Агаев Самид Сахибович. Правила одиночества

   – Патрон, звонит вчерашняя журналистка, соединить?
   – Да.
   – Как она тебя называет, – отметил Сенин, – патрон?
   – Когда она была замужем, долго работала за границей, в Новой Гвинее.
   Караев взял трубку и услышал низкий голос Севинч:
   – Господин Караев, здравствуйте, я прошу прощения, мне так неловко, но диктофон зажевал пленку, и я не могу расшифровать интервью. Вы не согласились бы повторить его? Мне ужасно стыдно.
   – Я рад вас слышать, – сказал Караев, – пожалуйста, я повторю, правда, не уверен, что получится слово в слово. Я буду свободен вечером. Да, я совсем забыл – по вечерам вы заняты. Хорошо, приезжайте сейчас.
   Караев положил трубку. Сенин, внимательно слушавший разговор, глумливо произнес:
   – Ето хто ето? Журналистка? Ай, как интересно, – он выпил, съел лимонную дольку и завистливо продолжил: – Слушай, да ты нарасхват у женского пола. Как же хорошо быть неженатым, Господи боже!
   Он налил себе еще одну рюмку. Было заметно, что он захмелел:
   – Двадцать семь лет семейной жизни – и что хорошего? Вот, к примеру, ты один живешь, вынужден себе сам готовить. Вроде как неудобство – приходишь домой усталый, жрать хочется, а тут еще готовить надо. Но с другой стороны, ты себе что хочешь, то и готовишь, правильно? А я прихожу вечером домой, говорю жене: хочу, мол, жареной картошки – я люблю с солеными огурцами – а она передо мной тарелку с макаронами – хрясь, и говорит: «Еще чего, буду я для тебя отдельно готовить! В ресторане, что ли? Ешь, а не нравится – иди телевизор смотреть» – нет, ты представляешь?
   Вновь раздался зуммер телефона. Караев нажал на клавишу и услышал взволнованный голос Веры:
   – Патрон, на рынке омоновцы.
   Караев стремительно поднялся и со словами: «Извини, друг» – вышел. Сенин так же стремительно поднялся, выпил, но остался на месте. «Ничего, – крикнул он вслед, – я подожду».

Идентификация

   Омоновцы рассредоточились по всему рынку. Рослые, вооруженные автоматами, в черных трикотажных масках на лицах, бойцы сгоняли всех торговцев в одно место и выстраивали у стены. Караев обратил внимание на то, что среди задержанных были и покупатели, у которых не оказалось при себе документов. Те же, кто не вызвал у омоновцев подозрения, наблюдали за происходящим – кто с любопытством, кто с жалостью, а кто со злорадством. Омоновцы, маясь от избытка власти, с задержанными особо не церемонились: ставили их лицом к стене, ноги на ширину плеч, руки на стенку. Все это выглядело настолько нелепо – средь бела дня, в мирное время, в столице страны – что казалось, идут съемки фильма по роману-антиутопии Оруэлла. Под ногами катались фрукты с лотка, который то ли нечаянно, то ли нарочно опрокинул на землю один из бойцов. Караев поднял с земли яблоко и, держа его в руках, громко спросил:
   – Кто здесь старший?
   К нему подошел один из омоновцев в звании лейтенанта.
   – Я директор рынка, – представился Караев, – что здесь происходит?
   – Проверка документов, – заявил офицер, – плановая.
   – Вы что, их расстреливать сейчас будете? – спросил Караев.
   – Расстреливать? – удивился офицер. – Нет.
   – Зачем же вы их к стенке поставили в таких позах, и к чему этот маскарад?
   – Предъявите документы, – потребовал офицер.
   – А может быть, вы сначала маску снимете? Как-то неловко разговаривать, не видя лица собеседника.
   – Документы, – грозно повторил лейтенант.
   Караев усмехнулся:
   – Уважаемый, вас что, в милицейской школе учат только этой команде? – Он полез в карман за паспортом, затем в другой, и с досадой вспомнил, что как раз сегодня оставил его дома. Достал бумажник, извлек из него визитку и протянул офицеру.
