась до трех миль. Через два часа вдали открылся Кейптаун.
Порт и раньше был одним из самых оживленных и загруженных на всем африканском побережье, не считая, конечно, средиземноморских, но сейчас он просто поражал обилием судов всевозможных классов, грузовых и пассажирских. Вдобавок у стенок и на рейде скопилась целая эскадра боевых кораблей, от самых современных до давно устаревших, годных лишь для брандвахтенной службы. Да на этом театре, если бы не внезапные диверсии «Изумруда», боевые корабли вообще не требовались, по причине отсутствия у противника хоть каких-то морских сил.
Кроме крейсеров вдалеке слегка дымили трубами два броненосца, тоже не слишком новые, постройки начала девяностых годов. Транспорты и крейсера, имеющие видимые повреждения в корпусах и надстройках (следы недавнего боя), были пришвартованы поблизости от дока, но бурной ремонтно-восстановительной деятельности на них не отмечалось. Либо англичанам сейчас было не до того, либо просто не хватало подготовленных специалистов.
– Громадную силу собрали альбионцы, – не то уважительно, не то с насмешкой сказал Давыдов, стоя рядом с товарищами на полубаке и с искренним интересом рассматривая открывающуюся перспективу.
– Если уж «Изумруд» среди них такого шороху навел, так нашей «Валгалле» – на один зубок, – отозвался Эльснер. – Задумай господа руководители войну до победного конца, все они тут на дно и лягут. Хуже, чем наши в Порт-Артуре.
– Я бы так и сделал, – мрачно бросил Кирсанов, не отрывавший от глаз окуляров двенадцатикратного бинокля. – Подошел, расстрелял и снова ушел. Пусть потом премьеры и императоры между собой разбираются, кто и зачем…
– Позволю не согласиться, Павел Васильевич, – возразил Давыдов, неожиданно проявивший стратегический подход к вопросу. – Подобная акция, эффектная сама по себе, может вызвать совершенно неожиданные последствия в мировом масштабе. Едва ли не худшие, чем начало Мировой войны…
До причала, к которому собиралась швартоваться «Царица», было еще не меньше получаса самым малым ходом, и времени на абстрактные разговоры хватало. Когда дойдет до дела, Кирсанов праздной болтовни своим паладинам не позволит.
– И в чем же вы такие последствия видите? – спрошено было с оттенком любопытства, но и с намеком, что любой ответ будет воспринят как праздные умствования именно что строевого штабс-капитана, никак не серьезнее.
– Да вы же представьте, Павел Васильевич! Ну, расстреляет «Валгалла» с дальних дистанций весь английский флот. О стратегической пользе подобной акции спорить не буду, но вот в политическом плане! Это немедленно станет известно всему миру, подводные телеграфные кабели работают нормально. Это будет… Это будет… Ну, как падение на Землю большого метеорита…
– И что? – по-прежнему спокойно осведомился Кирсанов. Он умел себя вести и держать сообразно обстановке где угодно и с кем угодно. Всегда оставаясь самим собой. – Британский флот уничтожен неизвестно кем. Общество в ужасе, панике и ярости. На что эти чувства обратятся?
– Точнее – на кого, – вставил до того невозмутимый Эльснер.
– Это я и имею в виду, – кивнул Кирсанов. – На собственное правительство, допустившее подобное. Реального врага нет. Любая из держав от подобного обвинения легко отмажется. И будет крайне убедительна, потому что так оно и есть…
– Но если обозначится непонятная никому и угрожающая всем сила…
– Это будет лучшим из вариантов, – холодно скривился Кирсанов. – Станут не возможными никакие альянсы, поскольку никто никому отныне доверять не сможет, начнется гонка вооружений, опять же индивидуальная, прикрываемая тезисом о наличии неведомого врага, которого на самом деле все станут подозревать друг в друге. Позорно проигравшую Британию все не только перестанут уважать, все кинутся делить ее наследство… Дело в том, что подобным образом вопрос пока не стоит, а если даже и да, то не перед нами. Короче, господа, я эту тему закрываю, отвлекаться на нее можете только перед сном, если посторонние обстоятельства не помешают… – В голосе Кирсанова прозвучал оттенок, похожий на вибрацию длинной стальной полосы.
