Страница:
О н у ф р и й. И видеть не желаю! Прощай! Идем, ребятки.
С т а р ы й с т у д е н т, продолжая упрашивать, уходит за студентами в переднюю. Одеваются, чей-то сдержанный смех. Выходят и в коридоре громко запевают:
«Цезарь, сын отваги, и Помпей герой… и Помпей герой. Продавали шпа-а-ги…»
В комнате недолгое молчание.
Д и н а. Поедемте ко мне, Александр Александрович.
Т е н о р. Нет. Я пьян.
Д и н а. Поедемте! Я вас прошу!
Т е н о р. Нет, мне не надо вашего сострадания! Оделяйте им других, кому оно нужно! А я… поеду пить! Ха-ха-ха! Хриплю. – Ну, что вы смотрите на меня? Презираете, да? Трус!.. Карьерист! Ха-ха-ха! Поезжайте к вашим землякам, а меня прошу не…
Д и н а. Саша!
С т. с т у д е н т (в дверях). Дина, на одну минуту… Позвольте мне удалиться, я не совсем здоров.
Д и н а. Нет, нет. Я вас не пущу! Я его боюсь, разве вы не видите, какой он! Вы можете на него повлиять, он вас так уважает.
С т. с т у д е н т. Я лишний здесь. Но меня удивляет, Дина, как после того, что случилось, вы решаетесь…
Т е н о р. Водки, старик!
Д и н а. (в отчаянии). Вы слышите? Я умоляю вас остаться. Если вы хоть немного любите меня… потом я вам объясню… Сейчас, Александр Александрович, сейчас!
С т. с т у д е н т. Хорошо-с! – Водки нет, Александр Александрович, все заперто.
Д и н а. Зачем вы хотите пить? Голубчик, не надо, я умоляю вас. На вас лица нет, вы, вероятно, всю ночь не спали. И что вы делаете с голосом? Вы хрипите. Я не могу этого слышать! (Закрывает лицо руками.)
С т. с т у д е н т. Дина, успокойтесь, это пройдет. Эх, Александр Александрович!!
Т е н о р. Я глотал снег.
Д и н а. Неужели это месть? Я не ожидала от вас, Александр Александрович, что вы так будете мстить мне. За что?
Т е н о р. (хватаясь за голову). А какой был голос! Иногда я пел один, и не было никого, и только за дверью кто-то плакал. Я пел один. Ах, Дина, если бы ты слышала меня, ты поняла бы, что значит человеческий голос, когда он молится и плачет! Зачем я не пел при тебе! Ах, Дина, струн души моей ты еще не коснулась… и как дикарь бьешь кулаками по крышке рояля. Как дикарь!
Д и н а. Это неправда, голубчик. Вы же сами знаете, что это неправда. Это пустяки!
С т. с т у д е н т. Ты? Как вы позволяете это, Дина! Это грубо, Александр Александрович!!
Т е н о р. Послушай меня, старик! У меня есть учитель, грубый, злой, деспот, и он бранит меня как извозчик: дурак… дубина… идиот! И я должен молчать.
Д и н а. (краснея). Вы не должны позволять!
Т е н о р. И я должен молчать, потому что никто не знает музыку, как он. И он запрещает мне петь – иначе выгоню! А недавно сам велел: спой. И я пел, а он… он, старик, заплакал. И говорит: дурак, ты меня растрогал! Понимаешь? Ха-ха-ха! Хриплю.
Д и н а. (почти плача). Вы не смеете! Голос вернется, это только маленькая простуда… Ах, да скажите же ему, Петр Кузьмич!
С т. с т у д е н т. Я решительно не могу! Избавьте же меня, Дина, от этого… от этого унизительного положения!
Т е н о р. Нет, не вернется!
Д и н а. Ты не смеешь так думать!
С т. с т у д е н т. Дина… Как вы говорите. Я… ухожу!
Д и н а. Нет, нет! Он сейчас успокоится, помогите мне.
Т е н о р. Нет, не вернется голос, я не хочу. Зачем? Мне не нужно голоса. Я буду хрипеть, но хрипеть честно, как Козлов. Ха-ха-ха! Я хочу, чтобы ты меня уважала! Голос? Смотри – вот!..
Открывает форточку и старается дышать морозным воздухом. Дина и потом Старый Студент оттаскивают его, он сопротивляется.
Д и н а. Саша, уйди от форточки! Не надо, не надо, ох, Господи! (Тенор что-то мычит.) Я тебя люблю! Милый, но пожалей меня.
Т е н о р. Нет. Я свинья, а свинье так и надо. Вот!..
Д и н а. Ах! Да помогите же, Петр Кузьмич! Стоите как чурбан! Возьмите его за руку, я одна не могу.
С т. с т у д е н т. Дина!.. Но у меня также болит горло… Я нездоров! Александр Александрович. Оставьте! Что же это, Боже мой, Боже мой!
Д и н а. Да держите же его, Петр Кузьмич! Нельзя же одной рукой, у меня силы нет.
Наконец Тенора оттаскивают от окна.
Д и н а (обнимая его.) Милый, милый! Сейчас же поедем ко мне. Успокойся, голос вернется. Я тебе обещаю это, поверь мне. Милый, милый. Какой же ты глупенький. Петр Кузьмич, дайте ему воды. Саша, ты слышишь? Сейчас мы поедем ко мне, я тебя никуда не пущу.
С т. с т у д е н т (подавая воду). Позвольте же мне наконец… уйти, Дина.
Д и н а. Да, да, пожалуйста! Пошлите за извозчиком, мы сейчас поедем. Тебе лучше, Саша? Выпей воды.
С т. с т у д е н т. За извозчиком?
Д и н а. Да. Поскорее!
С т. с т у д е н т. Хорошо. Я сейчас пошлю слугу.
Выходит. Дина целует Тенора; тот кладет ей голову на колени и горько, по-ребячьи плачет.
Т е н о р. Диночка, Диночка, ты любишь меня?
Д и н а (также плача). Люблю, милый. Не плачь.
Т е н о р. Я не хочу быть свиньей. Диночка, все хотят идти, а я один как свинья… со своим голосом. Мне так горько было, Диночка, я не хочу, не хочу быть свиньей.
Д и н а. Ничего, Саша. Ты все исправишь, голос вернется к тебе, и ты выйдешь к ним, как бог. Они услышат тебя и поймут, как они были несправедливы, и поклонятся тебе – мой светлый гений.
Т е н о р. Диночка, если будет сходка, я пойду.
Д и н а. Хорошо, хорошо. Мы вместе пойдем. Ты не будешь пить?
Т е н о р. Нет. Взгляни на меня, Дина… Нет, боюсь.
Д и н а. Да смотри же, глупенький. – Глаза-то какие красные, ах, глупенький ты мой.
Т е н о р. И у тебя красные.
Смеются наполовину со слезами и целуются. Входит Старый Студент и останавливается на пороге – его некоторое время не замечают.
С т. с т у д е н т. Извозчик готов.
Д и н а. Ах, готов? (Встает.) Вы слышите, Александр Александрович?
Т е н о р. Слышу.
Д и н а. Ну, едемте, едемте же скорее. Да что вы, Александр Александрович, как будто встать не можете – живее. Я так вам благодарна, Петр Кузьмич, вы такой наш друг. Вам нездоровится? – Бедный. Вы вот что сделайте: возьмите салицилового натра гран восемь или десять…
С т. с т у д е н т. Хорошо, я возьму.
Д и н а. Не «хорошо», а… Ну что же вы, Александр Александрович?
Т е н о р. Ты не сердись на меня, старик, я был пьян и говорил глупости. Ты хороший человек! Прощай. Эк как хрипит! (Уходит в переднюю.)
Д и н а. Нет, Петр Кузьмич, я сама оденусь! Помогите ему.
