Страница:
-- Мы ведь восстановили три старых работы Петра Васильевича, -- грустно сказал директор.
-- Отремонтировали их... и показали! -- поддержал Костя.
-- Руками ассистентов-ремонтников?! -- вытаращив на Костю глаза, воскликнула Зина. -- Произведения искусства не ремонтируют. Их ре-ста-ври-ру-ют! Понял? И делать это умеют только художники.
-- Николай Николаевич быть реставратором не согласится, -- сказал Иван Максимович.
-- Он просто не сумеет! -- отрезала Зина.
-- У них с Петром Васильевичем разные почерки... -- задумчиво произнес директор.
-- Совсем разные, -- согласилась Зина.
-- Значит, так... Сначала мы с вами должны решить: нужно ли вообще это делать? -- медленно вступил в разговор Костя. -- Вот вы, Иван Максимович, часто интересуетесь мнением юных зрителей. После спектаклей... Что они говорят?
-- Говорят: "Нам очень понравилось", -- с грустью ответил директор.
-- И раньше они говорили: "Нам очень понравилось".
-- И раньше. Но... по-другому.
-- А что ты хочешь, чтобы они ответили, если их спрашивает директор театра?! -- вмешалась Зина. -- Интеллигентные стали.
Иван Максимович вышел из-за стола. И, ступая еще тяжелей, чем всегда, стал ходить по своему кабинету.
-- Нет, -- возразил он, -- по их глазам всегда можно понять. И по голосу... Слова не так уж важны.
-- Еще бы! Кругом афиши, люстры, фотографии и аквариумы... Билетерши в синих костюмах. Это же все действует! -- Зина уставилась на Костю: -- А неужели ты сам-то со сцены не чувствуешь? -- Она махнула рукой. -- Хотя зрители "Красной Шапочки" и "Золотого ключика" всегда в полном восторге!
-- Вообще-то я обратил внимание, -- с трудом раскачивался Костя, -- что артисты у нас... перестали петь. Раньше приходили на репетиции задолго до срока и по дороге обязательно пели. Особенно молодые... А теперь идут тихо. Некоторые даже опаздывают. Только Анна Гавриловна приходит заранее...
-- Ветераны не в счет! -- сказала Зина.
-- Надо было бы походить на спектакли, проверить...
-- Проверить?! -- Зина заметалась по кабинету. Столкнулась с Иваном Максимовичем. Он извинился... Она не села, а упала на стул, словно в полном изнеможении. -- Если говорить начистоту, знаете, что мы делаем?
Иван Максимович и Костя замерли. Когда Зина собиралась говорить "начистоту", следовало ожидать самого страшного.
-- Мы предаем Петрушу... Простите, Петра Васильевича! Он не может уже теперь защитить свои творения. Он доверил их нам. А мы бросили их на произвол судьбы!
-- Ну, уж ты слишком... -- проговорил Костя.
-- Она права, -- сказал Иван Максимович. -- Мы можем терпеливо ждать, пока Николай Николаевич приступит к осуществлению своей заветной мечты. Но старые спектакли обязаны содержать в порядке. А?... Вы согласны?
Все актеры знали, что каждый вечер в седьмом ряду сидит молодой режиссер, который будет ставить Шекспира.
Когда люстра в зале начинала тускнеть, а занавес раскрывался (Петр Васильевич любил, чтобы в театре был занавес), Андрей, как в детстве, впивался глазами в сцену. Он внимательнее всех смотрел, громче всех хохотал и дольше всех хлопал. Он уже относился к ТЮЗу так, как относятся к близкому человеку, недостатки которого подмечают и переживают больше, чем недостатки других людей, но от этого не перестают любить и восторгаться.
Когда Андрей наконец посмотрел все спектакли, у актеров испортилось настроение: из седьмого ряда исчез самый благодарный и отзывчивый зритель.
-- Какой милый молодой человек! -- сказала Анна Гавриловна. -- Я знала, что он не упускает ни одного моего жеста. Очень способный зритель!
Анна Гавриловна всю жизнь считала, что зрители, как и актеры, могут быть способными и неспособными.
-- Я когда-нибудь обязательно встречусь с вашим Петрушей, -- сказал Андрей Зине. -- Я теперь знаю этого человека. Он мне нужен. Я люблю его! И, кажется, угадываю главное его качество: он -- ребенок. Как ты, как Гайдар... Чист и добр. И при этом -- мужчина: умный и твердый. Я не ошибся?
-- Ты не ошибся. И поэтому именно ты должен быть реставратором!
-- Кем?!
Зина ничего не ответила: она помчалась к директору.
В тот же день вечером Зина решила зайти к Патовым, чтобы поговорить с Ксенией Павловной. "Она же обещала быть добрым посредником между мной и Николаем Николаевичем, -- рассуждала Зина. -- Пришло время воспользоваться ее помощью!..."
Дверь открыла Лера. У нее была привычка прямо с ходу, не поздоровавшись, сообщать о том, что ее в данный момент волновало.
-- Зубрю, -- сказала она. -- И потрясаюсь: сколько в нашем организме деталей! И каждая может испортиться, отказать... Как мы все живы-здоровы? Просто непостижимо.
-- Наверно, велик запас прочности? -- предположила Зина. И, следуя своей манере все переносить на дела театра, подумала: "И у нашего ТЮЗа тоже запас прочности колоссален, если он до сих пор не развалился. Спасибо Петруше!..."
-- Учиться в медицинском для мнительных людей -- одно наказание. Они находят в себе признаки всех болезней!
-- Но ты ведь не мнительная.
-- Что ты?! Это единственная черта, которая досталась мне в наследство от папы. Не считая, конечно, лица!
Зина знала, что Патов то и дело профилактически глотал пилюли и бесконечное количество раз мыл руки, вытирая их бумажными салфетками, которые всегда носил в кармане.
-- Но мнительность для врача, я считаю, полезна, -- сказала Лера. --Если он распространяет ее и на своих пациентов. А то приходит, знаешь, такой старичок-бодрячок и говорит больному: "Ничего! Мы с вами в воскресенье пойдем на рыбалку. Болит живот? У кого же он не болит?! Попейте салол с белладонной..." А ночью у пациента -- прободение язвы желудка.
-- Нагонять на человечество страх тоже, наверное, ни к чему, --возразила ей Зина. -- Все люди на земле -- пациенты.
-- Нет! -- решительно заявила Лера. -- Лучше жить, прислушиваясь к себе, чем умереть, будучи уверенным, что ты абсолютно здоров. Я буду перестраховываться!
Из комнаты вышла Ксения Павловна. Она всегда была красиво причесана и красиво одета, будто собиралась идти в гости. Хотя большую часть своей жизни провела дома.
-- Знаете, какие профессии самые опасные? -- спросила Лера у матери и у Зины. -- Которым нельзя ошибаться. Летчик-испытатель, например. Или врач! Актер не так исполнил роль Градобоева в комедии Александра Николаевича Островского "Горячее сердце" -- испортил зрителям настроение... Ну и что? Другой актер исполнит иначе. И исправит зрителям настроение.
