Страница:
Сухой неполный реестр храмоздательских усилий московского купечества уже производит грандиозное впечатление! Между тем прозвучали в основном имена, гремевшие по русской столице при последних Рюриковичах и первых Романовых. Твердиковых еще при Иване Грозном звали на земские соборы[17]. Твердиковы и Сверчковы поколениями пребывали в высшем эшелоне русского купечества[18]. Да и прочие пользовались репутацией солидных людей. Им по росту был поистине царский труд среди всех прочих трудов церковной благотворительности – возведение храмов. Но это лишь часть, пусть и самая заметная, от суммы разнообразных пожертвований на благо христианской общины. Малыми и большими дарами жизнь храмов поддерживали «торговые люди» самого разного ранга – от купцов-гигантов, коих сегодня именовали бы миллионерами или даже олигархами, до малозаметных лавочников. Ведь для каждого из русских торговцев той эпохи благие дела в пользу Церкви были делом обычным, естественным. Потребность в них впитывалась с молоком матери, становилась частью личности на протяжении детских лет, отрочества, юности… Придя к зрелым годам, московский делец допетровского времени и не мыслил для себя иного.
Благотворительность столичных «предпринимателей» допетровской эпохи с трудом прослеживается по документам. Информация о ней рассеяна по разным архивным материалам, отрывочна, неполна даже в первом приближении. Легче всего обнаружить ее во вкладных книгах больших обителей, ибо крупные пожертвования «торговых людей» находятся там на почетном месте, да еще в синодиках, поскольку большие траты на «помин души» – собственной, родителя, брата, сестры, супруга или супруги – были естественной нормой для устоявшегося христианского социума.
В качестве примера можно привести купеческий род Калмыковых. Не самый богатый и не просиявший особым благочестием, он хорошо известен историкам благодаря превосходно сохранившемуся семейному архиву. В 1694 году умер богатый московский предприниматель Клим Прокофьевич Калмыков из нижегородской купеческой фамилии. Его вдова Ульяна Клементьевна устроила поминальный обед для родственников и знакомых, «кормку» для нищих и раздала деньги по церквям «на помин души». В общей сложности ею было истрачено 2000 рублей[19]. К.П. Калмыков являлся владельцем нескольких лавок, кирпичного и уксусного заводов, дворов и дома в Огородной слободе. Из Нижнего Новгорода он переселился на московское жительство в 1680-х годах. По сравнению с иными состоятельными соседями по приходу Клим Прокофьевич не выделялся щедростью пожертвований. Но все же известны его вклады в храм Харитония Исповедника, к числу прихожан которого принадлежали купец и его жена. В синодике этой церкви значится род Калмыковых, записаны его вклады «по родителях». За все время пребывания среди харитоньевских прихожан Климом Прокофьевичем были «писаны образы в своде трапезном, дано с Иваном Павловым… десять рублев, да в оконешное строение десять рублев, да котел железной, взято за него пять рублев с полтиною, да золотой в сосуды черневые… в сосуды золотые полтину»[20].
Обитель преподобного Сергия Радонежского блистала среди москвичей славой древнего благочестия. Пожертвования в ее пользу иной раз бывали огромными. Служилые аристократы порой отдавали монастырю обширные родовые вотчины. Во вкладной книге обители выделены группы «торговых и всяких людей» – вкладчиков от разных городов. Самая большая группа состоит из столичных жителей. Московские купцы не могли соревноваться с богатыми землевладельцами в размере вкладов, но рядовых дворян они легко «обходили». В царствование Бориса Федоровича Годунова Т.Г. Касаткин, «торговый человек» Суконной сотни (принадлежность к которой свидетельствовала о крупном состоянии дельца), отдал обители «…у Соли Галицкие на посаде дровяное кладбище». Полтора десятилетия спустя, уже при царе Михаиле Федоровиче Романове, московский «торговой человек» Г.М. Перепелкин пожертвовал «…денег 10 рублей да солоду 10 чети за 8 рублев». Даже в тяжелейшие годы Великой смуты столичные купцы не забывали Троице-Сергиев монастырь. Едва оправившись от тяжелой осады со стороны польско-литовских интервентов и воровских казаков, обитель получила от «торгового человека» Степана Каплина 40 рублей, и «…за тот вклад ево постригли»[21].
Особняком стоит группа благотворителей из среды «гостей» и купцов Гостиной сотни. Эти воротилы могли преподнести монастырю драгоценные дары. В 1530–1540-х годах много жертвовал гость Никита Романов. Он, среди прочего, дал вкладом по матери своей инокине Марфе шубу, летник и «ожерелье бобровое», а затем – сердоликовую «лжицу» (ложечку), серебряные позолоченные «плащи» к Богородичной иконе и другую ценную утварь. Жертвовали лошадей, соль, столь необходимую для монастырского хозяйства, священнические одежды из дорогих тканей и просто деньги – как сделал, например, в 1628 году «Гостиной сотни торговый человек» Никита Родионович Пушников, давший сто рублей. Весной 1671 года Анна Буйкова, вдова гостя Ивана Парамоновича, как видно, безутешно тоскуя по ушедшему супругу, сделала вклад, необыкновенно щедрый даже для купеческой среды. Вот что в него вошло: «…стихарь дьяконский камчатой – камка желтая куфтерь, оплечье алтабас золотой, опушка камка цветная; пелена обьярь золотная по зеленой земле, опушена отласом цветным; пелена отлас золотой по таусиной земле, опушена отласом красным; пелена отласец серебряной цветной, опушена отласом желтым, на серединах кресты шиты серебром; две пелены тафтяные на жаркой цвет; две патрахели камчатые цветные, у них пугвицы серебряные; уларь камчатой; сосуды церковные: потир, копие, звезда, 3 блюдечка серебряные весом 2 фунта 10 золотников. И тот стихарь и пелены, и патрахели, и уларь, и сосуды церковные по приказу… вдовы Анны отдано в Троицкой Хотьковской монастырь в церковь Покрова Пресвятыя Богородицы»[22].
