Страница:
И действительно, книгопечатание не только облегчило, улучшило, преобразовало приготовление книг; оно сделало возможными издания, о которых наши отдаленные предки не могли иметь даже понятия. Таковы сборники хроник, хартий и дипломов, мемуары академий и учёных обществ, объёмистые биографические словари, из которых каждый состоит из десяти, двадцати, тридцати томов inquarto или in-folio и которые, наверное, никакая армия переписчиков или каллиграфов не была бы в состоянии переписать и пустить в обращение в достаточно большом числе экземпляров для удовлетворения потребности учёного мира.
Другое нововведение, сделавшееся возможным только благодаря одному книгопечатанию, представляют журналы и газеты, по крайней мере в той форме и распространении, какое они получили с XVII века.
Римляне, при империи и даже во время республики, имели ежедневную газету с официальными объявлениями; об этом мы уже говорили выше. Но хотя название и самое дело восходят к такой далекой древности, газетная деятельность в собственном смысле этого слова составляет совершенно особую и совершенно новую форму литературы. Редактор древнеримской газеты Acta Populi Romani мог распространять свою газету в 500, самое большее в 1000 экземпляров, тогда как книгопечатание дало возможность распространять газеты быстро в целых тысячах экземпляров! Во время экспедиций в Италию французского короля Карла VIII, бюллетень походов и побед французской армии, нередко доставлявшийся двору через Альпы, печатался в типографии и распространялся на листках, печатавшихся готическими буквами; несколько экземпляров этих листков сохранилось доныне, и они недавно перепечатаны французом Де ла Пилоржери под слишком громким названием «Кампания и бюллетень великой итальянской армии». Но то были лишь очень слабые зачатки. В XVI веке утвердился этот обычай распространения новостей под рукой, которые появлялись обыкновенно не через одинаковые промежутки времени. И только в первой половине XVII столетия организуются настоящие учреждения гласности, издающие правильно, под различными названиями, ежемесячные или двухнедельные листки, а потом и ежедневные; они сообщали все новости, какие только могли интересовать публику, не задевая ни одной из государственных властей. Таковы были во Франции Mercure Francais, Gazette de France (1631 года), Muse historique или Gazette burlesque (последняя газета издавалась в стихах, собрание которых содержит не менее 400000 стихов в 3 томах), затем Journal des Savants, продолжающий выходить под тем же самым названием ещё и ныне и таким образом являющийся в своём роде старшиной всех своих собратий. В скором времени мы видим, что эти листки одинакового формата, с одинаковым заголовком, а иногда и соединённые вместе с одинаковой пометкой страниц, превращаются в очень толстые книги.
Но здесь будет кстати заметить, что одного условия для процветания недоставало литературе, а иногда и науке того времени, а именно свободы.
Многие владетельные особы любят писателей и учёных, покровительствуют и поддерживают их; Франциск I, король французский, жалует особый титул и привилегии Роберту Этьенну, которого он делает своим типографом. С того времени во Франции постоянно существуют королевские типографы. В течение даже нескольких лет их станки работали в Лувре, и оттуда вышло очень много очень красивых книг, между прочим – коллекций византийских летописцев. Эти красивые книги нередко получали прочные и блестящие переплёты. При дворе Медичисов и Валуа, впоследствии при Генрихе IV и его преемниках, процветала школа особенно искусных переплётчиков. Французская национальная библиотека владеет громадной коллекцией этих роскошных томов, в которых видны все тонкости вкуса. Но раскройте эти книги и, за редкими исключениями, вы найдёте впереди, или на последней странице, одобрение цензора. Хотя цензура и не всегда была правильно организована, тем не менее издание книг подвергалось тщательному надзору; нередко оно испытывало на себе всю строгость судов, если автор касался политических или религиозных вопросов. Говоря короче, в то время не существовало такой свободы печати, какой мы пользуемся ныне.
Глава III. Книги анонимные и псевдонимы
Глава IV. Распространение торговли книгами
Глава V. Новые успехи книгопечатания и книжной торговли
Другое нововведение, сделавшееся возможным только благодаря одному книгопечатанию, представляют журналы и газеты, по крайней мере в той форме и распространении, какое они получили с XVII века.
Римляне, при империи и даже во время республики, имели ежедневную газету с официальными объявлениями; об этом мы уже говорили выше. Но хотя название и самое дело восходят к такой далекой древности, газетная деятельность в собственном смысле этого слова составляет совершенно особую и совершенно новую форму литературы. Редактор древнеримской газеты Acta Populi Romani мог распространять свою газету в 500, самое большее в 1000 экземпляров, тогда как книгопечатание дало возможность распространять газеты быстро в целых тысячах экземпляров! Во время экспедиций в Италию французского короля Карла VIII, бюллетень походов и побед французской армии, нередко доставлявшийся двору через Альпы, печатался в типографии и распространялся на листках, печатавшихся готическими буквами; несколько экземпляров этих листков сохранилось доныне, и они недавно перепечатаны французом Де ла Пилоржери под слишком громким названием «Кампания и бюллетень великой итальянской армии». Но то были лишь очень слабые зачатки. В XVI веке утвердился этот обычай распространения новостей под рукой, которые появлялись обыкновенно не через одинаковые промежутки времени. И только в первой половине XVII столетия организуются настоящие учреждения гласности, издающие правильно, под различными названиями, ежемесячные или двухнедельные листки, а потом и ежедневные; они сообщали все новости, какие только могли интересовать публику, не задевая ни одной из государственных властей. Таковы были во Франции Mercure Francais, Gazette de France (1631 года), Muse historique или Gazette burlesque (последняя газета издавалась в стихах, собрание которых содержит не менее 400000 стихов в 3 томах), затем Journal des Savants, продолжающий выходить под тем же самым названием ещё и ныне и таким образом являющийся в своём роде старшиной всех своих собратий. В скором времени мы видим, что эти листки одинакового формата, с одинаковым заголовком, а иногда и соединённые вместе с одинаковой пометкой страниц, превращаются в очень толстые книги.
