Алексеев Валерий Алексеевич. Паровоз из Гонконга

   - "Что, что"... - передразнил его юниор. - Стоит, как пень. Это _сам_ во дворец поехал.
   - А где ж его машина?
   - Он в одной из этих коробок сидит. В которой - никто не знает.
   - И каждое утро здесь ездит?
   - Первый раз вижу. Он все время дорогу меняет. Еще вопросы есть?
   - Есть. Чемоданчик с шифром?
   - Ага, - не без удовольствия сказал Бородин.
   - Где достал?
   - Что значит "где"? В дипшопе, вестимо. Не на базаре же. А вот где ты папочку такую клевую отхватил? Пятерки везешь?
   - Допустим.
   - Да не "допустим". Для троек бы получше нашел. Считай, что плакали твои пятерки.
   - Это почему?
   - Сам увидишь.
   В это время подъехал наш обычный автобус, далеко не новый, кое-где помятый, вроде как бы с похмелья, даже с выдавленной левой фарой. И шофер из кабины глядел нашенский, тощий, молодой и нахальный, на безрукавке у него было написано "Ай нид лав", а на лице - "Да ничего мне от вас не надо".
   На диванчике напротив двери восседала дородная, но молодая черноволосая женщина, с густыми, почти сросшимися на переносице бровями, чем-то похожая на таможенницу, которая терзала маму Люду в шереметьевском аэропорту. Эта была, как невеста, вся в ослепительно-белом, узкая юбка едва не лопалась на ее бедрах, но вид имела не более девический, чем офицерские лосины литературных времен, и даже блузка с нежными рюшами и кружавчиками вызывала в памяти слово "вицмундир". Дело было не в одежде, а в лице - суровом, сосредоточенном, исполненном не женственного стремления во что бы то ни стало выглядеть чинно. Поднявшись по ступенькам, Бородин-юниор подобострастно, не кивнув, а копнув носом, поздоровался с нею:
   - Доброе утро, Элина Дмитриевна!
   - Доброе, - сухо констатировала женщина, едва кивнув могучей, основательно посаженной на короткую шею головой.
   Малоприятная эта манера отвечать на приветствие в те времена была еще в новинку, и Андрей настолько удивился ей, что пропустил момент, когда еще можно было сказать свое "здрасте", поскольку Элина Дмитриевна тут же отвернулась.
   А юниор, не оглядываясь, прошел в глубь автобуса, сел на свободный диванчик и, поставив рядом с собою свой чемоданчик, принялся с деланной беспечностью смотреть в окно.
   "Ну и черт с тобой", - подумал Андрей и, усевшись боком к двери напротив Элины Дмитриевны, окинул взглядом салон.
   Он ожидал, что внутри будет полно разновозрастных ребятишек в красных галстуках и синих пилотках: где-то в киножурнале он видел, как ученики школы при совпосольстве украшают гирляндами высоких гостей. Но в автобусе ехали одни только толстые домохозяйки в застиранных платьях и дошкольная малышня. Тетки сплетничали на заднем широком диванчике, малыши баловались, толкались, пересаживаясь бочком с места на место, менялись жвачкой, переругивались задиристыми птичьими голосами - словом, вели себя как нормальные дети, только все нездорово взмыленные и более агрессивные, чем им полагалось по возрасту. "А ты кто такой? А ты? Да кто ты такой, чтоб я тебя слушал?" Несколько раз Элина Дмитриевна, сидевшая боком к их суете, медленно поворачивалась всем телом, высоко держа голову с черной короной пышной укладки, и выразительно смотрела на расчирикавшихся малышей, после чего какая-нибудь мамаша принималась их урезонивать. Кареглазки в автобусе не было и быть не могло, это Андрей понимал: если она и приезжала в школу, то только на отцовской машине.
