Алексеев Валерий Алексеевич. Паровоз из Гонконга

   Андрей и Настя сидели рядышком на кровати и слушали.
   - Значит, мы скоро уедем? - с надеждой спросила сестренка.
   - Типун тебе на язык, - сердито ответил ей Андрей. - Нам нельзя уезжать, это будет скандал.
   - А почему?
   - А потому, что не лезь во взрослые дела. Бери пример со своего старшего брата.
   - Ладно, - сказал отец, - не надо печалиться, вся жизнь впереди, как говорит Григорий Николаевич. Есть и хорошие новости, ребята: "Смоленск"-то наш прилетел!
   - А ты откуда знаешь? - ахнула мама Люда.
   - Да уж знаю! - младенчески улыбаясь во весь рот (улыбка эта казалась почему-то беззубой), ответил отец. - Мы, собственно, и вчера могли его забрать, это Горощук поленился. Я сам в аэропорт позвонил - оттуда, из кампуса, из своего кабинета, и мне очень любезно ответили. Только надо срочно за ним ехать, а то отправят его обратно в Москву, дело нехитрое.
   - Ой, Ванюшка, поезжай! - засуетилась Людмила. - Ну, пожалуйста!
   - Легко сказать, а на чем?
   - Ну, сбегай в офис, пускай помогут!
   - Да был я там, постоял у калитки. Шофер наш, русский парень, брудастый такой, с бакенбардами, тот вообще на меня, как на шизофреника, посмотрел. Вдруг вижу - Букреев из машины выходит, я и убежал оттуда, как заяц.
   - А он тебя не видел? - встревоженно спросила мама Люда. - Среди рабочего дня...
   - В том-то и дело. Но, с другой стороны, если и ехать, то только сейчас, покамест наши все в кампусе...
   Отец присел, снова встал, походил по комнате и решительно, как совершают второстепенные действия все не сильные характером люди снял со спинки стула свой пиджак.
   - Ладно, поеду городским транспортом, - сказал он. - А в аэропорту что-нибудь придумаю. Что-то я, Милочка, поверил в свой язык...
   И он снова младенчески улыбнулся.
   - Умница ты мой! - расчувствовалась Людмила. - Давай я тебя покормлю.
   - После, Милочка, после. Рабочий день здесь рано кончают.
   - Ну возьми с собой Андрюшу. Два мужика - сила. А я за это время вам такой обед приготовлю! Не то что у Аникановых.
   Иван Петрович вопросительно посмотрел на сына.
   - А что? Я всегда, - пожав плечами, сказал Андрей.
   Он не разделял оптимизма отца в отношении языка и не верил что отец сумел что-то выяснить по телефону: это ведь не бланк заполнять. Но поехать в аэропорт и взглянуть повнимательнее на эту меднотрубчатую карту ему очень хотелось: что такое там не в порядке И куда они вообще прилетели? Может быть, в какой-нибудь параллельный мир?
   На залитой солнцем площади среди клумб, полыхавших красными каннами, отец и сын сели на скамеечку под шиферным навесом и стали ждать. Местные с веселым любопытством поглядывали на них издалека. Наверное, не каждый день видели европейцев, ждущих городского автобуса.
   Всякий раз, оставаясь с отцом наедине, Андрей испытывал чувство скованности и неловкости. Отец был так недостижимо умен и так беспросветно занят, что с ним не о чем было говорить, любые вопросы заранее казались натужными и глупыми. И отец тоже тяготился молчанием, но сделать ничего не мог. Очень редко им удавалось по-человечески разговориться. Последний раз это было в позапрошлом году, августе, на Миловидовском озере. Как-то так случилось, что отец, не очень любивший загородные вылазки, согласился поехать с Андреем на пляжи, куда с утра потянулся весь город, и они нашли в камыша плоскодонку с одним веслом и поплыли по ярко-синей воде. Гулкий стук мелких волн о сухие борта, теплая светло-серая, вся в веселых трещинках древесина, молодой, беззаботный отец в рубахе с расстегнутым как сейчас, воротом... На голове у него был полотняный белый картуз в таких щеголяли герои довоенных кинокомедий. Заплыли далеко, к бывшим кожевенным заводам, собирали зеленую тину, сушили ее, складывая на бортах, и совершенно серьезно обсуждали, какое применение этому волокну можно найти в народном хозяйстве... Со встречных лодок спрашивали, что за заготовки делает Иван Петрович, а он отвечал: "Морскую корову собираемся завести". Сочетание солнечного тепла и озерной прохлады вызывало особый, пронзительно-тонкий озноб, небо шумным казалось от множества быстро плывущих крупных августовских облаков, и было во всем этом что-то еще, простое и печальное, от чего даже сейчас сладко болела душа. Словно сговорившись, ни сын, ни отец никогда не вспоминали вслух про этот незабываемый день "А здорово мы тогда, помнишь?.." - даже мысль о том, что можно это произнести, вызывала у мальчика отвращение.
