способных раскрыть свои творческие .возможности прежде всего в минуты
наибольшего напряжения.
Помимо Хейфица, ближайшими помощниками Семена Алексеевича в создании
самолетов со стреловидными крыльями стали еще два человека - его заместитель
доктор технических наук Наум Семенович Черняков, человек высочайшей
инженерной культуры, огромной эрудиции, редкого обаяния, и начальник группы
прочности профессор Иосиф Абрамович Свердлов.
С главным прочнистом лавочкинского КБ я познакомился еще в институте.
Но не лично: толстая книга "Расчет самолета на прочность" - важное пособие
при разработке студенческого проекта.
В жаркие дни работы над Ла-160 практическими делами пришлось дописывать
Свердлову новые главы этого увесистого фолианта.
Свердлов работал одновременно в КБ Лавочкина и Военно-воздушной
академии имени Жуковского. Это было нелегко, но практика КБ обогащала
профессора бесценным опытом, а научные исследования, проводимые в академии,
несли свою лепту производству. Свердлов многому научил людей, с которыми
работал у Лавочкина. Настойчиво и упорно воспитывал он своих помощников,
прививая им скрупулезную точность и высокую требовательность, без которых
невозможно гарантировать самолету полную безопасность.
Это был самоотверженный, влюбленный в свое дело человек. Работяга. Из
тех, кто мечтает, чтобы в сутках было 25 часов. Он имел большую семью и жил
в маленькой комнатушке. Вечерами, закончив трудовой день в академии и в КБ,
он усаживался в кухне (другого места у него не было, а отдельные квартиры в
ту пору были далеко не у каждого), теребя себя за волосы (такая уж была у
него привычка), принимался за расчеты. Как вспоминает об отце
А, И. Свердлов, "у него не было
письменного стола и книжного шкафа. Все, что было необходимо для
работы, лежало в большом цинковом баке для кипячения белья".
Лавочкин и Свердлов понимали друг друга с полуслова - один умел
поставить задачу, другой быстро отыскать наиболее целесообразное решение.
Вместе с Семеном Алексеевичем Свердлов - непременный участник всех
прочностных испытаний. Он дотошно осматривал проверяемую конструкцию, и горе
было ведущим инженерам, если он находил какие-либо упущения.
Свердлов наизусть знал чертежи, понимал и чувствовал, как работает
каждая заклепка. И если Свердлов говорил "да", то это было полной гарантией
надежности.
Ответственная работа у прочниста. И не только потому, что цена его
ошибки - развалившийся в полете самолет, погибший летчик. Малейшая
неточность - и сложное уравнение, каким был в глазах конструкторского
коллектива самолет со стреловидными крыльями, пополнялось новыми
неизвестными. Провести границу, отделявшую прочность от аэродинамики, было,
пожалуй, просто невозможно.
Казалось бы, высокая ответственность должна была прежде всего породить
предельную осторожность. Со Свердловым этого не произошло. Будучи предельно
аккуратным и исключительно тщательным в работе, он одновременно проявлял и
незаурядную смелость - качество, авиационному прочнисту крайне необходимое.
Сын Иосифа Абрамовича, Артур Иосифович Свердлов, унаследовавший профессию
отца ("не только сын, но и его при-лежнейший ученик", как сам он себя
рекомендует) рассказывал мне:
"В конструкторском бюро Семена Алексеевича был впервые проведен расчет
однолонжеронных треугольных крыльев, а также треугольных крыльев с лучевым
расположением лонжеронов, силовую схему которых предложил отец, а также
стреловидных крыльев различной стреловидности. Много изобретательности было
проявлено при проведении статических испытаний отдельных частей конструкции
самолета. Впервые достаточно эффективно инженерная теория прочности
стреловидного (а затем и треугольного крыла) с привлечением большого
количества натурных экспериментов была начата и развивалась в
конструкторском бюро С. А. Лавочкина.
В дальнейшем, развивая теорию прочности стреловидных крыльев, уже после
смерти Семена Алексеевича, отец активно сотрудничал с конструкторскими бюро
А. Н. Туполева и С. В. Ильюшина".
Сложные проблемы аэродинамики, возникавшие в КБ Лавочкина, теснейшим
образом переплелись с не менее сложными проблемами прочности, а затем,
наращиваясь по законам цепной реакции, град хитрых задач обрушивался на
конструкторов. Вот почему за длинным столом с высокими табуретами, где
обсуждались результаты поисков, гул стоял, как на пчельнике...
Стреловидное крыло сдавало экзамен ярким солнечным днем. Небольшая
группа людей стояла на крыше ангара. Говорили о разном. Но один вопрос,
словно сговорившись, обходили все: пройдет ли полет благополучно? Все
рассчитано, размерено, взвешено... Но очень уж ново то, что должно сдать
экзамен. А ведь в новом не все можно строго доказать. Явление всегда может
пойти чуть-чуть иначе.
Это очень опасное "чуть-чуть"! Из-за него летчик может никогда не
вернуться к жене, к детям... Нет, совсем не просто послать человека на такое
опасное дело. Вот почему так нервно переминается с ноги на ногу Лавочкин...
"Звуковой барьер казался тогда авиационным работникам всего мира очень
страшным,- вспоминал Н. С. Черняков, стоявший в тот достопамятный день рядом
с Семеном Алексеевичем.- Казалось, преодолеть его невозможно. А преодоление
этого барьера было конечной целью наших работ по созданию Ла-160. Мне трудно
передать волнение, которое испытывали мы все, хорошо зная, какие опасности
поджидают машину и испытателя.
Первый вылет самолета всегда волнует. Всегда волнует, хотя ты знаешь,
что процесс необратим. Чем ближе мгновение отрыва от земли, тем сильнее
охватывающее тебя волнение. Особенно томительны последние часы, а последние
минуты просто кажутся вечностью. Испытываешь такое огромное физическое
напряжение, что за ним неизбежно приходит реакция - большая слабость.
Когда самолет выруливает на старт и ты знаешь, что на нем есть что-то
новое, не волноваться нельзя. На этот раз волнение было особенно
сильным.,.".
Не меньше волновался и Струминский. Даже сейчас, спустя много лет,
слушая его рассказ, я ощущал в нем взволнованные ноты:
"Вот он летит, идет на посадку. Сядет или не сядет? И как сядет? Это
ведь первый полет, а посадочные режимы для "Стрелки" особенно опасны.
