Страница:
Мей-Линг было тринадцать лет, а Лаи Цину – девять, когда они были проданы в рабство их собственным отцом. Торговля женщинами чрезвычайно процветала в китайских провинциях. Торговцы составляли себе целые состояния, продавая и перепродавая молоденьких девушек. Несмотря на трудную жизнь и жестокое обращение отца, Мей-Линг была красивой, веселой и жизнерадостной девушкой, с блестящими темными глазами. У нее были гладкие черные волосы, достававшие до талии, которые она заплетала в косички, как большинство китайских девочек. Иногда она пыталась себе представить, как она будет выглядеть, когда станет взрослой женщиной, – и тогда она делала себе высокую прическу и закалывала волосы гребнями у висков или же собирала их в пучок на макушке и скрепляла длинной соломинкой, которая, на ее взгляд, вполне могла заменить золотую булавку. Иногда она делала вид, что на ней красивый шелковый халат, тогда она закутывалась в рогожку и ходила, покачивая бедрами, представляясь знатной дамой, например, женой важного и доброго человека, который приставил к ней множество слуг, чтобы они заботились о ней и ее детях. К сожалению, это был только прекрасный сон.
Когда торговец живым товаром оторвал Мей-Линг от ее младшего брата и увел с собой в каюту джонки, вся ее жизнь изменилась. В каюте он принялся хватать девочку за интимные места, и она так сильно кричала, что он ударил ее по лицу. Но она все равно продолжала кричать. Тогда он схватил ее руками за горло и едва не задушил от ярости, но вовремя вспомнил, сколько денег ему пришлось выложить за эту малютку, и жадность остановила его. И в самом деле, он мог «осчастливить» сотню других девушек без всякого сопротивления с их стороны. Кроме того, продав девственницу, он мог получить значительно большую сумму.
Ударив ее еще несколько раз по голове, чтобы проучить, он швырнул ей кусок мешковины, чтобы она могла прикрыть свою наготу, а потом вынес ее – маленькую и дрожащую, словно больная собачонка, – на берег и швырнул в повозку.
В ушах у Мей-Линг все еще звенело от ударов, голова раскалывалась от боли, и она лежала на дне повозки почти без движения, в то время как та пробиралась по бурлящим от людского потока улицам Шанхая. Девочка молила богов о помощи, но помощь не приходила. Наконец повозка остановилась, и работорговец выволок ее в темный переулок. Схватив девочку за волосы, он втащил ее в темное здание, выходившее в переулок, и повлек за собой по плохо освещенным коридорам. В самом конце коридора открылась дверь, и Мей-Линг ввели в комнату. Там за длинным столом восседал важный старец. Его лицо покрывали морщины, а глаза были столь узки, что девочка недоумевала, как он мог разглядеть ими хоть что-нибудь, но, тем не менее, ощущала на себе его изучающий взгляд.
Торговец дернул Мей-Линг за волосы, чтобы она встала прямо. Он тыкал пальцем ей в грудь и бедра, на все лады расхваливая ее достоинства и особенно упирая на то, что она девственница. Мей-Линг покраснела от стыда, вынужденная выслушивать все это.
Старик, сидевший за столом, назвал свою цену, но работорговец в ответ разразился ругательствами и обозвал его собакой и жуликом. Потом, накричавшись и наругавшись досыта, торговец и старик ударили по рукам, сделка была заключена, и торговец ушел, оставив ее со стариком один на один.
Мей-Линг прижалась спиной к стене, но старик не стал ее трогать. Вместо этого он приказал ей следовать за ним, она же была слишком напугана, чтобы не подчиниться. Он отвел ее в погреб и оставил там, заперев двери на замок. Мимо в темноте прошуршала крыса, девочка закричала от страха и вскочила на ноги, но никто не пришел на ее крик и не помог отогнать мерзкое животное. Она подумала о младшем брате и поняла, что никогда больше не увидит его. Когда дверца погреба наконец распахнулась снова, Мей-Линг была слишком утомлена и напугана и не могла ни кричать, ни сопротивляться. Покорно она пошла вслед за стариком и уселась в тележку, запряженную мулом. Старик связал ей ноги и руки и забросал сверху соломой. Потом тележка медленно двинулась вперед, направляясь прочь из города.
Мей-Линг не знала, сколько часов они провели в пути, но вот повозка остановилась, старик извлек ее из-под соломы и распаковал, точно какой-нибудь сверток. Она стала разминать затекшие руки и ноги, потом приподнялась и обнаружила, что они находятся на окраине большой деревни. Старикашка завел ее в деревянную хижину, втолкнул внутрь и запер двери. Услышав какие-то звуки, она стала всматриваться в темноту. Когда глаза понемногу привыкли к сумраку, она заметила, что на нее смотрят несколько пар глаз. Мей-Линг в ужасе подалась назад и издала сдавленный стон, но нежный девичий голос успокоил ее:
– Не бойся, сестричка, мы все здесь его пленницы.
Какая-то девушка приблизилась к ней и взяла Мей-Линг за руку.
– Но ты совсем юная – ты еще носишь на голове хвостик, – воскликнула она.
– Мне тринадцать лет, – прошептала Мей-Линг, прижимаясь к шершавой руке своей новой знакомой.
Она услышала, как та тяжело вздохнула.
– Мне самой пятнадцать, – тоже шепотом сообщила она Мей-Линг. – Я была похищена из родной деревни, как и другие девушки. Некоторых из них, правда, соблазнили обещаниями хорошей работы – им говорили, что они будут работать в богатых домах в городе служанками или экономками. Других продали их же собственные отцы, поскольку не хотели давать за ними приданое и оплачивать расходы на свадебное торжество. Все мы теперь не знаем, что с нами будет дальше.
Девушка предложила Мей-Линг присесть с ней рядом и угостила рисом из маленькой мисочки. Несмотря на отчаяние и головную боль, Мей-Линг была очень голодна и поначалу набросилась на еду, но, поняв, что миска риса – все достояние ее новой подруги, взяла себе всего одну горсть. Затем и другие девушки предложили ей свои мисочки, и Мей-Линг тоже взяла из них по горсточке, поблагодарив всех от души. Потом, совершенно обессиленная, она положила голову на колени своей новой знакомой и крепко заснула.