Но здесь будет кстати заметить, что одного условия для процветания недоставало литературе, а иногда и науке того времени, а именно свободы.
Многие владетельные особы любят писателей и учёных, покровительствуют и поддерживают их; Франциск I, король французский, жалует особый титул и привилегии Роберту Этьенну, которого он делает своим типографом. С того времени во Франции постоянно существуют королевские типографы. В течение даже нескольких лет их станки работали в Лувре, и оттуда вышло очень много очень красивых книг, между прочим – коллекций византийских летописцев. Эти красивые книги нередко получали прочные и блестящие переплёты. При дворе Медичисов и Валуа, впоследствии при Генрихе IV и его преемниках, процветала школа особенно искусных переплётчиков. Французская национальная библиотека владеет громадной коллекцией этих роскошных томов, в которых видны все тонкости вкуса. Но раскройте эти книги и, за редкими исключениями, вы найдёте впереди, или на последней странице, одобрение цензора. Хотя цензура и не всегда была правильно организована, тем не менее издание книг подвергалось тщательному надзору; нередко оно испытывало на себе всю строгость судов, если автор касался политических или религиозных вопросов. Говоря короче, в то время не существовало такой свободы печати, какой мы пользуемся ныне.
Глава III. Книги анонимные и псевдонимы
Книги, приписываемые классической древности. – Сибиллины оракулы. – Мнимая переписка Сенеки с апостолом Павлом. – Апокрифические Евангелия. – Сатира Мениппа. – Провинциальные письма. – Комедия «Академики». – Шарлатанство учёных. – Литературные подделки Горация Вальполя, Мак-Ферсона и Чаттертона. – Пьеса, ложно приписанная Шекспиру. – Юний и автор Ваберлея.
Даже при своей узкой, подчинённой роли, издание газет оказало не одну услугу литературе. Газеты изо дня в день отмечали выход новых книг и имена их авторов; они пришли на помощь последним в деле обеспечения их права собственности на сочинения, появившийся за их подписью. Таким образом, книга, едва появившись, уже была рекомендуема вниманию её будущих читателей. Впрочем, уже официальное разрешение на её издание с точностью указывало время её появления, за исключением случаев подделки и обмана. В этом заключался важный успех, заслуживающий некоторого внимания.
Много книг во все времена обращалось в публике анонимными, т. е. без имени автора; многие выходили в свет под псевдонимами, т. е. под вымышленными именами. В политических и религиозных спорах, и даже в литературных, нередко автор какого-нибудь пасквиля охотно скрывал своё имя во избежание судебного преследования или ради того, чтобы возбудить любопытство публики, которую вообще завлекает аноним. Уже в древности встречаются примеры подобных хитростей, не всегда бывших невинными. Знаменитому историку Теопомпу злые языки приписали памфлет, касающийся соперничества Фив, Афин и Лакедемона. Иному писателю подделыватели приписывали некоторые, впрочем почтенные, произведения, от авторских прав на которые он отказывался. Почти все сборники писем, оставшиеся нам от греческой древности, носят вымышленные имена; таковы предполагаемые письма знаменитого полководца Фемистокла, Фалариса, тирана Агригентского, философов Диогена и Кратеса, комического поэта Менандра и т. д. Переписка Цицерона, по справедливости замечательная во многих отношениях, представляется первой, которую можно назвать безусловно достоверной. Сам Цицерон приготовил её к обнародованию при содействии Помпония Аттика, самого богатого и самого преданного из его друзей, который и сделался её издателем. После него этому примеру подражали нередко; но он не предохранил древнюю книжную торговлю от многих неожиданных сюрпризов обмана.
Христианское общество знало много случаев подобных обманов, приписывавших авторитету знаменитых имён произведения неведомого и не совсем почтенного происхождения (откуда происходит и самое название апокрифы). Таковы сборники сибиллиных оракулов, приписанных сибиллам или языческим пророчицам и предсказывавших главные события греческой и римской истории в связи с библейскими пророчествами. Такова поддельная переписка Сенеки-философа со св. апостолом Павлом. Многие апокрифические Евангелия, многие Деяния мучеников заключают в себе такие предания, которые, не будучи достоверными, вполне заслуживают того, чтобы сохранять их как интересные свидетельства нравов и состояния умов в христианском обществе первых веков нашей эры. Средние века оставили много произведений подобного рода, которые, благодаря неопытности первых типографов, были распространены без всякого критического исследования по библиотекам и поддельность которых признана лишь впоследствии. Но в средние века появлялись также хроники, теологические трактаты, душеспасительные книги без обозначения имени автора: или по беспечности, или вследствие скромности. Без всякого сомнения, именно по скромности автор «Подражания Иисусу Христу» не оставил нам своего имени и до сих пор ещё остаётся неизвестным, несмотря на постоянно возобновляемые усилия открыть его.
Новейшие подделыватели находили также, и очень часто, типографов, соглашавшихся быть соучастниками в их обманах, иногда невинных, если дело шло о простой игре ума; иной же раз опасных и преступных, когда дело шло о более важных интересах религии, нравственности и государства. Во Франции, во время Лиги, появилась в такой форме «Сатира» Мениппа, составляющая один из исторических документов и один из памятников французской литературы. Во время войн Фронды Париж и почти вся Франция были наводнены анонимными или псевдонимными пасквилями, вышедшими из тайных типографий; страсть и ненависть не знали предела, и лишь в редких случаях искупались умом и красноречием, как у авторов «Мениппеи». Под твёрдой рукой управления Людовика XIV, сделавшегося настоящим королём после смут, происходивших в его детстве, свобода писания, строго ограниченная во Франции, укрылась вне её пределов; Швейцария, и особенно Голландия предоставляли свои станки к услугам свободных писателей всех партий, которые широко пользовались ими.
