Страница:
Могла с вами и попрощаться…
— А что все-таки случилось?
— Дэзи поехала к отцу.
— Вот как?
— Да. Они давно не виделись, и сами понимаете…
— А когда она вернется?
— Право, мне это пока неизвестно. Кстати, завтра я тоже уезжаю. Намерен присоединиться к ним.
— Ага! Вам, кажется, предстоит серьезное испытание — знакомство с родителями невесты, не так ли?
— Вы угадали, — польщенно улыбнулся художник.
Глава 2
Глава 3
Глава 4
— А что все-таки случилось?
— Дэзи поехала к отцу.
— Вот как?
— Да. Они давно не виделись, и сами понимаете…
— А когда она вернется?
— Право, мне это пока неизвестно. Кстати, завтра я тоже уезжаю. Намерен присоединиться к ним.
— Ага! Вам, кажется, предстоит серьезное испытание — знакомство с родителями невесты, не так ли?
— Вы угадали, — польщенно улыбнулся художник.
Глава 2
Еще несколько томительных минут ожидания, пока не подали трап, и Никита Лопухин, эмигрант в первом поколении, гражданин Соединенных Штатов Америки, снова ступил на землю своей исторической родины.
За три свободных часа, что были у него в Москве, — столько времени оставалось до вылета в далекий сибирский город — он успел только взглянуть на дом, в котором родился и откуда его увезли, когда ему было восемь лет.
Тогда шел восемьдесят пятый год. И, насколько Никита помнил то время, это была жизнь, в которой всегда чего-то не хватало. Причем самого необходимого. Иногда не хватало всего сразу: туалетной бумаги, напора воды в кране, чтобы зажигалась газовая колонка в их старом доме; молока, зубной пасты, постельного белья…
Это было время очередей — всех за всем. Длинных, многочасовых, безобразных, со спонтанно возникающими драками, ссорами, перепалками, когда люди теряли человеческий облик. Одни были готовы выцарапать глаза ближнему; другие, напротив, были молчаливы, безответны, могли часами тупо и покорно стоять на одном месте в надежде получить килограмм гречневой крупы.
Однажды мама, которая не переносила эти стояния физически — ее начинало тошнить, — все-таки выстояла одну такую очередь, чтобы купить ему — только два килограмма в одни руки! — апельсины.
Она вернулась совершенно измочаленная, с темным от усталости и гнева лицом и сказала:
— Это унижение. Человек не должен мириться с унижением. Потому что, если он, хоть и ненадолго, но соглашается, что его считают дерьмом, он в дерьмо и превращается. Я все сделаю, чтобы мы уехали отсюда.
И она сделала все.
И они уехали….
Она была так сердита на родину, что они не взяли ни одной русской книги. «Тебе это больше не нужно, — сказала она. — Ты будешь читать на другом языке, ты будешь осваивать другую культуру», — сказала мама.
И Никита освоил эту другую культуру и даже стал думать на другом языке. И забыл напрочь ту прежнюю жизнь… Из их нового дома она казалась нереальной. Его новые сверстники, не представляющие, что возможен завтрак без апельсинового сока, не верили и его рассказам о том, что кто-то стоит несколько часов на одном месте, чтобы купить несколько апельсинов.
И вот теперь благодаря стечению весьма необычных обстоятельств он вновь оказался перед домом своего детства, в котором родился и провел первые годы своей жизни. И пытался вспомнить того восьмилетнего мальчика…
Получалось плохо… К тому же он уже опаздывал на самолет.
Поскольку, живя за границей, он никогда почти не вспоминал здешнюю российскую жизнь, то соответственно и что такое ностальгия, было ему не очень понятно. Но, может быть, подсознательно, подспудно что-то этакое все-таки существовало? Может быть, эта неосознаваемая ностальгия проявилась в том, что, "когда он в первый раз по-настоящему влюбился, его избранницей стала русская девушка?
Впрочем, копаться в своих чувствах, ощущениях и движениях души действительно было некогда. Пора было в аэропорт. И потом — в далекий сибирский город… А там еще дальше. Ему предстояло добраться до такого забытого богом и людьми местечка, что само его существование казалось отсюда, из Москвы, нереальным. Чудилось, что, когда Лопухин наконец доберется до этой географической точки, там ничего не окажется… Так, дыра… Как от гигантского метеорита. Пустота.
В ранней юности Никита долго выбирал призвание. Сердце ни к чему особенно не лежало. Запуганный, как и полагается западному человеку, психологами, он придавал большое значение правильному выбору дела своей жизни. А нелюбимая работа, с точки зрения психологии, стояла как раз на одном из первых мест среди причин хронического мужского алкоголизма… Дабы не спиться в зрелом возрасте от «насильно милой» работы — что и предрекала наука психология сделавшим не правильный выбор! — Никита долго и старательно ломал голову, пытаясь определить свое призвание. Прикидывал так и эдак, проверял себя всевозможными тестами.
Пока вдруг не понял…
Однажды, когда ему было лет четырнадцать и они уже давно жили в Америке, в их городке пропал мальчишка. Полиция сбилась с ног, родители мальчика были на грани самоубийства. Арестовали сгоряча какого-то бродягу, заподозренного в сексуальных посягательствах на малолетних. Ничего не помогало.
Мальчишка как в воду канул.
Нашел его Никита. Он вспомнил, как однажды этот соседский паренек хвастал, что отыщет клад. А когда оказалось, что исчезли из дома фонарь и веревка…
И вот, ломая к окончанию колледжа голову над тем, какую стезю в жизни выбрать, Лопухин вдруг понял, что все-таки есть что-то, что ему интереснее всего. Это «что-то» означало — разгадывать загадки, находить ответы, распутывать клубки удивительных обстоятельств, которые так часто сплетает жизнь. Так или иначе, но к окончанию колледжа юный Лопухин наконец определился со своим призванием. Оставалось только выяснить, где за такого рода занятия будут еще и платить деньги. Выходило, что в полиции… Но работа в полиции — на взгляд юного Никиты — это было чересчур! Он был слишком вольным от природы человеком — форменная одежда и подчинение пугали его, как силки птицу. И он даже сначала решил, что выберет все-таки эту профессию, но будет в ней свободным художником. Детективом, который сам по себе. Частным детективом! Но потом выбрал другой путь. Он поставил себе цель достичь в своем деле такого уровня совершенства, когда профессионализм, признание коллег и успех приносят наконец пусть и относительную — абсолютной все равно не бывает! — но свободу.
И кажется, со временем у него это получилось.
