Александр Тимофеевич Хроленко. Введение в лингвофольклористику: учебное пособие

 
Пашенька не пахана, бела рожь не сеяна
 

(Кир. II, 1, № 1514);

 
Ковры белые разостланы
 

(Пенза, № 53);

 
Что ходил-то, гулял, добрый молодец, да вдоль по лужку,
Что по крутому по белому бережку
 

(Соб. 6, № 204);

 
Ты пчела ли моя белая
По чисту полю полётывала
 

(Лир. рус. св., № 11);

 
Моего любезного да перед окошком,
Да перед окошком озеро белое
 

(Соб. 7, № 244);

 
Горошек мой беленький,
Сеяли тебя хорошо
 

(Курск, № 50);

 
Белый перстень на руке, ладо-люли, на руке
 

(Курск, № 22).

   Белыми могут быть даже румяна:

 
Сведу козла на базар,
Променяю на товар —
На белые румяна
 

(Пермь, № 196).

   Обобщающий характер эпитета белый хорошо виден на следующем примере:

 
Тогда-то я с милым загуляю,
Как бела рыба по Дунаю,
Как белая птица по цветочку,
Как красная девка в теремочку
 

(Воронеж, № 7).

   Видовые обозначения птиц обычно сочетаются с более или менее индивидуализированными определениями типа сизый, чёрный, серая, рябая и т. п. Когда же использовано редкое в песенных контекстах родовое обозначение птица, эпитетом к нему даётся прилагательное белая.
   Сравнительная форма белей может быть синонимичной с формой лучше:

 
Но Аннушка лучше всех,
Она убрана лучше всех:
Шушуночек на ней всех бялей
 

(Воронеж, № 61).

   Функциональная и семантическая широта эпитета белый – явление типологическое, по крайней мере для славянского фольклора.
   Широта семантического диапазона прилагательного белый может восходить к доистории языка – словари и исследования по исторической лексикологии дают основание так полагать. Русские диалекты сохранили те значения или оттенки значений прилагательного белый, которые не вошли в семантику литературного эквивалента этого слова. Слово белый сохранило, вероятно, и отголоски мифологических представлений наших предков. Возможно, что дополнительные семы прилагательное получает в фольклорном тексте в результате постоянного сопряжения с другими словами, например со словом горюч.
   Ярким примером семантической и функциональной широты народно-песенного слова может служить существительное (и производное от него прилагательное или наречие) виноград, которое в истории русского языка сначала означало любое плодовое растение, плодовый сад, позднее же оно стало означать «виноградная культура». В фольклорных же текстах виноград, равно как и производное от него прилагательное, имеют широкую семантику, что делает обычным сочетания типа поле-виноградничек, малина виноградная, рубашка виноградная, желты пески виноградные и т. п.

 
Ты играй, играй, молодец,
Вдоль по улице шаром и мячом,
В чистом поле-виноградничке
 

(Сибирь, № 37);

 
Да поломало в саду вишенку,
Да в саду вишенку с малиною,
В саду вишенку с малиною,
Да со малиной виноградною
 

(Лир. рус. св., № 19);

 
Вы молодчики молоденьки,
Полушубочки коротеньки,
А рубашки виноградные
 

(Новгород, № 79).

   Полагаем, что частое в русской лирике сочетание сад-виноград едва ли правомерно воспринимать как «сад, в котором растёт виноград», хотя некоторые примеры заставляют так думать. Например:

 
Повёл её в зеленый сад гулять;
Заблудилась Катеринушка в виноград
 

(Курск, № 42).

   Следующий пример внешне походит на предыдущий:

 
Уж ты, сад мой, садочек,
Сад зелёный мой, виноградный,
Не по порам, садик, виноградный
 

(Соб. 3, № 95).

   Однако последняя строка красноречиво свидетельствует, что это прилагательное не относительное, а качественное – не по времени стал виноградным сад. Следующий пример с отождествлением разных реалий, на наш взгляд, подтверждает качественность не только прилагательного виноградный, но и существительного виноград:

 
Грушица, грушица, зелёный виноград…
Под грушицей светлица стоит
 

(Соб. 4, № 25).

