Страница:
-- Вы же, наверно, голодная? И они тоже! Сейчас я устрою ужин.
Зина, словно готовясь к праздничному приему, забегала по квартире, захлопотала.
-- Я вам помогу, -- предложила Ксения Павловна.
-- Ни в коем случае!
-- Вы любите заботиться о других людях, да? Устраивать чужие судьбы?...
-- Как все одинокие женщины! -- весело ответила Зина, Ксения Павловна помолчала немного, наблюдая за Зиной, которая, накрывая на стол, то и дело отвлекалась от предстоящего ужина, о чем-то задумывалась и даже положила сыр в хлебницу.
-- Вы, значит, играете девочек? -- спросила Ксения Павловна.
-- А самой двадцать семь лет. Сообщаю об этом, потому что все равно об этом все знают.
-- Как... все?
-- Те, которые ходят в наш театр. Это же интересно: выяснить, сколько лет актрисе, играющей тринадцатилетних. Сперва начинают восклицать: "Нет, это не артистка! Не обманывайте нас... Это девочка! Не может быть, чтобы это была женщина. Сколько ей лет?..." И тогда билетерши, гардеробщицы и вообще все, кому так говорят, с гордостью сообщают: "Ей двадцать семь лет!" В будущем году скажут: "Двадцать восемь!" И чем больше мне будет лет, тем больше в их голосе будет гордости.
-- Значит, вы хорошо играете... этих девчонок?
-- Говорят, хорошо, -- машинально ответила Зина: в этот момент она опять о чем-то задумалась.
-- Может быть, у вас какое-то дело? -- встревожилась Ксения Павловна. -- Не стесняйтесь, пожалуйста. Мы можем поужинать завтра! Вероятно, вы должны подготовиться к репетиции?
-- Да нет... Я думаю о другом.
-- О чем-нибудь неприятном?
-- Наоборот! Я думаю о том, что в нашем городе два театра. Два! Один детский и один взрослый... Вы понимаете?
С тех пор прошел год.
***
Узнав, что Николая Николаевича приглашают на заседание комсомольского комитета, Иван Максимович заволновался: заместителем секретаря была Зина. Она могла нарушить священные традиции театра, к которым привык Николай Николаевич, каким-нибудь резким замечанием или неожиданным требованием. Иван Максимович мечтал о том, чтобы "пересадка" главного режиссера из организма взрослого театра в организм детского произошла благополучно и безболезненно, чтобы не обнаружилось вдруг какой-нибудь несовместимости. Он с радостью наблюдал за тем, как беседы Николая Николаевича, его лекции, даже его внешний вид и манера общаться с людьми облагораживали коллектив приметами высокого искусства.
"Приживается! -- думал Иван Максимович. -- Приживается..."
И вдруг это приглашение на комитет! Иван Максимович решил провентилировать обстановку. Он попросил Костю Чичкуна и Зину Балабанову зайти к нему после спектакля.
Костю Чичкуна считали "актером с отрицательным обаянием". Трудно сказать, что было тому виной: громоздкая фигура, крупный орлиный нос или бас, который звучал хрипло из-за не совсем здоровых голосовых связок? Так или иначе, но Костя Чичкун был непревзойденным исполнителем отрицательных ролей в спектаклях для самых маленьких. В театре его называли "профессиональным Бармалеем". Но еще больших высот он достиг в "Золотом ключике", где был бессменным, не имеющим дублеров Карабасом Барабасом. Дети города его боялись и обожали. Они узнавали его голос по радио. А когда встречали его на улице, прятались за мамину спину.
Секретарем комитета Костю выбрали за отзывчивость и доброту.
А для того, чтобы доброта сочеталась с остротой и принципиальностью, заместителем выбрали Зину.
Костя и Зина пришли к директору раскрасневшиеся от только что пережитого спектакля, аплодисментов и плохо смытого грима. Иван Максимович очень любил артистов. Он всячески подчеркивал, что они без дирекции обойдутся, а дирекция без них -- никогда; что не они для него, а он для них, что главное место в театре -- это сцена, а не его кабинет.
-- Простите, пожалуйста, что мне пришлось вас, несмотря на вашу занятость... -- начал он, поднимаясь навстречу. -- Вот тут у меня есть нарзан... Я бы, конечно, зашел к вам за кулисы, но здесь просто удобнее. Никто не будет мешать.
-- Что-нибудь случилось? -- спросила Зина, наливая себе нарзан.
-- Нет... Мне просто хотелось узнать, какие вопросы вы ставите завтра на комитете.
-- Значит, так... Мы пригласили Николая Николаевича, -- загудел Костя. О чем бы он ни говорил, лицо его оставалось мрачным, и голос звучал так, будто он вот-вот собирался бросить в огонь Буратино.
-- Если не секрет, с какой целью вы его пригласили?
-- С самой высокой, -- сказала Зина. -- Хотим поговорить о репертуаре нашего театра.
-- А с каких позиций? Если не тайна...
-- С разных позиций, -- сказала Зина. -- Костя -- с одной, а я -- с другой.
Ивана Максимовича прежде всего заинтересовала позиция Зины.
-- Нет, пусть лучше основной доклад делает секретарь. А я выступлю в прениях, -- сказала она.
-- Значит, так... -- начал Костя. -- Педчасть раздала анкеты зрителям-старшеклассникам. Вопрос был один: "О чем должна рассказать ближайшая премьера нашего театра?"
Старшеклассники ответили: "О любви". Не все, конечно... Но большинство.
-- Я знаю, -- сказал Иван Максимович. -- Валентина Степановна была немного огорчена. Но мне удалось убедить ее, что в этом нет ничего ужасного.
-- Значит, так, -- продолжал Костя. -- Старшеклассники быстро ответили на анкету, потому что мы обещали выполнить их пожелание. Но пьесы о любви в театре не оказалось. Тогда Тонечка Гориловская мобилизовала всех авторов --столичных и местных. Они прислали то, что у них было на эту тему.
-- И что же вы выбрали?
-- "Ромео и Джульетту", -- ответил Костя.
Иван Максимович привстал и навалился своим коренастым туловищем на край стола.
-- Окончательное слово, конечно, за худсоветом. Но я согласен уже сейчас. И Николай Николаевич, я уверен, не будет против.
-- Почему вы уверены? -- спросила Зина.
-- Потому что совсем недавно... буквально сегодня вечером, он сказал мне, что ставка на молодежь -- это беспроигрышная ставка.
-- Афоризмы, цитаты, формулы... -- пробормотала Зина.
-- Что? Что?... -- не расслышал Иван Максимович.
-- Да так... ничего серьезного.
-- Шекспир в ТЮЗе?... -- вслух размышлял директор. -- Это будет новаторством.
-- Что-о? Новаторство?! -- Зина уставилась на директора. -- Это традиция. В Ленинграде поставили "Гамлета". А "Двенадцатую ночь" показывают днем и вечером в разных ТЮЗах!