– А через двадцать минут мы пришвартуемся к берегу, и начнутся у нас совсем другие заморочки, – продолжил он «предполетный инструктаж». – Я вас прошу, Никита, уберите со своего лица печать излишней образованности и склонности к умственным упражнениям. Это не соответствует вашей легенде. Ваша ведущая черта характера – авантюризм и страсть к наживе. Вы ехали сюда, понятия не имея ни о какой войне и надеясь прилично устроиться поблизости от алмазного бизнеса. Отнюдь не копаться в шахтах, разумеется, а наняться кем-то вроде управляющего, посредника или в этом роде. Естественно, это свидетельствует о вашей наивности, но сами вы об этом не подозреваете… Считаете, что знание языка и опыт коммивояжера вам откроют все двери.
– А вам не кажется, что, узнав о войне, мы должны бы сообразить, что все предварительные планы рухнули и нам тут нечего делать, Павел Васильевич? – старательно невинным голосом спросил Эльснер. – Исходя из обычной логики – какой может быть бизнес в таких условиях?
– Так не мировая же война началась, – возразил Кирсанов. – Так себе, колониальная заварушка. В которой ты, Павел, хитрый немец, сможешь извлечь намного больше личной пользы, чем в спокойные, устоявшиеся времена. Не у нас ли сказано: «Кому война, а кому мать родна»?
– А сами-то вы, Павел Васильевич, как настроены? – спросил Эльснер. Здесь, в виду вражеской твердыни, затея представлялась ему не такой простой и однозначной, как в процессе ее подготовки.
– Соберись, барон. Смотрю на тебя и удивляюсь. Когда в Крыму высаживались, ты так не мандражил… – У жандарма начали одно за одним выскакивать слова, которых он нахватался от «старших товарищей». Что, как показалось Эльснеру, намекает на его собственное нервное напряжение, которое он старательно скрывает от подчиненных.
– Ты же из нас в самом выгодном положении. Не русский, даже не подданный Российской империи. Знакомы мы случайно, общих интересов и целей не имеем. Если и будем поддерживать какие-то связи, так только потому, что других знакомых у нас нет… Не дергайся, одним словом. Если контрразведка к нам прицепится, сдавай всех. Хитренько так, подловато. Мол, вон тот господин во Владивостоке на причале с военными моряками очень тепло прощался, так не русский ли он шпион? Про меня вообще можешь сказать, что подозреваешь в связях с шанхайским опиумным картелем. Болтай много и избыточно правдоподобно…
– Павел Васильевич, – встревоженно сказал Давыдов. – Что-то у нас предварительные наметки начинают расходиться с тем, что вы сейчас говорите…
– Знаешь, Никита, – задушевным тоном, приобняв его за плечо, ответил Кирсанов, – ты что думаешь, я совершенно железный, непробиваемый человек? Я вот тоже посмотрел картину в реальности, ваши слова послушал, и показалось мне, что игра вполне может пойти отнюдь не по нашему сценарию. Оно, конечно, век девятнадцатый – не двадцатый, и шансов у нас поболее, и запасные тузы в рукаве, а все ж может и так и так повернуться. Вот я и ввожу в схему дополнительную степень свободы…
– О чем это вы, господа, тут секретничаете? – неожиданно раздался за спиной сочный баритон всегда довольного собой человека. – Насчет поиграть в покер? Готов составить компанию. Но вы же собрались на берег здесь сойти? Или передумали?