К числу произведений, вышедших под псевдонимами и нашедших способы к напечатанию и распространению во Франции вопреки цензуре, принадлежат знаменитые «Мелкие Письма», или, как их долго называли, «Письма к провинциалу» или «Провинциальные Письма». Автор этих писем, знаменитый геометр Блез Паскаль, скрыл своё настоящее имя под псевдонимом Луи де-Монтальта; вскоре после своего выхода они были переведены на латинский язык под другим псевдонимом, Петра Вендрока, другом автора, теологом и моралистом Николем.
Были во Франции и другие подобные же произведения, хотя и менее наделавшие шума, но одно время пользовавшиеся популярностью; например, «Письмо парижского буржуа о Сиде» Корнеля. Это письмо играет важную роль в большом литературном споре, возбуждённом наиболее древним образцом французской драмы.
Немного лет спустя труды французской Академии, тогда ещё только возникавшей, были осмеяны в комедии или фарсе «Академики», который в продолжение десяти лет ходил по рукам в рукописных списках и наконец был напечатан в 1650 году, но без имени автора и типографа.
В XVIII столетии из французских писателей более всего злоупотреблял анонимами и псевдонимами Вольтер, ради того, чтобы поиздеваться над читателями, или для того, чтобы избежать строгостей полиции за невоздержность едкой сатиры. Он то признавал своими безымянные произведения, то упорно отказывался от них, смотря по своему капризу и требованиям полемики, занимающей столько места в жизни этого писателя.
Раз Вольтер сам вдался в обман подобного рода, и притом в деле весьма важном. По рукописи, хранившейся в королевской библиотеке, он познакомился с изданным одним миссионером произведением, под названием Эзур-Вейдам, в которое были введены некоторые библейские идеи, в видах сравнения браманизма с христианской религией. Он несколько раз цитировал эту книгу, между прочим в главе IV своего «Опыта о нравах», считая её за произведение древнего индийского мудреца, жившего ещё до завоевания этой страны Александром Македонским. Название Эзур-Вейдам не что иное как искажённое слово Яджур-Веда, означающее по-санскритски один из сборников священных гимнов индийцев. Теперь уже доказано, что это не более как подделка.
Иной раз псевдоним представляет не что иное как анаграмму, т. е. настоящее имя автора, но только все буквы поставлены в обратном порядке. Таким образом во Франции, в 1748 году, вышло сочинение за подписью Теллиамеда (TelKamed), сделавшееся впоследствии знаменитым. В этом сочинении Бенуа де-Маэлье (de Maillet) первый излагает очень новые и нередко весьма справедливые мысли об истории земного шара; мысли эти были оспариваемы Вольтером, но одобрены Бюффоном, а впоследствии и великим геологом и натуралистом Кювье. Иногда также псевдоним представляет анаграмму другого псевдонима. Таким образом Паскаль, скрывшийся под именем Луи де Монтальта (Louis de Montalte), при издании своих «Писем к провинциалу», впоследствии цитировал сам себя в «Мыслях» под именем Соломона де Тульти (Solomon de Tultie), представляющем только анаграмму предыдущего псевдонима. Издатели долго доискивались, кто мог быть такой таинственный теолог Соломон де Тульти, и лишь при втором издании «Мыслей», в 1866 году, Эрнест Гавэ мог подтвердить разрешение этой загадки.
Один из многочисленных врагов Вольтера, Сент-Гиацинт, издал (в 1714 г.) под именем доктора Златоуста Матаназиуса, в двух маленьких томах, сочинение под заглавием «Образцовое произведение Незнакомца». Комментируя слово за словом целую песню в сорок стихов, автор хотел осмеять злоупотребление комментариями, – злоупотребление, слишком частое у учёных всех веков; к своим примечаниям он присоединяет целые рассуждения в напыщенной форме, в свою очередь представляющие пародию на отступления (excursus), обычные у издателей и истолкователей древних авторов. Около того же времени была издана, за подписью Иоанна Бурхарда Менкена, забавная книжечка на латинском языке под заглавием:
De Charlataneria eruditorum (О шарлатанстве учёного). И действительно, шарлатанство учёных не раз заслуживало едких нападок сатиры. Уже в древности известны педанты, предававшиеся лёгкому удовольствию распространения в публике исторических книг, совершенно испещрённых ссылками на авторов и на сочинения, никогда не существовавших. Две книжечки подобного рода носят имя знаменитого Плутарха, который, разумеется, никогда не был их автором.
Другие европейские литературы также изобилуют апокрифами и псевдонимами, приведём несколько примеров этого.