С т. с т у д е н т. Это мои калоши, Александр Александрович. Вот твои.
Д и н а. Готовы? Воротник поднимите, вот так. Нечего, нечего упрямиться, делайте, как вам говорят… До свидания, Петр Кузьмич, приходите же ко мне, я вас жду. Я так вам благодарна…
С т. с т у д е н т. Прощайте.
Д и н а. А руку? Вы не хотите поцеловать мне руку? Ну? Так приходите же, милый! Вашу руку, Александр Александрович.
Уходят. Старый Студент один… Некоторое время недоуменно рассматривает рака – бросает на пол, топчет яростно. Но становится совестно, и, подобрав растоптанного рака, брезгливо бросает его на поднос. Входит Капитон с бутылками.
С т. с т у д е н т. Вам что нужно? Вы зачем?
К а п и т о н. Пиво принес. Как я был занят, Василий ходил…
С т. с т у д е н т. Какое пиво? Вон! Вон! Вон!
ЧЕТВЕРТОЕ ДЕЙСТВИЕ
С т а р ы й с т у д е н т, продолжая упрашивать, уходит за студентами в переднюю. Одеваются, чей-то сдержанный смех. Выходят и в коридоре громко запевают:
«Цезарь, сын отваги, и Помпей герой… и Помпей герой. Продавали шпа-а-ги…»
В комнате недолгое молчание.
Д и н а. Поедемте ко мне, Александр Александрович.
Т е н о р. Нет. Я пьян.
Д и н а. Поедемте! Я вас прошу!
Т е н о р. Нет, мне не надо вашего сострадания! Оделяйте им других, кому оно нужно! А я… поеду пить! Ха-ха-ха! Хриплю. – Ну, что вы смотрите на меня? Презираете, да? Трус!.. Карьерист! Ха-ха-ха! Поезжайте к вашим землякам, а меня прошу не…
Д и н а. Саша!
С т. с т у д е н т (в дверях). Дина, на одну минуту… Позвольте мне удалиться, я не совсем здоров.
Д и н а. Нет, нет. Я вас не пущу! Я его боюсь, разве вы не видите, какой он! Вы можете на него повлиять, он вас так уважает.
С т. с т у д е н т. Я лишний здесь. Но меня удивляет, Дина, как после того, что случилось, вы решаетесь…
Т е н о р. Водки, старик!
Д и н а. (в отчаянии). Вы слышите? Я умоляю вас остаться. Если вы хоть немного любите меня… потом я вам объясню… Сейчас, Александр Александрович, сейчас!
С т. с т у д е н т. Хорошо-с! – Водки нет, Александр Александрович, все заперто.
Д и н а. Зачем вы хотите пить? Голубчик, не надо, я умоляю вас. На вас лица нет, вы, вероятно, всю ночь не спали. И что вы делаете с голосом? Вы хрипите. Я не могу этого слышать! (Закрывает лицо руками.)
С т. с т у д е н т. Дина, успокойтесь, это пройдет. Эх, Александр Александрович!!
Т е н о р. Я глотал снег.
Д и н а. Неужели это месть? Я не ожидала от вас, Александр Александрович, что вы так будете мстить мне. За что?
Т е н о р. (хватаясь за голову). А какой был голос! Иногда я пел один, и не было никого, и только за дверью кто-то плакал. Я пел один. Ах, Дина, если бы ты слышала меня, ты поняла бы, что значит человеческий голос, когда он молится и плачет! Зачем я не пел при тебе! Ах, Дина, струн души моей ты еще не коснулась… и как дикарь бьешь кулаками по крышке рояля. Как дикарь!
Д и н а. Это неправда, голубчик. Вы же сами знаете, что это неправда. Это пустяки!
С т. с т у д е н т. Ты? Как вы позволяете это, Дина! Это грубо, Александр Александрович!!
Т е н о р. Послушай меня, старик! У меня есть учитель, грубый, злой, деспот, и он бранит меня как извозчик: дурак… дубина… идиот! И я должен молчать.
Д и н а. (краснея). Вы не должны позволять!
Т е н о р. И я должен молчать, потому что никто не знает музыку, как он. И он запрещает мне петь – иначе выгоню! А недавно сам велел: спой. И я пел, а он… он, старик, заплакал. И говорит: дурак, ты меня растрогал! Понимаешь? Ха-ха-ха! Хриплю.
Д и н а. (почти плача). Вы не смеете! Голос вернется, это только маленькая простуда… Ах, да скажите же ему, Петр Кузьмич!
С т. с т у д е н т. Я решительно не могу! Избавьте же меня, Дина, от этого… от этого унизительного положения!
Т е н о р. Нет, не вернется!
Д и н а. Ты не смеешь так думать!
С т. с т у д е н т. Дина… Как вы говорите. Я… ухожу!
Д и н а. Нет, нет! Он сейчас успокоится, помогите мне.
Т е н о р. Нет, не вернется голос, я не хочу. Зачем? Мне не нужно голоса. Я буду хрипеть, но хрипеть честно, как Козлов. Ха-ха-ха! Я хочу, чтобы ты меня уважала! Голос? Смотри – вот!..
Открывает форточку и старается дышать морозным воздухом. Дина и потом Старый Студент оттаскивают его, он сопротивляется.
Д и н а. Саша, уйди от форточки! Не надо, не надо, ох, Господи! (Тенор что-то мычит.) Я тебя люблю! Милый, но пожалей меня.
Т е н о р. Нет. Я свинья, а свинье так и надо. Вот!..
Д и н а. Ах! Да помогите же, Петр Кузьмич! Стоите как чурбан! Возьмите его за руку, я одна не могу.
С т. с т у д е н т. Дина!.. Но у меня также болит горло… Я нездоров! Александр Александрович. Оставьте! Что же это, Боже мой, Боже мой!
Д и н а. Да держите же его, Петр Кузьмич! Нельзя же одной рукой, у меня силы нет.
Наконец Тенора оттаскивают от окна.
Д и н а (обнимая его.) Милый, милый! Сейчас же поедем ко мне. Успокойся, голос вернется. Я тебе обещаю это, поверь мне. Милый, милый. Какой же ты глупенький. Петр Кузьмич, дайте ему воды. Саша, ты слышишь? Сейчас мы поедем ко мне, я тебя никуда не пущу.
С т. с т у д е н т (подавая воду). Позвольте же мне наконец… уйти, Дина.
Д и н а. Да, да, пожалуйста! Пошлите за извозчиком, мы сейчас поедем. Тебе лучше, Саша? Выпей воды.
С т. с т у д е н т. За извозчиком?
Д и н а. Да. Поскорее!
С т. с т у д е н т. Хорошо. Я сейчас пошлю слугу.
Выходит. Дина целует Тенора; тот кладет ей голову на колени и горько, по-ребячьи плачет.
Т е н о р. Диночка, Диночка, ты любишь меня?
Д и н а (также плача). Люблю, милый. Не плачь.
Т е н о р. Я не хочу быть свиньей. Диночка, все хотят идти, а я один как свинья… со своим голосом. Мне так горько было, Диночка, я не хочу, не хочу быть свиньей.
Д и н а. Ничего, Саша. Ты все исправишь, голос вернется к тебе, и ты выйдешь к ним, как бог. Они услышат тебя и поймут, как они были несправедливы, и поклонятся тебе – мой светлый гений.
Т е н о р. Диночка, если будет сходка, я пойду.
Д и н а. Хорошо, хорошо. Мы вместе пойдем. Ты не будешь пить?
Т е н о р. Нет. Взгляни на меня, Дина… Нет, боюсь.
Д и н а. Да смотри же, глупенький. – Глаза-то какие красные, ах, глупенький ты мой.
Т е н о р. И у тебя красные.