"Великих она тоже называет по имени-отчеству, -- подметила Зина. -- Но с иронией, словно бы пародирует Николая Николаевича".
-- Теперь сравните! -- продолжала рассуждать Лера. -- Хирург не так сделал больному операцию. Даже обычную... Удаление желчного пузыря. Боюсь, что этот больной может вообще уже никогда не увидеть комедий Александра Николаевича Островского.
-- Ты права... Делать не так врач не имеет права, -- согласилась с ней Зина.
-- Поэтому удаляюсь зубрить! -- Она исчезла в комнате. Потом вновь появилась: -- Ты ведь, как всегда, к маме?
-- Честно говоря, да.
-- Хоть бы раз ты сказала нечестно! -- Лера снова исчезла.
"Сочетание Ксении Павловны с Лерой в одной семье -- это завидная режиссерская находка", -- подумала Зина. Она любила созвучие нежных и резких красок.
Зина опять удивилась новым обоям, тщательно отциклеванному паркету, и у нее чуть было не соскочила с языка фраза, которую она всегда мысленно произносила у Патовых в коридоре: "Пойдем-ка на кухню: поговорим об искусстве!"
-- Пойдем в наш с вами укромный уголок, -- предложила Ксения Павловна.
Петруша обычно заваливал кухню пьесами, которые в изобилии доставляла ему Тонечка Гориловская. На кухонном столе, на табуретках всегда лежали эскизы, стояли макеты: комнаты были заняты многочисленными членами режиссерской семьи. Теперь кухня была в полках и полочках. Все сверкало подвенечным, безукоризненно белым цветом. И каждый раз Зина думала: "Если бы я была мужчиной, я женилась бы только на Ксении Павловне!"
-- Ну, что у вас в театре? -- спросила Ксения Павловна.
Все обращались к Зине с таким вопросом, поскольку знали, что никакой другой жизни у нее нет. И не только потому, что она фанатически предана своей профессии, а потому, что так уж сложилось...
-- Об этом я и хотела поговорить!
-- Да, да... Я вас слушаю.
Ксения Павловна вспыхнула, заволновалась. "Как же она тревожится за него! -- подумала Зина. -- Отчего? Чувствует, что он непрочно стоит на ногах? Или просто оберегает его, как ребенка? Конечно, представить себе Николая Николаевича ребенком мне лично очень трудно... Но ведь у любви искаженное зрение. Это надо учитывать!"
Подумав так, Зина на миг спохватилась: "А не слишком ли часто я последнее время что-то учитываю, от чего-то себя удерживаю?..."
Когда такое случилось впервые, она сказала об этом Петруше. "Ты становишься взрослой, -- ответил он ей. -- Только не становись до конца!... А то перестанешь быть гениальной актрисой".
Он часто называл ее гениальной. И без всякой улыбки. "Надо выражать то, что в данный момент чувствуешь, -- нередко повторял он. -- Выверять слова очень опасно: это убивает вкус, цвет и запах. Истинные чувства -- любовь это или ненависть -- всегда гиперболичны".
-- Вот мы только что говорили о медицине, -- издалека начала Зина, хотя решительно предпочитала прямую линию ломаной. С Ксенией Павловной она прямолинейной быть не умела. -- Если применять к театру медицинские термины, можно сказать, что пульс и сердцебиение его определяются репертуаром. --"Как же я красиво говорю!" -- злилась на себя Зина. И все-таки продолжала: -- Наш ТЮЗ был абсолютно здоров. И счастлив...
-- Я понимаю, -- сказала Ксения Павловна.
-- В человеческом организме пока еще редко заменяют стареющую деталь новой, а в организме театра это должно происходить обязательно: репертуар всегда обновляют. Николай Николаевич пока еще только готовится к этому... Тогда надо подлечить то сердце, которое нам так прекрасно служило! Надо старый репертуар сделать как бы опять молодым.
-- Я постараюсь убедить в этом Николая...
-- Он сам режиссером-доктором быть не захочет. У них с Петром Васильевичем разные творческие манеры. Вы понимаете? -- Зина вытерла лоб: роль дипломата не соответствовала ее амплуа. -- А сейчас к нам приехал молодой режиссер.
-- Я слышала. Он вам нравится?
-- Замечательный парень! Он будет ставить Шекспира. Но я уверена, что он бы не отказался одновременно, параллельно, что ли, с основной постановкой... Надо только, чтобы Николай Николаевич не возражал. Сегодня с ним и с Андреем будет говорить наш директор. Мы бы могли нажать и со стороны комитета. Но лучше все-таки через вас.
В этот момент раздался звонок. Лера побежала открывать.
Из коридора послышался ее голос:
-- Ты что, как пишут у меня в учебнике, в состоянии стресса? Или, попросту говоря, нервно настроен? Поделись! Я собираюсь быть невропатологом.
-- А мне впору идти к психиатру! -- отбросив свой обычный размеренный тон, задыхаясь, ответил Патов. Вместо его обычной галантной иронии в голосе звучала откровенная злость. -- Этот новоявленный Немирович-Данченко собирается не только ставить Шекспира и сам исполнять роль Ромео, но еще и восстанавливать... так сказать, гальванизировать творения моего предшественника. Только что, поддерживая инициативу молодых сил, меня оповестил об этом директор!
Ксения Павловна побледнела. Она хотела обнаружить себя и Зину и тем самым остановить мужа. Но не решилась... А Лера отца не останавливала.
-- И еще одно потрясение! -- продолжал незнакомым Зине голосом Николай Николаевич. -- Наш Немирович-Данченко предложил кандидатуру на роль Джульетты. Но не учел главного: зритель должен поверить, что эту Джульетту можно полюбить! Ты знаешь, кого он предложил? Немыслимо себе представить... Балабанову! Вашу Зиночку... Она выдвигает его, а он выдвигает ее!
Зина взглянула на Ксению Павловну, которая была близка к обмороку, и тихо сказала:
-- Я не знала об этом. Честное слово. Андрей мне об этом не говорил... Вы верите, Ксения Павловна?
На пороге кухни появилась Лера. Она молчала, но взгляд ее вопрошал: "Здесь все было слышно?"
-- Не волнуйтесь, пожалуйста, -- обращаясь к ним обеим, сказала Зина. -- Ничего не случилось!
Она вышла в коридор и, взглянув на Николая Николаевича, который впервые на ее глазах оторопел, внятно, чтобы было слышно на кухне, сказала:
-- Что касается Джульетты, вы абсолютно правы. В данном случае я с вами согласна!
И, не дав ему опомниться, она открыла и закрыла за собой дверь.
***
Ее всегда любили как человека. И убеждали, что эта человеческая любовь гораздо прочнее и лучше другой -- "нечеловеческой". Она и сама в нескольких спектаклях объясняла своим юным зрителям, что дружба важнее любви. Но делала это без вдохновения и убежденности.