Во второй половине минувшего столетия Англия представила несколько примеров литературных подделок, получивших известность благодаря обнаруженному их авторами таланту и достигнутому ими большому успеху. Первая подделка принадлежит Горацию Вальполю, выдавшему за перевод итальянского автора XIV столетия сочиненный им самим роман под названием «Отрантский Замок». Другой пример – поэтические произведения Оссиана, барда шотландских героических легенд, мнимым переводчиком которых был Мак-Ферсон и подлинников которых никогда не могло быть. Третий пример – поэмы, написанные языком XV столетия Томасом Чаттертоном, едва достигшим восемнадцатилетнего возраста. Сочинение их он приписывал какому-то средневековому монаху. Туда же следует отнести попытку С. Айрленда, сфабриковавшего мнимые автографы Шекспира и одно время даже успевшего выдать трагедию своего изготовления за недавно открытое произведение великого поэта. Наконец, в 1796 году появились «Письма Фальстафа», которые издатель или, скорее, сочинитель, Джемс Уайт, посвятил Дж. Джаланду. На этот раз автор не предполагал обмануть публику, но желал показать, что он имеет значительную долю ума и юмора поэта, создавшего тип Фальстафа. «Политические письма» Юниуса, печатавшиеся с 1769 по 1772 год в журнале Public Advertiser, может быть, представляют собой наиболее замечательное из этих псевдонимных произведений, так как их поочередно приписывали восьми или десяти писателям, и, несмотря на произведенный ими шум, их настоящий автор до сих ещё пор остаётся неизвестным.
В начале текущего столетия знаменитый Вальтер Скотт дебютировал, без своей именной подписи, романом «Уэверли», имевшим такой успех, что, продолжая издавать свои романы, он обозначал себя только словами: автор «Уэверли».
Но «великий незнакомец», как его называли тогда, был скоро открыт, и его имя не миновало столь заслуженной им славы.
Наше время не менее богато анонимными и псевдонимными произведениями. Библиографам достаётся очень много работы со всеми этими переодеваниями; мы ещё не говорили о книгах, подписанных просто начальными буквами имени и фамилии, по которым не всегда бывает легко восстановить полное имя авторов.
Французский словарь анонимов и псевдонимов учёного библиотекаря Барбье, для одной только Франции состоит из четырёх толстых томов, которые в скором времени пришлось дополнить ещё пятым, что не помешало приступить ко второму изданию, более полному, чем первое.
Даже при своей узкой, подчинённой роли, издание газет оказало не одну услугу литературе. Газеты изо дня в день отмечали выход новых книг и имена их авторов; они пришли на помощь последним в деле обеспечения их права собственности на сочинения, появившийся за их подписью. Таким образом, книга, едва появившись, уже была рекомендуема вниманию её будущих читателей. Впрочем, уже официальное разрешение на её издание с точностью указывало время её появления, за исключением случаев подделки и обмана. В этом заключался важный успех, заслуживающий некоторого внимания.
Много книг во все времена обращалось в публике анонимными, т. е. без имени автора; многие выходили в свет под псевдонимами, т. е. под вымышленными именами. В политических и религиозных спорах, и даже в литературных, нередко автор какого-нибудь пасквиля охотно скрывал своё имя во избежание судебного преследования или ради того, чтобы возбудить любопытство публики, которую вообще завлекает аноним. Уже в древности встречаются примеры подобных хитростей, не всегда бывших невинными. Знаменитому историку Теопомпу злые языки приписали памфлет, касающийся соперничества Фив, Афин и Лакедемона. Иному писателю подделыватели приписывали некоторые, впрочем почтенные, произведения, от авторских прав на которые он отказывался. Почти все сборники писем, оставшиеся нам от греческой древности, носят вымышленные имена; таковы предполагаемые письма знаменитого полководца Фемистокла, Фалариса, тирана Агригентского, философов Диогена и Кратеса, комического поэта Менандра и т. д. Переписка Цицерона, по справедливости замечательная во многих отношениях, представляется первой, которую можно назвать безусловно достоверной. Сам Цицерон приготовил её к обнародованию при содействии Помпония Аттика, самого богатого и самого преданного из его друзей, который и сделался её издателем. После него этому примеру подражали нередко; но он не предохранил древнюю книжную торговлю от многих неожиданных сюрпризов обмана.
Христианское общество знало много случаев подобных обманов, приписывавших авторитету знаменитых имён произведения неведомого и не совсем почтенного происхождения (откуда происходит и самое название апокрифы). Таковы сборники сибиллиных оракулов, приписанных сибиллам или языческим пророчицам и предсказывавших главные события греческой и римской истории в связи с библейскими пророчествами. Такова поддельная переписка Сенеки-философа со св. апостолом Павлом. Многие апокрифические Евангелия, многие Деяния мучеников заключают в себе такие предания, которые, не будучи достоверными, вполне заслуживают того, чтобы сохранять их как интересные свидетельства нравов и состояния умов в христианском обществе первых веков нашей эры. Средние века оставили много произведений подобного рода, которые, благодаря неопытности первых типографов, были распространены без всякого критического исследования по библиотекам и поддельность которых признана лишь впоследствии. Но в средние века появлялись также хроники, теологические трактаты, душеспасительные книги без обозначения имени автора: или по беспечности, или вследствие скромности. Без всякого сомнения, именно по скромности автор «Подражания Иисусу Христу» не оставил нам своего имени и до сих пор ещё остаётся неизвестным, несмотря на постоянно возобновляемые усилия открыть его.
Новейшие подделыватели находили также, и очень часто, типографов, соглашавшихся быть соучастниками в их обманах, иногда невинных, если дело шло о простой игре ума; иной же раз опасных и преступных, когда дело шло о более важных интересах религии, нравственности и государства. Во Франции, во время Лиги, появилась в такой форме «Сатира» Мениппа, составляющая один из исторических документов и один из памятников французской литературы. Во время войн Фронды Париж и почти вся Франция были наводнены анонимными или псевдонимными пасквилями, вышедшими из тайных типографий; страсть и ненависть не знали предела, и лишь в редких случаях искупались умом и красноречием, как у авторов «Мениппеи». Под твёрдой рукой управления Людовика XIV, сделавшегося настоящим королём после смут, происходивших в его детстве, свобода писания, строго ограниченная во Франции, укрылась вне её пределов; Швейцария, и особенно Голландия предоставляли свои станки к услугам свободных писателей всех партий, которые широко пользовались ими.