На рассвете их подняли пинками неизвестные люди и приказали выйти наружу. Мей-Линг последовала за остальными. Наступил вечер. На небосводе тускло проступал лунный серп, и деревья отбрасывали на землю почти черные тени. Рядом тихо катила свои воды река – темная и глубокая. Мужчины потребовали от девушек скинуть халаты, но те стыдливо смотрели в землю и не торопились раздеваться. Надсмотрщики пустили в дело плетки, и тогда пленницы с плачем подчинились. Люди с плетками выстроили несчастных в одну линию и помирали со смеху, глядя, как девушки пытались руками прикрыть наготу. Потом они крепко связали им руки за спиной. Веревки грубо врезались в нежную кожу, так что малейшая попытка освободиться вызывала чудовищную боль. Затем явился старик и повесил на шею каждой из девушек небольшой плакатик с указанием цены. Подгоняя пленниц кнутами, надсмотрщики во главе со старцем погнали девушек в селение.
Мей-Линг шла последней в цепочке, низко склонив голову. Слезы душили ее, и она была благодарна сумраку, который хотя бы отчасти скрывал ее наготу. Но когда они подошли к деревне, оказалось, что и дорога, и улицы были ярко освещены бумажными фонариками. Поблизости от того места, где надсмотрщики заставили девушек остановиться, находился прилавок, за которым стоял торговец, продававший всем желающим рисовую водку. Тут же ошивались группками мужчины, многие из которых были уже пьяны. Они с вожделением оглядывали стройные гибкие тела и ухмылялись, обсуждая достоинства девушек. Старец потребовал от своих жертв, чтобы те подошли к покупателям поближе. Несчастные колебались и испуганно жались друг к другу, но удары плеток быстро заставили их подчиниться. Мужчины, желавшие приобрести живой товар, с энтузиазмом начали хватать и щупать девушек, грубо мять их груди. Опасаясь новых ударов, пленницы стояли смирно, позволяя покупателям делать с ними все, что заблагорассудится.
Мей-Линг хотелось спрятаться и убежать, как и всем остальным, но, подобно животному на бойне, она от страха не могла сделать и шага. Мужчины проходили мимо нее, разглядывая ее юные прелести и посмеиваясь. Они щипали ее за ягодицы, трогали ее маленькую грудь грязными лапами и, поплевывая в пыль под ногами, торговались со стариком о цене. Мей-Линг все ниже и ниже клонила головку – ей было так стыдно, что хотелось умереть. Одинокая слеза выкатилась из ее глаз. Она проползла по щеке и достигла краешка губ – слеза оказалась столь же горька, как и ее ужасная судьба. Грязный пятидесятилетний крестьянин торговался из-за нее как бешеный и беззубо ухмыльнулся, когда они со стариком ударили по рукам.
Мей-Линг на секунду задержала взгляд на своей новой подруге, но уже через мгновение новый хозяин поволок ее за собой. Та проводила ее глазами, потемневшими от обиды, печали и безнадежности – ведь женщин в Китае веками унижали, мучили и относились к ним хуже, чем к вьючному скоту, по крайней мере, продавали точно так же, как скот. Она покачала головой и одними губами прошептала слова прощания. Крестьянин швырнул Мей-Линг, по-прежнему обнаженную, в свою повозку, запряженную буйволом, и прикрыл рабыню гнилой соломой. Потом он повез ее в свой домишко на рисовых полях.
Хакка – так звали крестьянина – был жестоким и невежественным человеком. От него воняло, а во рту вместо зубов чернели какие-то корешки. Он овладел ею, словно дикое животное, а насытив свою похоть, ушел, оставив ее полуживой от ужаса и боли и покрытой собственной кровью и блевотиной.
На следующий день он снова загнал ее в повозку и отвез в соседнюю деревню, где продал другому крестьянину с прибылью для себя. Этот новый хозяин Мей-Линг был моложе, но не менее жесток и уродлив. Поначалу он тоже хотел воспользоваться ею в течение одной ночи, а затем продать, но ему приглянулась «девочка-жена» – понравились ее черные блестящие косы, маленькие груди, похожие на нераспустившиеся бутоны, а кроме того, его чрезвычайно возбуждали крики, которые она испускала всякий раз, когда он овладевал ею. Он собирался поехать в Шанхай, а оттуда на корабле переправиться в Америку на поиски обетованной Золотой горы, и решил, что его малютка поедет вместе с ним. Когда она ему надоест, он сможет продать ее. В Америке было мало китаянок, и крестьянин надеялся получить за Мей-Линг хорошие деньги. Он собственноручно выбрил ей лоб и заплел волосы в одну толстую косу, так что она почти совершенно не отличалась от какого-нибудь шанхайского мальчишки, обрядил ее в черные полотняные брюки и куртку и заявил, что, если она хоть слово скажет кому-нибудь, кто она, он убьет ее на месте. Потом они поехали в порт и вступили на борт корабля.
Путешествие до Штатов заняло четыре месяца и оказалось чрезвычайно тяжелым и изматывающим. Всю дорогу Мей-Линг сидела бок о бок со своим хозяином, не отваживаясь раскрыть рта. Она была единственной женщиной на борту парохода и догадывалась, что может произойти, если мужчины об этом прознают. Еще хуже было бы, если бы крестьянин решился продать ее кому-нибудь из них. Она стала подумывать о самоубийстве и часто подолгу смотрела в угрюмые свинцовые воды, но ее хозяин не упускал ее из виду до тех пор, пока капитан не назначил ее своим боем – с этого момента ей пришлось выносить пьяную болтовню и ругательства грубого моряка.
Когда разразился тайфун, она стала молить богов, чтобы корабль развалился и все они утонули, но судьба не принесла ей желанного освобождения, а когда шторм успокоился, в районе Мендочино матросы выбросили китайцев в воду, и она поплыла вместе со всеми, надеясь обрести свободу и смерть в волнах океана. Но как только она стала захлебываться в ледяной воде, вековечный инстинкт самосохранения взял свое, и она неожиданно для себя начала бороться за жизнь. Беспорядочно колотя по воде руками и ногами, она выплыла на поверхность и ухватилась за кусок дерева, проплывавший мимо. Неожиданно рядом с ней вынырнула голова крестьянина, купившего ее. Он уцепился за дерево скрюченными пальцами и начал отталкивать девушку. «Ты не стоишь и гроша, – вопил он, отдирая ее руки от спасительного дерева. – Ты всего лишь баба. Твоя жизнь ничего не стоит». Тут она услышала громоподобный рев гигантской волны, которая настигала их и через мгновение накрыла с головой. Мей-Линг снова погрузилась в темно-зеленую ледяную воду, заполнившую ее легкие. Девушка стала задыхаться и поняла, что гибнет. Волна сильно ударила ее о прибрежные камни, но, тем не менее, вынесла на берег у подножия крутой скалы и отхлынула прочь в океан. Раздался крик ярости и страха – она с трудом повернула голову и увидела крестьянина, который изо всех сил боролся за жизнь, но новая волна накрыла его с головой и утащила за собой.