   - Да, вот так, брат, - сказал отец, перехватив его беспокойный взгляд - Ехали, ехали - и приехали...
   Он как будто боялся разговаривать с сыном, как будто бы ждал, что с него будет спрошено, и даже голос подал первым, вопреки обыкновению, чтобы упредить вопрос: "Папа, так как же это все у нас получилось?" Нет, Андрей не собирался об этом спрашивать: пусть останется надежда, что отец и сам толком не знает - и не хочет знать.
   - Как-то странно все, -глядя в сторону, проговорил Андрей. Непонятно, зачем нас прислали...
   - Та, испорченный телефон, - ответил отец и тихонько засмеялся. Москва уверена, что мы тут нужны, потому что такая информация идет от советника. Советник считает, что на кампусе кипит работа, потому что в этом его заверяет Звягин. А Звягин ждет и надеется, что все образуется... обще ко славе государевой и ко блаженству народному.
   - А зарплату тебе кто будет платить?
   - Наша сторона. Мы же здесь в порядке помощи.
   - Ну, и что ты собираешься делать? - спросил, помолчав, Андрей. Есть у тебя какой-нибудь выход?
   Вопрос прозвучал как-то очень сурово, и, почувствовав это, Андреи смутился. Но отец ответил серьезно и просто:
   - Есть, сынок. Даже целых три.
   - Целых три? - переспросил Андрей.
   - Именно. Первый выход - сидеть тише мыши и делать вид; что занят я выше головы. Но этого я, к сожалению, не умею.
   - Не умеешь?
   - Не умею. - Отец снова засмеялся и покачал головой. - Вот я и думаю: не будет нам тут добра. Не поворотить ли нам оглобли, пока не поздно? Пойти к советнику и сказать: так и так...
   - Да ты что? - испугался Андрей. - Это ж позор!
   - То-то и оно, - сказал отец, подумав. - То-то и оно, что позор. Значит, остается третий выход: выбивать нагрузку и честно пахать. Ничего другого я не могу.
   - А выбить... сможешь? - осторожно спросил Андрей.
   - Я постараюсь.
   Он хорошо это сказал, без хвастовства ("Да уж я уж постараюсь, конечно!") и без всяких там обиняков ("Постараюсь, но ... сам понимаешь, сынок..."). Нет, отец даже мысли не допускал, что он _недостоин_. "Господи, может быть, я вообще напрасно мучаюсь?.. Хорошо бы так". У Андрея отлегло от души, он умолк и, стараясь не смотреть на отца (чтобы он, чего доброго, не прочитал в его взгляде благодарности и любви), стал рассматривать площадь.