К числу произведений, вышедших под псевдонимами и нашедших способы к напечатанию и распространению во Франции вопреки цензуре, принадлежат знаменитые «Мелкие Письма», или, как их долго называли, «Письма к провинциалу» или «Провинциальные Письма». Автор этих писем, знаменитый геометр Блез Паскаль, скрыл своё настоящее имя под псевдонимом Луи де-Монтальта; вскоре после своего выхода они были переведены на латинский язык под другим псевдонимом, Петра Вендрока, другом автора, теологом и моралистом Николем.
Были во Франции и другие подобные же произведения, хотя и менее наделавшие шума, но одно время пользовавшиеся популярностью; например, «Письмо парижского буржуа о Сиде» Корнеля. Это письмо играет важную роль в большом литературном споре, возбуждённом наиболее древним образцом французской драмы.
Немного лет спустя труды французской Академии, тогда ещё только возникавшей, были осмеяны в комедии или фарсе «Академики», который в продолжение десяти лет ходил по рукам в рукописных списках и наконец был напечатан в 1650 году, но без имени автора и типографа.
В XVIII столетии из французских писателей более всего злоупотреблял анонимами и псевдонимами Вольтер, ради того, чтобы поиздеваться над читателями, или для того, чтобы избежать строгостей полиции за невоздержность едкой сатиры. Он то признавал своими безымянные произведения, то упорно отказывался от них, смотря по своему капризу и требованиям полемики, занимающей столько места в жизни этого писателя.
Раз Вольтер сам вдался в обман подобного рода, и притом в деле весьма важном. По рукописи, хранившейся в королевской библиотеке, он познакомился с изданным одним миссионером произведением, под названием Эзур-Вейдам, в которое были введены некоторые библейские идеи, в видах сравнения браманизма с христианской религией. Он несколько раз цитировал эту книгу, между прочим в главе IV своего «Опыта о нравах», считая её за произведение древнего индийского мудреца, жившего ещё до завоевания этой страны Александром Македонским. Название Эзур-Вейдам не что иное как искажённое слово Яджур-Веда, означающее по-санскритски один из сборников священных гимнов индийцев. Теперь уже доказано, что это не более как подделка.
Иной раз псевдоним представляет не что иное как анаграмму, т. е. настоящее имя автора, но только все буквы поставлены в обратном порядке. Таким образом во Франции, в 1748 году, вышло сочинение за подписью Теллиамеда (TelKamed), сделавшееся впоследствии знаменитым. В этом сочинении Бенуа де-Маэлье (de Maillet) первый излагает очень новые и нередко весьма справедливые мысли об истории земного шара; мысли эти были оспариваемы Вольтером, но одобрены Бюффоном, а впоследствии и великим геологом и натуралистом Кювье. Иногда также псевдоним представляет анаграмму другого псевдонима. Таким образом Паскаль, скрывшийся под именем Луи де Монтальта (Louis de Montalte), при издании своих «Писем к провинциалу», впоследствии цитировал сам себя в «Мыслях» под именем Соломона де Тульти (Solomon de Tultie), представляющем только анаграмму предыдущего псевдонима. Издатели долго доискивались, кто мог быть такой таинственный теолог Соломон де Тульти, и лишь при втором издании «Мыслей», в 1866 году, Эрнест Гавэ мог подтвердить разрешение этой загадки.
Один из многочисленных врагов Вольтера, Сент-Гиацинт, издал (в 1714 г.) под именем доктора Златоуста Матаназиуса, в двух маленьких томах, сочинение под заглавием «Образцовое произведение Незнакомца». Комментируя слово за словом целую песню в сорок стихов, автор хотел осмеять злоупотребление комментариями, – злоупотребление, слишком частое у учёных всех веков; к своим примечаниям он присоединяет целые рассуждения в напыщенной форме, в свою очередь представляющие пародию на отступления (excursus), обычные у издателей и истолкователей древних авторов. Около того же времени была издана, за подписью Иоанна Бурхарда Менкена, забавная книжечка на латинском языке под заглавием:
De Charlataneria eruditorum (О шарлатанстве учёного). И действительно, шарлатанство учёных не раз заслуживало едких нападок сатиры. Уже в древности известны педанты, предававшиеся лёгкому удовольствию распространения в публике исторических книг, совершенно испещрённых ссылками на авторов и на сочинения, никогда не существовавших. Две книжечки подобного рода носят имя знаменитого Плутарха, который, разумеется, никогда не был их автором.
Другие европейские литературы также изобилуют апокрифами и псевдонимами, приведём несколько примеров этого.
Во второй половине минувшего столетия Англия представила несколько примеров литературных подделок, получивших известность благодаря обнаруженному их авторами таланту и достигнутому ими большому успеху. Первая подделка принадлежит Горацию Вальполю, выдавшему за перевод итальянского автора XIV столетия сочиненный им самим роман под названием «Отрантский Замок». Другой пример – поэтические произведения Оссиана, барда шотландских героических легенд, мнимым переводчиком которых был Мак-Ферсон и подлинников которых никогда не могло быть. Третий пример – поэмы, написанные языком XV столетия Томасом Чаттертоном, едва достигшим восемнадцатилетнего возраста. Сочинение их он приписывал какому-то средневековому монаху. Туда же следует отнести попытку С. Айрленда, сфабриковавшего мнимые автографы Шекспира и одно время даже успевшего выдать трагедию своего изготовления за недавно открытое произведение великого поэта. Наконец, в 1796 году появились «Письма Фальстафа», которые издатель или, скорее, сочинитель, Джемс Уайт, посвятил Дж. Джаланду. На этот раз автор не предполагал обмануть публику, но желал показать, что он имеет значительную долю ума и юмора поэта, создавшего тип Фальстафа. «Политические письма» Юниуса, печатавшиеся с 1769 по 1772 год в журнале Public Advertiser, может быть, представляют собой наиболее замечательное из этих псевдонимных произведений, так как их поочередно приписывали восьми или десяти писателям, и, несмотря на произведенный ими шум, их настоящий автор до сих ещё пор остаётся неизвестным.
