Страница:
Настойчивость короля все усиливалась. По совету трибунала папа объявил о роспуске Ордена тамплиеров, имущество которого должно было перейти к госпитальерам. Впрочем, львиная доля добычи досталась Филиппу IV. 18 марта 1314 года был вынесен приговор великому магистру Жаку Моле и еще троим руководителям ордена. Все они признали предъявленные им обвинения и были приговорены к пожизненному заключению. Однако в момент произнесения приговора Жак Моле и другой осужденный, Жоффруа де Шарпе, объявили: они виноваты лишь в том, что, пытаясь спасти себе жизнь, предали орден и признали истиной возведенную на него хулу. В тот же вечер оба по приказу короля были сожжены на костре.
Шесть с половиной веков, отделяющих нас от этого процесса, не привели к единодушию ученых в его оценке. Историки и исследователи и поныне спорят о том, что было правдой в обвинениях, предъявленных тамплиерам. Нам же ясно, что несчастные рыцари пали жертвой собственной недооценки общественно-политической ситуации в стране. Собрав огромные финансовые средства, орден тем не менее не стал достаточно влиятельной силой в государстве, и государство расправилось с ним, как всегда поступало в подобных случаях.
АНДРОНИК I
Андроник I, византийский император из династии Комнинов (около 1123/24-1185), вначале был регентом при малолетнем (12 лет от роду) Алексее II. В регенты он был выдвинут весьма влиятельными вельможами Контостефаном и Ангелом. Однако с первых дней правления новый регент показал себя не только неблагодарным, но и крайне опасным человеком. Правление Андроника отличалось крайней жестокостью. Основное направление его политики заключалось в преследовании всех, кто ему противодействовал раньше, и всех, кто казался ему опасным и подозрительным. Византийский историк Никита Хониат писал: «Кому вчера подносил он кусок хлеба, кого поил благовонным цельным вином, с тем сегодня поступал злейшим образом…Андроник считал погибшим тот день, когда он не ослепил кого-нибудь». Аресты, ослепления, конфискации и казни стали обычным явлением. Разочаровавшиеся в своем ставленнике сановники Контостефан и Ангел организовали против него заговор. Однако заговор этот был раскрыт, Ангел бежал, Контостефан был ослеплен.
Воспользовавшись известием о том, что Ангел готовит новое восстание, Андроник настроил народ так, что тот стал громко требовать возведения регента в соправители. Через год после коронации, состоявшейся в октябре 1183 года, в сентябре 1184-го он приказал приговорить к смертной казни Алексея II, и той же ночью малолетний император был задушен тетивой лука.
Однако каково же было изумление византийцев, когда престарелый Андроник сделал своей женой 11-летнюю невесту убитого императора, французскую принцессу Агнессу. На убийство Алексея II население Малой Азии ответило тем, что примкнуло к начавшемуся в Вифинии возвышению дома Ангелов. Зимой 1185 года малоазийское восстание представляло нешуточную угрозу, и Андроник двинулся в карательную экспедицию. Ему удалось отнять у заговорщиков Никею и Прусу. В течение 1185 года население Константинополя окончательно отвернулось от тирана, жестокости его усилились, и даже его верных советников и приближенных охватило опасение за свою жизнь.
Однако основной целью Андроника по-прежнему была поимка и казнь его давнего противника Ангела. 11 сентября 1185 года, получив сведения о его местонахождении, он послал людей схватить недруга. Спасаясь от погони, тот сел на коня, бросился с обнаженным мечом на врагов и в отчаянии кинулся искать убежища в храме Святой Софии. Преследователи не решались ворваться в храм. Вокруг Ангела тотчас же стал собираться недовольный императором народ, и утром 12 сентября 1185 года Ангела провозгласили императором. Весь город вооружился, заключенных выпустили из темниц, и с патриархом во главе население города двинулось во дворец. Малочисленный отряд стражи вяло оборонялся против рассвирепевшей толпы. А когда толпа сломала ворота, Андронику оставалось лишь одно: поспешно снять с себя все знаки царского достоинства и бежать. Он намеревался переправиться через Черное море в Россию. Когда же встречный ветер отогнал его лодку обратно к берегу, он попал в руки посланных за ним в погоню людей Ангела, и бывшего императора связанным привезли в столицу. Бесчисленные враги, которых он сам себе создал, точно голодные волки жаждали его крови, а Ангел не хотел избавить его от смертных мук. Когда Андроника в цепях привели из места заключения к новому царю, он допустил, чтобы в его присутствии всевозможным образом ругались над старым царем и били его. Затем Ангел приказал отрубить ему руку и отвести обратно в темницу, а через несколько дней выколоть глаз.
Затем Андроника посадили на верблюда и повезли по улицам… Грубые жители Константинополя, сбежавшиеся на это зрелище, совсем не думали о том, что это — человек, который недавно еще был царем, что его все прославляли, приветствовали низкими поклонами и благими пожеланиями, присягали ему в верности. С бессмысленным гневом напали они на Андроника, и не было зла, которое бы не сделали ему. Некоторые поносили срамными словами его отца и мать, иные кололи вилами в бока, а еще более наглые бросали в него камнями и называли бешеной собакой. Одна женщина, схватив из кухни горшок с кипящей водой, выплеснула ему в лицо. Словом, не было никого, кто не надругался бы над Андроником! Наконец подле скульптурной группы, представляющей львицу и гиену, на ипподроме, его повесили на двух столбах вниз головой, и тут он испустил дух. Несмотря на страшные мучения, он не издавал ни малейшего стона, и только повторял постоянно: «Зачем ломаете вы поломанный тростник». [6]Мы согласны, что глумления черни над поверженным титаном — дело насколько мерзкое, настолько же и обыденное. Точно так же народ издевался над всеми низвергнутыми властителями всех времен и народов — от античных тиранов и кесарей до современных самодержцев.