   Омоновец изучил визитку и спросил:
   – Паспорт у вас есть?
   – Паспорт лежит у меня дома, разве я обязан носить его с собой? Я его забыл.
   Лейтенант покрутил в руке кусочек картона.
   – Здесь нет штампа о регистрации. Придется вас задержать до выяснения обстоятельств.
   – Задержать меня? – возмутился Караев. – На каком основании?
   – На основании закона. При подозрении в совершении преступления я имею право задержать вас.
   – А почему вы не задерживаете этих людей? – Караев указал на зевак, с любопытством наблюдающих за этой сценой. – Вы их не подозреваете в совершении преступления? Или моя внешность – достаточный повод для этого?
   – Ладно, хорош болтать, умник, – рявкнул офицер и скомандовал: – Взять его! Туда же, к стенке!
   Два дюжих омоновца схватили Караева за локти и повели к стене. Сопротивляясь, он выкрикнул с долго сдерживаемой яростью:
   – Ты маску-то сними, блядь! Что ты, как трус, лицо прячешь?
   После этих слов двое омоновцев скрутили его и поволокли в автобус.

Век воли не видать

   Ночь Караев провел в «обезьяннике», в компании бомжей. Бессонная ночь спровоцировала приступ мигрени, и мозг его раскалывался от боли. Дежурным был офицер по фамилии Дзгоев – так он представлялся, отвечая на звонки. По всей вероятности, он был осетин. Дзгоев разрешил Караеву позвонить адвокату. Но мерзавец адвокат оказался на даче и приехать не мог, так как был выпивши. «Ты уволен», – сказал ему Караев и ПОЛОЖИЛ трубку. Капитан с сочувствием смотрел на него.
   – Может, отпустишь? – спросил Караев. – Другом стану.
   Капитан покачал головой:
   – Если бы из нас двоих кто-то был русский, это еще сошло бы с рук, а так – нет, – тихо сказал он.
   – Понимаю, – согласился Караев и вернулся за решетку.
   Но утром его неожиданно отпустили. Выйдя на крыльцо, он с наслаждением вдохнул холодный осенний воздух – на улице моросил дождь. Неуверенно ступая, прошел через двор мимо перекуривающих возле патрульных машин милиционеров. У ворот отделения милиции стояла женщина под зонтом.
   – Пустите под зонтик, – попросился Караев и в следующий миг узнал Севинч.
   – Конечно, – ответила она, – подходите.
   – Вот так встреча! – изумился Караев. – Как вы здесь оказались?
   Женщина пожала плечами.
   – Я виноват перед вами, – заговорил Караев, – обманул. Правда, это был форс-мажор, но все равно простите меня, – засмеялся, – мне это напоминает сцену из американского фильма: герой выходит из тюряги, а на улице его ждет женщина, которую он и не надеялся увидеть. Меня это всегда умиляло. Однако я готов искупить свою вину и дать вам интервью прямо здесь.
   Знаете, каким был основной принцип древнегреческой философии? Здесь и сейчас! У меня даже есть оригинальное название для него: «Репортаж с петлей на шее». Как вам? Нравится?
   – Это уже было, – сказала Севинч.
   – Как – было? Я только сейчас его придумал! Надо же, на ходу подметки рвут, что ты будешь делать? Недавно я рассказывал историю одной знакомой, придумал такое хорошее название, «Любовь и голуби», а мне говорят, – уже было. Прямо как вы сейчас. Обидно, да!
   – Ну и вид у вас, – заметила Севинч, – а вам не холодно?
   Караев дотронулся до своего лица, затем сделал несколько движений, отряхивая брюки. Вчера он выскочил из офиса без пальто.
   – Да, – согласился Караев, – душераздирающее зрелище. Если бы вы еще знали, как у меня болит голова!
   – Знаю, у меня самой болит голова, мне легко в это поверить.