   Один из поэтических контекстов даёт основание полагать, что в слове виноград содержится сема «всё, что украшает». Ср.:

 
Во саду много вишенья, винограду-украшенья
 

(Новгород, № 166).

   Наличие дополнительных сем в слове ощущается в случаях симметричного сопоставления:

 
Бережка были хрустальные,
Деревца-то виноградные
 

(Лир. рус. св., № 10);

 
Бережки были хрустальны,
Стоят древы виноградные
 

(РФЛ, № 384);

 
Берега были хрустальные,
Желты пески виноградные
 

(Шейн, № 1916).

   Слово виноград настолько расширило свою семантику, что может служить даже знаком характера действия, превращаясь в своеобразное наречие:

 
Девка белёшенька, румяшёнька,
Что по блюду катается,
Виноградом рассыпается
 

(РФЛ, № 234).

   «…Тексты (обрядовых песен. – А.Х.) носят намёки на обычаи и обряды дохристианской эры и напоминают нам о том древнем времени, когда русские славяне жили на иной далёкой родине, среди виноградников, на берегу синего моря», – размышлял Н.М. Лопатин [Лопатин 1889: 1]. Едва ли это так. Фольклор охотно использует слова с неопределённым понятийным содержанием, ибо определённость реалии мешает семантическому расширению слова.
   Предельное расширение семантики и функционирование двух и более слов в качестве представителя одной и той же целой смысловой парадигмы приводят к взаимозаменяемости слов. Особенно заметно это на примере колоративных («цветовых») прилагательных. Например, лазоревый взаимозаменяем с эпитетами белый, алый:

 
Ах, свет мои, лазоревы, алы цветочки,
Чего рано расцветали в зелёном садочке
 

(Кир. II, 2, № 1939);

   Щёчки – аленъки-лазоревый цветок (Соб. 4, № 35);

 
Уж ты, аленький, лазоревый цветок,
Ты далеко во чистом поле цветёшь!
 

(Соб. 4, № 368. То же: Соб. 5, № 166; Кир. II, 2, № 2383).

 
Нет ни травоньки в горах, ни муравыньки,
Ни муравыньки, алых цветочков лазоревых
 

(Лопатин, с. 57);

 
Я пойду на рынок, выйду на базар.
Продам те лазоревы-алые цветы
 

(Соб. 5, № 158);

 
Примечайте-ка, милы подружки,
Тот цветок лазоревый, аленький,
И принесите-ка тот алый цветочек
 

(Новгород, № 474).

   Интересно, что в этом контексте пара отождествленных определений лазоревый, алый равна единичному определению алый. Это еще одно свидетельство тому, что использование прилагательного лазоревый не преследует цели уточнить или конкретизировать признак реалии. Цель его – усиление эмоционального воздействия. «…В народных песнях «алый» и «лазоревый», как правило, не несут цветового признака, а являются своеобразной заменой не характерных для народной песни оценочных определений» [Ерёмина 1978: 76].
   Есть и другие случаи отождествления цветов:

 
Сонимала с себя палевый алый платок
 

(Соб. 2, № 206).

   Универсальной заменой «цветового» прилагательного может служить прилагательное разноцветный. Таковой может быть даже девица:

 
Подбежала к нему девица-душа.
Она белая, намазанная, разноцветная
 

(РФЛ, № 234).

   Только для русского народно-песенного фольклора характерно особое семантическое соотношение эпитетов алый и голубой:

 
Которого цвету надобно тебе,
Голубого или аленького?
Голубой-то цвет алее завсегда
 

(Соб. 5, № 47);

 
У меня ли, у младыя,
Есть три ленты голубыя:
Перва лента алая
 

(Соб. 5, № 243).

   Аналогично соотношение глаголов алеться и голубеться:

 
В чистом поле цветёт аленький цветок.
Он алеется, голубеется
 

(Соб. 4, № 79).