Смеются наполовину со слезами и целуются. Входит Старый Студент и останавливается на пороге – его некоторое время не замечают.
С т. с т у д е н т. Извозчик готов.
Д и н а. Ах, готов? (Встает.) Вы слышите, Александр Александрович?
Т е н о р. Слышу.
Д и н а. Ну, едемте, едемте же скорее. Да что вы, Александр Александрович, как будто встать не можете – живее. Я так вам благодарна, Петр Кузьмич, вы такой наш друг. Вам нездоровится? – Бедный. Вы вот что сделайте: возьмите салицилового натра гран восемь или десять…
С т. с т у д е н т. Хорошо, я возьму.
Д и н а. Не «хорошо», а… Ну что же вы, Александр Александрович?
Т е н о р. Ты не сердись на меня, старик, я был пьян и говорил глупости. Ты хороший человек! Прощай. Эк как хрипит! (Уходит в переднюю.)
Д и н а. Нет, Петр Кузьмич, я сама оденусь! Помогите ему.
С т. с т у д е н т. Это мои калоши, Александр Александрович. Вот твои.
Д и н а. Готовы? Воротник поднимите, вот так. Нечего, нечего упрямиться, делайте, как вам говорят… До свидания, Петр Кузьмич, приходите же ко мне, я вас жду. Я так вам благодарна…
С т. с т у д е н т. Прощайте.
Д и н а. А руку? Вы не хотите поцеловать мне руку? Ну? Так приходите же, милый! Вашу руку, Александр Александрович.
Уходят. Старый Студент один… Некоторое время недоуменно рассматривает рака – бросает на пол, топчет яростно. Но становится совестно, и, подобрав растоптанного рака, брезгливо бросает его на поднос. Входит Капитон с бутылками.
С т. с т у д е н т. Вам что нужно? Вы зачем?
К а п и т о н. Пиво принес. Как я был занят, Василий ходил…
С т. с т у д е н т. Какое пиво? Вон! Вон! Вон!
Занавес
ЧЕТВЕРТОЕ ДЕЙСТВИЕ
Студенческий вечер в Стародубове, в помещении местного Дворянского Собрания.
Распорядительская комната, она же и «артистическая» – высокая, оштукатуренная, глухая комната с одним только окном, завешанным белыми пыльными драпри. Обычно она служит для свалки всякого хлама, и сейчас один угол сплошь заставлен какими-то скамейками и поломанными стульями, сдвинутыми в кучу. Стоячая вешалка; на ней и на стульях студенческие пальто. Свет вверху – несколько тусклых электрических лампочек; только коридор, куда ведут высокие, все время открытые двери, залит ярким белым светом. Из этого коридора появляются танцующие.
Музыкальное отделение вечера кончилось, и приглашенные артисты поразъехались; теперь в зале танцы. С небольшими перерывами играет бальные танцы музыка; слышны возгласы дирижеров. Чувствуется, как там весело. В распорядительскую забегают студенты – выпить рюмку коньяку, покурить и поболтать; некоторые приходят с гимназистками, за которыми ухаживают. Но сейчас в комнате тихо и малолюдно. За большим столом с вином и закусками сидит присосавшийся к коньяку Онуфрий тихо беседует с Гриневичем.
В углу, за маленьким крашеным столом, на котором горит свеча, Костик, Блохин и Кочетов считают кассу.
Все студенты в сюртуках, за исключением Онуфрия, который в тужурке, и Блохина – последний в мундире; на распорядителях красные бантики, которыми они немало гордятся.
Играет музыка.
К о ч е т о в (считает). Двести двадцать, двести двадцать один, двести двадцать два, все рублевки. Дай-ка вон те деньги, Костик!
К о с т и к. А за программы получили?
К о ч е т о в. Программы хорошо шли. Вот деньги! Губернатор десять рублей положил.
О н у ф р и й (кричит). Костя, пойди выпей рюмочку, освежись! Да и вы, мытари!
К о с т и к. Некогда… Дина хорошо шампанским торгует. Удачный вечер! У нас в Стародубове давно такого не было, гляди, как разошлись стародубовцы!
Б л о х и н. Р…рождество!
К о ч е т о в. Дина умеет. С какого-то фрака двадцать пять рублей содрала!.. Тут в этой кучке будет ровно двести пятьдесят рублей, запиши, Костя. Да кто марки покупал? Опять не хватило, каждый раз не хватает!
Б л о х и н (роется во всех карманах, отовсюду тащит бумажки и мелочь). У Гриценко еще сколько, не знаю. Мы по три раза билеты продавали, а то и так пускали. Я одного гимназиста за двугривенный пустил… Постой, вот еще три целковых!
К о ч е т о в. Зайцы были?
Б л о х и н. Двух р-реалистов и одну гимназистку поймал. Говорят, что денег нет, танцевать хочется, я их пропустил.
К о ч е т о в. Сто десять, сто пятнадцать…
Продолжают подсчитывать.
Г р и н е в и ч. Ну-ка, налей еще рюмочку.
О н у ф р и й. Да тебе вредно! Скандалить не будешь?
Г р и н е в и ч. Нет. Я сегодня, Онуша, счастлив.
О н у ф р и й. Ну выпей, счастливым всегда можно… Так вот, брат, поехал я, значит, к Глуховцеву в деревню… Ты его не знаешь, а ничего, хороший был человек, меня очень любил. – За твое здоровье, Гринюша! – Отчего, думаю, не поехать: отдохну в тишине, среди сельского пейзажа, под сенью кипариса…
Г р и н е в и ч. Он в Крыму?
О н у ф р и й. Нет, в Курской губернии, у его жены свое имение. Ты не перебивай, это я про кипарисы для красоты повествования, у меня стиль такой возвышенный. Слушай! Ну и оказалось, что не надо было мне и ездить, только воображение я себе расстроил. Сижу это я утречком на террасе, как плантатор, чаек попиваю, а она, брат, как выскочит, да как начнет…
Г р и н е в и ч. Кто она?
О н у ф р и й. Да жена же! Супруга и мать! И давай она, брат, вопить, кто бублики поел, их тут пять было! А пятый-то я съел – понимаешь?.. Так он у меня в животе колесом стал, на нем же я и до Москвы доехал. Вот они какие… а хороший был человек!
Г р и н е в и ч. Ну не все, есть и там хорошие.
О н у ф р и й. Нету! Как он снял тужурку, так сейчас же и пропал, из глаз скрылся, как видение – дуреют они там отчего-то. Куда ты? Выпей рюмочку… Я на ихнюю жизнь, Гринюша, смотреть боюсь: у меня ум скептический и не выносит свинства!
Г р и н е в и ч. Твое здоровье, Онуша… А у нас народ славный, возьми хоть Стамескина того же… Наши его не любят, а если посмотреть…
О н у ф р и й. И Стамескин золотой человек, хоть и подлец! А Лиля? Да есть ли на свете другая такая душа! Маленькая – а голос влиятельный, как у архиерея: кого похвалит, а кого, брат, и осудит, да! – А Блоха? – Сережа, пойди, выпей рюмочку, замаялся.
Б л о х и н. Некогда, отстань.
О н у ф р и й. Видишь какой: не идет, казну считает! Нет, никуда я не уйду из университета, жил с товарищами, с ними и умру. Человек я одинокий, нет у меня ни отца, ни матери – и не надо мне их, ну их к черту! А позовут меня документы брать, лягу я в канцелярии животом на пол и умру, а бумаг не коснусь. Умру честной смертью, как храбрый солдат. Ишь как Козлик орет – тоже, дирижер! Вон он какой у меня – а какой красивый-то, а?
Г р и н е в и ч. Ну, я пойду.
О н у ф р и й. Ну, пойди, пойди, повеселись. Это что за гимназисточка была с тобою? Ничего, хорошенькая. Потанцуй с ней, потанцуй, но только помни, Гринюша: любовь вредное чувство. Ну иди, иди!