   – И все-таки, как вы здесь оказались? – повторил Караев.
   – Мы так и будем здесь стоять? – спросила Севинч. – На нас смотрят.
   Караев оглянулся: милиционеры с любопытством, негромко переговариваясь, разглядывали их.
   – Они смотрят не на нас, а на вас, – уточнил Караев.
   – С какой стати им смотреть на меня?
   – Вы красивая женщина, а милиционеры – мужчины.
   – Я как-то об этом не подумала, и все же давайте уйдем отсюда.
   – У нас в Азербайджане разглядывают еще пристальней. Кстати, здесь недалеко есть кинотеатр с сохранившимся чудом с советских времен названием. Всякий раз, когда я проезжаю мимо него, меня охватывает ностальгия.
   – Как он называется?
   – «Баку».
   – Да, действительно.
   – Там есть кафе. Я думаю, в нем будет уютно.
   Караев грустно улыбнулся.
   – Вот произнес и подумал: какое это беззащитное слово – уют! Человек в форме с незаконченным средним образованием всегда может засунуть тебя за решетку и лишить уюта.
   Он зябко поежился и поднял воротник пиджака.
   – Вставайте под мой зонтик, – сказала Севинч.
   В кафе сели за столик с видом на небольшой водоем, в котором плавала одинокая утка.
   – Чай, кофе? – спросил Караев.
   – Чай. А эта утка живая?
   – Нет, муляж с моторчиком.
   – Вы шутите!
   – Да. Выпить не хотите? – предложил Караев, жестом подзывая официантку.
   – Нет. Я не пью, – отказалась Севинч.
   – А я выпью, если вы не возражаете.
   – Я думаю, что вам это просто необходимо.
   – Как приятно иметь дело с такой понимающей женщиной! – сказал Караев, и подошедшей официантке: – Принесите нам чаю с лимоном, рюмку коньяка… Кстати, какой у вас коньяк?
   – «Арарат», очень хороший, – сказала официантка.
   – Не надо, – наотрез отказался Караев, – какой еще?
   – Есть «Шустовский», прекрасный коньяк, принести?
   – Ни в коем случае. Это, чтобы вы знали, тоже армянский, только замаскированный.
   – Ну что вы, – возразила официантка, – Шустов – это известный дореволюционный промышленник.
   – Правильно, но коньячный завод, принадлежавший ему когда-то, находится в Армении. Я не понимаю, в чем дело, почему в кафе «Баку» подают армянский коньяк? Это что же, пятая колонна? Дайте жалобную книгу!
   Официантка недоуменно пожала плечами.
   – Есть еще «Кизлярский», но три звездочки.
   – Ничего, сойдет, – сказал Караев, – несите «Кизлярский», а жалобную книгу не надо. Пирожные есть?
   – Блины есть, – сказала официантка, – с икрой, медом, красной рыбой.
   Караев обратился к Севинч:
   – Вы блины с чем будете?
   – Ни с чем, я блины терпеть не могу.
   – Блины мы не будем, унесите, – распорядился Караев.
   – Так я же еще не приносила, – почему-то обидевшись, сказала официантка.
   – А вот это зря. Ну да ладно, несите чай.
   Официантка, закрыв блокнотик, сунула его в карман фартучка и ушла.
   – Вы на меня не смотрите, я завтракала, съешьте что-нибудь, – попросила Севинч.
   – Как же мне на вас не смотреть, когда вы такая красивая! А есть блины одному, в присутствии дамы… Нет!
   – Напрасно. Ну, как знаете, – комплимент она пропустила мимо ушей.
   – А вы не ответили, как оказались возле тюрьмы… постойте-ка, это вы меня вытащили! – вдруг догадался Караев.
   – В проницательности вам не откажешь, – улыбнулась Севинч.
   – Ну конечно! Если вам было известно точное время, я не думаю, что вы стояли и ждали, как жена моряка на утесе!
   – Полегче насчет жены моряка, – заметила Севинч.