Одно лишь примиряет нас с этим фактом — у народа всегда имелись на это весьма веские основания.
ИВАН ВЕЛЬЯМИНОВ И НЕКОМАТ
В истории становления российского государства одним из наиболее тягостных и беспросветных периодов была эпоха княжения Димитрия Донского. Несмотря на историческое значение сражения на Куликовом поле, следует признать, что роль этой битвы в немалой мере была приукрашена потомками. Для простого же русского народа она была всего лишь еще одной резней в череде постоянных и беспросветных драк, в которые их водили хозяева — князья. По большому счету суздальскому или рязанскому мужику-дружиннику было все равно кого резать и грабить — своего ли собрата москвича, новгородца или татарского мурзу — национальное самосознание в те времена пробуждалось, только когда перед лицом начинала маячить веревка палача.
В XIV веке не существовало еще русского государства в том понимании этого слова, к какому мы привыкли, и русская нация, объединенная языком и верой, но не единой властью, являла собой сообщество племен, которые поминутно готовы были начать войну против того из соседей, с которым в тот момент пожелал бы воевать князь. В этом отношении Димитрий Донской, молодой тридцатилетний правитель Московскою княжества, не являл собой исключения. В малолетстве он был посажен на великое княжение боярами, и они же, по-видимому, оставались у власти до последнего вздоха князя, который умер на сороковом году жизни.
Надо сказать, что в то время народы Руси страдали от засух, недородов и неурожаев. Летописцы отмечают значительное количество эпидемий, скорее всего, чумы и холеры, которые опустошали целые города. Ко всем этим бедам добавлялись войны. То новгородские пираты-ушкуйники отправлялись вниз по рекам грабить прибрежные городки. То литовский князь Ольгерд со своей бравой дружиной шел на Русь и Москву, то рязанский князь пускался грабить суздальского, то наоборот… Напрасны попытки некоторых новомодных историков представить татаро-монгольское иго чем-то вроде идиллического симбиоза восточной и западной культур. Покорив Русь и периодически предпринимая на нее набеги, монголы, увы, не повысили свой культурный уровень и не сыграли никакой просветительской роли в деле становления русской культуры. Напротив, скорее Русь повлияла на них. К середине описываемого века Орда разделилась на ряд независимых друг от друга ханств. Ханы номинально подчинялись одному Великому хану, но на самом деле то была чисто номинальная фигура, выставляемая то одной, то другой группировкой. Русь татар интересовала лишь постольку, поскольку каждое княжество платило в ханскую казну дань. Каждый князь получал от хана ярлык на княжение. При этом некоторые, наиболее отличившиеся данники (читай взяткодатели), пусть даже родом из мелкопоместных князьков, могли рассчитывать получить от хана ярлык на княжение. Впрочем, ярлык сам по себе еще ничего не значил. Старый князь вполне мог перерезать новому ханскому любимчику глотку, а потом послать хану подарки в знак покорности и примирения.
То же самое примерно произошло и с тверским князем Михаилом. Вражда Москвы с Тверью вошла в анналы русской истории. Москвичей терпеть не могли за столичное высокомерие и надменное обхождение с провинциалами. Михаил претендовал на звание великого князя и даже купил себе ярлык у ордынского хана. Да и приехал он княжить не один, а привез с собой татарского посланника Сарыходжу. Каковы же были его ярость и изумление, когда Сарыходжа вскоре отправился к Димитрию в гости и там заявил, что лучше Димитрия государя на Руси нет и быть не может. Учитывая, что чуть позже Димитрий за 10 000 рублей серебром выкупил у татар сына Михаила, Ивана, удержанного в Орде за долг (эта сумма соответствовала 2 тоннам серебра), можно себе представить, в какую астрономическую сумму обошлось расположение татарского посланника.
Как знать, отпусти он тогда молодого человека восвояси, может, и наступил бы тогда с Тверью вечный мир. Но княжича держали в заложниках, взаперти. Разъяренный Михаил кинулся искать помощи у родственника — литовского князя Ольгерда, у князя рязанского… Тем временем и в Москве назрела смута. Там умер тысяцкий Василий Вельяминов. Ему суждено было быть последним тысяцким на Руси. Димитрий, а скорее всего, правившие вместо него бояре, решил упразднить этот древнейший титул вечевой Руси. Вольно избираемый народом тысяцкий был главой народного ополчения, предводителем земской рати, опорой вечевого строя. По сути дела, это был представитель народа при княжеском дворе, он же осуществлял контроль за деятельностью князя от имени народа. В таком качестве тысяцкий не устраивал правящую элиту, и умерший народный избранник не получил преемника. Это вызвало возмущение народа. И наиболее явными выразителями этого возмущения стали старший сын покойного Иван Вельяминов и его друг и соратник купец Некомат. Первый, вероятно, лишался привилегий, на которые рассчитывал, будучи избранным на этот пост, второй, скорее всего, радел за интересы своего купеческого сословия, которое тоже оставалось совершенно бесправным перед лицом княжеского произвола. Мы не сомневаемся, что тем и другим двигали самые благородные намерения, когда они явились пред очи тверского князя с предложениями посодействовать его выдвижению на московский престол. Михаил тем временем пребывал в дурном расположении духа. Войско князя Ольгерда не дошло до Москвы. Его в районе Калуги встретила дружина Димитрия. Ни у кого не было особой охоты драться. Москвич с литовцем заключили перемирие. Димитрий обязался не беспокоить Михаила в Твери, тот обещал возвратить все награбленное в землях Димитрия и не искать более великого княжения.
Прибывшие московские ренегаты вдохнули новые силы в утомленного и разочарованного тверского князя. Что могли предложить Михаилу Иван Вельяминов и купец Некомаг? Первый, скорее всего, помощь московского простого люда, оскорбленного утратой вольностей и разгоном вече. Второй, полагаем, мог оказать значительную финансовую поддержку. «Значительную» говорим мы не потому, что располагаем сведениями о состоянии Некомата, но в связи с тем, что он явился делегатом от всего московского купечества, рассчитывавшего получить поблажки от нового великого князя.