Мей-Линг поднялась на ноги и, раскачиваясь на ветру, как тростинка, побежала к скале, хватаясь за камни и выступавшие из земли корни. Ее ноги скользили, а руки кровоточили от многочисленных порезов. Неожиданно она услышала за своей спиной неровные спотыкающиеся шаги. Она оглянулась и, к своему ужасу, снова увидела крестьянина, который с безумным видом следовал за ней – по-видимому, ему удалось зацепиться за пучки водорослей и, когда волна отхлынула, посчастливилось выкарабкаться на берег, где минутой раньше оказалась и Мей-Линг. Тогда девушка подумала, что как только хозяин догонит ее, так сразу же и убьет. Уж лучше бы ей утонуть, решила она, и от страха у нее на глазах выступили слезы. Океан зловеще шумел совсем рядом от Скалы. Было похоже, что тайфун стал опять набирать силу. Крестьянин оглянулся, испуганный шумом начинавшей снова свирепеть воды, и застыл в изумлении. Океан отступил от берега, обнажив широкую полосу каменистого, поросшего водорослями дна, но в отдалении уже собиралась, накапливая чудовищную силу, новая гигантская волна. Неожиданно превратившись в огромных размеров водяной столп, она ринулась на берег, с каждой секундой ускоряя свой разрушительный бег. В мощном порыве волна достигла скалы, на которую успела взобраться Мей-Линг, и с головой накрыла крестьянина.
Мей-Линг, прижавшись к шершавой поверхности скалы, с ужасом смотрела на бушевавшие внизу волны, но так и не смогла разглядеть ни одного живого существа. Ее хозяин тоже погиб вместе с прочими – из всех китайцев, находившихся на корабле, выжила только она.
Слишком испуганная и обессиленная, чтобы двигаться куда бы то ни было, Мей-Линг припала всем телом к жалким клочкам мха, покрывавшего вершину скалы, и стала ждать, когда рассвирепевший океан вернется и заберет ее с собой, но буря затихла так же неожиданно, как и началась.
Мей-Линг немного отдохнула, а затем стала подниматься вверх по крутому склону. Выйдя на сравнительно ровное пространство, она пустилась в путь, сама не зная, куда идет. Питалась она дикими плодами и ягодами, а также тем, что была в состоянии украсть или поймать собственными руками. Ночи в это время года стояли холодные, и когда она случайно наткнулась на маленькую деревянную часовенку, то вошла в нее, свернулась калачиком на лавке и заснула. Пастор, который обнаружил ее там, был краснолиц, поблескивал маленькими хитрыми глазками и постоянно говорил непонятные слова о Боге. Он отвел девушку в дом, где он жил, возглавляя общину тусклых людей с напряженными глазами, и объявил своей пастве, что решил спасти юную язычницу тем, что возьмет ее жить к себе, в «дом Бога». Вечером он заставил ее встать на колени и долго гнусавым голосом распевал молитвы, потягивая виски. Потом он совершил над ней то же самое, что и все остальные мужчины до него.
Ее одели, как мальчика, в иностранную грубую одежду и держали взаперти. В отчаянии она спустилась из окна по водосточной трубе и убежала. Позже, к ее большому удивлению, она натолкнулась на группу китайцев, которые работали в поле. Спрятавшись за деревьями, она долго наблюдала за ними. Все китайцы были мужчинами, и Мей-Линг испугалась. Тем не менее, ее желудок сводило от голода, силы были на пределе, и она поняла, что дальше идти не сможет. Конечно, она могла бы найти тихое местечко в лесу, улечься под деревом и ждать наступления смерти. Но, с другой стороны, если это случится, она не увидит больше своего братишку, а ей так хотелось на него взглянуть перед смертью… Оставался только один выход.
Она тщательно обдумала родившуюся у нее мысль. На ней была мужская одежда, правда, не китайская, а иностранная. Она была все еще юной и неоформившейся девушкой-подростком и могла легко сойти за парнишку. Крестьянин выбрил ей лоб и заплел косу, то есть сделал привычную для китайцев мужскую прическу. Другими словами, она мало отличалась от тех мужчин, которые работали перед ее глазами в поле. Мей-Линг глубоко вздохнула. Она поняла, что для того, чтобы выжить, ей необходимо превратиться в мужчину. Она должна стать Лаи Цином.
Итак, любимая внученька, в течение двух лет Мей-Линг работала вместе с мужчинами из Той-Шаня. Каждый день превращался для нее в испытание, поскольку в любой момент ее могли разоблачить. Она была молодой и стройной и выглядела, как мальчик. Она также была весьма осторожна и тщательно прикрывала свое тело, но каждый месяц, когда у нее начинались менструации, ей приходилось скрывать свое женское естество с особой тщательностью. Работа оказалась очень тяжелой, но Мей-Линг не жаловалась, вместо этого она присматривалась к мужчинам. Она училась разговаривать, как мужчина, действовать, как мужчина, и думать аналогичным образом. Она жила мужской жизнью и через некоторое время уже ничем не напоминала ту юную девушку, какой была от рождения. Со временем она и сама стала забывать о том, что значит быть женщиной, и помнила только о тех страданиях, которые перенесла от мужчин.
Когда работа подошла к концу, она вместе со всеми двинулась в странствия по Калифорнии. Китайцы кочевали от города Санта-Клара до Сан-Жоакино, от Ойехо до Салинаса, собирая вишни и миндаль, лимоны, апельсины и салат, когда же сельскохозяйственный сезон завершился, большинство направилось в Сан-Франциско. Мей-Линг перебивалась случайными заработками, но большей частью она платила за пищу и кров теми деньгами, которые зарабатывала игрой во всевозможные азартные игры.
Сан-Франциско оказался большим и пугающим городом, но настроение Мей-Линг поднялось, когда она оказалась в китайском квартале. Улицы выглядели привычно, там можно было встретить храмы, похожие на китайские – с изогнутыми крышами и декоративным орнаментом в виде позолоченных драконов. Отовсюду доносились знакомые высокие голоса разносчиков товаров, мелькали привычные вывески лавочек и магазинов с яркими полотнищами, обещавшими процветание и здоровье покупателям и владельцам заведения. В воздухе ощущался запах ароматических палочек, на узких улочках на каждом шагу попадались детишки с хвостиками и косами на головах, важно шествовали предсказатели будущего, а прямо на тротуарах дымились жаровни и грелись чайники с жасминовым чаем.