Впервые Никита получил задание, которое требовало от него личных решений. И свободного полета…
Ему поручили преследование одной из самых неуловимых и страшных преступниц последнего десятилетия. Она перемещалась по миру, появляясь то в одной стране, то в другой, всюду оставляя за собой кровавый след.
Лопухин гонялся за «мисс Смертью» — по миру уже более трех лет. Терял преступницу из виду и вновь выходил на ее след. Увы, как правило, выходил он на ее след после очередного совершенного ею убийства…
Когда что-то становится главным в жизни, все остальное начинает работать на это главное. Например, что ни читаешь, во всем ищешь подтверждения своим мыслям. Так, читая римлянина Цицерона, Лопухин обнаружил соображения, которые, как ему показалось, нисколько не устарели за несколько тысяч лет.
Звучит нескромно, но он думал так же… Ну, ровно, как Марк Туллий Цицерон.
«Бросить копье — это действие воли. А попасть, в кого хочешь, — это действие судьбы». Другими словами, думал Лопухин, надо очень стараться, выполняя свое дело, но при этом никогда не упускать из виду, что волею судьбы эти усилия могут оказаться тщетными. А если копье все-таки пролетело мимо цели, то…
То снова очень стараться! Это правило стало главным в его работе. Надо без устали «колотить лапками» и сделать все, что от тебя зависит. И тогда, если судьбе будет угодно, копье попадет в цель.
Кроме того, надо очень внимательно слушать то, что говорят люди. Большинство людей слушают только самих себя. То, о чем догадался когда-то юный Лопухин, разыскавший отправившегося за кладом ребенка, могли бы сообразить и родители пропавшего мальчишки, если бы вслушивались в то, что «болтает» их сын.
Как со знанием дела отмечал древний римлянин Цицерон: «Дети часто дают показания, значение которых им непонятно».
Позже, уже работая сыщиком, Лопухин не однажды находил подтверждение и другим словам римлянина.
"Источником доверия является необходимость, порождаемая душой или телом. Когда говорят люди, испытываемые розгами и огнем, кажется, что говорит сама истина.
То же можно сказать о душевных потрясениях: скорбь, желание, гнев, страх — слова, произнесенные человеком в таком состоянии, располагают к доверию.
К этому же роду принадлежат такие вещи, как детский возраст, сон, безрассудство, опьянение, безумие, поскольку они обнаруживают иногда истину.
Часто вино и безумие многое раскрывают".
Кроме того, как понял приобретший опыт и повзрослевший Никита Лопухин, случайности работают на того, кто хочет открыть истину, а не утаить ее.
Как сказал бы Марк Туллий Цицерон: «Стечение случайностей — это когда совершается, делается или говорится то, что должно быть скрыто».
Когда Лопухин попал в «Королевский сад», то и не предполагал, что дело «мисс Смерть», которое он расследовал, окажется для него не единственным. Неожиданно для него и самым непредсказуемым образом оно вдруг пересеклось с другим, не имеющим к нему никакого отношения, но от этого не менее загадочным и, как сыщик теперь был уверен, не менее страшным. Лопухин оказался вовлеченным в это новое дело случайно, просто потому, что был рядом и не мог не заметить того, что заметил. И еще, увы, потому, что его угораздило влюбиться в девушку, которая была в этой новой загадочной истории, как он теперь думал, одним из самых важных персонажей.
«Если бы кто-то, взойдя один на небо, охватил взором изобилие вселенной и красоту тел небесных, то созерцание это не принесло бы ему никакой радости; и оно же исполнило бы его восторга, если бы было кому рассказать обо всем увиденном… Природа не выносит одиночества, каждый стремится найти опору в другом, и чем милее нам этот другой, тем опираться на него слаще». Так сформулировал бы это Марк Туллий…
Сколько ни старался Лопухин избавиться от своего чувства, приходилось признать, что опираться в этой жизни на девочку со смешными оранжево-изумрудными прядками ему было бы слаще всего. Хотя пока было очевидно: в опоре нуждалась именно она.
Увы, очевидно, эта личная заинтересованность и оказалась главной, когда Лопухин принимал свое решение.
Никита попросил свое начальство временно отстранить его от дела «мисс Смерть». Он передал свои обязанности Стиву Боннеру и отправился в путь. В очень и очень далекий путь…
Однако в сибирском городе, куда прилетел Никита Лопухин, к сожалению, не нашлось людей, которые могли бы более или менее толково объяснить ему, как добраться до поселка Тавда. Выяснилось, что когда-то туда несколько раз в сезон летали небольшие самолеты «Ан-12»: завозили товары, перевозили людей… Но уже давно никто больше в Тавду не летал.
Наконец нашелся местный человек, который подсказал Никите, что можно бы доехать на поезде до некоего полустанка… «Ну, а там уже, наверное, и рукой подать… Там тебе подскажут, парень, как добраться».
И, уже покидая сибирский город, Лопухин узнал, что тот, из-за кого он и отправился в этот путь, после его отъезда из отеля пани Черниковой тоже через некоторое время покинул «Королевский сад». То, что это обстоятельство могло сулить Лопухину самые неожиданные сюрпризы, сомнению не подлежало.
За три свободных часа, что были у него в Москве, — столько времени оставалось до вылета в далекий сибирский город — он успел только взглянуть на дом, в котором родился и откуда его увезли, когда ему было восемь лет.
Тогда шел восемьдесят пятый год. И, насколько Никита помнил то время, это была жизнь, в которой всегда чего-то не хватало. Причем самого необходимого. Иногда не хватало всего сразу: туалетной бумаги, напора воды в кране, чтобы зажигалась газовая колонка в их старом доме; молока, зубной пасты, постельного белья…
Это было время очередей — всех за всем. Длинных, многочасовых, безобразных, со спонтанно возникающими драками, ссорами, перепалками, когда люди теряли человеческий облик. Одни были готовы выцарапать глаза ближнему; другие, напротив, были молчаливы, безответны, могли часами тупо и покорно стоять на одном месте в надежде получить килограмм гречневой крупы.
Однажды мама, которая не переносила эти стояния физически — ее начинало тошнить, — все-таки выстояла одну такую очередь, чтобы купить ему — только два килограмма в одни руки! — апельсины.
Она вернулась совершенно измочаленная, с темным от усталости и гнева лицом и сказала:
— Это унижение. Человек не должен мириться с унижением. Потому что, если он, хоть и ненадолго, но соглашается, что его считают дерьмом, он в дерьмо и превращается. Я все сделаю, чтобы мы уехали отсюда.
И она сделала все.
И они уехали….
Она была так сердита на родину, что они не взяли ни одной русской книги. «Тебе это больше не нужно, — сказала она. — Ты будешь читать на другом языке, ты будешь осваивать другую культуру», — сказала мама.