Некомат клятвенно обещал лично съездить в Орду и там купить у Мамая новый ярлык на великое княжение. С тем они и расстались: Михаил отправился в Литву уламывать родственника помочь ему в войне, а Некомат — в Орду. Каково же было удивление Михаила, приехавшего из Литвы с одними пустыми обещаниями, когда 14 июля 1375 года Некомат вернулся из Орды с личной грамотой Мамая. Очевидно, проанализировав обстановку, хан понял, что Русь ускользает из сферы влияния Орды, а вместе с нею ускользнут и получаемая с нее дань, и взятки, и безбедная и привольная степная жизнь. Мамаю нужны были на Руси покорные вассалы. Хан не только послал Михаилу ярлык на великое княжение, но и пообещал ему личную помощь в войне. Однако у последнего не хватило терпения дождаться ордынцев. Он сразу же объявил себя великим князем, и Димитрий, не долго думая, сам обрушился на тверскую землю, не дожидаясь, пока там соберут армию.
В августе 1375 года Димитрий осадил Тверь, и простоял там четыре недели, пока его солдаты жгли тверские деревни, травили хлеба на полях, убивали и уводили в плен жителей. Кроме московского войска, в Тверское княжество с удовольствием вторглись владимирцы, суздальцы, новгородцы, нижегородцы, князья ростовские, ярославские…
Не дождавшись помощи ни от Литвы, ни от Орды, перед лицом тотальной оккупации Михаил запросил мира. Он принял все самые унизительные условия, какие продиктовал ему Димитрий, а главное — повиноваться ему в войне против татар. Пойдут ли те сами воевать на Москву, либо московский князь отважится идти на Орду, тверской князь обязался быть ему верным вассалом. Строго говоря, тогда же произошла первая проба сил перед будущей битвой с татарами. Объединенная армия русских князей под предводительством князя московского показала прекрасные боевые качества. Более того, вероятно, тогда же, подсчитав, какую дань ежегодно платит татарам каждое княжество, московские бояре и решили начать подготовку к отечественной «реконкисте». Будущие доходы от налогов из провинций обещали с лихвой перекрыть все тяготы войны. И разумеется, особым пунктом в мирном договоре с Тверью была оговорена передача великому князю московскому Ивана Вельяминова и Некомата. Всем прочим тверским боярам и их слугам предоставлялся свободный выезд, была оговорена охрана их земель, что же касается поместий Ивана и Некомата, то они переходили в собственность Димитрия. Они, не полагаясь на княжеское правосудие, бежали в неизвестном направлении. Однако, по словам историков, спустя четыре года их выследили и хитростью заманили в Москву. Там их схватили и 30 августа 1379 года казнили на Кучковом поле (на этом месте сейчас находится Сретенский монастырь).
Казнь происходила при большом скоплении народа. Несмотря на то, что убийства и войны в те времена были обычным делом, торжественная казнь государственных преступников — с барабанным боем и эшафотом в окружении суровых латников — была для простонародья редкостным развлечением. Казнь эта знаменательна тем, что явилась первой публичной казнью в Москве, казнью по приговору суда, нашедшей своих жертв спустя довольно долгое время. Ивана Вельяминова описывают как довольно красивого молодого человека. В его лице казнили не только простолюдина, осмелившегося пойти против великого князя, казнили само понятие вечевой свободы и вольностей, которыми издавна обладали свободные общинники.
Что же касается Некомата, о личности которого нам известно мало, то и его гибель невозможно было предотвратить. Эта казнь явилась предостережением для всего купечества — не искать защиты вне Руси, но покориться великому князю московскому.
«Отчего же, спросит нас пытливый читатель, решил автор, что положение московских купцов было столь беспросветно, что они решились на переворот?» На это нам прозрачно намекает сама История: не позже, чем через год после описываемых нами событий, произошла Куликовская битва, событие, потребовавшее концентрации в одних руках колоссальных финансовых ресурсов. Что бы нам ни говорили о беспримерном героизме и патриотизме, но стопятидесятитысячную армию героев надо было кормить на протяжении почти полугода, снабдить их оружием, доспехами, одеждой и, кстати, обеспечить жалованьем, дабы семьи их не пошли по миру. В битвах побеждают герои, но всякая война в конечном итоге сводится к войне ресурсов. Так и итоги великой Куликовской битвы, выигранной ценой жизней десятков тысяч безвестных русских героев, оказались уничтоженными спустя всего два года походом Тохтамыша. И слава героического князя московского померкла после его позорного бегства из Москвы, оставленной на разграбление татарам. Однако убийство татарами 24 000 москвичей в 1382 году мы рассматривать как казнь не можем, ибо их по справедливости надо отнести к другой категории убиенных — к «жертвам войны».
Поэтому, признавая, что приведенная нами казнь Ивана и Некомата была, безусловно, совершена во имя спасения (в данном случае становления) будущего Российского государства и объективно она оправдана той общественной опасностью, которую своей ренегатской деятельностью несли с собой казненные, однако в конечном итоге эта очередная победа Димитрия Донского, как и победа его в Куликовской битве, не смогла ускорить или изменить ход мировой истории.