-- Я знаю... Но на нашей сцене Шекспир еще не бывал.
-- По-моему, театр, который ни разу не поставил Шекспира или Островского, -- это не настоящий театр, -- отрезала Зина.
Костя с укором взглянул на свою заместительницу.
-- Только что говорила о формулах... -- Он покачал головой. -- Значит, так, Иван Максимович. Мы хотим, чтобы спектакль был молодежным.
-- Шекспиру -- от комсомола! -- вставила Зина. Костя снова с укором взглянул на нее и продолжал:
-- Значит, так... Актеры -- молодые, художник -- молодой, композитор --молодой.
-- Хотелось бы, конечно, чтобы и постановщик тоже был молодой, --добавила Зина.
-- Это было бы неэтично по отношению к главному режиссеру, -- сказал Иван Максимович.
-- Очень сомневаюсь, что Николай Николаевич способен поставить спектакль о любви.
-- Ну почему же? Такой красивый мужчина!...
-- Хотя пусть поставит! -- неожиданно согласилась Зина. -- А то все лекции да беседы! Пусть совершит на наших глазах прыжок от теории к практике.
-- Это несправедливо, -- возразил ей Костя Чичкун. -- На его лекции ходят все. Многие даже ведут конспекты.
-- Режиссер-наставник, -- пробормотала Зина. -- За год ни одной постановки!
Иван Максимович заволновался:
-- Ты сказала, что в разговоре с главным режиссером у Кости будет одна позиция, а у тебя -- другая. Это она и есть?...
Зина вскочила и заметалась по кабинету. От стены до стены она делала вдвое больше шагов, чем Николай Николаевич. Но преодолевала это расстояние вдвое быстрее.
-- Я дружу с семьей Патова. С его женой, дочерью... Они прекрасные люди. Хотя разные... -- В оценке людей Зина любила точность. -- Ксения Павловна -- это домашний ангел. Домашний только потому, что сидит дома: ее доброты могло бы хватить на весь наш ТЮЗ. Лера говорит все, что думает!
-- У нас в театре такой характер уже есть, -- вставил Иван Максимович.
-- Нет, мы с ней непохожи. Она острее!
-- Бедный Николай Николаевич... -- громогласно вздохнул Костя. Его заступничество всегда казалось очень убедительным и весомым, потому что диссонировало с его внешностью и голосом. "Уж если такой жалеет, такой заступается!..." -- думал тот, кто видел Костю впервые.
-- Ну и что?! -- крикнула Зина и уставилась немигающими глазами куда-то в пространство. Казалось, она мысленно изумлялась самой себе. -- Они обе --прекрасные люди. И что же? Я из-за этого должна промолчать?
-- Скажи конкретно, объясни... О чем ты не можешь молчать? -- умоляющим голосом произнес Иван Максимович.
-- Врач должен лечить людей, каменщик -- строить дом, а режиссер --ставить спектакли. Разве это надо доказывать?
-- Сядь, пожалуйста... Это все понимают. В этом все абсолютно убеждены!
-- Но убеждения и взгляды не всегда совпадают с поступками. Вот вы, Иван Максимович, как директор, и Костя, как секретарь комитета, убеждены, что Патов должен был за год проявить себя... как режиссер. Но это ваше убеждение остается при вас. А при мне не останется. Я его выскажу на комитете!
-- Сядь, пожалуйста, -- повторил свою просьбу Иван Максимович, -- и послушай меня... Верная мысль не существует абстрактно, сама по себе. Она тоже существует во времени и пространстве. Вот хирург, например, решает сделать операцию на сердце. Но практически приступает к ней только тогда, когда подготовит себя и больного. Родственники не могут торопить его: "Поскорее! Мы очень волнуемся!"
-- Родственники могут и подождать. Если они уверены, что этот хирург умеет оперировать сердце. А если не уверены, они обратятся к другому хирургу.
-- Ты не вполне объективна, -- вступил в разговор Костя. -- Николай Николаевич никогда не был режиссером детского театра. Он хочет понять его специфику. Он вживается в коллектив.
-- Вот именно! -- обрадовался Иван Максимович. -- Он вживается. И довольно успешно. Происходит процесс... простите меня за громкое слово, взаимообогащения. Он дарит театру свои теоретические знания, а театр дарит ему свой практический опыт работы с детьми.
-- Только нужен ли ему этот подарок? -- сказала Зина.
-- Ну, так нельзя! -- Костя с мрачным видом покачал головой. -- Где у тебя... основания?
-- А вы заметили, какое слово он чаще всего произносит в качестве... ну, ругательства, что ли?
Иван Максимович и Костя стали вспоминать, но не вспомнили.
-- Он ругается словом "детство"! Вы разве не слышали? Когда он особенно возмущен, то восклицает: "Это какое-то детство!"
Зина произнесла эту фразу так, что директор и секретарь комитета сразу вспомнили ее. И даже вздрогнули: им показалось, что они услышали голос Патова.
-- Слово "детство" звучит как нечто глубоко отрицательное в устах... режиссера детского театра! -- Зина изумленно пожала плечами. И наконец села.
А Иван Максимович, наоборот, встал, протиснулся между столом и креслом и своей тяжеловатой, неуклюжей походкой подошел к Зине...
Много лет назад, когда он начинал работать в театре, его предупреждали, что актеры -- сложные люди. "Преувеличивают!" -- думал он, потому что как зритель получал от театра одно только удовольствие. Но потом оказалось, что предупреждавшие его друзья не преувеличивали. Пожалуй, даже преуменьшали. Сложнее всего было с теми актерами, которых Иван Максимович особенно ценил. "В жизни всегда трудней с теми, кого любишь!" -- сделав это открытие, директор нашел для своих неприятностей теоретическое обоснование. Оно помогало ему обретать терпение и аргументы.
-- Я знаю, что Николай Николаевич очень любит своих детей, -- сказал Иван Максимович. -- У него в кабинете под стеклом вся их биография в фотографиях. Ты видала?
-- Я видел, -- ответил Костя.
-- Значит, он вовсе не равнодушен к детям! Вот у меня под стеклом нет фотографий... моего Алеши...
-- И о чем это говорит? -- спросила Зина.
-- Может быть, ни о чем. Но все-таки... Я хочу, чтобы ты была справедлива. За этот год мы поставили три спектакля.
-- Возобновили старые работы Петра Васильевича. Сделали это сами актеры. А помогал ассистент режиссера.
-- Но Николай Николаевич каждый раз объяснял ему творческую задачу. Делал поправки, замечания.
-- И не принял ни одной новой пьесы! Учтите, что Тонечка Гориловская переписывается со всеми драматургами нашей страны. Николай Николаевич прочитал то, что она ему предложила, и в каждой пьесе нашел непоправимые просчеты и недостатки. Теперь многие из Тонечкиных пьес с успехом идут в других театрах.