Это подобрался к ним, бесшумно ступая мягкими туфлями, статский советник Ермолаев, Евгений Лаврентьевич, милейший человек, выслуживший на Дальнем Востоке пенсию по судебному ведомству и теперь возвращающийся в Петербург, чтобы доживать оставшиеся годы в покое и довольстве. И пенсион сам по себе неплох, и сбережения кое-какие имеются, а в случае нужды можно будет присяжным поверенным устроиться. Все ходы-выходы он знает, красноречием бог не обидел (что офицеры заметили с первых же часов знакомства), так что будущее сомнений не вызывало.
Этими и многими другими сведениями Евгений Лаврентьевич щедро делился с новыми знакомыми, за отсутствием на пароходе других достойных собеседников.
Вот и сейчас, возникнув из-за тамбура носового сходного люка, Ермолаев включился в разговор, обрывки которого уловил, приближаясь. Или подслушивал аккуратно с самого начала. Кирсанов этого не исключал.
– Да вот действительно соображаем, как нам теперь быть, в силу вновь открывшихся обстоятельств. Сходить ли на берег или продолжить путь до мест более спокойных… – ответил Павел Васильевич, не выходя из образа. – А покер так, к слову пришлось. Может, вместо серьезного дела как раз им зарабатывать придется.
– Тоже неплохое дело, если действительно туз в рукаве и шандалом по лицу получить не боитесь, – тоном знатока ответил Ермолаев. – А что вас в остальном так уж волнует? – легко переключился на следующую тему судейский. – Что вам до их войны? Призыву вы не подлежите, а до всего остального… Был бы я помоложе да не обременен семейством, ей-богу, составил бы вам компанию.
Победят англичане, присоединят к себе здоровенный кусок Африки – для налаживания единообразной власти и экономического устройства много опытных людей потребуется. Когда еще из метрополии и иных государств они сюда доберутся. А вы уже здесь. Изволили читать Салтыкова-Щедрина «Господа ташкентцы»? На новообретенных землях всегда великолепные возможности открываются. Если не зевать, конечно. Я вот тоже… Рискнул в свое время к берегам тихоокеанским отправиться, в дичь да глушь. Очень меня доброжелатели отговаривали – куда, мол, из столицы, с хорошей должности, да в дебри Уссурийского края. А в итоге я прав оказался, а не они. И выслуга шла год за три, и чины, и жалованье, и безгрешные доходы, само собой, – при этих словах он хитро усмехнулся и подмигнул. – Одним словом, не сомневайтесь, господа. Когда и ставить последний рубль ребром, как не в ваши годы?
От близкого берега, пыхтя машиной и густо дымя из высокой медной трубы, к борту направился катер с лоцманом и еще какими-то людьми на борту. «Царица» заходила в Кейптаун регулярно, шесть раз в год, и ее, как и капитана, хорошо здесь знали.
Челноков всегда швартовался без помощи лоцмана. Он дал короткий приветственный гудок, приподнял над головой фуражку и жестом показал, что в помощи не нуждается. Пароход уже двигался по инерции, которой как раз хватало, чтобы четко притереться бортом напротив пакгауза, в который предстояло сдать груз из самого Владивостока и попутных портов и принять новый, если таковой окажется. Рыжебородый офицер в синем кителе с серебряными нашивками на рукавах через рупор швартовку разрешил, но приказал до прихода специального комиссара никого на пирс не спускать.
Челноков выругался. Ну, начинается.
– А причальная партия как же? – как можно более ядовитым голосом осведомился он. – Кто троса на кнехты заведет? Не вы же? Давно я того бардака не видел, чтобы капитану велели швартоваться, на пирс не сходя! – Он тоже кричал в рупор, не выбирая выражений. Любой капитан дальнего плавания портовых крыс не уважал и не должен был уважать, кроме лоцмана, конечно, который тоже принадлежал к сословию. Но тот сегодня сидел тихо в кокпите катера, в происходящее не вмешивался. Роняя, тем самым, свое достоинство.