В ТЮЗ ее пригласил Петруша. Увидев ее в студенческом дипломном спектакле, он громко сказал:
-- Она будет гениальной актрисой!
Педагоги стали делать Петруше условные знаки, но он не обратил на это никакого внимания.
-- Некоторые считают, что главное в машине -- двигатель внутреннего сгорания и коробка скоростей, а другие -- что тормозная система. Я принадлежу к первым, -- нередко говорил он.
И еще он любил повторять:
-- О людях надо говорить не хорошо и не плохо, а как они того заслуживают!
Петруша увез Зину из ГИТИСа к себе в ТЮЗ и официально объявил ее лучшей актрисой театра.
Когда Валентина Степановна попыталась указать ему на непедагогичность подобного заявления, он возразил ей:
-- Другие тоже хотят быть лучшими? Это приятно. Пусть станут -- и я объявлю об этом с такой же радостью.
-- Когда вы наконец повзрослеете? -- вздохнула заведующая педагогической частью.
-- Никогда! А если это случится, я тут же уйду из ТЮЗа. Петруше было за пятьдесят. "Какой у него необъятный лоб! -- говорили люди, будто не замечая, что это лысина. -- Какие благородные серебряные виски!" А это была просто-напросто седина.
Петруша не обозначал Зинино амплуа словом "травести".
-- У актеров на сцене не может быть "должностей", -- уверял он. --Герой, героиня, простак, травести... К чему заковывать их в эти звания?
Услышав, что Костю Чичкуна называют "актером с отрицательным обаянием", Петруша вспылил:
-- Опять ярлыки?! Сказочные злодеи -- злодеи веселые. Разве это настоящие негодяи? Они больше смешат, чем пугают... И актер с неприятными, отрицательными чертами их бы сыграть не смог.
Если эффектную блондинку Галю Бойкову называли "поющей актрисой", он возражал:
-- Она просто умеет петь. Но это не главное ее качество. Иначе она выступала бы в опере. Или в крайнем случае на эстраде.
Актера он называл просто "актером", предпочитая почему-то это слово слову "артист".
Зина влюбилась в Петрушу сразу, еще в коридоре ГИТИСа, когда он начал высказывать ее приятелям, дожидавшимся распределения, свои мысли об их возможностях и перспективах. После этого многие стали вздыхать: "Эх, если бы он был не в ТЮЗе!" Но он и не собирался их приглашать. Он пригласил к себе только Зину...
Петруша не замечал ее чувств. Зина ходила даже на те его репетиции, в которых сама не участвовала, -- и он восторгался ее увлеченностью театром. Когда семья Петруши отправлялась на летний отдых, Зина покупала ему продукты, готовила -- и он называл ее доброй соседкой. Когда однажды, в отсутствие семьи, с ним случился сердечный приступ, она достала даже те лекарства, каких не было в городе, сидела возле него всю ночь -- и он стал называть ее "скорой помощью". И еще сказал, что так о нем заботилась только мама.
Уезжая куда-нибудь, Петрушина жена сама просила Зину опекать мужа. Вообще у жен Зина пользовалась безграничным доверием.
Однажды эффектная Галя Бойкова, жившая на первом этаже в общежитии, принесла заболевшему Петруше пакет из театра. Жена его вполголоса, но твердо сказала:
-- Я очень прошу: пусть это делает Зиночка.
Петруша уехал из-за жены: ей не подходил климат города.
Сначала Зина не поверила, что он может уехать. Потом Петруша с досадой сказал, что он ее "на сцене не узнает". Потом через приятельницу в Москве она достала все новейшие медицинские препараты, которые могли бы помочь жене главного режиссера. И, наконец, попросила Петрушу взять ее с собой. Он не взял ее. И вообще не взял никого.
-- Хорош строитель, который разбирает по кирпичику созданное им здание, чтобы из этого же материала воздвигнуть где-то другое.
Вспоминая об этой его фразе, Зина подумала: "Он пожертвовал своим желанием не расставаться с нами... А здание-то все равно рассыпается. И мы наблюдаем за этим с постыдной терпимостью!"
Прощаясь, Петруша сказал ей:
-- Я очень полюбил вас, Зиночка, как актрису и как человека!...
"Вероятно, иначе меня полюбить невозможно", -- сказала сама себе Зина, вернувшись от Патовых и вспомнив все это.
***
Минут через десять к ней пришла Ксения Павловна.
-- Николай Николаевич хотел прийти сам, но я его не пустила... Мы с вами легче поймем друг друга. А Лера хлопнула дверью и убежала. Я не знаю, вернется ли она... Сказала, что не вернется!
-- Вернется, -- успокоила Зина.
-- Вы должны понять: он вовсе не думает того, что сказал. Наверно, он полагает, что вы выглядите слишком уж юной. А ведь это -- достоинство женщины. Это нельзя назвать недостатком. Вы согласны, Зиночка?
-- То, что маленькая собачка до старости щенок, -- это аксиома. И главный режиссер вправе это сказать.
-- При чем тут собачка?! Мы с Лерой знаем вас немногим более года -- и уже очень любим... как человека!
"Опять!..." -- подумала Зина.
-- Вы же такая чуткая... И должны понять: Николаю Николаевичу очень трудно. Он находит, что вы с ним мало считаетесь. Он знает, что Терешкина из министерства к нему приглядывается. И чего-то там из-за нее не утверждают. Хотя, если б она узнала его лично, они бы стали друзьями. Я уверена! И этот молодой режиссер... По мнению Николая, он берется за очень уж многое...
-- Он не берется. Это мы его просим.
-- Пусть так... Николаю это обидно. Он считает, что вы с ним бываете... ну, резки, что ли... Что слишком часто ставите его предшественника как бы ему в пример. Обо всем этом он думает... Но того, что он сказал, он не думает! Вернее, думает не так, как это можно было бы понять...
Ксения Павловна готова была признать существование всех претензий, которые были у Патова к Зине, кроме той, что он высказал в коридоре.
-- Как раз в этом Николай Николаевич прав абсолютно, -- повторила Зина. -- Какая из меня Джульетта? Шекспир перевернется в гробу!
-- Он имел в виду вашу слишком явную... ну, что ли, детскость, --продолжала уверять Ксения Павловна. -- Я надеюсь, это никак не повлияет на ваши отношения с нашей семьей! Для нас с Лерой вы самый близкий человек в этом городе.
-- Я вас тоже люблю. -- И сейчас?
-- А что вообще случилось? Главный режиссер не видит во мне Джульетты. И правильно делает. Я тоже не вижу ее в себе. И скажу об этом Андрею. Почему он не предупредил меня?
-- Наверно, хотел раньше согласовать... Только вы знайте: Николай Николаевич не будет возражать! Иначе мы с Лерой...
-- Не покидайте его, -- попросила Зина. -- У меня нет семьи... Не хватает еще, чтобы и ваша распалась!