-- Ну что же, он ищет... Пойми: он должен сказать свое слово, а не просто продолжить то, что прекрасно говорил зрителям Петр Васильевич. Фактически он должен вступить с Петром Васильевичем в соревнование. А это нелегко! Прости меня за громкие фразы, но я должен доказать тебе. Ты простишь меня, а?
-- Прощу.
-- Так вот... Он стремился создать в театре атмосферу, которая необходима именно ему, для его творчества. Теперь эта атмосфера, по-моему, создана.
-- Дело -- за творчеством! -- отрезала Зина.
-- Может быть, и вы, Иван Максимович, придете на комитет? -- предложил Костя.
-- Не надо... Пусть от имени стариков будет один Николай Николаевич. Я думаю, что ваш замысел очень устроит его: Шекспир, классика!... Коллектив надеется на него. Ждет. И ты, Зиночка, не убивай, пожалуйста, эту надежду... на завтрашнем комитете.
-- Посмотрим, -- сказала Зина.
Выйдя в фойе, она с сожалением взглянула на Костю:
-- Я вижу, ты только в сказках бываешь зубастым.
-- Чтобы найти с человеком общий язык, не обязательно показывать ему свои зубы, -- мрачно сформулировал Костя.
***
На комитете Зина не выступала. Да и вообще, кроме Николая Николаевича, там, по сути дела, не выступал никто.
Только вначале Костя рассказал про анкету, продемонстрировал последний номер областной комсомольской газеты с заголовком на полполосы: "Зритель проголосовал за любовь". И познакомил главного режиссера с замыслом комсомольцев.
Николай Николаевич поддержал его сразу, не задумавшись ни на минуту. Он поправил свои манжеты, поднялся и протянул руки навстречу членам комитета, словно хотел заключить их в объятия.
-- Это прекраснейшая идея! Именно такой спектакль может стать визитной карточкой молодежи нашего театра. И вот интересно: Шекспир написал эту трагедию тоже будучи молодым. Это одно из ранних его творений. -- Николай Николаевич сел и задумался. -- Мы говорим, что сегодняшние дети "раньше взрослеют". Смешно! Лермонтов написал "Маскарад" в двадцатилетнем возрасте. Добролюбов -- философ! -- в двадцать пять уже умер. Писарев в двадцать семь уже утонул... Джульетте не было и четырнадцати! А современные дети "раньше взрослеют". Смешно...
Зина давно заметила, что современные дети раздражали главного режиссера. Он не прощал им ничего: ни громкого смеха, ни оброненного в зале номерка, ни странного, как ему казалось, стремления обязательно осмотреть в фойе фотографии, а некоторые потрогать руками, обязательно попить фруктовую воду в буфете, обязательно сходить в туалет.
-- Мне кажется, что спектакль для них вовсе не самое главное, -- сказал он однажды Зине.
-- Вы были ребенком? -- спросила она его. Николай Николаевич задумался, словно бы вспоминая.
-- Таким не был, -- ответил он. -- А эта их манера заглядывать в зал до звонка?
Когда Николай Николаевич погоревал на комитете о том, что современные дети взрослеют не так уж рано, Зина сказала:
-- И правильно делают. Куда торопиться?
-- И все же чем скорей они приобщатся к большим философским мыслям и большим человеческим переживаниям, даже страстям, тем будет лучше! --воскликнул Николай Николаевич. -- Тем скорее они станут людьми!...
Он часто говорил о том, что дети с годами должны стать людьми. Зина однажды возразила ему: "Они давно уже люди, Николай Николаевич!" Но на комитете она промолчала.
А Николай Николаевич заговорил о ранней трагедии Шекспира. Он знал имена всех актеров, которые когда-либо с успехом исполняли роли Джульетты и Ромео, а с некоторыми из них даже был знаком лично. Имена великих английских и итальянских актеров он произносил так, как они произносятся в Англии и Италии, поэтому Зина известные ей имена либо узнавала с трудом, либо вовсе не узнавала.
Члены комитета притихли: слушать Николая Николаевича было интересно. "Он был бы прекрасным гидом!" -- подумала Зина.
-- И только с одним вашим предложением я не могу согласиться, -- сказал в заключение Николай Николаевич. -- Хоть отказаться от него нелегко... Да, нелегко, но пусть уж в будущем спектакле все будут молоды: автор, герои, актеры... И режиссер! Зачем же так беспощадно подчеркивать мой возрастной отрыв от вас всех?
"Почему он отказался ставить этот спектакль? -- размышляла Зина по дороге домой. -- Что его пугает? Быть может, не что, а кто? Все еще не решается вступить в соревнование с Петром Васильевичем?
Зина вспомнила фразу, которую произнес в ее присутствии один молодой журналист: "Лучший редактор журнала -- это тот, который не мешает коллективу делать журнал!" Фраза показалась Зине циничной, и она ответила журналисту что-то такое, после чего он весь вечер называл ее "блаженной". Прозвища с непостижимой быстротой приобретают популярность: уже через неделю "блаженной" Зину стали называть многие.
"Журнал без редактора? -- думала Зина по дороге домой. -- Не знаю... По-моему, ерунда! И театр, я уверена, без режиссера не может существовать, как дети без матери. Если родной матери нет, ею становится другая... приемная. Интересно, кто станет нашей приемной матерью?"
После беседы с Иваном Максимовичем Зина задавала себе и другой вопрос: "Неужели никто, кроме меня, не испытывает тревоги? Вот хоть Ванечка или Костя?" И сама себе отвечала: "Трево-ожатся... Но у них просто больше терпения, чем у меня! Хотят найти общий язык..."
Со вчерашнего дня Зина ощущала настойчивую потребность встретиться с Ксенией Павловной и Лерой. Она хотела высказать им все то же самое, что сказала Ивану Максимовичу и Косте, чтобы не получилось, что она действует втайне от них. Вчера вечером у Патовых никого не было дома...
Поднявшись на третий этаж, Зина подошла к двери Патовых. По привычке заглянула в дырочки почтового ящика. Там что-то белело. Но это не могло быть письмо Петру Васильевичу: все друзья Петруши давно уже знали его новый адрес.
Ксения Павловна была дома одна. Она встретила Зину с какой-то особой тревожной радостью.
-- Заходите! Скоро придет Николай Николаевич! Его вызвали на заседание комсомольского комитета...
-- Пригласили, -- поправила Зина.
-- Ну да... Конечно же пригласили. Я волновалась... Я всегда волнуюсь, когда его куда-нибудь вызывают. Пока он не позвонил, я сходила с ума!
Зина смотрела на растерянную, трогательно-беззащитную Ксению Павловну и думала, что ни за что не сможет стать злым гением этой женщины. "Зачем я нападаю на Николая Николаевича? -- неожиданно подумала она. -- Ведь еще ничего неизвестно. У Ивана Максимовича опыт общения с главными режиссерами гораздо больше, чем у меня. И он ждет... Он надеется. А меня, как всегда, заносит!"