ДЖОН ВИКЛЕФ
Джон Виклеф, английский реформатор (и насколько нам известно, предтеча Реформации вообще), родился около 1320 года в Йоркшире, получил образование в Оксфордском университете и затем был в нем профессором. Достоверные сведения о жизни Виклефа сохранились только с 1361 года, с назначения его магистром оксфордского колледжа Баллиоль и священником в одном из приходов близ Оксфорда. В университете Виклеф примкнул к научному движению, начатому основателем опытного естествознания, Роджером Бэконом, и до 1366 — 1367 годов занимался исключительно литературной деятельностью в области физики, логики и преимущественно философии. Но мирное поприще профессора-теоретика не удовлетворяло страстной натуры Виклефа. Притязания папского престола побудили его выступить в защиту автономии английской церкви; Виклеф горячо осуждал и развращенное папской системой английское духовенство. В 1374 году Виклеф был послан королем, в числе других лиц, в Брюгге для переговоров с папскими нунциями относительно злоупотреблений римской курии при замещении церковных должностей в Англии. В том же году он сделался настоятелем Лёттервортского прихода в графстве Лестер и своими горячими проповедями способствовал распространению в массах принципов, которые развивал в богословских трактатах.
Смелое красноречие Виклефа и новизна его взглядов привлекли к Оксфордскому университету множество учеников, которые потом в качестве странствующих проповедников (так называемых «бедных священников», или лоллардов) распространяли по всей Англии новое учение.
Таким образом, им было создано нечто вроде ордена странствующих проповедников в длинных красных одеждах, которые по двое бродили по городам и селам Англии и учили народ. Сущность проповедей Виклефа в тот период заключалась в нападках на папу и нищенствующие монашеские ордена.
Влияние Виклефа на умы было так велико, что постановления так называемого «Доброго парламента», созванного в 1376 году для регулирования государственных и церковных дел, оказались всецело проникнутыми его идеями. Впервые папское духовенство открыто выступило против Виклефа в 1377 году. Тогда лондонский епископ привлек его к суду прелатов.
Виклеф торжественно явился в судилище в сопровождении герцога Джона Гонта, маршала Англии, и его вооруженной свиты. «Среди пышных прелатов заметно выдавалась его худощавая фигура, облаченная в черную мантию, густая длинная борода, резкие смелые черты лица, проницательные блестящие глаза — все обличало в нем сильный характер, проникнутый великой идеей…» Ввиду усталости маршал предложил Виклефу сесть. Это предложение вывело из себя епископа лондонского, который в гневе заявил, что сидеть Виклефу, как подсудимому, недостойно и неприлично. Герцог же в ответ заметил, что недостойным и неприличным кажется ему именно поведение епископа, и лишь ангельское терпение и присутствие епископа в храме Божьем мешают ему (герцогу) выволочь его (епископа) из этого храма за волосы…
Подобный пассаж вызвал небывалое народное ликование и возмущение против духовенства. Церковники на время затаились.
В следующем году духовенство добилось папской буллы, осуждавшей учение Виклефа, и только заступничество двора, университета и горожан, ворвавшихся в помещение суда, перед которым предстал Виклеф, спасло реформатора от грозившей ему опасности. Но после крестьянского восстания 1381 года правительство и дворянство стали подозрительно относиться ко всяким новшествам, способным подорвать средневековый общественный строй, и отступились от реформатора. В том же году оксфордские богословы осудили 12 тезисов Виклефа, отвергавших учение о пресуществовании, а в 1382 году лондонский духовный собор добился окончательного осуждения нового уче ния со стороны Оксфордского университета. Виклеф удалился в Лёттерворт и там спокойно продолжал писать свои богословские труды и проповедовать до самой своей смерти, последовавшей в 1384 году от удара во время церковной службы. Спустя тридцать лет, в 1415 году, памятный Констанцский собор (сжегший Яна Гуса) объявил покойного богослова еретиком и повелел сжечь его останки, что и было исполнено в 1428 году. Но учение Виклефа, несмотря на жестокие последствия, которым подверглись в Англии его последователи (виклефисты, или лолларды), продолжалось в низших слоях населения вплоть до самой реформации, а сочинения его, попав на материк, послужили первым толчком к охватившему впоследствии Европу реформационному движению (и распространителями их в Германии и Чехии явились Ян Гус и Иероним Пражский, за что их, в общем-то, и сожгли). Виклеф был первым из так называемых дореформационных реформаторов, наметивших все существенные черты реформации задолго до ее осуществления. В сущности, благодаря ему Англия сейчас и является «англиканской» страной.
ВИТАЛИЙСКИЕ БРАТЬЯ
История знает много примеров, когда разбой, официально разрешенный государством, считался достойным всяческих наград и объявлялся неотъемлемой частью внешней политики, в то время как действия несанкционированные пресекались строжайшим образом. Пиратство — бич торговли и порядка на море — поощрялось власть имущими, когда велась очередная война и строго каралось, когда выходило за рамки дозволенного и переставало поддаваться контролю, то есть становилось чем-то вроде стихийного бедствия.
В XIV веке народы северной Европы пользовались «береговым правом». Оно гласило:
«Кто найдет предметы, выброшенные на берег моря, тот и становится их владельцем». «Береговое право» распространялось также на потерпевшие крушение или выброшенные на берег корабли. Разумеется, ждать удобного случая приходилось довольно долго, а смотреть, как мимо скалистых берегов проплывают суда, груженые ценными товарами, у бедных рыбаков и нищих крестьян подчас не было сил. Так почему бы не помочь провидению и не заставить его наконец совершить правое дело, отдав богатство в руки тех, кто в нем нуждался несомненно больше. И для многих жителей береговых районов это право превращалось в непреодолимое искушение — ведь достаточно погасить в бурю маяк или чуть передвинуть буй, как судно садилось на мель или разбивалось о рифы. Но «береговое право» также гласило, что считать найденное своей собственностью можно лишь в том случае, если после кораблекрушения на корабле никто не уцелел. И уцелевших моряков на берегу ожидала лютая смерть, которая была гораздо страшнее смерти в морских волнах.
Феодалы всячески поддерживали скрытый разбой своих подданных, так как львиная доля награбленного добра поступала владельцу земли, около которой потерпел крушение корабль. Господа грозили своим крестьянам наказаниями и расправой, назначали управляющих побережьем чиновников, а на самом деле — закрывали глаза на разбой и убийства, чинимые ради личной наживы.
