Еще бы!
Итак, я уверился, что положение Варвары Николаевны еще более критическое, чем я думал. Я практически не сомневался, что она проговорилась о том, что видела, Демьяну Ермолаевичу. Можно было, конечно, на некоторое время поселить ее у меня, но я не был уверен, что Варвара Николаевна примет мое предложение, потому как ей не позволит ее врожденная щепетильность. И предчувствие меня не обмануло. Как только карета влетела в очередную яму, и нас порядочно тряхнуло, Варя открыла глаза, обвела нас непонимающим взглядом сонных, а потому еще мутных глаз и слегка отстранилась от Кинрю, удивленная тем, что ее голова со светлыми локонами покоится на его крепко сбитом, мускулистом плече. Тогда я решил вернуться к нашему разговору.
— Уважаемая Варвара Николаевна, — обратился я к ней. — Вы не согласились бы до определенной поры пожить у меня в особняке, пока все не утрясется?
Варенька задумалась, по ее лицу было заметно, что она колеблется. Краска то приливала, то отливала от ее бледных щек, от чего я только уверился в том, что она испытывает ко мне некоторые чувства, которые считает неприличными в своем положении и с которыми ведет внутреннюю упорную борьбу.
Варенька затрясла головой, словно сопротивляясь наваждению, и, одолев влекущее искушение, произнесла:
— По-моему, это будет неуместно, — она развела руками. — Я компрометирую вас, Яков Андреевич. Да это и неприлично, в конце концов! Я же вам не родственница. Неужели нет никакой другой возможности? — поинтересовалась Варенька. -Вы же говорили, что я какое-то время могла бы пожить у вашей кузины, — она вопросительно посмотрела на меня. — Я ее не стесню?
— Разумеется, нет! Только, конечно, придется предупредить ее заранее, — ответил я, отлично понимая, что взваливаю на себя новые проблемы. Божена Зизевская относилась ко мне прекрасно и никогда мне не отказывала, но личностью она все же была довольно своеобразной, поэтому я старался просьбами ее без особой на то нужды не одолевать и к помощи ее прибегал только в крайнем случае. Однако я полагал, что это как раз тот случай.
Мира была несказанно рада нашему возвращению и вся сияла от счастья, напрочь позабыв о своей обиде, но на пораженную ее видом Варю она косилась с подозрением, интуитивно ревнуя ее ко мне. Тем не менее Мира успела свыкнуться с тем образом жизни, который я вел, и понимала, что мне неспроста взбрело в голову привести в свой дом молодую женщину. Она ждала объяснений, но не подавала виду, так как считала, что отчитываться я перед нею не обязан.
Варя впервые отведала пряные блюда индийской кухни и отправилась спать на второй этаж, в отведенную ей просторную спальню.
Тогда разговорился Кинрю:
— Яков Андреевич, вы полагаете, вам удастся договориться с Боженой? — С моей кузиной он был немного знаком, и они друг друга невзлюбили с первого взгляда.
— Она просвещенная женщина, знакомая с теориями французских энциклопедистов, Кинрю, и будет рада приютить у себя несчастную, сбежавшую от мужа-тирана.
По-моему, мои слова его нисколько не убедили. Я и сам-то не до конца верил в то, о чем говорил. Божена Феликсовна была особой весьма и весьма своенравной, иначе говоря — человеком настроения. Если Варвара Николаевна ей понравится, она для нее все сделает, ну а уж если не приглянется… Придется мне тогда для Вареньки иной подходящий приют подыскивать.
Особняк Божены Феликсовны Зизевской рапологался неподалеку от Адмиралтейства, в аристократическом районе Петербурга и выходил двумя флигелями на Гороховую улицу. Я отправился к ней прямо на следующее же утро в собственном экипаже и при параде, дабы сделать ей приятное, ибо она всегда любила видеть во мне этакого светского франта.
Сестра моего отца, Софья Романовна Кольцова вышла замуж семнадцати лет от роду за польского дворянина и уехала вместе с ним в Варшаву, где у молодой четы и родилась единственная дочка Божена. Вскоре супруги вместе с ребенком переехали в Петербург, где и приобрели этот особняк. Девушке едва исполнилось восемнадцать, как моя дрожайшая тетушка Софья умерла от чахотки, а отец, как человек военный, отправился сражаться в Иран, где и пал смертью героя где-то к северу от реки Аракс, кажется, в районе Дербентского ханства.
Божена Зизевская сызмальства славилась красотой и недюжинным умом, от чего, несмотря на свое богатство, замуж так и не вышла. Ее то и дело кидало из крайности в крайность. Поговаривали, что одно время Божена сдружилась с баронессой Буксгевден и зачастила к ней на собрания в Михайловский замок, но, разочаровавшись в хлыстовской вере, порвала с сектой всяческие сношения.
Одевлась моя кузина экстравагантно, курила гашиш и в настоящее время содержала модный светский салон, где обсуждались насущные политические проблемы. Ее синие сияющие глаза, золотые кудри и постоянная ажитация по слухам свели с ума значительное число поклонников.
— Яков! — кузина распростерла свои объятия, стремительно бросившись мне на встречу. — Я видела тебя сегодня во сне! — воскликнула она возбужденно. — E' est un grand signe!
В чем-в чем, а в великих знаках и знамениях Божена была осведомлена прекрасно. Не было тайного общества, в котором она хоть кем-то не состояла бы. Кажется, к ней даже благоволил сам император, несмотря на то, что его фаворитка Нарышкина относилась к Божене до крайности неприязненно.
Кузина пригласила меня в свой будуар, обставленный прямо-таки с восточной роскошью.
— Я чувствую, братец, что ты, как всегда, нуждаешься в моей помощи, — проворковала она пророчески с заговорщическим видом. Когда я согласно кивнул в ответ, Божена и вовсе изобразила из себя сивиллу египетскую.
Я сидел совсем близко к ней ней на оттоманке, и у меня голова кружилась от запаха пачули, исходящего от ее волос. С юности она предпочитала именно эти духи, от чего ее в свете и прозвали Цирцеей. По старинному поверю масло пачули издревле использовалось женщинами как приворотное средство.
— Так в чем же дело? — оживленно переспросила она.
Я вкратце пересказал ей историю Вареньки, впрочем, не утаив и некоторых подробностей, так как всецело доверял сестре, а она помогала мне только с условием полной откровенности с моей стороны.
