Агаев Самид Сахибович. Правила одиночества

   – Но ты же все равно одна сейчас придешь, – упорствовал Ислам.
   – Ну, совру чего-нибудь, скажу, довел до дому и куда-то с мальчишками пошел.
   – Может быть, завтра встретимся, погуляем, – предложил Ислам.
   Лана пожала плечами.
   – Не знаю.
   – А кто знает, у кого я могу спросить? Лана улыбнулась.
   – Вообще-то у меня завтра экзамен.
   – Что сдаем? – поинтересовался Ислам.
   – Математику.
   – О, это ужасно, я тебе сочувствую.
   – Почему, я к математике нормально отношусь. В ответ Ислам продекламировал:
   А математики, скажу я вам,
   Возьмите дозу, не больше, чем позволит ваш желудок.
   В чем нет услады, в том и пользы нет; Что вам по нраву, то и изучайте.
   – Сам сочинил? – спросила Лана.
   – Шекспир, – ответил Ислам, – но я присоединяюсь – у меня всегда была скрытая двойка по математике.
   – Это как, скрытая?
   – Тройка с минусом.
   – Понятно. Ну, я пошла, спасибо, что проводил.
   – Ты в каком корпусе сдаешь экзамен?
   – Во втором.
   – А во сколько?
   – В десять начало.
   – Я подтянусь, поболею за тебя.
   Лана пожала плечами, сказала «пока» и пошла вперед. Ислам остался на месте. Через несколько шагов она обернулась и помахала ему рукой.
 
   Самое чудесное время суток – это утро субботы. Просыпаешься от гомона птиц, галдящих в кронах деревьев, растущих под окнами. С кухни тянет сдобным запахом блинов. Героическая мама, несмотря на ревматическую ногу, стоит у керосинки, так как считает, что завтрак выходного дня должен отличаться от будничного. И самое главное, впереди два дня безделья. Собственно, всего этого уже было достаточно для хорошего настроения, но было еще вчерашнее знакомство. Ислам сел, свесив ноги с солдатской койки, оставшейся в память об отце, недолгое время служившим старшиной в войсковой части.
   – Мам, сколько времени? – спросил он.
   – Николай с рыбалки уже вернулся, – отозвалась мать, – значит, уже одиннадцать.
   Мать часов не носила, в маленьком провинциальном городе значение имел только один временной рубеж – начало работы, все остальное было несущественно, пунктуальность не считалась правилом хорошего тона. Но были другие сигналы – утром мать просыпалась от звуков гимна, звучащего из радиоприемника. Происходило это в шесть часов, причем длилось довольно долго, сначала передавали гимн национальный, затем общенациональный, так что проспать не было никакой возможности.
   Для всего остального также существовали свои ориентиры: спать ложились после того, как пройдет поезд, утром мимо дома проезжал на велосипеде почтальон – значит, уже восемь, ну и так далее. Ислам спустился во двор, подошел к умывальнику, прикрепленному к стене дома, побренчал алюминиевым соском, умылся, почистил зубы. Завтрак не отнял много времени, через полчаса Ислам в джинсах, цветастом батнике, сандалиях на босу ногу вышел со двора и направился к школе, ходу до нее было не более десяти минут. Он поднялся на шоссе, взошел на мост. Здесь были хорошо видны вершины гор в синеватой дымке. Внизу текла обмелевшая, разделившаяся на две протоки река, берущая начало где-то далеко в горах. В иссякшем русле бродили одинокие коровы, щипавшие зелень, покрывшую влажную почву. Прямо под мостом важно шествовала стая гусей.
   В школу Ислам входить не стал, прошел мимо, заглядывая во двор, где кучковались школьники. Наблюдательный пост он занял у входа в парк «Дружба», в тени акации сразу за комендатурой, напротив старинного дворца бывшего правителя Ленкорани, в котором сейчас размещался исполком. Лана появилась примерно через час, за ней тащились двое малолеток из азербайджанского сектора, вслух обсуждая ее прелести. Выждав, когда Лана пройдет мимо, Ислам отогнал школяров и двинулся за девушкой. Парк пересекала аллея, вдоль которой на скамейке сидели старики и играли в нарды. Поравнявшись с девушкой, Ислам сказал:
   – Привет, как успехи?
