Страница:
«Когда-то наш Господь должен был сделать точно такой же выбор, — вспомнил Корс Кант. Или за него вспомнил Меровии? — Он избрал меч. Теперь выбор за тобой!» Старый окровавленный меч был более могуч, чем все клинки, какие только доводилось видеть барду до сих пор. Он превосходил мощью даже тот чудесный меч, которым оделил Корса Канта Кей на палубе «Бладевведд». Он был живой, и он источал великую силу, словно песнь! Корс Кант протянул руку, коснулся украшенной драгоценными каменьями рукоятки.., сверкнула молния, и угасла совсем рядом с лицом юноши.
«Я знаю этот меч! Это он, тот самый, что спас мне жизнь тогда, когда я висел под окном Ланселота! Пусть он снова спасет меня!» В туннеле стало тихо-тихо. Даже шибболы помалкивали — прижались к Корсу Канту и подглядывали, прикрыв мордочки лапками. Все замерло, все трепетало в ожидании.
Маленький мирок подземелья притих и ждал исхода. «Выбирай, выбирай же!» — казалось, умоляло все вокруг.
Рука барда дрогнула. Меровии… Что сказал Меровии?
Нужно было непременно вспомнить, прежде чем выбирать!
«Выбирай! — приказал леденящий сикамбрийский ветер. — Что более нужно — меч или Грааль? Иосиф Аримафейский собрал все до единой драгоценные капли Королевской Крови в эту чашу. Но этот меч способен сокрушить целые войска. Так выбирай же!» Меч.., что такое меч? Корс Кант вытянул руку сильнее, кончики его пальцев коснулись лезвия меча.
— О нет! — крикнули шибболы разом. — Только не думай! Сердцем выбирай, не разумом! — Они тревожно запищали.
«Разум!» Меч являл собой разум! Рассудок! А Корс Кант чем занимался всю свою жизнь? Он только и делал, что решал — что хорошо, что дурно, отмерял и взвешивал, выбирал pro и contra. Чего недоставало его душе?
А Чаша что означала? Сострадание — вот как сказал Меровий. Сочувствие, доброта, понимание. Разум — правая рука, а левая — сострадание, и без нее меч лишен баланса.
Все ясно. Корс Кант откатился сторону, а меч упал, не задев его. В падении меч перевернулся, и со звоном ушел по самую рукоятку в каменный пол, вонзившись в то самое место, где миг назад находилось сердце юноши. С отчаянным криком Корс Кант схватил золотой Грааль.
Нет, увы, пальцы его сжали воздух, ибо Грааль исчез. Растаял, словно мираж. Вместе с миражом растаяли все видения, сознание юноши очистилось. Отчаяние, страх, самоуничижение — все растаяло в миг внезапного озарения.
Шибболы облегченно пискнули.
— А нас не прогоняй! — пищали они. — Позволь нам остаться! Позволь оста-а-а-а-а-ться! Он шуршали, умоляюще пищали.
— Нет! — воскликнул юноша и схватил их. Он ощущал или почти ощущал их хрупкие тельца, нежный мех, скользкую кожу, и наконец услышал последний писк:
— Про… — пискнули шибболы. — ..щай! «Отпусти их, они тебе больше не нужны. — Оставь детство позади. Забудь о тех, кто согревал тебя в колыбели. Ты избрал тернистый путь, так запасись мужеством и чутьем, чтобы шагать по нему».
Корс Кант вскочил на ноги, дико огляделся по сторонам. Где он? Коридор снова стал самым обычным коридором, шуршали и попискивали здесь теперь только крысы да пауки. Красноватое свечение озаряло коридор, словно свет шел из жерла печи. Свет исходил из-за старинной резной двери. Свет был таким ярким, что дверь казалась почти прозрачной, словно была вырезана из кристаллов — такие, какие Корс Кант видел в пещере Анлодды. На ручке двери повис шар омелы. Справа доносился запах горящих угольев.
Слева туннель уводил во мрак, в дымку, озаряемую алыми вспышками.
— Хватит с меня темноты! — решительно произнес бард. Отбросил волосы за спину и стянул белой лентой, которую вытащил из-за рукава. — Я пойду в ту дверь, что ведет к свету из тьмы, я отворю ее и сегодня, и завтра.
Волнуясь, с часто бьющимся сердцем, а билось оно так громко, что юноше казалось, будто за спиной он слышит чьи-то шаги, Корс Кант шагнул к двери. Робко коснулся ручки. Что там, за дверью? Он сжал кулаки, вдохнул поглубже и дважды громко постучал.
— К-к-к-к-то ид-д-д-д-ет-т-т? — услышал он из-за двери. Ветер? Или показалось? — Ты-ы о-один? Ты-ы дру-у-уг?
Друг? Его друзья отныне — кто? Пушистые шибболы, черно-белые улыбчивые создания. Они довольно попискивали, они любили его так, как любят своих хозяев щенки. А теперь они исчезли.
Корс Кант опустил глаза, уставился на свои босые ноги, погруженные в толстый слой пыли. «Теперь я тоже тень, вызванная из Гадеса, чтобы дать совет Одиссею? Он поднял голову и громко назвал себя:
— Я один. Шибболов нет «В оригинале Корс произносит слово „shibbolless“, созвучное со словом „shibboleth“ — тайный пароль.».
— Входи же, во имя Лло Гиффеса, Ловкой Руки!
Ручка повернулась. Дверь открылась внутрь, нараспашку. Там никого не оказалось. Пусто. Корс Кант часто заморгал и торопливо миновал дверной проем.
Он оказался в просторном квадратном зале. С высокого потолка свисала шелковая веревка. К нижнему ее концу был подвешен тяжелый груз, а выше веревка таяла в слепящем свете.
Корс Кант приблизился, и веревка едва заметно качнулась под невидимым ветерком. Она словно подсказывала, просила: «Взберись по мне, взберись и все увидишь». «Отвес, — подумал Корс Кант. — Такими пользуются Строители, чтобы возводить прямые стены».
Он сделал еще два шага и ухватился за гладкую веревку. Такая тонкая — она не выдержит его веса! Голова у юноши немного кружилась — наверное, все еще действовало зелье Анлодды, но как давно он его испил!
«Она ведет к Анлодде». Корс Кант знал это так же ясно, как то, что земля круглая, и что на другой ее стороне живут странные, перевернутые вверх ногами существа. Это был путь к Анлодде, ко всем остальным, и к Меровию-Строителю.
Юноша повис на веревке, потянул ее на себя, уперся коленом в пол. «Еще квадраты, — подумал он. — Теперь мои ноги образуют квадрат, левая рука согнута под прямым углом. Мир состоит из квадратов, а крошечные квадратики сшиты вместе, словно заплатки. Мы расстаемся в квадрате — кто это мне сказал?» Веревка держалась крепко. Корс Кант начал взбираться по ней наверх, к свету. Вскоре пол остался далеко позади. Как высоко он взобрался? Юноша дрожал и крепко держался за веревку. Она больно царапала руки.
Корс Кант постарался унять страх и стал вспоминать древнюю друидскую песнь, которой его научил Мирддин:
«Наименование королей». Тягучие, долгие строфы заставляли юношу дышать размеренно, неторопливо. Корс Кант, глядя прямо перед собой, пел «Наименование», строфу за строфой — и взбирался все выше. Но страх не уходил. Юноша заработал руками быстрее. Кто он такой? Корс Кант Эвин, придворный бард Каэр Камланна, и никто иной. Он выиграл, он завоевал все четыре духа — мужество, познание, разум, понимание! Четыре масти карт Кея — пятиугольники, жезлы, мечи и чаши. Вот она — разгадка, вот оно последнее озарение! Истина и единство!
«Осторожнее! — предостерег внутренний голос. „Вера, надежда, милосердие — большие драгоценности“. Но юноша отбросил это тихое предупреждение. Оно было старо, а он молод. „Но возраст юности!“ — подумал он, и ощутил себя таким же сильным, как Ллиу Лло Гиффес.
Наконец, когда миновало целое столетие, Корс Кант добрался до отверстия в потолке пещеры — до другого края бездны. Наконец он благополучно миновал храм. Он ухватился за край и перевалился через него.
И оказался на полу пещеры. Той самой, откуда ушел.
На него смотрели шибболы, радостные, словно щенки. Они подпрыгивали и весело смеялись.
— Вот видишь?
— Видишь? Видишь? Твои друзья отныне мы!
— У посвященья нет конца! Ты нас порадовал!
— Мы тобой горды!
Они прыгали, пищали и радовались.
А бард опустился на колени и разглядел во тьме ступени. Вверх по веревке? Не смеши! Иль эпитафию пиши!
— И как же я раньше их не разглядел? — И Корс Кант, смеясь, бросился к лестнице.
Глава 21
Глава 22
«Я знаю этот меч! Это он, тот самый, что спас мне жизнь тогда, когда я висел под окном Ланселота! Пусть он снова спасет меня!» В туннеле стало тихо-тихо. Даже шибболы помалкивали — прижались к Корсу Канту и подглядывали, прикрыв мордочки лапками. Все замерло, все трепетало в ожидании.
Маленький мирок подземелья притих и ждал исхода. «Выбирай, выбирай же!» — казалось, умоляло все вокруг.
Рука барда дрогнула. Меровии… Что сказал Меровии?
Нужно было непременно вспомнить, прежде чем выбирать!
«Выбирай! — приказал леденящий сикамбрийский ветер. — Что более нужно — меч или Грааль? Иосиф Аримафейский собрал все до единой драгоценные капли Королевской Крови в эту чашу. Но этот меч способен сокрушить целые войска. Так выбирай же!» Меч.., что такое меч? Корс Кант вытянул руку сильнее, кончики его пальцев коснулись лезвия меча.
— О нет! — крикнули шибболы разом. — Только не думай! Сердцем выбирай, не разумом! — Они тревожно запищали.
«Разум!» Меч являл собой разум! Рассудок! А Корс Кант чем занимался всю свою жизнь? Он только и делал, что решал — что хорошо, что дурно, отмерял и взвешивал, выбирал pro и contra. Чего недоставало его душе?
А Чаша что означала? Сострадание — вот как сказал Меровий. Сочувствие, доброта, понимание. Разум — правая рука, а левая — сострадание, и без нее меч лишен баланса.
Все ясно. Корс Кант откатился сторону, а меч упал, не задев его. В падении меч перевернулся, и со звоном ушел по самую рукоятку в каменный пол, вонзившись в то самое место, где миг назад находилось сердце юноши. С отчаянным криком Корс Кант схватил золотой Грааль.
Нет, увы, пальцы его сжали воздух, ибо Грааль исчез. Растаял, словно мираж. Вместе с миражом растаяли все видения, сознание юноши очистилось. Отчаяние, страх, самоуничижение — все растаяло в миг внезапного озарения.
Шибболы облегченно пискнули.
— А нас не прогоняй! — пищали они. — Позволь нам остаться! Позволь оста-а-а-а-а-ться! Он шуршали, умоляюще пищали.
— Нет! — воскликнул юноша и схватил их. Он ощущал или почти ощущал их хрупкие тельца, нежный мех, скользкую кожу, и наконец услышал последний писк:
— Про… — пискнули шибболы. — ..щай! «Отпусти их, они тебе больше не нужны. — Оставь детство позади. Забудь о тех, кто согревал тебя в колыбели. Ты избрал тернистый путь, так запасись мужеством и чутьем, чтобы шагать по нему».
Корс Кант вскочил на ноги, дико огляделся по сторонам. Где он? Коридор снова стал самым обычным коридором, шуршали и попискивали здесь теперь только крысы да пауки. Красноватое свечение озаряло коридор, словно свет шел из жерла печи. Свет исходил из-за старинной резной двери. Свет был таким ярким, что дверь казалась почти прозрачной, словно была вырезана из кристаллов — такие, какие Корс Кант видел в пещере Анлодды. На ручке двери повис шар омелы. Справа доносился запах горящих угольев.
Слева туннель уводил во мрак, в дымку, озаряемую алыми вспышками.
— Хватит с меня темноты! — решительно произнес бард. Отбросил волосы за спину и стянул белой лентой, которую вытащил из-за рукава. — Я пойду в ту дверь, что ведет к свету из тьмы, я отворю ее и сегодня, и завтра.
Волнуясь, с часто бьющимся сердцем, а билось оно так громко, что юноше казалось, будто за спиной он слышит чьи-то шаги, Корс Кант шагнул к двери. Робко коснулся ручки. Что там, за дверью? Он сжал кулаки, вдохнул поглубже и дважды громко постучал.
— К-к-к-к-то ид-д-д-д-ет-т-т? — услышал он из-за двери. Ветер? Или показалось? — Ты-ы о-один? Ты-ы дру-у-уг?
Друг? Его друзья отныне — кто? Пушистые шибболы, черно-белые улыбчивые создания. Они довольно попискивали, они любили его так, как любят своих хозяев щенки. А теперь они исчезли.
Корс Кант опустил глаза, уставился на свои босые ноги, погруженные в толстый слой пыли. «Теперь я тоже тень, вызванная из Гадеса, чтобы дать совет Одиссею? Он поднял голову и громко назвал себя:
— Я один. Шибболов нет «В оригинале Корс произносит слово „shibbolless“, созвучное со словом „shibboleth“ — тайный пароль.».
— Входи же, во имя Лло Гиффеса, Ловкой Руки!
Ручка повернулась. Дверь открылась внутрь, нараспашку. Там никого не оказалось. Пусто. Корс Кант часто заморгал и торопливо миновал дверной проем.
Он оказался в просторном квадратном зале. С высокого потолка свисала шелковая веревка. К нижнему ее концу был подвешен тяжелый груз, а выше веревка таяла в слепящем свете.
Корс Кант приблизился, и веревка едва заметно качнулась под невидимым ветерком. Она словно подсказывала, просила: «Взберись по мне, взберись и все увидишь». «Отвес, — подумал Корс Кант. — Такими пользуются Строители, чтобы возводить прямые стены».
Он сделал еще два шага и ухватился за гладкую веревку. Такая тонкая — она не выдержит его веса! Голова у юноши немного кружилась — наверное, все еще действовало зелье Анлодды, но как давно он его испил!
«Она ведет к Анлодде». Корс Кант знал это так же ясно, как то, что земля круглая, и что на другой ее стороне живут странные, перевернутые вверх ногами существа. Это был путь к Анлодде, ко всем остальным, и к Меровию-Строителю.
Юноша повис на веревке, потянул ее на себя, уперся коленом в пол. «Еще квадраты, — подумал он. — Теперь мои ноги образуют квадрат, левая рука согнута под прямым углом. Мир состоит из квадратов, а крошечные квадратики сшиты вместе, словно заплатки. Мы расстаемся в квадрате — кто это мне сказал?» Веревка держалась крепко. Корс Кант начал взбираться по ней наверх, к свету. Вскоре пол остался далеко позади. Как высоко он взобрался? Юноша дрожал и крепко держался за веревку. Она больно царапала руки.
Корс Кант постарался унять страх и стал вспоминать древнюю друидскую песнь, которой его научил Мирддин:
«Наименование королей». Тягучие, долгие строфы заставляли юношу дышать размеренно, неторопливо. Корс Кант, глядя прямо перед собой, пел «Наименование», строфу за строфой — и взбирался все выше. Но страх не уходил. Юноша заработал руками быстрее. Кто он такой? Корс Кант Эвин, придворный бард Каэр Камланна, и никто иной. Он выиграл, он завоевал все четыре духа — мужество, познание, разум, понимание! Четыре масти карт Кея — пятиугольники, жезлы, мечи и чаши. Вот она — разгадка, вот оно последнее озарение! Истина и единство!
«Осторожнее! — предостерег внутренний голос. „Вера, надежда, милосердие — большие драгоценности“. Но юноша отбросил это тихое предупреждение. Оно было старо, а он молод. „Но возраст юности!“ — подумал он, и ощутил себя таким же сильным, как Ллиу Лло Гиффес.
Наконец, когда миновало целое столетие, Корс Кант добрался до отверстия в потолке пещеры — до другого края бездны. Наконец он благополучно миновал храм. Он ухватился за край и перевалился через него.
И оказался на полу пещеры. Той самой, откуда ушел.
На него смотрели шибболы, радостные, словно щенки. Они подпрыгивали и весело смеялись.
— Вот видишь?
— Видишь? Видишь? Твои друзья отныне мы!
— У посвященья нет конца! Ты нас порадовал!
— Мы тобой горды!
Они прыгали, пищали и радовались.
А бард опустился на колени и разглядел во тьме ступени. Вверх по веревке? Не смеши! Иль эпитафию пиши!
— И как же я раньше их не разглядел? — И Корс Кант, смеясь, бросился к лестнице.
Глава 21
Питер спешил вперед, мысленно проклиная принца Горманта Харлекского. Старикан увлек за собой ударную группу Питера. Их всех словно ветром подхватило и понесло. Люди Питера!
Питер пытался удержать их, но старик-самоубийца вопил, звал всех за собой в объятия смерча-кровопийцы. И люди мчались за ним. Принц Харлека был одержимым. Он баламутил кровь, которую Питер (и Артус) так старательно пытались охладить. Кей и Бедивир даже не слышали громких окриков Питера.
Анлодда услышала, обернулась на бегу и снова бросилась вперед, влекомая толпой, рвущейся к выходу из подземелья. Питер успел уловить отчаяние в ее взоре, безумное желание что-то сделать — а ведь на самом деле лучше всего сейчас было бы не делать ничего! Сначала ее возлюбленный, теперь — ее город! «А ты хоть на что-то способен, Ланселот? Хоть на что-нибудь! Нет? Тогда, клянусь Господом, что-нибудь сделаю я!» Анлодда выхватила топор и бежала следом за Кеем, Бедивиром и своим отцом (или не отцом), Гормантом Харлекским. В последний раз отчаянно возопив, Питер прибавил шагу.
Сорвав старую, едва державшуюся на проржавевших петлях дверь, толпа смела на своем пути безоружного ютского стражника.
Кто-то прикончил беднягу. «Слава Богу, не Анлодда». Орда поспешила дальше.
Наверх вела узкая лестница из красноватого дерева. Харлекские воины побежали вверх, перепрыгивая через четыре ступеньки, поскальзываясь на осклизлом дереве. Куда они неслись? У многих не было даже пресловутых вил и факелов!
К тому времени, как обезумевшая толпа выбежала из подземелья, Питер окончательно охрип от попыток остановить ее. Луну затянуло тучами. Питер потерял из виду Анлодду, Ютские солдаты заметили приближение толпы под предводительством Горманта, но пока не поняли до конца, что стряслось. Но ждать понимания долго не придется — все станет ясно, как только разнесется весть о побеге из темниц.
«Все окажется напрасно!» В отчаянии Питер воздел руки к небесам и возгласил:
— О Бог, Господь мой, неужто нет помощи Сыну Вдовы?! Как ни громко он кричал, он почти не надеялся на то, что Анлодда услышит его. Да если и услышит, послушает ли?
И все же крик Ланселота остановил ее, словно между ними протянулась серебряная цепочка. Она запнулась на бегу и медленно повернулась. Слезы на ее щеках сверкали подобно алмазам или звездам, проглядывавшим сквозь тучи.
— Что? Что? — воскликнула она. Свет факела выхватил из тьмы ее волосы, окружил их кровавым заревом. — Мне уже и разъяриться нельзя?
Питер был растерян, но все же не преминул воспользоваться маленькой победой, — Анлодда, глупцы спешат навстречу собственной погибели. Во что пять сотен вооруженных до зубов ютов превратят этих бравых вояк?
— Кто знает, — ответила она, и это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.
— Анлодда, ты погибнешь. Ты разве этого хочешь?
— Кому какое дело до изменника?
— Мне. Разве стоит приносить себя в жертву? Подумай о Корее Канте?
Кого она имела в виду? Кто изменник? Она или Гормант?
Анлодда опустила глаза и опустилась на одно колено.
— Значит, он мертв, — проговорила она еле слышно. Он покачал головой.
— Ты этого не знаешь.
Она явно была в растерянности.
— Возьми меня за руку, — умоляюще проговорила она. — Взгляни мне в глаза.
Он сделал, как она попросила. Не ожидай он масонского рукопожатия, он бы и не почувствовал, как едва заметно надавил на его ладонь ее большой палец. Пожатие пришлось между указательным и средним пальцем — так опознавался Магистр, или как они там называли эту степень за тринадцать веков до возникновения настоящего масонства. Питер решительно ответил опознавательным знаком такой же степени. Если ее ступень именно такова, то она не должна различать знаки, отличая более высокие степени. Что хуже того, известное ему и известное ей могло сильно разниться.
Она прищурилась и подозрительно поинтересовалась:
— Какого ты храма?
— Я из братства тори-иллюминатов. Скорее всего, ты не слышала о нас. Наш храм в Уайтхолле. Имеешь ли ты более высокую степень, чем та, какую показала?
— Пока нет. Но ожидаю этого, как только у меня будет возможность спокойно сесть и вспомнить все, что…
— Значит, я превосхожу тебя ступенью, так что слушай меня! Найди другую дорогу к этим треклятым пристаням! Мы должны вернуться на берег, к Меровию! Гормант продвинется не дальше чем на два квартала по Восьмой улице.
— По улице Октавия, — автоматически поправила его Анлодда. — Корс Кант бы запомнил… — Голос ее сорвался, глаза затуманились. Она отвернулась, чтобы Ланселот не видел ее слез. — О нет, теперь я не позволю себе ни к кому питать таких чувств. И греческий выучу как следует.
Не поднимая глаз, она вытащила из-за пазухи греческую карту, развернула, поднесла поближе к глазам, прищурилась, чтобы рассмотреть буквы в темноте.
Срывающимся, тоскливым голосом, она начала читать, и у Питера по спине побежали мурашки.
— Есть.., извилистая дорога.., что ведет мимо винных погребов и цехов кожевенников, Обеденная улица. Она ведет к храму Августа. Ну, то есть когда-то там стоял храм Августа — Бог знает, что там теперь. Это не так близко к воротам, но зато храм выше стены. С его крыши — так тут написано — видно… Ну, наверное, и через стену оттуда можно перебраться. Потом — прямой дорогой к пристаням, где нас ждет Меровий, если нам помогут Мария и Рианнон. Подойдет?
Ужасно. Сначала парень пропал. Теперь удрали с беснующейся толпой Кей и Бедивир. Первый отряд Питера на новом месте, и все разбежались кто куда.
До харлекской крепости отсюда было не менее трех кварталов — вверх по холму, а точнее — по муравейнику, который Питер за счет своей блестящей тактики так восхитительно разворотил!
— Храм подойдет, — согласился Питер без большого энтузиазма. — Веди, Макдуф!
— Кто?
Он покачал головой и махнул рукой.
Девушка осмотрелась и выбрала путь по узкой аллее.
Не прошла она и десятка шагов, как вдруг повалилась на колени и обхватила руками живот, словно ее подстрелили.
Питер поспешил к ней. Анлодда безудержно рыдала, но рыдала беззвучно, сжав зубы. Щеки ее были залиты ручьями слез.
— О Боже, Боже мой, он мертв, правда? — Голос ее звучал, словно чужой, будто эхо, доносившееся из туманной дали. — Я больше не увижу его? Никогда не увижу, чтобы сказать.., сказать…
— Ты не знаешь! Быть может, он еще жив!
— Та яма бездонна! Мне так говорили!
— Тебе врали. Подумай, Анлодда, бездонных ям не бывает.
Питер поднял ее, крепко прижал к себе, дал выплакаться на своем плече. Его губы зарылись в ее волосы, он шептал утешающие слова, тихонько целовал волосы Анлодды, которые, к его изумлению, оказались чистыми.
«Что за идиотская мысль!» — Значит, он упал на дно и разбился! Принц, будь он жив, я бы знала это. Я бы слышала, как бьется его сердце. А я ничего не чувствую, он мертв.
— Но может быть, яма не так уж глубока? «Вот-вот, — успокоил самого себя Питер. — Может быть, он лежит там со сломанным позвоночником или разорванной паховой артерией. Ага, или всего-навсего напоролся на кол». Ужас состоял в том, что Анлодда была неопровержимо права: Корс Кант мертв, или при смерти — что не слишком отличалось от первого.
Но Питеру нужно было что-то сказать, чтобы не потерять последнего из своих бойцов. Сердце у него ныло, чувство к девушке пугало его самого.
— Случиться могло все что угодно, Анлодда. Корс Кант запросто может быть жив. Наверное, он сейчас бродит по подземелью в поисках выхода, жаждет вернуться к тебе. Я видел, как парни выживали после того, как выпрыгивали из.., из…
Он не договорил. Машину он представлял себе отчетливо: огромную тарахтящую зверюгу, что, раскинув широченные крылья, летит по небу, в брюхе у нее полным-полно солдат. Но как эта зверюга звалась, Питер, как ни силился, вспомнить не мог.
— Словом, они падали с большой высоты, и хоть бы что. Анлодда, ты должна верить. Без веры все впустую. Наверняка этому тебя учили в твоей.., в твоей тайной ложе.
— Вера? — пробормотала девушка не без сомнения.
— Верить нужно так, как верит ребенок. «Если не станете, как дети…» — ..то не войдете в Царство Небесное, — не задумываясь, подхватила Анлодда. Питер выпучил глаза — неужели она и вправду читала Библию? — Пока мужчина не станет женщиной, — продолжала между тем Анлодда, — а женщина — мужчиной, вы не войдете в Царство Небесное».
У Питера сжалось горло, пересохло во рту. А этот стих откуда? Где она его слышала? Он погладил волосы девушки, продолжая успокаивать ее.
Она умолкла, задышала так глубоко и ровно, что на миг Питер испугался — уж не уснула ли она? Но вот Анлодда подняла голову, посмотрела Питеру в глаза, и легкая улыбка тронула ее губы.
— Быть может, тело его мертво, но не дух, покуда я жива и в здравом рассудке, а это продлится, пока один из ютов или саксов не убьет меня в сражении. Верно?
— Мы не забудем его. Ни ты, ни я.
— Он жив.
— Жив. Жив, конечно. — «Мертв, он мертв, он валяется на дне бездонной ямы, похожий на разодранную тряпичную куклу — совсем как сержант Конвей после взрыва в Ландондерри. А я сжимаю в объятиях убийцу».
Анлодда отстранилась, расправила плечи. Питер взял ее за руку, почему-то не желая отпускать девушку совсем, и они зашагали к избранной Анлоддой улице. Светало. Питер и Анлодда шли маршрутом, обозначенном в греческом путеводителе. Занимался день двенадцатый.
«Извилистый путь», — так написал составитель карты, но он явно смягчил краски. Обеденная улица виляла, как хотела, и порой становилась так узка, что Питеру с Анлоддой приходилось буквально протискиваться между перевернутыми тележками зеленщиков и дверьми лавчонок, раскрашенными во все цвета радуги, между полуразрушенными стенами жилых домов, покрытыми потускневшей мозаикой. Ни о какой продуманной городской планировке тут и говорить не приходилось: лавки мясников соседствовали с храмами и церквами. «Совсем не по-римски, — думал Питер. — Разве тут у них не действовали градостроительные законы?» Терпкий запах кожевенного цеха, потом — жилой дом, а рядом с ним — небольшая скотобойня, и снова жилой дом или харчевня.
— Вон он, — объявила Анлодда, и, указав на здание, не слишком отличающееся от других, пояснила. — Вон он, храм. Кажется, его переделали под христианскую церковь. Ну что ж, наберись храбрости, Ланселот.
Они подошли к храму. Позади него возвышался величественный земляной вал — футов в двадцать высотой. Городская стена. Вдоль стены расхаживали часовые. К северу, к деревянным воротам бежали солдаты. Оттуда, где находились сейчас Ланселот с Анлоддой, до ворот было ярдов двести.
— Господи Иисусе! — вырвалось у Питера. Не меньше сотни ютов с топотом мчались туда, куда направлялся со своей обезумевшей дружиной принц Гормант.
Анлодда тоже заметила это. Губы ее задрожали, но она была верна данному слову, и не поддалась чувствам. Она решительно отвернулась к белокаменному храму.
Питер закрыл глаза, услышал отдаленный шум начавшегося сражения, отдельные голоса, приглушенные воем ветра. Ему так хотелось броситься туда, спасти своих соратников!
«Вот это да! Я уже не прочь повести в бой варваров!» Да! В настоящий бой, рукопашный, чтобы один на один, по-божески! Не так, как в той, прошлой жизни, где только и делают, что жмут на гашетки, пользуются воздушным прикрытием, ракетами «земля-земля», «стингерами», «Хэрриерами», вертолетами, танками, тысячей и одной ступенью субординации.., где генералы командуют полковниками, полковники — майорами, майоры — лейтенантами, а те — сержантами. А надо всем этим нависает громада Уайтхолла — гигантская холодная, бесчувственная разведка с планеты под названием Политика, следящая за каждым залпом, за каждой выбитой дверью, за каждой операцией.
Питер почувствовал, как манит его безумный ветер убийства. Какое-то мгновение он просто слушал его свист, прикрыв глаза, пытаясь представить, как это выглядит — война в его прежнем мире.
Но вот реальность заставила его очнуться. Живы ли еще Кей и Бедивир? Останутся ли они в живых, вернутся ли в Камланн? И что с мальчишкой? Питер неохотно открыл глаза. Анлодда смотрела на него, и ее взгляд показался Питеру чересчур проницательным. Питер покраснел.
— Быстрее, — распорядился он и указал на дверь, ведущую в храм. «Мне пока еще нужно приглядывать за девушкой да и о прочих подозреваемых не забывать».
Дверь была закрыта на засов, но засов этот держался «на соплях».
Два сильных удара и с засовом было покончено.
Они вбежали в темное каменное здание, где обнаружили кучку стоявших кругом мужчин в желтых балахонах. Те, выпучив от страха глаза, уставились на вбежавших.
У каждого было по свече в одной руке, а в другой — по зловещего вида кривому ножу. На каменном столе сидел обнаженный мальчик лет десяти, поеживаясь от леденящего ветра. Похоже, Питер и Анлодда прервали ритуал жертвоприношения.
— О! Простите нас, мы сейчас уйдем, — торопливо проговорила Анлодда. Она развернулась вполоборота и остолбенела. Не оборачиваясь, Питер понял, что она увидела позади. А он не спускал глаз с круга вооруженных жрецов.
— Хвала нашим молитвам! — проговорил нараспев лысый жрец, и глаза его сверкнули наркотическим огнем.
Питер пытался удержать их, но старик-самоубийца вопил, звал всех за собой в объятия смерча-кровопийцы. И люди мчались за ним. Принц Харлека был одержимым. Он баламутил кровь, которую Питер (и Артус) так старательно пытались охладить. Кей и Бедивир даже не слышали громких окриков Питера.
Анлодда услышала, обернулась на бегу и снова бросилась вперед, влекомая толпой, рвущейся к выходу из подземелья. Питер успел уловить отчаяние в ее взоре, безумное желание что-то сделать — а ведь на самом деле лучше всего сейчас было бы не делать ничего! Сначала ее возлюбленный, теперь — ее город! «А ты хоть на что-то способен, Ланселот? Хоть на что-нибудь! Нет? Тогда, клянусь Господом, что-нибудь сделаю я!» Анлодда выхватила топор и бежала следом за Кеем, Бедивиром и своим отцом (или не отцом), Гормантом Харлекским. В последний раз отчаянно возопив, Питер прибавил шагу.
Сорвав старую, едва державшуюся на проржавевших петлях дверь, толпа смела на своем пути безоружного ютского стражника.
Кто-то прикончил беднягу. «Слава Богу, не Анлодда». Орда поспешила дальше.
Наверх вела узкая лестница из красноватого дерева. Харлекские воины побежали вверх, перепрыгивая через четыре ступеньки, поскальзываясь на осклизлом дереве. Куда они неслись? У многих не было даже пресловутых вил и факелов!
К тому времени, как обезумевшая толпа выбежала из подземелья, Питер окончательно охрип от попыток остановить ее. Луну затянуло тучами. Питер потерял из виду Анлодду, Ютские солдаты заметили приближение толпы под предводительством Горманта, но пока не поняли до конца, что стряслось. Но ждать понимания долго не придется — все станет ясно, как только разнесется весть о побеге из темниц.
«Все окажется напрасно!» В отчаянии Питер воздел руки к небесам и возгласил:
— О Бог, Господь мой, неужто нет помощи Сыну Вдовы?! Как ни громко он кричал, он почти не надеялся на то, что Анлодда услышит его. Да если и услышит, послушает ли?
И все же крик Ланселота остановил ее, словно между ними протянулась серебряная цепочка. Она запнулась на бегу и медленно повернулась. Слезы на ее щеках сверкали подобно алмазам или звездам, проглядывавшим сквозь тучи.
— Что? Что? — воскликнула она. Свет факела выхватил из тьмы ее волосы, окружил их кровавым заревом. — Мне уже и разъяриться нельзя?
Питер был растерян, но все же не преминул воспользоваться маленькой победой, — Анлодда, глупцы спешат навстречу собственной погибели. Во что пять сотен вооруженных до зубов ютов превратят этих бравых вояк?
— Кто знает, — ответила она, и это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.
— Анлодда, ты погибнешь. Ты разве этого хочешь?
— Кому какое дело до изменника?
— Мне. Разве стоит приносить себя в жертву? Подумай о Корее Канте?
Кого она имела в виду? Кто изменник? Она или Гормант?
Анлодда опустила глаза и опустилась на одно колено.
— Значит, он мертв, — проговорила она еле слышно. Он покачал головой.
— Ты этого не знаешь.
Она явно была в растерянности.
— Возьми меня за руку, — умоляюще проговорила она. — Взгляни мне в глаза.
Он сделал, как она попросила. Не ожидай он масонского рукопожатия, он бы и не почувствовал, как едва заметно надавил на его ладонь ее большой палец. Пожатие пришлось между указательным и средним пальцем — так опознавался Магистр, или как они там называли эту степень за тринадцать веков до возникновения настоящего масонства. Питер решительно ответил опознавательным знаком такой же степени. Если ее ступень именно такова, то она не должна различать знаки, отличая более высокие степени. Что хуже того, известное ему и известное ей могло сильно разниться.
Она прищурилась и подозрительно поинтересовалась:
— Какого ты храма?
— Я из братства тори-иллюминатов. Скорее всего, ты не слышала о нас. Наш храм в Уайтхолле. Имеешь ли ты более высокую степень, чем та, какую показала?
— Пока нет. Но ожидаю этого, как только у меня будет возможность спокойно сесть и вспомнить все, что…
— Значит, я превосхожу тебя ступенью, так что слушай меня! Найди другую дорогу к этим треклятым пристаням! Мы должны вернуться на берег, к Меровию! Гормант продвинется не дальше чем на два квартала по Восьмой улице.
— По улице Октавия, — автоматически поправила его Анлодда. — Корс Кант бы запомнил… — Голос ее сорвался, глаза затуманились. Она отвернулась, чтобы Ланселот не видел ее слез. — О нет, теперь я не позволю себе ни к кому питать таких чувств. И греческий выучу как следует.
Не поднимая глаз, она вытащила из-за пазухи греческую карту, развернула, поднесла поближе к глазам, прищурилась, чтобы рассмотреть буквы в темноте.
Срывающимся, тоскливым голосом, она начала читать, и у Питера по спине побежали мурашки.
— Есть.., извилистая дорога.., что ведет мимо винных погребов и цехов кожевенников, Обеденная улица. Она ведет к храму Августа. Ну, то есть когда-то там стоял храм Августа — Бог знает, что там теперь. Это не так близко к воротам, но зато храм выше стены. С его крыши — так тут написано — видно… Ну, наверное, и через стену оттуда можно перебраться. Потом — прямой дорогой к пристаням, где нас ждет Меровий, если нам помогут Мария и Рианнон. Подойдет?
Ужасно. Сначала парень пропал. Теперь удрали с беснующейся толпой Кей и Бедивир. Первый отряд Питера на новом месте, и все разбежались кто куда.
До харлекской крепости отсюда было не менее трех кварталов — вверх по холму, а точнее — по муравейнику, который Питер за счет своей блестящей тактики так восхитительно разворотил!
— Храм подойдет, — согласился Питер без большого энтузиазма. — Веди, Макдуф!
— Кто?
Он покачал головой и махнул рукой.
Девушка осмотрелась и выбрала путь по узкой аллее.
Не прошла она и десятка шагов, как вдруг повалилась на колени и обхватила руками живот, словно ее подстрелили.
Питер поспешил к ней. Анлодда безудержно рыдала, но рыдала беззвучно, сжав зубы. Щеки ее были залиты ручьями слез.
— О Боже, Боже мой, он мертв, правда? — Голос ее звучал, словно чужой, будто эхо, доносившееся из туманной дали. — Я больше не увижу его? Никогда не увижу, чтобы сказать.., сказать…
— Ты не знаешь! Быть может, он еще жив!
— Та яма бездонна! Мне так говорили!
— Тебе врали. Подумай, Анлодда, бездонных ям не бывает.
Питер поднял ее, крепко прижал к себе, дал выплакаться на своем плече. Его губы зарылись в ее волосы, он шептал утешающие слова, тихонько целовал волосы Анлодды, которые, к его изумлению, оказались чистыми.
«Что за идиотская мысль!» — Значит, он упал на дно и разбился! Принц, будь он жив, я бы знала это. Я бы слышала, как бьется его сердце. А я ничего не чувствую, он мертв.
— Но может быть, яма не так уж глубока? «Вот-вот, — успокоил самого себя Питер. — Может быть, он лежит там со сломанным позвоночником или разорванной паховой артерией. Ага, или всего-навсего напоролся на кол». Ужас состоял в том, что Анлодда была неопровержимо права: Корс Кант мертв, или при смерти — что не слишком отличалось от первого.
Но Питеру нужно было что-то сказать, чтобы не потерять последнего из своих бойцов. Сердце у него ныло, чувство к девушке пугало его самого.
— Случиться могло все что угодно, Анлодда. Корс Кант запросто может быть жив. Наверное, он сейчас бродит по подземелью в поисках выхода, жаждет вернуться к тебе. Я видел, как парни выживали после того, как выпрыгивали из.., из…
Он не договорил. Машину он представлял себе отчетливо: огромную тарахтящую зверюгу, что, раскинув широченные крылья, летит по небу, в брюхе у нее полным-полно солдат. Но как эта зверюга звалась, Питер, как ни силился, вспомнить не мог.
— Словом, они падали с большой высоты, и хоть бы что. Анлодда, ты должна верить. Без веры все впустую. Наверняка этому тебя учили в твоей.., в твоей тайной ложе.
— Вера? — пробормотала девушка не без сомнения.
— Верить нужно так, как верит ребенок. «Если не станете, как дети…» — ..то не войдете в Царство Небесное, — не задумываясь, подхватила Анлодда. Питер выпучил глаза — неужели она и вправду читала Библию? — Пока мужчина не станет женщиной, — продолжала между тем Анлодда, — а женщина — мужчиной, вы не войдете в Царство Небесное».
У Питера сжалось горло, пересохло во рту. А этот стих откуда? Где она его слышала? Он погладил волосы девушки, продолжая успокаивать ее.
Она умолкла, задышала так глубоко и ровно, что на миг Питер испугался — уж не уснула ли она? Но вот Анлодда подняла голову, посмотрела Питеру в глаза, и легкая улыбка тронула ее губы.
— Быть может, тело его мертво, но не дух, покуда я жива и в здравом рассудке, а это продлится, пока один из ютов или саксов не убьет меня в сражении. Верно?
— Мы не забудем его. Ни ты, ни я.
— Он жив.
— Жив. Жив, конечно. — «Мертв, он мертв, он валяется на дне бездонной ямы, похожий на разодранную тряпичную куклу — совсем как сержант Конвей после взрыва в Ландондерри. А я сжимаю в объятиях убийцу».
Анлодда отстранилась, расправила плечи. Питер взял ее за руку, почему-то не желая отпускать девушку совсем, и они зашагали к избранной Анлоддой улице. Светало. Питер и Анлодда шли маршрутом, обозначенном в греческом путеводителе. Занимался день двенадцатый.
«Извилистый путь», — так написал составитель карты, но он явно смягчил краски. Обеденная улица виляла, как хотела, и порой становилась так узка, что Питеру с Анлоддой приходилось буквально протискиваться между перевернутыми тележками зеленщиков и дверьми лавчонок, раскрашенными во все цвета радуги, между полуразрушенными стенами жилых домов, покрытыми потускневшей мозаикой. Ни о какой продуманной городской планировке тут и говорить не приходилось: лавки мясников соседствовали с храмами и церквами. «Совсем не по-римски, — думал Питер. — Разве тут у них не действовали градостроительные законы?» Терпкий запах кожевенного цеха, потом — жилой дом, а рядом с ним — небольшая скотобойня, и снова жилой дом или харчевня.
— Вон он, — объявила Анлодда, и, указав на здание, не слишком отличающееся от других, пояснила. — Вон он, храм. Кажется, его переделали под христианскую церковь. Ну что ж, наберись храбрости, Ланселот.
Они подошли к храму. Позади него возвышался величественный земляной вал — футов в двадцать высотой. Городская стена. Вдоль стены расхаживали часовые. К северу, к деревянным воротам бежали солдаты. Оттуда, где находились сейчас Ланселот с Анлоддой, до ворот было ярдов двести.
— Господи Иисусе! — вырвалось у Питера. Не меньше сотни ютов с топотом мчались туда, куда направлялся со своей обезумевшей дружиной принц Гормант.
Анлодда тоже заметила это. Губы ее задрожали, но она была верна данному слову, и не поддалась чувствам. Она решительно отвернулась к белокаменному храму.
Питер закрыл глаза, услышал отдаленный шум начавшегося сражения, отдельные голоса, приглушенные воем ветра. Ему так хотелось броситься туда, спасти своих соратников!
«Вот это да! Я уже не прочь повести в бой варваров!» Да! В настоящий бой, рукопашный, чтобы один на один, по-божески! Не так, как в той, прошлой жизни, где только и делают, что жмут на гашетки, пользуются воздушным прикрытием, ракетами «земля-земля», «стингерами», «Хэрриерами», вертолетами, танками, тысячей и одной ступенью субординации.., где генералы командуют полковниками, полковники — майорами, майоры — лейтенантами, а те — сержантами. А надо всем этим нависает громада Уайтхолла — гигантская холодная, бесчувственная разведка с планеты под названием Политика, следящая за каждым залпом, за каждой выбитой дверью, за каждой операцией.
Питер почувствовал, как манит его безумный ветер убийства. Какое-то мгновение он просто слушал его свист, прикрыв глаза, пытаясь представить, как это выглядит — война в его прежнем мире.
Но вот реальность заставила его очнуться. Живы ли еще Кей и Бедивир? Останутся ли они в живых, вернутся ли в Камланн? И что с мальчишкой? Питер неохотно открыл глаза. Анлодда смотрела на него, и ее взгляд показался Питеру чересчур проницательным. Питер покраснел.
— Быстрее, — распорядился он и указал на дверь, ведущую в храм. «Мне пока еще нужно приглядывать за девушкой да и о прочих подозреваемых не забывать».
Дверь была закрыта на засов, но засов этот держался «на соплях».
Два сильных удара и с засовом было покончено.
Они вбежали в темное каменное здание, где обнаружили кучку стоявших кругом мужчин в желтых балахонах. Те, выпучив от страха глаза, уставились на вбежавших.
У каждого было по свече в одной руке, а в другой — по зловещего вида кривому ножу. На каменном столе сидел обнаженный мальчик лет десяти, поеживаясь от леденящего ветра. Похоже, Питер и Анлодда прервали ритуал жертвоприношения.
— О! Простите нас, мы сейчас уйдем, — торопливо проговорила Анлодда. Она развернулась вполоборота и остолбенела. Не оборачиваясь, Питер понял, что она увидела позади. А он не спускал глаз с круга вооруженных жрецов.
— Хвала нашим молитвам! — проговорил нараспев лысый жрец, и глаза его сверкнули наркотическим огнем.
Глава 22
Лестница вилась, уводила все выше и выше, и каждый шаг казался страшным сном. Корс Кант дышал тяжело, с присвистом, словно дряхлый старик. Он больше не видел шибболов, но чувствовал, что они где-то рядом. Их теплые пушистые лапки держали его за руки, помогали взбираться по бесконечно тянущейся лестнице. Он шел, прихрамывая, и его рассудок по-прежнему туманило безумное зелье Анлодды.
Стены были скользким» от водорослей и липкого мха. Чем выше забирался бард, тем холоднее становилось. Юноша жутко продрог в одной рубахе.
Он обхватил себя руками, и уже давно расплакался бы, не считай он такое поведение достойным только женщин и кельтов.
«Я — Корс Кант Эвин, римлянин до мозга костей. Я не какой-нибудь дикарь, что не стыдится наготы своей!» Шибболы пищали, тревогу навевали. «Анлодда» — так звонят колокола, она к себе его звала. Но почему земля дрожит? Законы где твои, Эвклид?
И все ж текут ручьями слезы. Как им не течь? Кругом угрозы!
Вперед? Вперед! Туда, где свет! Иди за шибболами вслед! Принцесса ты или богиня — мне это все равно отныне! Твоих волос багряных грива, и кожа белая на диво… — нет, я не должен опоздать, богини не умеют ждать!
Корс Кант слышал, как похрустывает свиток, что он вытащил из каменной гробницы. Теперь было довольно светло, и он мог бы прочитать, что же там написано.
— Et in Arcadia ego… — произнес Корс Кант в такт шагам. Откуда озноб? От холода? Или это священный трепет? «И я в Аркадии» — что это? Белиберда или сокровенное послание? Анлодда все бы поняла, а уж Меровий — тем более.
Юноша шагнул на очередную ступень и растянулся ничком. Лестница закончилась и привела его в круглую комнату. Темное спокойное озерцо лежало на полу. Оно исчезало под низкой аркой в стене.
Корс Кант жадно припал к воде. Та оказалась жутко холодной, как он и предполагал. Юноша выдернул руку из воды. Нет, то была не вода. Вязкая жидкость липла к коже, словно растопленный жир.
А по другую сторону его ждала она. Он знал это, ему некуда было спрятаться от этой уверенности.
Он произнес имя Анлодды и расшнуровал рубаху. Поежился, когда почувствовал порыв ледяного ветра. «Лишь этот путь назад ведет, но я готов ползти, как крот, чтоб не ступать сюда ногой, в ужасный омут ледяной!» Корс Кант скатал рубаху, поднял ее над головой — так, держа в одной руке рубаху, а в другой свиток, он и вошел в пруд. Ноги его тут же свело от холода, он ойкнул. Постояв, не шевелясь, несколько мгновений, он все же набрался решимости и вошел в ледяную жидкость по щиколотку, потом по колено, глубже, еще глубже… Он шел, думая об одном: скоро он вновь увидит Ее!
«Если она еще жива». Ледяная жидкость обжигала кожу, прогоняла любые мысли. Юноша поспешил вперед, ступая по каменному дну.
Он миновал арку, отметив, что замковый камень не совсем квадратный, но между тем прекрасно подогнан. «Чудо зодчества, — подумал юноша. — Наверняка римляне строили». И в этот самый миг дно оборвалось.
Он погрузился в скользкую жидкость, хотел крикнуть, но тут же наглотался. Заработал руками, вынырнул на поверхность.
Это оказалось гораздо хуже, чем плыть по харлекскому заливу! Тягучая, вязкая жидкость не создавала сопротивления, и юноша, работая руками, только погружался все сильнее.
Лицо его облепило тканью. Он выпустил из пальцев рубаху, и она опутала его руки, но свиток он сжимал крепко, не выпускал. Бард отчаянно работал руками, и наконец ноги его коснулись дна, однако при этом он с головой погрузился. Корс Кант сжал губы. Грудь распирало. «Я не глупый зверь! Я выдержу, выдержу!» Теплое ловкое тельце метнулось к нему и напугало юношу. Еще одно, такое же — шибболы! Неужели они могут тут плавать?
— Конечно, можем, нам неведом страх!
— Мы любим воду! Мы же шибболы!
— Смотри! Учись! — и оба шиббола помчались, понеслись.
— Спасите! Я тону, я погибаю!
— О, шибболы в беде друзей не покидают!
— Держись за спины наши крепче, рубаху брось, мы вызволим тебя! Верь нам! Верь! — кричали шибболы.
— Но я не вижу ничего? Неужто смерть невидима моя?
— Ты помирать собрался? Лучше сделай вдох, и слушай, что советуют друзья!
Стены были скользким» от водорослей и липкого мха. Чем выше забирался бард, тем холоднее становилось. Юноша жутко продрог в одной рубахе.
Он обхватил себя руками, и уже давно расплакался бы, не считай он такое поведение достойным только женщин и кельтов.
«Я — Корс Кант Эвин, римлянин до мозга костей. Я не какой-нибудь дикарь, что не стыдится наготы своей!» Шибболы пищали, тревогу навевали. «Анлодда» — так звонят колокола, она к себе его звала. Но почему земля дрожит? Законы где твои, Эвклид?
И все ж текут ручьями слезы. Как им не течь? Кругом угрозы!
Вперед? Вперед! Туда, где свет! Иди за шибболами вслед! Принцесса ты или богиня — мне это все равно отныне! Твоих волос багряных грива, и кожа белая на диво… — нет, я не должен опоздать, богини не умеют ждать!
Корс Кант слышал, как похрустывает свиток, что он вытащил из каменной гробницы. Теперь было довольно светло, и он мог бы прочитать, что же там написано.
— Et in Arcadia ego… — произнес Корс Кант в такт шагам. Откуда озноб? От холода? Или это священный трепет? «И я в Аркадии» — что это? Белиберда или сокровенное послание? Анлодда все бы поняла, а уж Меровий — тем более.
Юноша шагнул на очередную ступень и растянулся ничком. Лестница закончилась и привела его в круглую комнату. Темное спокойное озерцо лежало на полу. Оно исчезало под низкой аркой в стене.
Корс Кант жадно припал к воде. Та оказалась жутко холодной, как он и предполагал. Юноша выдернул руку из воды. Нет, то была не вода. Вязкая жидкость липла к коже, словно растопленный жир.
А по другую сторону его ждала она. Он знал это, ему некуда было спрятаться от этой уверенности.
Он произнес имя Анлодды и расшнуровал рубаху. Поежился, когда почувствовал порыв ледяного ветра. «Лишь этот путь назад ведет, но я готов ползти, как крот, чтоб не ступать сюда ногой, в ужасный омут ледяной!» Корс Кант скатал рубаху, поднял ее над головой — так, держа в одной руке рубаху, а в другой свиток, он и вошел в пруд. Ноги его тут же свело от холода, он ойкнул. Постояв, не шевелясь, несколько мгновений, он все же набрался решимости и вошел в ледяную жидкость по щиколотку, потом по колено, глубже, еще глубже… Он шел, думая об одном: скоро он вновь увидит Ее!
«Если она еще жива». Ледяная жидкость обжигала кожу, прогоняла любые мысли. Юноша поспешил вперед, ступая по каменному дну.
Он миновал арку, отметив, что замковый камень не совсем квадратный, но между тем прекрасно подогнан. «Чудо зодчества, — подумал юноша. — Наверняка римляне строили». И в этот самый миг дно оборвалось.
Он погрузился в скользкую жидкость, хотел крикнуть, но тут же наглотался. Заработал руками, вынырнул на поверхность.
Это оказалось гораздо хуже, чем плыть по харлекскому заливу! Тягучая, вязкая жидкость не создавала сопротивления, и юноша, работая руками, только погружался все сильнее.
Лицо его облепило тканью. Он выпустил из пальцев рубаху, и она опутала его руки, но свиток он сжимал крепко, не выпускал. Бард отчаянно работал руками, и наконец ноги его коснулись дна, однако при этом он с головой погрузился. Корс Кант сжал губы. Грудь распирало. «Я не глупый зверь! Я выдержу, выдержу!» Теплое ловкое тельце метнулось к нему и напугало юношу. Еще одно, такое же — шибболы! Неужели они могут тут плавать?
— Конечно, можем, нам неведом страх!
— Мы любим воду! Мы же шибболы!
— Смотри! Учись! — и оба шиббола помчались, понеслись.
— Спасите! Я тону, я погибаю!
— О, шибболы в беде друзей не покидают!
— Держись за спины наши крепче, рубаху брось, мы вызволим тебя! Верь нам! Верь! — кричали шибболы.
— Но я не вижу ничего? Неужто смерть невидима моя?
— Ты помирать собрался? Лучше сделай вдох, и слушай, что советуют друзья!