   Андрей стал осторожно присматриваться к Элине Дмитриевне. На руке у нее были массивные мужские часы, ощетинившиеся во все стороны кнопками и имевшие космический вид. Интерес Андрея к часам Элины почему-то не понравился: она недовольно покосилась в его сторону, слегка покраснела (что едва было заметно при ее смуглой коже) и переложила белую тончайшей шерсти кофту с руки на руку так, чтобы часов больше не было видно.
   Элина Дмитриевна страдала от солнечного света и тепла, хотя было не так уж и жарко: по смуглой шее ее на грудь бежали струйки пота, распространявшие луковый и одновременно женственный аромат. Девчонки, когда взмокнут от пота, пахнут репчатым луком, в их раздевалке после физкультуры хоть вешай топор. А это была крупная взрослая женщина, по стати - матрона... Но цвет ее губ, нежность кожи и эта манера мгновенно краснеть, очень расположившая к ней Андрея, - все говорило о том, что для директрисы при любом раскладе Элина Дмитриевна слишком еще молода.
   Под школу отведен был одноэтажный особняк, к его широкой мраморной лестнице вела мощеная дорожка, с обеих сторон обсаженная все теми же кустами, которые цвели анилиновыми цветочками, напоминавшими о преждевременной бумажной весне наших первомайских демонстраций. Бородин-юниор понятия не имел, как называются эти цветы, и в ответ на вопрос Андрея пожал плечами:
   - Господи, какая разница? Мне бы твои заботы. Удивительно, думал Андрей, как мало у некоторых людей интереса к окружающему миру... Чем они тогда все время заняты? Пересчитывают в уме варианты поведения? Мысленно ковыряют в носу? Мальчик не отдавал себе отчета в том, что и сам он только что проехал через иноземный город, поглощенный размышлениями о своем, - и почти ничего не увидел. Он не знал, что пройдет месяц - и Офир исчезнет, как сон, оставив в памяти его лишь эти сухо шелестящие оранжевые и лиловые цветы, не имеющие для него даже названия.
   Не без трепета Андрей поднимался по парадной лестнице вслед за Элиной Дмитриевной и Бородиным. Снаружи школы почти не было видно, так, вестибюль один, напоминающий театральные входы в никуда, в темный и пыльный закулисный мир с хлябающими фанерными дверцами. Однако внутри оказалось просторное и вполне добротное помещение: что-то вроде длинного зала с паркетным полом и двумя рядами белых колонн, слева - широкие окна с низкими подоконниками, глядящие в зеленый сад, справа - высокие белые двери классных комнат со странными, какими-то хронологическими табличками: "V-VI", "VII-VIII". В дальнем конце зала на обтянутом красным постаменте возвышался гипсовый бюст, однако без пальм в кадушках, без знамен и иных обрамлений он выглядел голо, как в бане. Вообще что-то в этом помещении было не школьное, административное, исполкомовское, а что именно - сразу и не поймешь.
   Андрею хотелось заглянуть в классы, ему представлялось, что там он увидит чудеса обучающей техники, электронные пульты и видеоэкраны на каждой парте. Но Элина Дмитриевна возилась с ключом возле двери, на которой висела табличка "Учительская", а Бородин, держа свой "атташе-кейс" за спиною, смиренно ждал поодаль, у колонны. Когда дверь открылась, произошла странная заминка: Элина молча вошла, оставив дверь приоткрытой, что можно было истолковать как приглашение заходить. Андрей вопросительно взглянул на юниора, тот насупился и решительно шагнул вперед. Андрей двинулся было за ним, но Бородин, взявшись за ручку двери, вдруг оттолкнул его задом, но отчетливо прошипел:
   - Обождешь, - и, проскользнув в учительскую, плотно притворил за собою дверь.
   Постояв у двери, Андрей отошел к окну, сел на широкий подоконник. Какое-то время, хмурясь и по-разному складывая губы, он приводил свое растерянное лицо в порядок, потом с независимым видом вскинул голову и стал осматривать зал.