   Девушка удивленно взглянула на него, но в следующий момент, узнав, улыбнулась.
   – А, это ты… Что так поздно? Обещал прийти поболеть.
   – Ну я же не мог в класс зайти, я давно уже здесь стою, болею.
   – По твоему цветущему виду не скажешь, что ты очень болел за меня, переживал.
   – У меня замедленная реакция, – объяснил Ислам, – вот увидишь, через час свалюсь с ног.
   – То есть с тебя сейчас нельзя глаз спускать.
   – Ты в самую точку попала, не спускай с меня глаз, пожалуйста.
   – Вот еще, делать мне больше нечего.
   – А сколько мы получили? – спросил Ислам.
   Лана показала четыре пальца.
   – Потрясающе, – воскликнул Ислам, – я теперь буду к тебе только на «вы» обращаться, то есть к вам.
   – Это еще почему?
   – Человек, сдавший экзамен по математике на четыре, заслуживает уважения, – пояснил Ислам.
   – Да я списала, – простодушно сказала девушка.
   – Чистосердечное признание заслуживает еще большего уважения, – заявил Ислам, – пожалуй, я сзади буду идти.
   – Да ладно тебе, – засмеялась девушка, – иди рядом, все польза какая-то.
   – Вот как, – удивился Ислам, – это какая же?
   – Не пристают.
   – А-а, действительно положительный момент налицо. Но зато, как смотрят, – заметил Ислам.
   – Да уж, – согласилась девушка, – смотрят. Так смотрят – прямо дырку прожигают.
   На улице в самом деле не было ни одного человека, который не проводил бы их взглядом. В провинциальном городе развлечений мало. Они прошли улицу, ведущую к центру города, к перекрестку, к которому выходил своими витринами универмаг. Здесь бездельников было еще больше, вернее, здесь были одни бездельники, не считая, конечно, таксистов, которые бездельничали вынужденно.
   – Ты торопишься? – спросил Ислам. – Погуляем, может быть?
   – Не, не могу, умираю от голода, извини.
   – Да нет, ничего, причина серьезная, я понимаю.
   Она что-то уловила в голосе Ислама, посмотрела подозрительно.
   – Издеваешься?
   – Что ты, кто над тобой будет издеваться, двух дней не проживет, – пообещал Ислам.
   – Поживем – увидим, – заявила Лана.
   – Хочешь газировки? – предложил Ислам.
   – Нет.
   – А мороженого?
   – Нет.
   – Почему?
   – Аппетит не хочу перебивать. Дальше не ходи. Здесь расстанемся.
   – До дома далеко же еще.
   – Там на углу, в киоске, наш сосед работает, увидит – матери скажет.
   – Вечером встретимся? – спросил Ислам.
   – Не могу, вечером отец с братом уезжают, мы с мамой провожать пойдем.
   – Какой вагон? – деловито спросил Ислам.
   – Зачем тебе? – насторожилась Лана.
   – Я тоже приду, может, вещи, там, помочь поднести.
   – Вот еще, не вздумай, – испугалась девушка, – я вообще с тобой разговаривать перестану.
   – Хорошо, не буду, – пообещал Ислам, – вещи подносить, я только издали посмотрю на тебя.
   – Ну, издали можно, – согласилась Лана.
   – А завтра что ты делаешь?
   – Завтра с утра на море пойду.
   – С мамой.
   – Нет, маме некогда, она поедет в Алексеевку к бабушке, я пойду с соседями.
   – Ну, значит, завтра на море и увидимся.
   – Ладно, пока.
   – Пока.