Точно такими же записями пестрят вкладные книги иных монастырей – как московских, так и расположенных неподалеку от столицы России. Русский предпринимательский класс присутствует среди вкладчиков постоянно, год за годом.
Постоянная работа купцов, совершающих пожертвования, – а это была именно регулярная работа и никак не единичные «порывы души» – открывается порой «экзотическими» источниками.
Например… надписями на страницах книг.
Православное богослужение немыслимо без литургических текстов. Ни один православный священник не станет служить в храме и совершать требы, если в его распоряжении нет целого комплекта богослужебных книг. Некоторые из них были в XVI–XVII веках дешевы, иные – дороги, но любые стоили денег. Особенно это касается огромных напрестольных Евангелий, поскольку их любили (да и ныне любят) облекать в роскошные переплеты. Приобрести богослужебную книгу при наличии денег не составляло труда: их постоянно продавали в лавке Московского Печатного двора и торговых рядах. Любопытно, что на Печатном дворе велась запись покупателей. Среди имен «торговых людей» разного достатка время от времени встречаются богатые, хорошо известные купцы, бравшие по нескольку экземпляров одного издания. Чтение литургических книг ради просвещения или удовольствия – нонсенс. Они предназначены исключительно для богослужебных нужд. Следовательно, торговцы покупали их, заранее предполагая пустить на пожертвования. И – точно, в частных собраниях и музеях немало книг с вкладными надписями, которые сделали купцы допетровской эпохи.
Вообще, в старину на страницах книг писали часто. Иногда чистые листы использовали как бумагу для писем, для документов. Иногда на них расписывали перо. Но чаще всего по нижнему полю, от страницы к странице, шла длинная запись, разделенная на порции по нескольку слов или даже букв. Она могла тянуться на протяжении десяти, двадцати и даже сорока страниц, сообщая о том, кому принадлежит книга, кому и при каких обстоятельствах ее дарят, кто и в какой храм дает ее вкладом. Подобных записей известны многие тысячи за один лишь XVII век. Разумеется, среди них встречаются автографы «торговых людей», в том числе и московских.
Среди авторов попадаются люди с колоссальным состоянием и всероссийской известностью. В первой половине XVII века жил фантастически богатый купец Надея Андреевич Светешников, выходец из Ярославля. Он помогал земским ополченцам Минина и Пожарского в годину Смуты, был уважаемой фигурой при Михаиле Федоровиче, даже приглашался для участия в торжественных дворцовых церемониях – правительство выказывало уважительное отношение к людям с подобными заслугами. Светешников получил почетное и выгодное звание гостя, перебрался в Москву. Он имел торги и промыслы в разных регионах: от Архангельска до Каспия, от Новгорода Великого до Якутска. Богател пушниной, добычей соли, ростовщичеством, откупами. Его приобретением стал поволжский городок Надеино Усолье. Тамошняя крепость строилась на деньги Светешникова. Но при громадном обороте купец постепенно запутывался в долгах и под конец был забит до смерти на правеже, не сумев рассчитаться с казной. Это случилось в 1646 году. Сын его Семен пытался руководить необозримой финансовой империей отца, но лишь ненадолго пережил его, и династия пресеклась. Антонида, сестра покойного Надеи, за 6500 рублей продала государственной казне главное семейное богатство, Надеино Усолье. По тем временам подобная сумма считалась невероятно большой.
Надея Светешников обладал, быть может, самым крупным капиталом в России. Во всяком случае, одним из самых крупных. Его предпринимательский талант очевиден. Фактически ему удалось за несколько десятилетий выстроить государство в государстве… Вместе с тем он проявлял большое благочестие и заботу о своей душе. Светешников десятками покупал те самые богослужебные книги в лавке Московского Печатного двора, снабжал ими храмы, делал крупные вклады на заупокойные службы «по родителем» и на собственное поминовение после смерти. Судьба некоторых книг, приобретенных им у столичных печатников, прослеживается как раз по вкладным записям. Так, на первых листах Октоиха московской печати 1618 года, хранящегося ныне в фундаментальной научной библиотеке МГУ, читаются слова: «Лета 7128 (1619/1620)… [сию] книгу Охтай… [дал?] в дом Пресвятые Богородицы честнаго и славнаго ея Успения и великого чюдотворца… и преподобнаго отца нашего Александра Ошевенского чюдотворца Ошевенского монастыря государев гость Надея Андреев сын Светешников по своих родителях. [И когда] по душу ево сошлет и ево также поминати и в синодик и литею написати». Вкладных надписей с именем Надеи Андреевича до наших дней дошло несколько[23].