Гриневич уходит, Онуфрий мечтательно пьет.
К о ч е т о в. Шестьсот пятьдесят. Да в той кучке… да еще за шампанское…
О н у ф р и й. Эй, Блоха, да иди, выпей! Я умираю в корчах одиночества.
Б л о х и н (подходит, деловито пьет). Не мешай, сейчас сосчитаем.
О н у ф р и й. Какой скупой рыцарь. Я шучу; считай, считай, Сережа, ты у меня умница, математик, Пифагор.
Влетает в мазурке с гимназисткой Козлов – возбужден, весел, на груди кроме бантика цветы. Делает два-три па и наскоро наливает рюмку коньяку.
К о з л о в. Блаженствуешь, Онуша?
О н у ф р и й. Блаженствую, Козлик.
Г и м н а з и с т к а. Отчего вы не танцуете, Онуфрий Николаевич?
О и у ф р и й. Не умею. И вообще философы не танцуют, им дай Бог и так с мыслями собраться.
Г и м н а з и с т к а. Ну, пойдемте туда, там весело! Александр Модестович, ведите его! Ну, кадриль.
К о з л о в. Не пойдет.
О н у ф р и й. Нет! По природе я натура созерцательная, а кадриль требует памяти и напряжения мышц. Мне отсюда, как астроному, все видно, я даже могу предсказывать. Хотите?
Г и м н а з и с т к а. Ну, предскажите, предскажите. Это интересно!
О н у ф р и й. Хорошо. В воскресенье вы назначите Козлову свидание на Болховской улице. Верно?
Г и м н а з и с т к а. Ну, ну! Идемте, Александр Модестович.
Танцуя, удаляются, в дверях чуть не столкнувшись со Старым Студентом. Он как будто помолодел, не то кажется таким в атмосфере бала. Очень печален. Останавливается у стола, где Онуфрий, молчит.
О н у ф р и й. А, это ты, дядя! Что ты так мрачен? Приободрись!
С т. с т у д е н т. Отчего не идешь в залу? Там танцуют.
О н у ф р и й. Я за делом. А ты отчего не идешь?
С т. с т у д е н т. На меня все смотрят, неприятно. Я и то почти все время на хорах сижу.
О н у ф р и й. Еще бы не смотреть, – этакий рыцарь печального образа! Ты не печалься, это портит цвет лица и насыщает воздух микробами. Воспрянь! Собери все силы твоего ума и пойми, что танцы – тоже факт!
С т. с т у д е н т. От этого я и печален, Онуфрий. Да, факт!
Его оттесняют от Онуфрия с шумом и смехом вошедшие студенты.
П е т р о в с к и й (громко, с притворным испугом). Онуфрий! Иди, тебя зовут!
О н у ф р и й (вставая). Кто?!
П е т р о в с к и й. Вице-губернаторша!.. Выпить с тобою хочет, по всей зале ищет.
О н у ф р и й (садясь). Пошел ты к черту! Вице-губернаторша! И как можно счастливому человеку говорить такие вещи. А разве еще не уехали?
С т у д е н т. Губернатор давно уехал, его Козлик с Петровским провожали. Говорит, что очень доволен вечером.
С т у д.– т е х н и к. Благодарил! Дай-ка папироску.
П е т р о в с к и й. Братцы, нельзя так много народу пускать, ей-Богу! Танцевать невозможно, толкутся как мухи на солнце! Ей-Богу!
С т у д е н т. А тебе-то что? Ты не танцуешь, ты при властях состоишь.
П е т р о в с к и й. А здорово он за Диной ухаживал, ей-Богу!
К о с т и к (подходя и расправляя плечи). Кто? Эх, опять, черт, со счету сбились. Блоха путает, все новые карманы открывает. Кто ухаживает? Дай-ка рюмочку, Онуша.
П е т р о в с к и й. Губернатор. Цветы ей поднес, ей-Богу! Тенор сияет, как медный таз на солнце.
О н у ф р и й. Выпей, выпей, Костя, заработал. Ну как: хорошо идет счет? Хорошо… Я так и думал, что хорошо. Блоха ли уж не поддержит, Блоха не выдаст, я ее знаю!
К о с т и к (пьет). Путает твоя Блоха.
О н у ф р и й. А ты ее не обижай, Костя, грех тебе будет. Это, брат, за паука сорок грехов прощается, а за Блоху…
К о с т и к (Старому Студенту). Эй, дядя, что не весел, головку повесил? Знаешь, сколько у нас чистого будет? Тысячу сто или тысячу двести – вот оно как!
С т. с т у д е н т. Да, много.
К о с т и к. Много! Не то что много, а целый капитал!
О н у ф р и й. Ты его, Костя, не тревожь, он нездоров. Он фактами болен.
К о с т и к. (отходя). Мели, Емеля, твоя неделя. Не слушай его, старик.
С т. с т у д е н т (улыбаясь). Это что же за болезнь такая? Опасная?..
О н у ф р и й. Опасная. Вроде проказы. Человек покрывается фактами, зубы у него вылезают, и во сне он видит ихтиозавра.
С т. с т у д е н т. Так. А старость – факт или нет? Подумай, Онуфрий. (Хочет уходить.)
О н у ф р и й. Эх, и жаден же ты до жизни, старик!
С т. с т у д е н т. А ты, Онуфрий? (Уходит в залу.)
О н у ф р и й. Ушел… Опять я сир, опять один, проклятый мир. Эй, спорящие, приблизьтесь. В чем дело?
Г р и ц е н к о. Не знаю. Сегал ругается.
С е г а л. Как же ты не знаешь? Нет, ты хорошо знаешь! Если ты, Гриценко, не умеешь танцевать, так лучше не берись. Ты опять в третьей фигуре напутал.
Г р и ц е н к о. Да она такая трудная.
С е г а л. Трудная, так не надо танцевать! Ты куда ушел? Тебя дама по всей зале разыскивает, а ты уже с другой дамой, совсем с чужой! Так нехорошо поступать! Тебе поводыря надо!
О н у ф р и й. Даже безнравственно! Гриценко, ты ли это?
Г р и ц е н к о. Да она такая трудная…
Смех. Входит Лиля и две курсистки-землячки; Лиля в дешевенькой блузке, очень веселая.
Л и л я. Ах, какой вечер! Вот вы где собрались. Ну, сколько сбору? – У нас такого вечера еще не бывало.
Б л о х и н (издали). Т-тысячу двести.
Л и л я. Да не может быть! Тысячу двести – ой-ой-ой! Вот так сбор – вы слыхали?
О н у ф р и й. А, Лиля, Лилюша, Лилия долин! Душа моя взыграла. Пойди сюда, Лилюша, присядь.
Л и л я. Хоть бы вы туда пошли! Я думала, вы туда придете.
О н у ф р и й. Весело тебе, Лилюша? Ну, веселись, веселись, отдохни. Какая ты нарядная сегодня, царица бала, да и только. Ленточка-то – ах, ты, моя прелесть!
Л и л я (краснея). Вы опять надо мною смеяться, нехорошо, Онуфрий Николаевич. Свинство!
О н у ф р и й (искренно). Честное слово, нет! Ты, Лиля, красавица и сама этого не знаешь. Что носик у тебя пуговкой, так это кому как нравится, в основных законах на этот счет ничего не сказано. Верно, Лилюша? Дай-ка ручку, я ее поцелую.
Л и л я. Какие глупости! Мне никогда руку не целуют.
О н у ф р и й (целуя). Потому что ослы! У них все Дина, Дина, а я эту… Динку терпеть не могу!
Л и л я. Ах, и не говори! Что мне и делать, ума не приложу. Ведь я битый час со Старым Студентом на хорах сидела, он чуть до слез меня не довел.