Шесть с половиной веков, отделяющих нас от этого процесса, не привели к единодушию ученых в его оценке. Историки и исследователи и поныне спорят о том, что было правдой в обвинениях, предъявленных тамплиерам. Нам же ясно, что несчастные рыцари пали жертвой собственной недооценки общественно-политической ситуации в стране. Собрав огромные финансовые средства, орден тем не менее не стал достаточно влиятельной силой в государстве, и государство расправилось с ним, как всегда поступало в подобных случаях.
АНДРОНИК I
Всякий раз простирал Я руки Мои к народу непокорному, ходившему путем недобрым, по своим помышлениям…
Исх 64
Андроник I, византийский император из династии Комнинов (около 1123/24-1185), вначале был регентом при малолетнем (12 лет от роду) Алексее II. В регенты он был выдвинут весьма влиятельными вельможами Контостефаном и Ангелом. Однако с первых дней правления новый регент показал себя не только неблагодарным, но и крайне опасным человеком. Правление Андроника отличалось крайней жестокостью. Основное направление его политики заключалось в преследовании всех, кто ему противодействовал раньше, и всех, кто казался ему опасным и подозрительным. Византийский историк Никита Хониат писал: «Кому вчера подносил он кусок хлеба, кого поил благовонным цельным вином, с тем сегодня поступал злейшим образом…Андроник считал погибшим тот день, когда он не ослепил кого-нибудь». Аресты, ослепления, конфискации и казни стали обычным явлением. Разочаровавшиеся в своем ставленнике сановники Контостефан и Ангел организовали против него заговор. Однако заговор этот был раскрыт, Ангел бежал, Контостефан был ослеплен.
Воспользовавшись известием о том, что Ангел готовит новое восстание, Андроник настроил народ так, что тот стал громко требовать возведения регента в соправители. Через год после коронации, состоявшейся в октябре 1183 года, в сентябре 1184-го он приказал приговорить к смертной казни Алексея II, и той же ночью малолетний император был задушен тетивой лука.
Однако каково же было изумление византийцев, когда престарелый Андроник сделал своей женой 11-летнюю невесту убитого императора, французскую принцессу Агнессу. На убийство Алексея II население Малой Азии ответило тем, что примкнуло к начавшемуся в Вифинии возвышению дома Ангелов. Зимой 1185 года малоазийское восстание представляло нешуточную угрозу, и Андроник двинулся в карательную экспедицию. Ему удалось отнять у заговорщиков Никею и Прусу. В течение 1185 года население Константинополя окончательно отвернулось от тирана, жестокости его усилились, и даже его верных советников и приближенных охватило опасение за свою жизнь.
Однако основной целью Андроника по-прежнему была поимка и казнь его давнего противника Ангела. 11 сентября 1185 года, получив сведения о его местонахождении, он послал людей схватить недруга. Спасаясь от погони, тот сел на коня, бросился с обнаженным мечом на врагов и в отчаянии кинулся искать убежища в храме Святой Софии. Преследователи не решались ворваться в храм. Вокруг Ангела тотчас же стал собираться недовольный императором народ, и утром 12 сентября 1185 года Ангела провозгласили императором. Весь город вооружился, заключенных выпустили из темниц, и с патриархом во главе население города двинулось во дворец. Малочисленный отряд стражи вяло оборонялся против рассвирепевшей толпы. А когда толпа сломала ворота, Андронику оставалось лишь одно: поспешно снять с себя все знаки царского достоинства и бежать. Он намеревался переправиться через Черное море в Россию. Когда же встречный ветер отогнал его лодку обратно к берегу, он попал в руки посланных за ним в погоню людей Ангела, и бывшего императора связанным привезли в столицу. Бесчисленные враги, которых он сам себе создал, точно голодные волки жаждали его крови, а Ангел не хотел избавить его от смертных мук. Когда Андроника в цепях привели из места заключения к новому царю, он допустил, чтобы в его присутствии всевозможным образом ругались над старым царем и били его. Затем Ангел приказал отрубить ему руку и отвести обратно в темницу, а через несколько дней выколоть глаз.
Затем Андроника посадили на верблюда и повезли по улицам… Грубые жители Константинополя, сбежавшиеся на это зрелище, совсем не думали о том, что это — человек, который недавно еще был царем, что его все прославляли, приветствовали низкими поклонами и благими пожеланиями, присягали ему в верности. С бессмысленным гневом напали они на Андроника, и не было зла, которое бы не сделали ему. Некоторые поносили срамными словами его отца и мать, иные кололи вилами в бока, а еще более наглые бросали в него камнями и называли бешеной собакой. Одна женщина, схватив из кухни горшок с кипящей водой, выплеснула ему в лицо. Словом, не было никого, кто не надругался бы над Андроником! Наконец подле скульптурной группы, представляющей львицу и гиену, на ипподроме, его повесили на двух столбах вниз головой, и тут он испустил дух. Несмотря на страшные мучения, он не издавал ни малейшего стона, и только повторял постоянно: «Зачем ломаете вы поломанный тростник». [6]Мы согласны, что глумления черни над поверженным титаном — дело насколько мерзкое, настолько же и обыденное. Точно так же народ издевался над всеми низвергнутыми властителями всех времен и народов — от античных тиранов и кесарей до современных самодержцев.
Одно лишь примиряет нас с этим фактом — у народа всегда имелись на это весьма веские основания.