Такими же благодеяниями отличались и другие купеческие рода высокого полета Грудцыны, Ревякины, Панкратьевы[24]. Для представителей этих семейств рубль или полтора, отданные за дорогую книгу в лавке Печатного двора, – сущая мелочь. Они ворочали солидными суммами и поколение за поколением удерживались в верхнем ярусе русской предпринимательской элиты – как те же Твердиковы или Сверчковы. Порой вкладная запись свидетельствует не только о пожертвовании книги, но и других дорогих дарах, сделанных в пользу храма. Так, на листах Минеи, изданной в 1637 году, обнаруживается своего рода реестрик вклада, состоящего из нескольких предметов: «Лета 7155 году… в 6 день (1646/1647) положили в дом к церкви Богородицы нашея, честнаго и славнаго пророка и Предтечи крестителя Господня Ивана Соликамском во уезде на верх Усолки на Сибирскую дорогу книгу Минею общую печатную да ризы полотняные оплечье выборчатое, да патрахиль выборчатую Гостиной сотни торговые люди Исаак да Никифор Федоровы дети Ревякины в вечной поминок по своих родителех. Да оные же Исаак и Никифор приложили в дом же Пречистыя Богородицы к Покрову ж подризник полотняной оплечье выборчатое, да поручи выборчатые ж»[25].
Помимо великих воротил записи о вкладах делали и малозаметные купцы. Порой одна лишь подобная надпись и сохраняла имя небогатого, но щедрого благотворителя для русской истории. А для него самого это было важным событием, которое хотелось увековечить торжественными словами. В качестве примера можно привести огромную вкладную надпись, сделанную на листах напрестольного Евангелия 1637 года издания: «Лета 7145 месяца сентября во 12 день (1636) на память святого священномученика Автонома при державе государя царя и великого князя Михаила Феодоровича всея Руси и при святейшим патриархе Иоасафе Московском и всея Руси дал в церковь Живоначальныя Троицы в Больших Лужниках сию книгу Евангелие тетр напрестольное Борис Евдокимов сын торговой человек Седельного ряду Больших Лужников… по своих родителех. И у той церкви Живоначальныя Троицы отца и Сына и Святаго духа которые будут священницы станут жити и служити, и тем священником по сей книге у престола Божия служа чести и в Троицы Бога славити и за благовернаго государя царя и великаго князя Михаила Феодоровича всея Русии и за благоверную царицу и великую княгиню Евдокею и за их благородныя чадо за благовернаго царевича князя Алексея Михайловича и за благовернаго царевича и великаго князя Иоанна Михайловича и за великаго господина святейшаго патриарха Иоасафа Московскаго и всея Руси и за благоверныя князи и боляре и за христолюбивое воиньство и за вся православныя християне Бога молить. Тако же Бога молить и за нас грешных и родители наши поминать»[26].
Впрочем, иной раз и крупный делец не жалел замысловатых оборотов для пышной, многословной записи. Все-таки в момент пожертвования всякий человек светлеет душой – хотя бы немного! – и зачем в таких случаях торопиться, комкать доброе дело? К тому же… длинную надпись труднее смыть, срезать или другим способом уничтожить злоумышленнику, собравшемуся присвоить церковную книгу. Так, на церковном Уставе 1641 года издания вкладная запись начинается с необыкновенным велеречием: «…7149-го мая в 7 день (1641) на память воспоминание знамения иже на небеси явльщагося чеснаго и животворящаго креста Господня во святем граде Иеросалиме в 3 часе дне при благочестивом царе Констаньтине, сыне великого Констаньтина, и святаго мученика Акакия и преподобнаго отца нашего Аньтония Печерьскаго иже в Киеве сию книгу глаголемую Устав положил в дом Пресвятые Богородица честнаго и славнаго ея Успения и великаго святителя и чюдотворьца Ныколы и святыя славныя великомученицы Парасковеи и нареченьныя Пятьницы, что в Китае городе в Веденьской улице Гостиные сотьни торьговой человек Никита Иванов сын Спиридонова за свое здравие и в поминок по своих родителех…»[27].
По сравнению с допетровскими временами XVIII и первая половина XIX столетия дают более обширный и чуть более систематизированный материал по благотворительности московских купцов. Для Русской православной церкви это были недобрые времена, и она миновала темный период со значительными потерями. Наша аристократия и наше дворянство в культурном отношении далеко ушли от своих предков, живших при Иване Грозном или, скажем, Алексее Михайловиче. В умах представителей правящего класса христианство, к сожалению, начало сдавать позиции. Его теснила идеология западноевропейского просвещения, масонские затеи, разного рода оккультные увлечения. Но купеческий мир пока еще стоял прочно. Жители его не собирались расставаться с традициями старомосковской старины; вера их не ослабевала. А из числа отступлений от Церкви разве что какие-нибудь старообрядческие толки могли всерьез прельстить «торгового человека». В новую эпоху московские приходские храмы, да и некоторые монастыри спасались от полного разорения купеческой копеечкой. А не будь ее – так и запустели бы вконец.
«Для пользы души моей роздать по церквам…»
Благотворительность столичных «предпринимателей» допетровской эпохи с трудом прослеживается по документам. Информация о ней рассеяна по разным архивным материалам, отрывочна, неполна даже в первом приближении. Легче всего обнаружить ее во вкладных книгах больших обителей, ибо крупные пожертвования «торговых людей» находятся там на почетном месте, да еще в синодиках, поскольку большие траты на «помин души» – собственной, родителя, брата, сестры, супруга или супруги – были естественной нормой для устоявшегося христианского социума.