   Внимание его привлек потрепанный тускло-зеленый пикап, стоявший у тротуарной бровки в тени, неподалеку от павильона. Кузовок пикапа был затянут брезентом, на капоте блестели крупные никелированные буквы "Субару". О такой автомобильной марке Андрей никогда и не слышал. За рулем сидела немолодая европейка с седоватыми коротко подстриженными волосами. На ней было что-то ярко-розовое с широкими рукавами, половину лица закрывали такие же, как у советницы и у Кареглазки, большие радужные очки. Повернув голову в сторону павильона, женщина неотрывно, испытующе и в то же время горестно, со странной улыбкой смотрела на Тюриных, у нее было загорелое, но какое-то изнуренное, по-обезьяньи мученическое лицо с глубокими морщинами на щеках. Так, наверно, смотрят на нас из иллюминаторов штурмана и пилоты летающих тарелок. Под этим упорным взглядом Андрею стало не по себе. Он хотел обратить внимание отца на эту странную особу, но не успел: подошел автобус номер семнадцать, и у его помятого сине-желтого борта неожиданно возникла толпа. Люди, сидевшие на соседних скамьях и поодаль, на траве под акациями, на ступеньках подъездов, на столбах ограды, просто на корточках в тени, повскакивали и ринулись штурмовать семнадцатый номер: всем им срочно нужно было ехать в сторону аэропорта, в свои "бидонвили". Никакого ожесточения они при этом не проявляли: напротив, радостно гомонили, громко смеялись, подбадривали друг друга. Казалось, толкотня доставляет им удовольствие. Отец и сын побежали к открытой автобусной площадке вместе со всеми, их не отпихивали, кто-то даже пытался призвать людей к порядку, расступиться и дать иностранца дорогу, но все без толку. Нужен был особый навык, и, когда автобус тяжко скособочась, тарахтя и извергая из прогорелой выхлопной трубы черный дым, тронулся, Иван Петрович и Андрей остались в клуба этого дыма возле опустевших скамеек. Они посмотрели друг на друга и засмеялись.
   - Является, что рок наш таков, - дребезжащим голосом Михайлы Михайловича проговорил отец, - отложа все суровые следствия непросвещения и скитающей жизни полуденных народов... Как-то неудобно, понимаешь, локтями толкать. Мало их угнетали?
   Но вторая попытка, минут через десять, закончилась с тем же успехом. Андрею удалось повиснуть на никелированной штанге в середине обильной человеческой грозди, шевелением и густотою напоминавшей пчелиный рой, но у Ивана Петровича с носа сшибли очки, он наклонился, разыскивая их на бетонных плитах, и Андрей, конечно же спрыгнул и поспешил ему на помощь. К счастью, очки нашлись даже остались целы.
   Тут дверца "Субару" распахнулась, и пожилая европейка (розовая рубаха ее по-разбойничьи и очень простецки была подпоясана черным кушаком, тощие ноги обтянуты пестрыми не по возрасту брючками) вылезла из кабины и направилась прямо к ним. Обута она была пляжные шлепанцы, водить машину в такой обуви было, должно быть очень неудобно.
   - Папа, держись, - вполголоса сказал Андрей. - Затевается провокация.
   Но было поздно: старушонка уже приблизилась.
   - День добрый, - сказала она на правильном русском языке с несколько неуверенной искательной интонацией, улыбаясь и по-собачьи заглядывая им в глаза - снизу вверх, поскольку росточек у нее был совеем небольшой. Не сочтите меня за назойливую, но я вижу, что вам нужно в аэропорт. Вы знаете, так у вас не получится, вы действуете слишком деликатно. Если хотите, могу вас подвезти. Мне все равно предстоит ехать в ту сторону. Я ждала мужа, но он не пришел.
   "Ну, вляпались, - сказал себе Андрей. - Как по-русски чешет, белогвардейское охвостье!"
   Особого страха он не испытывал, скорее это было игровое волнение: уж раз за тобою идет охота - значит, _все_правильно_, просто им удалось вычислить твое переходящее "я".
   - Спасибо, - застенчиво улыбаясь, проговорил Иван Петрович. - Но нам туда и обратно, багаж хотим получить.
   На месте отца другой, более опытный товарищ прикинулся бы непонимающим: "Сорри? Мадам спикс хинди, урду? Ранш? Бат... в общем, с чего вы взяли, что мы понимаем по-русски? Ах, вы за нами давно наблюдаете? Ну и валите отсюда..."
   - О, получить багаж? - деловито переспросила белогвардейка. - Он что же, сравнительно небольшой?
   "Да, небольшой", - мысленно просигналил Андрей, пристально глядя на отца и пытаясь взять события под свой контроль.
   - Нет, как раз большой, - словно извиняясь, проговорил Иван Петрович. - Холодильник.