Слаженно работая веслами, без плеска и скрипа уключин, матросы за полчаса подогнали вельбот почти вплотную к началу прибойной полосы. Стал слышен шум набегающих на галечный пляж волн и громкий перестук камней.
Навигационные огни «Царицы» едва виднелись в затягивающей горизонт дымке испарений, но вспышки фонаря различались хорошо.
– Теперь посветите немного, ваше благородие, – попросил с кормы боцман. – Какая там высота волны?
– Не стоит. Я в темноте как кошка вижу, – отозвался Кирсанов. – Держи руль прямо: берег чистый, и волна с аршин, не больше. Еще с десяток гребков – и суши весла. Сама вынесет.
Так и получилось. Вельбот скрежетнул килем о дно, очередная волна слегка приподняла его и подтолкнула вперед, за урез воды, больше чем на половину корпуса. Матросы и Кирсанов с офицерами спрыгнули на берег и рывком выдернули плавсредство на сушу целиком.
– Тихо! – поднял руку жандарм. – Пару минут стоим тихо, смотрим, слушаем.
– Куда тут смотреть, – буркнул под нос один из матросов, – и не слыхать ничего, окромя прибоя…
– Тихо, – свистящим шепотом повторил Кирсанов, – а то вы у меня и увидите и услышите много интересного…
Вернувшись в годы своего детства и юности, Павел Васильевич неожиданным даже для самого себя образом начал забывать многие благоприобретенные привычки и возвращаться к исходному мировосприятию. Точно так, как инородец, получивший университетское образование в метрополии, возвратившись в родные Бомбей или Бухару, легко вспоминает прежние феодальные привычки.
Уловив хорошо знакомые нотки в его голосе, матросы замолчали. От такого «барина» и по зубам схлопотать недолго. В девятнадцатом веке фраза: «Их милость из собственных ручек набили морду» – звучала совсем не гротескно, скорее даже уважительно.
Кирсанов, бесшумно ступая по гальке, прошел метров на десять вперед, внимательно осмотрел сам пляж и склоны окружающего бухту плато. А специально настроенным аудиоселектором, отсекающим посторонние звуки и выделяющим нужные, прослушал окружающую местность в километровом радиусе. Все было чисто.
По крайней мере, ничего, намекающего на наличие поблизости живых, тем более – разумных существ, приборы не фиксировали. А как известно, бесшумных засад не бывает. Особенно в здешние, патриархальные времена. Тем не менее. Могли и здесь оказаться умельцы, ничуть не уступающие Кирсанову и штабс-капитанам в подготовке и квалификации. Это полковник усвоил из предыдущего опыта, приобретенного на службе «Андреевскому братству».
– Никита, Павел, выгружайте багаж, – распорядился он. – Я пройдусь до откоса, присмотрю место, потом просигналю. Оружие на изготовку, не курить, не разговаривать. Один наблюдает за мной, второй – за пароходом. Начали…
Бухта была выбрана весьма подходящая: с полкилометра между образующими ее мысами, чуть больше в глубину. Высота отрогов Капских гор, террасами спускающихся к морю, составляла до километра по вертикали, но от пляжа вверх вели две широкие пологие расселины, по одной из которых низвергался достаточно широкий ручей с несколькими водопадиками. Зато вторая была сухой и вполне доступной для пешеходов, лошадей или мулов.
Помигав фонариком, он приказал Давыдову и Эльснеру начать транспортировку груза, а сам двинулся вверх по распадку, присматривая место для схрона. Вскоре такое нашлось. Будто идеально для них приспособленное. Пещерка между скалами, вход окружен довольно густыми зарослями растений, похожих на плющ или хмель, глубокая и сухая, это Кирсанов почувствовал, как только вошел. Ни малейшего намека на сырость в воздухе, пахнущем песчаной пылью и немного серой. Даже удивительно вблизи океана и совсем недалекого ручья. Но это могло бы интересовать спелеологов, а полковник был практик. Он не собирался прятать здесь свое имущество на годы, за которые что угодно может случиться, а за две недели или даже месяц с прочнейшими кофрами ничего не сделается.