   – Прошу прощения, – извинился Караев, – куда-то меня не в ту сторону понесло в смысле метафор, но прибегать к другому образу не буду, чтобы не получилось, как у Насреддина. Когда шах спросил у него: «Что такое: извинение хуже проступка?» – Насреддин долго и безуспешно пытался объяснить, затем подошел и ущипнул его. Тот вскрикнул и потребовал объяснений. Насреддин сказал: «Прости, мне показалось, что это не ты сидишь, а твоя жена».
   – Что вы хотите этим сказать? – напряженно спросила Севинч.
   – Ничего, шутка не получилась. Как-то у нас в это утро напряженно с юмором, – грустно сказал Караев.
   Подошла официантка, принесла чай и коньяк. Дождавшись ее ухода, Караев поднял рюмку и со словами: «Ваше здоровье» – выпил. Сделал глоток чая, предложил:
   – Пейте, остыл уже, видимо, издалека она его несла. Как все-таки хорошо на воле! Вроде бы не самый лучший день в моей жизни, а настроение прекрасное. Знаете анекдот про еврея, ребе и козу?
   – Знаю, – улыбнулась Севинч.
   – Сейчас именно тот случай. Моя благодарность просто не знает границ. Я ваш должник, но расскажите, как вам это удалось.
   – Я обратилась к людям, против которых вы так настроены.
   – Вы имеете в виду омоновцев?
   – Я имею в виду представителей азербайджанской диаспоры, одного влиятельного человека. Я брала у него интервью как раз перед нашим знакомством, несколько звонков решили ваше дело. За что вас арестовали?
   – Меня не арестовали, меня забрали, – уточнил Караев.
   – Есть разница? Я не так сильна в тонкостях русского языка.
   – Есть: второе с законом не имеет ничего общего. На рынке была милицейская облава, в смысле – проверка документов, они же теперь с легкой руки нашего мэра только этим и занимаются. Причем с ребятами обращались как с бандитами: поставили к стенке, руки за голову, ноги врозь. Я вмешался, командиру это не понравилось, он поинтересовался моей личностью. И тут выяснилось самое интересное – для него во всяком случае – то, что у меня нет с собой паспорта. Вот и все. Никто больше не следит за нарушениями общественного порядка, никто не пресекает хулиганство, вам безнаказанно могут набить морду в центре Москвы какие-нибудь отморозки, в метро, например; никто не ловит бандитов – весь громадный милицейский аппарат бросился на проверку паспортного режима. Милиция выезжает на дежурство как на мытарство. С тех пор как азербайджанцы появились в Москве, стражи порядка здорово поправили свое материальное положение, хотя справедливости ради надо сказать, что обирают всех приезжих, не только наших, – добавил Ислам.
   – Но вы, кажется, еще и оскорбили его, – заметила Севинч.
   – – Я назвал его блядью. На Руси в средние века это слово обозначало человека, нарушавшего предписанные обществом законы. И, что характерно: так обращались только к мужчинам.
   – Сейчас, кажется, это слово имеет несколько иной смысл, – заметила Севинч.
   Караев не ответил – он сидел, погрузившись в свои мысли.
   – Удивительно, – наконец опомнился он, – я в камере всю ночь размышлял о том, как все неправильно в этом мире. Самое большое значение имеют несущественные вещи: паспорт, регистрация, гражданство. Я был лишен свободы только за то, что у меня не было разрешения на проживание в данной местности. И это при том, что я – бывший гражданин этой страны, эмигрантом меня сделала моя родина. Но ведь если вдуматься, все это – абсурд, нелепость. Человек – тварь божья, и этого достаточно: он живет на земле, он вправе пересекать любые границы, земля никому не принадлежит. Это нонсенс – ему не нужен паспорт, потому что достаточно одного взгляда, чтобы понять, что перед тобой человек, а не зверь. Человек выбирает себе религию, не спрашивая ни у кого разрешения, точно так же он вправе выбирать себе место обитания.
   – Определенная логика в этом есть, – согласилась Севинч, – но боюсь, что это утопия. Границы государства существуют как форма общественного строя очень давно.
   – – То есть вы хотите сказать, что все это чрезвычайно запущено.
   – – Ну да, представьте себе, какой хаос возникнет, если каждый вздумает пересекать границу, где он захочет, жить там, где ему вздумается?
   – Никакого хаоса не возникнет, потому что человечество – это саморегулирующий организм; к примеру, войны, эпидемии, землетрясения и прочие катаклизмы – ведь они происходят не просто так, то есть я хочу сказать, что нам известны только внешние причины их возникновения; объяснения, которые придуманы людьми в силу их ума, воображения; но внутренние причины – это природные процессы саморегуляции живого организма… Конечно, может возникнуть хаос, поначалу, но он сам собой и рассосется. Вспомним хотя бы вавилонское столпотворение. Естественные миграции органичнее, нежели те, что регулируются людьми, какими-нибудь ослами в ЕС или ООН, принимающими решения. Пересечение границ государства должно иметь уведомительный, а не разрешительный характер. Свод пограничных правил, таких, как конституция США, должен включать в себя лишь несколько причин, по которым тебя могут не пустить в страну, к примеру, если ты блядь, в смысле нарушитель…
   – Я вас очень прошу! – взмолилась Севинч. – Вы вгоняете меня в краску.
   – Извините. И этому есть доказательства. Или если ты болен опасной для общества заразной болезнью, к примеру бубонной чумой, бери-бери, оспой. А то что получается? Больной иностранец, имея визу, спокойно пересекает границу и заражает местное население, а здоровый, не имея визы, не может приехать в чужую страну. Или Березовский, обворовавший полстраны, спокойно уезжает в Англию и живет там. А несчастный азербайджанец, который не может прокормиться в своей стране, лишен этой возможности, потому что у него не тот паспорт и не та внешность, всюду на него смотрят волком, и вообще он не в той стране родился.
   – Что поделать, – с улыбкой сказала Севинч, – родину, как и мать, не выбирают. Должна заметить, что в оригинальности суждений вам не откажешь, я это поняла еще при первой встрече. Давайте вернемся к интервью, вы готовы его повторить?
   – Для вас я готов его повторять хоть каждый день, – галантно сказал Караев.
   – Спасибо, – поблагодарила Севинч, – но я имела в виду другое: после того, что с вами случилось, ваши взгляды на эту проблему существования азербайджанца в России не изменились?
   – Я понимаю, к чему вы клоните, я очень благодарен вам и тому человеку, который вытащил меня, и я постараюсь оказаться полезным ему и вам. Но я уверен, что здесь работали личные связи, а не политика, поэтому я остаюсь при своем мнении. Извините, иногда бывает так неловко отстаивать свои убеждения. После того, что вы для меня сделали, я, наверное, выгляжу свиньей.
   – Вам не за что извиняться: я журналист, я задаю вопросы – вы на них отвечаете, если хотите.
   – Вы вытащили меня из тюрьмы только потому, что вы журналистка? – спросил Караев.
   – Я приехала к вам в офис, как мы договорились. В приемной сидела перепуганная секретарша, а в вашем кабинете – какой-то вдрызг пьяный тип как раз приканчивал бутылку коньяка…
   – Вот скотина, – не удержался Караев.
   – Простите?
   – Это я не вам, ему, продолжайте.
   – Мало того, он еще стал клеиться ко мне.
   – Я убью его, – пообещал Караев.
   – Из-за меня не надо, – миролюбиво сказала Севинч, – если только из-за коньяка. Б конечном итоге, мне удалось получить от вашей секретарши вразумительный ответ. Ничего личного, обыкновенное человеколюбие, к тому же мы земляки.
   – Это называется филантропия, – уныло заметил Караев, – видимо, я уже не произвожу впечатления на женщин, старею. Но все равно спасибо. Я, пожалуй, еще выпью, если вы не возражаете.
   – Ну что вы, напротив, – она засмеялась, – если бы меня выпустили из тюрьмы, я бы напилась в стельку.
   – Спасибо, – сказал Караев, – я обязательно последую вашему совету, но позже.
   Караев позвал официантку и попросил принести еще одну рюмку коньяка.
   – А вы замужем? Хотя что я говорю – такая женщина, как вы, не может быть не замужем!
   – К нашим отношениям это не имеет отношения, – ответила Севинч.
   – Это тавтология, – сказал Караев, – простите, меня несет. Шарикову больше не наливать. Знаете, у меня врожденная грамотность – все время всех поправляю. Когда неправильно, мне режет слух, пора, видимо, к врачу обратиться. Один мой приятель, Валера Симонян, главный редактор газеты, все время злился на меня.
   – Простите, вы сказали – Симонян? У вас приятель – армянин?
   – Армянин? Как армянин? Да, действительно армянин, как это получилось? А вы что-то имеете против армян?
   – Ну, как вам сказать. Один мой знакомый писатель подарил мне книгу, так я ее до сих пор не прочитала, спросите меня – почему.
   – Почему? – послушно спросил Караев.
   – Фамилия художника-оформителя – Симонян.
   – Вопросов больше не имею, – сказал Караев, – но у меня есть смягчающее обстоятельство: я вам скажу, и вы все поймете – он бакинский армянин. Это несколько меняет дело, а как вы считаете?
   – Принимается.
   Подошла официантка, неся на маленьком подносе рюмку коньяка и блюдечко с ломтиками лимона, посыпанными сахаром.
   – Он теперь в Америке.
   – Кто?
   – Симонян.
   – Эмигрировал?
   – Не совсем. В пятьдесят три года бросил семью, женился на двадцативосьмилетней армянке из тамошней диаспоры, сделал ребенка, живет там.
   – Завидуете?
   – Боже упаси! Поменять Родину – все равно что поменять религию, я буду здесь улицы мести, но в Америку не поеду.
   – Понятно. Давайте приступим к интервью, у меня не так много времени, – попросила Севинч.
   – Давайте, что делать, – вздохнув, сказал Караев, – категория времени – самая безжалостная вещь на свете. Кстати, знаете, что я сделал открытие по поводу времени?
   – Интересно.
   – Это не время проходит – оно стоит на месте, оно неподвижно. Это мы движемся мимо него, поэтому и стареем.
   Караев поднял рюмку и, пожелав женщине здоровья, выпил.
   – Я готов, – сказал он.

Мезальянс

   – Ты не должна больше убирать в моей квартире, – сказал Маше Караев.
   – Почему? – удивилась девушка.
   – Это отдает мезальянсом, – ответил Караев.
   – Чем отдает? – переспросила Маша.
   – Мезальянсом, это дурно пахнет.
   – Ну, не знаю, я вроде чисто убираю, – при этом она оглянулась по сторонам, – я ничего не чувствую.
   – Послушай, мы в некотором роде стали любовниками, ты не должна убирать за деньги.
   – Но я нуждаюсь в деньгах, – сказала Маша, – я из малообеспеченной семьи, мне они необходимы, поймите! Мне не жалко убирать у вас бесплатно, но стипендия у меня маленькая.
   Несмотря на то, что они пили на брудершафт, она продолжала обращаться к нему на вы.
   – Ты не поняла, я буду давать тебе деньги просто так, не за работу.
   – Нет-нет, я не хочу быть обязана.
   – Пойми ты, – настаивал Караев, – я не могу спать с женщиной, которой плачу зарплату.
   – Что в этом такого? Сплошь и рядом все спят со своими секретаршами и подчиненными.
   Некоторое время она молча протирала пыль, затем вновь заговорила:
   – Как все-таки вы мудрено выражаетесь: «в некотором роде стали любовниками»! А что в этом плохого, мне это очень нравится! Я давно мечтала стать любовницей, еще в школе это слово меня возбуждало.
   Поскольку Караев молчал, Маша спросила:
   – Можно я включу телевизор? Караев пожал плечами:
   – Включай, чего ты спрашиваешь.
   Пошел в кухню, достал бутылку текилы, нарезал лимон, пододвинул солонку. Маша последовала за ним, остановилась в дверях и наблюдала за его действиями.
   – Тебе налить? – спросил Караев.
   – Я сначала приму душ, – ответила Маша.
   – Я смотрю, у тебя к выпивке серьезный подход, – заметил Караев.
   – Просто я потная после уборки, – чистосердечно призналась девушка.
   Караев протянул к ней растопыренную ладонь:
   – Физиологии не надо, очень прошу, у меня тонкие организмы. Твое здоровье.
   ВЫПИЛ.
   – А вы что пьете, коньяк? – спросила девушка.
   – Текилу.
   – Опять текилу! Вы пьете только текилу?
   – Нет, я пью все, предпочитаю разнообразие. Просто сейчас у меня период текилы.
   – Что, к женщинам это тоже относится? Я имею в виду разнообразие?
   – К женщинам даже в большей степени. Маша с легким вздохом сказала:
   – Все с вами ясно. И исчезла в ванной.
   Пока она принимала душ, Караев выпил, налил еще одну рюмку, медленно выпил, долго и задумчиво смотрел в окно, поднеся ко рту дольку лимона. Из этого состояния его вывела Маша, появившаяся из ванной в одном полотенце и с распущенными волосами. Она подошла к Караеву, обняла его сзади, а когда он повернулся к ней, поцеловала. Затем, отстраняясь, ошарашила его вопросом:
   – Почему вы выпили? Не можете переспать со мной трезвым?
   – Что за самоуничижение? – спросил Караев.
   – Ответьте, почему?
   – Это просто совпадение.
   – Вы уверены?
   – Можно без американизмов? Я же просил.
   – Это потому, что я некрасивая? – настаивала девушка.
   – Можно подумать, что до встречи с тобой я был членом общества трезвости! Не передергивай.
   Маша повернулась и пошла в комнату, при этом полотенце развернулось и соскользнуло с нее. Караев, помедлив, поставил рюмку и пошел за ней – сделав несколько шагов, он нагнулся и поднял полотенце.
   В спальне по обеим сторонам кровати, на прикроватных тумбочках, стояли два зажженных подсвечника. В слабом свете Маша, лежащая в кровати, с распущенными волосами, казалась даже привлекательной. Одеяло едва закрывало ее маленькую грудь. Караев не спешил к ней присоединиться – он присел на спинку кровати и смотрел на девушку.
   – Что? – с вызовом спросила Маша.
   – А ты похорошела, я смотрю, – сказал Караев.
   – А вы бы еще выпили – я бы красавицей стала, – дерзко ответила Маша. – Правда, в вашем случае может работать еще и другой фактор.
   – Интересно?
   – Говорят, если все без исключения девушки, проходящие мимо мужчины, кажутся ему красавицами – значит, он постарел. Ведь вы намного старше меня!
   – Семнадцать лет между нами, добрая девочка.
   – А что касается моей внешности, я вам вот что расскажу. Когда я училась в шестом классе, один мальчик пригласил меня домой. Я пошла, хотя понимала, что я ему нравлюсь и не надо идти к нему домой. Хотя нет – я была уверена, что со мной ничего не случится. Я сильная, а он был слабаком, но не в этом дело. Его отец оказался дома. Оказался неожиданно – я поняла это по лицу мальчика.
   – Видимо, рассказ долгий, – раздражаясь, сказал Караев, – я пойду принесу выпить.
   – Нет-нет, – остановила его Маша, – рассказывать, в общем-то, нечего. Я хотела сказать, что его папа стал ухаживать за мной как за женщиной, он на меня так смотрел, он хотел меня! По взгляду женщина всегда понимает, когда мужчина хочет ее, – вот вы, например, никогда на меня так не смотрите.