   - И вы рассчитываете, что достанете попутную машину в аэропорту? настойчиво допытывалась дама.
   "Нас будут ждать там друзья!" - мучительно напрягаясь, подсказал Андрей, но отец игнорировал правила шпионской игры.
   - А что, - простодушно спросил Иван Петрович, - разве это так сложно?
   - Сложно - не то слово, - отчеканила белогвардейка. - Вы совсем наивные люди. Пойдемте со мной.
   И, повернувшись, не глядя больше на них, решительно зашагала к своему пикапу.
   Иван Петрович вопросительно посмотрел на сына, тот пожал плечами.
   - Мне что? - с деланным безразличием сказал он. - Это тебя предупреждали насчет _лифтов_.
   Тут белогвардейка, подойдя к кабине, обернулась.
   - Не бойтесь меня, пожалуйста, - сказала она. - Я не заразная, я москвичка, выросла на Переяславке...
   - Мы не боимся, - ответил Иван Петрович, - просто стесняемся вас затруднять.
   - Да что вы, - нервно передернулась белогвардейка, - это я должна стесняться, я же сама напросилась. Вижу - наши сидят...
   "Наши"... У Андрея было чуткое ухо, и он отметил, что это "наши" прозвучало не так.
   Меня зовут Тамара, - сказала старушонка, - а вас?
   - Иван, - ответил отец, с галантным академическим поклоном пожимая ее маленькую морщинистую лапку, - а это мой сын Андрея
   - Господи, Иван, Андрей. - Белогвардейка тихо засмеялась, - Прелесть какая... Да садитесь же, садитесь. Кабина просторная у меня, уместимся все втроем. После скажете, что это бог Тамару послал.
   - Садись, сынок, ничего, - сказал Иван Петрович. - Или ты хочешь у окна?
   Ноги у Андрея вдруг ослабли. Неужели вот так сразу, без подготовки, без предупреждения, начнут колоть психотропные препараты?
   Тамара сняла очки, оглядела Андрея с головы до ног. Глаза у на тоже были обезьяньи, маленькие, черные, круглые, почти без белков и ресниц. Была она не так уж стара: во всяком случае не старше отца. И лицо у нее было даже привлекательное, этакая седая секретарш машинистка со следами былой красоты, если бы не портили его две темные вертикальные морщины по обе стороны рта.
   - Надо же, как мальчик меня боится, - проговорила она. - Весь прямо взъерошился. Ты думаешь, я сотрудница ЦРУ? Ты такой важны мальчик, что нужно тебя стеречь?
   - При чем тут ЦРУ? - буркнул Андрей. - Вы эмигрантка. И я вас не боюсь.
   - Тогда в чем дело? - открыв в улыбке желтые зубы, спросил Тамара. Садись, и поехали. Не загрызу же я вас, двоих мужчин.
   Поглядев по сторонам, Андрей молча кивнул отцу, забрался в кабину следом за ним, захлопнул дверцу. Внутри "Субару" выглядела еще более неказисто: диванчик был весь изодран, декоративные панели сняты, ниша для приемника пустовала, и даже крышка бардачка отсутствовала.
   - Согласись, - сказала Тамара, круто выворачивая руль, - согласись, что на таких машинах агенты специальных служб не ездя И вовсе не эмигрантка я, у меня такой же советский общегражданский паспорт, как и у твоего отца. Показать?
   - Спасибо, не надо, - ответил Андрей. - Мы же вам свой не показываем.
   - Однако твой папа - смелый человек, - продолжала Тамара, резкими рывками выводя машину на проспект. - Не всякий на его месте решился бы сесть в мою "Субару". Ваши пугаются, шарахаются меня, как от чумной.
   "Ах, все-таки "ваши", - усмехнувшись, отметил Андрей. - Ну, и где ты прячешь свои ампулы и шприцы? Неужели в багажнике?"
   Он покосился на отца. Отец сидел, расслабленно опустив плечи глядя перед собой, на лице его была улыбка страдальческого облегчения.