За полчаса кофры были уложены самым удобным образом, каждый по отдельности в трещинах и нишах, замаскированы песком и камнями. Потом и сам вход в пещеру тоже заложили крупными обломками плитняка, в изобилии валяющегося поблизости. Для полноты картины свежую стенку задрапировали зеленью, не слишком нарушив естественное расположение колючих и цепких лиан.
– Ну и слава богу, – сказал Кирсанов, когда работа была сделана. – Вы, братцы, – велел он матросам, – идите к вельботу, готовьтесь отплывать. На водку сегодня уж точно заработали. Мы вас догоним…
– Закурим, наконец? – спросил Давыдов, присев на камень и положив на колени автомат.
– Курите, – разрешил Кирсанов. Опасности теперь точно не было, раз до сих пор не проявилась. – Я почему вас задержал? Давай, Павел Карлович, пробегись наверх до самого выхода на плато, осмотри дорогу и метку там оставь подходящую, чтоб мы потом не плутали, а я сейчас сюрприз на всякий случай организую. Мало ли, кто тут лазить вздумает, из чистого любопытства…
По верхнему краю свежеуложенной стенки он натянул тонкий капроновый тросик, соединенный с чеками двух гранат осколочно-фугасного действия, спрятанных между камнями. Теперь, если кто попробует проникнуть внутрь, испытает большое недоумение. Непродолжительное, впрочем. Если это будут кафры, то выжившие сюда вряд ли вернутся на протяжении жизни ближайшего поколения, ну а если англичане… Уцелевшие, буде такие окажутся, тоже призадумаются, стоит ли лезть дальше.
– Теперь пошли, – сказал он, когда Эльснер вернулся и доложил, что дорога вполне проходимая до самой вершины плато.
– Ориентир – треугольный валун рядом с сухим деревом.
На пароход вернулись через два с небольшим часа, и капитан облегченно вздохнул. Он тоже порядочно перенервничал, что там ни говори, а операция представляла собой контрабанду в чистом виде, притом – военную, и наткнись на них англичане, неприятности грозили крупные. Вплоть до конфискации парохода и интернирования экипажа.
– Спасибо за помощь, Геннадий Арсеньевич, – пожал ему руку Кирсанов. – Угощение за мной. Прошу в каюту.
Давыдов, когда матросы под руководством боцмана закрепили на рострах вельбот, пустил по кругу фляжку с шестидесятиградусным ромом и «от себя» вручил каждому по серебряной английской кроне.[22] На эти деньги можно было с ног до головы приодеться в магазине готового платья или дня три не вылезать из хорошего паба, ни на что более не отвлекаясь.
– Но вот этого не советую, братцы, – доверительно сообщил он, когда такая идея промелькнула в дружеском разговоре, стимулированном второй очередью глотков и папиросами из портсигара штабс-капитана. Его легкий характер и два года окопной жизни на Мировой войне научили общаться с нижними чинами настолько, что в недоброй памяти марте семнадцатого его не только не убили, но и собирались избрать командиром полка. Благо, он вовремя сбежал на юг, к Корнилову. А с этими спокойными, обстоятельными и рассудительными людьми разговаривать было куда легче, чем с озлобленными солдатами, тем более что начальником он для них не был.
– За труды и правильное поведение с вами особо расплатятся, и очень хорошо, только вот прямо сейчас советую забыть обо всем, как ничего и не было. Никуда не плавали, ничего не видели и не слышали. А если кто, особо наблюдательный, что-то приметил, отвечайте, что капитан посылал глубины по курсу промерять. Карта, мол, у него ненадежная. Договорились? Тогда допивайте, что осталось, и по койкам. Часа три до побудки, не меньше.