— Ты желаешь, чтобы твоя Варвара у меня погостила? -догадалась Сивилла. — Так я не прочь, если она особа интересная.
— А если не интересная?
— Ну, не знаю, — Божене повела оголенными плечами. -Мне думается, о другой ты бы и заботиться не стал, — констатировала она. — А сокровища и правда несметные? — глаза моей сестры вспыхнули сапфировым блеском, словно кольцо Радевича.
— Думаю, что это все-таки некоторое преувеличение, -скромно заметил я.
— А я надеюсь, что нет, — сказала в ответ Божена. -В конце-концов, приятно сознавать, что твой брат человек неординарный.
Я не стал возражать, поскольку скромность никогда не была моим главным достоинством.
— Хорошо, — Божена снова стала серьезной, как только заговорила о деле. — Вечером у меня прием, так что можешь привозить свою протеже. Только умоляю, обойдись без твоего отвратительного японца. Он повсюду за тобой ходит, словно тень из загробного мира, — она сморщила свой прелестный носик, крылья которого у нее всегда подрагивали, видимо, вследствие холерического темперамента.
От кузины я сразу поехал к Аллану Риду, письмо к которому должен был переправить с нарочными борисовский оберкомендант. Я действовал через него, полагая, что Аллан находится в Лондоне. Но, как оказалось, я ошибался, о чем мне и доложил мой верный Кинрю.
В Петербурге стояла промозглая погода, и меня вновь начали преследовать удушающие приступы кашля. Тем более что одет я был легко. В один из таких приступов, сотрясающих все мое тело, едва подживающая рана на плече, по-моему, вновь открылась. Но я не мог утверждать этого наверняка, так как плечо мое было скрыто под черным фраком. Однако я чувствовал дурноту, которая с каждым мгновением усиливалась.
Меня ожидало новое разочарование. Привратник дома графа Титова, где должен был остановться Рид, сообщил мне, что англичанин уже изволил отбыть. Из чего я и заключил, что изменчивая Фортуна повернулась ко мне спиной. Ведь я возлагал на Аллана большие надежды. Мне довелось познакомиться с ним в турне по Западной Европе, в которое я отправился по заданию ордена, на масонские деньги. Ведь первая русская ложа в Москве в году 1713 в великой тайне была основана гроссмейстером именно лондонской Великой ложи лордом Ловелем, когда он поручил капитану Джону Филлипсу стать нашим провинциальным гроссмейстером.
А так как мы стали гражданами мира, Аллан имел возможность рассказать мне много интересных вещей про лондонские банковские билеты, ведь он и сам был владельцем частного банка. Я даже подозревал, что того самого, куда вложил свои, pardon, краденые деньги Радевич.
— А господин ничего не велел мне передать? — обеспокоенно поинтересовался я в надежде на лучшее.
— А вы кто будете-то? — оторопел привратник от моего внезапного натиска. И только теперь я понял, что из-за волнения позабыл представиться. Я порылся в кармане и протянул слуге свою визитную карточку.
— А, господин Кольцов, — привратник словно даже обрадовался, заулыбался, подкручивая седые усы. — Так вам послание, — сообщил он многозначительно и крикнул камердинера. А я остался дожидаться ответа на улице, заключив про себя, что в этом доме придерживаются довольно экзотических правил приличия. Однако я обнадеживал себя тем, что «легкая» почта все-таки доставила мое письмо по назначению.
Наконец камердинер вынес мне объемный конверт и протянул прямо в руки. Я радостно принял его и отблагодарил лакея какой-то мелочью. Седоусый привратник с завистью взглянул на эти несколько гривен, так что пришлось и ему руку посеребрить.
— А дома ли граф Титов? — поинтересовался я. На что получил ответ, что граф уехал в имение, чем объяснялась нерасторопность прислуги. Впрочем, я больше не стал задерживаться и поторопился вернуться в экипаж, чтобы без посторонних глаз распечатать конверт и углубиться в прочтение послания.
Я вскрыл конверт и пробежал глазами письмо, написанное по-английски, черными чернилами на брюссельской бумаге.
Аллан Рид сожалел, что не смог меня дождаться, в связи с неотложными делами, возникшими у него в Лондоне. Однако он подтверждал, что Радевич является вкладчиком — какое везение! — именно его банка. Так что с изъятием незаконно присвоенных денег проблем, очевидно, не возникникнет. Масоны всегда считали весь мир своей чертежной доской. Что нам какой-то Радевич, поставивший себя в оппозицию Ордену, а тем самым и жизнь свою под угрозу. Теперь я и сам не дал бы за жизнь Родиона Михайловича и ломаного гроша. Хотя вряд ли Радевич подозревал об этом, он и сам еще до конца не осознал, в какую историю ввязался.
Однако из письма Рида мне стало известно, что в Англии назревает банковский кризис, подобный тому, что разразился в Лондоне в 1793 году, и неизвестно еще, сумеет ли Английский банк выступить «заимодавцем на крайний случай», как это случалось ранее, и хватит ли его наличности, для того чтобы покрыть неожиданные выплаты частных банков.
Вот теперь-то я понял, почему Радевич засуетился. Он подозревал, что вскоре сможет потерять значительную часть своего состояния, и эти опасения требовали от него позаботиться как можно лучше о том, что осталось. Скорее всего, он перепрятал сокровища где-то в своем имении, не полагаясь больше на банковскую систему. Я предполагал, что Радевич буквально на днях отправится в Англию, чтобы попытаться уладить свои дела. Если уже не отправился! По крайней мере, я поступил бы именно так на его месте.
Тогда дело осложнялось, но я все же надеялся застать его в Петербурге и сделать так, чтобы Родион Михайлович лично вывел меня к своему тайнику. Вот только каким путем? Об этом, пожалуй, стоило подумать.
Тонкие стенки экипажа не спасали от промозглого ветра, сдувающего все на своем пути, и я пожалел, что не оделся теплее.
Дома я застал просто идиллическую картину. Мира и Варя щебетали как старые подружки и ходили по дому, не иначе как приобнявшись за талию. Надо же! Нашли ведь общий язык! Кто бы мог подумать? На столе в гостиной лежала стопка французских модных журналов и гадальные карты Миры. Интересно, какую судьбу предрекла моя индианка Варваре Николаевне?
— Ну что? — спросила Варенька с надеждой в голосе. -Сочтет ли ваша кузина приличным мое пребывание у нее?
— Не беспокойтесь, — сказал я уверенно. — Божена Феликсовна действует исключительно сообразно своим желаниям, она не из тех, кого больше всего волнует единственный вопрос: «Что скажет свет?»
— Вы уверены? — Варя волновалась.
Я кивнул:
— Уверен. — И обратился к Мире:
— Подбери, пожалуйста, нашей красавице платье на этот вечер. Я должен так представить ее Божене, чтобы она понравилась.
Мира взяла Вареньку за руку и сказала:
— Пойдем, я сделаю из тебя принцессу.
В способностях индианки я не сомневался, поэтому предоставил ей возможность действовать по своему усмотрению.
Мира преобразила Варю настолько, что из прелестной провинциалки она, словно по волшебству, превратилась в великосветскую придворную даму. Варвара Николаевна вышла из будуара в белом платье из лионского шелка, затканном серебром и отделанном по краю подола цветками искусственной сирени. Волосы ее были убраны в иную прическу, завитые и по-прежнему разделенные пробором, они теперь спускались вдоль щек. Нежная лебединая шея была украшена ниткой жемчуга, в ушах поблескивали жемчужные сережки.
Я заключил, что Мира не иначе как поделилась с подругой частью содержимого своего ларца.
Милую Варенькину головку венчал одетый чуть набок берет с эгреткою сбоку, по последней парижской моде.
Я не смог удержаться от возгласа:
— Прелесть!
Кинрю молчал и не сводил с Вари влюбленных глаз. Я велел закладывать экипаж и сам отправился переодеваться. Однако чувствовал я себя по-прежнему дурно, и мое состояние ухудшалось, хотя и медленно, но верно.
Карета загремела по мостовой, Варя то и дело норовила высунуться наружу. В Петербурге она была впервые и ожидала от северного Вавилона чего-то необычного, сногшибательного и великого. Будто и не в Петербург она приехала, а на сам Олимп к небожителям. Я, однако, побаивался, как бы этот ее Олимп ей аидом не обернулся. Где-то теперь Радевич? И сколько в загробном мире душ, им загубленных?
В голове у меня зрела идея, в которой я и себе признаться не осмеливался. Пожалуй, лишь Варя и могла меня вновь вывести на Родиона Михайловича и помешать ему покинуть российские просторы. Правда не хотелось мне девушкой рисковать, мерзко от этого как-то делалось на душе. Не для того же я ее от чудовища Демьяна увез, чтобы здесь тотчас сунуть в лапы Радевича. Вон как она жизни радуется, светится вся от счастья. Поди позабыла уже и молитву свою, и прежнее свое отчаяние. Но, кажется, у меня не оставалось иного выхода. Я полагал необходимым обсудить свою идею с Кутузовым, если он, конечно, еще не утратил ко мне своего драгоценного доверия, на что, к сожалению, указывали некоторые веские обстоятельства. Тем не менее я собирался переговорить начистоту со своим мастером. Вдруг мне это только мерещится! Так или иначе, я должен был отчитаться перед Иваном Сергеевичем и собирался разыскать его в ближайшее время.
Карета остановилась у парадного подъезда на Гороховой улице, и я с удовольствием помог своей юной спутнице выйти из экипажа. Она куталась в кашмирскую шаль и поддерживала край платья. Весь ее вид говорил о жутком волнении, которое она испытывала.
Я сжал ее руку в белой перчатке, безмолвно обещая свою поддержку. Она кивнула мне в ответ, оповещая о том, что все понимает.
Божена проводила свой светский вечер в узком кругу ближайших друзей, расположившихся в уютной диванной, обставленной в персидском стиле роскошной комфортной мебелью, полы которой были застелены цветными коврами, в ворсе которых вполне можно было и утонуть.
Кузина расцвела в радушной улыбке, едва заметив меня. Я увидел, как зорко скользнула она глазами по Вареньке, старавшейся изо всех сил держаться с достоинством.
— Господа, — обратилась к присутствующим Божена. -Позвольте представить вам моего двоюродного брата Якова и нашу родственницу Варвару Николаевну Кострову, — она благосклонно кивнула ей, но тем не менее едко добавила:
— Дальнюю родственницу.
Но, к моему удивлению, Варенька не смутилась, ей было довольно и того, что она нашла все-таки на этой земле приют подальше от своего мужа. Мне снова стало ее пронзительно жаль и стыдно от того, что я собирался ее немилосердно использовать.
Божена была, как всегда, обворожительна, в масаке, струящейся по ее телу мареновым бархатом, с высокой античной прической из золотистых, сверкающих волос. Она шепнула мне на ухо:
— Она мила! Однако не хватает чего-то, эксцентричности, что ли? Впрочем, она мне нравится, — быстро проговорила кузина. — Я выполню твою просьбу и оставлю ее погостить у себя на неопределенное время.
Я в благодарность склонился перед сестрой и поцеловал ей руку.
— Какой нежный брат! — услышал я знакомый женский голос и обернулся в сторону особы, произнесшей эти слова. А Варенька в этот момент охнула, ухватившись за мой локоток, и зашептала: «Богородица дева, единственная Чистая…»
На меня во все глаза смотрела Нелли, вся задрапированная в фиалковые шелка.
«В цвет глазам, вероятно», — подумал я неожиданно.
— Добрый вечер, — растерянно приветствовала она меня. Рассмотрев ее, я заметил, что выглядела она неважно. Нелли похудела, спала с лица, под глазами легли темно-коричневые тени, а тонкий нос с изящно вырезанными ноздрями заострился.
Я поздоровался в ответ и перевел взгляд на Вареньку, которая справилась уже со своим волнением и тоже кивнула Нелли. Однако мне было над чем поразмыслить… Так, значит, они знакомы?
Я отвел свою протеже в сторонку, чтобы перемолвиться с ней словечком.
— Варвара Николаевна, как вы познакомились с Орловой? — спросил я, находясь в лихорадочном возбуждении. Грезилось мне, что я пребываю на пороге нового важного открытия, связанного с делом графини Картышевой и брошенной французской казной.
— Она тоже как-то приезжала в имение, — зашептала она.
— С Радевичем?
— С кем же еще! — воскликнула Варя, кажется, впадая в истерику. Я впервые видел ее такой и ущипнул за мизинчик, чтобы привести в чувство. А потом глубокомысленно заключил: «Значит, ничто женское нам не чуждо!»
— Они состояли с ним в близких отношениях?
Варя смутилась и пожала плечами.
— Кажется, — выдохнула она, краснея. — Родион Михайлович представил ее как свою дальнюю родственницу. Боже мой! — ужаснулась она. — И вы ведь меня тоже… Моя репутация погибла!
— Возьмите себя в руки! — строго велел я ей. — Я русский офицер, и честь женщины для меня дороже жизни!
— Хорошо, хорошо. Я постараюсь, — зашептала Варенька. — Но получается, что если Нелли связана с Радевичем, то она может ему обо мне проговориться, и мне бесполезно прятаться! Наши усилия тщетны, — печально вздохнула она.
— Это не обязательно должно быть так, — попробовал я ее утешить, хотя и сам признавал справедливость сказанных ею слов. — В доме у Божены вы в относительной безопасности, -добавил я, — так что будем надеяться на лучшее.
— Увы, но у меня просто не остается другого выхода, как вам довериться, — сказала она в ответ. — Я буду надеяться, что все обойдется. Я вернулся домой без Варвары Николаевны за полночь и попробовал бесшумно проскользнуть в кабинет, так как спать мне не хотелось, и я собирался сделать несколько записей в дневнике, а так же поразмышлять о дальнейших шагах, которые ради Варенькиной безопасности должны были быть в высшей степени продуманными.
Однако навощенный паркет показался мне особенно скользким, и я растянулся на полу, не дойдя до лестницы. Падая, я, кажется, перевернул несколько деревянных стульев, которые с грохотом покатились по полу, переполошив весь дом.
— Яков Андреевич! Что с вами? — вскричала вбежавшая Мира в кружевном пеньюаре, с заспанными глазами и огромной свечой в дрожащих руках, пламя которой создавало причудливые тени на стенах. — Я так и знала, — произнесла она с пафосом. Я только хотел спросить ее, что именно, как увидал, что по кипельно-белой рубашке струится кровь. Моя рана снова открылась. Будь проклят Радевич или — как его там? — Демьян!
— Пошлите за Луневым, — попросил я, с трудом передвигая ногами, и подумал, что эта история с войсковой казной меня просто-напросто угробит.
Часом спустя я лежал в своей постели с высоким пологом, в комнате на втором этаже, и возле меня суетился Алешка, которому помогала Мира. Не доверяя врачу, она шепотом напевала надо мной ведический гимн, ей одной известный.
— Да замолчите же, — огрызнулся Лунев. — Вы действуете мне на нервы. Мира бросила на него презрительный взгляд и запела громче. Доктор махнул рукой, почему-то он Миру недолюбливал, и гордая индианка отвечала ему взаимностью. Он вообще восточной культуры не признавал, считая Европу светочем цивилизации, а каждого неевропейца почитал за варвара, как древний римлянин какого-нибудь галла или сакса. Тем не менее это не мешало ему оставаться воспитанным, образованным и благороднейшим человеком из всех, кого я знал. И все его высказывания относительно национального вопроса казались мне деланными и напускными. Будто он рисовался и сам себя старлся уверить в том, что говорил. А случись какая беда, первым бы прибежал на помощь какому-нибудь азиату.
Мира сегодня вырядилась в янтарное сари и раздражала его своей национальной одеждой и тонким кольцом в красивом носу. Ее запястья были унизаны столькими браслетами, что они непрерывно звенели, что особенно бесило Алешку. Впрочем, мне казалось, что он просто ревновал меня к индианке, так как виделись мы с ним редко, и он почему-то считал, что я променял его дружбу на любовь индианки.
Лунев скальпелем вскрыл мне рану и облил каким-то дезинфицирующим раствором. Я вскрикнул и едва не дернулся в сторону, когда он приступил к перевязке.
— Держись, Яков! — велел он мне. — Под Лейпцигом я тебя вытащил и тут помереть не дам! Вот только помощница у меня хилая, — Лунев покосился на Миру. — Лучше уж была бы монашка какая-нибудь!
Мира его выпад проигнорировала, а только молча подала корпию.
Часом позже мы ужинали прямо в моей спальне, и Алешке пришлось отведать Мирину индейку, приготовленную по ее рецепту и приправленную одной ей известными специями. Лунев закашлялся, он был сторонником пищи простой и здоровой, преимущественно крестьянской. А тут его обдало жаром Востока, вот он едва и не подавился.
— Что за чертовщина, — выругался Алешка. — Если ты и дальше будешь продолжать эту гадость глотать, то никогда не поправишься.
Мира подняла к потолку свои черные прекрасные глаза, покачала головой и вздохнула:
— Вы неисправимы, доктор Лунев.
— Яша, тебе бы бульончик из пулярочки хорошо откормленной, — протянул мечтательно Леша. — Ты бы сам у меня, как курочка, забегал!
Потом он начал рассказывать какие-то светские новости, чтобы отвлечь меня от болезни. Разговор, наконец, оживился и потек, как горный ручей, даже Мира развеселилась. Я слушал его, изредка поддакивая или кивая и ожидая чего-то необыкновенного, что должно было вот-вот свершиться, потому как отлично помнил свой сон, в котором Лешка звал меня в Петербург.
Тут-то речь и зашла о журфиксе Нелли Орловой.
— Вы и представить себе не можете, как переполошились дамы, — вещал Лунев, с которого все его занудство словно рукой сняло, — когда сама Елена Николаевна рухнула в обмороке прямо при гостях, в самый разгар приема. Вот уж действительно конфуз так конфуз! — Алешка рассмеялся. Любопытно, и что это его так развеселило? В общем-то не в его привычках над больною женщиной потешаться!
— Я, как водится, кинулся ей помощь оказывать. Как говорится, назвался доктором… Иначе говоря, покоя ни днем, ни ночью. Что тебе война, что журфиксы, — Алешка развел руками. — А муж ее как переполошился! — Лунев возвел глаза к потолку. — Особенно когда Нелли в беспамятстве не его позвала, а какого-то Родиона.
— Что? — я даже на подушке приподнялся. Подтверждались-таки Варенькины слова. Придется теперь с Елены Николаевны глаз не спускать, глядишь, и выведет на Радевича.
Итак, я уверился, что положение Варвары Николаевны еще более критическое, чем я думал. Я практически не сомневался, что она проговорилась о том, что видела, Демьяну Ермолаевичу. Можно было, конечно, на некоторое время поселить ее у меня, но я не был уверен, что Варвара Николаевна примет мое предложение, потому как ей не позволит ее врожденная щепетильность. И предчувствие меня не обмануло. Как только карета влетела в очередную яму, и нас порядочно тряхнуло, Варя открыла глаза, обвела нас непонимающим взглядом сонных, а потому еще мутных глаз и слегка отстранилась от Кинрю, удивленная тем, что ее голова со светлыми локонами покоится на его крепко сбитом, мускулистом плече. Тогда я решил вернуться к нашему разговору.
— Уважаемая Варвара Николаевна, — обратился я к ней. — Вы не согласились бы до определенной поры пожить у меня в особняке, пока все не утрясется?
Варенька задумалась, по ее лицу было заметно, что она колеблется. Краска то приливала, то отливала от ее бледных щек, от чего я только уверился в том, что она испытывает ко мне некоторые чувства, которые считает неприличными в своем положении и с которыми ведет внутреннюю упорную борьбу.
Варенька затрясла головой, словно сопротивляясь наваждению, и, одолев влекущее искушение, произнесла:
— По-моему, это будет неуместно, — она развела руками. — Я компрометирую вас, Яков Андреевич. Да это и неприлично, в конце концов! Я же вам не родственница. Неужели нет никакой другой возможности? — поинтересовалась Варенька. -Вы же говорили, что я какое-то время могла бы пожить у вашей кузины, — она вопросительно посмотрела на меня. — Я ее не стесню?
— Разумеется, нет! Только, конечно, придется предупредить ее заранее, — ответил я, отлично понимая, что взваливаю на себя новые проблемы. Божена Зизевская относилась ко мне прекрасно и никогда мне не отказывала, но личностью она все же была довольно своеобразной, поэтому я старался просьбами ее без особой на то нужды не одолевать и к помощи ее прибегал только в крайнем случае. Однако я полагал, что это как раз тот случай.
Мира была несказанно рада нашему возвращению и вся сияла от счастья, напрочь позабыв о своей обиде, но на пораженную ее видом Варю она косилась с подозрением, интуитивно ревнуя ее ко мне. Тем не менее Мира успела свыкнуться с тем образом жизни, который я вел, и понимала, что мне неспроста взбрело в голову привести в свой дом молодую женщину. Она ждала объяснений, но не подавала виду, так как считала, что отчитываться я перед нею не обязан.
Варя впервые отведала пряные блюда индийской кухни и отправилась спать на второй этаж, в отведенную ей просторную спальню.
Тогда разговорился Кинрю:
— Яков Андреевич, вы полагаете, вам удастся договориться с Боженой? — С моей кузиной он был немного знаком, и они друг друга невзлюбили с первого взгляда.
— Она просвещенная женщина, знакомая с теориями французских энциклопедистов, Кинрю, и будет рада приютить у себя несчастную, сбежавшую от мужа-тирана.
По-моему, мои слова его нисколько не убедили. Я и сам-то не до конца верил в то, о чем говорил. Божена Феликсовна была особой весьма и весьма своенравной, иначе говоря — человеком настроения. Если Варвара Николаевна ей понравится, она для нее все сделает, ну а уж если не приглянется… Придется мне тогда для Вареньки иной подходящий приют подыскивать.
Особняк Божены Феликсовны Зизевской рапологался неподалеку от Адмиралтейства, в аристократическом районе Петербурга и выходил двумя флигелями на Гороховую улицу. Я отправился к ней прямо на следующее же утро в собственном экипаже и при параде, дабы сделать ей приятное, ибо она всегда любила видеть во мне этакого светского франта.
Сестра моего отца, Софья Романовна Кольцова вышла замуж семнадцати лет от роду за польского дворянина и уехала вместе с ним в Варшаву, где у молодой четы и родилась единственная дочка Божена. Вскоре супруги вместе с ребенком переехали в Петербург, где и приобрели этот особняк. Девушке едва исполнилось восемнадцать, как моя дрожайшая тетушка Софья умерла от чахотки, а отец, как человек военный, отправился сражаться в Иран, где и пал смертью героя где-то к северу от реки Аракс, кажется, в районе Дербентского ханства.
Божена Зизевская сызмальства славилась красотой и недюжинным умом, от чего, несмотря на свое богатство, замуж так и не вышла. Ее то и дело кидало из крайности в крайность. Поговаривали, что одно время Божена сдружилась с баронессой Буксгевден и зачастила к ней на собрания в Михайловский замок, но, разочаровавшись в хлыстовской вере, порвала с сектой всяческие сношения.
Одевлась моя кузина экстравагантно, курила гашиш и в настоящее время содержала модный светский салон, где обсуждались насущные политические проблемы. Ее синие сияющие глаза, золотые кудри и постоянная ажитация по слухам свели с ума значительное число поклонников.
— Яков! — кузина распростерла свои объятия, стремительно бросившись мне на встречу. — Я видела тебя сегодня во сне! — воскликнула она возбужденно. — E' est un grand signe!
В чем-в чем, а в великих знаках и знамениях Божена была осведомлена прекрасно. Не было тайного общества, в котором она хоть кем-то не состояла бы. Кажется, к ней даже благоволил сам император, несмотря на то, что его фаворитка Нарышкина относилась к Божене до крайности неприязненно.
Кузина пригласила меня в свой будуар, обставленный прямо-таки с восточной роскошью.
— Я чувствую, братец, что ты, как всегда, нуждаешься в моей помощи, — проворковала она пророчески с заговорщическим видом. Когда я согласно кивнул в ответ, Божена и вовсе изобразила из себя сивиллу египетскую.
Я сидел совсем близко к ней ней на оттоманке, и у меня голова кружилась от запаха пачули, исходящего от ее волос. С юности она предпочитала именно эти духи, от чего ее в свете и прозвали Цирцеей. По старинному поверю масло пачули издревле использовалось женщинами как приворотное средство.
— Так в чем же дело? — оживленно переспросила она.
Я вкратце пересказал ей историю Вареньки, впрочем, не утаив и некоторых подробностей, так как всецело доверял сестре, а она помогала мне только с условием полной откровенности с моей стороны.
— Ты желаешь, чтобы твоя Варвара у меня погостила? -догадалась Сивилла. — Так я не прочь, если она особа интересная.
— А если не интересная?
— Ну, не знаю, — Божене повела оголенными плечами. -Мне думается, о другой ты бы и заботиться не стал, — констатировала она. — А сокровища и правда несметные? — глаза моей сестры вспыхнули сапфировым блеском, словно кольцо Радевича.
— Думаю, что это все-таки некоторое преувеличение, -скромно заметил я.
— А я надеюсь, что нет, — сказала в ответ Божена. -В конце-концов, приятно сознавать, что твой брат человек неординарный.
Я не стал возражать, поскольку скромность никогда не была моим главным достоинством.
— Хорошо, — Божена снова стала серьезной, как только заговорила о деле. — Вечером у меня прием, так что можешь привозить свою протеже. Только умоляю, обойдись без твоего отвратительного японца. Он повсюду за тобой ходит, словно тень из загробного мира, — она сморщила свой прелестный носик, крылья которого у нее всегда подрагивали, видимо, вследствие холерического темперамента.
От кузины я сразу поехал к Аллану Риду, письмо к которому должен был переправить с нарочными борисовский оберкомендант. Я действовал через него, полагая, что Аллан находится в Лондоне. Но, как оказалось, я ошибался, о чем мне и доложил мой верный Кинрю.
В Петербурге стояла промозглая погода, и меня вновь начали преследовать удушающие приступы кашля. Тем более что одет я был легко. В один из таких приступов, сотрясающих все мое тело, едва подживающая рана на плече, по-моему, вновь открылась. Но я не мог утверждать этого наверняка, так как плечо мое было скрыто под черным фраком. Однако я чувствовал дурноту, которая с каждым мгновением усиливалась.
Меня ожидало новое разочарование. Привратник дома графа Титова, где должен был остановться Рид, сообщил мне, что англичанин уже изволил отбыть. Из чего я и заключил, что изменчивая Фортуна повернулась ко мне спиной. Ведь я возлагал на Аллана большие надежды. Мне довелось познакомиться с ним в турне по Западной Европе, в которое я отправился по заданию ордена, на масонские деньги. Ведь первая русская ложа в Москве в году 1713 в великой тайне была основана гроссмейстером именно лондонской Великой ложи лордом Ловелем, когда он поручил капитану Джону Филлипсу стать нашим провинциальным гроссмейстером.
А так как мы стали гражданами мира, Аллан имел возможность рассказать мне много интересных вещей про лондонские банковские билеты, ведь он и сам был владельцем частного банка. Я даже подозревал, что того самого, куда вложил свои, pardon, краденые деньги Радевич.
— А господин ничего не велел мне передать? — обеспокоенно поинтересовался я в надежде на лучшее.
— А вы кто будете-то? — оторопел привратник от моего внезапного натиска. И только теперь я понял, что из-за волнения позабыл представиться. Я порылся в кармане и протянул слуге свою визитную карточку.
— А, господин Кольцов, — привратник словно даже обрадовался, заулыбался, подкручивая седые усы. — Так вам послание, — сообщил он многозначительно и крикнул камердинера. А я остался дожидаться ответа на улице, заключив про себя, что в этом доме придерживаются довольно экзотических правил приличия. Однако я обнадеживал себя тем, что «легкая» почта все-таки доставила мое письмо по назначению.
Наконец камердинер вынес мне объемный конверт и протянул прямо в руки. Я радостно принял его и отблагодарил лакея какой-то мелочью. Седоусый привратник с завистью взглянул на эти несколько гривен, так что пришлось и ему руку посеребрить.
— А дома ли граф Титов? — поинтересовался я. На что получил ответ, что граф уехал в имение, чем объяснялась нерасторопность прислуги. Впрочем, я больше не стал задерживаться и поторопился вернуться в экипаж, чтобы без посторонних глаз распечатать конверт и углубиться в прочтение послания.
Я вскрыл конверт и пробежал глазами письмо, написанное по-английски, черными чернилами на брюссельской бумаге.
Аллан Рид сожалел, что не смог меня дождаться, в связи с неотложными делами, возникшими у него в Лондоне. Однако он подтверждал, что Радевич является вкладчиком — какое везение! — именно его банка. Так что с изъятием незаконно присвоенных денег проблем, очевидно, не возникникнет. Масоны всегда считали весь мир своей чертежной доской. Что нам какой-то Радевич, поставивший себя в оппозицию Ордену, а тем самым и жизнь свою под угрозу. Теперь я и сам не дал бы за жизнь Родиона Михайловича и ломаного гроша. Хотя вряд ли Радевич подозревал об этом, он и сам еще до конца не осознал, в какую историю ввязался.
Однако из письма Рида мне стало известно, что в Англии назревает банковский кризис, подобный тому, что разразился в Лондоне в 1793 году, и неизвестно еще, сумеет ли Английский банк выступить «заимодавцем на крайний случай», как это случалось ранее, и хватит ли его наличности, для того чтобы покрыть неожиданные выплаты частных банков.
Вот теперь-то я понял, почему Радевич засуетился. Он подозревал, что вскоре сможет потерять значительную часть своего состояния, и эти опасения требовали от него позаботиться как можно лучше о том, что осталось. Скорее всего, он перепрятал сокровища где-то в своем имении, не полагаясь больше на банковскую систему. Я предполагал, что Радевич буквально на днях отправится в Англию, чтобы попытаться уладить свои дела. Если уже не отправился! По крайней мере, я поступил бы именно так на его месте.
Тогда дело осложнялось, но я все же надеялся застать его в Петербурге и сделать так, чтобы Родион Михайлович лично вывел меня к своему тайнику. Вот только каким путем? Об этом, пожалуй, стоило подумать.
Тонкие стенки экипажа не спасали от промозглого ветра, сдувающего все на своем пути, и я пожалел, что не оделся теплее.
Дома я застал просто идиллическую картину. Мира и Варя щебетали как старые подружки и ходили по дому, не иначе как приобнявшись за талию. Надо же! Нашли ведь общий язык! Кто бы мог подумать? На столе в гостиной лежала стопка французских модных журналов и гадальные карты Миры. Интересно, какую судьбу предрекла моя индианка Варваре Николаевне?
— Ну что? — спросила Варенька с надеждой в голосе. -Сочтет ли ваша кузина приличным мое пребывание у нее?
— Не беспокойтесь, — сказал я уверенно. — Божена Феликсовна действует исключительно сообразно своим желаниям, она не из тех, кого больше всего волнует единственный вопрос: «Что скажет свет?»
— Вы уверены? — Варя волновалась.
Я кивнул:
— Уверен. — И обратился к Мире:
— Подбери, пожалуйста, нашей красавице платье на этот вечер. Я должен так представить ее Божене, чтобы она понравилась.
Мира взяла Вареньку за руку и сказала:
— Пойдем, я сделаю из тебя принцессу.
В способностях индианки я не сомневался, поэтому предоставил ей возможность действовать по своему усмотрению.
Мира преобразила Варю настолько, что из прелестной провинциалки она, словно по волшебству, превратилась в великосветскую придворную даму. Варвара Николаевна вышла из будуара в белом платье из лионского шелка, затканном серебром и отделанном по краю подола цветками искусственной сирени. Волосы ее были убраны в иную прическу, завитые и по-прежнему разделенные пробором, они теперь спускались вдоль щек. Нежная лебединая шея была украшена ниткой жемчуга, в ушах поблескивали жемчужные сережки.
Я заключил, что Мира не иначе как поделилась с подругой частью содержимого своего ларца.
Милую Варенькину головку венчал одетый чуть набок берет с эгреткою сбоку, по последней парижской моде.
Я не смог удержаться от возгласа:
— Прелесть!
Кинрю молчал и не сводил с Вари влюбленных глаз. Я велел закладывать экипаж и сам отправился переодеваться. Однако чувствовал я себя по-прежнему дурно, и мое состояние ухудшалось, хотя и медленно, но верно.
Карета загремела по мостовой, Варя то и дело норовила высунуться наружу. В Петербурге она была впервые и ожидала от северного Вавилона чего-то необычного, сногшибательного и великого. Будто и не в Петербург она приехала, а на сам Олимп к небожителям. Я, однако, побаивался, как бы этот ее Олимп ей аидом не обернулся. Где-то теперь Радевич? И сколько в загробном мире душ, им загубленных?
В голове у меня зрела идея, в которой я и себе признаться не осмеливался. Пожалуй, лишь Варя и могла меня вновь вывести на Родиона Михайловича и помешать ему покинуть российские просторы. Правда не хотелось мне девушкой рисковать, мерзко от этого как-то делалось на душе. Не для того же я ее от чудовища Демьяна увез, чтобы здесь тотчас сунуть в лапы Радевича. Вон как она жизни радуется, светится вся от счастья. Поди позабыла уже и молитву свою, и прежнее свое отчаяние. Но, кажется, у меня не оставалось иного выхода. Я полагал необходимым обсудить свою идею с Кутузовым, если он, конечно, еще не утратил ко мне своего драгоценного доверия, на что, к сожалению, указывали некоторые веские обстоятельства. Тем не менее я собирался переговорить начистоту со своим мастером. Вдруг мне это только мерещится! Так или иначе, я должен был отчитаться перед Иваном Сергеевичем и собирался разыскать его в ближайшее время.
Карета остановилась у парадного подъезда на Гороховой улице, и я с удовольствием помог своей юной спутнице выйти из экипажа. Она куталась в кашмирскую шаль и поддерживала край платья. Весь ее вид говорил о жутком волнении, которое она испытывала.
Я сжал ее руку в белой перчатке, безмолвно обещая свою поддержку. Она кивнула мне в ответ, оповещая о том, что все понимает.
Божена проводила свой светский вечер в узком кругу ближайших друзей, расположившихся в уютной диванной, обставленной в персидском стиле роскошной комфортной мебелью, полы которой были застелены цветными коврами, в ворсе которых вполне можно было и утонуть.
Кузина расцвела в радушной улыбке, едва заметив меня. Я увидел, как зорко скользнула она глазами по Вареньке, старавшейся изо всех сил держаться с достоинством.
— Господа, — обратилась к присутствующим Божена. -Позвольте представить вам моего двоюродного брата Якова и нашу родственницу Варвару Николаевну Кострову, — она благосклонно кивнула ей, но тем не менее едко добавила:
— Дальнюю родственницу.
Но, к моему удивлению, Варенька не смутилась, ей было довольно и того, что она нашла все-таки на этой земле приют подальше от своего мужа. Мне снова стало ее пронзительно жаль и стыдно от того, что я собирался ее немилосердно использовать.
Божена была, как всегда, обворожительна, в масаке, струящейся по ее телу мареновым бархатом, с высокой античной прической из золотистых, сверкающих волос. Она шепнула мне на ухо:
— Она мила! Однако не хватает чего-то, эксцентричности, что ли? Впрочем, она мне нравится, — быстро проговорила кузина. — Я выполню твою просьбу и оставлю ее погостить у себя на неопределенное время.
Я в благодарность склонился перед сестрой и поцеловал ей руку.
— Какой нежный брат! — услышал я знакомый женский голос и обернулся в сторону особы, произнесшей эти слова. А Варенька в этот момент охнула, ухватившись за мой локоток, и зашептала: «Богородица дева, единственная Чистая…»
На меня во все глаза смотрела Нелли, вся задрапированная в фиалковые шелка.
«В цвет глазам, вероятно», — подумал я неожиданно.
— Добрый вечер, — растерянно приветствовала она меня. Рассмотрев ее, я заметил, что выглядела она неважно. Нелли похудела, спала с лица, под глазами легли темно-коричневые тени, а тонкий нос с изящно вырезанными ноздрями заострился.
Я поздоровался в ответ и перевел взгляд на Вареньку, которая справилась уже со своим волнением и тоже кивнула Нелли. Однако мне было над чем поразмыслить… Так, значит, они знакомы?
Я отвел свою протеже в сторонку, чтобы перемолвиться с ней словечком.
— Варвара Николаевна, как вы познакомились с Орловой? — спросил я, находясь в лихорадочном возбуждении. Грезилось мне, что я пребываю на пороге нового важного открытия, связанного с делом графини Картышевой и брошенной французской казной.
— Она тоже как-то приезжала в имение, — зашептала она.
— С Радевичем?
— С кем же еще! — воскликнула Варя, кажется, впадая в истерику. Я впервые видел ее такой и ущипнул за мизинчик, чтобы привести в чувство. А потом глубокомысленно заключил: «Значит, ничто женское нам не чуждо!»
— Они состояли с ним в близких отношениях?
Варя смутилась и пожала плечами.
— Кажется, — выдохнула она, краснея. — Родион Михайлович представил ее как свою дальнюю родственницу. Боже мой! — ужаснулась она. — И вы ведь меня тоже… Моя репутация погибла!
— Возьмите себя в руки! — строго велел я ей. — Я русский офицер, и честь женщины для меня дороже жизни!
— Хорошо, хорошо. Я постараюсь, — зашептала Варенька. — Но получается, что если Нелли связана с Радевичем, то она может ему обо мне проговориться, и мне бесполезно прятаться! Наши усилия тщетны, — печально вздохнула она.
— Это не обязательно должно быть так, — попробовал я ее утешить, хотя и сам признавал справедливость сказанных ею слов. — В доме у Божены вы в относительной безопасности, -добавил я, — так что будем надеяться на лучшее.
— Увы, но у меня просто не остается другого выхода, как вам довериться, — сказала она в ответ. — Я буду надеяться, что все обойдется. Я вернулся домой без Варвары Николаевны за полночь и попробовал бесшумно проскользнуть в кабинет, так как спать мне не хотелось, и я собирался сделать несколько записей в дневнике, а так же поразмышлять о дальнейших шагах, которые ради Варенькиной безопасности должны были быть в высшей степени продуманными.
Однако навощенный паркет показался мне особенно скользким, и я растянулся на полу, не дойдя до лестницы. Падая, я, кажется, перевернул несколько деревянных стульев, которые с грохотом покатились по полу, переполошив весь дом.
— Яков Андреевич! Что с вами? — вскричала вбежавшая Мира в кружевном пеньюаре, с заспанными глазами и огромной свечой в дрожащих руках, пламя которой создавало причудливые тени на стенах. — Я так и знала, — произнесла она с пафосом. Я только хотел спросить ее, что именно, как увидал, что по кипельно-белой рубашке струится кровь. Моя рана снова открылась. Будь проклят Радевич или — как его там? — Демьян!
— Пошлите за Луневым, — попросил я, с трудом передвигая ногами, и подумал, что эта история с войсковой казной меня просто-напросто угробит.
Часом спустя я лежал в своей постели с высоким пологом, в комнате на втором этаже, и возле меня суетился Алешка, которому помогала Мира. Не доверяя врачу, она шепотом напевала надо мной ведический гимн, ей одной известный.
— Да замолчите же, — огрызнулся Лунев. — Вы действуете мне на нервы. Мира бросила на него презрительный взгляд и запела громче. Доктор махнул рукой, почему-то он Миру недолюбливал, и гордая индианка отвечала ему взаимностью. Он вообще восточной культуры не признавал, считая Европу светочем цивилизации, а каждого неевропейца почитал за варвара, как древний римлянин какого-нибудь галла или сакса. Тем не менее это не мешало ему оставаться воспитанным, образованным и благороднейшим человеком из всех, кого я знал. И все его высказывания относительно национального вопроса казались мне деланными и напускными. Будто он рисовался и сам себя старлся уверить в том, что говорил. А случись какая беда, первым бы прибежал на помощь какому-нибудь азиату.
Мира сегодня вырядилась в янтарное сари и раздражала его своей национальной одеждой и тонким кольцом в красивом носу. Ее запястья были унизаны столькими браслетами, что они непрерывно звенели, что особенно бесило Алешку. Впрочем, мне казалось, что он просто ревновал меня к индианке, так как виделись мы с ним редко, и он почему-то считал, что я променял его дружбу на любовь индианки.
Лунев скальпелем вскрыл мне рану и облил каким-то дезинфицирующим раствором. Я вскрикнул и едва не дернулся в сторону, когда он приступил к перевязке.
— Держись, Яков! — велел он мне. — Под Лейпцигом я тебя вытащил и тут помереть не дам! Вот только помощница у меня хилая, — Лунев покосился на Миру. — Лучше уж была бы монашка какая-нибудь!
Мира его выпад проигнорировала, а только молча подала корпию.
Часом позже мы ужинали прямо в моей спальне, и Алешке пришлось отведать Мирину индейку, приготовленную по ее рецепту и приправленную одной ей известными специями. Лунев закашлялся, он был сторонником пищи простой и здоровой, преимущественно крестьянской. А тут его обдало жаром Востока, вот он едва и не подавился.
— Что за чертовщина, — выругался Алешка. — Если ты и дальше будешь продолжать эту гадость глотать, то никогда не поправишься.
Мира подняла к потолку свои черные прекрасные глаза, покачала головой и вздохнула:
— Вы неисправимы, доктор Лунев.
— Яша, тебе бы бульончик из пулярочки хорошо откормленной, — протянул мечтательно Леша. — Ты бы сам у меня, как курочка, забегал!
Потом он начал рассказывать какие-то светские новости, чтобы отвлечь меня от болезни. Разговор, наконец, оживился и потек, как горный ручей, даже Мира развеселилась. Я слушал его, изредка поддакивая или кивая и ожидая чего-то необыкновенного, что должно было вот-вот свершиться, потому как отлично помнил свой сон, в котором Лешка звал меня в Петербург.
Тут-то речь и зашла о журфиксе Нелли Орловой.
— Вы и представить себе не можете, как переполошились дамы, — вещал Лунев, с которого все его занудство словно рукой сняло, — когда сама Елена Николаевна рухнула в обмороке прямо при гостях, в самый разгар приема. Вот уж действительно конфуз так конфуз! — Алешка рассмеялся. Любопытно, и что это его так развеселило? В общем-то не в его привычках над больною женщиной потешаться!
— Я, как водится, кинулся ей помощь оказывать. Как говорится, назвался доктором… Иначе говоря, покоя ни днем, ни ночью. Что тебе война, что журфиксы, — Алешка развел руками. — А муж ее как переполошился! — Лунев возвел глаза к потолку. — Особенно когда Нелли в беспамятстве не его позвала, а какого-то Родиона.
— Что? — я даже на подушке приподнялся. Подтверждались-таки Варенькины слова. Придется теперь с Елены Николаевны глаз не спускать, глядишь, и выведет на Радевича.