   Ислам повернулся и, насвистывая под нос мелодию из кинофильма «Бобби», пошел обратно. Несколько раз обернулся вслед девушке. На углу выпил газировки, купил кулечек жареных семечек, высыпал их в карман, а кулечек скомкал и бросил в канаву. Канализация в Ленкорани была открытого типа (впрочем, за прошедшие с тех пор тридцать лет там ничего не изменилось, там вообще время течет медленней). Шел, глядя себе под ноги, улыбаясь собственным мыслям. У входа в парк остановился, вспомнив, что не спросил у девушки, где именно на море она будет купаться, но бежать за ней было поздно. Ислам чертыхнулся, что, учитывая символичность имени, было ему совсем не к лицу, и вступил в парк.
   Тенистая аллея делила его на две части: с одной – тир, бильярд, качели, карусели, летний кинотеатр, а с другой – шахматный клуб, закусочная с прилепившейся к ней чайханой, известной на всю страну: как-то заезжий фотокорреспондент сфотографировал заведующего, старика чайханщика по имени Мамади и опубликовал колоритный снимок в популярном журнале «Огонёк». Чайханщик позировал на фоне огромного самовара, держа в одной руке большой фарфоровый заварочный чайник, треснутый, затянутый в проволочный корсет, а в другой – целых шесть стаканчиков армуди в блюдцах, поставленных друг на друга. Собственно парк «Дружба» был не простым парком, а дендрарием бека, бывшего правителя Ленкорани, деревья, растущие в нем, имели почтенный возраст и мудреные названия.
   Давным-давно, когда Ислам еще учился в начальных классах, во время грозы от сгнившего ствола отвалилась крупная ветвь и своим острием угодила точно в голову старика, который в этот момент шел по парку, держа над головой большой черный зонт. Они на перемене бегали смотреть на оставшуюся лужу крови и порванный зонт. С тех пор всякий, кто ступал ногой на аллею, вначале опасливо задирал голову, но все равно шел, рискуя собственной жизнью. Общественность какое-то время требовала, чтобы трухлявые деревья спилили, но власти ответили, что реликтовые деревья представляют научный интерес и повесили на них таблички, после этого общественность быстро угомонилась, многие стали гордиться парком и забывать о дамокловых мечах.
   Этому способствовали старики, которые, то ли в силу возраста, то ли под влиянием игр, с успехом преодолевающих вечность, были безмятежны перед лицом нависшей, в буквальном смысле, опасности, – они облюбовали скамейки на аллеях для игры в нарды и шахматы. Дошагав до середины парка, Ислам непроизвольно повернул налево в чайхану. Сделал он это, повторяем, непроизвольно, но последствия оказались самыми непредсказуемыми. Ибо, как гласит древняя арабская пословица, ничтожные причины могут иметь великие следствия, или, как сказал писатель, – некая сила всегда бывает настороже, чтобы облегчить путь, ведущий нас к погибели. Сам дивясь тому, что он повернул к чайхане, Ислам подумал, что просто посмотрит: может, кто из знакомых там сидит.
   Зимой чайхана едва вмещала в себя десяток человек, зато летом столы выносились на открытую площадку, обнесенную живой изгородью из лавровых, низкорослых в силу безжалостной стрижки, деревьев. В узком проходе между дощатой, выкрашенной в голубой цвет стеной чайханы и кустарником Ислам столкнулся с группой десятиклассников. Он не успел сосчитать, сколько их было (пять или семь), поскольку один из них, смутно знакомый, поравнявшись с Исламом, вдруг с ненавистью впился в него глазами.
   – Что уставился? – недовольно спросил Ислам, припоминая, что это тот самый парень из военного городка, которому Гара залепил мячиком в лоб…
   В ответ парень схватил его за ворот. Ислам попытался оттолкнуть его и в следующий миг оказался под градом ударов, посыпавшихся со всех сторон. В результате этой мгновенной потасовки Ислам, получив удар в голову, полетел на землю, а нападавшие оказались на нем. Он барахтался как мог под грудой тел, отбивался. В следующий миг положение изменилось, и количество людей над нашим героем поредело. Дюжий подавальщик, выскочив из чайханы, расшвырял нападающих и помог Исламу подняться. Не ожидая какой-либо реакции со стороны жертвы, парни пошли своей дорогой. Ислам оглянулся в поисках знакомых лиц, но тщетно. Все еще стоявший рядом с ним подавальщик, словно прочитав что-то в его глазах, сказал:
   – Не связывайся с ними, иди лучше домой.