ИВАН ВЕЛЬЯМИНОВ И НЕКОМАТ
«Мамай дышит яростью на нас, — говорили тогда, — если мы спустим тверскому князю, то он, соединившись с Мамаем, наделает нам беды»
Н.И. Костомаров
В истории становления российского государства одним из наиболее тягостных и беспросветных периодов была эпоха княжения Димитрия Донского. Несмотря на историческое значение сражения на Куликовом поле, следует признать, что роль этой битвы в немалой мере была приукрашена потомками. Для простого же русского народа она была всего лишь еще одной резней в череде постоянных и беспросветных драк, в которые их водили хозяева — князья. По большому счету суздальскому или рязанскому мужику-дружиннику было все равно кого резать и грабить — своего ли собрата москвича, новгородца или татарского мурзу — национальное самосознание в те времена пробуждалось, только когда перед лицом начинала маячить веревка палача.
В XIV веке не существовало еще русского государства в том понимании этого слова, к какому мы привыкли, и русская нация, объединенная языком и верой, но не единой властью, являла собой сообщество племен, которые поминутно готовы были начать войну против того из соседей, с которым в тот момент пожелал бы воевать князь. В этом отношении Димитрий Донской, молодой тридцатилетний правитель Московскою княжества, не являл собой исключения. В малолетстве он был посажен на великое княжение боярами, и они же, по-видимому, оставались у власти до последнего вздоха князя, который умер на сороковом году жизни.
Надо сказать, что в то время народы Руси страдали от засух, недородов и неурожаев. Летописцы отмечают значительное количество эпидемий, скорее всего, чумы и холеры, которые опустошали целые города. Ко всем этим бедам добавлялись войны. То новгородские пираты-ушкуйники отправлялись вниз по рекам грабить прибрежные городки. То литовский князь Ольгерд со своей бравой дружиной шел на Русь и Москву, то рязанский князь пускался грабить суздальского, то наоборот… Напрасны попытки некоторых новомодных историков представить татаро-монгольское иго чем-то вроде идиллического симбиоза восточной и западной культур. Покорив Русь и периодически предпринимая на нее набеги, монголы, увы, не повысили свой культурный уровень и не сыграли никакой просветительской роли в деле становления русской культуры. Напротив, скорее Русь повлияла на них. К середине описываемого века Орда разделилась на ряд независимых друг от друга ханств. Ханы номинально подчинялись одному Великому хану, но на самом деле то была чисто номинальная фигура, выставляемая то одной, то другой группировкой. Русь татар интересовала лишь постольку, поскольку каждое княжество платило в ханскую казну дань. Каждый князь получал от хана ярлык на княжение. При этом некоторые, наиболее отличившиеся данники (читай взяткодатели), пусть даже родом из мелкопоместных князьков, могли рассчитывать получить от хана ярлык на княжение. Впрочем, ярлык сам по себе еще ничего не значил. Старый князь вполне мог перерезать новому ханскому любимчику глотку, а потом послать хану подарки в знак покорности и примирения.
То же самое примерно произошло и с тверским князем Михаилом. Вражда Москвы с Тверью вошла в анналы русской истории. Москвичей терпеть не могли за столичное высокомерие и надменное обхождение с провинциалами. Михаил претендовал на звание великого князя и даже купил себе ярлык у ордынского хана. Да и приехал он княжить не один, а привез с собой татарского посланника Сарыходжу. Каковы же были его ярость и изумление, когда Сарыходжа вскоре отправился к Димитрию в гости и там заявил, что лучше Димитрия государя на Руси нет и быть не может. Учитывая, что чуть позже Димитрий за 10 000 рублей серебром выкупил у татар сына Михаила, Ивана, удержанного в Орде за долг (эта сумма соответствовала 2 тоннам серебра), можно себе представить, в какую астрономическую сумму обошлось расположение татарского посланника.
Как знать, отпусти он тогда молодого человека восвояси, может, и наступил бы тогда с Тверью вечный мир. Но княжича держали в заложниках, взаперти. Разъяренный Михаил кинулся искать помощи у родственника — литовского князя Ольгерда, у князя рязанского… Тем временем и в Москве назрела смута. Там умер тысяцкий Василий Вельяминов. Ему суждено было быть последним тысяцким на Руси. Димитрий, а скорее всего, правившие вместо него бояре, решил упразднить этот древнейший титул вечевой Руси. Вольно избираемый народом тысяцкий был главой народного ополчения, предводителем земской рати, опорой вечевого строя. По сути дела, это был представитель народа при княжеском дворе, он же осуществлял контроль за деятельностью князя от имени народа. В таком качестве тысяцкий не устраивал правящую элиту, и умерший народный избранник не получил преемника. Это вызвало возмущение народа. И наиболее явными выразителями этого возмущения стали старший сын покойного Иван Вельяминов и его друг и соратник купец Некомат. Первый, вероятно, лишался привилегий, на которые рассчитывал, будучи избранным на этот пост, второй, скорее всего, радел за интересы своего купеческого сословия, которое тоже оставалось совершенно бесправным перед лицом княжеского произвола. Мы не сомневаемся, что тем и другим двигали самые благородные намерения, когда они явились пред очи тверского князя с предложениями посодействовать его выдвижению на московский престол. Михаил тем временем пребывал в дурном расположении духа. Войско князя Ольгерда не дошло до Москвы. Его в районе Калуги встретила дружина Димитрия. Ни у кого не было особой охоты драться. Москвич с литовцем заключили перемирие. Димитрий обязался не беспокоить Михаила в Твери, тот обещал возвратить все награбленное в землях Димитрия и не искать более великого княжения.
Прибывшие московские ренегаты вдохнули новые силы в утомленного и разочарованного тверского князя. Что могли предложить Михаилу Иван Вельяминов и купец Некомаг? Первый, скорее всего, помощь московского простого люда, оскорбленного утратой вольностей и разгоном вече. Второй, полагаем, мог оказать значительную финансовую поддержку. «Значительную» говорим мы не потому, что располагаем сведениями о состоянии Некомата, но в связи с тем, что он явился делегатом от всего московского купечества, рассчитывавшего получить поблажки от нового великого князя.