Федоров приземлился великолепно. Мы его расцеловали и бросились к
самолету. Осмотрели крылья, оперение, обшивку. Все цело, все держится. И
рули и перегородки на крыльях целы. Нигде никаких трещин".
Вот так и вошло стреловидное крыло в практику советской авиации. А
дальше - словно рванулась лавина.
Именно этого и добивался Лавочкин. Не раз говорил он своим сотрудникам:
- Генеральный конструктор должен толкнуть первый камень. Тот, с
которого начинается лавина!
Многое стало иным после завершения этой работы. Без преувеличения можно
сказать, что Ла-160 открыл стреловидные крылья для всей советской авиации.
Но... в бочке меда оказалась и ложка дегтя. Пролив яркий свет на
возможности стреловидных крыльев, Ла-160 нал жертвой другой особенности
околозвукового полета. Путь к большим скоростям преградила тряска.
Вибрации были не в диковинку для самолетостроения, но тряска скоростных
самолетов - это страница особая в истории авиации.
Летчики привозили самую невообразимую информацию. То говорили - тряска
непреодолима, то вдруг сообщали, что ее обрывает выпуск шасси или просто
покачивания.
Ученые собирались, спорили... Но способа преодолеть тряску Ла-160 так и
не нашли.
Конечно, всем хотелось, чтобы Ла-160, или, как его нежно называли в КБ,
"Стрелка", достиг звуковой скорости. Не получилось. Не вышло. Блестяще
подтвердив целесообразность стреловидных крыльев, первым в нашей
__________________________________________________________________________
Ла-160 - первый самолет со стреловидным крылом С. Л. Лавоч-кииа
________________________________________________________________
стране показав скорость, превысившую тысячу километров в час, этот
самолет так и не смог выйти на штурм звукового барьера.
И все же Ла-160 сделал огромное дело. Через считанные месяцы после
завершения его испытаний все три истребительных КБ выпустили стреловидные
самолеты. Не экспериментальные, не исследовательские, а настоящие боевые
истребители.
Рождению семьи стреловидных истребителей способствовали не только
успехи Ла-160. Почти одновременно появились новые двигатели. На основе
приобретенных за рубежом английских двигателей "Нин" и "Дервент" удалось
создать отечественные РД-45 и РД-500.
Для знакомства с этими двигателями, созданными фирмой Роллс-Ройс, в
Англию выехали авторитетные специалисты - конструктор самолетов А. И.
Микоян, конструктор двигателей В. Я. Климов и большой знаток авиационных
материалов С. Т. Кишкин.
Как вспоминает Т. Т. Самарин, работавший в то время в Англии, после
немецких маломощных ЮМО-003 и ЮМО-004 английские двигатели выглядели очень
обещающими. И когда продемонстрированный советским гостям "Глостер Метеор"
легко, с небольшим пробегом поднялся в воздух (а после установленного в 1945
году мирового рекорда скорости этот самолет усовершенствовали в еще большей
степени), он произвел очень хорошее впечатление.
"На "Дервент" у фирмы покупатели были,- рассказывает Т. Т. Самарин,- но
"Нин" был настолько мощным, что ни один английский авиаконструктор еще не
был готов к практическому использованию мощности, которой этот двигатель
располагал. В этом смысле наши самолеты, аэродинамически более совершенные и
глубоко продуманные, оказались тогда намного впереди английских".
Мы купили у англичан около шестидесяти экземпляров этих двигателей. И
создали на их основе отечественные РД-500 и РД-45. Вот тут и повторилось то,
что случилось в пору конструкторского дебюта Лавочкина, Яковлева и Микояна в
области истребительной авиации. Тогда Лавочкин и Яковлев взяли для своих
самолетов мотор М-105, Микоян - более мощный АМ-35. И на этот раз Лавочкин
для Ла-15, Яковлев для Як-23 выбрали РД-500, Микоян же поставил на МиГ-15
более мощный РД-45.
Это? выбор многим предопределил огромный успех его истребителя.
...Высокая скорость полета резко увеличила нагрузки на рулевое
управление и элероны. От летчика потребовались нечеловеческие усилия, чтобы
вести машину. И вот, избавляя его от этих усилий, Лавочкин впервые в нашей
стране поставил бустер - гидравлический агрегат, значительно уменьшивший
усилия на рукоятки и педали управления. Такие устройства, разработанные в
одном из специализированных конструкторских бюро, с легкой руки Лавочкина
быстро вошли в практику самолетостроения. Даже появились специализированные
заводы-смежники, поставлявшие самолетостроителям бустеры, подобно тому, как
поставляются моторы, вооружение, оборудование.
Кроме стремительного устойчивого полета и надежного управления, машина
больших скоростей настойчиво требовала высоты, а высота росла медленно. И не
потому, что двигатель, как несколько лет назад, задыхался без кислорода.
Нет, с появлением компрессоров преодолевать эту преграду стало проще. На
пути конструкторов возник новый барьер - физиологический.
Сама природа ограничила возможности забираться на большие высоты.
Старая задача о высотных скафандрах и герметических кабинах, до конца не
решенная перед войной, грозила обернуться для истребительной авиации
непреодолимой преградой.
На поршневых самолетах, освоивших лишь подступы к стратосфере,
трудности высотного полета, как правило, исчерпывались кислородным
голоданием. Надень летчик кислородный прибор, поставь конструктор на мотор
хороший нагнетатель, глядь и отвоевали дополнительную тысячу метров. Теперь,
после войны, такие победы уже перестали быть победами.
__________________________________________________________________________
МиГ-15 - истребитель конструкции А. И. Микояна
____________________________________________________________________________
Реактивный двигатель создал неслыханные возможности увеличения высоты
полета. Но при жестоких, доходящих до пятидесяти градусов морозах
стратосферы одной кислородной маской уже не обойтись. Так возникла задача
создания летчику микроклимата с благоприятными для здоровья давлением,
температурой и влажностью воздуха - очень сложная проблема герметической
кабины.
Решая эту проблему, конструкторские коллективы Лавочкина, Микояна,
Яковлева, находящиеся в непрерывном соревновании, из "конкурентов"
превратились в союзников, объединив свои усилия.
Рассказ доктора технических наук В. Е. Ишевского помог мне представить
масштабы этой борьбы.
Каждая заклепка (их на самолете десятки тысяч) грозила возникновением
микрощели, а общая площадь таких микрощелей не должна была превышать площади
одной пятимиллиметровой заклепки. Иными словами говоря, даже одна вышедшая
из строя заклепка могла зачеркнуть труд огромного коллектива.