   – Хорошо, – сказал Ислам.
   И двинулся за компанией, за ним увязались мальцы, торгующие вразнос семечками и сигаретами. Парни, что-то живо обсуждая, неторопливо шли в сторону выхода из парка. Ислам нагнал их, набросился на крайнего и нанес несколько быстрых ударов и, не дожидаясь, пока вся группа опомнится, отскочил назад. За ним никто не погнался, парни видимо сообразили, что тактика противника изменилась, и решили не преследовать бегуна на короткие дистанции. Кроме того неподалеку, в бильярдной, многие игроки прервали игру и наблюдали за развитием событий, у одиночки могли появиться защитники. Развернулись и пошли. Ислам за ними. Число зевак увеличилось. Уличная драка в Ленкорани – народное развлечение.
   Теперь школяры ускорили шаг, были напряжены, то и дело кто-нибудь оглядывался, желая удостовериться, продолжают ли их преследовать. Выйдя из парка, компания повернула налево по центральной улице. Ислам нырнул в простенок между оградой и будкой тира, проскочил между мангалами закусочной, на которых жарились шашлыки, окутывая близлежащее пространство умопомрачительным запахом. Пригнувшись, пробежал между столиками, подождал несколько минут, пока в проеме выхода появятся школяры, и выскочил наружу, вновь застав их врасплох. Два сильных удара достались ближайшему парню, а третий – стоящему рядом с ним. Не давая противникам опомниться, Ислам вновь отбежал. На этот раз парни бросились за ним. Ислам, легко одолев стометровку, неожиданно повернул обратно. Сбил с ног самого ретивого преследователя и, перепрыгнув через низкую ограду, вновь оказался в парке. Прыгнуть за ним никто не рискнул.
   В некотором замешательстве компания повернула обратно. Ислам влез на парапет и пошел за ними. Пацанва свистела и улюлюкала, выражая одобрение. Противники шли теперь точно посередине улицы, благо улица была почти пешеходная, не оставляя никакой возможности для внезапного нападения. Но Ислам все равно преследовал их, вооружившись лозунгом времен Второй мировой, – «Гнать врага до самого логова». Он шел по тротуару, то и дело скрываясь за стволами пальм и нестриженых лавровых кустарников. Вдруг он увидел Гара, ведущего велосипед. Одной рукой он держал велосипед за рога, другой – лузгал семечки. С удивлением возрившись на Ислама и его свиту, он спросил:
   – Что случилось, ала, что это за вид, фасон у тебя?
   – Как ты вовремя, брат, – воскликнул Ислам, – у меня тут небольшая заварушка, иди за мной.
   Получив подкрепление, Ислам не стал дожидаться удобного момента. Компания в этот момент пересекала перекресток у здания драмтеатра. Пока Гара разворачивал велосипед, он выскочил на дорогу и, совершив быструю пробежку, в прыжке ударил ногой в спину самого рослого парня, отчего тот, растопырив руки, полетел на землю. Приземлившись, Ислам устоял на ногах и тут же нанес две оглушительные затрещины тому самому теннисисту. Оставшаяся тройка обступила Ислама со всех сторон, но в этот момент подоспел Гара и пустил в ход свои кулаки. Через минуту Ислам отступил и потащил за собой Гара. Проходившая мимо пожилая женщина набросилась с упреками на Ислама, назвав его дикарем и выродком. Школяры, утратив боевой пыл, быстрыми шагами двинулись к центру города, где находилась автобусная остановка.
   – Пошли, – сказал Ислам и направился за ними.
   – Сейчас, – крикнул Гара и подбежал к валявшемуся на земле велосипеду, возле которого уже крутилась пара сорванцов.