   Вот чего не хватало этой школе: тут и не пахло детьми. Ни одного пятна на стенах и колоннах, они лишь пожелтели, как слоновая кость, оттого, что их не перекрашивали давно. Ни единой каракули на подоконнике, который, казалось, и задуман был для того, чтобы на нем рисовать. Ни одной корявой детской стенгазеты, на стенах красовались лишь те же, что и в офисе, фотовитрины и монтажи. Тут за окном у ограды чавкнула автомобильная дверца, по плитам дорожки процокали девичьи шаги, и в зал с колоннами вошла Кареглазка.
   На ней было платье, сшитое как будто из серой холстины, в которую был задрапирован "Смоленск", единственным украшением этого платья-мешка служил карман с аппликацией в виде коричневой пчелки, фривольно расположившейся где-то чуть ли не в самом низу живота. Такая же пчелка была нашита и на сумку, представляющую собой просто нищенскую торбу - не на ремне, а на лохматой веревке. Подобный набор Андрей видел в Иришкиных каталогах, но надо признать, что все это очень подходило к сытенькому личику Кареглазки, к ее золотистым глазам и к рыжеватым волосам, которые были красиво рыжи, в них крупно перемежались темные и светлые прядки.
   - Элинка приехала? - спросила она Андрея, подходя и кивая на дверь.
   Это были первые слова дочки советника, обращенные к мальчику из Щербатова, и произнесены они были нарочито напористо и сурово: так разговаривают с подростками практикантки из пединститутов.
   Кареглазка и не подозревала, что в школьных стенах с нее слетело все закордонное очарование, и хоть бы она обвешалась с ног до головы жемчугами, здесь она была обыкновенной дылдой, такой же, как все восьмиклассницы, которые, почуяв добро за пазухой, с катастрофической быстротой начинают дуреть. И уж того менее могла Кареглазка догадываться о том, что стоит только этому сумрачному мальчику захотеть - и она окажется среди тающих сугробов Таймыра в убеждении, что именно там и есть ее настоящее место, и мужики в ватниках и натянутых на уши вязаных шапках будут окликать ее другим именем: Катька, например, или Туська, как взбредет в голову встречному, который на нее поглядит.
   - Приехала, - безразлично произнес Андрей и даже, что было лишнее, пожал плечами. - Но она занята. Там Бородин.
   - Кто-кто? - удивленно, нараспев переспросила Кареглазка. От нее веяло прохладой, вполне естественной, если учесть, что она только что вышла из машины с кондиционером, однако пушистая верхняя губа и ложбинка на груди, видневшаяся в широко отлегавшем вороте платья, куда Андрей не мог не смотреть, были уже влажны от пота. - Бородин? Что за Бородин? Из "Совэкспортфильма"?
   Андрей объяснил.
   - Боже, какая важность, - ровным голосом проговорила Кареглазка и решительно взялась за дверную ручку.
   "Эта еще нет... но скоро будет", - глядя, как легко и сильно извернулось ее тело внутри льняного мешка, подумал Андрей.
   Кареглазка, разумеется, тут же обернулась и, прищурясь, оглядела его с головы до ног. К счастью, он стоял к окну спиной, и вряд ли ей было видно, как он смутился.
   - А ты-то что выжидаешь? - спросила она. - Взятку, что ли, принес?
   Кровь отлила у Андрея от лица, ноги стали горячими и мягкими. Кто-то чужой в голове его с некоторым удивлением отметил, что от ее прямого оскорбления, оказывается, бледнеешь, в краску, оказывается, вгоняет лишь косвенный намек... но оценить всю важность этого открытия Андрей в тот момент не сумел. Он машинально посмотрел на свою канцелярскую папку, потом перевел взгляд на Кареглазку.
   - Полегче со словами, - тихо сказал он. - Здесь твоих родственников нету. Здесь ты никто и звать никак.
   Женечка перестала усмехаться.
   - Ну, если я никто, - звонко проговорила она, - то ты вообще чмо. Стой и жди.
   И, дернув плечом, она открыла дверь и вошла.
   "Надо же, какая сволочь", - растерянно подумал Андрей.
   Он не знал, что такое "чмо", но это наверняка было что-то презрительное. Хуже плевка в лицо.