-- Вы шутите... Значит, вы не сердитесь. Это так приятно! Знаете что?... -- Ксения Павловна остановилась, решаясь на какой-то важный для себя шаг. -- Я испытываю к вам большое доверие. И обращаюсь к вам с просьбой. Помогите мне выполнить тот ваш план... Помните? Насчет пробы в драматическом театре. Мы сделаем это втайне от Николая. И вы увидите, как он будет доволен. Вы убедитесь, что он вовсе не против... Просто у него есть свои правила. Я всегда это в нем уважала. Он не любит делать то, что не принято. Не положено... Переступать через нормы...
"Чтобы я не считала его домашним тираном, она готова на все! --подумала Зина. -- Но это ерунда... Главное, что она согласна!"
Зина обожала устраивать чужие судьбы.
-- Вы мне поможете подготовить какую-нибудь сцену? -- спросила Ксения Павловна. -- Отрепетировать ее! С Николаем у меня не получится... Я его как-то стесняюсь. С вами мне проще. А главное, я хочу, чтобы это было сюрпризом!
-- Зачем же я? У нас есть режиссер! -- воскликнула Зина.
-- Режиссер?...
-- Ну да! Замечательный парень! Тот самый... Андрей! Он будет счастлив помочь актрисе вернуться на сцену. Я в этом не сомневаюсь!
-- Тот самый?... -- переспросила Ксения Павловна. Она задумалась. А потом сказала: -- Вы, наверное, как всегда, правы. Николай будет ему благодарен... И, может быть, они станут друзьями?
***
На следующий день Зина решительно потребовала, чтобы Иван Максимович, Андрей и Костя собрались в директорском кабинете. Взглянув на нее, Иван Максимович спросил:
-- Мы должны написать завещание?
-- Пока что покушение совершается на меня! -- ответила Зина. Пристально глядя на Андрея, она сказала: -- Все-таки режиссер должен иметь опыт. Теперь я в этом не сомневаюсь! Разве Петр Васильевич мог позволить себе, не посоветовавшись с актрисой, предлагать ее на главную роль?
Андрей честно и безмятежно удивился. Потом посмотрел на Ивана Максимовича и Костю, ожидая от них поддержки.
-- Но ведь Петр Васильевич был главным режиссером, -- сказал он. -- А я -- приглашенный на постановку. И поэтому должен был сначала поговорить с Николаем Николаевичем... Если б я тебя пригласил, а он бы потом отказался?
-- Он и отказался! -- сказала Зина. -- И правильно сделал. Редчайший случай: я стала союзницей Патова!
-- Ты прости меня, пожалуйста, -- продолжал Андрей. -- И не обижайся.
-- Я никогда не обижаюсь!
-- Но ведь по поводу работы над старыми спектаклями тоже сначала поговорили с главным режиссером, а потом уже со мной.
-- Большая разница! -- воскликнула Зина. -- Ты реставрировать эти спектакли можешь, а я сыграть Джульетту не смогу. Ни за что на свете!
-- Почему ты так думаешь, а? -- поинтересовался Иван Максимович.
-- Да что вы... издеваетесь, что ли? Что между нами общего?!
Иван Максимович не спеша выдвинул ящик стола, достал оттуда нарядный том и раскрыл страницу, заложенную бумажкой.
-- Я предвидел твои возражения. И подготовился, -- сказал он. -- Вот послушай, что говорит о себе Джульетта: "Хотела б я приличья соблюсти... Хотела бы, но нет, прочь лицемерье!" А ты говоришь: "Что между нами общего?"
-- Если вы решили взять меня цитатами, то я тоже... Дайте-ка книгу!
Иван Максимович неохотно протянул ей нарядный том.
-- Прочитайте, пожалуйста! Буквально на любой странице... Хотя бы вот это: "Она затмила факелов лучи! Сияет красота ее в ночи, как в ухе мавра жемчуг несравненный". Теперь взгляните на меня!...
-- Эта сцена, -- безмятежно улыбаясь, начал Андрей, -- как раз доказывает, что между вами много общего... Иван Максимович прав!
-- Дать тебе книгу? -- спросила Зина.
-- Эту трагедию я знаю наизусть. Парис говорит Джульетте: "Твое лицо от слез так изменилось. Бедняжка!" А она ему что отвечает? "Слез не велика победа: и раньше было мало в нем красы". Она для Ромео прекрасна! Ты понимаешь?
-- Она просто скромна.
-- Как ты!...
-- Я -- травести! -- крикнула Зина. -- Я умею играть только девчонок.
-- А Джульетта и была девчонкой! Ей было четырнадцать лет, -- радостно сообщил Андрей.
-- Девочек в таком возрасте Валентина Степановна не пускает на некоторые спектакли, -- сказал Иван Максимович.
-- Представления о женском возрасте вообще изменились, -- сказал Андрей. -- Некоторые немолодые актрисы подходили ко мне: просятся на роль матери Джульетты. А ведь ей было лет двадцать семь...
-- Что творилось в Вероне! -- воскликнула Зина.
-- Одним словом, так... Четырнадцатилетних в нашем театре играешь только ты, -- четко и неторопливо резюмировал Костя Чичкун.
-- И соотношение сил получается очень верное! -- продолжал убеждать ее Андрей.
-- Какое соотношение?
-- Джульетта гораздо решительней и смелее Ромео. Ведь это она предлагает немедленно обвенчаться. И она решается принять снотворное... А ты гораздо решительней и смелее меня. Как видишь, все сходится!
-- Но ведь я собираюсь участвовать в спасении спектаклей Петра Васильевича! -- ухватилась за последний аргумент Зина.
-- Андрей тоже будет делать и то и другое, -- возразил ей Иван Максимович.
-- Он окончательно согласился?
-- Отступил перед неизбежностью. Ты тоже сдаешься?
-- А Николай Николаевич? Он-то согласен на то и другое?
-- Мы его очень просили. От имени дирекции. И общественных организаций... -- Ивану Максимовичу было стыдно, что он так нажимал на главного режиссера. Вспоминая об этом, он страдальчески морщился, обеими руками обнимал свою большую, неказистую голову. -- Что было делать?
Я предложил ему: "Тогда давайте соберем художественный совет. Пусть решает..."
-- А он?
-- Сказал: "Ну, если проблемы искусства вы хотите решать голосованием, я отступаю".
-- Значит, все-таки отступил?! -- возликовала Зина. Директор посмотрел на нее с грустью и осуждением.
-- Я так скажу... Мне его было жалко, -- тихо произнес Костя. -- Но я подумал: сколько ребят каждый вечер приходит к нам в театр? Семьсот пятьдесят. В месяц, стало быть, более двадцати тысяч. А в год, если не считать летних месяцев, около двухсот тысяч! Вот и надо, подумал я, выбрать между этими ребятами и Николаем Николаевичем!
-- И выбрал ребят? Ты молодец, Костя! -- Зина похлопала его по плечу. -- Мы тоже не зря тебя выбрали!
***
Николай Николаевич, войдя в директорский кабинет, впервые не поздоровался. Он судорожно поправлял свои манжеты.
Иван Максимович с неловкой поспешностью выбрался из-за стола и пододвинул главному режиссеру стул. Но Патов этого не заметил.