И Никита освоил эту другую культуру и даже стал думать на другом языке. И забыл напрочь ту прежнюю жизнь… Из их нового дома она казалась нереальной. Его новые сверстники, не представляющие, что возможен завтрак без апельсинового сока, не верили и его рассказам о том, что кто-то стоит несколько часов на одном месте, чтобы купить несколько апельсинов.
И вот теперь благодаря стечению весьма необычных обстоятельств он вновь оказался перед домом своего детства, в котором родился и провел первые годы своей жизни. И пытался вспомнить того восьмилетнего мальчика…
Получалось плохо… К тому же он уже опаздывал на самолет.
Поскольку, живя за границей, он никогда почти не вспоминал здешнюю российскую жизнь, то соответственно и что такое ностальгия, было ему не очень понятно. Но, может быть, подсознательно, подспудно что-то этакое все-таки существовало? Может быть, эта неосознаваемая ностальгия проявилась в том, что, "когда он в первый раз по-настоящему влюбился, его избранницей стала русская девушка?
Впрочем, копаться в своих чувствах, ощущениях и движениях души действительно было некогда. Пора было в аэропорт. И потом — в далекий сибирский город… А там еще дальше. Ему предстояло добраться до такого забытого богом и людьми местечка, что само его существование казалось отсюда, из Москвы, нереальным. Чудилось, что, когда Лопухин наконец доберется до этой географической точки, там ничего не окажется… Так, дыра… Как от гигантского метеорита. Пустота.
В ранней юности Никита долго выбирал призвание. Сердце ни к чему особенно не лежало. Запуганный, как и полагается западному человеку, психологами, он придавал большое значение правильному выбору дела своей жизни. А нелюбимая работа, с точки зрения психологии, стояла как раз на одном из первых мест среди причин хронического мужского алкоголизма… Дабы не спиться в зрелом возрасте от «насильно милой» работы — что и предрекала наука психология сделавшим не правильный выбор! — Никита долго и старательно ломал голову, пытаясь определить свое призвание. Прикидывал так и эдак, проверял себя всевозможными тестами.
Пока вдруг не понял…
Однажды, когда ему было лет четырнадцать и они уже давно жили в Америке, в их городке пропал мальчишка. Полиция сбилась с ног, родители мальчика были на грани самоубийства. Арестовали сгоряча какого-то бродягу, заподозренного в сексуальных посягательствах на малолетних. Ничего не помогало.
Мальчишка как в воду канул.
Нашел его Никита. Он вспомнил, как однажды этот соседский паренек хвастал, что отыщет клад. А когда оказалось, что исчезли из дома фонарь и веревка…
И вот, ломая к окончанию колледжа голову над тем, какую стезю в жизни выбрать, Лопухин вдруг понял, что все-таки есть что-то, что ему интереснее всего. Это «что-то» означало — разгадывать загадки, находить ответы, распутывать клубки удивительных обстоятельств, которые так часто сплетает жизнь. Так или иначе, но к окончанию колледжа юный Лопухин наконец определился со своим призванием. Оставалось только выяснить, где за такого рода занятия будут еще и платить деньги. Выходило, что в полиции… Но работа в полиции — на взгляд юного Никиты — это было чересчур! Он был слишком вольным от природы человеком — форменная одежда и подчинение пугали его, как силки птицу. И он даже сначала решил, что выберет все-таки эту профессию, но будет в ней свободным художником. Детективом, который сам по себе. Частным детективом! Но потом выбрал другой путь. Он поставил себе цель достичь в своем деле такого уровня совершенства, когда профессионализм, признание коллег и успех приносят наконец пусть и относительную — абсолютной все равно не бывает! — но свободу.
И кажется, со временем у него это получилось.
Впервые Никита получил задание, которое требовало от него личных решений. И свободного полета…
Ему поручили преследование одной из самых неуловимых и страшных преступниц последнего десятилетия. Она перемещалась по миру, появляясь то в одной стране, то в другой, всюду оставляя за собой кровавый след.
Лопухин гонялся за «мисс Смертью» — по миру уже более трех лет. Терял преступницу из виду и вновь выходил на ее след. Увы, как правило, выходил он на ее след после очередного совершенного ею убийства…
Когда что-то становится главным в жизни, все остальное начинает работать на это главное. Например, что ни читаешь, во всем ищешь подтверждения своим мыслям. Так, читая римлянина Цицерона, Лопухин обнаружил соображения, которые, как ему показалось, нисколько не устарели за несколько тысяч лет.
Звучит нескромно, но он думал так же… Ну, ровно, как Марк Туллий Цицерон.
«Бросить копье — это действие воли. А попасть, в кого хочешь, — это действие судьбы». Другими словами, думал Лопухин, надо очень стараться, выполняя свое дело, но при этом никогда не упускать из виду, что волею судьбы эти усилия могут оказаться тщетными. А если копье все-таки пролетело мимо цели, то…
То снова очень стараться! Это правило стало главным в его работе. Надо без устали «колотить лапками» и сделать все, что от тебя зависит. И тогда, если судьбе будет угодно, копье попадет в цель.
Кроме того, надо очень внимательно слушать то, что говорят люди. Большинство людей слушают только самих себя. То, о чем догадался когда-то юный Лопухин, разыскавший отправившегося за кладом ребенка, могли бы сообразить и родители пропавшего мальчишки, если бы вслушивались в то, что «болтает» их сын.
Как со знанием дела отмечал древний римлянин Цицерон: «Дети часто дают показания, значение которых им непонятно».
Позже, уже работая сыщиком, Лопухин не однажды находил подтверждение и другим словам римлянина.
"Источником доверия является необходимость, порождаемая душой или телом. Когда говорят люди, испытываемые розгами и огнем, кажется, что говорит сама истина.
То же можно сказать о душевных потрясениях: скорбь, желание, гнев, страх — слова, произнесенные человеком в таком состоянии, располагают к доверию.
К этому же роду принадлежат такие вещи, как детский возраст, сон, безрассудство, опьянение, безумие, поскольку они обнаруживают иногда истину.
Часто вино и безумие многое раскрывают".
Кроме того, как понял приобретший опыт и повзрослевший Никита Лопухин, случайности работают на того, кто хочет открыть истину, а не утаить ее.
Как сказал бы Марк Туллий Цицерон: «Стечение случайностей — это когда совершается, делается или говорится то, что должно быть скрыто».
Когда Лопухин попал в «Королевский сад», то и не предполагал, что дело «мисс Смерть», которое он расследовал, окажется для него не единственным. Неожиданно для него и самым непредсказуемым образом оно вдруг пересеклось с другим, не имеющим к нему никакого отношения, но от этого не менее загадочным и, как сыщик теперь был уверен, не менее страшным. Лопухин оказался вовлеченным в это новое дело случайно, просто потому, что был рядом и не мог не заметить того, что заметил. И еще, увы, потому, что его угораздило влюбиться в девушку, которая была в этой новой загадочной истории, как он теперь думал, одним из самых важных персонажей.
«Если бы кто-то, взойдя один на небо, охватил взором изобилие вселенной и красоту тел небесных, то созерцание это не принесло бы ему никакой радости; и оно же исполнило бы его восторга, если бы было кому рассказать обо всем увиденном… Природа не выносит одиночества, каждый стремится найти опору в другом, и чем милее нам этот другой, тем опираться на него слаще». Так сформулировал бы это Марк Туллий…
Сколько ни старался Лопухин избавиться от своего чувства, приходилось признать, что опираться в этой жизни на девочку со смешными оранжево-изумрудными прядками ему было бы слаще всего. Хотя пока было очевидно: в опоре нуждалась именно она.
Увы, очевидно, эта личная заинтересованность и оказалась главной, когда Лопухин принимал свое решение.
Никита попросил свое начальство временно отстранить его от дела «мисс Смерть». Он передал свои обязанности Стиву Боннеру и отправился в путь. В очень и очень далекий путь…
Однако в сибирском городе, куда прилетел Никита Лопухин, к сожалению, не нашлось людей, которые могли бы более или менее толково объяснить ему, как добраться до поселка Тавда. Выяснилось, что когда-то туда несколько раз в сезон летали небольшие самолеты «Ан-12»: завозили товары, перевозили людей… Но уже давно никто больше в Тавду не летал.
Наконец нашелся местный человек, который подсказал Никите, что можно бы доехать на поезде до некоего полустанка… «Ну, а там уже, наверное, и рукой подать… Там тебе подскажут, парень, как добраться».
И, уже покидая сибирский город, Лопухин узнал, что тот, из-за кого он и отправился в этот путь, после его отъезда из отеля пани Черниковой тоже через некоторое время покинул «Королевский сад». То, что это обстоятельство могло сулить Лопухину самые неожиданные сюрпризы, сомнению не подлежало.
Глава 3
Наконец она очнулась.
Причем у нее было ощущение, что именно очнулась, а не проснулась. Так глубок был этот похожий ; на обморок сон. Как будто летишь бесконечно вниз на скоростном лифте со стеклянными стенками, а по сторонам пестрой лентой мелькают обрывки-видения, лица, голоса, свет, чередующийся с темнотой.
Теперь это кончилось. Кругом было что-то серое, легкое, летучее… Дэзи протянула руку. Ничего. Серое — это сумерки. Весенние сумерки и холод из раскрытого окна. А мягкое — это подушки и одеяло. Она погладила их рукой и почувствовала свежее белье хорошей хозяйки. Привыкнув глазами к полутьме, она выскользнула из-под легкого, но очень теплого одеяла. Почти лето — и такое одеяло… Ее укрыли, как больную.
Вытянув вперед руки, она осторожно продвинулась вперед к светлеющему окну. Чувствовала она себя так, как будто сон до конца не покинул ее. Где она? Может, правда, еще спит?
Ветер влетел в окно и раздул на Дэзи огромную ночную сорочку. А где ее одежда? Чья это чужая рубашка на ней? Дэзи огляделась: ни ее одежды, ни ее телефона рядом не было.
Она наконец коснулась подоконника и выглянула наружу. Внизу на ночном ветру — очевидно, окно находилось высоко — шелестели цветы. Много-много цветов. В сумерках она не могла их различить, но сразу их почувствовала; они волновались и дышали, как живые, как затаившиеся в темноте люди.
Она попыталась вспомнить, что с ней случилось…
Клубок, котенок… Она зашла в дом. Потом женщина, потом…
Что было потом, она не помнит, потому что начался этот сон.
Нет-нет… Она еще спросила женщину о чем-то важном, что ее очень волновало.
Итак, очевидно, она упала в обморок. Странный обморок. И, очевидно, пробыла в бессознательном состоянии какое-то время…
Дэзи отошла от отрытого окна и принялась понемногу осматривать незнакомую ей комнату. Ничего особенного, очевидно, обычная комната для гостей…
Дверь в комнату оказалась незапертой. Дэзи открыла ее и оказалась в коридоре. Вниз вела деревянная лестница. Дэзи остановилась. Ей ясно послышались шаги. Тяжелые, совсем не женские. И знакомые…
Призрачный бледный свет весенней ночи падал в узкое окно над лестницей, и в этом ясном мертвом свете Дэзи увидела, как он поднимается по лестнице.
Наверное, это было наитие — она бросилась обратно к постели, юркнула под одеяло и закрыла глаза.
Шаги приблизились. Теперь ее жених, очевидно, стоял на пороге комнаты. Она чувствовала и сквозь сомкнутые ресницы, как он наблюдает за ней. Больше всего она боялась, что он услышит даже сквозь это толстое теплое одеяло, как громко бьется ее сердце.
Наконец шаги снова стали удаляться. И в это мгновение, прогнав остатки тяжелого обморочного сна, Дэзи вспомнила, о чем спрашивала женщину, хозяйку этого дома… Более того, она точно вспомнила, что та ответила ей: "Вам, наверное, показалось.
В этом доме нет никакого мужчины".
Она снова потихоньку, стараясь даже почти Не дышать, выскользнула из-под одеяла. Вышла в коридор и стала спускаться по лестнице, той, по которой ушел ее жених.
Незнакомый ей дом, по которому она пробиралась, был темен и тих. Но в одной из комнат на первом этаже горел свет. Он пробивался сквозь щель приоткрытой двери. Кроме того, оттуда доносились мужские голоса.
Дэзи спряталась рядом, в нише, где стоял горшок с каким-то высоким цветком. И прислушалась.
Разговаривали двое.
— Вы все время торопитесь… — услышала она голос Руслана. — Слишком торопитесь в последнее время. Это мешает. Вы стали суетливы… Считайте хоть, как ребенок, до ста, когда вам опять придет в голову принимать опрометчивое решение.
— Только не пугайте меня снова, — раздалось в ответ, — с детства не переношу страшных сказок: одна кошмарная история — и не сплю всю ночь! К тому же после того, что случилось, мне уж ничего не страшно.
В освещенной комнате наступила тишина.
А Дэзи ошеломленно опустилась по стеночке на пол. Ноги ее подкосились.
— Итак, что же вы молчите? — наконец снова спросил голос ее жениха.
— Считаю до ста. Вы же сами мне только что это посоветовали, — ответил ему прежний глуховатый низкий голос.
Дэзи слушала, и от обиды слезы выступали на глазах.
Руслан разговаривал с ее отцом.
Отец здесь, в городе, и даже не навестил ее, даже не дал знать!
— Как вы стали послушны, — в голосе, Руслана слышалась усмешка. — Вот это правильно!
Она больше почти не прислушивалась к разговору, к словам. В глазах щипало от слез. Хотя разговор, несмотря на волнение, которое она испытывала, казался ей странным. Она не улавливала его смысла…
Но ей чудилось, что отец словно не похож на самого себя — он говорил будто бы с другими интонациями: подобострастно, торопливо… Таким она его никогда не знала.
Может быть, он заложник? Может, его шантажируют, ему угрожают? Кто? Неужели ее жених Руслан?
Или все-таки их связывают какие-то общие темные дела? Иначе зачем отец прячется, а Руслан его навещает?
Вдруг дверь комнаты отворилась и на пороге появился Руслан.
— Закройтесь! — грубо прикрикнул он и быстро зашагал по коридору к выходу.
— Успеется… — донеслось в ответ из комнаты… — Кого тут бояться-то!
Хлопнула входная дверь, щелкнул замок. Очевидно, Руслан ушел.
Дэзи стояла в абсолютной тишине коридора, боясь шелохнуться. Но тишина ничем больше не нарушалась. Неизвестно, сколько прошло времени: минута, десять минут…
Она дождалась, пока ее жених отойдет подальше от дома. И, глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду, толкнула дверь освещенной комнаты.
Дверь оказалась еще не заперта и подалась. В комнате у окна, рядом с заставленным бутылками и немытой посудой столом, курил, глядя на улицу, какой-то седой, в затасканном купальном халате и ботинках на босу ногу человек.
«Па…» — хотела сказать Дэзи, но ее собственный голос, казалось, совсем пропал от страха и потрясения. Испуганное, смятенное «па» дрожало у нее в горле…
Человек стоял к ней спиной и был очень мало похож на ее отца. Например, ее отец никогда не курил…
«Что с тобой?» — хотела закричать Дэзи.
И в это мгновение мужчина у окна повернулся к ней лицом. И она чуть снова не упала в обморок. Это был какой-то другой человек — совсем не ее отец.
«Где мой папа?» — хотела спросить она, испуганно оглядывая небольшую комнату.
— Что вам здесь нужно? — опередив ее вопрос, грубо спросил незнакомец.
Невероятно… Она не верила тому, что слышала.
Это был голос ее отца. Все это было похоже на сон наяву, галлюцинации. Дэзи, пятясь, вышла из жуткой комнаты.
У нее еще хватило сил ущипнуть себя. Потому что единственным объяснением происходящему — если, конечно, она не сошла с ума — было то, что она еще спит.
Пани Черникова, зевая, сама закрыла дверь за молодым человеком. Наличие швейцара в ее «Королевском саду», увы, было непозволительной роскошью.
Швейцар — примета четырех-пятизвездного отеля. А куда ей до этих четырех, ей бы с кредитами расплатиться…
«Все торопятся, торопятся… — думала пани Черникова несколько осуждающе, как и полагается пожилому человеку, глядя вслед отъехавшему такси. — Вот и этот господин Климов. Только вернулся — и снова уехал! Даже утра не дождался… Ни свет ни заря уже в аэропорт».
Дверь, ведущая на улицу, была на замке. Дэзи дергала ее что было сил… Бесполезно.
«Женщина! — вспомнила она. — В доме должна быть хозяйка!»
Она хотела было закричать, позвать ее, но вдруг передумала. Неизвестно, что может предпринять этот человек, услышав ее крик. И вообще.., все они тут, верно, в сговоре! Теперь она уже поняла, что уже видела однажды этого мужчину. Но когда? Точно! Тогда в номере у дяди Кости… «Трудно запоминающаяся жалкая личность»… Но все-таки не настолько не запоминающаяся, чтобы Дэзи не вспомнила его!
Бегом по лестнице она вернулась к себе в комнату, к открытому окну. От окна до водосточной трубы по карнизу было расстояние в три шага. Она спустилась вниз по этой трубе. И если не считать, что она исцарапалась внизу о кусты роз, все сошло хорошо.
Идти босиком сначала было очень страшно… Казалось, что сейчас на что-нибудь наступишь. Так и случилось! Почти сразу она поранила ногу каким-то острым камешком. Но потом боль притупилась, ей стало все равно…
Прихрамывающая и озябшая, в чужой ночной сорочке, она бежала по пустынным предрассветным улицам респектабельного европейского городка.
Странный вид? Ну что ж… Пусть думают, что она сбежала из психбольницы.
Во всяком случае, иначе как собственным душевным и умственным расстройством то, что с ней приключилось, объяснить она не могла. Только в галлюцинациях душевнобольного мог явиться этот странный человек с голосом ее отца.
Она чокнутая. Все они правы. Она чокнутая…
В дверь трезвонили не перестая. Зевая и чертыхаясь, хозяйка «Королевского сада» снова пошла открывать.
Да что ж такое? Беда с этими русскими постояльцами… Никаких денег не захочешь. Ну и ночка! И за что ей такие мучения? Ну, неужели у нее никогда не будет швейцара?! И кто, спрашивается, может звонить в дверь в такое время?
— Госпожа Медведева?!
Пани Черникова с нескрываемым изумлением смотрела на стоящую в дверном проеме девушку.
Особенно поразил ее наряд Дэзи… Растрепанная, в странной, кажется, ночной рубашке, босиком… Ноги исцарапаны… Такого видеть хозяйке отеля еще не доводилось, хотя прожила она на свете немало.
— Что случилось? Вы…
— Вы не видели моего жениха? — торопливо перебила ее Дэзи.
— Жениха?
— Ну да! Он вернулся в отель?
— Вернулся, но…
— Он у себя?
— Да нет… Ведь господин Климов только что уехал.
— Как?! Вернулся и уехал?!
— Ну да… Он уехал в аэропорт.
— Он сказал, что уехал насовсем?
— Да нет… Господин Климов обещал, что вернется через неделю.
— Он просил мне что-нибудь передать? — почти закричала Дэзи. — Письмо? Записку?
— Письмо? — еще больше удивилась пани Черникова. — Нет, конечно, что вы… Какое же письмо?! — широко раскрыв глаза, она взирала на Дэзи, явно заподозрив ее в умопомешательстве.
— — Он ничего мне не передавал?
— Да ведь он сказал, что поехал к вам.
— Ко мне?!
— Да… И еще он сказал, — что вы вместе вернетесь через неделю.
— Что же получается? — Дэзи беспомощно прислонилась к стене. — Получается, что я тоже уехала?
— Ну да… — кивнула, понимая, что голова у нее идет кругом, пани Черникова.
— А вы… — с надеждой взглянула на нее Дэзи. — Вы видели, как я уезжала?
— Да, в общем, нет… Мне об этом сообщил господин Климов.
И Дэзи сделала единственное, что пришло ей в голову, — принялась звонить отцу…
Но любезный голос раз за разом объяснял ей, что его номер временно блокирован.
Причем у нее было ощущение, что именно очнулась, а не проснулась. Так глубок был этот похожий ; на обморок сон. Как будто летишь бесконечно вниз на скоростном лифте со стеклянными стенками, а по сторонам пестрой лентой мелькают обрывки-видения, лица, голоса, свет, чередующийся с темнотой.
Теперь это кончилось. Кругом было что-то серое, легкое, летучее… Дэзи протянула руку. Ничего. Серое — это сумерки. Весенние сумерки и холод из раскрытого окна. А мягкое — это подушки и одеяло. Она погладила их рукой и почувствовала свежее белье хорошей хозяйки. Привыкнув глазами к полутьме, она выскользнула из-под легкого, но очень теплого одеяла. Почти лето — и такое одеяло… Ее укрыли, как больную.
Вытянув вперед руки, она осторожно продвинулась вперед к светлеющему окну. Чувствовала она себя так, как будто сон до конца не покинул ее. Где она? Может, правда, еще спит?
Ветер влетел в окно и раздул на Дэзи огромную ночную сорочку. А где ее одежда? Чья это чужая рубашка на ней? Дэзи огляделась: ни ее одежды, ни ее телефона рядом не было.
Она наконец коснулась подоконника и выглянула наружу. Внизу на ночном ветру — очевидно, окно находилось высоко — шелестели цветы. Много-много цветов. В сумерках она не могла их различить, но сразу их почувствовала; они волновались и дышали, как живые, как затаившиеся в темноте люди.
Она попыталась вспомнить, что с ней случилось…
Клубок, котенок… Она зашла в дом. Потом женщина, потом…
Что было потом, она не помнит, потому что начался этот сон.
Нет-нет… Она еще спросила женщину о чем-то важном, что ее очень волновало.
Итак, очевидно, она упала в обморок. Странный обморок. И, очевидно, пробыла в бессознательном состоянии какое-то время…
Дэзи отошла от отрытого окна и принялась понемногу осматривать незнакомую ей комнату. Ничего особенного, очевидно, обычная комната для гостей…
Дверь в комнату оказалась незапертой. Дэзи открыла ее и оказалась в коридоре. Вниз вела деревянная лестница. Дэзи остановилась. Ей ясно послышались шаги. Тяжелые, совсем не женские. И знакомые…
Призрачный бледный свет весенней ночи падал в узкое окно над лестницей, и в этом ясном мертвом свете Дэзи увидела, как он поднимается по лестнице.
Наверное, это было наитие — она бросилась обратно к постели, юркнула под одеяло и закрыла глаза.
Шаги приблизились. Теперь ее жених, очевидно, стоял на пороге комнаты. Она чувствовала и сквозь сомкнутые ресницы, как он наблюдает за ней. Больше всего она боялась, что он услышит даже сквозь это толстое теплое одеяло, как громко бьется ее сердце.
Наконец шаги снова стали удаляться. И в это мгновение, прогнав остатки тяжелого обморочного сна, Дэзи вспомнила, о чем спрашивала женщину, хозяйку этого дома… Более того, она точно вспомнила, что та ответила ей: "Вам, наверное, показалось.
В этом доме нет никакого мужчины".
Она снова потихоньку, стараясь даже почти Не дышать, выскользнула из-под одеяла. Вышла в коридор и стала спускаться по лестнице, той, по которой ушел ее жених.
Незнакомый ей дом, по которому она пробиралась, был темен и тих. Но в одной из комнат на первом этаже горел свет. Он пробивался сквозь щель приоткрытой двери. Кроме того, оттуда доносились мужские голоса.
Дэзи спряталась рядом, в нише, где стоял горшок с каким-то высоким цветком. И прислушалась.
Разговаривали двое.
— Вы все время торопитесь… — услышала она голос Руслана. — Слишком торопитесь в последнее время. Это мешает. Вы стали суетливы… Считайте хоть, как ребенок, до ста, когда вам опять придет в голову принимать опрометчивое решение.
— Только не пугайте меня снова, — раздалось в ответ, — с детства не переношу страшных сказок: одна кошмарная история — и не сплю всю ночь! К тому же после того, что случилось, мне уж ничего не страшно.
В освещенной комнате наступила тишина.
А Дэзи ошеломленно опустилась по стеночке на пол. Ноги ее подкосились.
— Итак, что же вы молчите? — наконец снова спросил голос ее жениха.
— Считаю до ста. Вы же сами мне только что это посоветовали, — ответил ему прежний глуховатый низкий голос.
Дэзи слушала, и от обиды слезы выступали на глазах.
Руслан разговаривал с ее отцом.
Отец здесь, в городе, и даже не навестил ее, даже не дал знать!
— Как вы стали послушны, — в голосе, Руслана слышалась усмешка. — Вот это правильно!
Она больше почти не прислушивалась к разговору, к словам. В глазах щипало от слез. Хотя разговор, несмотря на волнение, которое она испытывала, казался ей странным. Она не улавливала его смысла…
Но ей чудилось, что отец словно не похож на самого себя — он говорил будто бы с другими интонациями: подобострастно, торопливо… Таким она его никогда не знала.
Может быть, он заложник? Может, его шантажируют, ему угрожают? Кто? Неужели ее жених Руслан?
Или все-таки их связывают какие-то общие темные дела? Иначе зачем отец прячется, а Руслан его навещает?
Вдруг дверь комнаты отворилась и на пороге появился Руслан.
— Закройтесь! — грубо прикрикнул он и быстро зашагал по коридору к выходу.
— Успеется… — донеслось в ответ из комнаты… — Кого тут бояться-то!
Хлопнула входная дверь, щелкнул замок. Очевидно, Руслан ушел.
Дэзи стояла в абсолютной тишине коридора, боясь шелохнуться. Но тишина ничем больше не нарушалась. Неизвестно, сколько прошло времени: минута, десять минут…
Она дождалась, пока ее жених отойдет подальше от дома. И, глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду, толкнула дверь освещенной комнаты.