-- Пойдемте ко мне, -- предложила она Ксении Павловне. -- Ничего существенного у меня дома нет. Но есть чай с конфетами и пряниками. Я переняла у своих дорогих зрителей любовь к дешевым конфетам и мятным пряникам. Им ведь все равно: леденцы или трюфеля, было бы сладкое!
-- И мне все равно, -- сказала Ксения Павловна. -- Но скоро придет Николай Николаевич... Мы бы все втроем посидели. Это было бы для него сюрпризом!
-- Не сомневаюсь, -- сказала Зина. И тут же подумала: "Зачем я опять?..."
-- Я очень хочу, чтобы вы были друзьями, -- почти что с мольбой произнесла Ксения Павловна.
-- Я плохо училась по математике, -- сказала Зина. -- Но некоторые формулы запомнила на всю жизнь. Вот, например: две величины, порознь равные третьей, равны между собой! Мы с Николаем Николаевичем порознь любим вас, и это залог наших с ним будущих дружеских отношений.
-- Я знаю... вы ко мне хорошо относитесь, -- тихо и благодарно сказала Ксения Павловна.
-- Поэтому идемте ко мне пить чай.
-- А если вернется Николай Николаевич? Он с утра ничего не ел! Я приколю к двери записку...
-- Не надо. Я сразу улавливаю шаги, которые направляются к этой двери.
Зина любила, когда Ксения Павловна приходила к ней. В такие вечера ей казалось, что она недооценивает свою комнату: не замечает, какая она уютная, как располагает к отдыху и спокойствию.
-- Если бы я была мужчиной, я женилась бы только на вас, -- оказала Зина, ставя на стол хлебницу с белыми, словно обсыпанными мукой, мятными пряниками и вазочку с "Театральными" конфетами. -- Николай Николаевич --счастливец!
Ксения Павловна обрадовалась, что Зина упомянула о Патове: ей очень хотелось, чтоб он стал главной темой их разговора.
-- А я, если бы заново начала свою жизнь, вышла бы опять за него. Опять... Поверьте: он идеальный муж.
-- Идеальный муж -- это понятие не столь положительное. Если вспомнить классику зарубежной драматургии! -- сказала Зина. С нежностью взглянув на Ксению Павловну, она добавила: -- Я шучу. И не слишком удачно!
-- Между друзьями возможны любые шутки, -- сказала Ксения Павловна. --Важно знать, что человек этот -- твой друг, тогда уже слова не имеют значения.
-- Это верно, -- согласилась с ней Зина. -- На друзей обижаться смешно. Я вообще обидчивых людей не люблю. Чаще всего это недалекие люди. Они не понимают, что если говорит хороший человек, надо к нему прислушаться. А если плохой... то что же на него обижаться?
Боясь упустить главную тему, Ксения Павловна воскликнула:
-- Николай Николаевич умеет быть выше обид!
"И вообще выше всего, что вокруг него происходит!" -- про себя добавила Зина. Кажется, Ксения Павловна была первым человеком, который заставлял ее кое-что произносить мысленно, про себя.
-- Вы знаете, почему мы приехали в этот город?-- спросила Ксения Павловна.
-- Николай Николаевич захотел попробовать свои силы на сцене ТЮЗа?
-- Не совсем так... И все же наш приезд связан с его любовью к детям.
-- Интересно! -- сказала Зина и своим немигающим взглядом уставилась на Ксению Павловну.
-- Юра, наш сын, уехал учиться в Ленинград: у него ярко выраженные математические способности. И он поступил на физмат.
-- Это правильно!
-- Что?...
-- То, что человек с математическими способностями идет на математический факультет! А не на биологический, например...
Ксения Павловна взглянула на Зину непонимающими глазами. И продолжала:
-- Это было ударом для Николая: он не представляет себе жизни без ребят. Без наших детей! Потом пришло время и Лере поступать в институт. Она мечтала быть врачом. С детства!... Представляете себе, любила болеть.
-- Чтобы не ходить в школу?
-- Не-ет!... Для того, чтобы к ней пришла женщина в белом халате. Она задавала врачам столько разных вопросов, что мне становилось неудобно... В нашем городе не было медицинского. А тут как раз наш с Николаем приятель по институту предложил переехать сюда. Он занимается театрами здесь, в отделе культуры.
-- В управлении, -- уточнила Зина.
-- Ну да... Я плохо разбираюсь в этих названиях. Николай узнал, что у вас есть медицинский. И это имело решающее значение.
-- Я так и думала!
-- Так и думали?... -- удивилась Ксения Павловна.
-- Я понимала, что Николай Николаевич...
С Зиной происходило что-то невероятное: она подыскивала слова! "Милая, наивная Ксения Павловна, -- думала она. -- Как бы мне вам все объяснить?..."
-- Я рада за ваших детей, -- сказала она. -- У них есть призвание. И они будут ему служить.
-- Безусловно!... Этому учил их отец. Он стремился, чтобы они поняли, чего хотят от жизни.
-- А чего вы хотели, он понял? Тогда, после театрального института?...
-- Он не виноват, что так получилось. Он никогда не умел переступать через свои принципы... Это достойно уважения. Поверьте мне, Зиночка!
Она защищала его с одержимостью матери. "Человек, которого так защищают, наверно, достоин защиты! -- подумала Зина. -- Чего-то я в нем, может быть, не разглядела?"
Она хотела напомнить Ксении Павловне о том, что они еще год назад составили подробный план ее возвращения в театр. Во взрослый, где главный режиссер не состоял с ней в родственных отношениях. Зина хотела спросить, почему Николай Николаевич до сих пор не помог подготовить какую-нибудь сцену для пробы в театре. Но спросила совсем о другом.
-- А чего он сам хочет... в данный момент?
-- Отдать все свои знания...
-- ТЮЗ -- не лекторий, -- сказала Зина. -- Нужно еще...
-- Он все отдаст!
-- Важно, чтобы было что отдавать... -- задумчиво произнесла Зина.
-- Что вы имеете в виду, Зиночка? Скажите мне. Я ему подскажу... Я всегда была его другом!
-- Посоветуйте ему поскорей поставить спектакль для юных зрителей. Поскольку наш театр так называется: Театр юного зрителя.
-- Он это сделает! Я только хочу, чтобы вы были друзьями.
"Угораздило их поселиться со мной на одной площадке! -- думала Зина. --Теперь все время буду метаться между совестью и Ксенией Павловной..."
-- У нас собираются ставить "Ромео и Джульетту", -- сказала она. -- Для меня в этой трагедии роли нет. Но я все равно буду болеть за спектакль. Николай Николаевич мог бы поставить его... А он отказался. Кстати, я слышу его шаги...
***
На худсовете предложение комсомольцев тоже было одобрено. Все сошлись на том, что уж если говорить со школьниками о любви, то о любви огромной, великой.