Рассветало долго и неохотно, сырой туман, упавший после шестой склянки,[23] не пропускал солнечные лучи, и ход «Царице» капитан дал только в начале восьмого, когда видимость улучшилась до трех миль. Через два часа вдали открылся Кейптаун.
Порт и раньше был одним из самых оживленных и загруженных на всем африканском побережье, не считая, конечно, средиземноморских, но сейчас он просто поражал обилием судов всевозможных классов, грузовых и пассажирских. Вдобавок у стенок и на рейде скопилась целая эскадра боевых кораблей, от самых современных до давно устаревших, годных лишь для брандвахтенной службы. Да на этом театре, если бы не внезапные диверсии «Изумруда», боевые корабли вообще не требовались, по причине отсутствия у противника хоть каких-то морских сил.
Кроме крейсеров вдалеке слегка дымили трубами два броненосца, тоже не слишком новые, постройки начала девяностых годов. Транспорты и крейсера, имеющие видимые повреждения в корпусах и надстройках (следы недавнего боя), были пришвартованы поблизости от дока, но бурной ремонтно-восстановительной деятельности на них не отмечалось. Либо англичанам сейчас было не до того, либо просто не хватало подготовленных специалистов.
– Громадную силу собрали альбионцы, – не то уважительно, не то с насмешкой сказал Давыдов, стоя рядом с товарищами на полубаке и с искренним интересом рассматривая открывающуюся перспективу.
– Если уж «Изумруд» среди них такого шороху навел, так нашей «Валгалле» – на один зубок, – отозвался Эльснер. – Задумай господа руководители войну до победного конца, все они тут на дно и лягут. Хуже, чем наши в Порт-Артуре.
– Я бы так и сделал, – мрачно бросил Кирсанов, не отрывавший от глаз окуляров двенадцатикратного бинокля. – Подошел, расстрелял и снова ушел. Пусть потом премьеры и императоры между собой разбираются, кто и зачем…
– Позволю не согласиться, Павел Васильевич, – возразил Давыдов, неожиданно проявивший стратегический подход к вопросу. – Подобная акция, эффектная сама по себе, может вызвать совершенно неожиданные последствия в мировом масштабе. Едва ли не худшие, чем начало Мировой войны…
До причала, к которому собиралась швартоваться «Царица», было еще не меньше получаса самым малым ходом, и времени на абстрактные разговоры хватало. Когда дойдет до дела, Кирсанов праздной болтовни своим паладинам не позволит.
– И в чем же вы такие последствия видите? – спрошено было с оттенком любопытства, но и с намеком, что любой ответ будет воспринят как праздные умствования именно что строевого штабс-капитана, никак не серьезнее.
– Да вы же представьте, Павел Васильевич! Ну, расстреляет «Валгалла» с дальних дистанций весь английский флот. О стратегической пользе подобной акции спорить не буду, но вот в политическом плане! Это немедленно станет известно всему миру, подводные телеграфные кабели работают нормально. Это будет… Это будет… Ну, как падение на Землю большого метеорита…
– И что? – по-прежнему спокойно осведомился Кирсанов. Он умел себя вести и держать сообразно обстановке где угодно и с кем угодно. Всегда оставаясь самим собой. – Британский флот уничтожен неизвестно кем. Общество в ужасе, панике и ярости. На что эти чувства обратятся?
– Точнее – на кого, – вставил до того невозмутимый Эльснер.
– Это я и имею в виду, – кивнул Кирсанов. – На собственное правительство, допустившее подобное. Реального врага нет. Любая из держав от подобного обвинения легко отмажется. И будет крайне убедительна, потому что так оно и есть…
– Но если обозначится непонятная никому и угрожающая всем сила…
– Это будет лучшим из вариантов, – холодно скривился Кирсанов. – Станут не возможными никакие альянсы, поскольку никто никому отныне доверять не сможет, начнется гонка вооружений, опять же индивидуальная, прикрываемая тезисом о наличии неведомого врага, которого на самом деле все станут подозревать друг в друге. Позорно проигравшую Британию все не только перестанут уважать, все кинутся делить ее наследство… Дело в том, что подобным образом вопрос пока не стоит, а если даже и да, то не перед нами. Короче, господа, я эту тему закрываю, отвлекаться на нее можете только перед сном, если посторонние обстоятельства не помешают… – В голосе Кирсанова прозвучал оттенок, похожий на вибрацию длинной стальной полосы.