Сделать стенки непроницаемыми для воздуха помогла химия. Поставленные
на специальном клее заклепки уже не угрожали кабине опасными микрощелями.
И все же эта часть проблемы оказалась, вероятно, самой простой.
Последующие задачи располагались по нарастающей конструктивной и технической
сложности. В самом деле, летчику, сидевшему внутри кабины, надо двигать
рулями и элеронами, находившимися на оперении и концах крыльев. Так возникал
парадокс. В непроницаемой оболочке кабины приходилось создавать так
называемые гермовыводы для тяг управления, трубопроводов, электропроводов.
"Гермо" - значит герметические, то есть такие, чтобы через них не проходил
воздух.
Далее. Летчик садится в кабину, закрывает крышку фонаря. Крышка должна
обеспечить непроницаемый, герметический стык со стенкой кабины, при
необходимости легко 'открываться и закрываться. Нужен замок, удовлетворяющий
всем этим требованиям. Какой из них будет работать надежно и безотказно -
механический, электрический, электромагнитный?
Конструируя замок, инженеры помнили еще об одном его качестве - о
мгновенности действия. В случае нужды кабина должна мгновенно
разгерметизироваться для катапультирования летчика.
Вот и произнесено слово "катапультирование". Проблема, рожденная
большими скоростями. Летчик уже не мог без риска для жизни покинуть самолет.
Ему просто не хватало для этого силы. Катапультирование в аварийных случаях
- необходимость, но кресло, на котором сидел человек, должно вылететь из
самолета, ни за что не задев. От качества замков не меньше, чем от
катапульт, зависела жизнь пилота *.
И тут все пришлось начинать с нуля. Никаких предшественников не было.
Немцы освоили скорости только порядка 750-800 километров в час. Фашистские
инженеры "выстреливали" пилота сжатым воздухом. Наши самолеты намного
превзошли эти скорости. В 1946 году они летали со скоростью 900, а в 1947 -
1000 километров в час. В таком стремительном полете сжатый воздух для
катапультирования непригоден. Катапульту сделали пороховой.
Опытную конструкцию прежде всего подвергли придирчивым наземным
испытаниям. Грузы, манекены, затем животные. Катапульта "стреляла"
кроликами, кошками, собаками и, наконец, обезьянами. Подопытные животные
подвергались разносторонним исследованиям. Строгость врачей чрезвычайно
велика. Перегрузки слишком грозны, чтобы вести себя с ними панибратски.
Настало время выстрела человеком. Место в кабине согласился занять
исследователь, выполнивший теоретические расчеты, необходимые создателям
катапульт. Он считал, что имеет право на риск больше, чем кто-либо другой.
Комиссия, проверив его здоровье, удовлетворила желание ученого. В
белоснежном костюме, облепленный приборами, похожий на героя фантастического
романа, совершил Р. А. Стасевич первое катапультирование.
После многократных наземных экспериментов 24 июня 1947 года катапульта
впервые выбросила в полете парашютиста-испытателя Г. Кондрашева.
Реактивный двигатель увеличил потолок самолета, а это, в свою очередь,
утвердило в правах гражданства герметическую кабину. Помог "обжить"
герметическую кабину и компрессор двигателя. Создавая повышенное
________________________________________________________________________________
* К тому времени, когда возникла необходимость в катапультировании, то
есть принудительном отделении летчика (члена экипажа), было экспериментально
установлено, что человек может преодолеть воздушный поток при покидании
самолета на скорости ие более 600 километров в час.- Ред.
___________________________________________________________________
давление воздуха, он позволил конструкторам отвести небольшую часть
этого воздуха в кабину.
И все же найти источник воздуха лишь половина дела. Не менее важно
сделать его пригодным для дыхания. Воздух, идущий от двигателя, мог быть
загрязнен самыми различными примесями.
Вспоминая опыты по герметизации кабин в тридцатых годах, А. В. Чесалов
рассказывал:
"Мне приходилось летать в построенной тогда герметической кабине.
Наддув, осуществлявшийся от двигателя (речь идет о дизельном двигателе.- М.
А.), приводил к проникновению в кабину опаснейшего врага - окиси углерода.
Мы не имели индикаторов, позволявших определять содержание угарного газа, и
воспользовались старым шахтерским приемом, взяв в кабину невероятно
чувствительных к угарному газу канареек. И пока не были созданы приборы, они
охраняли экипаж от отравления. Разумеется, в конце сороковых годов о такого
рода кустарщине и речи быть не могло. Понадобились фильтры, и их
сконструировали. Правда, при испытании не обошлось без конфузов. Прорывались
очистительные фильтры. И прорывались они даже на первых серийных машинах..."
Изрядную долю хлопот принес конструкторам и сам пилот. В герметической
кабине, тщательно изолированной от окружающего мира, он источник тепла и
влаги. В условиях стратосферы на сильнейшем морозе влага враг, и не
безобидный: стенки и окна кабины покрывались толстым слоем инея. Пришлось и
тут поломать голову над тем, чтобы создать летчику наибольший комфорт -
правильно рассчитать теплообмен в кабине, устранить избыток влаги, найти
способ обогревать стекла, чтобы сохранить обзорность.
Постепенно герметическую кабину обжили. Семен Алексеевич поставил ее на
Ла-174. Группа конструкторов разных КБ и помогавших им ученых (от КБ
Лавочкина в эту группу входил Ишевский) была удостоена Государственной
премии.
Ла-174 начал испытательные полеты. Теперь уже несомненно, что
стреловидное крыло имеет право на существование. Это отлично доказал еще
Ла-160. Но действительно ли это нашумевшее стреловидное крыло самое
целесообразное?
Сегодня недоверие к стреловидному крылу выглядит по меньшей мере
странным. Без него немыслима скоростная авиация. Но тогда конструктор не мог
не считаться с тем, что вес этого крыла куда больше, чем прямого. Лавочкин
не мог принять окончательного решения, не ответив на вопрос: что же разумнее
- вкатить сотни лишних килограммов металла в "стрелку" или же сделать прямое
тонкое крыло - легкое и свободное от неприятностей при взлете и посадке?
Почти одновременно на испытательном аэродроме появились две
стосемидесятичетверки - одна с тонкими крыльями, другая со стреловидными.