С завистью Мей-Линг созерцала молодых нарядных китаянок, очаровательных в шелковых халатах всех цветов радуги и стеганых безрукавках, расшитых цветами. Она грустно окинула взглядом собственную поношенную одежду, посмотрела на потемневшие от загара и огрубевшие от ежедневной тяжелой работы руки. Ноги тоже были не лучше – разве можно было сравнить ее размашистый шаг в грубых пыльных ботинках с крохотными изящными шажками девушек, которые не шли, а раскачивались на крохотных изящных ступнях. Их голоса также разительно отличались мелодичностью и нежностью от ее собственного – грубоватого и низкого по тембру, истинно мужского. Мей-Линг до боли в сердце снова захотелось превратиться в девушку и носить головные гребни, изящные туфельки и непринужденно болтать с подругами о всяких пустяках.
Повинуясь этому порыву, она даже зашла в магазин, где торговали национальной китайской одеждой, и потратила с трудом заработанные деньги на яркую шелковую курточку и такие же брюки, объяснив продавцу, что покупает все это для своей сестры. Помимо брюк и курточки, она также купила туфельки и гребни для волос. Потом все эти сокровища она отнесла в крохотную каморку, которую снимала в подвальном этаже мучного склада. Там она сорвала с себя мужскую одежду и взглянула на себя, обнаженную, в обломок старого зеркала. Сейчас ей было почти шестнадцать лет, и ее тело не потеряло женственной красоты и изящества. Маленькие упругие грудки, тонкая талия и стройные бедра были по-прежнему хороши и соблазнительны. Мей-Линг наполнила ведро холодной водой и тщательно вымылась. После этого она натянула на себя приятные на ощупь вещицы из тонкого шелка и надела на ноги изящные матерчатые туфли. Распустив волосы, она тщательно расчесала их, уложила в высокую прическу и заколола булавками и гребнями.
Снова взглянув в зеркало, она была поражена совершившейся переменой. Вместо крестьянского паренька Лаи Цина на нее смотрело юное очаровательное существо. Она попробовала походить вокруг стола новой, женской, походкой, покачивая бедрами. Ноги в легких туфельках испытывали странную незащищенность и облегчение после тяжелых ботинок на толстой резиновой подошве. Набравшись храбрости, она выскользнула из каморки, каждую минуту ожидая, что ее поднимут на смех. Гладя под ноги, она медленно пошла в сторону маленького магазинчика, расположенного на близлежащей аллее, где щелкал огромным раздвижным аппаратом фотограф, запечатлевая нарядных китайцев, желавших отослать домой свои снимки. Фотограф, не говоря ни слова, сунул ей в руки бумажный веер и велел сидеть не двигаясь. Это была единственная фотография Мей-Линг.
Вернувшись в свою каморку, она сняла женский наряд, тщательно сложила его и убрала подальше – она уже настолько привыкла к роли Лаи Цина, что без грубой одежды сельскохозяйственного рабочего чувствовала себя неуютно.
Позже она нашла себе работенку в одном из игорных домов средней руки, где разносила напитки, убирала со столов и мыла полы. Короче говоря, вся грязная работа лежала на ней. В конце недели, получив за труды несколько жалких долларов, она проводила ночь за игорным столом и играла с переменным успехом – иногда выигрывая, а иногда – нет. Здешние игроки были куда пронырливее и опытнее, чем крестьяне, у которых она выучилась азам маджонга. Каждое воскресенье она посещала занятия по английскому языку в воскресной баптистской школе. У нее была крыша над головой, миска риса утром и вечером, и о большем ей мечтать не приходилось.
Ву Фенг, китаец, который арендовал игорный дом, платил деньги одному белому парню, который еженедельно приходил за своей лептой. Он был молод, высок и голубоглаз и носил курчавую бородку. Мей-Линг приходилось частенько обслуживать его и подавать рисовую водку. Мужчина говорил с ней мягким проникновенным голосом, и его глаза часто ощупывали ее фигурку, но Мей-Линг его не боялась – ведь она стала Лаи Цином и, стало быть, таким же мужчиной, как и он сам.
Однажды он не пришел за арендной платой, но прислал записку, в которой просил Ву Фенга отослать ему деньги на дом с посыльным Лаи Цином. Далее в записке был указан адрес.
Мей-Линг очень боялась выходить за пределы китайского квартала, поэтому она торопливо пробиралась по улицам, потупив глаза, чтобы не видеть по возможности лиц «иноземных дьяволов». Дом бородатого мужчины оказался велик и очень красив. К дверям, выкрашенным черной эмалью, вели белые ступени, и Мей-Линг со страхом следила за тем, как бы ее грубые башмаки не повредили шлифованным мраморным плитам. Со страхом в сердце она дернула за шнурок звонка.
Дверь отворил мальчик-слуга – тоже китаец, одетый в белую куртку и белые нитяные перчатки. Хитро улыбнувшись «Лаи Цину», он сказал: «Хозяин ждет тебя наверху», и указал рукой в сторону широкой лестницы, покрытой алым дорогим ковром.
Мей-Линг стала неуверенно подниматься по ступенькам, но, когда она оглянулась, чтобы взглянуть на провожатого, то обнаружила, что тот уже ушел. Затрепетав от испуга, она поднялась еще на один пролет вверх и дрожащим голосом позвала белого человека по имени. Это имя было хорошо известно в Сан-Франциско, а теперь ей довелось воочию убедиться, насколько он богат и могуществен. Мей-Линг не думала, что на свете могут жить такие богачи. Она смотрела на дорогие вещи, выставленные в доме для всеобщего обозрения – на все эти сокровища белых людей, которыми они привыкли гордиться: шелковые ковры, огромные темные картины, серебряные и хрустальные вазы, – смотрела, и не знала, что делать дальше.
Вдруг она услышала, как мужской голос крикнул: «Войдите», и двинулась по коридору на звук. Дверь в кабинет оказалась слегка приоткрытой, и она вошла. Хозяин дома сидел за широким столом, развалясь в кресле. Она поклонилась, и тогда он встал с места, подошел к двери и запер ее на ключ. Мей-Линг было снова испугалась, но потом вспомнила, что ее миссия связана с передачей значительной суммы денег и успокоилась, хозяин, очевидно, не хотел, чтобы прислуга проведала об этом.
Она достала сверток с деньгами из «секретного» кармана и положила его на стол.
