Аренев Владимир. Паломничество жонглера (фрагмент)

   - Борк, выбери, кого хочешь, для охраны, и чтоб долежал тут в целости и сохранности, пока мы вернемся, - бросил таариг трактирщику. - То есть, бить можешь, если нужно, но чтоб говорить потом мог и соображал. И хотя бы один глаз целым оставить. Понял?
   - Да, ваша справедливость.
   - А ты, ты, ты и ты - со мной. Ты - лошадь приведи, да живо! Повезем на ней покойника. Господину Туллэку, как явится, велите, чтоб тут нас дожидался. А остальным - разойтись, - скучающе велел он толпе. - Или вы уже с графского поля урожай сняли?
   "Ага, - невпопад подумал Кайнор. - Значит, не цыплят они считают, а урожай снимают. Хэ!.."
   Народ, следуя повелению власть придержащего, рассасывался. Только у входа застыли отобранные Борком-Шрамом громилы да Матиль решила, что ее сказанное тааригом не касается. Дождавшись, пока одни уйдут, а другие потеряют к ней интерес, она подошла к столу, на котором лежал распятый, что твоя священная жертва, Кайнор.
   Теперь-то он понимал, почему конопатая отвечая, не смотрела ему в глаза. Видимо, по дороге в Три Сосны разглядела, во что одет ее спутник. Он мог бы и догадаться, что дочка узнает одежду отца!
   Гвоздь постарался повернуться так, чтобы видеть Матиль. Та стояла, сосредоточенно разглядывая его побитое, с подсыхающей кровью лицо.
   - Я не убивал твоего отца, - сказал ей Кайнор. - Все было именно так, как я рассказал.
   - Я знаю, - улыбнулась она.
   И только сейчас Гвоздь заметил, что зрачки у девочки вертикальные, а радужка - золотистого цвета.
   * * *
   В тот самый момент, когда Иссканр стоял перед Змеиным мостом и решал, как поступить с собственным будущим, в Северном Сна-Тонре, в квартале ступениатов, у рынка Срезанного Кошелька, четверо головорезов сидели в засаде. Они поджидали добычу - не кого-то конкретного, а просто любого припозднившегося путника. Один из них, долговязый, в шляпе с пером ворона, смотрел при этом на лежавший у него на ладони камешек молочного цвета размером с пуговицу. Остальные с надеждой вглядывались в ночь и на языке жестов спорили о достоинствах девиц из заведения Носатой Грикке.
   И хотя ни Иссканр, ни четверо бандитов и не подозревали о существовании друг друга, в скором времени их судьбам предстояло пересечься весьма неожиданным образом.
   Приняв решение и спрятав мешочек с записками монаха у себя на груди, Иссканр ступил на булыжники Змеиного моста и поспешил к Танайе. Если уж им суждено расстаться, так хотя бы последние дни он проведет в нею - и стоит ли в таком случае терять время? (Четверо головорезов услышали одинокие шаги на углу Колбасной и улицы Последнего Вздоха - и напряглись. Один бросил упреждающий взгляд на владельца шляпы, тот молча показал им пока еще по-прежнему мутно-молочный камешек).
   Змеиный мост был назван так не зря: с высоты птичьего полета он напоминал скользящую в траве змею. Впрочем, когда местные зодчие возводили его, то, разумеется, рассчитывали не на птиц (из них благодарные зрители редко получаются - только и знают, что перила да горгулий загаживать!), а на тех, кто стал бы смотреть на реку из башен. Их в Сна-Тонре, кстати, тоже хватало, в одном только дворце градоправителя девять возвели, да и прочие дворянчики не отставали. Модно это было одно время...
   Но главными башнями в городе по праву считались три, расположенные в кварталах ступениатов. Их называли Держателями, хотя на первый взгляд - что бы могли удерживать эти тонкие, похожие на иглы, строения? Или их так назвали из-за кистей человеческих рук, изваянных на верхушке каждой башни? Руки были обращены ладонями к небу (на каждой башне - по одной кисти), и их напрягшиеся пальцы действительно словно удерживали небосклон над городом. Но в россказни о падающем небе и каких-то там "Узлах Сети", которые иногда обрушивались на приграничные зоны Ллаургина Отсеченного и будто бы что-то страшное творили и с пространством, и со временем - во всю эту чушь Иссканр верил еще меньше, чем в скорое исчезновение Сети. А Держатели - мало ли на что они сдались чародеям...
   При мысли о чародеях Иссканр скривился, словно раскусил яблоко и обнаружил там половинку червяка. Конечно, в мире есть много неприятных профессий. И искусство бабки-повитухи, и искусство палача, хоть и нужны, а... зависти, в общем, не вызывают. И чародеи от того же таки трупожога, например, по важности особо не отличаются, равно как и их вечные соперники - ученые. (Хотя тут тоже запутаться легко: и ученые иногда магию используют, и чародеи исследованиями занимаются, а не одними только огненными шарами плюются в прохожих). Короче, обычная вроде профессия чародеи. А вспомнишь - неуютно становится. Каждый, конечно, могущество по-своему взращивает: одни талантливы во владении секирой, другие за счет положения в обществе способны горы с места на место двигать. Но никто, никто и никогда, за исключением чародеев, профессионально не связывает свою жизнь с Пеленой (вольноземельцы не в счет, как и те из трюньильцев, кто живет на самом юге). Одно дело, когда тебе приходится жить рядом с местами, где Сеть соприкасается с Ллаургином, другое - нарочно ехать за тридевять земель, чтобы у самой Пелены высиживать положенное время, крутизну собственную проверяя. Нормальные люди так не поступают. И словечки все эти их: "ступениаты", "соскользнувший", "связыватель", - веет от них каким-то потусторонним морозцем.
   Иссканр зябко повел плечами, сообразив, что действительно похолодало. Сам себя, дурак, накрутил: то про Сеть думал, то про чародеев - а природа у них, по сути, одна ведь, иначе не тянуло бы ступениатов этих к Пелене.
   ...Нашел о чем на ночь глядя размышлять!
   Хотя, конечно, место и время располагали. Змеиный будто вымер, ни одной живой души, только тусклые пятна фонарей на массивных каменных стеблях светятся через два-три таких же, но темных. Их делают высокими, чтобы всякая шантрапа не могла добраться, фонарщики таскаются по всему Сна-Тонру с этими своими дурацкими лестницами (в последнее время приладились, говорят, на верблюдах ездить и прямо с горбов дотягиваться и тушить-зажигать), - а все равно умельцы находят способ добраться. Наверное, с тех же верблюдов - и плевать им на городскую стражу.
   Вдруг ноющее предчувствие опасности усилилось, превратилось едва ли не в уверенность скорой... - смерти? Как будто на грудь легла чья-то невидимая ледяная рука: дальше не ходи, ни шагу!
   Это она зря, рука! Больше всего на свете Иссканр не переносил запретов, особенно когда эти запреты касались лично его и высказывались с уверенностью, что он их выполнит. ...Ну, или не высказывались, а проявлялись - неважно!
   Руки-ноги на месте, голова на плечах, меч в ножнах. Почему бы не сделать пару лишних шагов по Змеиному? Или из-за какого-то дурацкого предчувствия, самим же собой созданного мыслями о Сети и чародеях, поворачивать с полпути обратно? Да после такого в зеркале или там в луже на свое отражение без отвращения и не посмотришь!
   Криво усмехнувшись невидимой руке и ее не менее невидимому обладателю, Иссканр пошел дальше. (В это время головорезы у рынка Срезанного Кошелька приняли окончательное и бесповоротное - для одинокого путника - решение и набросились на проходившего).
   С каждым следующим шагом Иссканра вокруг что-то неуловимо менялось. Воздух словно высох и наполнился свинцовой тяжестью, звуки наоборот, разносились звонко, вообще на мосту словно образовалась пустота, гулкая, беременная эхом предсмертных криков и посмертной тишины. Мир стал как нарисованный, и стены домов на Северной Набережной казались плоскими и ненастоящими.