Соревнование выиграла "стрелка", показав большую скорость. Именно ее сделали
основным вариантом нового самолета. "Острый" это был вариант! С тонкокрылой
модификацией было спокойнее.
- Наша машина Ла-174 ТК,- рассказывал мне один из инженеров,- была как
рабочая лошадь. Она потом долго летала. Двигатели на ней испытывались.
Разные двигатели. Изумительная машина была...
Несмотря на большую скорость и скороподъемность, стреловидный вариант
Ла-174 не сразу снискал такие же добрые слова. С места в карьер самолет
угостил испытателей пренеприятнейшей тряской. Бились над ее устранением
отчаянно. Крупнейшие специалисты по вибрациям лепили множество датчиков.
Лучшие испытатели - Гал-лай, Анохин облетывали самолет, стремясь помочь
фирменному летчику Федорову. Не справившись с вибрациями, в одном из полетов
катапультировался Федоров, а машина, словно в насмешку, перестала трястись
и, спланировав, приземлилась почти без повреждений.
Избавиться от тряски помог случай. Однажды, когда самолет катился по
аэродрому, кто-то заметил, что маши-
______________________________________________________________________________
Ла-174 - опытный самолет С. А. Лавочкина
________________________________________________________________________________
на трясется. Пригляделись - видят: вздрагивает фюзеляж и словно в ответ
колышется оперение.
То, что произошло дальше, в первый момент вызывало улыбки: поставив
датчики, машину стали катать по аэродрому. Но когда записи необычных
испытаний попали к прочнистам, остряки замолчали: частоты колебаний оперения
и фюзеляжа, которым обязательно надлежало быть разными, совпали.
Машину сняли с полетов. Поставили на вибростенд - совпадение
повторилось. Сомнений не оставалось - у фюзеляжа и оперения действительно
одинаковая частота собственных колебаний. "Благодатная" возможность для
возникновения в полете неприятной тряски.
Теперь, по устранении дефекта, самолет готов превратиться в серийную
машину, в первый боевой реактивный истребитель, носивший имя Лавочкина.
Для главного экзамена, торжественно именуемого государственными
испытаниями, самолет прибыл в НИИ ВВС. Только после этого должно было
решиться: останется ли он безвестным изделием "174" или же получит имя.
Новую машину предложили летчику-испытателю первого класса
инженер-полковнику А. Г. Кочеткову.
Работать с Лавочкиным? Кочетков готов. И не только потому, что ему
понравился новый истребитель. Испытателя располагал к себе и конструктор.
Семен Алексеевич генерал, большое начальство, но Кочетков хорошо помнил и
другого Лавочкина - худого, долговязого, в коротеньком, по моде-того
времени, пиджачке, с глазами, полными надежды.
Они познакомились в 1939 году. После окончания Военно-воздушной
академии Кочетков работал в НИИ ВВС летчиком и помощником ведущего инженера
А. И. Ни-кашина. Однажды, когда Никашин уехал в командировку, в комнату, где
работал Кочетков, вошел начальник института А. И. Филин в сопровождении трех
штатских.
- Вот, товарищ Кочетков,- сказал Филин,- инициативная группа предлагает
интересный самолет. Истребитель деревянный, а это очень важно. Я хотел бы,
чтобы вы дали заключение как ведущий инженер. Кстати, познакомьтесь...
Штатские представились:
- Горбунов!
- Лавочкин!
- Гудков!
Проект был весьма эскизным. Расчеты очень прикидочными. Но это не
помешало Кочеткову разглядеть его перспективность. Так, временно оказавшись
на месте Никашина, Кочетков способствовал осуществлению первого проекта
Лавочкина и его товарищей.
С тех пор много воды утекло. Пути летчика и конструктора не раз
пересекались. Кочетков летал на ЛаГГ-3, на Ла-11, на Л а-150. А вот теперь
настала очередь изделия "174".
В одном из первых же вылетов самолет подставил летчику подножку - на
взлете открылся фонарь пилотской кабины. Вспорхнул, словно птичка, и лег на
правый борт. Положение, хоть караул кричи. Сбавить скорость нельзя - самолет
вот-вот упадет. Лететь быстрее тоже нельзя - фонарь деформируется и
возможность аварийного сброса в такой ситуации исключена: фонарь может
ударить по хвосту, самолет погибнет.
Медленно, на самой малой скорости, Кочетков сделал круг "блинчиком" и
посадил машину.
Потом все было хорошо. А под занавес опять неприятности. На большой
высоте кабина вдруг наполнилась дымом. Летчик перестал видеть приборы.
Пришлось надеть кислородную маску. Куда летел самолет? Неизвестно -
видимости не было.
Когда гибель машины казалась неминуемой, летчик установил причину
пожара. Конструктор оказался ни при чем. Загорелся моторчик
динамометрической ручки - тот, что движет ленту в самописцах. Летчик
выключил испытательную аппаратуру и благополучно приземлился.
Не застал врасплох Кочеткова и третий сюрприз - штопор. Самолету
полагалось выйти из него после третьего витка. А истребитель этого сделать
не пожелал. Огромный опыт помог Кочеткову выйти из положения, весьма
рискованного. В годы войны ему пришлось всерьез заниматься штопором,
испытывая американские самолеты "Айркобра".
Эти машины не раз самопроизвольно входили в плоский штопор. Не
освободилась от опасного дефекта и "Кингкобра", другая модификация того же
самолета.
Откомандированный в Америку, Кочетков убедительно доказал
конструкторам, что опасный недостаток не устранен. В одном из полетов на
"Кингкобре" Кочетков попал в плоский штопор. До земли летчик добрался на
парашюте. Американцы исправили машину. Жизнь многих советских летчиков была
спасена.
Кочетков выявил и затаившийся дефект Ла-174. После его устранения
самолет запустили в серию.
Но большой славы своему создателю Ла-15 все-таки не принес. Как я уже
отмечал, спроектировали одновременно три истребителя: Як-23, Ла-15 и МиГ-15.
Яковлев и Лавочкин построили свои самолеты под РД-500, считавшийся
"истребительным двигателем". Микоян, не поверив в искусственность такого
разделения, взял более мощный "бомбардировочный" РД-45. Всем трем самолетам
задали одинаковое вооружение, но, несмотря на то, что и Яковлев и Лавочкин
проявили подлинные конструкторские чудеса, конкурировать с мощным МиГом они
не смогли. Микоян создал машину, прочную и надежную, как палка,
неприхотливую в своих требованиях к летчику. Не зря его прозвали
наибольшего напряжения.
Помимо Хейфица, ближайшими помощниками Семена Алексеевича в создании
самолетов со стреловидными крыльями стали еще два человека - его заместитель
доктор технических наук Наум Семенович Черняков, человек высочайшей
инженерной культуры, огромной эрудиции, редкого обаяния, и начальник группы
прочности профессор Иосиф Абрамович Свердлов.
С главным прочнистом лавочкинского КБ я познакомился еще в институте.
Но не лично: толстая книга "Расчет самолета на прочность" - важное пособие
при разработке студенческого проекта.
В жаркие дни работы над Ла-160 практическими делами пришлось дописывать
Свердлову новые главы этого увесистого фолианта.
Свердлов работал одновременно в КБ Лавочкина и Военно-воздушной
академии имени Жуковского. Это было нелегко, но практика КБ обогащала
профессора бесценным опытом, а научные исследования, проводимые в академии,
несли свою лепту производству. Свердлов многому научил людей, с которыми
работал у Лавочкина. Настойчиво и упорно воспитывал он своих помощников,
прививая им скрупулезную точность и высокую требовательность, без которых
невозможно гарантировать самолету полную безопасность.
Это был самоотверженный, влюбленный в свое дело человек. Работяга. Из
тех, кто мечтает, чтобы в сутках было 25 часов. Он имел большую семью и жил
в маленькой комнатушке. Вечерами, закончив трудовой день в академии и в КБ,
он усаживался в кухне (другого места у него не было, а отдельные квартиры в
ту пору были далеко не у каждого), теребя себя за волосы (такая уж была у
него привычка), принимался за расчеты. Как вспоминает об отце
А, И. Свердлов, "у него не было
письменного стола и книжного шкафа. Все, что было необходимо для
работы, лежало в большом цинковом баке для кипячения белья".
Лавочкин и Свердлов понимали друг друга с полуслова - один умел
поставить задачу, другой быстро отыскать наиболее целесообразное решение.
Вместе с Семеном Алексеевичем Свердлов - непременный участник всех
прочностных испытаний. Он дотошно осматривал проверяемую конструкцию, и горе
было ведущим инженерам, если он находил какие-либо упущения.
Свердлов наизусть знал чертежи, понимал и чувствовал, как работает
каждая заклепка. И если Свердлов говорил "да", то это было полной гарантией
надежности.
Ответственная работа у прочниста. И не только потому, что цена его
ошибки - развалившийся в полете самолет, погибший летчик. Малейшая
неточность - и сложное уравнение, каким был в глазах конструкторского
коллектива самолет со стреловидными крыльями, пополнялось новыми
неизвестными. Провести границу, отделявшую прочность от аэродинамики, было,
пожалуй, просто невозможно.
Казалось бы, высокая ответственность должна была прежде всего породить
предельную осторожность. Со Свердловым этого не произошло. Будучи предельно
аккуратным и исключительно тщательным в работе, он одновременно проявлял и
незаурядную смелость - качество, авиационному прочнисту крайне необходимое.
Сын Иосифа Абрамовича, Артур Иосифович Свердлов, унаследовавший профессию
отца ("не только сын, но и его при-лежнейший ученик", как сам он себя
рекомендует) рассказывал мне:
"В конструкторском бюро Семена Алексеевича был впервые проведен расчет
однолонжеронных треугольных крыльев, а также треугольных крыльев с лучевым
расположением лонжеронов, силовую схему которых предложил отец, а также
стреловидных крыльев различной стреловидности. Много изобретательности было
проявлено при проведении статических испытаний отдельных частей конструкции
самолета. Впервые достаточно эффективно инженерная теория прочности
стреловидного (а затем и треугольного крыла) с привлечением большого
количества натурных экспериментов была начата и развивалась в
конструкторском бюро С. А. Лавочкина.
В дальнейшем, развивая теорию прочности стреловидных крыльев, уже после
смерти Семена Алексеевича, отец активно сотрудничал с конструкторскими бюро
А. Н. Туполева и С. В. Ильюшина".
Сложные проблемы аэродинамики, возникавшие в КБ Лавочкина, теснейшим
образом переплелись с не менее сложными проблемами прочности, а затем,
наращиваясь по законам цепной реакции, град хитрых задач обрушивался на
конструкторов. Вот почему за длинным столом с высокими табуретами, где
обсуждались результаты поисков, гул стоял, как на пчельнике...
Стреловидное крыло сдавало экзамен ярким солнечным днем. Небольшая
группа людей стояла на крыше ангара. Говорили о разном. Но один вопрос,
словно сговорившись, обходили все: пройдет ли полет благополучно? Все
рассчитано, размерено, взвешено... Но очень уж ново то, что должно сдать
экзамен. А ведь в новом не все можно строго доказать. Явление всегда может
пойти чуть-чуть иначе.
Это очень опасное "чуть-чуть"! Из-за него летчик может никогда не
вернуться к жене, к детям... Нет, совсем не просто послать человека на такое
опасное дело. Вот почему так нервно переминается с ноги на ногу Лавочкин...
"Звуковой барьер казался тогда авиационным работникам всего мира очень
страшным,- вспоминал Н. С. Черняков, стоявший в тот достопамятный день рядом
с Семеном Алексеевичем.- Казалось, преодолеть его невозможно. А преодоление
этого барьера было конечной целью наших работ по созданию Ла-160. Мне трудно
передать волнение, которое испытывали мы все, хорошо зная, какие опасности
поджидают машину и испытателя.
Первый вылет самолета всегда волнует. Всегда волнует, хотя ты знаешь,
что процесс необратим. Чем ближе мгновение отрыва от земли, тем сильнее
охватывающее тебя волнение. Особенно томительны последние часы, а последние
минуты просто кажутся вечностью. Испытываешь такое огромное физическое
напряжение, что за ним неизбежно приходит реакция - большая слабость.
Когда самолет выруливает на старт и ты знаешь, что на нем есть что-то
новое, не волноваться нельзя. На этот раз волнение было особенно
сильным.,.".
Не меньше волновался и Струминский. Даже сейчас, спустя много лет,
слушая его рассказ, я ощущал в нем взволнованные ноты:
"Вот он летит, идет на посадку. Сядет или не сядет? И как сядет? Это
ведь первый полет, а посадочные режимы для "Стрелки" особенно опасны.
Федоров приземлился великолепно. Мы его расцеловали и бросились к
самолету. Осмотрели крылья, оперение, обшивку. Все цело, все держится. И
рули и перегородки на крыльях целы. Нигде никаких трещин".
Вот так и вошло стреловидное крыло в практику советской авиации. А
дальше - словно рванулась лавина.
Именно этого и добивался Лавочкин. Не раз говорил он своим сотрудникам:
- Генеральный конструктор должен толкнуть первый камень. Тот, с
которого начинается лавина!
Многое стало иным после завершения этой работы. Без преувеличения можно
сказать, что Ла-160 открыл стреловидные крылья для всей советской авиации.
Но... в бочке меда оказалась и ложка дегтя. Пролив яркий свет на
возможности стреловидных крыльев, Ла-160 нал жертвой другой особенности
околозвукового полета. Путь к большим скоростям преградила тряска.
Вибрации были не в диковинку для самолетостроения, но тряска скоростных
самолетов - это страница особая в истории авиации.
Летчики привозили самую невообразимую информацию. То говорили - тряска
непреодолима, то вдруг сообщали, что ее обрывает выпуск шасси или просто
покачивания.
Ученые собирались, спорили... Но способа преодолеть тряску Ла-160 так и
не нашли.
Конечно, всем хотелось, чтобы Ла-160, или, как его нежно называли в КБ,
"Стрелка", достиг звуковой скорости. Не получилось. Не вышло. Блестяще
подтвердив целесообразность стреловидных крыльев, первым в нашей
__________________________________________________________________________
Ла-160 - первый самолет со стреловидным крылом С. Л. Лавоч-кииа
________________________________________________________________
стране показав скорость, превысившую тысячу километров в час, этот
самолет так и не смог выйти на штурм звукового барьера.
И все же Ла-160 сделал огромное дело. Через считанные месяцы после
завершения его испытаний все три истребительных КБ выпустили стреловидные
самолеты. Не экспериментальные, не исследовательские, а настоящие боевые
истребители.
Рождению семьи стреловидных истребителей способствовали не только
успехи Ла-160. Почти одновременно появились новые двигатели. На основе
приобретенных за рубежом английских двигателей "Нин" и "Дервент" удалось
создать отечественные РД-45 и РД-500.
Для знакомства с этими двигателями, созданными фирмой Роллс-Ройс, в
Англию выехали авторитетные специалисты - конструктор самолетов А. И.
Микоян, конструктор двигателей В. Я. Климов и большой знаток авиационных
материалов С. Т. Кишкин.
Как вспоминает Т. Т. Самарин, работавший в то время в Англии, после
немецких маломощных ЮМО-003 и ЮМО-004 английские двигатели выглядели очень
обещающими. И когда продемонстрированный советским гостям "Глостер Метеор"
легко, с небольшим пробегом поднялся в воздух (а после установленного в 1945
году мирового рекорда скорости этот самолет усовершенствовали в еще большей
степени), он произвел очень хорошее впечатление.
"На "Дервент" у фирмы покупатели были,- рассказывает Т. Т. Самарин,- но
"Нин" был настолько мощным, что ни один английский авиаконструктор еще не
был готов к практическому использованию мощности, которой этот двигатель
располагал. В этом смысле наши самолеты, аэродинамически более совершенные и
глубоко продуманные, оказались тогда намного впереди английских".
Мы купили у англичан около шестидесяти экземпляров этих двигателей. И
создали на их основе отечественные РД-500 и РД-45. Вот тут и повторилось то,
что случилось в пору конструкторского дебюта Лавочкина, Яковлева и Микояна в
области истребительной авиации. Тогда Лавочкин и Яковлев взяли для своих
самолетов мотор М-105, Микоян - более мощный АМ-35. И на этот раз Лавочкин
для Ла-15, Яковлев для Як-23 выбрали РД-500, Микоян же поставил на МиГ-15
более мощный РД-45.
Это? выбор многим предопределил огромный успех его истребителя.
...Высокая скорость полета резко увеличила нагрузки на рулевое
управление и элероны. От летчика потребовались нечеловеческие усилия, чтобы
вести машину. И вот, избавляя его от этих усилий, Лавочкин впервые в нашей
стране поставил бустер - гидравлический агрегат, значительно уменьшивший
усилия на рукоятки и педали управления. Такие устройства, разработанные в
одном из специализированных конструкторских бюро, с легкой руки Лавочкина
быстро вошли в практику самолетостроения. Даже появились специализированные
заводы-смежники, поставлявшие самолетостроителям бустеры, подобно тому, как
поставляются моторы, вооружение, оборудование.
Кроме стремительного устойчивого полета и надежного управления, машина
больших скоростей настойчиво требовала высоты, а высота росла медленно. И не
потому, что двигатель, как несколько лет назад, задыхался без кислорода.
Нет, с появлением компрессоров преодолевать эту преграду стало проще. На
пути конструкторов возник новый барьер - физиологический.
Сама природа ограничила возможности забираться на большие высоты.
Старая задача о высотных скафандрах и герметических кабинах, до конца не
решенная перед войной, грозила обернуться для истребительной авиации
непреодолимой преградой.
На поршневых самолетах, освоивших лишь подступы к стратосфере,
трудности высотного полета, как правило, исчерпывались кислородным
голоданием. Надень летчик кислородный прибор, поставь конструктор на мотор
хороший нагнетатель, глядь и отвоевали дополнительную тысячу метров. Теперь,
после войны, такие победы уже перестали быть победами.
__________________________________________________________________________
МиГ-15 - истребитель конструкции А. И. Микояна
____________________________________________________________________________
Реактивный двигатель создал неслыханные возможности увеличения высоты
полета. Но при жестоких, доходящих до пятидесяти градусов морозах
стратосферы одной кислородной маской уже не обойтись. Так возникла задача
создания летчику микроклимата с благоприятными для здоровья давлением,
температурой и влажностью воздуха - очень сложная проблема герметической
кабины.
Решая эту проблему, конструкторские коллективы Лавочкина, Микояна,
Яковлева, находящиеся в непрерывном соревновании, из "конкурентов"
превратились в союзников, объединив свои усилия.
Рассказ доктора технических наук В. Е. Ишевского помог мне представить
масштабы этой борьбы.
Каждая заклепка (их на самолете десятки тысяч) грозила возникновением
микрощели, а общая площадь таких микрощелей не должна была превышать площади
одной пятимиллиметровой заклепки. Иными словами говоря, даже одна вышедшая
из строя заклепка могла зачеркнуть труд огромного коллектива.
Сделать стенки непроницаемыми для воздуха помогла химия. Поставленные
на специальном клее заклепки уже не угрожали кабине опасными микрощелями.
И все же эта часть проблемы оказалась, вероятно, самой простой.
Последующие задачи располагались по нарастающей конструктивной и технической
сложности. В самом деле, летчику, сидевшему внутри кабины, надо двигать
рулями и элеронами, находившимися на оперении и концах крыльев. Так возникал
парадокс. В непроницаемой оболочке кабины приходилось создавать так
называемые гермовыводы для тяг управления, трубопроводов, электропроводов.
"Гермо" - значит герметические, то есть такие, чтобы через них не проходил
воздух.
Далее. Летчик садится в кабину, закрывает крышку фонаря. Крышка должна
обеспечить непроницаемый, герметический стык со стенкой кабины, при
необходимости легко 'открываться и закрываться. Нужен замок, удовлетворяющий
всем этим требованиям. Какой из них будет работать надежно и безотказно -
механический, электрический, электромагнитный?
Конструируя замок, инженеры помнили еще об одном его качестве - о
мгновенности действия. В случае нужды кабина должна мгновенно
разгерметизироваться для катапультирования летчика.
Вот и произнесено слово "катапультирование". Проблема, рожденная
большими скоростями. Летчик уже не мог без риска для жизни покинуть самолет.
Ему просто не хватало для этого силы. Катапультирование в аварийных случаях
- необходимость, но кресло, на котором сидел человек, должно вылететь из
самолета, ни за что не задев. От качества замков не меньше, чем от
катапульт, зависела жизнь пилота *.
И тут все пришлось начинать с нуля. Никаких предшественников не было.
Немцы освоили скорости только порядка 750-800 километров в час. Фашистские
инженеры "выстреливали" пилота сжатым воздухом. Наши самолеты намного
превзошли эти скорости. В 1946 году они летали со скоростью 900, а в 1947 -
1000 километров в час. В таком стремительном полете сжатый воздух для
катапультирования непригоден. Катапульту сделали пороховой.
Опытную конструкцию прежде всего подвергли придирчивым наземным
испытаниям. Грузы, манекены, затем животные. Катапульта "стреляла"
кроликами, кошками, собаками и, наконец, обезьянами. Подопытные животные
подвергались разносторонним исследованиям. Строгость врачей чрезвычайно
велика. Перегрузки слишком грозны, чтобы вести себя с ними панибратски.
Настало время выстрела человеком. Место в кабине согласился занять
исследователь, выполнивший теоретические расчеты, необходимые создателям
катапульт. Он считал, что имеет право на риск больше, чем кто-либо другой.
Комиссия, проверив его здоровье, удовлетворила желание ученого. В
белоснежном костюме, облепленный приборами, похожий на героя фантастического
романа, совершил Р. А. Стасевич первое катапультирование.
После многократных наземных экспериментов 24 июня 1947 года катапульта
впервые выбросила в полете парашютиста-испытателя Г. Кондрашева.
Реактивный двигатель увеличил потолок самолета, а это, в свою очередь,
утвердило в правах гражданства герметическую кабину. Помог "обжить"
герметическую кабину и компрессор двигателя. Создавая повышенное
________________________________________________________________________________
* К тому времени, когда возникла необходимость в катапультировании, то
есть принудительном отделении летчика (члена экипажа), было экспериментально
установлено, что человек может преодолеть воздушный поток при покидании
самолета на скорости ие более 600 километров в час.- Ред.
___________________________________________________________________
давление воздуха, он позволил конструкторам отвести небольшую часть
этого воздуха в кабину.
И все же найти источник воздуха лишь половина дела. Не менее важно
сделать его пригодным для дыхания. Воздух, идущий от двигателя, мог быть
загрязнен самыми различными примесями.
Вспоминая опыты по герметизации кабин в тридцатых годах, А. В. Чесалов
рассказывал:
"Мне приходилось летать в построенной тогда герметической кабине.
Наддув, осуществлявшийся от двигателя (речь идет о дизельном двигателе.- М.
А.), приводил к проникновению в кабину опаснейшего врага - окиси углерода.
Мы не имели индикаторов, позволявших определять содержание угарного газа, и
воспользовались старым шахтерским приемом, взяв в кабину невероятно
чувствительных к угарному газу канареек. И пока не были созданы приборы, они
охраняли экипаж от отравления. Разумеется, в конце сороковых годов о такого
рода кустарщине и речи быть не могло. Понадобились фильтры, и их
сконструировали. Правда, при испытании не обошлось без конфузов. Прорывались
очистительные фильтры. И прорывались они даже на первых серийных машинах..."
Изрядную долю хлопот принес конструкторам и сам пилот. В герметической
кабине, тщательно изолированной от окружающего мира, он источник тепла и
влаги. В условиях стратосферы на сильнейшем морозе влага враг, и не
безобидный: стенки и окна кабины покрывались толстым слоем инея. Пришлось и
тут поломать голову над тем, чтобы создать летчику наибольший комфорт -
правильно рассчитать теплообмен в кабине, устранить избыток влаги, найти
способ обогревать стекла, чтобы сохранить обзорность.
Постепенно герметическую кабину обжили. Семен Алексеевич поставил ее на
Ла-174. Группа конструкторов разных КБ и помогавших им ученых (от КБ
Лавочкина в эту группу входил Ишевский) была удостоена Государственной
премии.
Ла-174 начал испытательные полеты. Теперь уже несомненно, что
стреловидное крыло имеет право на существование. Это отлично доказал еще
Ла-160. Но действительно ли это нашумевшее стреловидное крыло самое
целесообразное?
Сегодня недоверие к стреловидному крылу выглядит по меньшей мере
странным. Без него немыслима скоростная авиация. Но тогда конструктор не мог
не считаться с тем, что вес этого крыла куда больше, чем прямого. Лавочкин
не мог принять окончательного решения, не ответив на вопрос: что же разумнее
- вкатить сотни лишних килограммов металла в "стрелку" или же сделать прямое
тонкое крыло - легкое и свободное от неприятностей при взлете и посадке?
Почти одновременно на испытательном аэродроме появились две
стосемидесятичетверки - одна с тонкими крыльями, другая со стреловидными.
Соревнование выиграла "стрелка", показав большую скорость. Именно ее сделали
основным вариантом нового самолета. "Острый" это был вариант! С тонкокрылой
модификацией было спокойнее.
- Наша машина Ла-174 ТК,- рассказывал мне один из инженеров,- была как
рабочая лошадь. Она потом долго летала. Двигатели на ней испытывались.
Разные двигатели. Изумительная машина была...
Несмотря на большую скорость и скороподъемность, стреловидный вариант
Ла-174 не сразу снискал такие же добрые слова. С места в карьер самолет
угостил испытателей пренеприятнейшей тряской. Бились над ее устранением
отчаянно. Крупнейшие специалисты по вибрациям лепили множество датчиков.
Лучшие испытатели - Гал-лай, Анохин облетывали самолет, стремясь помочь
фирменному летчику Федорову. Не справившись с вибрациями, в одном из полетов
катапультировался Федоров, а машина, словно в насмешку, перестала трястись
и, спланировав, приземлилась почти без повреждений.
Избавиться от тряски помог случай. Однажды, когда самолет катился по
аэродрому, кто-то заметил, что маши-
______________________________________________________________________________
Ла-174 - опытный самолет С. А. Лавочкина
________________________________________________________________________________
на трясется. Пригляделись - видят: вздрагивает фюзеляж и словно в ответ
колышется оперение.
То, что произошло дальше, в первый момент вызывало улыбки: поставив
датчики, машину стали катать по аэродрому. Но когда записи необычных
испытаний попали к прочнистам, остряки замолчали: частоты колебаний оперения
и фюзеляжа, которым обязательно надлежало быть разными, совпали.
Машину сняли с полетов. Поставили на вибростенд - совпадение
повторилось. Сомнений не оставалось - у фюзеляжа и оперения действительно
одинаковая частота собственных колебаний. "Благодатная" возможность для
возникновения в полете неприятной тряски.
Теперь, по устранении дефекта, самолет готов превратиться в серийную
машину, в первый боевой реактивный истребитель, носивший имя Лавочкина.
Для главного экзамена, торжественно именуемого государственными
испытаниями, самолет прибыл в НИИ ВВС. Только после этого должно было
решиться: останется ли он безвестным изделием "174" или же получит имя.
Новую машину предложили летчику-испытателю первого класса
инженер-полковнику А. Г. Кочеткову.
Работать с Лавочкиным? Кочетков готов. И не только потому, что ему
понравился новый истребитель. Испытателя располагал к себе и конструктор.
Семен Алексеевич генерал, большое начальство, но Кочетков хорошо помнил и
другого Лавочкина - худого, долговязого, в коротеньком, по моде-того
времени, пиджачке, с глазами, полными надежды.
Они познакомились в 1939 году. После окончания Военно-воздушной
академии Кочетков работал в НИИ ВВС летчиком и помощником ведущего инженера
А. И. Ни-кашина. Однажды, когда Никашин уехал в командировку, в комнату, где
работал Кочетков, вошел начальник института А. И. Филин в сопровождении трех
штатских.
- Вот, товарищ Кочетков,- сказал Филин,- инициативная группа предлагает
интересный самолет. Истребитель деревянный, а это очень важно. Я хотел бы,
чтобы вы дали заключение как ведущий инженер. Кстати, познакомьтесь...
Штатские представились:
- Горбунов!
- Лавочкин!
- Гудков!
Проект был весьма эскизным. Расчеты очень прикидочными. Но это не
помешало Кочеткову разглядеть его перспективность. Так, временно оказавшись
на месте Никашина, Кочетков способствовал осуществлению первого проекта
Лавочкина и его товарищей.
С тех пор много воды утекло. Пути летчика и конструктора не раз
пересекались. Кочетков летал на ЛаГГ-3, на Ла-11, на Л а-150. А вот теперь
настала очередь изделия "174".
В одном из первых же вылетов самолет подставил летчику подножку - на
взлете открылся фонарь пилотской кабины. Вспорхнул, словно птичка, и лег на
правый борт. Положение, хоть караул кричи. Сбавить скорость нельзя - самолет
вот-вот упадет. Лететь быстрее тоже нельзя - фонарь деформируется и
возможность аварийного сброса в такой ситуации исключена: фонарь может
ударить по хвосту, самолет погибнет.
Медленно, на самой малой скорости, Кочетков сделал круг "блинчиком" и
посадил машину.
Потом все было хорошо. А под занавес опять неприятности. На большой
высоте кабина вдруг наполнилась дымом. Летчик перестал видеть приборы.
Пришлось надеть кислородную маску. Куда летел самолет? Неизвестно -
видимости не было.
Когда гибель машины казалась неминуемой, летчик установил причину
пожара. Конструктор оказался ни при чем. Загорелся моторчик
динамометрической ручки - тот, что движет ленту в самописцах. Летчик
выключил испытательную аппаратуру и благополучно приземлился.
Не застал врасплох Кочеткова и третий сюрприз - штопор. Самолету
полагалось выйти из него после третьего витка. А истребитель этого сделать
не пожелал. Огромный опыт помог Кочеткову выйти из положения, весьма
рискованного. В годы войны ему пришлось всерьез заниматься штопором,
испытывая американские самолеты "Айркобра".
Эти машины не раз самопроизвольно входили в плоский штопор. Не
освободилась от опасного дефекта и "Кингкобра", другая модификация того же
самолета.
Откомандированный в Америку, Кочетков убедительно доказал
конструкторам, что опасный недостаток не устранен. В одном из полетов на
"Кингкобре" Кочетков попал в плоский штопор. До земли летчик добрался на
парашюте. Американцы исправили машину. Жизнь многих советских летчиков была
спасена.
Кочетков выявил и затаившийся дефект Ла-174. После его устранения
самолет запустили в серию.
Но большой славы своему создателю Ла-15 все-таки не принес. Как я уже
отмечал, спроектировали одновременно три истребителя: Як-23, Ла-15 и МиГ-15.
Яковлев и Лавочкин построили свои самолеты под РД-500, считавшийся
"истребительным двигателем". Микоян, не поверив в искусственность такого
разделения, взял более мощный "бомбардировочный" РД-45. Всем трем самолетам
задали одинаковое вооружение, но, несмотря на то, что и Яковлев и Лавочкин
проявили подлинные конструкторские чудеса, конкурировать с мощным МиГом они
не смогли. Микоян создал машину, прочную и надежную, как палка,
неприхотливую в своих требованиях к летчику. Не зря его прозвали