-- Отремонтировали их... и показали! -- поддержал Костя.
-- Руками ассистентов-ремонтников?! -- вытаращив на Костю глаза, воскликнула Зина. -- Произведения искусства не ремонтируют. Их ре-ста-ври-ру-ют! Понял? И делать это умеют только художники.
-- Николай Николаевич быть реставратором не согласится, -- сказал Иван Максимович.
-- Он просто не сумеет! -- отрезала Зина.
-- У них с Петром Васильевичем разные почерки... -- задумчиво произнес директор.
-- Совсем разные, -- согласилась Зина.
-- Значит, так... Сначала мы с вами должны решить: нужно ли вообще это делать? -- медленно вступил в разговор Костя. -- Вот вы, Иван Максимович, часто интересуетесь мнением юных зрителей. После спектаклей... Что они говорят?
-- Говорят: "Нам очень понравилось", -- с грустью ответил директор.
-- И раньше они говорили: "Нам очень понравилось".
-- И раньше. Но... по-другому.
-- А что ты хочешь, чтобы они ответили, если их спрашивает директор театра?! -- вмешалась Зина. -- Интеллигентные стали.
Иван Максимович вышел из-за стола. И, ступая еще тяжелей, чем всегда, стал ходить по своему кабинету.
-- Нет, -- возразил он, -- по их глазам всегда можно понять. И по голосу... Слова не так уж важны.
-- Еще бы! Кругом афиши, люстры, фотографии и аквариумы... Билетерши в синих костюмах. Это же все действует! -- Зина уставилась на Костю: -- А неужели ты сам-то со сцены не чувствуешь? -- Она махнула рукой. -- Хотя зрители "Красной Шапочки" и "Золотого ключика" всегда в полном восторге!
-- Вообще-то я обратил внимание, -- с трудом раскачивался Костя, -- что артисты у нас... перестали петь. Раньше приходили на репетиции задолго до срока и по дороге обязательно пели. Особенно молодые... А теперь идут тихо. Некоторые даже опаздывают. Только Анна Гавриловна приходит заранее...
-- Ветераны не в счет! -- сказала Зина.
-- Надо было бы походить на спектакли, проверить...
-- Проверить?! -- Зина заметалась по кабинету. Столкнулась с Иваном Максимовичем. Он извинился... Она не села, а упала на стул, словно в полном изнеможении. -- Если говорить начистоту, знаете, что мы делаем?
Иван Максимович и Костя замерли. Когда Зина собиралась говорить "начистоту", следовало ожидать самого страшного.
-- Мы предаем Петрушу... Простите, Петра Васильевича! Он не может уже теперь защитить свои творения. Он доверил их нам. А мы бросили их на произвол судьбы!
-- Ну, уж ты слишком... -- проговорил Костя.
-- Она права, -- сказал Иван Максимович. -- Мы можем терпеливо ждать, пока Николай Николаевич приступит к осуществлению своей заветной мечты. Но старые спектакли обязаны содержать в порядке. А?... Вы согласны?
Все актеры знали, что каждый вечер в седьмом ряду сидит молодой режиссер, который будет ставить Шекспира.
Когда люстра в зале начинала тускнеть, а занавес раскрывался (Петр Васильевич любил, чтобы в театре был занавес), Андрей, как в детстве, впивался глазами в сцену. Он внимательнее всех смотрел, громче всех хохотал и дольше всех хлопал. Он уже относился к ТЮЗу так, как относятся к близкому человеку, недостатки которого подмечают и переживают больше, чем недостатки других людей, но от этого не перестают любить и восторгаться.
Когда Андрей наконец посмотрел все спектакли, у актеров испортилось настроение: из седьмого ряда исчез самый благодарный и отзывчивый зритель.
-- Какой милый молодой человек! -- сказала Анна Гавриловна. -- Я знала, что он не упускает ни одного моего жеста. Очень способный зритель!
Анна Гавриловна всю жизнь считала, что зрители, как и актеры, могут быть способными и неспособными.
-- Я когда-нибудь обязательно встречусь с вашим Петрушей, -- сказал Андрей Зине. -- Я теперь знаю этого человека. Он мне нужен. Я люблю его! И, кажется, угадываю главное его качество: он -- ребенок. Как ты, как Гайдар... Чист и добр. И при этом -- мужчина: умный и твердый. Я не ошибся?
-- Ты не ошибся. И поэтому именно ты должен быть реставратором!
-- Кем?!
Зина ничего не ответила: она помчалась к директору.
В тот же день вечером Зина решила зайти к Патовым, чтобы поговорить с Ксенией Павловной. "Она же обещала быть добрым посредником между мной и Николаем Николаевичем, -- рассуждала Зина. -- Пришло время воспользоваться ее помощью!..."
Дверь открыла Лера. У нее была привычка прямо с ходу, не поздоровавшись, сообщать о том, что ее в данный момент волновало.
-- Зубрю, -- сказала она. -- И потрясаюсь: сколько в нашем организме деталей! И каждая может испортиться, отказать... Как мы все живы-здоровы? Просто непостижимо.
-- Наверно, велик запас прочности? -- предположила Зина. И, следуя своей манере все переносить на дела театра, подумала: "И у нашего ТЮЗа тоже запас прочности колоссален, если он до сих пор не развалился. Спасибо Петруше!..."
-- Учиться в медицинском для мнительных людей -- одно наказание. Они находят в себе признаки всех болезней!
-- Но ты ведь не мнительная.
-- Что ты?! Это единственная черта, которая досталась мне в наследство от папы. Не считая, конечно, лица!
Зина знала, что Патов то и дело профилактически глотал пилюли и бесконечное количество раз мыл руки, вытирая их бумажными салфетками, которые всегда носил в кармане.
-- Но мнительность для врача, я считаю, полезна, -- сказала Лера. --Если он распространяет ее и на своих пациентов. А то приходит, знаешь, такой старичок-бодрячок и говорит больному: "Ничего! Мы с вами в воскресенье пойдем на рыбалку. Болит живот? У кого же он не болит?! Попейте салол с белладонной..." А ночью у пациента -- прободение язвы желудка.
-- Нагонять на человечество страх тоже, наверное, ни к чему, --возразила ей Зина. -- Все люди на земле -- пациенты.
-- Нет! -- решительно заявила Лера. -- Лучше жить, прислушиваясь к себе, чем умереть, будучи уверенным, что ты абсолютно здоров. Я буду перестраховываться!
Из комнаты вышла Ксения Павловна. Она всегда была красиво причесана и красиво одета, будто собиралась идти в гости. Хотя большую часть своей жизни провела дома.
-- Знаете, какие профессии самые опасные? -- спросила Лера у матери и у Зины. -- Которым нельзя ошибаться. Летчик-испытатель, например. Или врач! Актер не так исполнил роль Градобоева в комедии Александра Николаевича Островского "Горячее сердце" -- испортил зрителям настроение... Ну и что? Другой актер исполнит иначе. И исправит зрителям настроение.