Дверь оказалась еще не заперта и подалась. В комнате у окна, рядом с заставленным бутылками и немытой посудой столом, курил, глядя на улицу, какой-то седой, в затасканном купальном халате и ботинках на босу ногу человек.
«Па…» — хотела сказать Дэзи, но ее собственный голос, казалось, совсем пропал от страха и потрясения. Испуганное, смятенное «па» дрожало у нее в горле…
Человек стоял к ней спиной и был очень мало похож на ее отца. Например, ее отец никогда не курил…
«Что с тобой?» — хотела закричать Дэзи.
И в это мгновение мужчина у окна повернулся к ней лицом. И она чуть снова не упала в обморок. Это был какой-то другой человек — совсем не ее отец.
«Где мой папа?» — хотела спросить она, испуганно оглядывая небольшую комнату.
— Что вам здесь нужно? — опередив ее вопрос, грубо спросил незнакомец.
Невероятно… Она не верила тому, что слышала.
Это был голос ее отца. Все это было похоже на сон наяву, галлюцинации. Дэзи, пятясь, вышла из жуткой комнаты.
У нее еще хватило сил ущипнуть себя. Потому что единственным объяснением происходящему — если, конечно, она не сошла с ума — было то, что она еще спит.
Пани Черникова, зевая, сама закрыла дверь за молодым человеком. Наличие швейцара в ее «Королевском саду», увы, было непозволительной роскошью.
Швейцар — примета четырех-пятизвездного отеля. А куда ей до этих четырех, ей бы с кредитами расплатиться…
«Все торопятся, торопятся… — думала пани Черникова несколько осуждающе, как и полагается пожилому человеку, глядя вслед отъехавшему такси. — Вот и этот господин Климов. Только вернулся — и снова уехал! Даже утра не дождался… Ни свет ни заря уже в аэропорт».
Дверь, ведущая на улицу, была на замке. Дэзи дергала ее что было сил… Бесполезно.
«Женщина! — вспомнила она. — В доме должна быть хозяйка!»
Она хотела было закричать, позвать ее, но вдруг передумала. Неизвестно, что может предпринять этот человек, услышав ее крик. И вообще.., все они тут, верно, в сговоре! Теперь она уже поняла, что уже видела однажды этого мужчину. Но когда? Точно! Тогда в номере у дяди Кости… «Трудно запоминающаяся жалкая личность»… Но все-таки не настолько не запоминающаяся, чтобы Дэзи не вспомнила его!
Бегом по лестнице она вернулась к себе в комнату, к открытому окну. От окна до водосточной трубы по карнизу было расстояние в три шага. Она спустилась вниз по этой трубе. И если не считать, что она исцарапалась внизу о кусты роз, все сошло хорошо.
Идти босиком сначала было очень страшно… Казалось, что сейчас на что-нибудь наступишь. Так и случилось! Почти сразу она поранила ногу каким-то острым камешком. Но потом боль притупилась, ей стало все равно…
Прихрамывающая и озябшая, в чужой ночной сорочке, она бежала по пустынным предрассветным улицам респектабельного европейского городка.
Странный вид? Ну что ж… Пусть думают, что она сбежала из психбольницы.
Во всяком случае, иначе как собственным душевным и умственным расстройством то, что с ней приключилось, объяснить она не могла. Только в галлюцинациях душевнобольного мог явиться этот странный человек с голосом ее отца.
Она чокнутая. Все они правы. Она чокнутая…
В дверь трезвонили не перестая. Зевая и чертыхаясь, хозяйка «Королевского сада» снова пошла открывать.
Да что ж такое? Беда с этими русскими постояльцами… Никаких денег не захочешь. Ну и ночка! И за что ей такие мучения? Ну, неужели у нее никогда не будет швейцара?! И кто, спрашивается, может звонить в дверь в такое время?
— Госпожа Медведева?!
Пани Черникова с нескрываемым изумлением смотрела на стоящую в дверном проеме девушку.
Особенно поразил ее наряд Дэзи… Растрепанная, в странной, кажется, ночной рубашке, босиком… Ноги исцарапаны… Такого видеть хозяйке отеля еще не доводилось, хотя прожила она на свете немало.
— Что случилось? Вы…
— Вы не видели моего жениха? — торопливо перебила ее Дэзи.
— Жениха?
— Ну да! Он вернулся в отель?
— Вернулся, но…
— Он у себя?
— Да нет… Ведь господин Климов только что уехал.
— Как?! Вернулся и уехал?!
— Ну да… Он уехал в аэропорт.
— Он сказал, что уехал насовсем?
— Да нет… Господин Климов обещал, что вернется через неделю.
— Он просил мне что-нибудь передать? — почти закричала Дэзи. — Письмо? Записку?
— Письмо? — еще больше удивилась пани Черникова. — Нет, конечно, что вы… Какое же письмо?! — широко раскрыв глаза, она взирала на Дэзи, явно заподозрив ее в умопомешательстве.
— — Он ничего мне не передавал?
— Да ведь он сказал, что поехал к вам.
— Ко мне?!
— Да… И еще он сказал, — что вы вместе вернетесь через неделю.
— Что же получается? — Дэзи беспомощно прислонилась к стене. — Получается, что я тоже уехала?
— Ну да… — кивнула, понимая, что голова у нее идет кругом, пани Черникова.
— А вы… — с надеждой взглянула на нее Дэзи. — Вы видели, как я уезжала?
— Да, в общем, нет… Мне об этом сообщил господин Климов.
И Дэзи сделала единственное, что пришло ей в голову, — принялась звонить отцу…
Но любезный голос раз за разом объяснял ей, что его номер временно блокирован.
Глава 4
— Я один? Больше никто здесь не выходит?
— Да кто ж тут сходить-то будет? — удивилась проводница. — Тут и не сходит никогда никто.
Сколько езжу, не видала.
— А почему же поезд останавливается? — изумился Лопухин.
— Да по старой памяти, наверное… Люди-то раньше тут жили. Это потом все опустело. Работы не стало, вот народ и сбежал от голода. А остановка осталась.
— Неужели там вообще никто не живет? — заволновался Лопухин, озадаченный такой информацией.
— Ой, не знаю, парень! Живет ли там кто вообще?
Откуда мне знать? Когда-то, можа, и жили… Щас не знаю… Врать не буду — не скажу!
На стоянку было отведено ровно три минуты. Но Лопухину показалось, что машинист не выдержал и этого времени. Едва Никита спрыгнул на землю, проводница тут же убрала лесенку, и едва остановившийся поезд снова поплыл, тронулся с места.
Никита огляделся…
Правда, удалось ему разглядеть немногое: отрезок насыпи, рельсы, какие-то темные кусты… И светящийся циферблат своих часов.
Это был самый темный час ночи. Удачное время для того, чтобы сойти с поезда — ничего не скажешь!
Если даже в этой черной мути и были какие-то ориентиры, на которые можно пойти — крыши домов, например, — то сейчас они терялись в непроглядной ночной мгле. К тому же, когда стих шум поезда, наступила невероятная тишина.
Лопухин попристальнее огляделся в этом безмолвии, где не предполагалось, по прогнозам проводницы, ни одной живой души…
Ему не было известно, что должны ощущать астронавты, высаживаясь на безлюдной планете, на которой до них никто не бывал, но сейчас ему казалось, что их впечатления все-таки поприятнее. По крайней мере, за спиной у астронавтов был космический корабль, на который всегда можно вернуться. А тут чего ждать?! Пока через неделю снова пройдет поезд? И хорошо, если остановится на три минуты… «По старой памяти», — как сказала бы проводница.
Глаза все-таки понемногу привыкали к непроглядной тьме…
И в состоянии, близком к отчаянию, Лопухин снова огляделся по сторонам. Огляделся — и радостно присвистнул…
Неподалеку от него прилаживал рюкзак на спину бородатый мужик, явно сошедший с поезда — очевидно, из соседнего вагона! — вместе с ним.
— Эй! — радостно бросился к нему Лопухин. — Эй, приятель!
Мужик молча продолжал возиться с огромным рюкзаком.
— Не возьмете меня в попутчики? — заторопился Никита. — А то ни зги не видно… Я тут, знаете ли, не местный…
Мужик и бровью не повел.
— Вы не подскажете по крайней мере, где здесь можно переночевать? — уязвленный этим непоколебимым и гордым молчанием, поинтересовался Лопухин.
Мужик молчал.
Наконец, приладив рюкзак — можно было подумать, что именно это важное занятие и не позволяло ему отвлекаться на всякую ерунду, — он мельком взглянул на Никиту… И вдруг, буркнув сквозь зубы:
«За мной иди!», двинулся вперед.
Остаток ночи Лопухин провел, доедая взятые в дорогу чипсы и дремля на лавке в углу избушки путевого обходчика. Отчего-то у него было ощущение, что засыпать не стоит. Однако перед самым рассветом, когда сон одолевает сильнее всего, его все-таки сморило.
Проснулся Лопухин оттого, что голове было неудобно — рюкзачок, который он положил под голову, теперь под ней отсутствовал. Более того, при тусклом свете керосиновой лампы Никита обнаружил, что в этом его рюкзаке теперь с большим интересом роется его бородатый попутчик. Причем делал это бородатый молчун очень увлеченно, как, видно, и все остальное в жизни, не обращая на Лопухина ни малейшего внимания.
— Да кто ж тут сходить-то будет? — удивилась проводница. — Тут и не сходит никогда никто.
Сколько езжу, не видала.
— А почему же поезд останавливается? — изумился Лопухин.
— Да по старой памяти, наверное… Люди-то раньше тут жили. Это потом все опустело. Работы не стало, вот народ и сбежал от голода. А остановка осталась.
— Неужели там вообще никто не живет? — заволновался Лопухин, озадаченный такой информацией.
— Ой, не знаю, парень! Живет ли там кто вообще?
Откуда мне знать? Когда-то, можа, и жили… Щас не знаю… Врать не буду — не скажу!
На стоянку было отведено ровно три минуты. Но Лопухину показалось, что машинист не выдержал и этого времени. Едва Никита спрыгнул на землю, проводница тут же убрала лесенку, и едва остановившийся поезд снова поплыл, тронулся с места.
Никита огляделся…
Правда, удалось ему разглядеть немногое: отрезок насыпи, рельсы, какие-то темные кусты… И светящийся циферблат своих часов.
Это был самый темный час ночи. Удачное время для того, чтобы сойти с поезда — ничего не скажешь!
Если даже в этой черной мути и были какие-то ориентиры, на которые можно пойти — крыши домов, например, — то сейчас они терялись в непроглядной ночной мгле. К тому же, когда стих шум поезда, наступила невероятная тишина.
Лопухин попристальнее огляделся в этом безмолвии, где не предполагалось, по прогнозам проводницы, ни одной живой души…
Ему не было известно, что должны ощущать астронавты, высаживаясь на безлюдной планете, на которой до них никто не бывал, но сейчас ему казалось, что их впечатления все-таки поприятнее. По крайней мере, за спиной у астронавтов был космический корабль, на который всегда можно вернуться. А тут чего ждать?! Пока через неделю снова пройдет поезд? И хорошо, если остановится на три минуты… «По старой памяти», — как сказала бы проводница.
Глаза все-таки понемногу привыкали к непроглядной тьме…
И в состоянии, близком к отчаянию, Лопухин снова огляделся по сторонам. Огляделся — и радостно присвистнул…
Неподалеку от него прилаживал рюкзак на спину бородатый мужик, явно сошедший с поезда — очевидно, из соседнего вагона! — вместе с ним.
— Эй! — радостно бросился к нему Лопухин. — Эй, приятель!
Мужик молча продолжал возиться с огромным рюкзаком.
— Не возьмете меня в попутчики? — заторопился Никита. — А то ни зги не видно… Я тут, знаете ли, не местный…
Мужик и бровью не повел.
— Вы не подскажете по крайней мере, где здесь можно переночевать? — уязвленный этим непоколебимым и гордым молчанием, поинтересовался Лопухин.
Мужик молчал.
Наконец, приладив рюкзак — можно было подумать, что именно это важное занятие и не позволяло ему отвлекаться на всякую ерунду, — он мельком взглянул на Никиту… И вдруг, буркнув сквозь зубы:
«За мной иди!», двинулся вперед.
Остаток ночи Лопухин провел, доедая взятые в дорогу чипсы и дремля на лавке в углу избушки путевого обходчика. Отчего-то у него было ощущение, что засыпать не стоит. Однако перед самым рассветом, когда сон одолевает сильнее всего, его все-таки сморило.
Проснулся Лопухин оттого, что голове было неудобно — рюкзачок, который он положил под голову, теперь под ней отсутствовал. Более того, при тусклом свете керосиновой лампы Никита обнаружил, что в этом его рюкзаке теперь с большим интересом роется его бородатый попутчик. Причем делал это бородатый молчун очень увлеченно, как, видно, и все остальное в жизни, не обращая на Лопухина ни малейшего внимания.