   - Мой муж - местный, - уверенно пристраиваясь к автомобиль ному потоку, говорила Тамара, - я уже много лет за границей живу, но от советского подданства не отказывалась. Муж учился в Союзе, у него диплом МГУ, он работал в департаменте ирригации, после прошлого переворота его уволили с государственной службы, сейчас он в частной компании, временно, не по профилю, но - ничего, живем.
   Она умолкла, ожидая вопросов, но Тюрины молчали, и она заговорила вновь.
   - У нас небольшая ферма, личное хозяйство здесь, за дамбой, мы разводим коров и свиней. Если будут проблемы с мясом... Давно вы приехали?
   Иван Петрович ответил.
   - И где работать будете?
   Отец ответил и на этот вопрос, но с некоторой заминкой. Тамара пытливо взглянула ему в лицо.
   - А что вас смущает? Что университет закрыт?
   Иван Петрович признался, что это и в самом деле его смущает.
   - Но боже ж ты мой, - изумилась Тамара, - да разве вы виноваты, что вас прислали? В таком же положении, как вы, сидят и голландцы, и французы, и западные немцы, и чувствуют они себя прекрасно. Кто виноват, что эти унтер-офицеры не знают, что делать с университетом? Это шайка мошенников и мародеров, дурачье и ворье, которому не с кем воевать, кроме как с подростками на улицах собственных городов...
   По тому, как напряглись локоть и колено отца, которыми он касался Андрея, мальчик понял, что обсуждение этой темы отца обеспокоило.
   Должно быть, Тамара и сама почувствовала, что предмет разговора лучше сменить.
   - Холодильник - замечательная идея, - сказала она. - Кто надумал? Мама? Передайте ей, что она молодец. Но выцарапать его будет не так-то просто. Нужно расположить к себе, вы меня понимаете?
   - Мы захватили с собой сувениры, - ответил Иван Петрович, приподымая матерчатую сумку. - Ложки деревянные, еще кое-что...
   - Матрешки, наверно? - улыбаясь, подсказала Тамара. - Все это очень мило, но... поймите меня правильно, они же бедные люди. Вот что: я вам, пожалуй, помогу. У меня с собой есть блок сигарет "Три пятерки", здесь их почему-то считают престижными. Знаете, приходит человек на прием в канцелярию и вместо визитной карточки выкладывает на стол пачку "Пять-пять-пять", то есть не пачку, а только коробочку, в которой всего лишь две сигареты. Одну проситель важно предлагает клерку, другую либо сам закуривает, либо забывает вместе с коробочкой на столе. И тем самым подтверждает свою репутацию. На черном рынке у этих сигарет совершенно несуразная цена.
   - Давайте мы у вас их купим, - сказал Иван Петрович. - Нам уже выдали деньги.
   - И вы не знаете, куда их девать? - Тамара снова засмеялась. Поберегите. Позже, когда хорошо познакомимся, я подскажу вам, на что их можно с пользой истратить. А с сигаретами потом разберемся. Договорились? Могу же я оказать соотечественникам маленькую услугу!
   Андрей был разочарован: белогвардейская женщина не проявляла и малейшего интереса к Эндрю Флейму. Похоже, она даже не подозревала, _кого_ везет в своей задрипанной машине. И вместо того чтобы выуживать сведения и запутывать в сети, без умолку говорила сама.
   - Сперва на стенку готова была лезть. Жарко, дико все... Правда, мы не сразу сюда приехали - из-за политического положения. Долго мыкались по третьим странам, перебивались случайными заработками, а потом была объявлена всеобщая амнистия, и Жора решил вернуться Жора - мой муж, я его так зову... Но амнистия амнистией, а московский диплом признавать отказались, целую комиссию ему пришлось пройти, унизительная процедура. Ну да ладно... После разбогатели немного, нет - лучше сказать, разжились, обустроились, обзавелись хозяйством. И опять не слава богу: прошлой осенью уволили Жору из департамента, никак не могут простить, что учился в Союзе. Удивляюсь, когда читаю московские газеты: все в них пишут, что мы здесь страшно демократические, пробы негде ставить...
   - Ну, на это, наверно, есть какие-то высшие соображения... неуверенно возразил отец.