"Великих она тоже называет по имени-отчеству, -- подметила Зина. -- Но с иронией, словно бы пародирует Николая Николаевича".
-- Теперь сравните! -- продолжала рассуждать Лера. -- Хирург не так сделал больному операцию. Даже обычную... Удаление желчного пузыря. Боюсь, что этот больной может вообще уже никогда не увидеть комедий Александра Николаевича Островского.
-- Ты права... Делать не так врач не имеет права, -- согласилась с ней Зина.
-- Поэтому удаляюсь зубрить! -- Она исчезла в комнате. Потом вновь появилась: -- Ты ведь, как всегда, к маме?
-- Честно говоря, да.
-- Хоть бы раз ты сказала нечестно! -- Лера снова исчезла.
"Сочетание Ксении Павловны с Лерой в одной семье -- это завидная режиссерская находка", -- подумала Зина. Она любила созвучие нежных и резких красок.
Зина опять удивилась новым обоям, тщательно отциклеванному паркету, и у нее чуть было не соскочила с языка фраза, которую она всегда мысленно произносила у Патовых в коридоре: "Пойдем-ка на кухню: поговорим об искусстве!"
-- Пойдем в наш с вами укромный уголок, -- предложила Ксения Павловна.
Петруша обычно заваливал кухню пьесами, которые в изобилии доставляла ему Тонечка Гориловская. На кухонном столе, на табуретках всегда лежали эскизы, стояли макеты: комнаты были заняты многочисленными членами режиссерской семьи. Теперь кухня была в полках и полочках. Все сверкало подвенечным, безукоризненно белым цветом. И каждый раз Зина думала: "Если бы я была мужчиной, я женилась бы только на Ксении Павловне!"
-- Ну, что у вас в театре? -- спросила Ксения Павловна.
Все обращались к Зине с таким вопросом, поскольку знали, что никакой другой жизни у нее нет. И не только потому, что она фанатически предана своей профессии, а потому, что так уж сложилось...
-- Об этом я и хотела поговорить!
-- Да, да... Я вас слушаю.
Ксения Павловна вспыхнула, заволновалась. "Как же она тревожится за него! -- подумала Зина. -- Отчего? Чувствует, что он непрочно стоит на ногах? Или просто оберегает его, как ребенка? Конечно, представить себе Николая Николаевича ребенком мне лично очень трудно... Но ведь у любви искаженное зрение. Это надо учитывать!"
Подумав так, Зина на миг спохватилась: "А не слишком ли часто я последнее время что-то учитываю, от чего-то себя удерживаю?..."
Когда такое случилось впервые, она сказала об этом Петруше. "Ты становишься взрослой, -- ответил он ей. -- Только не становись до конца!... А то перестанешь быть гениальной актрисой".
Он часто называл ее гениальной. И без всякой улыбки. "Надо выражать то, что в данный момент чувствуешь, -- нередко повторял он. -- Выверять слова очень опасно: это убивает вкус, цвет и запах. Истинные чувства -- любовь это или ненависть -- всегда гиперболичны".
-- Вот мы только что говорили о медицине, -- издалека начала Зина, хотя решительно предпочитала прямую линию ломаной. С Ксенией Павловной она прямолинейной быть не умела. -- Если применять к театру медицинские термины, можно сказать, что пульс и сердцебиение его определяются репертуаром. --"Как же я красиво говорю!" -- злилась на себя Зина. И все-таки продолжала: -- Наш ТЮЗ был абсолютно здоров. И счастлив...
-- Я понимаю, -- сказала Ксения Павловна.
-- В человеческом организме пока еще редко заменяют стареющую деталь новой, а в организме театра это должно происходить обязательно: репертуар всегда обновляют. Николай Николаевич пока еще только готовится к этому... Тогда надо подлечить то сердце, которое нам так прекрасно служило! Надо старый репертуар сделать как бы опять молодым.
-- Я постараюсь убедить в этом Николая...
-- Он сам режиссером-доктором быть не захочет. У них с Петром Васильевичем разные творческие манеры. Вы понимаете? -- Зина вытерла лоб: роль дипломата не соответствовала ее амплуа. -- А сейчас к нам приехал молодой режиссер.
-- Я слышала. Он вам нравится?
-- Замечательный парень! Он будет ставить Шекспира. Но я уверена, что он бы не отказался одновременно, параллельно, что ли, с основной постановкой... Надо только, чтобы Николай Николаевич не возражал. Сегодня с ним и с Андреем будет говорить наш директор. Мы бы могли нажать и со стороны комитета. Но лучше все-таки через вас.
В этот момент раздался звонок. Лера побежала открывать.
Из коридора послышался ее голос:
-- Ты что, как пишут у меня в учебнике, в состоянии стресса? Или, попросту говоря, нервно настроен? Поделись! Я собираюсь быть невропатологом.
-- А мне впору идти к психиатру! -- отбросив свой обычный размеренный тон, задыхаясь, ответил Патов. Вместо его обычной галантной иронии в голосе звучала откровенная злость. -- Этот новоявленный Немирович-Данченко собирается не только ставить Шекспира и сам исполнять роль Ромео, но еще и восстанавливать... так сказать, гальванизировать творения моего предшественника. Только что, поддерживая инициативу молодых сил, меня оповестил об этом директор!
Ксения Павловна побледнела. Она хотела обнаружить себя и Зину и тем самым остановить мужа. Но не решилась... А Лера отца не останавливала.
-- И еще одно потрясение! -- продолжал незнакомым Зине голосом Николай Николаевич. -- Наш Немирович-Данченко предложил кандидатуру на роль Джульетты. Но не учел главного: зритель должен поверить, что эту Джульетту можно полюбить! Ты знаешь, кого он предложил? Немыслимо себе представить... Балабанову! Вашу Зиночку... Она выдвигает его, а он выдвигает ее!
Зина взглянула на Ксению Павловну, которая была близка к обмороку, и тихо сказала:
-- Я не знала об этом. Честное слово. Андрей мне об этом не говорил... Вы верите, Ксения Павловна?
На пороге кухни появилась Лера. Она молчала, но взгляд ее вопрошал: "Здесь все было слышно?"
-- Не волнуйтесь, пожалуйста, -- обращаясь к ним обеим, сказала Зина. -- Ничего не случилось!
Она вышла в коридор и, взглянув на Николая Николаевича, который впервые на ее глазах оторопел, внятно, чтобы было слышно на кухне, сказала:
-- Что касается Джульетты, вы абсолютно правы. В данном случае я с вами согласна!
И, не дав ему опомниться, она открыла и закрыла за собой дверь.
***
Ее всегда любили как человека. И убеждали, что эта человеческая любовь гораздо прочнее и лучше другой -- "нечеловеческой". Она и сама в нескольких спектаклях объясняла своим юным зрителям, что дружба важнее любви. Но делала это без вдохновения и убежденности.
В ТЮЗ ее пригласил Петруша. Увидев ее в студенческом дипломном спектакле, он громко сказал:
-- Она будет гениальной актрисой!