В качестве примера можно привести купеческий род Калмыковых. Не самый богатый и не просиявший особым благочестием, он хорошо известен историкам благодаря превосходно сохранившемуся семейному архиву. В 1694 году умер богатый московский предприниматель Клим Прокофьевич Калмыков из нижегородской купеческой фамилии. Его вдова Ульяна Клементьевна устроила поминальный обед для родственников и знакомых, «кормку» для нищих и раздала деньги по церквям «на помин души». В общей сложности ею было истрачено 2000 рублей[19]. К.П. Калмыков являлся владельцем нескольких лавок, кирпичного и уксусного заводов, дворов и дома в Огородной слободе. Из Нижнего Новгорода он переселился на московское жительство в 1680-х годах. По сравнению с иными состоятельными соседями по приходу Клим Прокофьевич не выделялся щедростью пожертвований. Но все же известны его вклады в храм Харитония Исповедника, к числу прихожан которого принадлежали купец и его жена. В синодике этой церкви значится род Калмыковых, записаны его вклады «по родителях». За все время пребывания среди харитоньевских прихожан Климом Прокофьевичем были «писаны образы в своде трапезном, дано с Иваном Павловым… десять рублев, да в оконешное строение десять рублев, да котел железной, взято за него пять рублев с полтиною, да золотой в сосуды черневые… в сосуды золотые полтину»[20].
Обитель преподобного Сергия Радонежского блистала среди москвичей славой древнего благочестия. Пожертвования в ее пользу иной раз бывали огромными. Служилые аристократы порой отдавали монастырю обширные родовые вотчины. Во вкладной книге обители выделены группы «торговых и всяких людей» – вкладчиков от разных городов. Самая большая группа состоит из столичных жителей. Московские купцы не могли соревноваться с богатыми землевладельцами в размере вкладов, но рядовых дворян они легко «обходили». В царствование Бориса Федоровича Годунова Т.Г. Касаткин, «торговый человек» Суконной сотни (принадлежность к которой свидетельствовала о крупном состоянии дельца), отдал обители «…у Соли Галицкие на посаде дровяное кладбище». Полтора десятилетия спустя, уже при царе Михаиле Федоровиче Романове, московский «торговой человек» Г.М. Перепелкин пожертвовал «…денег 10 рублей да солоду 10 чети за 8 рублев». Даже в тяжелейшие годы Великой смуты столичные купцы не забывали Троице-Сергиев монастырь. Едва оправившись от тяжелой осады со стороны польско-литовских интервентов и воровских казаков, обитель получила от «торгового человека» Степана Каплина 40 рублей, и «…за тот вклад ево постригли»[21].
Особняком стоит группа благотворителей из среды «гостей» и купцов Гостиной сотни. Эти воротилы могли преподнести монастырю драгоценные дары. В 1530–1540-х годах много жертвовал гость Никита Романов. Он, среди прочего, дал вкладом по матери своей инокине Марфе шубу, летник и «ожерелье бобровое», а затем – сердоликовую «лжицу» (ложечку), серебряные позолоченные «плащи» к Богородичной иконе и другую ценную утварь. Жертвовали лошадей, соль, столь необходимую для монастырского хозяйства, священнические одежды из дорогих тканей и просто деньги – как сделал, например, в 1628 году «Гостиной сотни торговый человек» Никита Родионович Пушников, давший сто рублей. Весной 1671 года Анна Буйкова, вдова гостя Ивана Парамоновича, как видно, безутешно тоскуя по ушедшему супругу, сделала вклад, необыкновенно щедрый даже для купеческой среды. Вот что в него вошло: «…стихарь дьяконский камчатой – камка желтая куфтерь, оплечье алтабас золотой, опушка камка цветная; пелена обьярь золотная по зеленой земле, опушена отласом цветным; пелена отлас золотой по таусиной земле, опушена отласом красным; пелена отласец серебряной цветной, опушена отласом желтым, на серединах кресты шиты серебром; две пелены тафтяные на жаркой цвет; две патрахели камчатые цветные, у них пугвицы серебряные; уларь камчатой; сосуды церковные: потир, копие, звезда, 3 блюдечка серебряные весом 2 фунта 10 золотников. И тот стихарь и пелены, и патрахели, и уларь, и сосуды церковные по приказу… вдовы Анны отдано в Троицкой Хотьковской монастырь в церковь Покрова Пресвятыя Богородицы»[22].
Точно такими же записями пестрят вкладные книги иных монастырей – как московских, так и расположенных неподалеку от столицы России. Русский предпринимательский класс присутствует среди вкладчиков постоянно, год за годом.
Постоянная работа купцов, совершающих пожертвования, – а это была именно регулярная работа и никак не единичные «порывы души» – открывается порой «экзотическими» источниками.
Например… надписями на страницах книг.
Православное богослужение немыслимо без литургических текстов. Ни один православный священник не станет служить в храме и совершать требы, если в его распоряжении нет целого комплекта богослужебных книг. Некоторые из них были в XVI–XVII веках дешевы, иные – дороги, но любые стоили денег. Особенно это касается огромных напрестольных Евангелий, поскольку их любили (да и ныне любят) облекать в роскошные переплеты. Приобрести богослужебную книгу при наличии денег не составляло труда: их постоянно продавали в лавке Московского Печатного двора и торговых рядах. Любопытно, что на Печатном дворе велась запись покупателей. Среди имен «торговых людей» разного достатка время от времени встречаются богатые, хорошо известные купцы, бравшие по нескольку экземпляров одного издания. Чтение литургических книг ради просвещения или удовольствия – нонсенс. Они предназначены исключительно для богослужебных нужд. Следовательно, торговцы покупали их, заранее предполагая пустить на пожертвования. И – точно, в частных собраниях и музеях немало книг с вкладными надписями, которые сделали купцы допетровской эпохи.