   Алый выступает здесь как общая оценка, а лазореветь как синоним «красиво цвести»:

 
Аленькая-аленькая веточка,
Что ты не цветёшь, не лазоревеешь…
 

(Песни, собранные писателями, № 31).

   Взаимозаменяемость прилагательных хорошо наблюдать на примере эпитетов к опорному народно-песенному существительному камень. В устойчивых песенных блоках камень может быть белым (Кир. II, 2, № 1798), синим (Шейн, № 739), горючим (Кир. II, 2, № 1987).
   Поскольку в фольклоре семантика слова шире своего разговорно-бытового «номинала», легко объяснить, почему так широко распространены в народном творчестве ассоциативные сочетания типа гуси-лебеди, хлеб-соль, злато-серебро и др., в которых семантический объём пары больше суммы значений каждого компонента (гуси-лебеди не только гуси и лебеди).
   Наблюдения и анализ «алогичных» конструкций дают основание полагать, что в устно-поэтическом слове компоненты организованы по принципу антиномий.

Прямое и символическое (метафорическое) значение

   Эта антиномия давно уже привлекла внимание учёных. Невозможно представить себе русскую народную лирическую песню без символов, в которых косвенно воплотились эстетические идеалы народа. «Под символикой понимается система изображения персонажей, их внутреннего состояния и взаимоотношений при помощи традиционных и устойчивых иносказаний, представляющих собой различные виды замены одного предмета, действия или состояния другими предметами, действиями или состояниями» [Астафьева-Скалбергс 1971: 3]. Значительное количество образов-символов определило наличие широкой группы слов, в которых символическая компонента является доминирующей. Правда, канонический список таких характерных для русского фольклора слов-символов сравнительно невелик, однако наблюдения свидетельствуют, что круг слов с символической компонентой гораздо шире этого традиционного списка.
   Как показывают материалы Я. Автамонова, все слова, называющие растения, в русском фольклоре символичны, однако нет строгой определённости между реалиями флоры и её символическим значением. Например, очень многое подразумевается под словом калина. Черемуха, груша, яблоня символизируют и «жену», и «мать», и даже «отца». Диффузность символики определяет использование даже редких растений, не известных русскому носителю фольклора. Столь широкий разброс значений Я. Автамонов объясняет тем, что «от народного творчества нельзя требовать безусловно строгой последовательности: на него влияет и место, и время, и индивидуальность того или другого лица, передающего песню» [Автамонов 1902: 247]. Появившиеся на заре устного словесного искусства под влиянием окружающего мира («Смотрим на неисчерпаемо богатые формы скал. Замечаем, где и как рождались образцы изображений символов. Природа безвыходно диктовала эпос и все его богатые атрибуты» [Рерих 1974: 77]), символы эволюционируют, утрачивают свою смысловую определённость и сохраняются в поэтических формулах, жанрово дифференцируя свои функции и значение.
   Известная диффузность символических значений, приводящая к их неопределённости и, как следствие, к забвению смысла, а с другой стороны, обязательность символики в идейно-художественной структуре лирической песни – всё это обусловливает необходимость поддержания символического значения. Если существительное не имело такового или утратило его, оно получает или восстанавливает его с помощью метафоризации. Появляется метафорическая (символическая) «метка», действительная только для данного контекста. Для неё не обязательно какое-то внутреннее основание для сравнения, она предельно условна и может обозначать в одном контексте разные реалии. Например, забытая традиционная символическая компонента слов море, берег и рыба компенсируется метафорической компонентой, которая свойственна слову только в данной песне:

 
Море, море – у Филата двор.
Море, море – у Пафнутьевича;
Круты берега – Маремьянушка,
Круты берега – Филатьевна;
Белая рыбица – Маремьянушка,
Белая рыбица – Филатьевна
 

(Кир. 1, № 976).

   «На рябинушке три кисти хараши» – начинается песня. Существительное кисти уже заранее получает метафорическое значение лица: