Страница:
„По приказу Корпуса добровольцев свободы мне поручено свершить народное правосудие“.
Мне кажется, Муссолини даже не понял смысла этих слов: с вытаращенными глазами, полными ужаса, он смотрел на направленный на него автомат. Петаччи обняла его за плечи. А я сказал: „Отойди, если не хочешь умереть тоже“. Женщина тут же поняла смысл этого „тоже“ и отодвинулась от осужденного. Что касается его, то он не произнес ни слова: не вспомнил ни имени сына, ни матери, ни жены. Из его груди не вырвалось ни крика, ничего. Он дрожал, посинев от ужаса, и, заикаясь, бормотал своими жирными губами: „Но, но я…синьор полковник… я… синьор полковник“.
Даже к женщине, которая металась рядом с ним, бросая на него взгляды, полные крайнего отчаяния, он не обратил ни слова. Нет, он самым гнусным образом просил за свое, грузное, дрожащее тело.
Лишь о нем он думал, об этом теле, которое поддерживала стена. Я уже говорил раньше, что проверил свой автомат в доме Де Мария. И на тебе — курок нажат, а выстрелов нет.
Автомат заклинило. Я подергал затвор, вновь нажал курок, но с тем же результатом. Гвидо поднял пистолет, прицелился, но — вот он рок! — выстрела не последовало. Казалось, что Муссолини этого не заметил. Он больше ничего не замечал.
Я вновь взял в руки автомат, держа его за ствол, чтобы использовать как дубинку, поскольку, несмотря ни на что, все еще ожидал хоть какой-нибудь реакции с его стороны. Ведь всякий нормальный человек попытался бы защищаться, однако Муссолини был уже невменяем. Он продолжал заикаться и дрожать, по-прежнему неподвижный, с полуоткрытым ртом и безвольно опущенными руками. Я громко позвал комиссара 52-й бригады, который тут же подбежал ко мне со своим автоматом в руках.
Тем временем прошло уже несколько минут, которые любой осужденный на смерть использовал бы для попытки, пусть даже отчаянной, к бегству, попытался бы по крайней мере оказать сопротивление. Тот же, кто считал себя „львом“, превратился в кучу дрожащего тряпья, не способного ни к малейшему движению. В тот короткий отрезок времени, который понадобился Пьетро, чтобы принести мне автомат, мне показалось, что я нахожусь с Муссолини один на один. Был Гвидо, внимательно следивший за происходящим. Была Петаччи, которая стояла рядом с „ним“, почти касаясь его локтем, но которую, однако, я не принимал в расчет.
Нас было только двое, я и он.
В воздухе, наполненном влагой, стояла напряженная тишина, в которой отчетливо слышалось учащенное дыхание осужденного. За воротами, среди зелени сада, виднелся край белого дома. А далеко в глубине — горы.
Если бы Муссолини был в состоянии смотреть и видеть, в поле зрения попала бы полоска озера. Но он не смотрел, он дрожал. В нем не было больше ничего человеческого. В этом мужчине единственными человеческими чертами были спесивая чванливость и холодное презрение к слабым и побежденным, появлявшиеся лишь в минуты триумфа. Сейчас рядом с ним не было придворных главарей и маршалов. На его лице присутствовал лишь страх, животный страх перед неизбежностью. Осечка автомата, конечно, не дала Муссолини даже проблеска надежды, он уже понимал, что должен умереть. И он погрузился в это ощущение, как в море бесчувствия, защищавшее его от боли. Он не замечал даже присутствия той, которая была его женщиной.
Я же не ощущал больше никакой ненависти, понимая лишь, что должен свершить справедливость за тысячи и тысячи мертвых, за миллионы голодных, которых предали. Став снова напротив него с автоматом в руках, я выпустил в это дрожащее тело пять выстрелов. Военный преступник Муссолини, опустив голову на грудь, медленно сполз вдоль стены. Петаччи, оглушенная, потеряв рассудок, странно дернулась в его сторону и упала ничком на землю, тоже убитая.
Было 16 часов 10 минут 28 апреля 1945 года»
Нам кажется, что поспешность, с какой состоялся скорый суд бравых партизан, скорее говорит о том, что многие из них прятали концы в воду или по меньшей мере выполняли приказы тех, кто прятал эти концы. А уж за убийство Клары (сверх плана) явно рассчитывали на поощрение. Наверное, и союзники были раздосадованы уж кто-кто, а идеолог фашизма и первофашист заслуживал того, чтобы быть представленным на «суде Истории» (как порой называли Нюрнбергский процесс) Или им тоже было что скрывать?
ГЕНЕРАЛ ВЛАСОВ
Андрей Андреевич Власов по возрасту не подлежал воинской мобилизации в первую мировую войну и по этой причине не оказался ни в царской, ни в белой армии, что могло сказаться на дальнейшей его жизни.
Очень высокий, ладный, в очках, он больше походил на священника, нежели на студента, когда учился на агрономическом факультете Нижегородского государственного университета. Такое сходство ему придавали манеры, усвоенные, видимо, в духовном училище и семинарии. Затем последовала революция, призыв в Красную Армию и сражения на фронтах гражданской войны. Власов участвовал в походах и боях с Врангелем и против банд Махно, Маслака, Каменюка, Попова и других. Он закончил курсы комсостава, быстро выдвинулся в офицеры, командиры батальона, полка. В своей автобиографии он писал «С июля 1937 г командовал 215 стрелковым полком, с ноября 1937 г командовал 133 стрелковым полком до мая 1938 г, с мая 1938 г — начальник 2 отдела штаба Киевского особого военного округа до сентября 1938 г. С сентября 1938 г назначен командиром 72 стрелковой дивизии Киевского особого военного округа и был отправлен в правительственную командировку по заданию партии и правительства, каковую закончил в декабре 1939 г. С января 1940 г. командую 99 стрелковой дивизией КОВО».
А секретная правительственная командировка была в Китай, на помощь правительству Чан-Кайши.
В ноябре 1941 года А.А. Власов был назначен командующим войсками 20-й армии Западного фронта. Это было критическое время в боевых действиях под Москвой — противник подошел к столице на расстояние около 25 км. Московская эпопея хорошо освещалась в печати, добавим только, что по итогам боевых действий под Москвой А.А. Власов Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 февраля 1942 года был награжден орденом Ленина; еще раньше, в январе, ему было присвоено воинское звание генерал-лейтенанта, а 14 января 1942 года его фото было опубликовано во всех центральных газетах среди наиболее отличившихся военачальников при обороне Москвы.
9марта 1942 года генерал-лейтенант А.А. Власов прибыл в распоряжение командующего войсками Волховского фронта на должность заместителя. 2-я ударная армия отделилась от основных сил советских войск и углубилась в Симовские болота. Немцы окружили ее кольцом.
Командарм боролся до конца и делил со своими солдатами все лишения. Но он не мог предотвратить крушения 2-й советской Ударной армии (на реке Волхове), которой командовал. И это для Власова — как для любого советского командующего, — по существу, был смертный приговор.
Когда не оставалось никаких сомнений в безвыходности положения, в расположении главной квартиры 2-й Ударной армии приземлилось несколько самолетов, чтобы вывезти генерала и его штаб. Власов отказался лететь: он хотел остаться со своими солдатами до конца, вместе с ними биться и погибнуть. Мысль о самоубийстве была ему чужда.
Но судьба распорядилась иначе. Он остался в живых.
Когда почти все части его армии были уничтожены, Власов, с небольшой боевой группой, отошел в дебри заболоченных лесов. Но вскоре погибла и эта группа, за исключением нескольких человек. Еще несколько недель Власов, без знаков различия на форменной одежде, скрывался в приволховских лесах, заходя по ночам в деревни и получая от крестьян немного хлеба.
Тогда же в нем, очевидно, созрело решение еще раз испытать судьбу. Ни он и никто другой не сомневался, что сталинскими подручными ему уготовано в лучшем случае место на нарах, а скорее всего — уже заготовлен смертный приговор. В те годы советская военная доктрина отрицала саму мысль о том, что советский воин может попасть в плен. Совершивший это в сознательном либо бессознательном состоянии априорно считался предателем и изменником Родины. Солдатам настойчиво внушалась мысль о правомерности и даже необходимости самоубийства в случае ранения или пленения. Отступавших с поля боя солдат ожидали пули заградотрядов. Многие из отчаявшихся солдат в отчаянии повторяли «подвиг А. Матросова» — лучше смерть, чем такая жизнь…
В июле 1942 года генерал Андрей Андреевич Власов попал в немецкий плен. Сдался он в плен не один. Мы сомневаемся, чтобы им руководила черная мысль о порабощении Родины. Скорее всего, он старался спасти своих солдат, которых в ином случае ждала неминуемая смерть либо в фашистском, либо в сталинском концлагере. В итоге так и произошло, но впереди у них было еще целых три прожитых года.
На допросе Власов объяснил немцам, что он сдался в плен по причинам некомпетентности руководства Вооруженных Сил СССР, затирания его способностей, его несогласия с методами руководства страной и сложившейся политической системой в Союзе. По мнению Власова, для того, чтобы добиться победы над Сталиным, необходимо было использовать русских военнопленных в борьбе против Красной Армии. На развалинах Советского Союза смогла бы тогда возникнуть новая русская государственность, которая в тесном союзе с Германией и под ее руководством участвовала бы в преобразовании Европы.
Власов предлагал наладить связь с высокопоставленными военачальниками Красной Армии и крупными деятелями советского правительства, которых он считал своими единомышленниками.
Создание Русской освободительной армии в войсках вермахта в годы Великой Отечественной войны не было неожиданным для представителей русской эмиграции и многих зарубежных стран.
С началом войны немцы стимулировали создание русских добровольческих частей и формирований, но в составе немецких частей и соединений. Находясь в плену у немцев, Власов быстро разобрался в обстановке и стал настойчиво предлагать немцам создать Русскую освободительную армию на базе уже существовавших добровольческих формирований. Через некоторое время он получил добро.
Для отбора офицеров и солдат в лагерях военнопленных было создано 10 специальных комиссий, которые стали усиленно заниматься вербовкой. Власову удалось сформировать две дивизии. В Мюнхене формировалась первая дивизия, насчитывавшая до 20 тысяч человек, и офицерская школа до 1 тысячи человек. В Хойберге формировалась вторая дивизия численностью до 12 тысяч человек. Первую дивизию к концу войны удалось вооружить 100 орудиями, 12 танками «Т-34», винтовками и автоматами. 6 марта 1943 года первая дивизия покинула Мюнхен и в походном порядке двинулась на Восток. В конце зимы 1944–1945 года РОА насчитывала примерно 50 тысяч человек. Специальные органы РОА планировали применять диверсии против СССР. В ноябре 1944 года СД предложило Власову организовать подготовку и засылку диверсантов в советский тыл.
Части РОА густой сетью покрывали Ленинградскую область и вместе с германской армией составляли единое целое — карательные отряды. С помощью РОА осуществлялась охрана концентрационных лагерей, железных дорог, мостов, хранилищ боеприпасов. С их участием проводились расстрелы, облавы, обыски, задержание и конвоирование. Практически все подразделения РОА участвовали в борьбе с партизанами и даже сражались против регулярной армии. В 1945 году части РОА обороняли Прагу. На самом же деле Власов отчаянно пытался связаться с союзниками и передать им власть над городом. Командование союзников сознавало необходимость занять город раньше советских войск. 5 мая над Прагой были разбросаны листовки о том, что власть переходит к американцам, которые будут в городе в течение дня. Это послужило сигналом к началу Пражского восстания. К вечеру 7 мая власовцами действительно были взяты под контроль все транспортные коммуникации, мосты, ведущие на Запад, железные дороги. По радио также было передано сообщение о том, что делегаты Чешского национального совета вызваны во власовский штаб для переговоров. Однако это не соответствовало действительности. Совет, решительно выступив против любых переговоров с РОА, сделал специальное заявление о том, что «не имеет никаких отношений с власовцами». В середине дня 7 мая гитлеровцы ворвались в центр города. В Праге началась расправа над восставшими. Власов направил командующему I Украинского фронта Маршалу Советского Союза Коневу телеграмму: «Могу ударить в тыл немцам», но ответа не получил. Встревоженный событиями, Черчилль настаивал на быстрейшем вступлении американцев в Прагу. Но Эйзенхауэр не принял решения. Вечером 7 мая у власовцев не оставалось ни малейших сомнений в том, что город будет занят советскими войсками. В 23 часа заместитель Власова генерал Буняченко отдал приказ об уходе первой дивизии РОА из Праги. Восставший город оставлялся фашистам на растерзание.
В ночь на 9 мая после восьмидесятикилометрового танкового броска с севера советские войска достигли города. К 10 часам утра Прага была освобождена. 10 мая Чешский национальный совет передал власть правительству Национального фронта. Колонны власовской армии уходили на Запад, они шли под конвоем по территории, занятой союзниками. Однако многие из них (в том числе и сам Власов и несколько человек из его штаба) были выданы советскому командованию. Суд проходил тайно под председательством небезызвестного генерал-полковника юстиции В.В. Ульриха (председателя Военной коллегии Верховного суда СССР). Длился он двое суток и в прессе не освещался.
26 августа 1946 года в центральных газетах было опубликовано сообщение Военной коллегии Верховного суда СССР:
«На днях ВКВС СССР рассмотрела дело по обвинению Власова А.А., Малышкина В.Ф., Жиленкова Т.Н., Трухина Ф.И., Закутного Д.Е., Благовещенского И.А., Меандрова М.А., Мальцева В.И., Буняченко С.К., Зверева Г.А., Корбукова В.Д. и Шатова Н.С. в измене Родине и в том, что они, будучи агентами германской разведки, проводили активную шпионско-диверсионную и террористическую деятельность против Советского Союза, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-1 „б“, 58-8, 58-9, 58–10 и 58-II УК РСФСР.
Все обвиняемые признали себя виновными в предъявленных им обвинениях. В соответствии с пунктом 1 Указа ОГВС СССР от 19 апреля 1943 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила обвиняемых… к смертной казни через повешение.
Приговор приведен в исполнение».
В действительности ли эти люди были виновны в тех чудовищных обвинениях, которые на себя возвели, или же они оказались обычными жертвами трагического стечения обстоятельств? И не окажись они в окружении по вине бездарных сталинских генералов, а следовательно, перед лицом неминуемой смерти в случае возвращения или же невозвращения домой, то как знать, может быть, они с честью продолжали бы службу? История не знает сослагательного наклонения. И мы никогда не узнаем, какой процент из 20 миллионов погибших во второй мировой войне советских людей составляют советские военнопленные, уничтоженные по приказу Сталина.
НЮРНБЕРГСКИЙ ПРОЦЕСС
Существуют темы, мимо которых автор просто не имеет права пройти, если взялся писать книгу о казнях. Хотя искушение так или иначе абстрагироваться от этого процесса было очень велико. В конце концов, что нового можно сказать о Нюрнбергском процессе, о котором написано столько монографий, написаны романы, сняты художественные и документальные фильмы? То, что этот процесс стал грандиознейшим судебным процессом эпохи? Это и так общеизвестно. Но если уж говорить о грандиозности, то никуда не уйдешь и от того, что этот процесс стал тенденциознейшим процессом столетия, и хотя судили на нем далеко не невинных агнцев, однако действительно справедливый суд обязан был воздать по заслугам всем поджигателям мировой катастрофы, и с правой стороны, и с левой. Прежде всего отметим поспешность следствия. Судебный процесс над группой главных военных нацистских преступников в Международном военном трибунале начался уже 20 ноября 1945 года (то есть следствию потребовалось не более полугода для сбора всех доказательств) и продлился год, по 1 октября 1946 года. Всего было 407 заседаний.
Судебная бригада была представлена лишь представителями Советского Союза, Великобритании, США и Франции. Ни Польша, ни Чехословакия, больше всего пострадавшие от фашизма, ни скандинавские страны в суде представлены не были. Объединенная юридическая мощь четырех стран-победительниц (хотя определение это для Франции звучит более чем странно) призвала к ответу 23 ответчика: Германа Вильгельма Геринга, Рудольфа Гесса, Иоахима фон Риббентропа, Роберта Лея, Вильгельма Кейтеля, Эрнста Кальтенбруннера, Альфреда Розенберга, Ганса Франка, Вильгельма Фрика, Юлиуса Штрейхера, Вальтера Функа, Гельмана Шахта, Густава Крупп фон Болен унд Гальбаха, Карла Деница, Эриха Редера, Бальдура фон Шираха, Фрица Заукеля, Альфреда Иодля, Мартина Бормана, Франца фон Папена, Артура Зейсс-Инкварта, Альберта Шпеера, Константина фон Нейрата, Ганса Фриче. За свои преступления они отвечали индивидуально и как члены любой из следующих групп или организаций, к которым они соответственно принадлежали, а именно: правительственный кабинет, руководящий состав национал-социалистской партии, охранные отряды германской национал-социалистской партии (СС), включая службу безопасности (СД), государственная тайная полиция (гестапо), штурмовые отряды германской национал-социалистской партии (СА), генеральный штаб и высшие командование германских вооруженных сил.
Уполномоченные своими правительствами Р.А. Руденко, Хартли Шоукросс, Роберт Г. Джексон, Франсуа де Ментон обвинили подсудимых в преступлениях против мира, в военных преступлениях, в преступлениях против человечности и в создании общего плана или заговора для совершения этих преступлений.
«Общий план или заговор, гласило заключение, включал совершение преступлений против мира, выразившееся в том, что подсудимые планировали, подготавливали и вели агрессивные войны, которые являлись также войнами, нарушающими международные договоры, соглашения и обязательства. В своем развитии общий план или заговор охватывал военные преступления, выражавшиеся в том, что обвиняемые намечали и осуществляли бесчеловечные войны против стран и народов, нарушая все правила и обычаи ведения войны, систематически применяя такие способы, как убийства, зверское обращение, посылка на рабский труд гражданского населения оккупированных территорий, убийства, зверское обращение с военнопленными и лицами, находящимися в плавании в открытом море, взятие и убийства заложников, грабеж общественной и частной собственности, бессмысленное разрушение больших и малых городов и деревень и неоправданное военной необходимостью опустошение Общим планом или заговором предусматривались, а подсудимыми предписывались к исполнению такие средства, как убийства, истребление, обращение в рабство, ссылки и другие бесчеловечные акты как в Германии, так и на оккупированных территориях, совершенные до и во время войны против гражданского населения, преследования по политическим, расовым и религиозным мотивам во исполнение плана по подготовке и осуществлению беззаконных или агрессивных войн». Обвиняя Германию в присоединении Австрии и захвате Чехословакии, судьи и не упомянули, что все это делалось с согласия Англии и Франции, которые недвусмысленно продали Гитлеру эту страну в нарушение ранее заключенных с Чехословакией договоров. 29 сентября 1938 года в Мюнхене Англия и Франция заключили соглашение с Германией и Италией, предусматривающее уступку Судетской области Германии. От Чехословакии потребовали согласиться с этим. 1 октября 1938 года немецкие войска оккупировали Судетскую область.
15 марта 1939 года немецкое правительство завершило свой план, захватив и завладев и той частью Чехословакии, которая не была уступлена Германии по Мюнхенскому соглашению. Однако Англия и Франция тогда закрыли глаза на эту шалость Гитлера. «Мюнхенским сговором» в дальнейшем называлось это предательство в учебниках истории.
Затем «приказом от 1 сентября 1939 года немецкие войска вторглись в Польшу», — констатирует обвинительное заключение, будто судьи и не подозревали о пакте Риббентропа-Молотова и о секретном протоколе к нему. Впрочем, если бы этот таинственный протокол так и остался бы тайной за семью печатями, то действия СССР по его осуществлению ни для кого не были тайной «добровольное присоединение» стран Прибалтики (тоже своего рода «аншлюс»), захват половины польских земель (Западная Украина и Западная Белоруссия).
Обвиняя подсудимых в «заговоре», судьи вменяли им в вину тщательную разработку планов, по которым производились военные действия. Излишне говорить, что это составляло обычную работу подсудимых.
Классическая фраза обвинения звучит так: «22 июня 1941 года гитлеровские войска, вероломно нарушив пакт о ненападении между Германией и СССР, без объявления войны напали на советскую территорию, начав тем самым агрессивную войну против СССР». Подготовка гитлеровской армии к вторжению в СССР была секретом Полишинеля. О дате и часе агрессии Сталину сообщали со всех сторон самые независимые источники. Дипломаты и разведчики, работавшие в разных странах, посылали неопровержимые доказательства готовящейся агрессии, и лишь беспечность советского руководства, граничащая с идиотизмом, допустила, что нападение гитлеровской Германии стало неожиданностью для советских войск. «С первого же дня вторжения на территорию СССР гитлеровские заговорщики в соответствии с детально разработанным планом начали осуществлять разрушение городов и сел, уничтожение фабрик и заводов, колхозов и совхозов, электростанций и железных дорог, ограбление и варварское разрушение национально-культурных учреждений народов СССР, разрушение музеев, школ, больниц, церквей, исторических памятников…»
Эта фраза также звучит тенденциозно в свете повсеместно рассылаемых Сталиным приказов применять к противнику тактику выжженной земли, взрывать заводы и фабрики, уничтожать сельское хозяйство и скот, разрушать мосты и железные дороги, не говоря уже о разрушении церквей, которое вообще было национальной политикой СССР. Ничего не могли возразить подсудимые и по поводу беспощадных бомбежек союзной авиацией городов, сел и национально-культурных учреждений Германии (наверное потому, что их об этом не спрашивали). Далее немецкому руководству вменялось в вину следующее: «Обвиняемые убивали и жестоко обращались с военнопленными, лишая их необходимой пищи, жилья, одежды, медицинского обслуживания, заставляя работать их в нечеловеческих условиях, пытая их, а затем убивая их.
Военнослужащих тех стран, с которыми Германия находилась в состоянии войны, часто убивали, когда они сдавались в плен. Эти убийства и жестокое обращение производились вопреки международным конвенциям, в особенности статьям 4,5,6,7 Гаагских Правил 1907 года и статьям 2,3,4,6 Конвенции о военнопленных (Женева, 1929 год), законам и обычаям войны, общим правилам обращения с военнопленными».
Справедливо было бы отметить, что текст Женевской конвенции о военнопленных был неведом советским солдатам прежде всего потому, что сталинское руководство не подписало этой конвенции. Более того, сталинская военная доктрина настойчиво проповедовала идеи оправданности, правомерности и даже осознанной необходимости массового суицида советских солдат и офицеров в случае их пленения. Подкреплялась эта доктрина массовыми репрессиями в отношении бывших военнопленных советских солдат и офицеров. Для бывших узников нацистских концлагерей появлялась возможность сравнить их «прелести» с гулаговскими. Что же говорить о заградотрядах, состоявших из отборных палачей НКВД, в задачу которых входил немедленный расстрел на месте солдат, отступающих с поля боя?
В 1946 году Польша была еще оккупирована советскими войсками, и поэтому никто не задавал вопросов о судьбе 12 тысяч польских офицеров, которые размещались в концлагере под Катынью. Но мы знаем, что расстрел их — акция, мало согласующаяся с духом Гааги и Женевы. Отвечая жестокостью на жестокость, советское руководство уморило в плену около полумиллиона немецких военнопленных, но и тогда эти данные не принимались во внимание. И уж конечно, никто не мог уследить за тем, сколько немецких военнопленных расстреливались сразу после кровопролитных боев.
«В течение всего периода германской оккупации западных и восточных стран германское правительство и верховное командование проводили политику увода физически здоровых граждан из оккупированных стран в Германию и в другие оккупированные страны для работы на положении рабов на военных заводах и для других работ, связанных с военным усилением Германии. Такой увод в рабство противоречил международным конвенциям, в частности статье 46 Гаагских Правил 1907 года, законам и обычаям войны, общим правилам уголовного права.
Мне кажется, Муссолини даже не понял смысла этих слов: с вытаращенными глазами, полными ужаса, он смотрел на направленный на него автомат. Петаччи обняла его за плечи. А я сказал: „Отойди, если не хочешь умереть тоже“. Женщина тут же поняла смысл этого „тоже“ и отодвинулась от осужденного. Что касается его, то он не произнес ни слова: не вспомнил ни имени сына, ни матери, ни жены. Из его груди не вырвалось ни крика, ничего. Он дрожал, посинев от ужаса, и, заикаясь, бормотал своими жирными губами: „Но, но я…синьор полковник… я… синьор полковник“.
Даже к женщине, которая металась рядом с ним, бросая на него взгляды, полные крайнего отчаяния, он не обратил ни слова. Нет, он самым гнусным образом просил за свое, грузное, дрожащее тело.
Лишь о нем он думал, об этом теле, которое поддерживала стена. Я уже говорил раньше, что проверил свой автомат в доме Де Мария. И на тебе — курок нажат, а выстрелов нет.
Автомат заклинило. Я подергал затвор, вновь нажал курок, но с тем же результатом. Гвидо поднял пистолет, прицелился, но — вот он рок! — выстрела не последовало. Казалось, что Муссолини этого не заметил. Он больше ничего не замечал.
Я вновь взял в руки автомат, держа его за ствол, чтобы использовать как дубинку, поскольку, несмотря ни на что, все еще ожидал хоть какой-нибудь реакции с его стороны. Ведь всякий нормальный человек попытался бы защищаться, однако Муссолини был уже невменяем. Он продолжал заикаться и дрожать, по-прежнему неподвижный, с полуоткрытым ртом и безвольно опущенными руками. Я громко позвал комиссара 52-й бригады, который тут же подбежал ко мне со своим автоматом в руках.
Тем временем прошло уже несколько минут, которые любой осужденный на смерть использовал бы для попытки, пусть даже отчаянной, к бегству, попытался бы по крайней мере оказать сопротивление. Тот же, кто считал себя „львом“, превратился в кучу дрожащего тряпья, не способного ни к малейшему движению. В тот короткий отрезок времени, который понадобился Пьетро, чтобы принести мне автомат, мне показалось, что я нахожусь с Муссолини один на один. Был Гвидо, внимательно следивший за происходящим. Была Петаччи, которая стояла рядом с „ним“, почти касаясь его локтем, но которую, однако, я не принимал в расчет.
Нас было только двое, я и он.
В воздухе, наполненном влагой, стояла напряженная тишина, в которой отчетливо слышалось учащенное дыхание осужденного. За воротами, среди зелени сада, виднелся край белого дома. А далеко в глубине — горы.
Если бы Муссолини был в состоянии смотреть и видеть, в поле зрения попала бы полоска озера. Но он не смотрел, он дрожал. В нем не было больше ничего человеческого. В этом мужчине единственными человеческими чертами были спесивая чванливость и холодное презрение к слабым и побежденным, появлявшиеся лишь в минуты триумфа. Сейчас рядом с ним не было придворных главарей и маршалов. На его лице присутствовал лишь страх, животный страх перед неизбежностью. Осечка автомата, конечно, не дала Муссолини даже проблеска надежды, он уже понимал, что должен умереть. И он погрузился в это ощущение, как в море бесчувствия, защищавшее его от боли. Он не замечал даже присутствия той, которая была его женщиной.
Я же не ощущал больше никакой ненависти, понимая лишь, что должен свершить справедливость за тысячи и тысячи мертвых, за миллионы голодных, которых предали. Став снова напротив него с автоматом в руках, я выпустил в это дрожащее тело пять выстрелов. Военный преступник Муссолини, опустив голову на грудь, медленно сполз вдоль стены. Петаччи, оглушенная, потеряв рассудок, странно дернулась в его сторону и упала ничком на землю, тоже убитая.
Было 16 часов 10 минут 28 апреля 1945 года»
Нам кажется, что поспешность, с какой состоялся скорый суд бравых партизан, скорее говорит о том, что многие из них прятали концы в воду или по меньшей мере выполняли приказы тех, кто прятал эти концы. А уж за убийство Клары (сверх плана) явно рассчитывали на поощрение. Наверное, и союзники были раздосадованы уж кто-кто, а идеолог фашизма и первофашист заслуживал того, чтобы быть представленным на «суде Истории» (как порой называли Нюрнбергский процесс) Или им тоже было что скрывать?
ГЕНЕРАЛ ВЛАСОВ
Когда я скатился окончательно в болото контрреволюции, я уже вынужден был продолжать свою антисоветскую деятельность.
Из материалов допроса А. А. Власова
Андрей Андреевич Власов по возрасту не подлежал воинской мобилизации в первую мировую войну и по этой причине не оказался ни в царской, ни в белой армии, что могло сказаться на дальнейшей его жизни.
Очень высокий, ладный, в очках, он больше походил на священника, нежели на студента, когда учился на агрономическом факультете Нижегородского государственного университета. Такое сходство ему придавали манеры, усвоенные, видимо, в духовном училище и семинарии. Затем последовала революция, призыв в Красную Армию и сражения на фронтах гражданской войны. Власов участвовал в походах и боях с Врангелем и против банд Махно, Маслака, Каменюка, Попова и других. Он закончил курсы комсостава, быстро выдвинулся в офицеры, командиры батальона, полка. В своей автобиографии он писал «С июля 1937 г командовал 215 стрелковым полком, с ноября 1937 г командовал 133 стрелковым полком до мая 1938 г, с мая 1938 г — начальник 2 отдела штаба Киевского особого военного округа до сентября 1938 г. С сентября 1938 г назначен командиром 72 стрелковой дивизии Киевского особого военного округа и был отправлен в правительственную командировку по заданию партии и правительства, каковую закончил в декабре 1939 г. С января 1940 г. командую 99 стрелковой дивизией КОВО».
А секретная правительственная командировка была в Китай, на помощь правительству Чан-Кайши.
В ноябре 1941 года А.А. Власов был назначен командующим войсками 20-й армии Западного фронта. Это было критическое время в боевых действиях под Москвой — противник подошел к столице на расстояние около 25 км. Московская эпопея хорошо освещалась в печати, добавим только, что по итогам боевых действий под Москвой А.А. Власов Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 февраля 1942 года был награжден орденом Ленина; еще раньше, в январе, ему было присвоено воинское звание генерал-лейтенанта, а 14 января 1942 года его фото было опубликовано во всех центральных газетах среди наиболее отличившихся военачальников при обороне Москвы.
9марта 1942 года генерал-лейтенант А.А. Власов прибыл в распоряжение командующего войсками Волховского фронта на должность заместителя. 2-я ударная армия отделилась от основных сил советских войск и углубилась в Симовские болота. Немцы окружили ее кольцом.
Командарм боролся до конца и делил со своими солдатами все лишения. Но он не мог предотвратить крушения 2-й советской Ударной армии (на реке Волхове), которой командовал. И это для Власова — как для любого советского командующего, — по существу, был смертный приговор.
Когда не оставалось никаких сомнений в безвыходности положения, в расположении главной квартиры 2-й Ударной армии приземлилось несколько самолетов, чтобы вывезти генерала и его штаб. Власов отказался лететь: он хотел остаться со своими солдатами до конца, вместе с ними биться и погибнуть. Мысль о самоубийстве была ему чужда.
Но судьба распорядилась иначе. Он остался в живых.
Когда почти все части его армии были уничтожены, Власов, с небольшой боевой группой, отошел в дебри заболоченных лесов. Но вскоре погибла и эта группа, за исключением нескольких человек. Еще несколько недель Власов, без знаков различия на форменной одежде, скрывался в приволховских лесах, заходя по ночам в деревни и получая от крестьян немного хлеба.
Тогда же в нем, очевидно, созрело решение еще раз испытать судьбу. Ни он и никто другой не сомневался, что сталинскими подручными ему уготовано в лучшем случае место на нарах, а скорее всего — уже заготовлен смертный приговор. В те годы советская военная доктрина отрицала саму мысль о том, что советский воин может попасть в плен. Совершивший это в сознательном либо бессознательном состоянии априорно считался предателем и изменником Родины. Солдатам настойчиво внушалась мысль о правомерности и даже необходимости самоубийства в случае ранения или пленения. Отступавших с поля боя солдат ожидали пули заградотрядов. Многие из отчаявшихся солдат в отчаянии повторяли «подвиг А. Матросова» — лучше смерть, чем такая жизнь…
В июле 1942 года генерал Андрей Андреевич Власов попал в немецкий плен. Сдался он в плен не один. Мы сомневаемся, чтобы им руководила черная мысль о порабощении Родины. Скорее всего, он старался спасти своих солдат, которых в ином случае ждала неминуемая смерть либо в фашистском, либо в сталинском концлагере. В итоге так и произошло, но впереди у них было еще целых три прожитых года.
На допросе Власов объяснил немцам, что он сдался в плен по причинам некомпетентности руководства Вооруженных Сил СССР, затирания его способностей, его несогласия с методами руководства страной и сложившейся политической системой в Союзе. По мнению Власова, для того, чтобы добиться победы над Сталиным, необходимо было использовать русских военнопленных в борьбе против Красной Армии. На развалинах Советского Союза смогла бы тогда возникнуть новая русская государственность, которая в тесном союзе с Германией и под ее руководством участвовала бы в преобразовании Европы.