Вообще, в старину на страницах книг писали часто. Иногда чистые листы использовали как бумагу для писем, для документов. Иногда на них расписывали перо. Но чаще всего по нижнему полю, от страницы к странице, шла длинная запись, разделенная на порции по нескольку слов или даже букв. Она могла тянуться на протяжении десяти, двадцати и даже сорока страниц, сообщая о том, кому принадлежит книга, кому и при каких обстоятельствах ее дарят, кто и в какой храм дает ее вкладом. Подобных записей известны многие тысячи за один лишь XVII век. Разумеется, среди них встречаются автографы «торговых людей», в том числе и московских.
Среди авторов попадаются люди с колоссальным состоянием и всероссийской известностью. В первой половине XVII века жил фантастически богатый купец Надея Андреевич Светешников, выходец из Ярославля. Он помогал земским ополченцам Минина и Пожарского в годину Смуты, был уважаемой фигурой при Михаиле Федоровиче, даже приглашался для участия в торжественных дворцовых церемониях – правительство выказывало уважительное отношение к людям с подобными заслугами. Светешников получил почетное и выгодное звание гостя, перебрался в Москву. Он имел торги и промыслы в разных регионах: от Архангельска до Каспия, от Новгорода Великого до Якутска. Богател пушниной, добычей соли, ростовщичеством, откупами. Его приобретением стал поволжский городок Надеино Усолье. Тамошняя крепость строилась на деньги Светешникова. Но при громадном обороте купец постепенно запутывался в долгах и под конец был забит до смерти на правеже, не сумев рассчитаться с казной. Это случилось в 1646 году. Сын его Семен пытался руководить необозримой финансовой империей отца, но лишь ненадолго пережил его, и династия пресеклась. Антонида, сестра покойного Надеи, за 6500 рублей продала государственной казне главное семейное богатство, Надеино Усолье. По тем временам подобная сумма считалась невероятно большой.
Надея Светешников обладал, быть может, самым крупным капиталом в России. Во всяком случае, одним из самых крупных. Его предпринимательский талант очевиден. Фактически ему удалось за несколько десятилетий выстроить государство в государстве… Вместе с тем он проявлял большое благочестие и заботу о своей душе. Светешников десятками покупал те самые богослужебные книги в лавке Московского Печатного двора, снабжал ими храмы, делал крупные вклады на заупокойные службы «по родителем» и на собственное поминовение после смерти. Судьба некоторых книг, приобретенных им у столичных печатников, прослеживается как раз по вкладным записям. Так, на первых листах Октоиха московской печати 1618 года, хранящегося ныне в фундаментальной научной библиотеке МГУ, читаются слова: «Лета 7128 (1619/1620)… [сию] книгу Охтай… [дал?] в дом Пресвятые Богородицы честнаго и славнаго ея Успения и великого чюдотворца… и преподобнаго отца нашего Александра Ошевенского чюдотворца Ошевенского монастыря государев гость Надея Андреев сын Светешников по своих родителях. [И когда] по душу ево сошлет и ево также поминати и в синодик и литею написати». Вкладных надписей с именем Надеи Андреевича до наших дней дошло несколько[23].
Такими же благодеяниями отличались и другие купеческие рода высокого полета Грудцыны, Ревякины, Панкратьевы[24]. Для представителей этих семейств рубль или полтора, отданные за дорогую книгу в лавке Печатного двора, – сущая мелочь. Они ворочали солидными суммами и поколение за поколением удерживались в верхнем ярусе русской предпринимательской элиты – как те же Твердиковы или Сверчковы. Порой вкладная запись свидетельствует не только о пожертвовании книги, но и других дорогих дарах, сделанных в пользу храма. Так, на листах Минеи, изданной в 1637 году, обнаруживается своего рода реестрик вклада, состоящего из нескольких предметов: «Лета 7155 году… в 6 день (1646/1647) положили в дом к церкви Богородицы нашея, честнаго и славнаго пророка и Предтечи крестителя Господня Ивана Соликамском во уезде на верх Усолки на Сибирскую дорогу книгу Минею общую печатную да ризы полотняные оплечье выборчатое, да патрахиль выборчатую Гостиной сотни торговые люди Исаак да Никифор Федоровы дети Ревякины в вечной поминок по своих родителех. Да оные же Исаак и Никифор приложили в дом же Пречистыя Богородицы к Покрову ж подризник полотняной оплечье выборчатое, да поручи выборчатые ж»[25].