– Вот арендная плата, которую вам посылает Ву Фенг, достопочтенный сэр, – почтительно сказала она.
Хозяин дома некоторое время стоял, опершись на стол, и пристально разглядывая ее, а потом засмеялся.
– Спасибо тебе, Лаи Цин, – проговорил он, продолжая улыбаться. – А хотелось бы тебе заполучить эти денежки назад? На этот раз в свое безраздельное пользование? И снова положить их в «секретный» карман?
При этих словах у нее перехватило горло, а глаза округлились от изумления, но она, тем не менее, спросила:
Когда торговец живым товаром оторвал Мей-Линг от ее младшего брата и увел с собой в каюту джонки, вся ее жизнь изменилась. В каюте он принялся хватать девочку за интимные места, и она так сильно кричала, что он ударил ее по лицу. Но она все равно продолжала кричать. Тогда он схватил ее руками за горло и едва не задушил от ярости, но вовремя вспомнил, сколько денег ему пришлось выложить за эту малютку, и жадность остановила его. И в самом деле, он мог «осчастливить» сотню других девушек без всякого сопротивления с их стороны. Кроме того, продав девственницу, он мог получить значительно большую сумму.
Ударив ее еще несколько раз по голове, чтобы проучить, он швырнул ей кусок мешковины, чтобы она могла прикрыть свою наготу, а потом вынес ее – маленькую и дрожащую, словно больная собачонка, – на берег и швырнул в повозку.
В ушах у Мей-Линг все еще звенело от ударов, голова раскалывалась от боли, и она лежала на дне повозки почти без движения, в то время как та пробиралась по бурлящим от людского потока улицам Шанхая. Девочка молила богов о помощи, но помощь не приходила. Наконец повозка остановилась, и работорговец выволок ее в темный переулок. Схватив девочку за волосы, он втащил ее в темное здание, выходившее в переулок, и повлек за собой по плохо освещенным коридорам. В самом конце коридора открылась дверь, и Мей-Линг ввели в комнату. Там за длинным столом восседал важный старец. Его лицо покрывали морщины, а глаза были столь узки, что девочка недоумевала, как он мог разглядеть ими хоть что-нибудь, но, тем не менее, ощущала на себе его изучающий взгляд.
Торговец дернул Мей-Линг за волосы, чтобы она встала прямо. Он тыкал пальцем ей в грудь и бедра, на все лады расхваливая ее достоинства и особенно упирая на то, что она девственница. Мей-Линг покраснела от стыда, вынужденная выслушивать все это.
Старик, сидевший за столом, назвал свою цену, но работорговец в ответ разразился ругательствами и обозвал его собакой и жуликом. Потом, накричавшись и наругавшись досыта, торговец и старик ударили по рукам, сделка была заключена, и торговец ушел, оставив ее со стариком один на один.
Мей-Линг прижалась спиной к стене, но старик не стал ее трогать. Вместо этого он приказал ей следовать за ним, она же была слишком напугана, чтобы не подчиниться. Он отвел ее в погреб и оставил там, заперев двери на замок. Мимо в темноте прошуршала крыса, девочка закричала от страха и вскочила на ноги, но никто не пришел на ее крик и не помог отогнать мерзкое животное. Она подумала о младшем брате и поняла, что никогда больше не увидит его. Когда дверца погреба наконец распахнулась снова, Мей-Линг была слишком утомлена и напугана и не могла ни кричать, ни сопротивляться. Покорно она пошла вслед за стариком и уселась в тележку, запряженную мулом. Старик связал ей ноги и руки и забросал сверху соломой. Потом тележка медленно двинулась вперед, направляясь прочь из города.
Мей-Линг не знала, сколько часов они провели в пути, но вот повозка остановилась, старик извлек ее из-под соломы и распаковал, точно какой-нибудь сверток. Она стала разминать затекшие руки и ноги, потом приподнялась и обнаружила, что они находятся на окраине большой деревни. Старикашка завел ее в деревянную хижину, втолкнул внутрь и запер двери. Услышав какие-то звуки, она стала всматриваться в темноту. Когда глаза понемногу привыкли к сумраку, она заметила, что на нее смотрят несколько пар глаз. Мей-Линг в ужасе подалась назад и издала сдавленный стон, но нежный девичий голос успокоил ее:
– Не бойся, сестричка, мы все здесь его пленницы.
Какая-то девушка приблизилась к ней и взяла Мей-Линг за руку.
– Но ты совсем юная – ты еще носишь на голове хвостик, – воскликнула она.
– Мне тринадцать лет, – прошептала Мей-Линг, прижимаясь к шершавой руке своей новой знакомой.
Она услышала, как та тяжело вздохнула.
– Мне самой пятнадцать, – тоже шепотом сообщила она Мей-Линг. – Я была похищена из родной деревни, как и другие девушки. Некоторых из них, правда, соблазнили обещаниями хорошей работы – им говорили, что они будут работать в богатых домах в городе служанками или экономками. Других продали их же собственные отцы, поскольку не хотели давать за ними приданое и оплачивать расходы на свадебное торжество. Все мы теперь не знаем, что с нами будет дальше.
Девушка предложила Мей-Линг присесть с ней рядом и угостила рисом из маленькой мисочки. Несмотря на отчаяние и головную боль, Мей-Линг была очень голодна и поначалу набросилась на еду, но, поняв, что миска риса – все достояние ее новой подруги, взяла себе всего одну горсть. Затем и другие девушки предложили ей свои мисочки, и Мей-Линг тоже взяла из них по горсточке, поблагодарив всех от души. Потом, совершенно обессиленная, она положила голову на колени своей новой знакомой и крепко заснула.
На рассвете их подняли пинками неизвестные люди и приказали выйти наружу. Мей-Линг последовала за остальными. Наступил вечер. На небосводе тускло проступал лунный серп, и деревья отбрасывали на землю почти черные тени. Рядом тихо катила свои воды река – темная и глубокая. Мужчины потребовали от девушек скинуть халаты, но те стыдливо смотрели в землю и не торопились раздеваться. Надсмотрщики пустили в дело плетки, и тогда пленницы с плачем подчинились. Люди с плетками выстроили несчастных в одну линию и помирали со смеху, глядя, как девушки пытались руками прикрыть наготу. Потом они крепко связали им руки за спиной. Веревки грубо врезались в нежную кожу, так что малейшая попытка освободиться вызывала чудовищную боль. Затем явился старик и повесил на шею каждой из девушек небольшой плакатик с указанием цены. Подгоняя пленниц кнутами, надсмотрщики во главе со старцем погнали девушек в селение.