В начале текущего столетия знаменитый Вальтер Скотт дебютировал, без своей именной подписи, романом «Уэверли», имевшим такой успех, что, продолжая издавать свои романы, он обозначал себя только словами: автор «Уэверли».
Но «великий незнакомец», как его называли тогда, был скоро открыт, и его имя не миновало столь заслуженной им славы.
Наше время не менее богато анонимными и псевдонимными произведениями. Библиографам достаётся очень много работы со всеми этими переодеваниями; мы ещё не говорили о книгах, подписанных просто начальными буквами имени и фамилии, по которым не всегда бывает легко восстановить полное имя авторов.
Французский словарь анонимов и псевдонимов учёного библиотекаря Барбье, для одной только Франции состоит из четырёх толстых томов, которые в скором времени пришлось дополнить ещё пятым, что не помешало приступить ко второму изданию, более полному, чем первое.
Глава IV. Распространение торговли книгами
Распространение книгопечатания вне пределов родной его земли. – Распространение книг в английской Индии. – Введение книгопечатания в Константинополе. – Книжная торговля в Гондаре, в Абиссинии. – Умственная деятельность и общественные школы в Австралии. – Новейшие успехи книгопечатания.
До сих пор мы следили преимущественно во Франции за успехами чудного искусства, изобретённого Гутенбергом и его товарищами. Чрезвычайно интересно распространить такое изучение и на другие страны. Некоторые города весьма тщательно сохранили время напечатания в них первой книги. Ещё недавно Лондон праздновал годовщину основания его первой типографии. 24 марта 1878 года газета Journal de Geneve сообщала о четырёхсотлетии первой книги, вышедшей из-под женевских печатных станков. Если бы мы могли остановиться на этом, то настоящая глава нашей истории должна бы была содержать в себе много любопытных эпизодов: в одном месте проявляется противодействие рутины; в другом, напротив, почти восторженная поспешность воспользоваться новым орудием для услуг мысли, представленным печатным станком. В середине XVI столетия миссионеры-проповедники евангелия занесли книгопечатание в Индию, где оно ныне, при английском владычестве, развилось до громадных размеров, даже среди мусульман и индусов.
Разумеется, нелегкое было дело привить привычки нашей цивилизации на этом громадном полуострове, на котором англичане считают более двухсот миллионов подданных не христиан, и всё-таки это дело прогресса осуществилось на наших глазах с изумительной быстротой. Мусульмане, равно как и туземцы, с каждым днём проникаются большей любовью к распространению просвещения в том виде, как понимаем его мы, в Европе: они заводят и содержат школы, даже женские школы; они имеют политические и литературные газеты; типография распространяет среди них переводы наших книг и даже некоторых классиков древности.
Некоторые страны в Европе узнали книгопечатание не раньше Индии: в России первая книга была напечатана в 1563 году[7]. Но вот ещё более поразительный контраст! На той самой почве, где прежде процветала эллинская цивилизация, мусульмане долго противостояли примеру своих соседей. Кто бы мог поверить, если бы на это не имелось неоспоримых доказательств, что книгопечатание было введено в Константинополе только в 1727 году? До начала текущего столетия оно оставалось чрезвычайно стеснённым в своих применениях, ревнивый глаз турок смотрел подозрительно на него даже у их греческих подданных, обнаруживавших между тем живейшее желание учиться.
Не столь удивительно, что книгопечатание до сих пор ещё не введено даже в христианской стране, какова, например, Абиссиния. Но и там существует известная культура. Имеются школы и книжные лавки, но что это за лавки в сравнении с нашими! Один путешественник, заслуживающий полного доверия, почти что в следующих выражениях описывает магазин главного книгопродавца в Гондаре: задняя комната освещена только светом из двери в другую комнату, выходящую на улицу; в этой задней комнате, на каждой стене прикреплены своими основаниями коровьи рога; к каждому рогу на ленте привешена коробка, в которой лежит одна, две, или, самое большее, три рукописи; число всех этих предлагаемых на продажу книг не достигает и сотни. А между тем мы находимся очень близко от великих центров цивилизации народов, окружающих бассейн Средиземного моря. Надо сказать в оправдание абиссинских книгопродавцев, что литература, которой они служат, бедна и мало оригинальна. Сколько известно, она не превосходит даже 300 томов.
На Западе открытие Америки очень рано открыло европейским типографам место для сбыта своих работ; число тамошних потребителей быстро возрастало, и скоро европейские типографы нашли себе соперников, особенно в английских колониях Северной Америки, сделавшихся могущественной республикой Соединённых Штатов; но там ещё не остановилась подавляющая деятельность английского гения. Берега Австралии, где пятьдесят лет назад существовали только исправительные колонии для преступников, сделались оседлостью свободного населения, столько же могущественного, сколько и многочисленного, среди которого процветают сотни школ, университеты и всякого рода журналы. Даже классические народы представляются там эллинистами и латинистами, учениками и уже соперниками европейских учителей.