О н у ф р и й. Что – все Дульцинея?
Л и л я. Нет, про нее он ничего не говорил. Но он так смотрит, так улыбается, что видеть я этого
не могу, душа разрывается. А она сегодня совсем как сумасшедшая – и что с ней сделалось? Кокетничает, всех одурила, за ней так стадом и ходят… Онуфрий, милый, хоть бы ты его приласкал, он так одинок!
О н у ф р и й (мрачно). Ну его к Богу!.. Да, наконец, не всех же ты люби, Лиля! Это невозможно. Оставь хоть немного и…
Л и л я. Кому?
О н у ф р и й (тихо). Мне. Я тоже одинокий человек.
Л и л я (смеется). Ты-то?
О н у ф р и й (также смеется). Ну, ладно! (Многозначительно.) Лиля!
Л и л я. Ну, что?
О н у ф р и й. Лиля!
Л и л я. Ну что? (Вспыхивает и смеется.) Ах, какие глупости ты говоришь! Свинство!
О н у ф р и й (блаженно хохочет). Да я ничего не говорил! Это ты сама сказала!
Л и л я (встает). Эх, и отчего же я не умею танцевать! Так бы и затанцевала.
Музыка играет лезгинку, и Лиля делает несколько движений, танцуя.
П е т р о в с к и й. Гляди, братцы, Лилька танцует! Ей-Богу! Мы с Верочкой.
Смех, восклицания: ай да Лилька!
О н у ф р и й (вставая). Ну-ка, пусти! Посторонись, народ.
С т у д е н т. Ты куда?
О н у ф р и й. А танцевать! Петровский, зови вице-губернаторшу.
Громкий смех, студенты отбивают ладонями такт. Онуфрий и Лиля танцуют какой-то дикий танец, изображающий лезгинку. Подходят Костик и другие. Голоса: Блохин, Блохин! Со свирепым видом вылетает Б л о х и н и присоединяется к танцу. Никем не замеченный входит Старый Студент и со стороны, с печальной улыбкой смотрит на танец. Кончили, веселый шум.
О н у ф р и й (отдуваясь.) Ух, ты! Ну и поработали, весь коньяк выпарился. Теперь хоть с азов начинай!
Б л о х и н (отдуваясь). А ты не толстей, Онуша, смотри как я.
Вбегает студент.
С т у д е н т. Господа, ну что же вы! Идите в залу смотреть: там Дина с каким-то черкесом танцует. Вот танцуют! Все смотрят.
Все с шумом и смехом уходят.
Л и ля (уходя). Ты зачем звал вице-губернаторшу? Смотри!
Остаются только Кочетов и Костя, вернувшийся к своей кассе, Онуфрий и Старый Студент. Онуфрий смотрит блаженно вслед Лиле.
О н у ф р и й. Вице-губернаторша! Ведь и скажет же девчонка. Вице-губернаторша. (Замечает Старого Студента) Это она надо мной смеется, старик, – слышал? Да ты что и вправду, старик, не весел? Присядь. Старое вспомнил? Ты Лилюше что-то рассказывал.
С т. с т у д е н т (садясь). Да. И старое и новое… Скажи, Онуфрий, ты вот сегодня сильно выпил, а как завтра – будешь здоров и трезв?
О н у ф р и й. Если опять и завтра не выпью, то буду трезв. А что, дело какое есть?
С т. с т у д е н т. А я вот если выпью три рюмки, то завтра буду весь день болен, лежать буду. А скажи, Онуфрий, – если ты раз прочтешь лекцию, то будешь что-нибудь помнить?
О н у ф р и й. Если прочту, то буду помнить. Только мне некогда читать – времени нету. У меня, дядя, три урока: два в Москве остались, да одного идиота здесь на Рождество получил. Да ты о чем спрашиваешь? Вообще интересуешься моей особой или к чему ведешь? – так валяй напрямки.
С т. с т у д е н т. Вообще. Я, Онуфрий, ухожу от вас.
О н у ф р и й. Куда?
С т. с т у д е н т. Ухожу.
О н у ф р и й. Да куда? Не тумань ты мою голову, Христа ради. Куда уходишь?
С т. с т у д е н т. Лишний я здесь. Все на своем месте, а я лишний – да и в жизни, кажется, лишний. Слыхал я, рассказывали мне исторический анекдот про одного часового: поставила его императрица Екатерина весенний цветочек стеречь, фиалку, а снять часового и позабыла. И уж цветочка того нет, и императрицы уж нет, а он все стоит с ружьем и стережет пустое место, и уйти не смеет. Так вот и я.
О н у ф р и й. Лишних людей нет, это тебе кто-нибудь наврал, а ты и поверил. Их и так мало, а ты говоришь – лишние!
С т. с т у д е н т. А сколько таких часовых по белу свету рассеяно – уж нет того, что сторожил, к чему своей судьбой приставлен, а все стоит, ружье все держит… герой!
О н у ф р и й. Не на свою ты полочку попал, оттого и выходит глупо. Лирика, вздохи сердца… эх, дядя, и смотреть-то на тебя не хочется!
С т. с т у д е н т. А какова моя полочка, ты знаешь, Онуфрий? (Смеется.) Не хочешь ли, Онуфрий, в акциз поступить, хорошее место предлагают? Я могу тебя устроить.
О н у ф р и й. А зачем мне в акциз? Ежели выпить, так я и так могу, у меня три урока, я человек со средствами… я и жениться могу, если захочу… Только любовь – вредное чувство. Очень вредное.
К о с т и к. (громко). Ну будет, поработали. Бросайте, Кочетов.
О н у ф р и й. Ты куда, старик? Посиди.
С т. с т у д е н т. Так. В залу пойду. (Уходит.)
К о с т и к. (выпивает). Завтра кончим, тут сам черт ногу сломает. Выпей, Кочетов, за труды праведные.
К о ч е т о в. Не хочу. Пойти посмотреть, что там делается. (Потягивается.) Спину всю разломило.
Музыка играет печальный и нежный вальс.
К о ч е т о в. Ты тут останешься, Онуфрий? На-ка пока деньги, да не перепутай – в этом кармане будут несчитанные. (Рассовывает по карманам деньги.)
К о с т и к. Не шевелись. Ты теперь касса.
О н у ф р и й. А если меня взломают?
К о ч е т о в. Ну пойдем, Костя.
Уходят. Некоторое время на сцене один Онуфрий – блаженствует. Входят Гриневич и порядком выпивший учитель гимназии, Панкратьев; Гриневич дружелюбно обнимает его за талию. За ними, как тень, появляется Старый Студент.
Г р и н е в и ч. Ну рюмочку! Одну рюмочку, Андрей Иванович.
П а н к р а т ь е в. Нет, не могу, Гриневич. Я уже выпил сегодня. Я всегда на ваших студенческих вечерах бываю пьян.
Г р и н е в и ч. Ну, одну! Вы нас, Андрей Иванович, студентов, любите, а помните, сколько вы мне пар ставили? Из-за вас я в седьмом классе чуть на второй год не остался, п-помните?
П а н к р а т ь е в. Ну, одну разве… Нет, не помню, Гриневич. Я, брат, ничего не помню. Разве ставил? Ну, и черт со мной! Я сегодня домой не поеду.
Г р и н е в и ч. А куда же, Андрей Иванович, поедете?
П а н к р а т ь е в. Не знаю. Налейте-ка мне еще одну. Вкусный у вас коньяк.
О н у ф р и й. А меня помните, Андрей Иванович? Давно это, положим, было.
П а н к р а т ь е в (вглядываясь). Нет, не помню. Тоже пары ставил?
О н у ф р и й. Единицы.
П а н к р а т ь е в. Ого! Отчего же вы такой толстый? Я единицы худым ставлю, а толстым двойки! Это моя классическая метода, одобренная педагогическим советом. Не слыхали? Ну и не надо – мне все равно.
Г р и н е в и ч. Рюмочка-то ждет, Андрей Иванович.
П а н к р а т ь е в (пьет). Послушайте… Гриневич: почему из вас не вышел прохвост?
Г р и н е в и ч. Не знаю, Андрей Иванович. Может, еще выйдет.
П а н к р а т ь е в. Вы думаете? (Размышляет, говорит растроганно.) Ну, дай тебе Бог. Дай я тебя поцелую, я тебя люблю!
Танцуя, появляются Дина Штерн и Козлов. Последний сажает Дину на единственное, ближайшее к авансцене кресло и сам идет к столу.
К о з л о в. Коньяк еще есть?
Пьет, чокается с учителем, разговаривает. Дина Штерн в бальном платье, глаза горят, опьянена своей красотой, ухаживанием, танцами; минутами в ней чудится что-то почти безумное. Тяжело дышит, обмахивается веером; замечает Старого Студента.
Распорядительская комната, она же и «артистическая» – высокая, оштукатуренная, глухая комната с одним только окном, завешанным белыми пыльными драпри. Обычно она служит для свалки всякого хлама, и сейчас один угол сплошь заставлен какими-то скамейками и поломанными стульями, сдвинутыми в кучу. Стоячая вешалка; на ней и на стульях студенческие пальто. Свет вверху – несколько тусклых электрических лампочек; только коридор, куда ведут высокие, все время открытые двери, залит ярким белым светом. Из этого коридора появляются танцующие.
Музыкальное отделение вечера кончилось, и приглашенные артисты поразъехались; теперь в зале танцы. С небольшими перерывами играет бальные танцы музыка; слышны возгласы дирижеров. Чувствуется, как там весело. В распорядительскую забегают студенты – выпить рюмку коньяку, покурить и поболтать; некоторые приходят с гимназистками, за которыми ухаживают. Но сейчас в комнате тихо и малолюдно. За большим столом с вином и закусками сидит присосавшийся к коньяку Онуфрий тихо беседует с Гриневичем.
В углу, за маленьким крашеным столом, на котором горит свеча, Костик, Блохин и Кочетов считают кассу.
Все студенты в сюртуках, за исключением Онуфрия, который в тужурке, и Блохина – последний в мундире; на распорядителях красные бантики, которыми они немало гордятся.
Играет музыка.
К о ч е т о в (считает). Двести двадцать, двести двадцать один, двести двадцать два, все рублевки. Дай-ка вон те деньги, Костик!
К о с т и к. А за программы получили?
К о ч е т о в. Программы хорошо шли. Вот деньги! Губернатор десять рублей положил.
О н у ф р и й (кричит). Костя, пойди выпей рюмочку, освежись! Да и вы, мытари!
К о с т и к. Некогда… Дина хорошо шампанским торгует. Удачный вечер! У нас в Стародубове давно такого не было, гляди, как разошлись стародубовцы!
Б л о х и н. Р…рождество!
К о ч е т о в. Дина умеет. С какого-то фрака двадцать пять рублей содрала!.. Тут в этой кучке будет ровно двести пятьдесят рублей, запиши, Костя. Да кто марки покупал? Опять не хватило, каждый раз не хватает!
Б л о х и н (роется во всех карманах, отовсюду тащит бумажки и мелочь). У Гриценко еще сколько, не знаю. Мы по три раза билеты продавали, а то и так пускали. Я одного гимназиста за двугривенный пустил… Постой, вот еще три целковых!
К о ч е т о в. Зайцы были?
Б л о х и н. Двух р-реалистов и одну гимназистку поймал. Говорят, что денег нет, танцевать хочется, я их пропустил.
К о ч е т о в. Сто десять, сто пятнадцать…
Продолжают подсчитывать.
Г р и н е в и ч. Ну-ка, налей еще рюмочку.
О н у ф р и й. Да тебе вредно! Скандалить не будешь?
Г р и н е в и ч. Нет. Я сегодня, Онуша, счастлив.
О н у ф р и й. Ну выпей, счастливым всегда можно… Так вот, брат, поехал я, значит, к Глуховцеву в деревню… Ты его не знаешь, а ничего, хороший был человек, меня очень любил. – За твое здоровье, Гринюша! – Отчего, думаю, не поехать: отдохну в тишине, среди сельского пейзажа, под сенью кипариса…
Г р и н е в и ч. Он в Крыму?
О н у ф р и й. Нет, в Курской губернии, у его жены свое имение. Ты не перебивай, это я про кипарисы для красоты повествования, у меня стиль такой возвышенный. Слушай! Ну и оказалось, что не надо было мне и ездить, только воображение я себе расстроил. Сижу это я утречком на террасе, как плантатор, чаек попиваю, а она, брат, как выскочит, да как начнет…
Г р и н е в и ч. Кто она?
О н у ф р и й. Да жена же! Супруга и мать! И давай она, брат, вопить, кто бублики поел, их тут пять было! А пятый-то я съел – понимаешь?.. Так он у меня в животе колесом стал, на нем же я и до Москвы доехал. Вот они какие… а хороший был человек!
Г р и н е в и ч. Ну не все, есть и там хорошие.
О н у ф р и й. Нету! Как он снял тужурку, так сейчас же и пропал, из глаз скрылся, как видение – дуреют они там отчего-то. Куда ты? Выпей рюмочку… Я на ихнюю жизнь, Гринюша, смотреть боюсь: у меня ум скептический и не выносит свинства!
Г р и н е в и ч. Твое здоровье, Онуша… А у нас народ славный, возьми хоть Стамескина того же… Наши его не любят, а если посмотреть…
О н у ф р и й. И Стамескин золотой человек, хоть и подлец! А Лиля? Да есть ли на свете другая такая душа! Маленькая – а голос влиятельный, как у архиерея: кого похвалит, а кого, брат, и осудит, да! – А Блоха? – Сережа, пойди, выпей рюмочку, замаялся.
Б л о х и н. Некогда, отстань.
О н у ф р и й. Видишь какой: не идет, казну считает! Нет, никуда я не уйду из университета, жил с товарищами, с ними и умру. Человек я одинокий, нет у меня ни отца, ни матери – и не надо мне их, ну их к черту! А позовут меня документы брать, лягу я в канцелярии животом на пол и умру, а бумаг не коснусь. Умру честной смертью, как храбрый солдат. Ишь как Козлик орет – тоже, дирижер! Вон он какой у меня – а какой красивый-то, а?
Г р и н е в и ч. Ну, я пойду.
О н у ф р и й. Ну, пойди, пойди, повеселись. Это что за гимназисточка была с тобою? Ничего, хорошенькая. Потанцуй с ней, потанцуй, но только помни, Гринюша: любовь вредное чувство. Ну иди, иди!
Гриневич уходит, Онуфрий мечтательно пьет.
К о ч е т о в. Шестьсот пятьдесят. Да в той кучке… да еще за шампанское…
О н у ф р и й. Эй, Блоха, да иди, выпей! Я умираю в корчах одиночества.
Б л о х и н (подходит, деловито пьет). Не мешай, сейчас сосчитаем.
О н у ф р и й. Какой скупой рыцарь. Я шучу; считай, считай, Сережа, ты у меня умница, математик, Пифагор.
Влетает в мазурке с гимназисткой Козлов – возбужден, весел, на груди кроме бантика цветы. Делает два-три па и наскоро наливает рюмку коньяку.
К о з л о в. Блаженствуешь, Онуша?
О н у ф р и й. Блаженствую, Козлик.
Г и м н а з и с т к а. Отчего вы не танцуете, Онуфрий Николаевич?
О и у ф р и й. Не умею. И вообще философы не танцуют, им дай Бог и так с мыслями собраться.