   Однако оставаться в коридоре он больше не мог, иначе получалось, что он и в самом деле выжидает. И, поколебавшись, Андрей тоже вошел в учительскую.
   Там гудел кондиционер, и воздух был ледяной, как в салоне самолета. Элина Дмитриевна, накинув белую кофту на плечи (вот зачем ей нужна была шерстяная кофта), сидела за письменным столом напротив двери и вопросительно улыбалась. На широких щеках у нее даже появились ямочки, но мохнатые брови были страдальчески, как у жука, сведены, и глаза глядели настороженно. Перед нею в почтительной и в то же время развязной позе стоял Бородин-юниор, но улыбка была обращена не к нему - и уж тем более не к Андрею.
   - Женечка! - неискренне воскликнула Элина Дмитриевна и, покраснев, тяжело поднялась из-за стола с намерением выйти. - Приехала, золотко! Как я соскучилась по тебе! Целый год не виделись. Отдохнуть захотелось, на пляже поваляться, в теннис поиграть? Ну и правильно. Все посольство тебя дожидается!
   Не без труда она выбралась на свободное место и, крепко задев бедром угол стола, поморщилась от боли и еще больше зарделась.
   "Надо же, - подумал Андрей, - такая молодая - и уже еле колышется. Что ж дальше с тобой будет, бедняга?"
   Девочка и учительница обнялись, потерлись щеками, потом, не сговариваясь, одновременно отпустили друг друга, посмотрелись на расстоянии и снова обнялись, крест-накрест, словно исполняя пантомиму под названием "Андреевский флаг".
   - А как выросла, похорошела-то как! - звучным голосом промолвила Элина Дмитриевна. - Настоящая красавица стала!
   И только теперь до Андрея дошло, что Кареглазка вовсе не учится в этой школе и что расчеты видеться с нею здесь каждый день лопнули, как мыльный пузырь. "Ну и черт с ней, - мрачно подумал Андрей. - Кобыла здоровая. Другую придумаем, а эту - на Таймыр, и немедля". Но чем упрямее он себе это повторял, тем яснее ему становилось, что ни на какой Таймыр он отправлять Кареглазку не станет, потому что она позарез нужна ему здесь, и если он не добьется от нее ничего - то вообще ничего не добьется. А вот чего от нее следует добиваться - не было ясно ему самому.
   - А вы совершенно не изменились, - вновь отстранившись, с оттенком издевки в голосе сказала Кареглазка. - Все такая же юная.
   В ответ на эти слова Элина Дмитриевна собралась было заключить Женечку в свои объятия, но координации действий на сей раз не получилось, и она лишь неловко развела руками, как будто хотела сказать: "Что ж тут поделаешь?"
   Нужно было видеть, с какой умильной улыбочкой, деликатно склонив голову к плечу, наблюдал за этой сценой Бородин-юниор. Он, разумеется, не хотел навязывать свое участие в волнующей встрече, но всячески старался, чтобы его умиление было замечено: и пофыркивал, улыбаясь, и похрапывал, дрыгая ножкой, и поглядывал на Андрея, сразу ставшего нужным, как бы приглашая засвидетельствовать, что это историческое событие происходит в присутствии младшего Бородина.
   - А может быть, Женечка доучиваться приехала, - не выдержав, сказал он. - Тогда и я остаюсь.
   Но его шутливая реплика с намеком на прежнюю дружбу так и осталась без внимания: Кареглазка даже не повернулась на звук его голоса, а Элина Дмитриевна все топталась посреди учительской, не зная, как достойнее завершить церемонию встречи.
   - Ну, я пошел, Элина Дмитриевна, - ничуть не обескураженный, деловито сказал Бородин. - Счастливо оставаться. Женечка, пока!
   - Да-да, счастливого пути, - рассеянно произнесла Элина Дмитриевна и вернулась к своему столу.
   А Кареглазка лишь посторонилась, когда Бородин-юниор проходил мимо.