До сих пор мы следили преимущественно во Франции за успехами чудного искусства, изобретённого Гутенбергом и его товарищами. Чрезвычайно интересно распространить такое изучение и на другие страны. Некоторые города весьма тщательно сохранили время напечатания в них первой книги. Ещё недавно Лондон праздновал годовщину основания его первой типографии. 24 марта 1878 года газета Journal de Geneve сообщала о четырёхсотлетии первой книги, вышедшей из-под женевских печатных станков. Если бы мы могли остановиться на этом, то настоящая глава нашей истории должна бы была содержать в себе много любопытных эпизодов: в одном месте проявляется противодействие рутины; в другом, напротив, почти восторженная поспешность воспользоваться новым орудием для услуг мысли, представленным печатным станком. В середине XVI столетия миссионеры-проповедники евангелия занесли книгопечатание в Индию, где оно ныне, при английском владычестве, развилось до громадных размеров, даже среди мусульман и индусов.
Разумеется, нелегкое было дело привить привычки нашей цивилизации на этом громадном полуострове, на котором англичане считают более двухсот миллионов подданных не христиан, и всё-таки это дело прогресса осуществилось на наших глазах с изумительной быстротой. Мусульмане, равно как и туземцы, с каждым днём проникаются большей любовью к распространению просвещения в том виде, как понимаем его мы, в Европе: они заводят и содержат школы, даже женские школы; они имеют политические и литературные газеты; типография распространяет среди них переводы наших книг и даже некоторых классиков древности.
Некоторые страны в Европе узнали книгопечатание не раньше Индии: в России первая книга была напечатана в 1563 году[7]. Но вот ещё более поразительный контраст! На той самой почве, где прежде процветала эллинская цивилизация, мусульмане долго противостояли примеру своих соседей. Кто бы мог поверить, если бы на это не имелось неоспоримых доказательств, что книгопечатание было введено в Константинополе только в 1727 году? До начала текущего столетия оно оставалось чрезвычайно стеснённым в своих применениях, ревнивый глаз турок смотрел подозрительно на него даже у их греческих подданных, обнаруживавших между тем живейшее желание учиться.
Не столь удивительно, что книгопечатание до сих пор ещё не введено даже в христианской стране, какова, например, Абиссиния. Но и там существует известная культура. Имеются школы и книжные лавки, но что это за лавки в сравнении с нашими! Один путешественник, заслуживающий полного доверия, почти что в следующих выражениях описывает магазин главного книгопродавца в Гондаре: задняя комната освещена только светом из двери в другую комнату, выходящую на улицу; в этой задней комнате, на каждой стене прикреплены своими основаниями коровьи рога; к каждому рогу на ленте привешена коробка, в которой лежит одна, две, или, самое большее, три рукописи; число всех этих предлагаемых на продажу книг не достигает и сотни. А между тем мы находимся очень близко от великих центров цивилизации народов, окружающих бассейн Средиземного моря. Надо сказать в оправдание абиссинских книгопродавцев, что литература, которой они служат, бедна и мало оригинальна. Сколько известно, она не превосходит даже 300 томов.
На Западе открытие Америки очень рано открыло европейским типографам место для сбыта своих работ; число тамошних потребителей быстро возрастало, и скоро европейские типографы нашли себе соперников, особенно в английских колониях Северной Америки, сделавшихся могущественной республикой Соединённых Штатов; но там ещё не остановилась подавляющая деятельность английского гения. Берега Австралии, где пятьдесят лет назад существовали только исправительные колонии для преступников, сделались оседлостью свободного населения, столько же могущественного, сколько и многочисленного, среди которого процветают сотни школ, университеты и всякого рода журналы. Даже классические народы представляются там эллинистами и латинистами, учениками и уже соперниками европейских учителей.
Глава V. Новые успехи книгопечатания и книжной торговли
Замечания об орудиях письма. – Металлическое перо. – Новейшая каллиграфия. – Тироновские знаки и стенография. – Стенография в Англии. – Читаем ли мы речи греческих и римских ораторов в том виде, в каком они были произнесены? – Милоновская речь Цицерона. – Электрический телеграф и телеграфический язык. – Новые потребности книгопечатания. – Преимущества и неудобства механического приготовления бумаги. – Сетования библиофилов.
Можно сказать, что в течение одного столетия орудия ума человеческого, если можно так выразиться, преобразились на всех ступенях и во всех направлениях.
В начале средних веков гусиное перо, а, может быть, и вороново перо заменили calamus или тростниковую палку древних писцов. В XVII столетии мы уже находим упоминание, у монахинь Порт-Рояля, об употреблении металлических перьев. Это изобретение, подобно многим другим, как будто заснувшим тотчас же, не произведя надлежащего действия, развилось только в наши дни, и вы все знаете, до какого разнообразия форм. Металлическое перо, может быть, и не улучшило письмо, почерк, но, наверное, оно сберегает время у всех пишущих, потому что они получают его из рук фабриканта совсем расщеплённым и очинённым. Впрочем, нельзя не признать, что письмо много утратило своего значения со времени изобретения книгопечатания. Некоторые дела, в общественных или частных учреждениях, требуют ещё руки искусных каллиграфов; таким образом, текст мирного договора, текст закона и многие другие подлинные документы, само собой разумеется, должны быть написаны чётким и даже приятным для глаза почерком. В одном греческом циркуляре, на папирусе времён Птолемеев, рекомендуется чиновникам птолемеевской канцелярии «писать четко», и такой совет иногда даётся ещё и ныне в наших министерствах. Министерство иностранных дел в особенности нуждается в опытных каллиграфах. При своих сношениях между собой, канцелярии обязаны оказывать друг другу такую любезность и отвечать только бумагами, написанными тщательным почерком; текст международных договоров, само собой разумеется, осуждённый на хранение в архивах, обыкновенно исполняется с истинной роскошью; это некоторым образом последнее убежище великой каллиграфии. В обыденной жизни, и в особенности для дружеской или коммерческой переписки хороший почерк – дело также не безразличное. Но всякая рукопись, текст которой поступит в обращение между публикой только в виде печатного произведения, не нуждается уже в каллиграфическом переписывании её автором или переписчиком.