Помимо великих воротил записи о вкладах делали и малозаметные купцы. Порой одна лишь подобная надпись и сохраняла имя небогатого, но щедрого благотворителя для русской истории. А для него самого это было важным событием, которое хотелось увековечить торжественными словами. В качестве примера можно привести огромную вкладную надпись, сделанную на листах напрестольного Евангелия 1637 года издания: «Лета 7145 месяца сентября во 12 день (1636) на память святого священномученика Автонома при державе государя царя и великого князя Михаила Феодоровича всея Руси и при святейшим патриархе Иоасафе Московском и всея Руси дал в церковь Живоначальныя Троицы в Больших Лужниках сию книгу Евангелие тетр напрестольное Борис Евдокимов сын торговой человек Седельного ряду Больших Лужников… по своих родителех. И у той церкви Живоначальныя Троицы отца и Сына и Святаго духа которые будут священницы станут жити и служити, и тем священником по сей книге у престола Божия служа чести и в Троицы Бога славити и за благовернаго государя царя и великаго князя Михаила Феодоровича всея Русии и за благоверную царицу и великую княгиню Евдокею и за их благородныя чадо за благовернаго царевича князя Алексея Михайловича и за благовернаго царевича и великаго князя Иоанна Михайловича и за великаго господина святейшаго патриарха Иоасафа Московскаго и всея Руси и за благоверныя князи и боляре и за христолюбивое воиньство и за вся православныя християне Бога молить. Тако же Бога молить и за нас грешных и родители наши поминать»[26].
Впрочем, иной раз и крупный делец не жалел замысловатых оборотов для пышной, многословной записи. Все-таки в момент пожертвования всякий человек светлеет душой – хотя бы немного! – и зачем в таких случаях торопиться, комкать доброе дело? К тому же… длинную надпись труднее смыть, срезать или другим способом уничтожить злоумышленнику, собравшемуся присвоить церковную книгу. Так, на церковном Уставе 1641 года издания вкладная запись начинается с необыкновенным велеречием: «…7149-го мая в 7 день (1641) на память воспоминание знамения иже на небеси явльщагося чеснаго и животворящаго креста Господня во святем граде Иеросалиме в 3 часе дне при благочестивом царе Констаньтине, сыне великого Констаньтина, и святаго мученика Акакия и преподобнаго отца нашего Аньтония Печерьскаго иже в Киеве сию книгу глаголемую Устав положил в дом Пресвятые Богородица честнаго и славнаго ея Успения и великаго святителя и чюдотворьца Ныколы и святыя славныя великомученицы Парасковеи и нареченьныя Пятьницы, что в Китае городе в Веденьской улице Гостиные сотьни торьговой человек Никита Иванов сын Спиридонова за свое здравие и в поминок по своих родителех…»[27].
По сравнению с допетровскими временами XVIII и первая половина XIX столетия дают более обширный и чуть более систематизированный материал по благотворительности московских купцов. Для Русской православной церкви это были недобрые времена, и она миновала темный период со значительными потерями. Наша аристократия и наше дворянство в культурном отношении далеко ушли от своих предков, живших при Иване Грозном или, скажем, Алексее Михайловиче. В умах представителей правящего класса христианство, к сожалению, начало сдавать позиции. Его теснила идеология западноевропейского просвещения, масонские затеи, разного рода оккультные увлечения. Но купеческий мир пока еще стоял прочно. Жители его не собирались расставаться с традициями старомосковской старины; вера их не ослабевала. А из числа отступлений от Церкви разве что какие-нибудь старообрядческие толки могли всерьез прельстить «торгового человека». В новую эпоху московские приходские храмы, да и некоторые монастыри спасались от полного разорения купеческой копеечкой. А не будь ее – так и запустели бы вконец.
«Для пользы души моей роздать по церквам…»
Купцы-благотворители от петровской эпохи до времен Николая I
Любой образованный человек России знает, что «окно в Европу» прорубил Петр I. Эти слова стали крылатыми. Сказано между тем очень красиво, но очень неточно. Дверь русского дома, за исключением совсем уж кратких периодов, была веками открыта для европейцев, европейских технических новинок и европейской культуры. На протяжении всей исторической биографии Московского царства выходцы из Италии, Голландии, Англии, скандинавских и германских стран постоянно жили в России, служили русским государям. Так или иначе, они распространяли на нашей земле культурные веяния, связанные с Ренессансом, Реформацией и эпохой Просвещения. Однако на Руси, с интересом вглядывавшейся во все эти «новины», преобладали собственное мировоззрение, собственная культура. И то и другое основано было на восточнохристианской традиции. Проще говоря, на православии. Им проникнута была каждая клеточка старомосковского общества.
Петр I не окно прорубил. Он фактически снес одну из стен России, и в открывшийся проем хлынула Европа, затопляя собой исконно русское пространство. Прежде всего это влияние испытала на себе аристократии России, да и большая часть отечественного дворянства. Черед других социальных групп пришел позднее. Поэтому жизнь купечества, хоть и сталкивавшегося с «пятнами Европы» постоянно, в столицах и провинции, все же очень долго сохраняла живые традиции старины. Русский купец еще и в начале XIX столетия во многом был человеком XVII века. Лишь царствование Александра II, залп так называемых «великих реформ», крайнее небрежение властей к христианской жизни подданных вызвали масштабные и устрашающие перемены в укладе русского купечества. Вместе с ними пришел и золотой век русского меценатства – явление красивое, связанное с расцветом высокой культуры в Российской империи, но… отмеченное признаками отступления христианства в умах отечественных коммерсантов.
На протяжении всего огромного периода от Петра I до середины XIX века перемены в мире «торговых людей» происходят очень медленно. Выходцы из купеческой среды, по-хорошему консервативной ее толщи, в действиях своих руководствовались не только профессиональной тягой к барышу, но и религиозным чувством. Оно оставалось, оно было тогда живым и сильным. Оно сохранило щедрую благотворительность в качестве неотъемлемой части жизни для многих сотен или даже тысяч русских «торговых людей». Жертвовать на храм, на сиротский приют, на богадельню было естественно. Как и при царе Алексее Михайловиче или, скажем, Федоре Ивановиче. Вот причина, по которой, может быть, благотворительность того периода не столь понятна современному человеку. Наш социум оскудел христианским милосердием, религиозное чувство возрождается в нем очень медленно. Поэтому великие меценаты конца XIX столетия, жертвовавшие целые состояния на художественные галереи, на театры и балет, ясны и угодны интеллектуалу, пытающемуся разобраться в русской старине, а вот купцы, жившие за сто или сто пятьдесят лет до того и скромно несшие свою копеечку батюшке на колокола или на «ризы», выглядят ныне будто почерневшие иконы: лики на них трудно разобрать, смысл их трудно осознать до конца…
Современный историк и тем более просто хорошо образованный гуманитарий нашего времени знают о благотворителях той эпохи не столь уж много. Времена трех последних русских царей великолепно освещены в разного рода дневниках, воспоминаниях, записках. Среди прочего высвечена и жизнь коммерсантов. А для XVIII века основной источник по купеческому быту – не мемуары, а документ. Даже пресса в России проходит младенческий этап роста. Так что газета или журнал в правление Анны Ивановны, Екатерины II или, скажем, Александра I очень небогаты по части информации, связанной с судьбами нашего купечества. В результате огромное количество актов благотворительности осталось на веки вечные анонимными. Даже судьбы наших коммерсантов в целом, а не только их пожертвования на храм, на вспомошествование больным, убогим, сиротам и т. п. весьма сложно реконструировать. Тем более в подавляющем большинстве случаев трудно понять психологические мотивы благотворительной деятельности – живых красок мало…
Зато общий ее смысл совершенно прозрачен. Жертвовали «ради Христа». Иными словами, «ради страха Божия» и во имя любви к Спасителю.
Москва XVIII века – что от нее осталось нам? Смутные воспоминания о градоначальниках, меценатах, просветителях… Замысловатые названия улиц: Большая и Малая Молчанавка, Воротниковский, Медовый и Староконюшенный переулки… Величественные здания храмов, уцелевшие в огне 1812 года и в лихолетье революции, кое-где поновленные, а то и вовсе перестроенные до неузнаваемости…
XVIII век во многом изменил строй русской жизни и особенно культуры – как светской, так и церковной. Уже тогда, задолго до приснопамятного XX столетия с его атеизмом и социальной ротацией, оттеснившей от культуры людей просвещенных в пользу случайных фигур, вышедших из мутной водицы великой Смуты, традиционным устоям русской православной культуры был нанесен тяжкий урон. Еще при Анне Ивановне, да и при Екатерине II по всей стране закрывались храмы и монастыри, происходила секуляризация – не только церковных земель, но и массового сознания. В первую очередь духовное оскудение затронуло верхушку общества – дворянство, аристократию. Купеческий мир оказался на обочине этого процесса, почти не был им затронут.
Вообще, московское купечество XVIII – первой половины XIX века не слишком отличалось от своих предшественников XVI или, скажем, XVII века. Конечно, без изменений не обошлось. Уходили в прошлое старинные купеческие семейства, им на смену приходили новые – бывшие крестьяне или же выходцы из низших городских слоев. Постепенно изменялся профиль купеческих занятий. Предпринимательство XVIII века, по большей части, носит еще традиционный торговый характер, но в середине столетия наиболее богатые и дальновидные купцы, не оставляя торговой деятельности, заводят фабрики – и постепенно превращаются в предпринимателей торгово-промышленного типа. Таким купцам государство оказывало всестороннюю поддержку и покровительство. Именно они становятся верхушкой, наиболее состоятельным и влиятельным слоем предпринимательского класса, именно им накопленные капиталы позволяют совершать крупнейшие пожертвования на социальные и церковные нужды.
Кроме того, изменения произошли в самой структуре купеческого сословия. Исчезли привилегированные корпорации «торговых людей» – гости, Гостиная и Суконная сотни. Появилось деление купечества на гильдии. Наибольшим влиянием и самыми значительными возможностями располагали теперь представители первогильдейского купечества. Появляется институт почетного гражданства. Но при всем том… переменам подвергалась главным образом внешняя сторона жизни купечества. Нравственный же его облик серьезных изменений не претерпел.
Купцы по-прежнему в массе своей – добрые христиане, готовые приютить на дворе людей убогих или солдатских вдов, помочь рублем в строительстве церкви, дать деньги на приобретение богослужебных книг и священнического облачения – и отдающие порой немыслимые суммы на помин души.
Петр I не окно прорубил. Он фактически снес одну из стен России, и в открывшийся проем хлынула Европа, затопляя собой исконно русское пространство. Прежде всего это влияние испытала на себе аристократии России, да и большая часть отечественного дворянства. Черед других социальных групп пришел позднее. Поэтому жизнь купечества, хоть и сталкивавшегося с «пятнами Европы» постоянно, в столицах и провинции, все же очень долго сохраняла живые традиции старины. Русский купец еще и в начале XIX столетия во многом был человеком XVII века. Лишь царствование Александра II, залп так называемых «великих реформ», крайнее небрежение властей к христианской жизни подданных вызвали масштабные и устрашающие перемены в укладе русского купечества. Вместе с ними пришел и золотой век русского меценатства – явление красивое, связанное с расцветом высокой культуры в Российской империи, но… отмеченное признаками отступления христианства в умах отечественных коммерсантов.