   - Ну, садись, рассказывай, - проговорила Элина Дмитриевна, усевшись за стол и сразу почувствовав себя спокойнее. - Как новая школа? Что с математикой?
   Андрей все стоял, прислонившись к дверному косяку за спиной Кареглазки, и не знал, как ему поступить. Выйти вслед за Бородиным? Но с какой стати? Его ведь никто не выгонял.
   - Ай, некогда, Элина Дмитриевна, - сказал Кареглазка. - Папончик в машине ждет, все по минутам расписано. Мама просила передать, что Гонконг прислал инвойс.
   Элина Дмитриевна с беспокойством взглянула на Андрея, но напрасно она осторожничала: для него эта фраза была словно произнесена на санкритском языке. "Инвойс прислан Гонконгом. Был прислан Гонконгом инвойс".
   - Ну что ж, чудесно, - проговорила она. - Надеюсь, на сей раз они ничего не напутали.
   - Понятия не имею, - небрежно ответила Кареглазка. - Вы ж без меня выписывали. Я просмотрела - моего ничего нет. Замшевое пальтишко - но, судя по размеру, там ваше.
   Послышался негодующий звук клаксона, как бы выговаривающий: "Ты с ума сошла! Ты с ума сошла!"
   - Вот, пожалуйста, сердится, - сказала Кареглазка. - Побежала я. Как-нибудь заскочу.
   Она повернулась и оказалась лицом к лицу с Андреем. Мальчик отступил в сторону, она толкнула плечом дверь и вдруг, оглянувшись, пыхнула ему глазами в лицо и проговорила:
   - Не надо на меня обижаться.
   Тряхнула головой и вышла - так быстро, что он не успел ответить ей ничего.
   Элина Дмитриевна молча приняла от Андрея школьную папку, двумя розовыми странно тонкими для ее комплекции пальчиками развязала замызганные тесемки и, слегка шевеля губами, принялась перелистывать бумаги. Нет, она ни разу в жизни не была в _красной_палатке_... и, может быть, никогда туда уже не попадет.
   И, словно эта фраза была произнесена вслух, Элина Дмитриевна вздрогнула, подняла голову и вопросительно посмотрела на Андрея. Что-то в выражении его лица ей не понравилось, потому что, выждав паузу, она сухо сказала:
   - Итак, Тюрин Андрей, если судить по твоим бумагам, ты окончил седьмой класс на "отлично". Я за тебя очень рада. Но напрасно ты думаешь, что вот этот листочек, - она положила руку, украшенную браслетами и перстнями, на справку с его оценками за год, - напрасно ты думаешь, что эта бумажка облегчит тебе жизнь в восьмом классе.
   "Так, - сказал себе Андрей, - на второй год не оставляют, - и то хорошо. Пока все идет по-писаному. Сейчас начнутся общие словеса".
   - Твои родители приехали сюда выполнять интернациональный долг, оказывать помощь развивающемуся государству, - высоким звенящим голосом заговорила Элина Дмитриевна. Она, должно быть, злилась на себя за то, что краснела тут перед каким-то щербатовцем, и теперь намеренно распалялась и ожесточалась, чтобы румянец выглядел естественно. Мы так тоже умеем. - Ты также приехал не отдыхать, твой долг - учиться, это твоя святая обязанность. Если ты придерживаешься мнения, что наша школа работает в щадящем режиме, по какой-то урезанной, облегченной программе, то ты глубоко заблуждаешься.
   "А вот уж это ошибочка ваша, дорогая Элина Дмитриевна. Так настоящие учителя не говорят. Они даже мысли не допускают, что школьник может допустить такую мысль".
   - Вот - Женя Букреева, прекрасная девочка, примерная ученица, шестой она окончила у нас на одни пятерки - и заработала их _честным_ трудом...
   "Позвольте, на что вы, собственно, намекаете?"
   - Теперь она учится в спецшколе с математическим уклоном, собирается стать экономистом-международником, и я думаю, у нее получится.
   "Ну, я-то здесь при чем?"