Некомат клятвенно обещал лично съездить в Орду и там купить у Мамая новый ярлык на великое княжение. С тем они и расстались: Михаил отправился в Литву уламывать родственника помочь ему в войне, а Некомат — в Орду. Каково же было удивление Михаила, приехавшего из Литвы с одними пустыми обещаниями, когда 14 июля 1375 года Некомат вернулся из Орды с личной грамотой Мамая. Очевидно, проанализировав обстановку, хан понял, что Русь ускользает из сферы влияния Орды, а вместе с нею ускользнут и получаемая с нее дань, и взятки, и безбедная и привольная степная жизнь. Мамаю нужны были на Руси покорные вассалы. Хан не только послал Михаилу ярлык на великое княжение, но и пообещал ему личную помощь в войне. Однако у последнего не хватило терпения дождаться ордынцев. Он сразу же объявил себя великим князем, и Димитрий, не долго думая, сам обрушился на тверскую землю, не дожидаясь, пока там соберут армию.
В августе 1375 года Димитрий осадил Тверь, и простоял там четыре недели, пока его солдаты жгли тверские деревни, травили хлеба на полях, убивали и уводили в плен жителей. Кроме московского войска, в Тверское княжество с удовольствием вторглись владимирцы, суздальцы, новгородцы, нижегородцы, князья ростовские, ярославские…
Не дождавшись помощи ни от Литвы, ни от Орды, перед лицом тотальной оккупации Михаил запросил мира. Он принял все самые унизительные условия, какие продиктовал ему Димитрий, а главное — повиноваться ему в войне против татар. Пойдут ли те сами воевать на Москву, либо московский князь отважится идти на Орду, тверской князь обязался быть ему верным вассалом. Строго говоря, тогда же произошла первая проба сил перед будущей битвой с татарами. Объединенная армия русских князей под предводительством князя московского показала прекрасные боевые качества. Более того, вероятно, тогда же, подсчитав, какую дань ежегодно платит татарам каждое княжество, московские бояре и решили начать подготовку к отечественной «реконкисте». Будущие доходы от налогов из провинций обещали с лихвой перекрыть все тяготы войны. И разумеется, особым пунктом в мирном договоре с Тверью была оговорена передача великому князю московскому Ивана Вельяминова и Некомата. Всем прочим тверским боярам и их слугам предоставлялся свободный выезд, была оговорена охрана их земель, что же касается поместий Ивана и Некомата, то они переходили в собственность Димитрия. Они, не полагаясь на княжеское правосудие, бежали в неизвестном направлении. Однако, по словам историков, спустя четыре года их выследили и хитростью заманили в Москву. Там их схватили и 30 августа 1379 года казнили на Кучковом поле (на этом месте сейчас находится Сретенский монастырь).
Казнь происходила при большом скоплении народа. Несмотря на то, что убийства и войны в те времена были обычным делом, торжественная казнь государственных преступников — с барабанным боем и эшафотом в окружении суровых латников — была для простонародья редкостным развлечением. Казнь эта знаменательна тем, что явилась первой публичной казнью в Москве, казнью по приговору суда, нашедшей своих жертв спустя довольно долгое время. Ивана Вельяминова описывают как довольно красивого молодого человека. В его лице казнили не только простолюдина, осмелившегося пойти против великого князя, казнили само понятие вечевой свободы и вольностей, которыми издавна обладали свободные общинники.
Что же касается Некомата, о личности которого нам известно мало, то и его гибель невозможно было предотвратить. Эта казнь явилась предостережением для всего купечества — не искать защиты вне Руси, но покориться великому князю московскому.
«Отчего же, спросит нас пытливый читатель, решил автор, что положение московских купцов было столь беспросветно, что они решились на переворот?» На это нам прозрачно намекает сама История: не позже, чем через год после описываемых нами событий, произошла Куликовская битва, событие, потребовавшее концентрации в одних руках колоссальных финансовых ресурсов. Что бы нам ни говорили о беспримерном героизме и патриотизме, но стопятидесятитысячную армию героев надо было кормить на протяжении почти полугода, снабдить их оружием, доспехами, одеждой и, кстати, обеспечить жалованьем, дабы семьи их не пошли по миру. В битвах побеждают герои, но всякая война в конечном итоге сводится к войне ресурсов. Так и итоги великой Куликовской битвы, выигранной ценой жизней десятков тысяч безвестных русских героев, оказались уничтоженными спустя всего два года походом Тохтамыша. И слава героического князя московского померкла после его позорного бегства из Москвы, оставленной на разграбление татарам. Однако убийство татарами 24 000 москвичей в 1382 году мы рассматривать как казнь не можем, ибо их по справедливости надо отнести к другой категории убиенных — к «жертвам войны».
Поэтому, признавая, что приведенная нами казнь Ивана и Некомата была, безусловно, совершена во имя спасения (в данном случае становления) будущего Российского государства и объективно она оправдана той общественной опасностью, которую своей ренегатской деятельностью несли с собой казненные, однако в конечном итоге эта очередная победа Димитрия Донского, как и победа его в Куликовской битве, не смогла ускорить или изменить ход мировой истории.
ДЖОН ВИКЛЕФ
Кто в состоянии оспорить меня. Ибо я скоро умолкну и испущу дух.
Иов, 13-19
Джон Виклеф, английский реформатор (и насколько нам известно, предтеча Реформации вообще), родился около 1320 года в Йоркшире, получил образование в Оксфордском университете и затем был в нем профессором. Достоверные сведения о жизни Виклефа сохранились только с 1361 года, с назначения его магистром оксфордского колледжа Баллиоль и священником в одном из приходов близ Оксфорда. В университете Виклеф примкнул к научному движению, начатому основателем опытного естествознания, Роджером Бэконом, и до 1366 — 1367 годов занимался исключительно литературной деятельностью в области физики, логики и преимущественно философии. Но мирное поприще профессора-теоретика не удовлетворяло страстной натуры Виклефа. Притязания папского престола побудили его выступить в защиту автономии английской церкви; Виклеф горячо осуждал и развращенное папской системой английское духовенство. В 1374 году Виклеф был послан королем, в числе других лиц, в Брюгге для переговоров с папскими нунциями относительно злоупотреблений римской курии при замещении церковных должностей в Англии. В том же году он сделался настоятелем Лёттервортского прихода в графстве Лестер и своими горячими проповедями способствовал распространению в массах принципов, которые развивал в богословских трактатах.