– А через двадцать минут мы пришвартуемся к берегу, и начнутся у нас совсем другие заморочки, – продолжил он «предполетный инструктаж». – Я вас прошу, Никита, уберите со своего лица печать излишней образованности и склонности к умственным упражнениям. Это не соответствует вашей легенде. Ваша ведущая черта характера – авантюризм и страсть к наживе. Вы ехали сюда, понятия не имея ни о какой войне и надеясь прилично устроиться поблизости от алмазного бизнеса. Отнюдь не копаться в шахтах, разумеется, а наняться кем-то вроде управляющего, посредника или в этом роде. Естественно, это свидетельствует о вашей наивности, но сами вы об этом не подозреваете… Считаете, что знание языка и опыт коммивояжера вам откроют все двери.
– А вам не кажется, что, узнав о войне, мы должны бы сообразить, что все предварительные планы рухнули и нам тут нечего делать, Павел Васильевич? – старательно невинным голосом спросил Эльснер. – Исходя из обычной логики – какой может быть бизнес в таких условиях?
– Так не мировая же война началась, – возразил Кирсанов. – Так себе, колониальная заварушка. В которой ты, Павел, хитрый немец, сможешь извлечь намного больше личной пользы, чем в спокойные, устоявшиеся времена. Не у нас ли сказано: «Кому война, а кому мать родна»?
– А сами-то вы, Павел Васильевич, как настроены? – спросил Эльснер. Здесь, в виду вражеской твердыни, затея представлялась ему не такой простой и однозначной, как в процессе ее подготовки.
– Соберись, барон. Смотрю на тебя и удивляюсь. Когда в Крыму высаживались, ты так не мандражил… – У жандарма начали одно за одним выскакивать слова, которых он нахватался от «старших товарищей». Что, как показалось Эльснеру, намекает на его собственное нервное напряжение, которое он старательно скрывает от подчиненных.
– Ты же из нас в самом выгодном положении. Не русский, даже не подданный Российской империи. Знакомы мы случайно, общих интересов и целей не имеем. Если и будем поддерживать какие-то связи, так только потому, что других знакомых у нас нет… Не дергайся, одним словом. Если контрразведка к нам прицепится, сдавай всех. Хитренько так, подловато. Мол, вон тот господин во Владивостоке на причале с военными моряками очень тепло прощался, так не русский ли он шпион? Про меня вообще можешь сказать, что подозреваешь в связях с шанхайским опиумным картелем. Болтай много и избыточно правдоподобно…
– Павел Васильевич, – встревоженно сказал Давыдов. – Что-то у нас предварительные наметки начинают расходиться с тем, что вы сейчас говорите…
– Знаешь, Никита, – задушевным тоном, приобняв его за плечо, ответил Кирсанов, – ты что думаешь, я совершенно железный, непробиваемый человек? Я вот тоже посмотрел картину в реальности, ваши слова послушал, и показалось мне, что игра вполне может пойти отнюдь не по нашему сценарию. Оно, конечно, век девятнадцатый – не двадцатый, и шансов у нас поболее, и запасные тузы в рукаве, а все ж может и так и так повернуться. Вот я и ввожу в схему дополнительную степень свободы…
– О чем это вы, господа, тут секретничаете? – неожиданно раздался за спиной сочный баритон всегда довольного собой человека. – Насчет поиграть в покер? Готов составить компанию. Но вы же собрались на берег здесь сойти? Или передумали?