На протяжении всего огромного периода от Петра I до середины XIX века перемены в мире «торговых людей» происходят очень медленно. Выходцы из купеческой среды, по-хорошему консервативной ее толщи, в действиях своих руководствовались не только профессиональной тягой к барышу, но и религиозным чувством. Оно оставалось, оно было тогда живым и сильным. Оно сохранило щедрую благотворительность в качестве неотъемлемой части жизни для многих сотен или даже тысяч русских «торговых людей». Жертвовать на храм, на сиротский приют, на богадельню было естественно. Как и при царе Алексее Михайловиче или, скажем, Федоре Ивановиче. Вот причина, по которой, может быть, благотворительность того периода не столь понятна современному человеку. Наш социум оскудел христианским милосердием, религиозное чувство возрождается в нем очень медленно. Поэтому великие меценаты конца XIX столетия, жертвовавшие целые состояния на художественные галереи, на театры и балет, ясны и угодны интеллектуалу, пытающемуся разобраться в русской старине, а вот купцы, жившие за сто или сто пятьдесят лет до того и скромно несшие свою копеечку батюшке на колокола или на «ризы», выглядят ныне будто почерневшие иконы: лики на них трудно разобрать, смысл их трудно осознать до конца…
Современный историк и тем более просто хорошо образованный гуманитарий нашего времени знают о благотворителях той эпохи не столь уж много. Времена трех последних русских царей великолепно освещены в разного рода дневниках, воспоминаниях, записках. Среди прочего высвечена и жизнь коммерсантов. А для XVIII века основной источник по купеческому быту – не мемуары, а документ. Даже пресса в России проходит младенческий этап роста. Так что газета или журнал в правление Анны Ивановны, Екатерины II или, скажем, Александра I очень небогаты по части информации, связанной с судьбами нашего купечества. В результате огромное количество актов благотворительности осталось на веки вечные анонимными. Даже судьбы наших коммерсантов в целом, а не только их пожертвования на храм, на вспомошествование больным, убогим, сиротам и т. п. весьма сложно реконструировать. Тем более в подавляющем большинстве случаев трудно понять психологические мотивы благотворительной деятельности – живых красок мало…
Зато общий ее смысл совершенно прозрачен. Жертвовали «ради Христа». Иными словами, «ради страха Божия» и во имя любви к Спасителю.
Москва XVIII века – что от нее осталось нам? Смутные воспоминания о градоначальниках, меценатах, просветителях… Замысловатые названия улиц: Большая и Малая Молчанавка, Воротниковский, Медовый и Староконюшенный переулки… Величественные здания храмов, уцелевшие в огне 1812 года и в лихолетье революции, кое-где поновленные, а то и вовсе перестроенные до неузнаваемости…
XVIII век во многом изменил строй русской жизни и особенно культуры – как светской, так и церковной. Уже тогда, задолго до приснопамятного XX столетия с его атеизмом и социальной ротацией, оттеснившей от культуры людей просвещенных в пользу случайных фигур, вышедших из мутной водицы великой Смуты, традиционным устоям русской православной культуры был нанесен тяжкий урон. Еще при Анне Ивановне, да и при Екатерине II по всей стране закрывались храмы и монастыри, происходила секуляризация – не только церковных земель, но и массового сознания. В первую очередь духовное оскудение затронуло верхушку общества – дворянство, аристократию. Купеческий мир оказался на обочине этого процесса, почти не был им затронут.
Вообще, московское купечество XVIII – первой половины XIX века не слишком отличалось от своих предшественников XVI или, скажем, XVII века. Конечно, без изменений не обошлось. Уходили в прошлое старинные купеческие семейства, им на смену приходили новые – бывшие крестьяне или же выходцы из низших городских слоев. Постепенно изменялся профиль купеческих занятий. Предпринимательство XVIII века, по большей части, носит еще традиционный торговый характер, но в середине столетия наиболее богатые и дальновидные купцы, не оставляя торговой деятельности, заводят фабрики – и постепенно превращаются в предпринимателей торгово-промышленного типа. Таким купцам государство оказывало всестороннюю поддержку и покровительство. Именно они становятся верхушкой, наиболее состоятельным и влиятельным слоем предпринимательского класса, именно им накопленные капиталы позволяют совершать крупнейшие пожертвования на социальные и церковные нужды.
Кроме того, изменения произошли в самой структуре купеческого сословия. Исчезли привилегированные корпорации «торговых людей» – гости, Гостиная и Суконная сотни. Появилось деление купечества на гильдии. Наибольшим влиянием и самыми значительными возможностями располагали теперь представители первогильдейского купечества. Появляется институт почетного гражданства. Но при всем том… переменам подвергалась главным образом внешняя сторона жизни купечества. Нравственный же его облик серьезных изменений не претерпел.
Купцы по-прежнему в массе своей – добрые христиане, готовые приютить на дворе людей убогих или солдатских вдов, помочь рублем в строительстве церкви, дать деньги на приобретение богослужебных книг и священнического облачения – и отдающие порой немыслимые суммы на помин души.