   Снизу, из-под моста, неожиданно громко плеснула река. И Змеиный, отзываясь на этот плеск, сдавленно и протяжно зашипел, весь, от края до края... лишь с секундным запозданием Иссканр понял, что шипит не мост, а фонари, горевшие на нем. Шипят и гаснут.
   Он побежал - раньше, чем паника проникла в сердце, побежал осознанно, чтобы как раз удрать от страха. Фонари гасли, один за другим, но Набережная была уже близко; он почти не чувствовал ледяной ладони на груди, хотя ладонь эта никуда не пропала - он просто забыл о ней; бежал, размеренно, как бы неторопливо.
   (Одинокий путник, направлявшийся к ночной калитке в Неарелмских воротах Сна-Тонра, вздрогнул, пошатнулся. Головорезы, сбитые этим с толку, замешкались на какие-то доли мгновения - и удар одного из них, прыщавого, направленный путнику в затылок, пришелся по плечу. Увесистый мешочек с песком, которым прыщавый собирался уложить жертву, вдруг взорвался - и песчинки брызнули во все стороны осколками стекла. Больно было почти так же, как если бы в глаза сыпанули стеклом - и прыщавый, с воплем извиваясь на мостовой, почему-то вдруг вспомнил какие-то разговоры о том, что стекло и делают из песка.
   Остальным досталось не меньше. Того, что с тюленьими усами, путник пнул носком сапога между ног, правой же рукой отмахнулся от нападавшего на него толстяка по кличке Яйцырь - и Яйцырь полетел по воздуху - но недалеко, до ближайших прилавков, где и рухнул выхваченной на берег рыбой, глотая ртом воздух и проклиная Ворона, который, падлюга, говорил, что камешек обязательно покраснеет, если рядом окажется ступениат. Мол, браслеты, которые ступениаты на себе таскают, как-то там воздействуют на такие вот камни-молочники, а чародея и так издалека видно; словом, вонял, зараза, что никакого риска. Сам же предыдущий талисман угробил, который точно засекал всякого чародея или ступениата, и цвет смотреть не нужно, он сам звенел, тихо-тихо, но слышно хорошо было... угробил, а теперь вот и нас, тварь, угробил.
   Яйцыря не утешило даже хрипение Ворона, явно предсмертное. Толстяк лежал на прилавке, пузом кверху, и не способен был шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не иначе, как чародей применил "мертвячку", слыхали мы про такое заклятье.
   ...Но он же не может быть чародеем! Этих всегда по посоху ихнему узнаешь, они без него никуда; только когда ступениатами становятся, оставляют его на время, а вместо посоха браслет свой дурацкий цепляют. Так какого!..
   Ворон наконец заткнулся, покойничек, зато Пупырчик продолжал визжать, да и Тюляга тоже стонал. Ох, всем досталось, мало не покажется. И это, чтоб меня Цапля Разящая заклевала, еще только самое начало. Каждому ведь известно: поднявший руку на чародея очень скоро возжелает эту самую руку отгрызть - как говорится, собственноручно. Да только не всем удается отделаться такой малостью...)
   Набережная тоже словно вымерла. Весь город - затаился, не копошились под стенами коты, не блестели глазами из подворотен ночные добытчики, "мотыльки ночные", которые "охотницы", а не в домах "матушек" и "тётюшек" работают, тоже не прохаживались; даже крысы, истинные хозяева человечьих домов, куда-то попрятались.
   Иссканр с удивлением взглянул на правую руку, которая сама собой потянулась к рукояти меча.
   За спиной с невыносимо тихим шипением погас на мосту последний фонарь. На Набережной они уже не горели (это Иссканр заметил только сейчас и, кажется, совсем не испугался), так что вся улица оказалась погружена по самые крыши в густую, тягучую тьму. И звезд, как на зло, почти не было видно, и луна пряталась за облаками...
   "Я не сверну", - яростно подумал Иссканр.
   - Я не сверну! - слова прозвучали величайшей ересью, за которую в лучшем случае отправят на костер. - Я не сверну!
   Вместо того, чтобы коснуться рукояти меча, он поднял руку и потрогал мешочек, висевший на шее.
   И поспешил в темный проем между домами, привычным путем, которому и темнота - не помеха.
   (Яйцырь наконец-то ухитрился повернуть голову в сторону визжащего Пупырчика и стонущего Тюляги. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как ступениат без браслета (или все-таки - чародей без посоха?..) в раздумье кусает нижнюю губу.
   Потом вздрогнул еще раз, шепнул что-то - Яйцырю показалось: "Все равно уже поздно", но точно он не был уверен - и склонился над Пупырчиком.
   "Добивать будет", - со снизошедшим на него спокойствием понял Яйцырь).
   * * *
   Все устроилось как-то само собой, Кайнору оставалось только удивляться собственному безразличию к своей, не чьей-нибудь, судьбе. А если бы таариг со товарищи не отыскал утопленниково тело? А если бы Матиль не грохнулась в обморок прямо в трактирчике? А если бы Борк-Шрам не был приятелем Гвоздя?
   Ну нет так нет, досталось бы тогда Кайнору по самые бубенцы на колпаке его шутовском - и правильно, за дело. Не потащился бы в Три Сосны - ничего бы и не случилось.
   Борк-Шрам, хоть и приятель, а развязывать его не торопился, да и молодцы, выделенные тааригом, скучали поодаль, но скучали бдительно. Трактирщик просто вытер Гвоздю лицо мокрым полотенцем - это уже когда обморочную Матиль уложили на соседний стол и убедились, что жива-здорова, дышит и с пульсом у нее все в порядке (Господин Туллэк, местный врачеватель, как раз вовремя подоспел).
   - Ты во что это влип? - шепнул Борк-Шрам Гвоздю, делая вид, что продолжает вытирать его лицо. - Я же слышал, что она тебе сказала перед тем, как в обморок хлопнуться.
   - Я тоже слышал, - скривился Кайнор. - Думаешь, сам что-нибудь понимаю? Я ж эту вашу Матиль... в первый же раз вижу!
   - Может, подговорил кто? У тебя здесь как с недоброжелателями?
   - Как везде. Я человек незлой, ни с кем не воюю. Хотя, конечно, всякое случается...
   - Может, из-за Даниссы, она замуж вышла, а мужу, может, кто-то шепнул, он и... - Борк-Шрам махнул рукой: сам понимал, как нелепо это звучит.
   - Господин Туллэк, - позвал врачевателя Кайнор. - Скажите, а зрачки у Матиль... с ними все в порядке?
   Пухленький человечек с тростью (он хромает на правую ногу - говорят, участвовал в последнем захребетном походе) недоумевающе прищурился в сторону Кайнора.
   - Что?
   - Я говорю...
   - Я слышал. Но что у нее может быть со зрачками? - По господину врачевателю видно, что он бы вообще проигнорировал этого окровавленного чудака, упакованного на столе, да Борк-Шрам очень уж пристально взглянул, мол, ответьте, раз спрашивают. Вот и отвечает, вернее, уточняет.
   - Они у нее обычной формы, не вертикальные? А радужка не золотистая?
   Видно, что господин Туллэк собирался высказаться от души, но что-то в тоне Кайнора его насторожило. Промолчал, подошел к лежащей без сознания Матиль, оттянул веко.
   - Не вертикальные, обычные, - произнес, кажется, с облегчением. - И радужка тоже не золотистая.
   - Скажите... а бывает так, что зрачки становятся вертикальными... ну, хотя бы на время.
   - Бывает, - буркнул господин Туллэк. - Если демон вселяется, точнее, ночной зандроб. Но только это выдумки и чушь!.. Борк, если я пока не нужен, я пойду посижу во дворе, позовешь, если что.
   Кайнор смотрел, как врачеватель хромает к выходу, и пытался вспомнить, какой формы зрачки были у говорящего утопленника...
   Так и не вспомнил - а господин Туллэк так и не дохромал до скамеечки на дворе. Явился таариг в сопровождении шумной компании помощников, с телом как раз помянутого утопленника, с зверобоги ведают откуда взявшейся безутешной вдовой, все это мигом обросло зеваками, и тааригу вновь пришлось напоминать им об урожае и грозить последствиями. Кайнору развязали ноги, усадили на скамью под стеночкой и велели дожидаться, ихняя справедливость, мол, будет с ним допрос проводить.
   Таариг был краток. Досадливо царапая ногтем пятнышко грязи на своем зеленом кафтане, он поинтересовался, на кой это понадобилось Кайнору меняться с утопленником одеждой. Ага, говоришь, в жонглерском костюме далеко не уйдешь. А чего ж, родимый, ты в нем вообще в дорогу вырядился? Ничего-ничего, ты сжато расскажи, самое главное.
   Кайнор принялся врать, на ходу для пущей убедительности добавляя правдивые детали (но про гвардейцев, само собой, ни слова!). Таариг кивал подбородком и блестел тааригским значком. Борк-Шрам зачарованно слушал у себя за стойкой, и только руки его привычно протирали кружки, кувшины, прилавок... Утробно мурлыкали коты.
   Идиллию прервали те, от кого Кайнор меньше всего мог этого ожидать. Тицци и его приятель, те самые мальчишки, которые встретили их с Матиль на окраине Трех Сосен. Сейчас они вломились прямо в трактирчик, проскользнув мимо нерасторопных стражей, скучавших у дверей, и не испугавшись даже "ихней лысой справедливости". Только затормозив перед повернувшимся к ним тааригом, они немного очухались и совсем чуть-чуть испугались - но испуг перед блестящим тааригским значком был во сто крат меньше испуга другого, из-за которого мальчишки сюда и влетели.
   - Ну.
   "Зря он так строго, - подумал Кайнор, наблюдая, как Тицци вдруг разревелся, а приятель его попросту потерял дар речи. - Ясно ведь, не побаловаться ребята прибежали".
   Словом, без господина врачевателя не обошлось. Да и "ихняя справедливость", учуяв серьезное, не спешил гнать мальчишек взашей и отдавать скоропалительные приказы о порке. Чуть пришедшие в себя, пацаны, сбивчиво, задыхаясь, рассказали-таки тааригу, в чем дело.
   В мячик они решили поиграть, а чтоб родители головы им не дырявили жужжаньем, дак пошли в рощицу, ну, которая Родниковая. Не, не сразу пошли, сначала вон этого встретили с Матилькой, а потом еще кой с кем из ребят побазарили, потом... (переглядываются, один чешет разодранную штанину и вздыхает - уж не по поводу ли чьего-то сада, где груши вкуснющие, но заборы высокие и собаки хваткие?) Короче, до рощицы только под обед добрели - но в нее так и не попали. Там... Там такое!
   - Что - "такое"?! - не выдерживает таариг.
   Но их снова прерывают, на сей раз в "Три Сосны" являются уже не мальчишки, а несколько сбитых с толку и, опять же, изрядно напуганных крестьян.
   И выслушав их - а новопришедшие, хоть отмечены печатью косноязычия, но не настолько - таариг велит собираться. Кому?! Да всем, эти вот пусть ведут, показывают, а вы, дуболомы, берите свои дрючки, лопаты и что у вас там еще есть... вдруг пригодится - хорошо, конечно, если бы не пригодилось, но... Так, а вы, господин врачеватель, тоже с нами - и позовите жреца... кажется, ему здесь работы будет больше, чем другим-прочим.
   И захватите с собой нашего пленника. Вы не находите, господин Кайнор, что ваше появление у нас странным образом связано с тем, о чем мы только что услышали? Не находите. Ну, молитесь, чтобы и я не нашел.
   Все готовы? Тогда вперед!..
   * * *
   Иссканр заблудился - и чему тут удивляться? В любой другой раз - да, но не в этот, потому что дело даже не в темноте (что ему темнота?!), а в самом городе. Город по-прежнему казался вымершим. И Иссканр, пробирающийся по узким, заполненным чернотой улочкам, казался самому себе величайшим святотатцем.
   И - дуралеем, каких мало.
   Но и сворачивать уже было поздно. Потому что неясно, куда сворачивать-то.
   Он остановился и в который раз попытался разобраться в собственных ощущениях. Еще неподалеку от Северной Набережной Иссканру показалось, будто вокруг него образовался некий плотный колпак - и давление внутри, в этом колпаке, было меньше, чем давление снаружи. Идти стало труднее, чем стоять на месте, - но стоять на месте было попросту страшно. Вначале Иссканр решил, что это все не в самом деле ("колпак невидимый"! - чушь какая-то!!..), что это ему только кажется - и если пройтись немного, "колпачная" странность исчезнет. Так же, как и явная "нарисованность" домов и вообще всего вокруг, как и дурацкое ощущение воцарившейся вокруг пустоты, давящего на мозги простора (хотя какой, зверобоги, простор, если везде дома?!..)
   Итак, избавиться от колпака через движение! И Иссканр направился в сторону Неарелмских ворот, где находилась Колбасная улица - именно там жила Танайя.
   Во всяком случае, он искренне верил, что идет именно туда. Но когда через минут пятнадцать круженья по темным закоулкам вышел к Фонтанной площади, которая от упомянутых ворот находилась в совсем противоположной стороне, он понял, что сбился с пути.
   Остановился и, как говорится, прислушался к собственным ощущениям. Колпак не пропал, наоборот, стенки его словно уплотнились и теперь давили на Иссканра сильнее. Он все-таки достал из ножен меч и ткнул им туда, где, судя по тем же таки ощущениям, находилась одна из стенок. Стенка, как показалось Иссканру, игриво отпрыгнула назад.
   "Свихиваюсь, - подумал он. - Окончательно. Не зря Шнырь говорил, что те, кто грамотные, все немного того. Вот и я... приобщился".
   Меч пришлось спрятать в ножны - все равно толку никакого.
   "Не буду обращать внимания на колпак, - решил Иссканр. - Просто пойду к Танайе".
   ...дойти бы!
   Это он понял спустя еще два-три десятка оставшихся позади улочек и подворотен, когда выбрел в какой-то совсем уж незнакомый ему район Северного Сна-Тонра. Снова остановился, проверяя собственные ощущения, снова признался самому себе, что колпак никуда не делся, хотя и не стал более материальным... Нет, погодите-ка! То ли потому, что Иссканр к нему уже привык, то ли сам колпак изменился, но теперь в нем чувствовался перепад давления в стенках. Вот эта, которая справа, давит чуть сильнее, а остальные - поменьше, особенно левая.
   Он начал "играть" с колпаком и выяснил, что давление на стенках зависит от того, каким боком стоит Иссканр к некоему направлению. Точнее, к северу. Вот с севера "давило" больше всего. А когда он нарочно пошел в ту сторону, давление постепенно, но заметно начало увеличиваться. Равно как и прочие, "побочные", так сказать, ощущения: уже упомянутые "нарисованность" домов и "пустотность". Меч можно было не доставать - им от "нарисованности" и "пустотности" не отмашешься.
   Что тогда?
   Любой нормальный человек повернулся бы спиной к северу и ушел восвояси. Глядишь, и колпак бы со временем (и пройденным расстоянием) рассосался. Но, наверное, прав был Шнырь, когда говорил про грамотных, мол, все они чуть-чуть съехавшие с крыши.
   Иссканр пошел на север, четко выверяя направление по силе давления на стенки своего невидимого колпака. И даже почти не удивился, когда впереди увидел знакомые крыши ступениатских гостиниц. Отсюда было рукой подать до Колбасной...
   Рукой.
   Подать.
   Потом Иссканр часто спрашивал себя: что же заставило его посмотреть вверх? Ведь Держатель падал абсолютно бесшумно. А в предчувствия Иссканр почти не верил.
   Как бы там ни было, он взглянул в небо вовремя, чтобы увидеть как на этой черном полотнище вдруг возникает движение, сперва неторопливое, но с каждым ударом сердца всё ускоряющееся, грозящее зверобоги ведают какими несчастьями не сонному, но вымершему городу. Первыми отломались каменные пальцы - словно не выдержали навалившейся на них тяжести небесного свода. Потом треснула кисть, потом башня надломилась еще в нескольких местах - и все это без единого звука, в полнейшей, абсолютной тишине!
   Наверное, нужно было куда-то бежать, что-то делать - но Иссканр остолбенел и даже, кажется, рот разинул от изумления. Ему и в голову не пришло, что один из кусков башни, даже самый мелкий (вернее, отсюда, с мостовой, кажущийся мелким), может упасть на него, чем и положит конец поискам правды о "младенчике" брата Гланнаха, конец вообще всему.
   Иссканр не думал об этом. Он упивался ощущением свободы - безбрежным, неожиданным! Колпак пропал! И дома снова постепенно начали обретать утраченную объемность, и исчезла проклятая пустота!
   Вдруг - резким, хлестким ударом по ушам - в мир возвратились звуки. Грохот падающих камней, треск сокрушенных деревьев, скрежет проломленных крыш, вопли и стоны людей (вот тебе и вымер город!..), ржание лошадей, что-то еще, пока, в этакой суматохе, не различаемое. Иссканр бездумно уклонился от летящей в его сторону черепицы и побежал в сторону Колбасной.
   До которой было рукой подать. Падающей рукой!..
   (В это же время или чуть раньше нищий на Южной Набережной, который не так давно клянчил у Иссканра "ладный мешочек", проснулся. Он так и задремал в подворотне, куда сбежал от странного и страшного взгляда того "чудака" и снились ему кошмары. Кошмары нищему снились всегда, но эти были какие-то особенные, от которых жить не хочется, что во сне, что наяву.
   И проснувшись, нищий в первый момент решил, что по-прежнему спит. За свою недолгую, но крайне насыщенную злоключениями жизнь он привык распознавать грядущие беды еще до того, как они происходили. Но сейчас ощущение ужасных перемен буквально насытило все вокруг.
   Осторожно, не зная, откуда ждать удара, нищий выглянул из подворотни.
   Как раз вовремя, чтобы увидеть, как Змеиный мост оживает, встряхивается очнувшейся от зимнего оцепенения гадюкой, а потом обрушивается в воды реки.
   ...Потом, когда нищий рассказывал об этом своим "собратьям по цеху", ему не верили даже те, кто сам в эту ночь пережил необычайное. Ничего удивительного: многие, очень многие вдруг обнаруживали на границе северной части города, в основном в районе ступениатов, нечто, похожее на Пелену. И за тем, как падали треснувшие Держатели, наблюдали многие.
   А вот оживший мост видел он один).
   Все Держатели упали почти одновременно, но Иссканр узнал об этом позже. Да и узнай тогда - все равно его бы заботила одна-единственная башня - та, которая рухнула прямо на рынок Срезанного Кошелька.
   ...Продираться через вопящие, толкающиеся, усыпанные зверобоги ведают чем улицы ночного Сна-Тонра оказалось неожиданно легко. Главное - выбрать правильное направление, но теперь, когда колпак исчез, с этим особых затруднений не было: знай перебирайся через завалы, отпихивай в сторону взбесившихся горожан - и беги, беги, беги - беги, будь ты проклят! Скорее!!!
   Он почти ничего не запомнил: ни того, как бежал, ни того, что творилось вокруг. Так, какие-то смутные образы, цепляющиеся за память. Но один почему-то въелся в сознание, впился в него ярко-красным клещом: проломленный от крыши до первого этажа дом, из которого вывалился каменный палец, ногтем упершийся в стену особняка напротив. И на ногте том - знак: вырезанная плеть-девятихвостка. Под ним достанывал какой-то неудачник, придавленный, словно попавшая под каблук ящерица. Бедняге уже было не помочь, и Иссканр с разгону подпрыгнул, зацепился за верхний край каменного ногтя, подтянулся, упершись ногами в выемки, изображавшие плеть, оказался по ту сторону завала - и поспешил дальше.