   - Не последнюю роль здесь сыграла и та подготовка, которую она получила в стенах нашей школы. К чему я все это говорю?
   "Да, вот именно, к чему?"
   - Не стоит слишком полагаться на эту бумажку...
   Элина Дмитриевна помахала в воздухе щербатовской справкой.
   - Справедливость выставленных здесь оценок тебе еще придется доказать, - продолжала Элина Дмитриевна, и, видимо, это была ключевая фраза, стоившая ей душевного напряжения, потому что она густо покраснела, и даже шея ее покрылась багровыми пятнами.
   - В начале будущего учебного года ты напишешь контрольные работы по основным предметам и постараешься подтвердить, что ты действительно с отличием переведен в восьмой класс. Ты меня понял?
   - Понял, - ответил Андрей.
   - Ну, вот и хорошо, - несколько удивленная его спокойной реакцией, сказала Элина Дмитриевна. - Не обижайся, Андрей, но быть отличником _в_нашей_ школе, учиться с внуком Чрезвычайного и полномочного поверенного в делах, тоже, между прочим, отличным учеником - это очень почетно, такой почет еще надо заслужить.
   - Хорошо, - сказал Андрей, приняв к сведению это примирительное "тоже". "Тоже, между прочим, отличным учеником..." Придется внуку поверенного потесниться. - А вы, Элина Дмитриевна, в отпуск или здесь останетесь?
   Андрей умел разговаривать с учителями, даже с такими трудными, как эта. Сейчас пришло время отказаться от односложного "да, понял, да, хорошо", озадачить вопросом - и дать понять, что перед вами не бубнящая машина, а свое что-то думающий человек.
   Элина Дмитриевна исправно озадачилась.
   - А почему ты об этом спрашиваешь? - с досадой в голосе поинтересовалась она.
   Нельзя было дать ей произнести "это тебя не касается", такие повороты носят необратимый характер.
   - Нет, я к чему? - с достоинством проговорил он. - Я к тому, что мне до первого сентября все равно нечего делать. Может быть, вам нужна помощь по школе.
   Какое-то время Элина Дмитриевна смотрела на Андрея, потом перевела взгляд на пустынную стену учительской.
   - А что ты умеешь? - с сомнением спросила она.
   Все это напоминало операцию по найму шабашника, мастеровитого мужичка, уклончиво предлагающего свои навыки и умения.
   - Стенгазеты делал, классные уголки оформлял, спортивные листки чертил, - степенно сказал Андрей, - вообще все такое, если под рукой тушь, гуашь и плакатные перья. Ну, и ватман, конечно...
   - Послушай, Андрей, - с живостью остановила его Элина Дмитриевна, ты и в самом деле явился в добрый час. Тут через две недели к нам приезжает человек из Москвы, а у нас как-то очень казенно...
   "Вот это уже другой разговор, - сказал себе Андрей. - А то "доказать, подтвердить, заслужить..." Я уеду - а вы еще долго будете меня помнить".
   13
   Андрей шагал по улице и мысленно на все лады повторял: "Не надо на меня обижаться. Обижаться на меня не надо. Не надо обижаться на меня". Фраза была такая богатая, что при любой перестановке в ней можно было найти новый смысл: от признания грешницы ("Да, я скверная, я злая, обижаться на меня просто бессмысленно") до лукавого приглашения: "Ну, посмотри на меня. Разве можно _на_меня_ обижаться? Текстологический анализ подобного рода занимает в наших мыслях куда больше места, чем мы сами предполагаем, хотя осуществляется он далеко не так последовательно, как это выглядит на бумаге. Мальчик инстинктивно, не отдавая себе отчета, занимался самолечением, зализывал нанесенную ему душевную ссадину - и в конце концов утешился, добившись тога, что повод, по которому были сказаны эти слова, растворился в комментариях и утратил свою реальность.