Смелое красноречие Виклефа и новизна его взглядов привлекли к Оксфордскому университету множество учеников, которые потом в качестве странствующих проповедников (так называемых «бедных священников», или лоллардов) распространяли по всей Англии новое учение.
Таким образом, им было создано нечто вроде ордена странствующих проповедников в длинных красных одеждах, которые по двое бродили по городам и селам Англии и учили народ. Сущность проповедей Виклефа в тот период заключалась в нападках на папу и нищенствующие монашеские ордена.
Влияние Виклефа на умы было так велико, что постановления так называемого «Доброго парламента», созванного в 1376 году для регулирования государственных и церковных дел, оказались всецело проникнутыми его идеями. Впервые папское духовенство открыто выступило против Виклефа в 1377 году. Тогда лондонский епископ привлек его к суду прелатов.
Виклеф торжественно явился в судилище в сопровождении герцога Джона Гонта, маршала Англии, и его вооруженной свиты. «Среди пышных прелатов заметно выдавалась его худощавая фигура, облаченная в черную мантию, густая длинная борода, резкие смелые черты лица, проницательные блестящие глаза — все обличало в нем сильный характер, проникнутый великой идеей…» Ввиду усталости маршал предложил Виклефу сесть. Это предложение вывело из себя епископа лондонского, который в гневе заявил, что сидеть Виклефу, как подсудимому, недостойно и неприлично. Герцог же в ответ заметил, что недостойным и неприличным кажется ему именно поведение епископа, и лишь ангельское терпение и присутствие епископа в храме Божьем мешают ему (герцогу) выволочь его (епископа) из этого храма за волосы…
Подобный пассаж вызвал небывалое народное ликование и возмущение против духовенства. Церковники на время затаились.
В следующем году духовенство добилось папской буллы, осуждавшей учение Виклефа, и только заступничество двора, университета и горожан, ворвавшихся в помещение суда, перед которым предстал Виклеф, спасло реформатора от грозившей ему опасности. Но после крестьянского восстания 1381 года правительство и дворянство стали подозрительно относиться ко всяким новшествам, способным подорвать средневековый общественный строй, и отступились от реформатора. В том же году оксфордские богословы осудили 12 тезисов Виклефа, отвергавших учение о пресуществовании, а в 1382 году лондонский духовный собор добился окончательного осуждения нового уче ния со стороны Оксфордского университета. Виклеф удалился в Лёттерворт и там спокойно продолжал писать свои богословские труды и проповедовать до самой своей смерти, последовавшей в 1384 году от удара во время церковной службы. Спустя тридцать лет, в 1415 году, памятный Констанцский собор (сжегший Яна Гуса) объявил покойного богослова еретиком и повелел сжечь его останки, что и было исполнено в 1428 году. Но учение Виклефа, несмотря на жестокие последствия, которым подверглись в Англии его последователи (виклефисты, или лолларды), продолжалось в низших слоях населения вплоть до самой реформации, а сочинения его, попав на материк, послужили первым толчком к охватившему впоследствии Европу реформационному движению (и распространителями их в Германии и Чехии явились Ян Гус и Иероним Пражский, за что их, в общем-то, и сожгли). Виклеф был первым из так называемых дореформационных реформаторов, наметивших все существенные черты реформации задолго до ее осуществления. В сущности, благодаря ему Англия сейчас и является «англиканской» страной.
ВИТАЛИЙСКИЕ БРАТЬЯ
К сожалению, они наводили страх на всем море и на всех купцов: они грабили и своих и чужих, и от этого сельдь очень подорожала.
Детмар
История знает много примеров, когда разбой, официально разрешенный государством, считался достойным всяческих наград и объявлялся неотъемлемой частью внешней политики, в то время как действия несанкционированные пресекались строжайшим образом. Пиратство — бич торговли и порядка на море — поощрялось власть имущими, когда велась очередная война и строго каралось, когда выходило за рамки дозволенного и переставало поддаваться контролю, то есть становилось чем-то вроде стихийного бедствия.
В XIV веке народы северной Европы пользовались «береговым правом». Оно гласило:
«Кто найдет предметы, выброшенные на берег моря, тот и становится их владельцем». «Береговое право» распространялось также на потерпевшие крушение или выброшенные на берег корабли. Разумеется, ждать удобного случая приходилось довольно долго, а смотреть, как мимо скалистых берегов проплывают суда, груженые ценными товарами, у бедных рыбаков и нищих крестьян подчас не было сил. Так почему бы не помочь провидению и не заставить его наконец совершить правое дело, отдав богатство в руки тех, кто в нем нуждался несомненно больше. И для многих жителей береговых районов это право превращалось в непреодолимое искушение — ведь достаточно погасить в бурю маяк или чуть передвинуть буй, как судно садилось на мель или разбивалось о рифы. Но «береговое право» также гласило, что считать найденное своей собственностью можно лишь в том случае, если после кораблекрушения на корабле никто не уцелел. И уцелевших моряков на берегу ожидала лютая смерть, которая была гораздо страшнее смерти в морских волнах.
Феодалы всячески поддерживали скрытый разбой своих подданных, так как львиная доля награбленного добра поступала владельцу земли, около которой потерпел крушение корабль. Господа грозили своим крестьянам наказаниями и расправой, назначали управляющих побережьем чиновников, а на самом деле — закрывали глаза на разбой и убийства, чинимые ради личной наживы.