Мей-Линг шла последней в цепочке, низко склонив голову. Слезы душили ее, и она была благодарна сумраку, который хотя бы отчасти скрывал ее наготу. Но когда они подошли к деревне, оказалось, что и дорога, и улицы были ярко освещены бумажными фонариками. Поблизости от того места, где надсмотрщики заставили девушек остановиться, находился прилавок, за которым стоял торговец, продававший всем желающим рисовую водку. Тут же ошивались группками мужчины, многие из которых были уже пьяны. Они с вожделением оглядывали стройные гибкие тела и ухмылялись, обсуждая достоинства девушек. Старец потребовал от своих жертв, чтобы те подошли к покупателям поближе. Несчастные колебались и испуганно жались друг к другу, но удары плеток быстро заставили их подчиниться. Мужчины, желавшие приобрести живой товар, с энтузиазмом начали хватать и щупать девушек, грубо мять их груди. Опасаясь новых ударов, пленницы стояли смирно, позволяя покупателям делать с ними все, что заблагорассудится.
Мей-Линг хотелось спрятаться и убежать, как и всем остальным, но, подобно животному на бойне, она от страха не могла сделать и шага. Мужчины проходили мимо нее, разглядывая ее юные прелести и посмеиваясь. Они щипали ее за ягодицы, трогали ее маленькую грудь грязными лапами и, поплевывая в пыль под ногами, торговались со стариком о цене. Мей-Линг все ниже и ниже клонила головку – ей было так стыдно, что хотелось умереть. Одинокая слеза выкатилась из ее глаз. Она проползла по щеке и достигла краешка губ – слеза оказалась столь же горька, как и ее ужасная судьба. Грязный пятидесятилетний крестьянин торговался из-за нее как бешеный и беззубо ухмыльнулся, когда они со стариком ударили по рукам.
Мей-Линг на секунду задержала взгляд на своей новой подруге, но уже через мгновение новый хозяин поволок ее за собой. Та проводила ее глазами, потемневшими от обиды, печали и безнадежности – ведь женщин в Китае веками унижали, мучили и относились к ним хуже, чем к вьючному скоту, по крайней мере, продавали точно так же, как скот. Она покачала головой и одними губами прошептала слова прощания. Крестьянин швырнул Мей-Линг, по-прежнему обнаженную, в свою повозку, запряженную буйволом, и прикрыл рабыню гнилой соломой. Потом он повез ее в свой домишко на рисовых полях.
Хакка – так звали крестьянина – был жестоким и невежественным человеком. От него воняло, а во рту вместо зубов чернели какие-то корешки. Он овладел ею, словно дикое животное, а насытив свою похоть, ушел, оставив ее полуживой от ужаса и боли и покрытой собственной кровью и блевотиной.
На следующий день он снова загнал ее в повозку и отвез в соседнюю деревню, где продал другому крестьянину с прибылью для себя. Этот новый хозяин Мей-Линг был моложе, но не менее жесток и уродлив. Поначалу он тоже хотел воспользоваться ею в течение одной ночи, а затем продать, но ему приглянулась «девочка-жена» – понравились ее черные блестящие косы, маленькие груди, похожие на нераспустившиеся бутоны, а кроме того, его чрезвычайно возбуждали крики, которые она испускала всякий раз, когда он овладевал ею. Он собирался поехать в Шанхай, а оттуда на корабле переправиться в Америку на поиски обетованной Золотой горы, и решил, что его малютка поедет вместе с ним. Когда она ему надоест, он сможет продать ее. В Америке было мало китаянок, и крестьянин надеялся получить за Мей-Линг хорошие деньги. Он собственноручно выбрил ей лоб и заплел волосы в одну толстую косу, так что она почти совершенно не отличалась от какого-нибудь шанхайского мальчишки, обрядил ее в черные полотняные брюки и куртку и заявил, что, если она хоть слово скажет кому-нибудь, кто она, он убьет ее на месте. Потом они поехали в порт и вступили на борт корабля.
Путешествие до Штатов заняло четыре месяца и оказалось чрезвычайно тяжелым и изматывающим. Всю дорогу Мей-Линг сидела бок о бок со своим хозяином, не отваживаясь раскрыть рта. Она была единственной женщиной на борту парохода и догадывалась, что может произойти, если мужчины об этом прознают. Еще хуже было бы, если бы крестьянин решился продать ее кому-нибудь из них. Она стала подумывать о самоубийстве и часто подолгу смотрела в угрюмые свинцовые воды, но ее хозяин не упускал ее из виду до тех пор, пока капитан не назначил ее своим боем – с этого момента ей пришлось выносить пьяную болтовню и ругательства грубого моряка.
Когда разразился тайфун, она стала молить богов, чтобы корабль развалился и все они утонули, но судьба не принесла ей желанного освобождения, а когда шторм успокоился, в районе Мендочино матросы выбросили китайцев в воду, и она поплыла вместе со всеми, надеясь обрести свободу и смерть в волнах океана. Но как только она стала захлебываться в ледяной воде, вековечный инстинкт самосохранения взял свое, и она неожиданно для себя начала бороться за жизнь. Беспорядочно колотя по воде руками и ногами, она выплыла на поверхность и ухватилась за кусок дерева, проплывавший мимо. Неожиданно рядом с ней вынырнула голова крестьянина, купившего ее. Он уцепился за дерево скрюченными пальцами и начал отталкивать девушку. «Ты не стоишь и гроша, – вопил он, отдирая ее руки от спасительного дерева. – Ты всего лишь баба. Твоя жизнь ничего не стоит». Тут она услышала громоподобный рев гигантской волны, которая настигала их и через мгновение накрыла с головой. Мей-Линг снова погрузилась в темно-зеленую ледяную воду, заполнившую ее легкие. Девушка стала задыхаться и поняла, что гибнет. Волна сильно ударила ее о прибрежные камни, но, тем не менее, вынесла на берег у подножия крутой скалы и отхлынула прочь в океан. Раздался крик ярости и страха – она с трудом повернула голову и увидела крестьянина, который изо всех сил боролся за жизнь, но новая волна накрыла его с головой и утащила за собой.