   Тут на противоположной, солнечной стороне Андрей заметил Ростислава Ильича. Ростик-Детский, одетый чрезвычайно элегантно, при галстуке, в белых брюках и темном пиджаке с университетским значком, подпрыгивающей походкой шел по вздыбившимся плитам тротуара и, сладко жмурясь, наслаждался небесным теплом. После вчерашнего Андрей испытывал к нему искреннюю симпатию и благодарность. Видимо, симпатия была взаимна, так как, заметив мальчика, Ростислав рассиялся и замахал рукой, приглашая к себе, на свою сторону. Андрей покачал головой и показал пальцем вверх, где солнце над ним заслоняли кроны акаций. Дело было не в солнце, а именно в благодарности: непосредственная близость адресата часто делает это чувство довольно-таки тягостным, особенно если адресат и сам полагает, что ему причитается. Так они шли параллельным курсом, потом Ростислав Ильич, махнув рукой, по-стариковски суетливо перебежал улицу и оказался рядом с Андреем.
   - Я вижу, ты быстро освоился, не боишься в одиночку гулять! - Он потрепал Андрея по плечу, а точнее - по лопатке, потому что ростом был ниже, и до плеча соседа ему еще нужно было тянуть руку. - А я, понимаешь ли, после Союза никак не могу отогреться, настолько прозяб! Ну, как в "Эльдорадо", преддверии ада? По-прежнему вымогают и хамят?
   Чтобы поддержать разговор на том же уровне форсированного оживления, Андрей пожаловался на мистера Дени.
   - Да, брат, к этому надо еще привыкнуть, - сочувственно сказал Ростислав Ильич. - Мы его за угнетенного держим, а он просто хам и уважать будет лишь того, кто способен на него наорать.
   Андрей молчал. Все, что высказывал Ростик-Детский, было настолько _не_то_, что вызывало ожесточенный протест и какую-то физиологическую реакцию, похожую на мелкотемпературный озноб. Если это и была правда, то правда слишком уж голая, обогащенная, радиоактивная, частному лицу не положено такой правдой владеть и тем более предъявлять ее первому встречному.
   - Но, с другой стороны, - продолжал Ростислав Ильич, увлекаясь, есть какая-то обидная странность в том, что нас нигде не любит обслуга. Я бывал в других странах - и, поверь мне, знаю, что говорю. Даже не поймешь, в чем тут загвоздка. Может быть, и в том, что мы - страна победившей челяди, праправнуки дворовых людей. Вспомни, с какой гордостью мы говорили друг другу, что слуг у нас нет - как будто это бог весть какое достижение. "Слуги, слуги, накладите ему в руки!.." Читал ли ты "Записки Пиквикского клуба"?
   Андрей кивнул.
   - Так вот, - продолжал Ростик-Детский, - кого у нас в стране не хватает - так это умелого, расторопного и доброжелательного слуги, типа Сэма Уэллера. Наша собственная обслуга угрюмо гадит нам в руки, и, видимо, это как-то впечаталось в наш облик и вызывает соответствующую реакцию челяди закордонной. Во всяком случае, дело не в нашей бедности, жадности и скупости. Мы сорим деньгами за рубежом, как безумные, считаем каждый тугрик - и тут же расстаемся с ним в обмен на какую-нибудь ничтожную услугу. Даже так: чем более нагло нами помыкают - тем больше мы оставляем на чай. А чем больше мы оставляем на чай - тем наглее нами помыкают...
   Андрей встревожился: слишком близко, болтаючи, подобрался Ростислав Ильич к тому, что творила с прислугою мама Люда. Может быть, он в самом деле подсадной? Из какой-нибудь "Комиссии по консервам при Аппарате советника"... Он покосился на семенившего рядом старичка - нет, никаких тайных целей Ростик не преследовал. Просто он не умел разговаривать с мальчишками, слишком старался, пыжился, тщился, все пытался в себе заинтересовать, как это часто делают бездетные люди... Вдруг, перехватив взгляд Андрея, Ростислав Ильич резко себя оборвал, нахмурился, передернул почему-то плечами - и до самой калитки офиса не проронил больше ни слова.