   Подняв машину, он прыгнул в седло и быстро доехал до приятеля.
   – Может, догоним? – предложил он.
   – Не надо, они сейчас сами остановятся, автобус ждать будут.
   Но компания не решилась больше испытывать судьбу и подвергаться опасности еще одного нападения. Они остановили такси и быстро укатили. Такого поворота Ислам не ожидал.
   – Говорил я тебе, давай догоним, – разочарованно сказал Гара, – только я во вкус вошел.
   – Ничего, – сказал Ислам, – вечером пойдем в теннис играть.
 
   Мать сидела во дворе, в тени дамирагача – железного дерева. Увидев Ислама, она насмешливо произнесла:
   – Салам алейкум, где это вас носит? Обед давно остыл.
   – Дела у меня были, – бросил Ислам, прошел к умывальнику и стал умываться.
   Когда он повернулся за полотенцем, мать, разглядев его лицо, ахнула:
   – Бисмиллах, что это у тебя с лицом?
   – Упал, – сказал Ислам, трогая ссадины.
   – Ты что же упал сразу на обе стороны? – с иронией поинтересовалась мать.
   – А что, бывает, – сказал Ислам, разглядывая кровоподтек в маленьком облупившемся зеркальце, висевшем над умывальником, – земля же круглая.
   – Действительно, – согласилась мать, – я как-то сразу не подумала, да и голова тоже круглая.
   Ислам с подозрением посмотрел на мать, пытаясь понять, серьезно она говорит или подыгрывает ему, затем, мучительно пытаясь осознать эту заданную им самим бессмыслицу, вошел в дом.
   На обед мать приготовила овощное рагу из баклажанов, картофеля, помидоров и чеснока. Ислам ел во дворе, в тени пресловутого дамирагача, раскинувшегося огромным зонтом над головой. Мать очень любила это дерево, шутливо называя его своим приданым, – она посадила его в год, когда переехала в этот дом. Дерево очень быстро принялось и потянулось вверх. Мать его слегка подрезала, чтобы ветви росли в нужном направлении, а крона стала более пышной и тенистой. Дамирагач, теперь словно обидевшись, в отместку, в затянувшемся приступе самоунижения, рос натурально в форме зонтика. Ислам ел руками, подбирая хлебом овощную мякоть. Мать глядела на него, мелко кивая головой в такт своим мыслям.
   – Что ты так смотришь на меня? – спросил Ислам, разделавшись с рагу и принимаясь за холодный компот из красной алычи.
   – Тебе в армию скоро, – сказала мать, – вот я и думаю, что ты там есть будешь, на тебя ведь не угодишь. Наверное, я с тобой пойду в армию, буду тебе там отдельно готовить.
   – Это было бы здорово, но ты, мама, по возрасту призыву не подлежишь, – заметил Ислам.
   – Спасибо тебе, сыночек, за напоминание, – сказала мать.
   – Извини, мам, я сказал бестактность, – покаялся Ислам, – ты еще молодая женщина.
   – Ничего, – весело произнесла мать, она не умела долго дуться на него, – в пятьдесят лет жизнь только начинается – осмысленная. Если бы не нога, я вообще бы горы свернула. Иди полежи немного.
   – Слушаюсь, джанаб Фархад^[24], – шутливо сказал Ислам. Он вошел в дом, лег на солдатскую койку и через некоторое время, думая о Лане, уснул.
   Вечер выдался неожиданно прохладным, сумеречное небо затянуло облаками. С моря дул сильный ветер и доносил гул прибоя. Ислам с Гара битый час прогуливались по улочкам военного городка, но тех парней до сих пор не встретили. Теннисный корт был пуст, а сам стол сложен и находился под навесом, в ближайшем дворе.
   – Кто же в такую погоду играть будет? – наконец сказал Гара, – шарик улетит, ветер.
   – Какой ты умный, ала, – восхитился Ислам, – а на улицу они тоже не выйдут? Дома будут отсиживаться? Пошли еще круг сделаем, а потом по пляжу пройдем.
   Друзья еще раз обошли военный городок по периметру, на углу постояли немного у открытой двери женского общежития. Вожделенно покрутили головами, надеясь в сумрачной перспективе коридора увидеть обнаженную фигуру солдатки.
   – Эх, полжизни отдал бы за шапку-невидимку, – мечтательно сказал Гара.
   – Пошли, страдалец, – потянул его Ислам, – этого добра еще много будет в твоей жизни.
   – Пусть Аллах услышит твои слова, – набожно сказал Гара и провел руками по лицу.
   Вдоль высокого каменного забора, отделявшего городок от воинской части, они вышли на берег моря. Пляж был малолюден, почти пуст и большей частью залит водой. Море было темно-зеленого цвета, повсюду пенились гребни зарождающихся волн, которые с неудержимостью рока совершали движение к земле, чтобы обрушить на нее свою мощь. Под свинцовым небом парили чайки и бакланы, то и дело какая-нибудь бесстрашная птица камнем падала в беснующуюся воду, чтобы выхватить рыбешку, оказавшуюся на поверхности.
   – Штормит однако, – сказал Ислам, – может, искупаемся?
   – Делать мне больше нечего, – ответил Гара, – я в хорошую-то погоду редко купаюсь. Осталось только в такую волну плавать. Шарахнет о какую-нибудь сваю – будешь знать.
   – Шарахнуть может, – согласился Ислам.
   Каспийское море долго мелело, затем какой-то умник додумался перегородить пролив Кара-Богаз-Гол с другой стороны Каспия. С тех пор вода неудержимо прибывала. В штормовую погоду волны уже лизали фундамент домов первой линии. Бетонные блоки, разрушенный пирс, толстенные арматурные прутья, к которым рыбаки цепляли сети, вся береговая инфраструктура оказались под водой, и теперь без опасения водные процедуры можно было принимать только у берега, там, где вода была прозрачной. Более глубоководный спорт был сродни русской рулетке – чреват если не смертельным исходом, то серьезным членовредительством. Увязая в песке, друзья прошли сотню метров по пляжу, затем, не сговариваясь, взяли левее и вышли на твердую почву, сняли сандалии, вытрясли песок и двинулись в сторону вокзала. Они засели в привокзальной чайхане, устроив здесь дозорный пункт. До прибытия поезда было еще далеко, в этот ранний час перрон был пуст, и редкие прохожие, пересекавшие его, были хорошо видны, дорога из военного городка в центр вела как раз через вокзальный перрон. Дозорные выдули второй чайник, когда на перроне появилась тощая до безобразия фигура. Виталик, радостно улыбаясь, пожал обоим руки и сел рядом.
   – Я так и понял, что здесь тебя обнаружу, – довольно сказал он.
   – Да ты вообще парень смекалистый, – похвалил его Ислам, – умен не по годам.
   – Ага, домой к тебе сначала пошел, мать говорит, нету, ушел. Ну, я сразу понял, в Танковый полк, а потом сюда.
   – Подожди-ка, – запоздало удивился Ислам, – а почему ты решил, что я здесь?
   – Земля слухом полнится, – былинно ответил Виталик, – Ленкорань город маленький. Я Корнева встретил, ты, кажется, с ним тоже знаком, он на Форштате живет, рядом с чувихой, которую я сейчас клею. Ты сегодня избил какого-то парня с Танкового полка.
   – Я избил! – возмутился Ислам, – их пять человек было, а я один, потом вот Гара появился, к финалу. Ну и че дальше?
   – Корнев предлагает тебе встретиться, – сказал Виталик.
   – Подожди-ка, ты что, порученец, что ли?
   – Да ты че, я послал его, но сказать я тебе должен.
   – Что говорит? – спросил Гара, с трудом понимавший быструю речь.
   – Тот парень, с Эйтибаром, со мной встретиться хочет.
   – Пойдем, – немедленно откликнулся Гара.
   – Пойдем, – сказал Ислам и, обращаясь к Виталику, спросил: – Где сейчас Корнев, не знаешь?
   Не все так просто, – переходя на азербайджанский язык, ответил Виталик. – Я бы и сам ему по шее дал, ты же знаешь, я за тебя кого хочешь зарежу. Он дружит с одним азербайджанцем, с Таиром-тюремщиком^[25], ему лет двадцать пять, здоровый такой парень, сидел два года, так вот, он за ним стоит. Нам тоже надо какого-нибудь авторитета найти.
   – Не надо, – сказал Ислам, – завтра я занят, а в понедельник я готов с ним встретиться. Передай ему.
   – Надо собрать ребят, – настаивал Виталик, – все равно Таир не один придет, с друзьями – тебе ничего не скажут, если ты кого-нибудь приведешь.
   – Не надо, – повторил Ислам.
   – Он правильно говорит, – вмешался Гара, – Корнев приводит Таира-тюремщика для разговора, а ты что, рыжий, что ли.
   – Я не рыжий, – сказал Ислам, – я черный.
   – Ошибаешься, – заявил Гара, – черный это я.
   – Каждый из нас два человека с собой возьмет, уже будет, о чем поговорить, – добавил Виталик.
   – Ладно, – неопределенно сказал Ислам, – где и когда?
   – Он предлагает тебе назначить любое время и место.
   – Он ведет себя вызывающе, – заметил Ислам.
   – Так я же говорю, Таир ему поддержку обещал.
   – Скажи, что в понедельник, послезавтра, вон там, – Ислам протянул руку в сторону привокзального Парка культуры и отдыха, в который почему-то никто не ходил несмотря на то, что здесь был клуб «Досуг» с чеканным изображением шахмат на фронтоне и навсегда остановившееся колесо обозрения. – Я до шести работаю, на восемь назначай время.
   Наступило молчание. Несмотря на высказанную браваду и хладнокровие, произошедший разговор как-то озаботил всех, как бывает, когда вдруг сталкиваешься с непредвиденными трудностями, грозящими нарушить привычное течение времени. Все трое сидели, погрузившись в собственные мысли, пока наконец Гара молодецким гиканьем не прервал их тягостные раздумья.
   – Пойдем в бильярдную, что носы повесили, сыграем на «Мальборо», а то у меня курить кончилось, – сказал он.
   – Ну да, большое удовольствие, – заметил Ислам, – на этих кривых столах шары катаются сами по себе, поэтому ты и выиграл в прошлый раз.
   – Два новых стола поставили, – сказал Гара, – Шами расщедрился.
   – Ну, пойдем, – согласился Ислам, – раз тебе червонец ляжку жгет.
   Он бросил полтинник в блюдце. Все встали. Виталик замялся.
   – У меня свидание через час, на Форштате, заодно и Корнева увижу, он там живет.
   Ислам пожал протянутую руку.
   – Как успехи? – спросил он, – далеко продвинулся?
   – Надеюсь, сегодня крепость падет, – высокопарно ответил Виталик.
   – Ну-ну, – напутственно произнес Ислам.
   Виталик протянул руку Гара, тот хлопнул по ней.
   – Нам же по дороге, до универмага, – сказал Ислам, – там на автобус сядешь.
   – Денег нет, – признался Виталик, – я из Баку тридцать рублей привез, каникулярные отдал матери на хранение, она их за два дня пропила.
   Ислам полез в карман и достал три рубля.
   – Возьми трешник, – сказал он, – отдашь, когда будут.
   Виталик не чинясь взял купюру.
   – Спасибо, но я все равно пешком отсюда пойду, берегом моря прямо на Форштат выйду. Пока.
   Он повернулся и своей прыгающей походкой двинулся по перрону. Ислам, глядя ему вслед, вдруг почувствовал, как его хватает за горло и душит беспричинная жалость к этому парню, он даже едва не прослезился, хотя, учитывая его собственные перспективы, жалеть ему впору было самого себя.