Г и м н а з и с т к а. Ну, пойдемте туда, там весело! Александр Модестович, ведите его! Ну, кадриль.
К о з л о в. Не пойдет.
О н у ф р и й. Нет! По природе я натура созерцательная, а кадриль требует памяти и напряжения мышц. Мне отсюда, как астроному, все видно, я даже могу предсказывать. Хотите?
Г и м н а з и с т к а. Ну, предскажите, предскажите. Это интересно!
О н у ф р и й. Хорошо. В воскресенье вы назначите Козлову свидание на Болховской улице. Верно?
Г и м н а з и с т к а. Ну, ну! Идемте, Александр Модестович.
Танцуя, удаляются, в дверях чуть не столкнувшись со Старым Студентом. Он как будто помолодел, не то кажется таким в атмосфере бала. Очень печален. Останавливается у стола, где Онуфрий, молчит.
О н у ф р и й. А, это ты, дядя! Что ты так мрачен? Приободрись!
С т. с т у д е н т. Отчего не идешь в залу? Там танцуют.
О н у ф р и й. Я за делом. А ты отчего не идешь?
С т. с т у д е н т. На меня все смотрят, неприятно. Я и то почти все время на хорах сижу.
О н у ф р и й. Еще бы не смотреть, – этакий рыцарь печального образа! Ты не печалься, это портит цвет лица и насыщает воздух микробами. Воспрянь! Собери все силы твоего ума и пойми, что танцы – тоже факт!
С т. с т у д е н т. От этого я и печален, Онуфрий. Да, факт!
Его оттесняют от Онуфрия с шумом и смехом вошедшие студенты.
П е т р о в с к и й (громко, с притворным испугом). Онуфрий! Иди, тебя зовут!
О н у ф р и й (вставая). Кто?!
П е т р о в с к и й. Вице-губернаторша!.. Выпить с тобою хочет, по всей зале ищет.
О н у ф р и й (садясь). Пошел ты к черту! Вице-губернаторша! И как можно счастливому человеку говорить такие вещи. А разве еще не уехали?
С т у д е н т. Губернатор давно уехал, его Козлик с Петровским провожали. Говорит, что очень доволен вечером.
С т у д.– т е х н и к. Благодарил! Дай-ка папироску.
П е т р о в с к и й. Братцы, нельзя так много народу пускать, ей-Богу! Танцевать невозможно, толкутся как мухи на солнце! Ей-Богу!
С т у д е н т. А тебе-то что? Ты не танцуешь, ты при властях состоишь.
П е т р о в с к и й. А здорово он за Диной ухаживал, ей-Богу!
К о с т и к (подходя и расправляя плечи). Кто? Эх, опять, черт, со счету сбились. Блоха путает, все новые карманы открывает. Кто ухаживает? Дай-ка рюмочку, Онуша.
П е т р о в с к и й. Губернатор. Цветы ей поднес, ей-Богу! Тенор сияет, как медный таз на солнце.
О н у ф р и й. Выпей, выпей, Костя, заработал. Ну как: хорошо идет счет? Хорошо… Я так и думал, что хорошо. Блоха ли уж не поддержит, Блоха не выдаст, я ее знаю!
К о с т и к (пьет). Путает твоя Блоха.
О н у ф р и й. А ты ее не обижай, Костя, грех тебе будет. Это, брат, за паука сорок грехов прощается, а за Блоху…
К о с т и к (Старому Студенту). Эй, дядя, что не весел, головку повесил? Знаешь, сколько у нас чистого будет? Тысячу сто или тысячу двести – вот оно как!
С т. с т у д е н т. Да, много.
К о с т и к. Много! Не то что много, а целый капитал!
О н у ф р и й. Ты его, Костя, не тревожь, он нездоров. Он фактами болен.
К о с т и к. (отходя). Мели, Емеля, твоя неделя. Не слушай его, старик.
С т. с т у д е н т (улыбаясь). Это что же за болезнь такая? Опасная?..
О н у ф р и й. Опасная. Вроде проказы. Человек покрывается фактами, зубы у него вылезают, и во сне он видит ихтиозавра.
С т. с т у д е н т. Так. А старость – факт или нет? Подумай, Онуфрий. (Хочет уходить.)
О н у ф р и й. Эх, и жаден же ты до жизни, старик!
С т. с т у д е н т. А ты, Онуфрий? (Уходит в залу.)
О н у ф р и й. Ушел… Опять я сир, опять один, проклятый мир. Эй, спорящие, приблизьтесь. В чем дело?
Г р и ц е н к о. Не знаю. Сегал ругается.
С е г а л. Как же ты не знаешь? Нет, ты хорошо знаешь! Если ты, Гриценко, не умеешь танцевать, так лучше не берись. Ты опять в третьей фигуре напутал.
Г р и ц е н к о. Да она такая трудная.
С е г а л. Трудная, так не надо танцевать! Ты куда ушел? Тебя дама по всей зале разыскивает, а ты уже с другой дамой, совсем с чужой! Так нехорошо поступать! Тебе поводыря надо!
О н у ф р и й. Даже безнравственно! Гриценко, ты ли это?
Г р и ц е н к о. Да она такая трудная…
Смех. Входит Лиля и две курсистки-землячки; Лиля в дешевенькой блузке, очень веселая.
Л и л я. Ах, какой вечер! Вот вы где собрались. Ну, сколько сбору? – У нас такого вечера еще не бывало.
Б л о х и н (издали). Т-тысячу двести.
Л и л я. Да не может быть! Тысячу двести – ой-ой-ой! Вот так сбор – вы слыхали?
О н у ф р и й. А, Лиля, Лилюша, Лилия долин! Душа моя взыграла. Пойди сюда, Лилюша, присядь.
Л и л я. Хоть бы вы туда пошли! Я думала, вы туда придете.
О н у ф р и й. Весело тебе, Лилюша? Ну, веселись, веселись, отдохни. Какая ты нарядная сегодня, царица бала, да и только. Ленточка-то – ах, ты, моя прелесть!
Л и л я (краснея). Вы опять надо мною смеяться, нехорошо, Онуфрий Николаевич. Свинство!
О н у ф р и й (искренно). Честное слово, нет! Ты, Лиля, красавица и сама этого не знаешь. Что носик у тебя пуговкой, так это кому как нравится, в основных законах на этот счет ничего не сказано. Верно, Лилюша? Дай-ка ручку, я ее поцелую.
Л и л я. Какие глупости! Мне никогда руку не целуют.
О н у ф р и й (целуя). Потому что ослы! У них все Дина, Дина, а я эту… Динку терпеть не могу!
Л и л я. Ах, и не говори! Что мне и делать, ума не приложу. Ведь я битый час со Старым Студентом на хорах сидела, он чуть до слез меня не довел.
О н у ф р и й. Что – все Дульцинея?
Л и л я. Нет, про нее он ничего не говорил. Но он так смотрит, так улыбается, что видеть я этого
не могу, душа разрывается. А она сегодня совсем как сумасшедшая – и что с ней сделалось? Кокетничает, всех одурила, за ней так стадом и ходят… Онуфрий, милый, хоть бы ты его приласкал, он так одинок!
О н у ф р и й (мрачно). Ну его к Богу!.. Да, наконец, не всех же ты люби, Лиля! Это невозможно. Оставь хоть немного и…
Л и л я. Кому?
О н у ф р и й (тихо). Мне. Я тоже одинокий человек.
Л и л я (смеется). Ты-то?
О н у ф р и й (также смеется). Ну, ладно! (Многозначительно.) Лиля!
Л и л я. Ну, что?
О н у ф р и й. Лиля!
Л и л я. Ну что? (Вспыхивает и смеется.) Ах, какие глупости ты говоришь! Свинство!
О н у ф р и й (блаженно хохочет). Да я ничего не говорил! Это ты сама сказала!
Л и л я (встает). Эх, и отчего же я не умею танцевать! Так бы и затанцевала.
Музыка играет лезгинку, и Лиля делает несколько движений, танцуя.
П е т р о в с к и й. Гляди, братцы, Лилька танцует! Ей-Богу! Мы с Верочкой.
Смех, восклицания: ай да Лилька!
О н у ф р и й (вставая). Ну-ка, пусти! Посторонись, народ.
С т у д е н т. Ты куда?
О н у ф р и й. А танцевать! Петровский, зови вице-губернаторшу.
Громкий смех, студенты отбивают ладонями такт. Онуфрий и Лиля танцуют какой-то дикий танец, изображающий лезгинку. Подходят Костик и другие. Голоса: Блохин, Блохин! Со свирепым видом вылетает Б л о х и н и присоединяется к танцу. Никем не замеченный входит Старый Студент и со стороны, с печальной улыбкой смотрит на танец. Кончили, веселый шум.
О н у ф р и й (отдуваясь.) Ух, ты! Ну и поработали, весь коньяк выпарился. Теперь хоть с азов начинай!
Б л о х и н (отдуваясь). А ты не толстей, Онуша, смотри как я.
Вбегает студент.
С т у д е н т. Господа, ну что же вы! Идите в залу смотреть: там Дина с каким-то черкесом танцует. Вот танцуют! Все смотрят.
Все с шумом и смехом уходят.
Л и ля (уходя). Ты зачем звал вице-губернаторшу? Смотри!
Остаются только Кочетов и Костя, вернувшийся к своей кассе, Онуфрий и Старый Студент. Онуфрий смотрит блаженно вслед Лиле.
О н у ф р и й. Вице-губернаторша! Ведь и скажет же девчонка. Вице-губернаторша. (Замечает Старого Студента) Это она надо мной смеется, старик, – слышал? Да ты что и вправду, старик, не весел? Присядь. Старое вспомнил? Ты Лилюше что-то рассказывал.
С т. с т у д е н т (садясь). Да. И старое и новое… Скажи, Онуфрий, ты вот сегодня сильно выпил, а как завтра – будешь здоров и трезв?
О н у ф р и й. Если опять и завтра не выпью, то буду трезв. А что, дело какое есть?
С т. с т у д е н т. А я вот если выпью три рюмки, то завтра буду весь день болен, лежать буду. А скажи, Онуфрий, – если ты раз прочтешь лекцию, то будешь что-нибудь помнить?
О н у ф р и й. Если прочту, то буду помнить. Только мне некогда читать – времени нету. У меня, дядя, три урока: два в Москве остались, да одного идиота здесь на Рождество получил. Да ты о чем спрашиваешь? Вообще интересуешься моей особой или к чему ведешь? – так валяй напрямки.
С т. с т у д е н т. Вообще. Я, Онуфрий, ухожу от вас.
О н у ф р и й. Куда?
С т. с т у д е н т. Ухожу.
О н у ф р и й. Да куда? Не тумань ты мою голову, Христа ради. Куда уходишь?
С т. с т у д е н т. Лишний я здесь. Все на своем месте, а я лишний – да и в жизни, кажется, лишний. Слыхал я, рассказывали мне исторический анекдот про одного часового: поставила его императрица Екатерина весенний цветочек стеречь, фиалку, а снять часового и позабыла. И уж цветочка того нет, и императрицы уж нет, а он все стоит с ружьем и стережет пустое место, и уйти не смеет. Так вот и я.
О н у ф р и й. Лишних людей нет, это тебе кто-нибудь наврал, а ты и поверил. Их и так мало, а ты говоришь – лишние!
С т. с т у д е н т. А сколько таких часовых по белу свету рассеяно – уж нет того, что сторожил, к чему своей судьбой приставлен, а все стоит, ружье все держит… герой!
О н у ф р и й. Не на свою ты полочку попал, оттого и выходит глупо. Лирика, вздохи сердца… эх, дядя, и смотреть-то на тебя не хочется!
С т. с т у д е н т. А какова моя полочка, ты знаешь, Онуфрий? (Смеется.) Не хочешь ли, Онуфрий, в акциз поступить, хорошее место предлагают? Я могу тебя устроить.
О н у ф р и й. А зачем мне в акциз? Ежели выпить, так я и так могу, у меня три урока, я человек со средствами… я и жениться могу, если захочу… Только любовь – вредное чувство. Очень вредное.
К о с т и к. (громко). Ну будет, поработали. Бросайте, Кочетов.
О н у ф р и й. Ты куда, старик? Посиди.
С т. с т у д е н т. Так. В залу пойду. (Уходит.)
К о с т и к. (выпивает). Завтра кончим, тут сам черт ногу сломает. Выпей, Кочетов, за труды праведные.
К о ч е т о в. Не хочу. Пойти посмотреть, что там делается. (Потягивается.) Спину всю разломило.
Музыка играет печальный и нежный вальс.
К о ч е т о в. Ты тут останешься, Онуфрий? На-ка пока деньги, да не перепутай – в этом кармане будут несчитанные. (Рассовывает по карманам деньги.)
К о с т и к. Не шевелись. Ты теперь касса.
О н у ф р и й. А если меня взломают?
К о ч е т о в. Ну пойдем, Костя.
Уходят. Некоторое время на сцене один Онуфрий – блаженствует. Входят Гриневич и порядком выпивший учитель гимназии, Панкратьев; Гриневич дружелюбно обнимает его за талию. За ними, как тень, появляется Старый Студент.
Г р и н е в и ч. Ну рюмочку! Одну рюмочку, Андрей Иванович.
П а н к р а т ь е в. Нет, не могу, Гриневич. Я уже выпил сегодня. Я всегда на ваших студенческих вечерах бываю пьян.
Г р и н е в и ч. Ну, одну! Вы нас, Андрей Иванович, студентов, любите, а помните, сколько вы мне пар ставили? Из-за вас я в седьмом классе чуть на второй год не остался, п-помните?
П а н к р а т ь е в. Ну, одну разве… Нет, не помню, Гриневич. Я, брат, ничего не помню. Разве ставил? Ну, и черт со мной! Я сегодня домой не поеду.
Г р и н е в и ч. А куда же, Андрей Иванович, поедете?
П а н к р а т ь е в. Не знаю. Налейте-ка мне еще одну. Вкусный у вас коньяк.
О н у ф р и й. А меня помните, Андрей Иванович? Давно это, положим, было.
П а н к р а т ь е в (вглядываясь). Нет, не помню. Тоже пары ставил?
О н у ф р и й. Единицы.
П а н к р а т ь е в. Ого! Отчего же вы такой толстый? Я единицы худым ставлю, а толстым двойки! Это моя классическая метода, одобренная педагогическим советом. Не слыхали? Ну и не надо – мне все равно.
Г р и н е в и ч. Рюмочка-то ждет, Андрей Иванович.
П а н к р а т ь е в (пьет). Послушайте… Гриневич: почему из вас не вышел прохвост?
Г р и н е в и ч. Не знаю, Андрей Иванович. Может, еще выйдет.
П а н к р а т ь е в. Вы думаете? (Размышляет, говорит растроганно.) Ну, дай тебе Бог. Дай я тебя поцелую, я тебя люблю!
Танцуя, появляются Дина Штерн и Козлов. Последний сажает Дину на единственное, ближайшее к авансцене кресло и сам идет к столу.
К о з л о в. Коньяк еще есть?
Пьет, чокается с учителем, разговаривает. Дина Штерн в бальном платье, глаза горят, опьянена своей красотой, ухаживанием, танцами; минутами в ней чудится что-то почти безумное. Тяжело дышит, обмахивается веером; замечает Старого Студента.