Мей-Линг поднялась на ноги и, раскачиваясь на ветру, как тростинка, побежала к скале, хватаясь за камни и выступавшие из земли корни. Ее ноги скользили, а руки кровоточили от многочисленных порезов. Неожиданно она услышала за своей спиной неровные спотыкающиеся шаги. Она оглянулась и, к своему ужасу, снова увидела крестьянина, который с безумным видом следовал за ней – по-видимому, ему удалось зацепиться за пучки водорослей и, когда волна отхлынула, посчастливилось выкарабкаться на берег, где минутой раньше оказалась и Мей-Линг. Тогда девушка подумала, что как только хозяин догонит ее, так сразу же и убьет. Уж лучше бы ей утонуть, решила она, и от страха у нее на глазах выступили слезы. Океан зловеще шумел совсем рядом от Скалы. Было похоже, что тайфун стал опять набирать силу. Крестьянин оглянулся, испуганный шумом начинавшей снова свирепеть воды, и застыл в изумлении. Океан отступил от берега, обнажив широкую полосу каменистого, поросшего водорослями дна, но в отдалении уже собиралась, накапливая чудовищную силу, новая гигантская волна. Неожиданно превратившись в огромных размеров водяной столп, она ринулась на берег, с каждой секундой ускоряя свой разрушительный бег. В мощном порыве волна достигла скалы, на которую успела взобраться Мей-Линг, и с головой накрыла крестьянина.
Мей-Линг, прижавшись к шершавой поверхности скалы, с ужасом смотрела на бушевавшие внизу волны, но так и не смогла разглядеть ни одного живого существа. Ее хозяин тоже погиб вместе с прочими – из всех китайцев, находившихся на корабле, выжила только она.
Слишком испуганная и обессиленная, чтобы двигаться куда бы то ни было, Мей-Линг припала всем телом к жалким клочкам мха, покрывавшего вершину скалы, и стала ждать, когда рассвирепевший океан вернется и заберет ее с собой, но буря затихла так же неожиданно, как и началась.
Мей-Линг немного отдохнула, а затем стала подниматься вверх по крутому склону. Выйдя на сравнительно ровное пространство, она пустилась в путь, сама не зная, куда идет. Питалась она дикими плодами и ягодами, а также тем, что была в состоянии украсть или поймать собственными руками. Ночи в это время года стояли холодные, и когда она случайно наткнулась на маленькую деревянную часовенку, то вошла в нее, свернулась калачиком на лавке и заснула. Пастор, который обнаружил ее там, был краснолиц, поблескивал маленькими хитрыми глазками и постоянно говорил непонятные слова о Боге. Он отвел девушку в дом, где он жил, возглавляя общину тусклых людей с напряженными глазами, и объявил своей пастве, что решил спасти юную язычницу тем, что возьмет ее жить к себе, в «дом Бога». Вечером он заставил ее встать на колени и долго гнусавым голосом распевал молитвы, потягивая виски. Потом он совершил над ней то же самое, что и все остальные мужчины до него.
Ее одели, как мальчика, в иностранную грубую одежду и держали взаперти. В отчаянии она спустилась из окна по водосточной трубе и убежала. Позже, к ее большому удивлению, она натолкнулась на группу китайцев, которые работали в поле. Спрятавшись за деревьями, она долго наблюдала за ними. Все китайцы были мужчинами, и Мей-Линг испугалась. Тем не менее, ее желудок сводило от голода, силы были на пределе, и она поняла, что дальше идти не сможет. Конечно, она могла бы найти тихое местечко в лесу, улечься под деревом и ждать наступления смерти. Но, с другой стороны, если это случится, она не увидит больше своего братишку, а ей так хотелось на него взглянуть перед смертью… Оставался только один выход.
Она тщательно обдумала родившуюся у нее мысль. На ней была мужская одежда, правда, не китайская, а иностранная. Она была все еще юной и неоформившейся девушкой-подростком и могла легко сойти за парнишку. Крестьянин выбрил ей лоб и заплел косу, то есть сделал привычную для китайцев мужскую прическу. Другими словами, она мало отличалась от тех мужчин, которые работали перед ее глазами в поле. Мей-Линг глубоко вздохнула. Она поняла, что для того, чтобы выжить, ей необходимо превратиться в мужчину. Она должна стать Лаи Цином.
Итак, любимая внученька, в течение двух лет Мей-Линг работала вместе с мужчинами из Той-Шаня. Каждый день превращался для нее в испытание, поскольку в любой момент ее могли разоблачить. Она была молодой и стройной и выглядела, как мальчик. Она также была весьма осторожна и тщательно прикрывала свое тело, но каждый месяц, когда у нее начинались менструации, ей приходилось скрывать свое женское естество с особой тщательностью. Работа оказалась очень тяжелой, но Мей-Линг не жаловалась, вместо этого она присматривалась к мужчинам. Она училась разговаривать, как мужчина, действовать, как мужчина, и думать аналогичным образом. Она жила мужской жизнью и через некоторое время уже ничем не напоминала ту юную девушку, какой была от рождения. Со временем она и сама стала забывать о том, что значит быть женщиной, и помнила только о тех страданиях, которые перенесла от мужчин.
Когда работа подошла к концу, она вместе со всеми двинулась в странствия по Калифорнии. Китайцы кочевали от города Санта-Клара до Сан-Жоакино, от Ойехо до Салинаса, собирая вишни и миндаль, лимоны, апельсины и салат, когда же сельскохозяйственный сезон завершился, большинство направилось в Сан-Франциско. Мей-Линг перебивалась случайными заработками, но большей частью она платила за пищу и кров теми деньгами, которые зарабатывала игрой во всевозможные азартные игры.
Сан-Франциско оказался большим и пугающим городом, но настроение Мей-Линг поднялось, когда она оказалась в китайском квартале. Улицы выглядели привычно, там можно было встретить храмы, похожие на китайские – с изогнутыми крышами и декоративным орнаментом в виде позолоченных драконов. Отовсюду доносились знакомые высокие голоса разносчиков товаров, мелькали привычные вывески лавочек и магазинов с яркими полотнищами, обещавшими процветание и здоровье покупателям и владельцам заведения. В воздухе ощущался запах ароматических палочек, на узких улочках на каждом шагу попадались детишки с хвостиками и косами на головах, важно шествовали предсказатели будущего, а прямо на тротуарах дымились жаровни и грелись чайники с жасминовым чаем.