Педагоги стали делать Петруше условные знаки, но он не обратил на это никакого внимания.
-- Некоторые считают, что главное в машине -- двигатель внутреннего сгорания и коробка скоростей, а другие -- что тормозная система. Я принадлежу к первым, -- нередко говорил он.
И еще он любил повторять:
-- О людях надо говорить не хорошо и не плохо, а как они того заслуживают!
Петруша увез Зину из ГИТИСа к себе в ТЮЗ и официально объявил ее лучшей актрисой театра.
Когда Валентина Степановна попыталась указать ему на непедагогичность подобного заявления, он возразил ей:
-- Другие тоже хотят быть лучшими? Это приятно. Пусть станут -- и я объявлю об этом с такой же радостью.
-- Когда вы наконец повзрослеете? -- вздохнула заведующая педагогической частью.
-- Никогда! А если это случится, я тут же уйду из ТЮЗа. Петруше было за пятьдесят. "Какой у него необъятный лоб! -- говорили люди, будто не замечая, что это лысина. -- Какие благородные серебряные виски!" А это была просто-напросто седина.
Петруша не обозначал Зинино амплуа словом "травести".
-- У актеров на сцене не может быть "должностей", -- уверял он. --Герой, героиня, простак, травести... К чему заковывать их в эти звания?
Услышав, что Костю Чичкуна называют "актером с отрицательным обаянием", Петруша вспылил:
-- Опять ярлыки?! Сказочные злодеи -- злодеи веселые. Разве это настоящие негодяи? Они больше смешат, чем пугают... И актер с неприятными, отрицательными чертами их бы сыграть не смог.
Если эффектную блондинку Галю Бойкову называли "поющей актрисой", он возражал:
-- Она просто умеет петь. Но это не главное ее качество. Иначе она выступала бы в опере. Или в крайнем случае на эстраде.
Актера он называл просто "актером", предпочитая почему-то это слово слову "артист".
Зина влюбилась в Петрушу сразу, еще в коридоре ГИТИСа, когда он начал высказывать ее приятелям, дожидавшимся распределения, свои мысли об их возможностях и перспективах. После этого многие стали вздыхать: "Эх, если бы он был не в ТЮЗе!" Но он и не собирался их приглашать. Он пригласил к себе только Зину...
Петруша не замечал ее чувств. Зина ходила даже на те его репетиции, в которых сама не участвовала, -- и он восторгался ее увлеченностью театром. Когда семья Петруши отправлялась на летний отдых, Зина покупала ему продукты, готовила -- и он называл ее доброй соседкой. Когда однажды, в отсутствие семьи, с ним случился сердечный приступ, она достала даже те лекарства, каких не было в городе, сидела возле него всю ночь -- и он стал называть ее "скорой помощью". И еще сказал, что так о нем заботилась только мама.
Уезжая куда-нибудь, Петрушина жена сама просила Зину опекать мужа. Вообще у жен Зина пользовалась безграничным доверием.
Однажды эффектная Галя Бойкова, жившая на первом этаже в общежитии, принесла заболевшему Петруше пакет из театра. Жена его вполголоса, но твердо сказала:
-- Я очень прошу: пусть это делает Зиночка.
Петруша уехал из-за жены: ей не подходил климат города.
Сначала Зина не поверила, что он может уехать. Потом Петруша с досадой сказал, что он ее "на сцене не узнает". Потом через приятельницу в Москве она достала все новейшие медицинские препараты, которые могли бы помочь жене главного режиссера. И, наконец, попросила Петрушу взять ее с собой. Он не взял ее. И вообще не взял никого.
-- Хорош строитель, который разбирает по кирпичику созданное им здание, чтобы из этого же материала воздвигнуть где-то другое.
Вспоминая об этой его фразе, Зина подумала: "Он пожертвовал своим желанием не расставаться с нами... А здание-то все равно рассыпается. И мы наблюдаем за этим с постыдной терпимостью!"
Прощаясь, Петруша сказал ей:
-- Я очень полюбил вас, Зиночка, как актрису и как человека!...
"Вероятно, иначе меня полюбить невозможно", -- сказала сама себе Зина, вернувшись от Патовых и вспомнив все это.
***
Минут через десять к ней пришла Ксения Павловна.
-- Николай Николаевич хотел прийти сам, но я его не пустила... Мы с вами легче поймем друг друга. А Лера хлопнула дверью и убежала. Я не знаю, вернется ли она... Сказала, что не вернется!
-- Вернется, -- успокоила Зина.
-- Вы должны понять: он вовсе не думает того, что сказал. Наверно, он полагает, что вы выглядите слишком уж юной. А ведь это -- достоинство женщины. Это нельзя назвать недостатком. Вы согласны, Зиночка?
-- То, что маленькая собачка до старости щенок, -- это аксиома. И главный режиссер вправе это сказать.
-- При чем тут собачка?! Мы с Лерой знаем вас немногим более года -- и уже очень любим... как человека!
"Опять!..." -- подумала Зина.
-- Вы же такая чуткая... И должны понять: Николаю Николаевичу очень трудно. Он находит, что вы с ним мало считаетесь. Он знает, что Терешкина из министерства к нему приглядывается. И чего-то там из-за нее не утверждают. Хотя, если б она узнала его лично, они бы стали друзьями. Я уверена! И этот молодой режиссер... По мнению Николая, он берется за очень уж многое...
-- Он не берется. Это мы его просим.
-- Пусть так... Николаю это обидно. Он считает, что вы с ним бываете... ну, резки, что ли... Что слишком часто ставите его предшественника как бы ему в пример. Обо всем этом он думает... Но того, что он сказал, он не думает! Вернее, думает не так, как это можно было бы понять...
Ксения Павловна готова была признать существование всех претензий, которые были у Патова к Зине, кроме той, что он высказал в коридоре.
-- Как раз в этом Николай Николаевич прав абсолютно, -- повторила Зина. -- Какая из меня Джульетта? Шекспир перевернется в гробу!
-- Он имел в виду вашу слишком явную... ну, что ли, детскость, --продолжала уверять Ксения Павловна. -- Я надеюсь, это никак не повлияет на ваши отношения с нашей семьей! Для нас с Лерой вы самый близкий человек в этом городе.
-- Я вас тоже люблю. -- И сейчас?
-- А что вообще случилось? Главный режиссер не видит во мне Джульетты. И правильно делает. Я тоже не вижу ее в себе. И скажу об этом Андрею. Почему он не предупредил меня?
-- Наверно, хотел раньше согласовать... Только вы знайте: Николай Николаевич не будет возражать! Иначе мы с Лерой...
-- Не покидайте его, -- попросила Зина. -- У меня нет семьи... Не хватает еще, чтобы и ваша распалась!
-- Вы шутите... Значит, вы не сердитесь. Это так приятно! Знаете что?... -- Ксения Павловна остановилась, решаясь на какой-то важный для себя шаг. -- Я испытываю к вам большое доверие. И обращаюсь к вам с просьбой. Помогите мне выполнить тот ваш план... Помните? Насчет пробы в драматическом театре. Мы сделаем это втайне от Николая. И вы увидите, как он будет доволен. Вы убедитесь, что он вовсе не против... Просто у него есть свои правила. Я всегда это в нем уважала. Он не любит делать то, что не принято. Не положено... Переступать через нормы...
"Чтобы я не считала его домашним тираном, она готова на все! --подумала Зина. -- Но это ерунда... Главное, что она согласна!"
Зина обожала устраивать чужие судьбы.
-- Вы мне поможете подготовить какую-нибудь сцену? -- спросила Ксения Павловна. -- Отрепетировать ее! С Николаем у меня не получится... Я его как-то стесняюсь. С вами мне проще. А главное, я хочу, чтобы это было сюрпризом!
-- Зачем же я? У нас есть режиссер! -- воскликнула Зина.
-- Режиссер?...
-- Ну да! Замечательный парень! Тот самый... Андрей! Он будет счастлив помочь актрисе вернуться на сцену. Я в этом не сомневаюсь!
-- Тот самый?... -- переспросила Ксения Павловна. Она задумалась. А потом сказала: -- Вы, наверное, как всегда, правы. Николай будет ему благодарен... И, может быть, они станут друзьями?
***
На следующий день Зина решительно потребовала, чтобы Иван Максимович, Андрей и Костя собрались в директорском кабинете. Взглянув на нее, Иван Максимович спросил:
-- Мы должны написать завещание?
-- Пока что покушение совершается на меня! -- ответила Зина. Пристально глядя на Андрея, она сказала: -- Все-таки режиссер должен иметь опыт. Теперь я в этом не сомневаюсь! Разве Петр Васильевич мог позволить себе, не посоветовавшись с актрисой, предлагать ее на главную роль?
Андрей честно и безмятежно удивился. Потом посмотрел на Ивана Максимовича и Костю, ожидая от них поддержки.
-- Но ведь Петр Васильевич был главным режиссером, -- сказал он. -- А я -- приглашенный на постановку. И поэтому должен был сначала поговорить с Николаем Николаевичем... Если б я тебя пригласил, а он бы потом отказался?
-- Он и отказался! -- сказала Зина. -- И правильно сделал. Редчайший случай: я стала союзницей Патова!
-- Ты прости меня, пожалуйста, -- продолжал Андрей. -- И не обижайся.
-- Я никогда не обижаюсь!
-- Но ведь по поводу работы над старыми спектаклями тоже сначала поговорили с главным режиссером, а потом уже со мной.
-- Большая разница! -- воскликнула Зина. -- Ты реставрировать эти спектакли можешь, а я сыграть Джульетту не смогу. Ни за что на свете!
-- Почему ты так думаешь, а? -- поинтересовался Иван Максимович.
-- Да что вы... издеваетесь, что ли? Что между нами общего?!
Иван Максимович не спеша выдвинул ящик стола, достал оттуда нарядный том и раскрыл страницу, заложенную бумажкой.
-- Я предвидел твои возражения. И подготовился, -- сказал он. -- Вот послушай, что говорит о себе Джульетта: "Хотела б я приличья соблюсти... Хотела бы, но нет, прочь лицемерье!" А ты говоришь: "Что между нами общего?"
-- Если вы решили взять меня цитатами, то я тоже... Дайте-ка книгу!
Иван Максимович неохотно протянул ей нарядный том.
-- Прочитайте, пожалуйста! Буквально на любой странице... Хотя бы вот это: "Она затмила факелов лучи! Сияет красота ее в ночи, как в ухе мавра жемчуг несравненный". Теперь взгляните на меня!...
-- Эта сцена, -- безмятежно улыбаясь, начал Андрей, -- как раз доказывает, что между вами много общего... Иван Максимович прав!
-- Дать тебе книгу? -- спросила Зина.
-- Эту трагедию я знаю наизусть. Парис говорит Джульетте: "Твое лицо от слез так изменилось. Бедняжка!" А она ему что отвечает? "Слез не велика победа: и раньше было мало в нем красы". Она для Ромео прекрасна! Ты понимаешь?
-- Она просто скромна.
-- Как ты!...
-- Я -- травести! -- крикнула Зина. -- Я умею играть только девчонок.
-- А Джульетта и была девчонкой! Ей было четырнадцать лет, -- радостно сообщил Андрей.
-- Девочек в таком возрасте Валентина Степановна не пускает на некоторые спектакли, -- сказал Иван Максимович.
-- Представления о женском возрасте вообще изменились, -- сказал Андрей. -- Некоторые немолодые актрисы подходили ко мне: просятся на роль матери Джульетты. А ведь ей было лет двадцать семь...
-- Что творилось в Вероне! -- воскликнула Зина.
-- Одним словом, так... Четырнадцатилетних в нашем театре играешь только ты, -- четко и неторопливо резюмировал Костя Чичкун.
-- И соотношение сил получается очень верное! -- продолжал убеждать ее Андрей.
-- Какое соотношение?
-- Джульетта гораздо решительней и смелее Ромео. Ведь это она предлагает немедленно обвенчаться. И она решается принять снотворное... А ты гораздо решительней и смелее меня. Как видишь, все сходится!
-- Но ведь я собираюсь участвовать в спасении спектаклей Петра Васильевича! -- ухватилась за последний аргумент Зина.
-- Андрей тоже будет делать и то и другое, -- возразил ей Иван Максимович.
-- Он окончательно согласился?
-- Отступил перед неизбежностью. Ты тоже сдаешься?
-- А Николай Николаевич? Он-то согласен на то и другое?
-- Мы его очень просили. От имени дирекции. И общественных организаций... -- Ивану Максимовичу было стыдно, что он так нажимал на главного режиссера. Вспоминая об этом, он страдальчески морщился, обеими руками обнимал свою большую, неказистую голову. -- Что было делать?
Я предложил ему: "Тогда давайте соберем художественный совет. Пусть решает..."
-- А он?
-- Сказал: "Ну, если проблемы искусства вы хотите решать голосованием, я отступаю".
-- Значит, все-таки отступил?! -- возликовала Зина. Директор посмотрел на нее с грустью и осуждением.
-- Я так скажу... Мне его было жалко, -- тихо произнес Костя. -- Но я подумал: сколько ребят каждый вечер приходит к нам в театр? Семьсот пятьдесят. В месяц, стало быть, более двадцати тысяч. А в год, если не считать летних месяцев, около двухсот тысяч! Вот и надо, подумал я, выбрать между этими ребятами и Николаем Николаевичем!
-- И выбрал ребят? Ты молодец, Костя! -- Зина похлопала его по плечу. -- Мы тоже не зря тебя выбрали!
***
Николай Николаевич, войдя в директорский кабинет, впервые не поздоровался. Он судорожно поправлял свои манжеты.
Иван Максимович с неловкой поспешностью выбрался из-за стола и пододвинул главному режиссеру стул. Но Патов этого не заметил.