Равным образом сбережение времени и труда обеспечено нам стенографией или способом сокращённого письма. В этом ещё видно странное неравенство народов. Тироновские знаки, настоящая стенография, о происхождении которой было уже сказано выше, постоянно употреблялись в средневековых канцеляриях. После возрождения наук и литературы они были почти забыты. Затем мы видим их снова появившимися в Англии, в начале XVII столетия. Укажем один достопамятный пример их употребления: стенограф записал речь, произнесённую на самом эшафоте несчастным королём Карлом I, перед плахой, на которую он должен был положить свою голову. С того времени англичане не переставали пользоваться стенографическим письмом для записывания речей, произносимых их ораторами в собраниях. А теперь стенографы вообще играют важную роль у всех свободных наций. Раз один путешественник, войдя в залу палаты общин в Англии, выразил удивление, что видит только депутатов и никаких мест для посторонних слушателей; депутат, которому он высказал это удивление, указал ему в ложе стенографов, занимавшихся записыванием всего, что говорилось в собрании. «Завтра, – прибавил он, – благодаря этим людям Англия узнает все, что мы говорили, все, что мы сделали для ее интересов и для ее чести». Имея своим назначением воспроизводить слово во всех случаях, когда оно произносится публично, стенография сохраняет для истории массу драгоценных документов, которые иначе погибли бы для неё. Подхваченная на лету ораторская импровизация, со всеми её красотами и почти неизбежными погрешностями против языка, воспроизводится в ежедневных газетах, откуда она, более или менее исправленная, переходит в собрания речей, издаваемые ораторами. Историк находит там важные материалы. Литературная критика с интересом следит за работой ума великого оратора; она любить следить за усилиями, которые делает мысль, чтобы вылиться речью.
Можно сказать, что в течение одного столетия орудия ума человеческого, если можно так выразиться, преобразились на всех ступенях и во всех направлениях.
В начале средних веков гусиное перо, а, может быть, и вороново перо заменили calamus или тростниковую палку древних писцов. В XVII столетии мы уже находим упоминание, у монахинь Порт-Рояля, об употреблении металлических перьев. Это изобретение, подобно многим другим, как будто заснувшим тотчас же, не произведя надлежащего действия, развилось только в наши дни, и вы все знаете, до какого разнообразия форм. Металлическое перо, может быть, и не улучшило письмо, почерк, но, наверное, оно сберегает время у всех пишущих, потому что они получают его из рук фабриканта совсем расщеплённым и очинённым. Впрочем, нельзя не признать, что письмо много утратило своего значения со времени изобретения книгопечатания. Некоторые дела, в общественных или частных учреждениях, требуют ещё руки искусных каллиграфов; таким образом, текст мирного договора, текст закона и многие другие подлинные документы, само собой разумеется, должны быть написаны чётким и даже приятным для глаза почерком. В одном греческом циркуляре, на папирусе времён Птолемеев, рекомендуется чиновникам птолемеевской канцелярии «писать четко», и такой совет иногда даётся ещё и ныне в наших министерствах. Министерство иностранных дел в особенности нуждается в опытных каллиграфах. При своих сношениях между собой, канцелярии обязаны оказывать друг другу такую любезность и отвечать только бумагами, написанными тщательным почерком; текст международных договоров, само собой разумеется, осуждённый на хранение в архивах, обыкновенно исполняется с истинной роскошью; это некоторым образом последнее убежище великой каллиграфии. В обыденной жизни, и в особенности для дружеской или коммерческой переписки хороший почерк – дело также не безразличное. Но всякая рукопись, текст которой поступит в обращение между публикой только в виде печатного произведения, не нуждается уже в каллиграфическом переписывании её автором или переписчиком.
Равным образом сбережение времени и труда обеспечено нам стенографией или способом сокращённого письма. В этом ещё видно странное неравенство народов. Тироновские знаки, настоящая стенография, о происхождении которой было уже сказано выше, постоянно употреблялись в средневековых канцеляриях. После возрождения наук и литературы они были почти забыты. Затем мы видим их снова появившимися в Англии, в начале XVII столетия. Укажем один достопамятный пример их употребления: стенограф записал речь, произнесённую на самом эшафоте несчастным королём Карлом I, перед плахой, на которую он должен был положить свою голову. С того времени англичане не переставали пользоваться стенографическим письмом для записывания речей, произносимых их ораторами в собраниях. А теперь стенографы вообще играют важную роль у всех свободных наций. Раз один путешественник, войдя в залу палаты общин в Англии, выразил удивление, что видит только депутатов и никаких мест для посторонних слушателей; депутат, которому он высказал это удивление, указал ему в ложе стенографов, занимавшихся записыванием всего, что говорилось в собрании. «Завтра, – прибавил он, – благодаря этим людям Англия узнает все, что мы говорили, все, что мы сделали для ее интересов и для ее чести». Имея своим назначением воспроизводить слово во всех случаях, когда оно произносится публично, стенография сохраняет для истории массу драгоценных документов, которые иначе погибли бы для неё. Подхваченная на лету ораторская импровизация, со всеми её красотами и почти неизбежными погрешностями против языка, воспроизводится в ежедневных газетах, откуда она, более или менее исправленная, переходит в собрания речей, издаваемые ораторами. Историк находит там важные материалы. Литературная критика с интересом следит за работой ума великого оратора; она любить следить за усилиями, которые делает мысль, чтобы вылиться речью.