Зина, словно готовясь к праздничному приему, забегала по квартире, захлопотала.
-- Я вам помогу, -- предложила Ксения Павловна.
-- Ни в коем случае!
-- Вы любите заботиться о других людях, да? Устраивать чужие судьбы?...
-- Как все одинокие женщины! -- весело ответила Зина, Ксения Павловна помолчала немного, наблюдая за Зиной, которая, накрывая на стол, то и дело отвлекалась от предстоящего ужина, о чем-то задумывалась и даже положила сыр в хлебницу.
-- Вы, значит, играете девочек? -- спросила Ксения Павловна.
-- А самой двадцать семь лет. Сообщаю об этом, потому что все равно об этом все знают.
-- Как... все?
-- Те, которые ходят в наш театр. Это же интересно: выяснить, сколько лет актрисе, играющей тринадцатилетних. Сперва начинают восклицать: "Нет, это не артистка! Не обманывайте нас... Это девочка! Не может быть, чтобы это была женщина. Сколько ей лет?..." И тогда билетерши, гардеробщицы и вообще все, кому так говорят, с гордостью сообщают: "Ей двадцать семь лет!" В будущем году скажут: "Двадцать восемь!" И чем больше мне будет лет, тем больше в их голосе будет гордости.
-- Значит, вы хорошо играете... этих девчонок?
-- Говорят, хорошо, -- машинально ответила Зина: в этот момент она опять о чем-то задумалась.
-- Может быть, у вас какое-то дело? -- встревожилась Ксения Павловна. -- Не стесняйтесь, пожалуйста. Мы можем поужинать завтра! Вероятно, вы должны подготовиться к репетиции?
-- Да нет... Я думаю о другом.
-- О чем-нибудь неприятном?
-- Наоборот! Я думаю о том, что в нашем городе два театра. Два! Один детский и один взрослый... Вы понимаете?
С тех пор прошел год.
***
Узнав, что Николая Николаевича приглашают на заседание комсомольского комитета, Иван Максимович заволновался: заместителем секретаря была Зина. Она могла нарушить священные традиции театра, к которым привык Николай Николаевич, каким-нибудь резким замечанием или неожиданным требованием. Иван Максимович мечтал о том, чтобы "пересадка" главного режиссера из организма взрослого театра в организм детского произошла благополучно и безболезненно, чтобы не обнаружилось вдруг какой-нибудь несовместимости. Он с радостью наблюдал за тем, как беседы Николая Николаевича, его лекции, даже его внешний вид и манера общаться с людьми облагораживали коллектив приметами высокого искусства.
"Приживается! -- думал Иван Максимович. -- Приживается..."
И вдруг это приглашение на комитет! Иван Максимович решил провентилировать обстановку. Он попросил Костю Чичкуна и Зину Балабанову зайти к нему после спектакля.
Костю Чичкуна считали "актером с отрицательным обаянием". Трудно сказать, что было тому виной: громоздкая фигура, крупный орлиный нос или бас, который звучал хрипло из-за не совсем здоровых голосовых связок? Так или иначе, но Костя Чичкун был непревзойденным исполнителем отрицательных ролей в спектаклях для самых маленьких. В театре его называли "профессиональным Бармалеем". Но еще больших высот он достиг в "Золотом ключике", где был бессменным, не имеющим дублеров Карабасом Барабасом. Дети города его боялись и обожали. Они узнавали его голос по радио. А когда встречали его на улице, прятались за мамину спину.
Секретарем комитета Костю выбрали за отзывчивость и доброту.
А для того, чтобы доброта сочеталась с остротой и принципиальностью, заместителем выбрали Зину.
Костя и Зина пришли к директору раскрасневшиеся от только что пережитого спектакля, аплодисментов и плохо смытого грима. Иван Максимович очень любил артистов. Он всячески подчеркивал, что они без дирекции обойдутся, а дирекция без них -- никогда; что не они для него, а он для них, что главное место в театре -- это сцена, а не его кабинет.
-- Простите, пожалуйста, что мне пришлось вас, несмотря на вашу занятость... -- начал он, поднимаясь навстречу. -- Вот тут у меня есть нарзан... Я бы, конечно, зашел к вам за кулисы, но здесь просто удобнее. Никто не будет мешать.
-- Что-нибудь случилось? -- спросила Зина, наливая себе нарзан.
-- Нет... Мне просто хотелось узнать, какие вопросы вы ставите завтра на комитете.
-- Значит, так... Мы пригласили Николая Николаевича, -- загудел Костя. О чем бы он ни говорил, лицо его оставалось мрачным, и голос звучал так, будто он вот-вот собирался бросить в огонь Буратино.
-- Если не секрет, с какой целью вы его пригласили?
-- С самой высокой, -- сказала Зина. -- Хотим поговорить о репертуаре нашего театра.
-- А с каких позиций? Если не тайна...
-- С разных позиций, -- сказала Зина. -- Костя -- с одной, а я -- с другой.
Ивана Максимовича прежде всего заинтересовала позиция Зины.
-- Нет, пусть лучше основной доклад делает секретарь. А я выступлю в прениях, -- сказала она.
-- Значит, так... -- начал Костя. -- Педчасть раздала анкеты зрителям-старшеклассникам. Вопрос был один: "О чем должна рассказать ближайшая премьера нашего театра?"
Старшеклассники ответили: "О любви". Не все, конечно... Но большинство.
-- Я знаю, -- сказал Иван Максимович. -- Валентина Степановна была немного огорчена. Но мне удалось убедить ее, что в этом нет ничего ужасного.
-- Значит, так, -- продолжал Костя. -- Старшеклассники быстро ответили на анкету, потому что мы обещали выполнить их пожелание. Но пьесы о любви в театре не оказалось. Тогда Тонечка Гориловская мобилизовала всех авторов --столичных и местных. Они прислали то, что у них было на эту тему.
-- И что же вы выбрали?
-- "Ромео и Джульетту", -- ответил Костя.
Иван Максимович привстал и навалился своим коренастым туловищем на край стола.
-- Окончательное слово, конечно, за худсоветом. Но я согласен уже сейчас. И Николай Николаевич, я уверен, не будет против.
-- Почему вы уверены? -- спросила Зина.
-- Потому что совсем недавно... буквально сегодня вечером, он сказал мне, что ставка на молодежь -- это беспроигрышная ставка.
-- Афоризмы, цитаты, формулы... -- пробормотала Зина.
-- Что? Что?... -- не расслышал Иван Максимович.
-- Да так... ничего серьезного.
-- Шекспир в ТЮЗе?... -- вслух размышлял директор. -- Это будет новаторством.
-- Что-о? Новаторство?! -- Зина уставилась на директора. -- Это традиция. В Ленинграде поставили "Гамлета". А "Двенадцатую ночь" показывают днем и вечером в разных ТЮЗах!
-- Я знаю... Но на нашей сцене Шекспир еще не бывал.
-- По-моему, театр, который ни разу не поставил Шекспира или Островского, -- это не настоящий театр, -- отрезала Зина.
Костя с укором взглянул на свою заместительницу.
-- Только что говорила о формулах... -- Он покачал головой. -- Значит, так, Иван Максимович. Мы хотим, чтобы спектакль был молодежным.
-- Шекспиру -- от комсомола! -- вставила Зина. Костя снова с укором взглянул на нее и продолжал:
-- Значит, так... Актеры -- молодые, художник -- молодой, композитор --молодой.
-- Хотелось бы, конечно, чтобы и постановщик тоже был молодой, --добавила Зина.
-- Это было бы неэтично по отношению к главному режиссеру, -- сказал Иван Максимович.
-- Очень сомневаюсь, что Николай Николаевич способен поставить спектакль о любви.
-- Ну почему же? Такой красивый мужчина!...
-- Хотя пусть поставит! -- неожиданно согласилась Зина. -- А то все лекции да беседы! Пусть совершит на наших глазах прыжок от теории к практике.
-- Это несправедливо, -- возразил ей Костя Чичкун. -- На его лекции ходят все. Многие даже ведут конспекты.
-- Режиссер-наставник, -- пробормотала Зина. -- За год ни одной постановки!
Иван Максимович заволновался:
-- Ты сказала, что в разговоре с главным режиссером у Кости будет одна позиция, а у тебя -- другая. Это она и есть?...
Зина вскочила и заметалась по кабинету. От стены до стены она делала вдвое больше шагов, чем Николай Николаевич. Но преодолевала это расстояние вдвое быстрее.
-- Я дружу с семьей Патова. С его женой, дочерью... Они прекрасные люди. Хотя разные... -- В оценке людей Зина любила точность. -- Ксения Павловна -- это домашний ангел. Домашний только потому, что сидит дома: ее доброты могло бы хватить на весь наш ТЮЗ. Лера говорит все, что думает!
-- У нас в театре такой характер уже есть, -- вставил Иван Максимович.
-- Нет, мы с ней непохожи. Она острее!
-- Бедный Николай Николаевич... -- громогласно вздохнул Костя. Его заступничество всегда казалось очень убедительным и весомым, потому что диссонировало с его внешностью и голосом. "Уж если такой жалеет, такой заступается!..." -- думал тот, кто видел Костю впервые.
-- Ну и что?! -- крикнула Зина и уставилась немигающими глазами куда-то в пространство. Казалось, она мысленно изумлялась самой себе. -- Они обе --прекрасные люди. И что же? Я из-за этого должна промолчать?
-- Скажи конкретно, объясни... О чем ты не можешь молчать? -- умоляющим голосом произнес Иван Максимович.
-- Врач должен лечить людей, каменщик -- строить дом, а режиссер --ставить спектакли. Разве это надо доказывать?
-- Сядь, пожалуйста... Это все понимают. В этом все абсолютно убеждены!
-- Но убеждения и взгляды не всегда совпадают с поступками. Вот вы, Иван Максимович, как директор, и Костя, как секретарь комитета, убеждены, что Патов должен был за год проявить себя... как режиссер. Но это ваше убеждение остается при вас. А при мне не останется. Я его выскажу на комитете!
-- Сядь, пожалуйста, -- повторил свою просьбу Иван Максимович, -- и послушай меня... Верная мысль не существует абстрактно, сама по себе. Она тоже существует во времени и пространстве. Вот хирург, например, решает сделать операцию на сердце. Но практически приступает к ней только тогда, когда подготовит себя и больного. Родственники не могут торопить его: "Поскорее! Мы очень волнуемся!"
-- Родственники могут и подождать. Если они уверены, что этот хирург умеет оперировать сердце. А если не уверены, они обратятся к другому хирургу.
-- Ты не вполне объективна, -- вступил в разговор Костя. -- Николай Николаевич никогда не был режиссером детского театра. Он хочет понять его специфику. Он вживается в коллектив.
-- Вот именно! -- обрадовался Иван Максимович. -- Он вживается. И довольно успешно. Происходит процесс... простите меня за громкое слово, взаимообогащения. Он дарит театру свои теоретические знания, а театр дарит ему свой практический опыт работы с детьми.
-- Только нужен ли ему этот подарок? -- сказала Зина.
-- Ну, так нельзя! -- Костя с мрачным видом покачал головой. -- Где у тебя... основания?
-- А вы заметили, какое слово он чаще всего произносит в качестве... ну, ругательства, что ли?
Иван Максимович и Костя стали вспоминать, но не вспомнили.
-- Он ругается словом "детство"! Вы разве не слышали? Когда он особенно возмущен, то восклицает: "Это какое-то детство!"
Зина произнесла эту фразу так, что директор и секретарь комитета сразу вспомнили ее. И даже вздрогнули: им показалось, что они услышали голос Патова.
-- Слово "детство" звучит как нечто глубоко отрицательное в устах... режиссера детского театра! -- Зина изумленно пожала плечами. И наконец села.
А Иван Максимович, наоборот, встал, протиснулся между столом и креслом и своей тяжеловатой, неуклюжей походкой подошел к Зине...
Много лет назад, когда он начинал работать в театре, его предупреждали, что актеры -- сложные люди. "Преувеличивают!" -- думал он, потому что как зритель получал от театра одно только удовольствие. Но потом оказалось, что предупреждавшие его друзья не преувеличивали. Пожалуй, даже преуменьшали. Сложнее всего было с теми актерами, которых Иван Максимович особенно ценил. "В жизни всегда трудней с теми, кого любишь!" -- сделав это открытие, директор нашел для своих неприятностей теоретическое обоснование. Оно помогало ему обретать терпение и аргументы.
-- Я знаю, что Николай Николаевич очень любит своих детей, -- сказал Иван Максимович. -- У него в кабинете под стеклом вся их биография в фотографиях. Ты видала?
-- Я видел, -- ответил Костя.
-- Значит, он вовсе не равнодушен к детям! Вот у меня под стеклом нет фотографий... моего Алеши...
-- И о чем это говорит? -- спросила Зина.
-- Может быть, ни о чем. Но все-таки... Я хочу, чтобы ты была справедлива. За этот год мы поставили три спектакля.
-- Возобновили старые работы Петра Васильевича. Сделали это сами актеры. А помогал ассистент режиссера.
-- Но Николай Николаевич каждый раз объяснял ему творческую задачу. Делал поправки, замечания.
-- И не принял ни одной новой пьесы! Учтите, что Тонечка Гориловская переписывается со всеми драматургами нашей страны. Николай Николаевич прочитал то, что она ему предложила, и в каждой пьесе нашел непоправимые просчеты и недостатки. Теперь многие из Тонечкиных пьес с успехом идут в других театрах.
-- Ну что же, он ищет... Пойми: он должен сказать свое слово, а не просто продолжить то, что прекрасно говорил зрителям Петр Васильевич. Фактически он должен вступить с Петром Васильевичем в соревнование. А это нелегко! Прости меня за громкие фразы, но я должен доказать тебе. Ты простишь меня, а?
-- Прощу.
-- Так вот... Он стремился создать в театре атмосферу, которая необходима именно ему, для его творчества. Теперь эта атмосфера, по-моему, создана.
-- Дело -- за творчеством! -- отрезала Зина.
-- Может быть, и вы, Иван Максимович, придете на комитет? -- предложил Костя.
-- Не надо... Пусть от имени стариков будет один Николай Николаевич. Я думаю, что ваш замысел очень устроит его: Шекспир, классика!... Коллектив надеется на него. Ждет. И ты, Зиночка, не убивай, пожалуйста, эту надежду... на завтрашнем комитете.
-- Посмотрим, -- сказала Зина.
Выйдя в фойе, она с сожалением взглянула на Костю:
-- Я вижу, ты только в сказках бываешь зубастым.
-- Чтобы найти с человеком общий язык, не обязательно показывать ему свои зубы, -- мрачно сформулировал Костя.
***
На комитете Зина не выступала. Да и вообще, кроме Николая Николаевича, там, по сути дела, не выступал никто.
Только вначале Костя рассказал про анкету, продемонстрировал последний номер областной комсомольской газеты с заголовком на полполосы: "Зритель проголосовал за любовь". И познакомил главного режиссера с замыслом комсомольцев.
Николай Николаевич поддержал его сразу, не задумавшись ни на минуту. Он поправил свои манжеты, поднялся и протянул руки навстречу членам комитета, словно хотел заключить их в объятия.
-- Это прекраснейшая идея! Именно такой спектакль может стать визитной карточкой молодежи нашего театра. И вот интересно: Шекспир написал эту трагедию тоже будучи молодым. Это одно из ранних его творений. -- Николай Николаевич сел и задумался. -- Мы говорим, что сегодняшние дети "раньше взрослеют". Смешно! Лермонтов написал "Маскарад" в двадцатилетнем возрасте. Добролюбов -- философ! -- в двадцать пять уже умер. Писарев в двадцать семь уже утонул... Джульетте не было и четырнадцати! А современные дети "раньше взрослеют". Смешно...
Зина давно заметила, что современные дети раздражали главного режиссера. Он не прощал им ничего: ни громкого смеха, ни оброненного в зале номерка, ни странного, как ему казалось, стремления обязательно осмотреть в фойе фотографии, а некоторые потрогать руками, обязательно попить фруктовую воду в буфете, обязательно сходить в туалет.
-- Мне кажется, что спектакль для них вовсе не самое главное, -- сказал он однажды Зине.
-- Вы были ребенком? -- спросила она его. Николай Николаевич задумался, словно бы вспоминая.
-- Таким не был, -- ответил он. -- А эта их манера заглядывать в зал до звонка?
Когда Николай Николаевич погоревал на комитете о том, что современные дети взрослеют не так уж рано, Зина сказала:
-- И правильно делают. Куда торопиться?
-- И все же чем скорей они приобщатся к большим философским мыслям и большим человеческим переживаниям, даже страстям, тем будет лучше! --воскликнул Николай Николаевич. -- Тем скорее они станут людьми!...
Он часто говорил о том, что дети с годами должны стать людьми. Зина однажды возразила ему: "Они давно уже люди, Николай Николаевич!" Но на комитете она промолчала.
А Николай Николаевич заговорил о ранней трагедии Шекспира. Он знал имена всех актеров, которые когда-либо с успехом исполняли роли Джульетты и Ромео, а с некоторыми из них даже был знаком лично. Имена великих английских и итальянских актеров он произносил так, как они произносятся в Англии и Италии, поэтому Зина известные ей имена либо узнавала с трудом, либо вовсе не узнавала.
Члены комитета притихли: слушать Николая Николаевича было интересно. "Он был бы прекрасным гидом!" -- подумала Зина.
-- И только с одним вашим предложением я не могу согласиться, -- сказал в заключение Николай Николаевич. -- Хоть отказаться от него нелегко... Да, нелегко, но пусть уж в будущем спектакле все будут молоды: автор, герои, актеры... И режиссер! Зачем же так беспощадно подчеркивать мой возрастной отрыв от вас всех?
"Почему он отказался ставить этот спектакль? -- размышляла Зина по дороге домой. -- Что его пугает? Быть может, не что, а кто? Все еще не решается вступить в соревнование с Петром Васильевичем?
Зина вспомнила фразу, которую произнес в ее присутствии один молодой журналист: "Лучший редактор журнала -- это тот, который не мешает коллективу делать журнал!" Фраза показалась Зине циничной, и она ответила журналисту что-то такое, после чего он весь вечер называл ее "блаженной". Прозвища с непостижимой быстротой приобретают популярность: уже через неделю "блаженной" Зину стали называть многие.
"Журнал без редактора? -- думала Зина по дороге домой. -- Не знаю... По-моему, ерунда! И театр, я уверена, без режиссера не может существовать, как дети без матери. Если родной матери нет, ею становится другая... приемная. Интересно, кто станет нашей приемной матерью?"
После беседы с Иваном Максимовичем Зина задавала себе и другой вопрос: "Неужели никто, кроме меня, не испытывает тревоги? Вот хоть Ванечка или Костя?" И сама себе отвечала: "Трево-ожатся... Но у них просто больше терпения, чем у меня! Хотят найти общий язык..."
Со вчерашнего дня Зина ощущала настойчивую потребность встретиться с Ксенией Павловной и Лерой. Она хотела высказать им все то же самое, что сказала Ивану Максимовичу и Косте, чтобы не получилось, что она действует втайне от них. Вчера вечером у Патовых никого не было дома...
Поднявшись на третий этаж, Зина подошла к двери Патовых. По привычке заглянула в дырочки почтового ящика. Там что-то белело. Но это не могло быть письмо Петру Васильевичу: все друзья Петруши давно уже знали его новый адрес.
Ксения Павловна была дома одна. Она встретила Зину с какой-то особой тревожной радостью.
-- Заходите! Скоро придет Николай Николаевич! Его вызвали на заседание комсомольского комитета...
-- Пригласили, -- поправила Зина.
-- Ну да... Конечно же пригласили. Я волновалась... Я всегда волнуюсь, когда его куда-нибудь вызывают. Пока он не позвонил, я сходила с ума!
Зина смотрела на растерянную, трогательно-беззащитную Ксению Павловну и думала, что ни за что не сможет стать злым гением этой женщины. "Зачем я нападаю на Николая Николаевича? -- неожиданно подумала она. -- Ведь еще ничего неизвестно. У Ивана Максимовича опыт общения с главными режиссерами гораздо больше, чем у меня. И он ждет... Он надеется. А меня, как всегда, заносит!"
-- Пойдемте ко мне, -- предложила она Ксении Павловне. -- Ничего существенного у меня дома нет. Но есть чай с конфетами и пряниками. Я переняла у своих дорогих зрителей любовь к дешевым конфетам и мятным пряникам. Им ведь все равно: леденцы или трюфеля, было бы сладкое!
-- И мне все равно, -- сказала Ксения Павловна. -- Но скоро придет Николай Николаевич... Мы бы все втроем посидели. Это было бы для него сюрпризом!
-- Не сомневаюсь, -- сказала Зина. И тут же подумала: "Зачем я опять?..."
-- Я очень хочу, чтобы вы были друзьями, -- почти что с мольбой произнесла Ксения Павловна.
-- Я плохо училась по математике, -- сказала Зина. -- Но некоторые формулы запомнила на всю жизнь. Вот, например: две величины, порознь равные третьей, равны между собой! Мы с Николаем Николаевичем порознь любим вас, и это залог наших с ним будущих дружеских отношений.
-- Я знаю... вы ко мне хорошо относитесь, -- тихо и благодарно сказала Ксения Павловна.
-- Поэтому идемте ко мне пить чай.
-- А если вернется Николай Николаевич? Он с утра ничего не ел! Я приколю к двери записку...
-- Не надо. Я сразу улавливаю шаги, которые направляются к этой двери.
Зина любила, когда Ксения Павловна приходила к ней. В такие вечера ей казалось, что она недооценивает свою комнату: не замечает, какая она уютная, как располагает к отдыху и спокойствию.
-- Если бы я была мужчиной, я женилась бы только на вас, -- оказала Зина, ставя на стол хлебницу с белыми, словно обсыпанными мукой, мятными пряниками и вазочку с "Театральными" конфетами. -- Николай Николаевич --счастливец!
Ксения Павловна обрадовалась, что Зина упомянула о Патове: ей очень хотелось, чтоб он стал главной темой их разговора.
-- А я, если бы заново начала свою жизнь, вышла бы опять за него. Опять... Поверьте: он идеальный муж.
-- Идеальный муж -- это понятие не столь положительное. Если вспомнить классику зарубежной драматургии! -- сказала Зина. С нежностью взглянув на Ксению Павловну, она добавила: -- Я шучу. И не слишком удачно!
-- Между друзьями возможны любые шутки, -- сказала Ксения Павловна. --Важно знать, что человек этот -- твой друг, тогда уже слова не имеют значения.
-- Это верно, -- согласилась с ней Зина. -- На друзей обижаться смешно. Я вообще обидчивых людей не люблю. Чаще всего это недалекие люди. Они не понимают, что если говорит хороший человек, надо к нему прислушаться. А если плохой... то что же на него обижаться?
Боясь упустить главную тему, Ксения Павловна воскликнула:
-- Николай Николаевич умеет быть выше обид!
"И вообще выше всего, что вокруг него происходит!" -- про себя добавила Зина. Кажется, Ксения Павловна была первым человеком, который заставлял ее кое-что произносить мысленно, про себя.
-- Вы знаете, почему мы приехали в этот город?-- спросила Ксения Павловна.
-- Николай Николаевич захотел попробовать свои силы на сцене ТЮЗа?
-- Не совсем так... И все же наш приезд связан с его любовью к детям.
-- Интересно! -- сказала Зина и своим немигающим взглядом уставилась на Ксению Павловну.
-- Юра, наш сын, уехал учиться в Ленинград: у него ярко выраженные математические способности. И он поступил на физмат.
-- Это правильно!
-- Что?...
-- То, что человек с математическими способностями идет на математический факультет! А не на биологический, например...
Ксения Павловна взглянула на Зину непонимающими глазами. И продолжала:
-- Это было ударом для Николая: он не представляет себе жизни без ребят. Без наших детей! Потом пришло время и Лере поступать в институт. Она мечтала быть врачом. С детства!... Представляете себе, любила болеть.
-- Чтобы не ходить в школу?
-- Не-ет!... Для того, чтобы к ней пришла женщина в белом халате. Она задавала врачам столько разных вопросов, что мне становилось неудобно... В нашем городе не было медицинского. А тут как раз наш с Николаем приятель по институту предложил переехать сюда. Он занимается театрами здесь, в отделе культуры.
-- В управлении, -- уточнила Зина.
-- Ну да... Я плохо разбираюсь в этих названиях. Николай узнал, что у вас есть медицинский. И это имело решающее значение.
-- Я так и думала!
-- Так и думали?... -- удивилась Ксения Павловна.
-- Я понимала, что Николай Николаевич...
С Зиной происходило что-то невероятное: она подыскивала слова! "Милая, наивная Ксения Павловна, -- думала она. -- Как бы мне вам все объяснить?..."
-- Я рада за ваших детей, -- сказала она. -- У них есть призвание. И они будут ему служить.
-- Безусловно!... Этому учил их отец. Он стремился, чтобы они поняли, чего хотят от жизни.
-- А чего вы хотели, он понял? Тогда, после театрального института?...
-- Он не виноват, что так получилось. Он никогда не умел переступать через свои принципы... Это достойно уважения. Поверьте мне, Зиночка!
Она защищала его с одержимостью матери. "Человек, которого так защищают, наверно, достоин защиты! -- подумала Зина. -- Чего-то я в нем, может быть, не разглядела?"
Она хотела напомнить Ксении Павловне о том, что они еще год назад составили подробный план ее возвращения в театр. Во взрослый, где главный режиссер не состоял с ней в родственных отношениях. Зина хотела спросить, почему Николай Николаевич до сих пор не помог подготовить какую-нибудь сцену для пробы в театре. Но спросила совсем о другом.
-- А чего он сам хочет... в данный момент?
-- Отдать все свои знания...
-- ТЮЗ -- не лекторий, -- сказала Зина. -- Нужно еще...
-- Он все отдаст!
-- Важно, чтобы было что отдавать... -- задумчиво произнесла Зина.
-- Что вы имеете в виду, Зиночка? Скажите мне. Я ему подскажу... Я всегда была его другом!
-- Посоветуйте ему поскорей поставить спектакль для юных зрителей. Поскольку наш театр так называется: Театр юного зрителя.
-- Он это сделает! Я только хочу, чтобы вы были друзьями.
"Угораздило их поселиться со мной на одной площадке! -- думала Зина. --Теперь все время буду метаться между совестью и Ксенией Павловной..."
-- У нас собираются ставить "Ромео и Джульетту", -- сказала она. -- Для меня в этой трагедии роли нет. Но я все равно буду болеть за спектакль. Николай Николаевич мог бы поставить его... А он отказался. Кстати, я слышу его шаги...
***
На худсовете предложение комсомольцев тоже было одобрено. Все сошлись на том, что уж если говорить со школьниками о любви, то о любви огромной, великой.