Это подобрался к ним, бесшумно ступая мягкими туфлями, статский советник Ермолаев, Евгений Лаврентьевич, милейший человек, выслуживший на Дальнем Востоке пенсию по судебному ведомству и теперь возвращающийся в Петербург, чтобы доживать оставшиеся годы в покое и довольстве. И пенсион сам по себе неплох, и сбережения кое-какие имеются, а в случае нужды можно будет присяжным поверенным устроиться. Все ходы-выходы он знает, красноречием бог не обидел (что офицеры заметили с первых же часов знакомства), так что будущее сомнений не вызывало.
Этими и многими другими сведениями Евгений Лаврентьевич щедро делился с новыми знакомыми, за отсутствием на пароходе других достойных собеседников.
Вот и сейчас, возникнув из-за тамбура носового сходного люка, Ермолаев включился в разговор, обрывки которого уловил, приближаясь. Или подслушивал аккуратно с самого начала. Кирсанов этого не исключал.
– Да вот действительно соображаем, как нам теперь быть, в силу вновь открывшихся обстоятельств. Сходить ли на берег или продолжить путь до мест более спокойных… – ответил Павел Васильевич, не выходя из образа. – А покер так, к слову пришлось. Может, вместо серьезного дела как раз им зарабатывать придется.
– Тоже неплохое дело, если действительно туз в рукаве и шандалом по лицу получить не боитесь, – тоном знатока ответил Ермолаев. – А что вас в остальном так уж волнует? – легко переключился на следующую тему судейский. – Что вам до их войны? Призыву вы не подлежите, а до всего остального… Был бы я помоложе да не обременен семейством, ей-богу, составил бы вам компанию.
Победят англичане, присоединят к себе здоровенный кусок Африки – для налаживания единообразной власти и экономического устройства много опытных людей потребуется. Когда еще из метрополии и иных государств они сюда доберутся. А вы уже здесь. Изволили читать Салтыкова-Щедрина «Господа ташкентцы»? На новообретенных землях всегда великолепные возможности открываются. Если не зевать, конечно. Я вот тоже… Рискнул в свое время к берегам тихоокеанским отправиться, в дичь да глушь. Очень меня доброжелатели отговаривали – куда, мол, из столицы, с хорошей должности, да в дебри Уссурийского края. А в итоге я прав оказался, а не они. И выслуга шла год за три, и чины, и жалованье, и безгрешные доходы, само собой, – при этих словах он хитро усмехнулся и подмигнул. – Одним словом, не сомневайтесь, господа. Когда и ставить последний рубль ребром, как не в ваши годы?
От близкого берега, пыхтя машиной и густо дымя из высокой медной трубы, к борту направился катер с лоцманом и еще какими-то людьми на борту. «Царица» заходила в Кейптаун регулярно, шесть раз в год, и ее, как и капитана, хорошо здесь знали.
Челноков всегда швартовался без помощи лоцмана. Он дал короткий приветственный гудок, приподнял над головой фуражку и жестом показал, что в помощи не нуждается. Пароход уже двигался по инерции, которой как раз хватало, чтобы четко притереться бортом напротив пакгауза, в который предстояло сдать груз из самого Владивостока и попутных портов и принять новый, если таковой окажется. Рыжебородый офицер в синем кителе с серебряными нашивками на рукавах через рупор швартовку разрешил, но приказал до прихода специального комиссара никого на пирс не спускать.
Челноков выругался. Ну, начинается.
– А причальная партия как же? – как можно более ядовитым голосом осведомился он. – Кто троса на кнехты заведет? Не вы же? Давно я того бардака не видел, чтобы капитану велели швартоваться, на пирс не сходя! – Он тоже кричал в рупор, не выбирая выражений. Любой капитан дальнего плавания портовых крыс не уважал и не должен был уважать, кроме лоцмана, конечно, который тоже принадлежал к сословию. Но тот сегодня сидел тихо в кокпите катера, в происходящее не вмешивался. Роняя, тем самым, свое достоинство.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента