Страница:
Похоже, ему не очень-то удалось скрыть осуждение. Но Гвинифра, если и заметила это, сделала вид, что это не так.
— Благодарю тебя, маленький бард, — сказала она, насмешливо улыбнувшись. — Я по обыкновению невыразимо рада такому вниманию со стороны моего супруга, а его огромный кабинет.., я просто обожаю.
Корс Кант побагровел от смущения. Он снова не выдержал словесного поединка с Гвинифрой. Юноша поспешил прочь, уговаривая свое тело слушаться и не отвечать на зрелище полуобнаженной принцессы.
Но как раз на выходе из зала кто-то схватил его за плечо и сжал так больно, что юноша едва не вскрикнул.
Бедивир, чья физиономия заросла густой щетиной, зловеще уставился на Корса Канта. Один из передних зубов у Бедивира расшатался и сильно качался при каждом слове. Изо рта у рыцаря несло почище, чем из подземного царства Плутона.
Силач схватил Корса Канта за рубаху, притянул вплотную к себе и злобно прошептал на ухо:
— Ушла она через парадную дверь, вот только потом повернула, по кругу пошла, так что ищи ее.., у него в покоях. А уж чем они там занимаются, это ты сам посмотри.
Бедивир отпустил Корса Канта, и бард шлепнулся на пол, дрожа. Брат Кея расхохотался — противно, хрипло. Отвернулся и, покачиваясь, зашагал прочь.
Корс Кант, у которого чуть не остановилось сердце, вскочил и стремглав бросился к лестнице.
Глава 36
Глава 37
Глава 38
Глава 39
— Благодарю тебя, маленький бард, — сказала она, насмешливо улыбнувшись. — Я по обыкновению невыразимо рада такому вниманию со стороны моего супруга, а его огромный кабинет.., я просто обожаю.
Корс Кант побагровел от смущения. Он снова не выдержал словесного поединка с Гвинифрой. Юноша поспешил прочь, уговаривая свое тело слушаться и не отвечать на зрелище полуобнаженной принцессы.
Но как раз на выходе из зала кто-то схватил его за плечо и сжал так больно, что юноша едва не вскрикнул.
Бедивир, чья физиономия заросла густой щетиной, зловеще уставился на Корса Канта. Один из передних зубов у Бедивира расшатался и сильно качался при каждом слове. Изо рта у рыцаря несло почище, чем из подземного царства Плутона.
Силач схватил Корса Канта за рубаху, притянул вплотную к себе и злобно прошептал на ухо:
— Ушла она через парадную дверь, вот только потом повернула, по кругу пошла, так что ищи ее.., у него в покоях. А уж чем они там занимаются, это ты сам посмотри.
Бедивир отпустил Корса Канта, и бард шлепнулся на пол, дрожа. Брат Кея расхохотался — противно, хрипло. Отвернулся и, покачиваясь, зашагал прочь.
Корс Кант, у которого чуть не остановилось сердце, вскочил и стремглав бросился к лестнице.
Глава 36
Ланселот шагнул в комнату, отбросив занавес. Анлодда, сидевшая на кровати, вскочила при его появлении.
— О… Ланселот! — проговорила она, вскинула руки и тут же опустила.
— Ну?
— Давай поскорее, пока Этот Мальчишка не заметил моего отсутствия. Он тоскует обо мне. Почему — это я тебе рассказывала, так что давай больше об этом не будем. Болтать о таком — это все равно, что посылать букеты цветов мулу в благодарность за то, что он пашет твое поле. — Она ойкнула, закрыла рот ладонью. — Нет, ты не подумай, я не тебя назвала мулом! — Ее щеки горели, как губная помада Селли Корвин. — И не хотела сравнить то, чем мы собираемся заняться, со вспахиванием поля. О, мой язык! Почему я так много болтаю? Наверное, я похожа на варварскую обезьянку?
«Держи дистанцию. На самом деле тебя тут нет. Ты там, далеко-далеко, в лаборатории Франкенштейна. Но почему нет? Можно ведь? На самом деле — ведь нет ни ее, ни меня!» — Разденься, Анлодда, — холодно распорядился рвущийся на волю Ланселот.
Она растерялась. Нашла взглядом какое-то пятнышко на стене. Питер видел ее словно сквозь воду. Ее фигурка колебалась, расплывалась.
Она разделась — так, словно собиралась лечь спать. Или так, словно пришла в баню. Никакой чувственности. Развязала шнурки туники на плечах, потом завязки на сорочке, и стащила ее через голову.
Питер ничего не мог поделать. Глядя на обнаженную Анлодду, он думал о Гвинифре. Питер — да, но Ланселот был другого мнения. Его страсть вырывалась наружу, рушила все моральные устои Питера, словно замок из песка.
Питер разделся так же хладнокровно, как Анлодда. Она неловко шагнула к кровати, по пути чуть коснувшись Питера пальцами. Села, вымученно сладострастно улыбнулась.
— Ну, Галахад, быть может, ты мне покажешь, почему тебя прозвали Лансом «Ланс (от англ. „Lance“) — пика, копье.»?
Питер тяжело повалился на кровать. А потом… Такого с Питером никогда не бывало. Он окончательно раздвоился. Ланселот упивался страстью, а Питер наблюдал за ним со стороны, словно смотрел сцену из эротического фильма. Что-то одобрял, что-то критиковал.
Анлодда старалась изо всех сил, отвечала на прикосновения, на ласки Питера. Еще мгновение.., она широко открыла глаза, но не вскрикнула. То, что она так хотела, произошло.
Она закрыла глаза. Ее губы шевелились. Чье имя она произносила, Питер не мог понять — его или Корса Канта. Ему было все равно. Сам он негромко произнес:
— Гвинифра, я люблю тебя.
Но Анлодда либо не расслышала, либо ей это было также безразлично.
— О… Ланселот! — проговорила она, вскинула руки и тут же опустила.
— Ну?
— Давай поскорее, пока Этот Мальчишка не заметил моего отсутствия. Он тоскует обо мне. Почему — это я тебе рассказывала, так что давай больше об этом не будем. Болтать о таком — это все равно, что посылать букеты цветов мулу в благодарность за то, что он пашет твое поле. — Она ойкнула, закрыла рот ладонью. — Нет, ты не подумай, я не тебя назвала мулом! — Ее щеки горели, как губная помада Селли Корвин. — И не хотела сравнить то, чем мы собираемся заняться, со вспахиванием поля. О, мой язык! Почему я так много болтаю? Наверное, я похожа на варварскую обезьянку?
«Держи дистанцию. На самом деле тебя тут нет. Ты там, далеко-далеко, в лаборатории Франкенштейна. Но почему нет? Можно ведь? На самом деле — ведь нет ни ее, ни меня!» — Разденься, Анлодда, — холодно распорядился рвущийся на волю Ланселот.
Она растерялась. Нашла взглядом какое-то пятнышко на стене. Питер видел ее словно сквозь воду. Ее фигурка колебалась, расплывалась.
Она разделась — так, словно собиралась лечь спать. Или так, словно пришла в баню. Никакой чувственности. Развязала шнурки туники на плечах, потом завязки на сорочке, и стащила ее через голову.
Питер ничего не мог поделать. Глядя на обнаженную Анлодду, он думал о Гвинифре. Питер — да, но Ланселот был другого мнения. Его страсть вырывалась наружу, рушила все моральные устои Питера, словно замок из песка.
Питер разделся так же хладнокровно, как Анлодда. Она неловко шагнула к кровати, по пути чуть коснувшись Питера пальцами. Села, вымученно сладострастно улыбнулась.
— Ну, Галахад, быть может, ты мне покажешь, почему тебя прозвали Лансом «Ланс (от англ. „Lance“) — пика, копье.»?
Питер тяжело повалился на кровать. А потом… Такого с Питером никогда не бывало. Он окончательно раздвоился. Ланселот упивался страстью, а Питер наблюдал за ним со стороны, словно смотрел сцену из эротического фильма. Что-то одобрял, что-то критиковал.
Анлодда старалась изо всех сил, отвечала на прикосновения, на ласки Питера. Еще мгновение.., она широко открыла глаза, но не вскрикнула. То, что она так хотела, произошло.
Она закрыла глаза. Ее губы шевелились. Чье имя она произносила, Питер не мог понять — его или Корса Канта. Ему было все равно. Сам он негромко произнес:
— Гвинифра, я люблю тебя.
Но Анлодда либо не расслышала, либо ей это было также безразлично.
Глава 37
Шаг, еще шаг… Еще два. Страшась того, что он мог увидеть наверху, Корс Кант поднимался вверх по лестнице, и этот путь казался ему страшнее подъема по веревке из подземелий Харлекса.
Бард ступал тяжело, словно каменный тролль. Он надеялся, он молился о том, чтобы в тот миг, когда он войдет в комнату Ланселота, принц и Анлодда были заняты чем-нибудь более или менее невинным.
Бард повернул за угол, на негнущихся ногах дошел до двери. Занавес был задернут плотно — ни щелочки. Но никакая ткань, даже самая плотная, не могла бы заглушить звериных хрипов полководца и сладкого постанывания.., кого? «Но нет, это же не она, это не может быть она! Я же не осмелюсь войти в покои принца, когда он с женщиной? Нет, „я должен отвернуться и уйти!“ Чей-то шепот в ушах. Память? Или тот дух, что всегда подсказывал ему, как поступить? „Не бойся плоти, но и не люби ее“.
Корс Кант протянул руку и помертвевшими пальцами коснулся занавеса.
«Если ты будешь бояться ее, она станет повелевать тобой».
— Душа женщины, — прошептал юноша, припомнив странный пророческий стих Ланселота. — «Душа женщины, душа женщины, созданная в мрачных безднах царства Плутона…» Он глубоко вдохнул, скривил губы в злобной решительной ухмылке… «Мне нет дела. А кому есть? Только не мне! Пусть себе любится с этим варваром, мне-то что?» — В конце концов, — проговорил он вслух, не страшась того, что его услышат за занавесом, — ты — принцесса, а я — всего лишь бард, и мы не можем пожениться и даже просто быть вместе: ты сама мне это столько раз твердила.
Губы у него задрожали. Ему пришлось прикусить губу, чтобы не разрыдаться.
«Если ты возлюбишь ее, она поглотит и обездвижит тебя. Мне все равно, что вы там делаете. Но я иду».
Корс Кант бесшумно отдернул занавес и увидел зрелище, поразившее его до глубины души.
Его возлюбленная и Ланселот сжимали друг друга в объятиях. Анлодда впустила принца в сокровенную хрустальную пещеру, куда обещала впустить только…
«Нет! Она никогда ничего не обещала мне, кроме любви Сестры и Брата, Строителей Храма».
Он молчал, но Анлодда вдруг открыла глаза, словно он окликнул ее. Губы ее разжались, глаза стали огромными. «Как блюдца, как мельничные жернова». Она замерла…
Она молча смотрела на него, часто-часто моргая. Не было в ее взгляде ни вины, ни угрызений совести, ни стыда, и все же лицо ее побелело от страха. А Ланселот, лежавший спиной к двери, ничего не видел, не понимая, что занимается любовью посреди Большого Цирка.
Наконец Анлодде удалось выдавить:
— Нет! Нет! Конечно, нет!
— Ты любишь его? — вопросил Корс Кант, еле шевеля губами.
При звуке голоса барда Ланселот замер и запрокинул голову.
— Нет! Ты знаешь, кого я люблю, Корс Кант Эвин. Юноша смотрел на Анлодду, не мигая. Все сказано.
— Корс, Корс! — умоляюще воскликнула она. — Ты всегда знал, что я не римлянка! — Она смотрела ему прямо в глаза. Потом опустила взгляд, уставилась на его руки… «На те самые руки, которые вернули Ланселота из царства мертвых в мир живых!» А Корс Кант потупился, уставился в пол.
И тут вдруг кто-то громко ахнул у него за спиной. Корс Кант резко обернулся. Позади него на цыпочках стояла принцесса Гвинифра и не сводила изумленного взора с обнаженной парочки. Наконец какое-то шестое чувство заставило Ланселота овладеть собой. Он обернулся и в буквальном смысле слова окаменел. Щеки его залил яркий румянец. И только тут он понял, что его интимная жизнь столь же популярна, как какая-нибудь греческая трагедия.
Гвинифра отшвырнула Корса Канта в сторону так же легко, как до этого он сам отодвинул занавес, и ворвалась в комнату.
— Ланселот! — крикнула она. — Это твой подарок к моим именинам?!
В отличие от остальной компании Гвинифра двигалась легко и непринужденно. Она быстро расстегнула булавки, скреплявшие ее кемизу, и, оставшись в одних сандалиях, улеглась на кровать рядом с Ланселотом и Анлоддой.
Обняв их обоих, она обернулась к Корсу Канту.
— Иди к нам, бард! — призывно проворковала она. Анлодда взвизгнула так, словно в кровать угодила ядовитая змея, вскочила и попыталась уйти, но Гвинифра ухватила ее за ногу. Потеряв равновесие, Анлодда упала на пол и ударилась лицом. Из ее разбитой губы потекла кровь.
— Отпусти меня! Отпусти! — кричала она.
«Митра! — в страхе думал Корс Кант, чувствуя, что дух его отделяется от тела — как там, на песчаном берегу во время сражения. — Она или выбила себе зуб, или разбила губу!» — Куда же ты? — возмутилась Гвинифра — наверное, если не притворялась, то до сих пор думала, что все происходящее — это оргия, устроенная в честь ее именин. — Анлодда, ты не догадываешься, как давно я мечтала…
Она не договорила. Сильная рука Ланселота легла на ее губы, и он хрипло зашептал слова любви, которых Корс Кант никак не ожидал услышать из уст кровожадного героя битвы при горе Бадона.
— О! — вскрикнула Анлодда, поняв наконец, что у нее окровавлена губа.
Бард отвернулся и на ватных ногах побрел прочь, гадая, кто следующим предаст его. Артус? Мирддин?
— Корс! — кричала ему вслед Анлодда.
Зачем? Зачем ему возвращаться в эту жизнь, где только похоть и кровь?
Юноша, пошатываясь, брел к лестнице. Глаза его были сухими, но чувствовал он себя так, словно сам Гефест ударил его по голове молотом.
— Остановись, паршивец! — кричала Анлодда. Она бросилась за ним, забыв о том, что обнажена, но Корс Кант шел, не оборачиваясь.
Войдя в триклиний, содрогаясь от чувств, которым он не смог бы дать названия, он нашел взглядом Бедивира… Тот нахально ухмыльнулся.
Корс Кант на ходу схватил со стола глиняный кувшин и запустил им в Бедвира. Тот поймал кувшин и мерзко расхохотался. Пирующая толпа эхом подхватила его хохот.
— Она принадлежит ему, а он — ей, — проревел Бедивир, явно намекая на Ланселота и Гвинифру. — И никогда не будет иначе!
Корс Кант наконец расплакался.
«Этому подонку даже дела нет до меня и Анлодды. Ему только не хотелось, чтобы Ланселот изменил Гвинифре, и все!» Бедивир склонился к столу, вытянул шею.
— Скажи своей шлюхе, чтобы держалась подальше от Ланселота, ты, блоха!
Корс Кант в безотчетном порыве выбросил перед собой руку и коснулся пальца Бедивира. Тот отдернул руку так, словно обжегся.
— Не прикасайся ко мне, колдун! — вскрикнул он злобно и испуганно.
— Почему? — язвительно поинтересовался бард. — Боишься, что я воскрешу тебя из мертвых, да?
Бедивир напоследок еще разок обозвал Корса Канта блохой, протолкался сквозь толпу пирующих и ушел из зала.
«Я мертв. Я никто. Они все знают…» Пытаясь что-то увидеть сквозь океан слез, Корс Кант побрел к парадному входу. Он шел, и ему казалось, что толпу пирующих засасывает в пол, словно воду в прибрежный песок. Все словно исчезали, таяли от его прикосновений.
Ничего не видя перед собой, он на ощупь нашел дверь и выбежал в ночь.
Бард ступал тяжело, словно каменный тролль. Он надеялся, он молился о том, чтобы в тот миг, когда он войдет в комнату Ланселота, принц и Анлодда были заняты чем-нибудь более или менее невинным.
Бард повернул за угол, на негнущихся ногах дошел до двери. Занавес был задернут плотно — ни щелочки. Но никакая ткань, даже самая плотная, не могла бы заглушить звериных хрипов полководца и сладкого постанывания.., кого? «Но нет, это же не она, это не может быть она! Я же не осмелюсь войти в покои принца, когда он с женщиной? Нет, „я должен отвернуться и уйти!“ Чей-то шепот в ушах. Память? Или тот дух, что всегда подсказывал ему, как поступить? „Не бойся плоти, но и не люби ее“.
Корс Кант протянул руку и помертвевшими пальцами коснулся занавеса.
«Если ты будешь бояться ее, она станет повелевать тобой».
— Душа женщины, — прошептал юноша, припомнив странный пророческий стих Ланселота. — «Душа женщины, душа женщины, созданная в мрачных безднах царства Плутона…» Он глубоко вдохнул, скривил губы в злобной решительной ухмылке… «Мне нет дела. А кому есть? Только не мне! Пусть себе любится с этим варваром, мне-то что?» — В конце концов, — проговорил он вслух, не страшась того, что его услышат за занавесом, — ты — принцесса, а я — всего лишь бард, и мы не можем пожениться и даже просто быть вместе: ты сама мне это столько раз твердила.
Губы у него задрожали. Ему пришлось прикусить губу, чтобы не разрыдаться.
«Если ты возлюбишь ее, она поглотит и обездвижит тебя. Мне все равно, что вы там делаете. Но я иду».
Корс Кант бесшумно отдернул занавес и увидел зрелище, поразившее его до глубины души.
Его возлюбленная и Ланселот сжимали друг друга в объятиях. Анлодда впустила принца в сокровенную хрустальную пещеру, куда обещала впустить только…
«Нет! Она никогда ничего не обещала мне, кроме любви Сестры и Брата, Строителей Храма».
Он молчал, но Анлодда вдруг открыла глаза, словно он окликнул ее. Губы ее разжались, глаза стали огромными. «Как блюдца, как мельничные жернова». Она замерла…
Она молча смотрела на него, часто-часто моргая. Не было в ее взгляде ни вины, ни угрызений совести, ни стыда, и все же лицо ее побелело от страха. А Ланселот, лежавший спиной к двери, ничего не видел, не понимая, что занимается любовью посреди Большого Цирка.
Наконец Анлодде удалось выдавить:
— Нет! Нет! Конечно, нет!
— Ты любишь его? — вопросил Корс Кант, еле шевеля губами.
При звуке голоса барда Ланселот замер и запрокинул голову.
— Нет! Ты знаешь, кого я люблю, Корс Кант Эвин. Юноша смотрел на Анлодду, не мигая. Все сказано.
— Корс, Корс! — умоляюще воскликнула она. — Ты всегда знал, что я не римлянка! — Она смотрела ему прямо в глаза. Потом опустила взгляд, уставилась на его руки… «На те самые руки, которые вернули Ланселота из царства мертвых в мир живых!» А Корс Кант потупился, уставился в пол.
И тут вдруг кто-то громко ахнул у него за спиной. Корс Кант резко обернулся. Позади него на цыпочках стояла принцесса Гвинифра и не сводила изумленного взора с обнаженной парочки. Наконец какое-то шестое чувство заставило Ланселота овладеть собой. Он обернулся и в буквальном смысле слова окаменел. Щеки его залил яркий румянец. И только тут он понял, что его интимная жизнь столь же популярна, как какая-нибудь греческая трагедия.
Гвинифра отшвырнула Корса Канта в сторону так же легко, как до этого он сам отодвинул занавес, и ворвалась в комнату.
— Ланселот! — крикнула она. — Это твой подарок к моим именинам?!
В отличие от остальной компании Гвинифра двигалась легко и непринужденно. Она быстро расстегнула булавки, скреплявшие ее кемизу, и, оставшись в одних сандалиях, улеглась на кровать рядом с Ланселотом и Анлоддой.
Обняв их обоих, она обернулась к Корсу Канту.
— Иди к нам, бард! — призывно проворковала она. Анлодда взвизгнула так, словно в кровать угодила ядовитая змея, вскочила и попыталась уйти, но Гвинифра ухватила ее за ногу. Потеряв равновесие, Анлодда упала на пол и ударилась лицом. Из ее разбитой губы потекла кровь.
— Отпусти меня! Отпусти! — кричала она.
«Митра! — в страхе думал Корс Кант, чувствуя, что дух его отделяется от тела — как там, на песчаном берегу во время сражения. — Она или выбила себе зуб, или разбила губу!» — Куда же ты? — возмутилась Гвинифра — наверное, если не притворялась, то до сих пор думала, что все происходящее — это оргия, устроенная в честь ее именин. — Анлодда, ты не догадываешься, как давно я мечтала…
Она не договорила. Сильная рука Ланселота легла на ее губы, и он хрипло зашептал слова любви, которых Корс Кант никак не ожидал услышать из уст кровожадного героя битвы при горе Бадона.
— О! — вскрикнула Анлодда, поняв наконец, что у нее окровавлена губа.
Бард отвернулся и на ватных ногах побрел прочь, гадая, кто следующим предаст его. Артус? Мирддин?
— Корс! — кричала ему вслед Анлодда.
Зачем? Зачем ему возвращаться в эту жизнь, где только похоть и кровь?
Юноша, пошатываясь, брел к лестнице. Глаза его были сухими, но чувствовал он себя так, словно сам Гефест ударил его по голове молотом.
— Остановись, паршивец! — кричала Анлодда. Она бросилась за ним, забыв о том, что обнажена, но Корс Кант шел, не оборачиваясь.
Войдя в триклиний, содрогаясь от чувств, которым он не смог бы дать названия, он нашел взглядом Бедивира… Тот нахально ухмыльнулся.
Корс Кант на ходу схватил со стола глиняный кувшин и запустил им в Бедвира. Тот поймал кувшин и мерзко расхохотался. Пирующая толпа эхом подхватила его хохот.
— Она принадлежит ему, а он — ей, — проревел Бедивир, явно намекая на Ланселота и Гвинифру. — И никогда не будет иначе!
Корс Кант наконец расплакался.
«Этому подонку даже дела нет до меня и Анлодды. Ему только не хотелось, чтобы Ланселот изменил Гвинифре, и все!» Бедивир склонился к столу, вытянул шею.
— Скажи своей шлюхе, чтобы держалась подальше от Ланселота, ты, блоха!
Корс Кант в безотчетном порыве выбросил перед собой руку и коснулся пальца Бедивира. Тот отдернул руку так, словно обжегся.
— Не прикасайся ко мне, колдун! — вскрикнул он злобно и испуганно.
— Почему? — язвительно поинтересовался бард. — Боишься, что я воскрешу тебя из мертвых, да?
Бедивир напоследок еще разок обозвал Корса Канта блохой, протолкался сквозь толпу пирующих и ушел из зала.
«Я мертв. Я никто. Они все знают…» Пытаясь что-то увидеть сквозь океан слез, Корс Кант побрел к парадному входу. Он шел, и ему казалось, что толпу пирующих засасывает в пол, словно воду в прибрежный песок. Все словно исчезали, таяли от его прикосновений.
Ничего не видя перед собой, он на ощупь нашел дверь и выбежал в ночь.
Глава 38
— Так это была шутка? — спросила Гвинифра и скорчила разочарованную гримаску. — Сначала ты бросаешь меня в печь, чтобы я размягчилась, а потом швыряешь в холодную воду. Но ведь железо в промежутке куют!
Она по обыкновению острила, но было видно, что она задета за живое и сильно обижена.
— Нет! Нет, любовь моя! — оправдывался Питер. — Я.., я просто учил Анлодду тому, как…
— Но ты послал за мной! И что же? Я пришла и увидела тебя, этого барда и свою вышивальщицу, и решила; что это подарок мне!
— Я за тобой не посылал, — покачал головой Питер. «Вот это ты зря ляпнул, парень!» Гвинифра сдвинула белесые брови. Она была не глупее, чем, скажем, Мерлин Монро, и тут же все поняла.
— Мой супруг сказал мне, что ты хочешь повидать меня. Наверное, решил угодить мне.
— Но на пиру ты даже не разговаривала со мной!
— С тобой? Разговаривать с рыцарем, чье копье — из вялой спаржи, и который предпочитает вышивальщицу принцессе? Ты шутишь, сенатор Галахад!
Она отвернулась, лицо ее превратилось в непроницаемую маску. На миг Гвинифра стала.., царственной. «Гранд-дамой».
«Внимание, опасность! Ради Бога, дружище, разберись ты со всем этим раз и навсегда!» — Я.., просто я отвлекся, любимая. Думал я только о тебе! «Ведь это чистая правда».
— Честно?
— Честно.
Гвинифра посмотрела на Питера. Губы ее искривились от отвращения.
— Ты думал обо мне, когда сжимал в своих объятиях простолюдинку? А она еще была в моем платье!
— Она не… — «Я должен был хранить тайну? Не припомню. Да и какая разница?» — Любовь моя, она не вышивальщица. Она — дочь Горманта, принца Харлекского.
Гвинифра молча смотрела на Питера, ожидая продолжения.
— Она принцесса?
— Самая настоящая.
— Вышивальщица?
— Да.
— Моя вышивальщица? Анлодда из Харлека?
— Именно.
— Дочь принца Горманта?
— Наконец ты все поняла, любовь моя.
— Стало быть, она особа высокородная, как и мы с тобой?
— Верно.
— Значит, ты можешь же.., жениться на ней?
— Да, — кивнул Питер и отстранился. — Нет! Любимая! Я не хочу жениться на Анлодде! Я хочу взять в жены… — Он запнулся. Получалось глупее не придумаешь. Что он мог сказать? — «Я хочу взять в жены тебя, моя прелесть, тебя, жену Dux Bellorum?» Гвинифра опустила подбородок на сложенные руки и долго молчала.
Наконец она заговорила, но голос ее звучал тихо и отрешенно.
— Ты не можешь жениться на мне, единственный мой, ибо я уже замужем. Но жениться тебе следует, ведь кто-то должен заботиться о сохранении твоего очага. Возможно, твое копье указало тебе верный путь, Ланселот. Возможно, твоя судьба — Анлодда, принцесса Харлекская.
— Но я не люблю Анлодду. Я люблю тебя. Гвинифра недоверчиво глянула на Питера.
— Любишь? При чем тут любовь? Ты думаешь, я по любви вышла замуж за Артуса? Тут все дело было в государственных интересах. Он дает мне полную волю, а я даю ему право развлекаться с мальчишками-воинами. Славно, не правда ли?
Но если он послал меня сюда, чтобы я наблюдала за тем, как ты возлежишь с другой, значит, он предупреждает меня, советует: «Остынь!» Я смутила его. Быть может, я спутала его планы договора с Меровием. Король — такой моралист, ну да ты, наверное, и сам знаешь.
— Быть может, тебе пора что-то решить, Гвинифра? — «Матерь Божья, что я такое говорю? Что я делаю? Я здесь для того, чтобы разыскать Селли Корвин, а не для того, чтобы соблазнять принцессу».
И все же… Всю свою жизнь Питер верил: каждого мужчину и каждую женщину на свете где-то ждала единственная истинная любовь. Они могли встретиться и не узнать друг друга, и тогда это была бы подлинная трагедия. Но они могли встретиться, узнать друг друга и сжать в объятиях… А это.., это триумф!
Но они могли встретиться и тогда, когда кто-то из них не был свободен. Что тогда? Что она выберет? Любовь или долг?
Такая судьба подобна агонии. Агонии ожидания — что решит твой возлюбленный или возлюбленная. От их решения зависело — жить тебе счастливо и возвышенно или умереть. Гвинифра кивнула.
— Этого я страшусь более всего. Любимый мой, я не знаю, что избрать.
Питер ощутил прилив бешеной страсти. Наверное, снова рвался на волю Ланселот, готовый задушить Гвинифру в объятиях. Питер сжал кулаки, скрестил руки на груди, словно мертвец, обхватил себя с такой силой, что чуть не задохнулся. Сердце его бешено колотилось.
Нет, то был не Ланселот. Такого чувства Питер никогда не испытывал прежде. Никогда в прошлой жизни он так не страшился потери.
Ему удалось немного унять страх, но все же он остался где-то неглубоко.
Гвинифра покачала головой.
— Не знаю, что и сказать, Ланс. Не сейчас. Подожди несколько дней. Это непростой шаг.., из-за него мы оба можем погибнуть. Все зависит от Артуса.
Поразительно! Она говорила о том, что они оба могли пасть от руки Dux Bellorum, а голос ее звучал так обыденно, просто.
Она встала. Питер поймал ее за руку. Она задержалась на миг, крепко сжала руку Питера и вырвала свою.
Она вышла из комнаты, даже не подумав одеться, и не оглянулась, словно боялась, что ее постигает участь жены Лота.
Бесконечное число минут спустя к двери Ланселота подошел оруженосец Гвин. Артус срочно требовал присутствия сенатора в Совете. Туманный предутренний свет брезжил за окном. Питер встал, словно зомби, оделся и поплелся вниз по лестнице. Ему предстояло сохранять хорошую мину при плохой игре, учтиво улыбаться. «Девять дней в этой дыре», — тупо подумал он.
Она по обыкновению острила, но было видно, что она задета за живое и сильно обижена.
— Нет! Нет, любовь моя! — оправдывался Питер. — Я.., я просто учил Анлодду тому, как…
— Но ты послал за мной! И что же? Я пришла и увидела тебя, этого барда и свою вышивальщицу, и решила; что это подарок мне!
— Я за тобой не посылал, — покачал головой Питер. «Вот это ты зря ляпнул, парень!» Гвинифра сдвинула белесые брови. Она была не глупее, чем, скажем, Мерлин Монро, и тут же все поняла.
— Мой супруг сказал мне, что ты хочешь повидать меня. Наверное, решил угодить мне.
— Но на пиру ты даже не разговаривала со мной!
— С тобой? Разговаривать с рыцарем, чье копье — из вялой спаржи, и который предпочитает вышивальщицу принцессе? Ты шутишь, сенатор Галахад!
Она отвернулась, лицо ее превратилось в непроницаемую маску. На миг Гвинифра стала.., царственной. «Гранд-дамой».
«Внимание, опасность! Ради Бога, дружище, разберись ты со всем этим раз и навсегда!» — Я.., просто я отвлекся, любимая. Думал я только о тебе! «Ведь это чистая правда».
— Честно?
— Честно.
Гвинифра посмотрела на Питера. Губы ее искривились от отвращения.
— Ты думал обо мне, когда сжимал в своих объятиях простолюдинку? А она еще была в моем платье!
— Она не… — «Я должен был хранить тайну? Не припомню. Да и какая разница?» — Любовь моя, она не вышивальщица. Она — дочь Горманта, принца Харлекского.
Гвинифра молча смотрела на Питера, ожидая продолжения.
— Она принцесса?
— Самая настоящая.
— Вышивальщица?
— Да.
— Моя вышивальщица? Анлодда из Харлека?
— Именно.
— Дочь принца Горманта?
— Наконец ты все поняла, любовь моя.
— Стало быть, она особа высокородная, как и мы с тобой?
— Верно.
— Значит, ты можешь же.., жениться на ней?
— Да, — кивнул Питер и отстранился. — Нет! Любимая! Я не хочу жениться на Анлодде! Я хочу взять в жены… — Он запнулся. Получалось глупее не придумаешь. Что он мог сказать? — «Я хочу взять в жены тебя, моя прелесть, тебя, жену Dux Bellorum?» Гвинифра опустила подбородок на сложенные руки и долго молчала.
Наконец она заговорила, но голос ее звучал тихо и отрешенно.
— Ты не можешь жениться на мне, единственный мой, ибо я уже замужем. Но жениться тебе следует, ведь кто-то должен заботиться о сохранении твоего очага. Возможно, твое копье указало тебе верный путь, Ланселот. Возможно, твоя судьба — Анлодда, принцесса Харлекская.
— Но я не люблю Анлодду. Я люблю тебя. Гвинифра недоверчиво глянула на Питера.
— Любишь? При чем тут любовь? Ты думаешь, я по любви вышла замуж за Артуса? Тут все дело было в государственных интересах. Он дает мне полную волю, а я даю ему право развлекаться с мальчишками-воинами. Славно, не правда ли?
Но если он послал меня сюда, чтобы я наблюдала за тем, как ты возлежишь с другой, значит, он предупреждает меня, советует: «Остынь!» Я смутила его. Быть может, я спутала его планы договора с Меровием. Король — такой моралист, ну да ты, наверное, и сам знаешь.
— Быть может, тебе пора что-то решить, Гвинифра? — «Матерь Божья, что я такое говорю? Что я делаю? Я здесь для того, чтобы разыскать Селли Корвин, а не для того, чтобы соблазнять принцессу».
И все же… Всю свою жизнь Питер верил: каждого мужчину и каждую женщину на свете где-то ждала единственная истинная любовь. Они могли встретиться и не узнать друг друга, и тогда это была бы подлинная трагедия. Но они могли встретиться, узнать друг друга и сжать в объятиях… А это.., это триумф!
Но они могли встретиться и тогда, когда кто-то из них не был свободен. Что тогда? Что она выберет? Любовь или долг?
Такая судьба подобна агонии. Агонии ожидания — что решит твой возлюбленный или возлюбленная. От их решения зависело — жить тебе счастливо и возвышенно или умереть. Гвинифра кивнула.
— Этого я страшусь более всего. Любимый мой, я не знаю, что избрать.
Питер ощутил прилив бешеной страсти. Наверное, снова рвался на волю Ланселот, готовый задушить Гвинифру в объятиях. Питер сжал кулаки, скрестил руки на груди, словно мертвец, обхватил себя с такой силой, что чуть не задохнулся. Сердце его бешено колотилось.
Нет, то был не Ланселот. Такого чувства Питер никогда не испытывал прежде. Никогда в прошлой жизни он так не страшился потери.
Ему удалось немного унять страх, но все же он остался где-то неглубоко.
Гвинифра покачала головой.
— Не знаю, что и сказать, Ланс. Не сейчас. Подожди несколько дней. Это непростой шаг.., из-за него мы оба можем погибнуть. Все зависит от Артуса.
Поразительно! Она говорила о том, что они оба могли пасть от руки Dux Bellorum, а голос ее звучал так обыденно, просто.
Она встала. Питер поймал ее за руку. Она задержалась на миг, крепко сжала руку Питера и вырвала свою.
Она вышла из комнаты, даже не подумав одеться, и не оглянулась, словно боялась, что ее постигает участь жены Лота.
Бесконечное число минут спустя к двери Ланселота подошел оруженосец Гвин. Артус срочно требовал присутствия сенатора в Совете. Туманный предутренний свет брезжил за окном. Питер встал, словно зомби, оделся и поплелся вниз по лестнице. Ему предстояло сохранять хорошую мину при плохой игре, учтиво улыбаться. «Девять дней в этой дыре», — тупо подумал он.
Глава 39
Марк Бланделл сидел в тесных покоях Медраута и перечитывал записку, которую желчный старикашка Мирлин незаметно сунул ему на пиру. «Приходи в палату друидов рядом с базиликой неподалеку от дворца в полночь». — вот что было написано в записке. «Интересно, на каком языке написана записка? — гадал Бланделл. — Ведь это может быть древневаллийский, бриттский или даже латынь. Если Медрауту знакома латынь, то и я, наверное, мог бы определить, на каком языке читаю?» Марк мысленно переписал записку. Предложение потеряло всякий смысл. «Нет, видимо это не латынь. Порядок слов в этом случае не имел бы значения».
Бланделл принялся расхаживать по комнатушке в ожидании цимбалы, возвестившей бы о приходе полночи. Стражник, как правило, ночью особо не усердствовал, бил в цимбалу не слишком громко. Марк боялся — уж не пропустил ли он полночь.
На пиру он явно переел, и теперь пытался подсчитать, сколько же жиров и холестерина впихнул в себя.
Наконец он услышал отдаленный звон. Наверняка пробило полночь. Марк вышел, добрался до лестницы, спустился, повернул налево и быстро миновал часовню. Он помнил: здесь ее называли «ларарий». Он только на миг задержался здесь — остановился, чтобы осенить себя крестом, убедившись, что его никто не видит. Затем он пересек большой зал — почти такой же большой, как триклиний. Тут разместилось с десяток воинов, уже изрядно поднабравшихся. Они играли в кости.
Миновав несколько золоченых дверей, украшенных обсидианом и перламутром, Марк вошел в базилику — тронный зал. Артуса здесь не оказалось. На самом деле, и днем Артус не так уж много времени проводил в тронном зале, верша суд, — так по крайней мере сказал Марку Рабириус Гальбиниус Гальба, насквозь пропитанный римским духом бритт, с которым Бланделл свел знакомство во время экспедиции в Харлек. Как бы то ни было, трон охранял отряд гвардейцев. Вид у них был самый устрашающий, что не укрылось от Марка, хотя глаза у него слипались в столь поздний час.
Базилику освещал единственный, но очень яркий светильник, отбрасывавший зловещие тени на стену позади трона. Сердце у Бланделла ушло в пятки. У него, правда, с собой была записка от Мирддина, которой он мог бы объяснить свой приход сюда, и все же ему было здорово не по себе, и тронный зал Марк миновал крадучись. Гвардейцы же не обратили на него никакого внимания.
Наконец он скользнул в противоположную дверь и поднялся по лестнице в покои Мирддина. На пиру Мед-раут показал записку королеве Моргаузе, и та любезно поведала ему, как пройти в покои друида.
Седобородый старик нетерпеливо поджидал Марка. Он показался ему похожим на американского поэта Уолта Уитмена.
— Запаздываешь, — проворчал Мирддин. — Я же просил прийти ровно в полночь.
Марк бросил взгляд на запястье и страшно разозлился на себя за то, что никак не отвыкнет от этой привычки.
Но когда он вновь посмотрел на Мирддина, оказалось, что старик широко улыбается.
— Прости, старина, — сказал он. — Но я должен был увериться, что это действительно ты.
Марк выпучил глаза. «Неужели.., неужели я наконец нашел его?» — А-а-а? Питер? — осторожно спросил он, и вздрогнул так, что прикусил щеку.
— Марк? — ответил Мирддин вопросом на вопрос и облегченно вздохнул.
Бланделл протянул руку.
— Мы встречаемся на ступени, — произнес он, радостно улыбаясь.
— И расстаемся в квадрате, — произнес Мирддин, пожимая Марку руку, при этом выразительно надавив на сустав среднего пальца Бланделла. Физик ответил взаимностью.
— Слава Богу, это ты, Марк, — сказал «друид». — Я боялся, что это.., ну, ты знаешь, кто.
— Селли?
— Она самая. Хвала небесам, я оказался в теле истинного эксцентрика.., никто не заметил ничего необычного, потому что сам Мирддин весьма чудаковат!
— Ты нашел ее? — требовательно спросил Марк. Голос выдал его чрезвычайное волнение. Мирддин опечалился.
— Нашел, дружище, и тебе это вряд ли понравится. Марк, я успел пронаблюдать за всеми без исключения в Камелоте, и только один человек годится для того, чтобы в него вселилась эта сучка-террористка.
— Кто?
— Тот, кого бы тебе и в голову не пришло заподозрить через полторы сотни лет. Тот, кому под силу в одиночку изменить историю во зло или во благо.
— Кто же это?
Марк гадал, долго ли Питер намерен тянуть с ответом. Ему припомнился эпизод из телефильма. Герой умирал, а другой герой-шпион, как и первый, спрашивал, кто его убил. «Жаль… — прохрипел умирающий… — я не успею.., назвать тебе.., его имени». После этих слов герой скончался.
Мирддин глубоко вздохнул.
— Марк, Селли Корвин живет в теле Артуса.
— Артуса?
— Это он, — подтвердил Мирддин. — И ты понимаешь, что ты должен сделать, Марк.
— Я? Но почему не ты?
Марк прекрасно понимал, что Питер, будучи военным, лучше него разбирается в том, что нужно сделать, чтобы изгнать из этого мира душу Селли.
— Закон Сохранения Реальности, Марк. Порой нужно о нем вспоминать. Марк, мы же отлично знаем, что случилось с Артуром — Артусом в конце концов, верно?
— Он был убит, — отозвался Марк, напряженно вспоминая все, что ему было известно. Научные статьи, жутковатые видеофильмы…
Мирддин мрачно проговорил:
— Он был убит Мордредом. Медраутом, Марк. Бланделл шаркнул подошвами, оттянул тугой ворот сикамбрийской туники. В гардеробе Медраута совсем не было удобных вещей (ни римских тог, ни шотландских килтов). Марк чувствовал себя препаршиво, наряжаясь в одежду Медраута. Тут жало, там кололо… В конце концов он сделал вывод, что Медраут — человек подавленный, притесняемый.
— Это не совсем убийство, ты же понимаешь, — сказал Мирддин.
— Как это — не совсем? Это самое настоящее убийство!
— Ты смотришь на это с не правильной точки зрения, — возразил Мирддин. — Ты убьешь тело Артуса, но ведь это тело принадлежит не тебе. Рука, которая прикончит Артуса, — не твоя рука, а рука Медраута. А он так или иначе собирается убить Артуса.
Бланделл принялся обкусывать ноготь, стараясь не сбиваться с четкой масонской логики. «Где-то есть правый путь, а где-то не правый, но в последнее время я их все время путаю». Марк вспомнил о призрачном лесе, наложившемся на лабораторию Уиллкса, о тучном полковнике Купере, о брате Смите. «Я давал клятву всегда помогать брату-масону в беде», — вспомнил он.
Однако Мирддин, равнодушный к смятению Марка, продолжал:
— Между тем сама Селли не умрет.
— Не умрет?
— Конечно, нет. Как только ты убьешь Артуса, Селли вернется в свое собственное тело, лежащее на полу в лаборатории.
— Но тогда она снова вернется сюда и предпримет новую попытку.
Мирддин вытаращил глаза.
— Тогда ты арестуешь ее, балда! Обратись к тому старому хрену из СВВ, который явился, как только я смылся сюда.
— Полковнику Куперу?
— Да-да, к старине Купу. Пусть Купер схватит ее и засунет в тюрьму, как только она очнется.
— Но у нас нет против нее никаких улик! Ничего такого, что могло бы быть сказано в суде!
— Кому нужны улики? Кому нужны какие-то там доказательства? Этот СВВшник может просто запереть ее в камере и проглотить ключ. Что, разве мало было таких дел? Пойми, сейчас мы связаны только законами военного времени, но обладаем правами англичан.
— Но…
— Ты просто скажешь Куперу, что она из ИРА. Этого хватит, чтобы ее упрятали за решетку до конца ее дней.
— Гм-м-м. Питер, у меня для тебя очень плохие новости.
— Какие?
— Ну, может быть, не самые плохие, но…
— Да?
— Еще хуже. Хуже просто не бывает.
«Господи, как же сказать ему? Мягко — не получится».
— Ты повторяешься.
— Это точно, но это все из-за тебя.
— Ты, а-а-а…
— Ну?
— Умер.
Мирддин вздернул кустистые седые брови.
«Интересно, как Питеру нравятся борода, спутанные волосы и лысина? Что же, у него масса времени, чтобы привыкнуть к ним».
— Кое-что произошло, когда Селли когнипортировалась. Сбой в микросхеме.
— В какой подсистеме?
— Микроутечка в блоке двадцать три. Это тебе о чем-нибудь говорит?
Мирддин на миг задумался.
— Нет-нет, пожалуй, ни о чем не говорит. Ты сказал, что я умер?
Марк вздохнул поглубже, стараясь унять бешено бьющееся сердце. Как-то раз ему пришлось рассказывать матери своего оксфордского однокашника о том, что ее сын погиб во время яхтенной регаты. Он отправился на регату пьяным вдребезги, и упав за борт, не смог доплыть до берега, а до него было всего-то футов сто.
Вспоминать о том, как тяжело ему было говорить с матерью Нерила, Бланделл не любил и сделал все, чтобы забыть об этом. Однако воспоминания возвращались к нему не реже чем раз в месяц, во сне.
Сейчас Марк чувствовал себя примерно так же, как тогда. Так же гадко сосало под ложечкой. «Теперь я понимаю, что чувствует врач, когда должен сказать пациенту, что у того СПИД».
— Питер, — проговорил Марк негромко, но решительно. — Мы пытались вытащить тебя, но произошло короткое замыкание. Ты умер, Питер. Твое тело мертво. Ты.., ты никогда не сможешь вернуться обратно. Никогда.
Бланделл принялся расхаживать по комнатушке в ожидании цимбалы, возвестившей бы о приходе полночи. Стражник, как правило, ночью особо не усердствовал, бил в цимбалу не слишком громко. Марк боялся — уж не пропустил ли он полночь.
На пиру он явно переел, и теперь пытался подсчитать, сколько же жиров и холестерина впихнул в себя.
Наконец он услышал отдаленный звон. Наверняка пробило полночь. Марк вышел, добрался до лестницы, спустился, повернул налево и быстро миновал часовню. Он помнил: здесь ее называли «ларарий». Он только на миг задержался здесь — остановился, чтобы осенить себя крестом, убедившись, что его никто не видит. Затем он пересек большой зал — почти такой же большой, как триклиний. Тут разместилось с десяток воинов, уже изрядно поднабравшихся. Они играли в кости.
Миновав несколько золоченых дверей, украшенных обсидианом и перламутром, Марк вошел в базилику — тронный зал. Артуса здесь не оказалось. На самом деле, и днем Артус не так уж много времени проводил в тронном зале, верша суд, — так по крайней мере сказал Марку Рабириус Гальбиниус Гальба, насквозь пропитанный римским духом бритт, с которым Бланделл свел знакомство во время экспедиции в Харлек. Как бы то ни было, трон охранял отряд гвардейцев. Вид у них был самый устрашающий, что не укрылось от Марка, хотя глаза у него слипались в столь поздний час.
Базилику освещал единственный, но очень яркий светильник, отбрасывавший зловещие тени на стену позади трона. Сердце у Бланделла ушло в пятки. У него, правда, с собой была записка от Мирддина, которой он мог бы объяснить свой приход сюда, и все же ему было здорово не по себе, и тронный зал Марк миновал крадучись. Гвардейцы же не обратили на него никакого внимания.
Наконец он скользнул в противоположную дверь и поднялся по лестнице в покои Мирддина. На пиру Мед-раут показал записку королеве Моргаузе, и та любезно поведала ему, как пройти в покои друида.
Седобородый старик нетерпеливо поджидал Марка. Он показался ему похожим на американского поэта Уолта Уитмена.
— Запаздываешь, — проворчал Мирддин. — Я же просил прийти ровно в полночь.
Марк бросил взгляд на запястье и страшно разозлился на себя за то, что никак не отвыкнет от этой привычки.
Но когда он вновь посмотрел на Мирддина, оказалось, что старик широко улыбается.
— Прости, старина, — сказал он. — Но я должен был увериться, что это действительно ты.
Марк выпучил глаза. «Неужели.., неужели я наконец нашел его?» — А-а-а? Питер? — осторожно спросил он, и вздрогнул так, что прикусил щеку.
— Марк? — ответил Мирддин вопросом на вопрос и облегченно вздохнул.
Бланделл протянул руку.
— Мы встречаемся на ступени, — произнес он, радостно улыбаясь.
— И расстаемся в квадрате, — произнес Мирддин, пожимая Марку руку, при этом выразительно надавив на сустав среднего пальца Бланделла. Физик ответил взаимностью.
— Слава Богу, это ты, Марк, — сказал «друид». — Я боялся, что это.., ну, ты знаешь, кто.
— Селли?
— Она самая. Хвала небесам, я оказался в теле истинного эксцентрика.., никто не заметил ничего необычного, потому что сам Мирддин весьма чудаковат!
— Ты нашел ее? — требовательно спросил Марк. Голос выдал его чрезвычайное волнение. Мирддин опечалился.
— Нашел, дружище, и тебе это вряд ли понравится. Марк, я успел пронаблюдать за всеми без исключения в Камелоте, и только один человек годится для того, чтобы в него вселилась эта сучка-террористка.
— Кто?
— Тот, кого бы тебе и в голову не пришло заподозрить через полторы сотни лет. Тот, кому под силу в одиночку изменить историю во зло или во благо.
— Кто же это?
Марк гадал, долго ли Питер намерен тянуть с ответом. Ему припомнился эпизод из телефильма. Герой умирал, а другой герой-шпион, как и первый, спрашивал, кто его убил. «Жаль… — прохрипел умирающий… — я не успею.., назвать тебе.., его имени». После этих слов герой скончался.
Мирддин глубоко вздохнул.
— Марк, Селли Корвин живет в теле Артуса.
— Артуса?
— Это он, — подтвердил Мирддин. — И ты понимаешь, что ты должен сделать, Марк.
— Я? Но почему не ты?
Марк прекрасно понимал, что Питер, будучи военным, лучше него разбирается в том, что нужно сделать, чтобы изгнать из этого мира душу Селли.
— Закон Сохранения Реальности, Марк. Порой нужно о нем вспоминать. Марк, мы же отлично знаем, что случилось с Артуром — Артусом в конце концов, верно?
— Он был убит, — отозвался Марк, напряженно вспоминая все, что ему было известно. Научные статьи, жутковатые видеофильмы…
Мирддин мрачно проговорил:
— Он был убит Мордредом. Медраутом, Марк. Бланделл шаркнул подошвами, оттянул тугой ворот сикамбрийской туники. В гардеробе Медраута совсем не было удобных вещей (ни римских тог, ни шотландских килтов). Марк чувствовал себя препаршиво, наряжаясь в одежду Медраута. Тут жало, там кололо… В конце концов он сделал вывод, что Медраут — человек подавленный, притесняемый.
— Это не совсем убийство, ты же понимаешь, — сказал Мирддин.
— Как это — не совсем? Это самое настоящее убийство!
— Ты смотришь на это с не правильной точки зрения, — возразил Мирддин. — Ты убьешь тело Артуса, но ведь это тело принадлежит не тебе. Рука, которая прикончит Артуса, — не твоя рука, а рука Медраута. А он так или иначе собирается убить Артуса.
Бланделл принялся обкусывать ноготь, стараясь не сбиваться с четкой масонской логики. «Где-то есть правый путь, а где-то не правый, но в последнее время я их все время путаю». Марк вспомнил о призрачном лесе, наложившемся на лабораторию Уиллкса, о тучном полковнике Купере, о брате Смите. «Я давал клятву всегда помогать брату-масону в беде», — вспомнил он.
Однако Мирддин, равнодушный к смятению Марка, продолжал:
— Между тем сама Селли не умрет.
— Не умрет?
— Конечно, нет. Как только ты убьешь Артуса, Селли вернется в свое собственное тело, лежащее на полу в лаборатории.
— Но тогда она снова вернется сюда и предпримет новую попытку.
Мирддин вытаращил глаза.
— Тогда ты арестуешь ее, балда! Обратись к тому старому хрену из СВВ, который явился, как только я смылся сюда.
— Полковнику Куперу?
— Да-да, к старине Купу. Пусть Купер схватит ее и засунет в тюрьму, как только она очнется.
— Но у нас нет против нее никаких улик! Ничего такого, что могло бы быть сказано в суде!
— Кому нужны улики? Кому нужны какие-то там доказательства? Этот СВВшник может просто запереть ее в камере и проглотить ключ. Что, разве мало было таких дел? Пойми, сейчас мы связаны только законами военного времени, но обладаем правами англичан.
— Но…
— Ты просто скажешь Куперу, что она из ИРА. Этого хватит, чтобы ее упрятали за решетку до конца ее дней.
— Гм-м-м. Питер, у меня для тебя очень плохие новости.
— Какие?
— Ну, может быть, не самые плохие, но…
— Да?
— Еще хуже. Хуже просто не бывает.
«Господи, как же сказать ему? Мягко — не получится».
— Ты повторяешься.
— Это точно, но это все из-за тебя.
— Ты, а-а-а…
— Ну?
— Умер.
Мирддин вздернул кустистые седые брови.
«Интересно, как Питеру нравятся борода, спутанные волосы и лысина? Что же, у него масса времени, чтобы привыкнуть к ним».
— Кое-что произошло, когда Селли когнипортировалась. Сбой в микросхеме.
— В какой подсистеме?
— Микроутечка в блоке двадцать три. Это тебе о чем-нибудь говорит?
Мирддин на миг задумался.
— Нет-нет, пожалуй, ни о чем не говорит. Ты сказал, что я умер?
Марк вздохнул поглубже, стараясь унять бешено бьющееся сердце. Как-то раз ему пришлось рассказывать матери своего оксфордского однокашника о том, что ее сын погиб во время яхтенной регаты. Он отправился на регату пьяным вдребезги, и упав за борт, не смог доплыть до берега, а до него было всего-то футов сто.
Вспоминать о том, как тяжело ему было говорить с матерью Нерила, Бланделл не любил и сделал все, чтобы забыть об этом. Однако воспоминания возвращались к нему не реже чем раз в месяц, во сне.
Сейчас Марк чувствовал себя примерно так же, как тогда. Так же гадко сосало под ложечкой. «Теперь я понимаю, что чувствует врач, когда должен сказать пациенту, что у того СПИД».
— Питер, — проговорил Марк негромко, но решительно. — Мы пытались вытащить тебя, но произошло короткое замыкание. Ты умер, Питер. Твое тело мертво. Ты.., ты никогда не сможешь вернуться обратно. Никогда.