   - А наши с вами, значит, низшие? - быстро, как кошка лапкой, царапнула вопросом белогвардейка.
   Отец ничего не ответил.
   Миновали последние кварталы многоэтажного города, проскочили под насыпью, и в окно повеяло тонким ароматом. Иван Петрович зашевелился, потянул носом.
   - Что это так пахнет? - спросил он.
   - Апельсиновые рощи цветут, - безразлично ответила Тамара. Пикапчик мчался, бренча, по рыжему шоссе, и в кабине плескался душистый ветер. На кочковатом лугу, повернувшись мордой к дороге, стояла корова, обыкновенная красная буренка, она растопырила ноги, рога и уши с таким ошалелым видом, как будто ее только что сбросили с парашютом.
   11
   Всё прошло как нельзя более гладко. Желто-синий блок "555" открыл сердца работников аэропорта. Десять оборванцев вынесли тяжелый ящик на руках и легко, как мешок с травой, забросили его в кузов пикапа. Тамара не позволила Тюриным даже подержать брезентовый полог "Субару".
   - Пожалуйста, не надо, - сказала она с какой-то непонятной враждебностью.
   Вся операция "Смоленск" заняла в аэропорту не более пятнадцати минут, и Андрей так и не успел взглянуть на меднотрубную карту на дальней стене главного зала.
   - Ну вот, а ты говорил: "Провокация", - добродушно сказал отец когда Тамара, доставив их к подножию "Саншайна" и помахав обезьяньей лапкой, укатила.
   - А никакой провокации и быть не могло, - возразил Андрей. - Просто гражданочка поняла, что здесь ей ничего не обломится. А то, что она работает на три разведки, я тебе гарантирую.
   - Не знаю, не знаю, - сказал отец. - Хороший человек, и говорит от души.
   Собственно, Андрей и сам не думал, что старушка работает на три разведки, но так уж сказалось, и теперь стыдно было отступать.
   - И все равно картоночку лучше выбросить, - упрямо сказал он отцу.
   Отец послушно достал из нагрудного кармана визитную карточку Тамары, скомкал ее и бросил в угол, где наметена была куча мусора.
   - Ни фига себе конспиратор! - Андрей посмотрел на отца, покачал головой и, подобрав карточку, развернул ее, посмотрел.
   Там было написано: "Миссис Тамара Маймон Уиллз, Белависта-хауз. Сикст майл" - и обозначены два телефона. "Звонить вы мне вряд ли станете, сказала в аэропорту Тамара, - это чистая формальность".
   - Представляю, как мать обрадуется, - проговорил Иван Петрович, вкантовывая ящик в лифт.
   Мама Люда и в самом деле обрадовалась, даже затанцевала.
   - Привезли, золотые мои мужички, умнички вы мои! Как же это вам удалось? Ладно, ладно, после расскажете. Все расскажете, по минуткам, уж мы с Настенькой будем слушать вас, как я не знаю кого! Давайте распакуем скорее, пока этого хрумзеля нет, надо проверить, не растрясли ли в дороге. Он со службы явится, а холодильник уже горит.
   Втроем затащили ящик на кухню, распороли швы, сняли холстину, разрезали ножом картон, открыли дверцу "Смоленска" - все цело внутри, поленья колбасы вроде даже еще прохладные.
   - А говорит, пошлину надо платить в десятикратном размере! -язвительно сказала Людмила Павловна, обернувшись в сторону хозяйских дверей, - Сам плати, хрумзель! Ну, включайте скорее.
   - А компрессор освободить? - спросил Андрей. - Об этом ты, конечно, не подумала? "Включайте, включайте..." Включалка нашлась.
   Ему приятно было, что они с отцом выполнили-таки свою мужскую работу, поэтому он говорил с матерью ворчливо, но снисходительно. И она поняла это и растрогалась: поднялась на цыпочки и погладила Андрея по голове. Он и это ей простил, такое в его душе наступило затишье.
   Наконец все было готово. Отец воткнул вилку в свободную розетку, лампочка внутри зажглась, но урчания не последовало. Минуту все молча ждали, потом Андрея осенило, он протянул руку и поставил вертушку на "норму". И тут же зарокотал мотор.