С завистью Мей-Линг созерцала молодых нарядных китаянок, очаровательных в шелковых халатах всех цветов радуги и стеганых безрукавках, расшитых цветами. Она грустно окинула взглядом собственную поношенную одежду, посмотрела на потемневшие от загара и огрубевшие от ежедневной тяжелой работы руки. Ноги тоже были не лучше – разве можно было сравнить ее размашистый шаг в грубых пыльных ботинках с крохотными изящными шажками девушек, которые не шли, а раскачивались на крохотных изящных ступнях. Их голоса также разительно отличались мелодичностью и нежностью от ее собственного – грубоватого и низкого по тембру, истинно мужского. Мей-Линг до боли в сердце снова захотелось превратиться в девушку и носить головные гребни, изящные туфельки и непринужденно болтать с подругами о всяких пустяках.
Повинуясь этому порыву, она даже зашла в магазин, где торговали национальной китайской одеждой, и потратила с трудом заработанные деньги на яркую шелковую курточку и такие же брюки, объяснив продавцу, что покупает все это для своей сестры. Помимо брюк и курточки, она также купила туфельки и гребни для волос. Потом все эти сокровища она отнесла в крохотную каморку, которую снимала в подвальном этаже мучного склада. Там она сорвала с себя мужскую одежду и взглянула на себя, обнаженную, в обломок старого зеркала. Сейчас ей было почти шестнадцать лет, и ее тело не потеряло женственной красоты и изящества. Маленькие упругие грудки, тонкая талия и стройные бедра были по-прежнему хороши и соблазнительны. Мей-Линг наполнила ведро холодной водой и тщательно вымылась. После этого она натянула на себя приятные на ощупь вещицы из тонкого шелка и надела на ноги изящные матерчатые туфли. Распустив волосы, она тщательно расчесала их, уложила в высокую прическу и заколола булавками и гребнями.
Снова взглянув в зеркало, она была поражена совершившейся переменой. Вместо крестьянского паренька Лаи Цина на нее смотрело юное очаровательное существо. Она попробовала походить вокруг стола новой, женской, походкой, покачивая бедрами. Ноги в легких туфельках испытывали странную незащищенность и облегчение после тяжелых ботинок на толстой резиновой подошве. Набравшись храбрости, она выскользнула из каморки, каждую минуту ожидая, что ее поднимут на смех. Гладя под ноги, она медленно пошла в сторону маленького магазинчика, расположенного на близлежащей аллее, где щелкал огромным раздвижным аппаратом фотограф, запечатлевая нарядных китайцев, желавших отослать домой свои снимки. Фотограф, не говоря ни слова, сунул ей в руки бумажный веер и велел сидеть не двигаясь. Это была единственная фотография Мей-Линг.
Вернувшись в свою каморку, она сняла женский наряд, тщательно сложила его и убрала подальше – она уже настолько привыкла к роли Лаи Цина, что без грубой одежды сельскохозяйственного рабочего чувствовала себя неуютно.
Позже она нашла себе работенку в одном из игорных домов средней руки, где разносила напитки, убирала со столов и мыла полы. Короче говоря, вся грязная работа лежала на ней. В конце недели, получив за труды несколько жалких долларов, она проводила ночь за игорным столом и играла с переменным успехом – иногда выигрывая, а иногда – нет. Здешние игроки были куда пронырливее и опытнее, чем крестьяне, у которых она выучилась азам маджонга. Каждое воскресенье она посещала занятия по английскому языку в воскресной баптистской школе. У нее была крыша над головой, миска риса утром и вечером, и о большем ей мечтать не приходилось.
Ву Фенг, китаец, который арендовал игорный дом, платил деньги одному белому парню, который еженедельно приходил за своей лептой. Он был молод, высок и голубоглаз и носил курчавую бородку. Мей-Линг приходилось частенько обслуживать его и подавать рисовую водку. Мужчина говорил с ней мягким проникновенным голосом, и его глаза часто ощупывали ее фигурку, но Мей-Линг его не боялась – ведь она стала Лаи Цином и, стало быть, таким же мужчиной, как и он сам.
Однажды он не пришел за арендной платой, но прислал записку, в которой просил Ву Фенга отослать ему деньги на дом с посыльным Лаи Цином. Далее в записке был указан адрес.
Мей-Линг очень боялась выходить за пределы китайского квартала, поэтому она торопливо пробиралась по улицам, потупив глаза, чтобы не видеть по возможности лиц «иноземных дьяволов». Дом бородатого мужчины оказался велик и очень красив. К дверям, выкрашенным черной эмалью, вели белые ступени, и Мей-Линг со страхом следила за тем, как бы ее грубые башмаки не повредили шлифованным мраморным плитам. Со страхом в сердце она дернула за шнурок звонка.
Дверь отворил мальчик-слуга – тоже китаец, одетый в белую куртку и белые нитяные перчатки. Хитро улыбнувшись «Лаи Цину», он сказал: «Хозяин ждет тебя наверху», и указал рукой в сторону широкой лестницы, покрытой алым дорогим ковром.
Мей-Линг стала неуверенно подниматься по ступенькам, но, когда она оглянулась, чтобы взглянуть на провожатого, то обнаружила, что тот уже ушел. Затрепетав от испуга, она поднялась еще на один пролет вверх и дрожащим голосом позвала белого человека по имени. Это имя было хорошо известно в Сан-Франциско, а теперь ей довелось воочию убедиться, насколько он богат и могуществен. Мей-Линг не думала, что на свете могут жить такие богачи. Она смотрела на дорогие вещи, выставленные в доме для всеобщего обозрения – на все эти сокровища белых людей, которыми они привыкли гордиться: шелковые ковры, огромные темные картины, серебряные и хрустальные вазы, – смотрела, и не знала, что делать дальше.
Вдруг она услышала, как мужской голос крикнул: «Войдите», и двинулась по коридору на звук. Дверь в кабинет оказалась слегка приоткрытой, и она вошла. Хозяин дома сидел за широким столом, развалясь в кресле. Она поклонилась, и тогда он встал с места, подошел к двери и запер ее на ключ. Мей-Линг было снова испугалась, но потом вспомнила, что ее миссия связана с передачей значительной суммы денег и успокоилась, хозяин, очевидно, не хотел, чтобы прислуга проведала об этом.
Она достала сверток с деньгами из «секретного» кармана и положила его на стол.
– Вот арендная плата, которую вам посылает Ву Фенг, достопочтенный сэр, – почтительно сказала она.
Хозяин дома некоторое время стоял, опершись на стол, и пристально разглядывая ее, а потом засмеялся.
– Спасибо тебе, Лаи Цин, – проговорил он, продолжая улыбаться. – А хотелось бы тебе заполучить эти денежки назад? На этот раз в свое безраздельное пользование? И снова положить их в «секретный» карман?
При этих словах у нее перехватило горло, а глаза округлились от изумления, но она, тем не менее, спросила: