-- Мы здесь! -- подтвердила Зина. Он преодолел боль и улыбнулся.
-- Все к лучшему, -- сказал он. -- Человек должен немного полежать и подумать. И от проклятого аппендицита надо же когда-нибудь избавляться! А вы тем временем репетируйте...
Носилки вкатили в машину.
-- Я с ним, -- сказала Лера. -- Я врач...
-- Но там же нет места, -- возразил шофер, закрывавший заднюю дверцу.
-- Я с ним! -- повторила Лера.
Шофер взглянул на нее и махнул рукой.
Возле машины тяжеловесно суетился Костя Чичкун. Казалось, он собирался поднять "скорую помощь" на руки и унести ее вместе с Андреем.
Щеголеватая белая машина с красными крестами на боках негромко зарокотала и тронулась.
-- Как же теперь... без него? -- спросила молоденькая артистка.
-- Сейчас ему сделают операцию, -- сказал Иван Максимович. -- Вечером мы поедем к нему...
-- Я поеду сейчас! -- возразила Зина.
-- Мне кажется, что он уже давно-давно в нашем театре... -- сказала Валентина Степановна, которая тоже стояла на улице без пальто и только прикрывалась платком.
... За белой стойкой сидела пожилая женщина в очках, в белом халате и белой шапочке, которая своей юной кокетливостью диссонировала со спокойным, отрешенным выражением лица дежурной. Женщина вязала и была глубоко, всецело поглощена этим занятием.
Порой губы ее начинали шевелиться.
"Будто учит роль", -- подумала Зина, которая часто на улице вот так же шептала, вызывая удивление и легкий испуг у прохожих.
Дежурная считала петли.
Время от времени звонил телефон. Она, ничуть не меняясь в лице, снимала трубку, заглядывала в список и отвечала: "Состояние удовлетворительное... Состояние тяжелое". Сообщала температуру. Казалось, она в эти мгновения была далека от мысли, что на другом конце провода ее ответа ждут с замиранием.
"Привыкла..." -- подумала Зина.
Ударение дежурная делала только на цифрах: номер отделения, номер палаты, температура.
Несколько раз Зина подходила к дежурной, и та сообщала:
-- Лежит в послеоперационном отделении. Сведений нет.
Потом с длинной белой скамьи поднимался Костя, и дежурная сообщала ему то же самое. Потом поднимался Иван Максимович... Это не удивляло и не раздражало дежурную. Она, не отрываясь от вязанья, отвечала:
-- В послеоперационной... Сведений нет. Наконец Зина не выдержала:
-- Но ведь вчера сказали, что операция прошла хорошо!
-- А я разве говорю, что плохо? -- считая петли, ответила дежурная.
-- Тогда почему нет сведений?
-- Будут. Вы посидите спокойненько.
Только Валентина Степановна не покидала белой скамьи. Она все время говорила на отвлеченные темы. Когда кто-нибудь из ее соседей по скамье подходил к дежурной, она чутко прислушивалась. И продолжала свой прерванный монолог... Не об Андрее, не о болезнях, а о том, как на последнюю конференцию юных зрителей вдруг пришел Патов и стал объяснять, что такое театр.
"Ищет аудиторию", -- подумала Зина.
-- Это было полезно, -- сказала Валентина Степановна, -- Правда, мы не обсудили спектакль, который накануне смотрели ребята... Но ему задавали вопросы. Кстати, с какого класса мы будем пускать на "Ромео и Джульетту"? С восьмого или с девятого?
-- Надо сначала посмотреть, какой выйдет спектакль, -- ответил Иван Максимович. -- Посоветуемся с Андреем... Пусть он решит.
После одного из звонков дежурная ничего не ответила, что-то записала, а повесив трубку, перестала вязать.
Зина подскочила к белой стойке.
-- Вы кто ему будете? -- не дождавшись вопроса, спросила дежурная. --Мы артисты... -- сказала Зина.
-- И он тоже артист?
-- Режиссер... и артист. А что случилось? -- Этот вопрос Зина не произнесла, а как бы выдохнула.
-- Возьмите бирочки и поднимитесь на третий этаж. К главврачу... Пальто и сумочки сдайте в гардероб, -- сказала дежурная так ласково, что лоб Зины стал мокрым. Они поднялись на третий этаж. Секретарь главврача, похожая на доцента или профессора, седая, в пенсне, с поспешностью, которую от нее трудно было ожидать, распахнула дверь кабинета. Главврач, невысокий полный мужчина, чем-то напоминавший Ивана Максимовича, сразу поднялся, пододвинул Валентине Степановне и Зине стулья.
Секретарша осталась стоять в дверях, будто хотела услышать, что скажет главврач.
-- Мы боремся за его жизнь, -- сказал он. -- Отказала почка. Потом другая... Мы подключили искусственную. Это может случиться после любой операции. С почечными больными...
Никто ничего не спросил.
-- Вы посидите, пожалуйста, у меня, -- предложил главврач.
Никто не сел... Все стояли. Зина поеживалась.
-- Вам холодно? -- спросила секретарша. И закрыла форточку.
-- Не волнуйтесь... Там борются за его жизнь! -- сказал главврач.
-- Уже не борются...
Это сказала Лера. Она стояла в дверях.
Андрей лежал в фойе ТЮЗа.
На стенах, как всегда, висели фотографии. В аквариумах, как всегда, плавали рыбы.
Пришли все... И бутафоры, и гримеры, и даже пожарник.
Андрей был в кедах и свитере. Он уходил таким же, каким пришел в этот театр.
"Никогда и ничего для него больше не будет, -- думала Зина. -- Никогда и ничего..." Этого, как и того, что у Вселенной нет начала и нет конца, она не могла постигнуть. "Как же теперь... без него?" -- звучал у нее в ушах голос молодой артистки.
Началась панихида. Зина не знала, готовил ли ее заранее кто-нибудь. Но первым заговорил Николай Николаевич.
-- С чувством глубокой скорби провожаем мы в последний путь Андрея Лагутина... -- сказал Патов. -- Он недавно пришел к нам в театр, но многие его уже полюбили. Все вместе мы продолжим и завершим работу, которую он начал...
Он взглянул на Зину и замолчал. "Вы не можете продолжить и завершить... Потому что не любили его и того, что он делал", -- прочел он в ее глазах. И вздрогнул, будто она произнесла это вслух. И оглянулся, словно хотел проверить: не услышал ли еще кто-нибудь?
Медленно, вопреки своему желанию, но повинуясь какой-то непреодолимой силе, он произнес:
-- Слово имеет Зина Балабанова...
-- Человек должен быть на своем месте, -- сказала Зина. -- Каждый человек! Обязательно... Место Андрея было здесь, среди нас. Может показаться, что он успел сделать мало. Но он сделал очень и очень много: он вернул нам всем радость... которую мы уже не отдадим. Ни за что! Он сказал Лере Патовой... которая была рядом с ним: "Если что-нибудь вдруг случится, оставьте меня здесь. Я -- детдомовское дитя, у меня нет родных..." Он останется здесь! Мы напишем его имя на афишах и программах спектаклей, которые он репетировал. И лицо его будет здесь, в этом фойе... Чтобы его видели дети, которых он очень любил. И на которых был очень похож...
Когда кончилась панихида, гроб подняли и понесли вниз.
-- Осторожней... Осторожней! Здесь лестница, -- услышала Зина предупредительный голос Николая Николаевича.
Она тоже хотела нести... Но не могла дотянуться.
-- Надень пальто. На улице холодно, -- глухо, откуда-то сверху проговорил Костя Чичкун.
Зина вспомнила, что бросила пальто и шапку на стул в зрительном зале. Она побежала туда.
На сцене устанавливали декорации. Галя Бойкова проверяла микрофон: вечером шел музыкальный спектакль.
Зина схватила свои вещи и по лестнице, усыпанной хвоей от венков, помчалась вниз. Из вестибюля, натягивая пальто, она увидела, что все уже садятся в автобусы. Возле театра было много людей, как перед началом спектакля. На полу в вестибюле разместился художник. Он переписывал кистью на большой белый лист слова, которые были наскоро нацарапаны кем-то в блокноте:
"Сегодня спектакль отменяется. Билеты подлежат возврату в недельный срок".
Художник поднял голову и, увидев Зину, пояснил: -- Иван Максимович распорядился. Только что...
-- Все к лучшему, -- сказал он. -- Человек должен немного полежать и подумать. И от проклятого аппендицита надо же когда-нибудь избавляться! А вы тем временем репетируйте...
Носилки вкатили в машину.
-- Я с ним, -- сказала Лера. -- Я врач...
-- Но там же нет места, -- возразил шофер, закрывавший заднюю дверцу.
-- Я с ним! -- повторила Лера.
Шофер взглянул на нее и махнул рукой.
Возле машины тяжеловесно суетился Костя Чичкун. Казалось, он собирался поднять "скорую помощь" на руки и унести ее вместе с Андреем.
Щеголеватая белая машина с красными крестами на боках негромко зарокотала и тронулась.
-- Как же теперь... без него? -- спросила молоденькая артистка.
-- Сейчас ему сделают операцию, -- сказал Иван Максимович. -- Вечером мы поедем к нему...
-- Я поеду сейчас! -- возразила Зина.
-- Мне кажется, что он уже давно-давно в нашем театре... -- сказала Валентина Степановна, которая тоже стояла на улице без пальто и только прикрывалась платком.
... За белой стойкой сидела пожилая женщина в очках, в белом халате и белой шапочке, которая своей юной кокетливостью диссонировала со спокойным, отрешенным выражением лица дежурной. Женщина вязала и была глубоко, всецело поглощена этим занятием.
Порой губы ее начинали шевелиться.
"Будто учит роль", -- подумала Зина, которая часто на улице вот так же шептала, вызывая удивление и легкий испуг у прохожих.
Дежурная считала петли.
Время от времени звонил телефон. Она, ничуть не меняясь в лице, снимала трубку, заглядывала в список и отвечала: "Состояние удовлетворительное... Состояние тяжелое". Сообщала температуру. Казалось, она в эти мгновения была далека от мысли, что на другом конце провода ее ответа ждут с замиранием.
"Привыкла..." -- подумала Зина.
Ударение дежурная делала только на цифрах: номер отделения, номер палаты, температура.
Несколько раз Зина подходила к дежурной, и та сообщала:
-- Лежит в послеоперационном отделении. Сведений нет.
Потом с длинной белой скамьи поднимался Костя, и дежурная сообщала ему то же самое. Потом поднимался Иван Максимович... Это не удивляло и не раздражало дежурную. Она, не отрываясь от вязанья, отвечала:
-- В послеоперационной... Сведений нет. Наконец Зина не выдержала:
-- Но ведь вчера сказали, что операция прошла хорошо!
-- А я разве говорю, что плохо? -- считая петли, ответила дежурная.
-- Тогда почему нет сведений?
-- Будут. Вы посидите спокойненько.
Только Валентина Степановна не покидала белой скамьи. Она все время говорила на отвлеченные темы. Когда кто-нибудь из ее соседей по скамье подходил к дежурной, она чутко прислушивалась. И продолжала свой прерванный монолог... Не об Андрее, не о болезнях, а о том, как на последнюю конференцию юных зрителей вдруг пришел Патов и стал объяснять, что такое театр.
"Ищет аудиторию", -- подумала Зина.
-- Это было полезно, -- сказала Валентина Степановна, -- Правда, мы не обсудили спектакль, который накануне смотрели ребята... Но ему задавали вопросы. Кстати, с какого класса мы будем пускать на "Ромео и Джульетту"? С восьмого или с девятого?
-- Надо сначала посмотреть, какой выйдет спектакль, -- ответил Иван Максимович. -- Посоветуемся с Андреем... Пусть он решит.
После одного из звонков дежурная ничего не ответила, что-то записала, а повесив трубку, перестала вязать.
Зина подскочила к белой стойке.
-- Вы кто ему будете? -- не дождавшись вопроса, спросила дежурная. --Мы артисты... -- сказала Зина.
-- И он тоже артист?
-- Режиссер... и артист. А что случилось? -- Этот вопрос Зина не произнесла, а как бы выдохнула.
-- Возьмите бирочки и поднимитесь на третий этаж. К главврачу... Пальто и сумочки сдайте в гардероб, -- сказала дежурная так ласково, что лоб Зины стал мокрым. Они поднялись на третий этаж. Секретарь главврача, похожая на доцента или профессора, седая, в пенсне, с поспешностью, которую от нее трудно было ожидать, распахнула дверь кабинета. Главврач, невысокий полный мужчина, чем-то напоминавший Ивана Максимовича, сразу поднялся, пододвинул Валентине Степановне и Зине стулья.
Секретарша осталась стоять в дверях, будто хотела услышать, что скажет главврач.
-- Мы боремся за его жизнь, -- сказал он. -- Отказала почка. Потом другая... Мы подключили искусственную. Это может случиться после любой операции. С почечными больными...
Никто ничего не спросил.
-- Вы посидите, пожалуйста, у меня, -- предложил главврач.
Никто не сел... Все стояли. Зина поеживалась.
-- Вам холодно? -- спросила секретарша. И закрыла форточку.
-- Не волнуйтесь... Там борются за его жизнь! -- сказал главврач.
-- Уже не борются...
Это сказала Лера. Она стояла в дверях.
Андрей лежал в фойе ТЮЗа.
На стенах, как всегда, висели фотографии. В аквариумах, как всегда, плавали рыбы.
Пришли все... И бутафоры, и гримеры, и даже пожарник.
Андрей был в кедах и свитере. Он уходил таким же, каким пришел в этот театр.
"Никогда и ничего для него больше не будет, -- думала Зина. -- Никогда и ничего..." Этого, как и того, что у Вселенной нет начала и нет конца, она не могла постигнуть. "Как же теперь... без него?" -- звучал у нее в ушах голос молодой артистки.
Началась панихида. Зина не знала, готовил ли ее заранее кто-нибудь. Но первым заговорил Николай Николаевич.
-- С чувством глубокой скорби провожаем мы в последний путь Андрея Лагутина... -- сказал Патов. -- Он недавно пришел к нам в театр, но многие его уже полюбили. Все вместе мы продолжим и завершим работу, которую он начал...
Он взглянул на Зину и замолчал. "Вы не можете продолжить и завершить... Потому что не любили его и того, что он делал", -- прочел он в ее глазах. И вздрогнул, будто она произнесла это вслух. И оглянулся, словно хотел проверить: не услышал ли еще кто-нибудь?
Медленно, вопреки своему желанию, но повинуясь какой-то непреодолимой силе, он произнес:
-- Слово имеет Зина Балабанова...
-- Человек должен быть на своем месте, -- сказала Зина. -- Каждый человек! Обязательно... Место Андрея было здесь, среди нас. Может показаться, что он успел сделать мало. Но он сделал очень и очень много: он вернул нам всем радость... которую мы уже не отдадим. Ни за что! Он сказал Лере Патовой... которая была рядом с ним: "Если что-нибудь вдруг случится, оставьте меня здесь. Я -- детдомовское дитя, у меня нет родных..." Он останется здесь! Мы напишем его имя на афишах и программах спектаклей, которые он репетировал. И лицо его будет здесь, в этом фойе... Чтобы его видели дети, которых он очень любил. И на которых был очень похож...
Когда кончилась панихида, гроб подняли и понесли вниз.
-- Осторожней... Осторожней! Здесь лестница, -- услышала Зина предупредительный голос Николая Николаевича.
Она тоже хотела нести... Но не могла дотянуться.
-- Надень пальто. На улице холодно, -- глухо, откуда-то сверху проговорил Костя Чичкун.
Зина вспомнила, что бросила пальто и шапку на стул в зрительном зале. Она побежала туда.
На сцене устанавливали декорации. Галя Бойкова проверяла микрофон: вечером шел музыкальный спектакль.
Зина схватила свои вещи и по лестнице, усыпанной хвоей от венков, помчалась вниз. Из вестибюля, натягивая пальто, она увидела, что все уже садятся в автобусы. Возле театра было много людей, как перед началом спектакля. На полу в вестибюле разместился художник. Он переписывал кистью на большой белый лист слова, которые были наскоро нацарапаны кем-то в блокноте:
"Сегодня спектакль отменяется. Билеты подлежат возврату в недельный срок".
Художник поднял голову и, увидев Зину, пояснил: -- Иван Максимович распорядился. Только что...