   - Ур-ра! - закричали все, включая Настасью.
   "Смоленск" придавал всему происходящему с ними какую-то основательность. Рядом с большим, как троллейбус, рефрижератором "хрумзеля" (мама Люда была мастерица на такие словечки) он выглядел, как ишачок рядом с битюгом. Но зато сиял новизной, тот, матвеевский, был даже не белого, а какого-то бетонного цвета. Правда, работал молча, а наш урчал.
   Заполненный "Смоленск" приобрел совсем домашний вид. Любуясь своим маленьким хозяйством, Тюрины столпились вокруг. Самое время было произносить речи.
   - Как русская печка, - заметил Иван Петрович, не подобрав, должно быть, у князя Щербатова ничего подходящего. - Только наоборот.
   - Это - наша жизнь, - торжественно сказала Людмила Павловна, - без этого мы бы просто пропали. Вы с папкой молодцы, вал медали надо вручить...
   - За взятие "Смоленска"! - сострил Андрей, и все рассмеялись так дружно, что он покраснел от удовольствия.
   А Настя еще несколько раз повторила: "За взятие "Смоленска"!" И не в силах придумать что-нибудь столь же остроумное, но, ощущая неудержимое желание растянуть, продлить момент всеобщего веселья, стала говорить разные глупости.
   - Теперь еще мяса достать бы - и заживем, - мечтательно проговорила Людмила Павловна. - Я вам и нажарю, и напарю, можно даже не здесь, чтоб хозяина не нервировать, можно и в нашей ванной, там кафельный пол, и розетки имеются.
   - Ох, ох! - подзадорил ее Иван Петрович. - А размечталась-то, расхвасталась, стряпуха Яниха!
   - А что? - довольно смеясь, отвечала мама Люда. - Зелень кое-какую имеем: щавелек, редиска. Картошки и хлеба, правда, нет, но ничего, проживем. Ведь где-то люди хлеб берут, я в офисе видела у одной белый хлеб, настоящий.
   - Там своя пекарня, - сказал отец.
   - А мы что, чужие? Пойду к самому советнику, раз вы говорите, что он такой хороший. Не может он отказать матери двоих детей. - Она вздохнула от избытка чувств. - Ну, ладно, все это пустое. Рассказывайте, как доехали, как получили, как обратно везли, все па порядку.
   И в это время в замок входной двери вставили ключ. Все притихли. Андрей поежился от неприятного предчувствия. Ох, не стоила так бурно радоваться, даром это никогда не проходит...
   Вошел Матвеев, темный и хмурый, непривычно парадный, в белой рубашке при галстуке, в брюках полной длины, с желтым тощим портфелем в руке.
   - Добрый день! - приветливо сказала Людмила. - Со службы уже?
   Матвеев что-то пробурчал и, глядя под ноги, прошел к себе. Людмила и Иван Петрович молча переглянулись.
   - Уйдемте, ребятки, - шепотом сказала мама Люда. - Не будем мозолить глаза.
   Они ушли в свою комнату, сели на кровати друг напротив друга, как в поезде...
   - Дурной какой дядька, - все еще по инерции веселья проговорила Настя. - У него, наверно, электроциты разрушили косвенный мозг.
   Никто даже не улыбнулся.
   Вдруг на кухне что-то грохнуло, по коридору застучали шаги - и без стука, настежь распахнув дверь, к Тюриным ворвался хозяин. Лицо у и зубы него было плоское, передернутое, страшно белели белки глаз
   - Эт-то как понимать? - задыхаясь, спросил он. - Это что за самоуправство?
   - Вы не волнуйтесь, - поднимаясь, сказал Иван Петрович. - Если мешает, мы его сейчас сюда перетащим.
   - А я и не волнуюсь! - высоким страдальческим голосом вскричал Матвеев. - Это вам придется поволноваться! Капитально устроиться вздумали? Не выйдет, господа! Немедленно выматывайтесь отсюда! За простачка меня принимаете? Приехали на готовенькое! Рвачи. Это я квалифицирую как заместитель старшего группы! Рвачи.