Власов предлагал наладить связь с высокопоставленными военачальниками Красной Армии и крупными деятелями советского правительства, которых он считал своими единомышленниками.
Создание Русской освободительной армии в войсках вермахта в годы Великой Отечественной войны не было неожиданным для представителей русской эмиграции и многих зарубежных стран.
С началом войны немцы стимулировали создание русских добровольческих частей и формирований, но в составе немецких частей и соединений. Находясь в плену у немцев, Власов быстро разобрался в обстановке и стал настойчиво предлагать немцам создать Русскую освободительную армию на базе уже существовавших добровольческих формирований. Через некоторое время он получил добро.
Для отбора офицеров и солдат в лагерях военнопленных было создано 10 специальных комиссий, которые стали усиленно заниматься вербовкой. Власову удалось сформировать две дивизии. В Мюнхене формировалась первая дивизия, насчитывавшая до 20 тысяч человек, и офицерская школа до 1 тысячи человек. В Хойберге формировалась вторая дивизия численностью до 12 тысяч человек. Первую дивизию к концу войны удалось вооружить 100 орудиями, 12 танками «Т-34», винтовками и автоматами. 6 марта 1943 года первая дивизия покинула Мюнхен и в походном порядке двинулась на Восток. В конце зимы 1944–1945 года РОА насчитывала примерно 50 тысяч человек. Специальные органы РОА планировали применять диверсии против СССР. В ноябре 1944 года СД предложило Власову организовать подготовку и засылку диверсантов в советский тыл.
Части РОА густой сетью покрывали Ленинградскую область и вместе с германской армией составляли единое целое — карательные отряды. С помощью РОА осуществлялась охрана концентрационных лагерей, железных дорог, мостов, хранилищ боеприпасов. С их участием проводились расстрелы, облавы, обыски, задержание и конвоирование. Практически все подразделения РОА участвовали в борьбе с партизанами и даже сражались против регулярной армии. В 1945 году части РОА обороняли Прагу. На самом же деле Власов отчаянно пытался связаться с союзниками и передать им власть над городом. Командование союзников сознавало необходимость занять город раньше советских войск. 5 мая над Прагой были разбросаны листовки о том, что власть переходит к американцам, которые будут в городе в течение дня. Это послужило сигналом к началу Пражского восстания. К вечеру 7 мая власовцами действительно были взяты под контроль все транспортные коммуникации, мосты, ведущие на Запад, железные дороги. По радио также было передано сообщение о том, что делегаты Чешского национального совета вызваны во власовский штаб для переговоров. Однако это не соответствовало действительности. Совет, решительно выступив против любых переговоров с РОА, сделал специальное заявление о том, что «не имеет никаких отношений с власовцами». В середине дня 7 мая гитлеровцы ворвались в центр города. В Праге началась расправа над восставшими. Власов направил командующему I Украинского фронта Маршалу Советского Союза Коневу телеграмму: «Могу ударить в тыл немцам», но ответа не получил. Встревоженный событиями, Черчилль настаивал на быстрейшем вступлении американцев в Прагу. Но Эйзенхауэр не принял решения. Вечером 7 мая у власовцев не оставалось ни малейших сомнений в том, что город будет занят советскими войсками. В 23 часа заместитель Власова генерал Буняченко отдал приказ об уходе первой дивизии РОА из Праги. Восставший город оставлялся фашистам на растерзание.
В ночь на 9 мая после восьмидесятикилометрового танкового броска с севера советские войска достигли города. К 10 часам утра Прага была освобождена. 10 мая Чешский национальный совет передал власть правительству Национального фронта. Колонны власовской армии уходили на Запад, они шли под конвоем по территории, занятой союзниками. Однако многие из них (в том числе и сам Власов и несколько человек из его штаба) были выданы советскому командованию. Суд проходил тайно под председательством небезызвестного генерал-полковника юстиции В.В. Ульриха (председателя Военной коллегии Верховного суда СССР). Длился он двое суток и в прессе не освещался.
26 августа 1946 года в центральных газетах было опубликовано сообщение Военной коллегии Верховного суда СССР:
«На днях ВКВС СССР рассмотрела дело по обвинению Власова А.А., Малышкина В.Ф., Жиленкова Т.Н., Трухина Ф.И., Закутного Д.Е., Благовещенского И.А., Меандрова М.А., Мальцева В.И., Буняченко С.К., Зверева Г.А., Корбукова В.Д. и Шатова Н.С. в измене Родине и в том, что они, будучи агентами германской разведки, проводили активную шпионско-диверсионную и террористическую деятельность против Советского Союза, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-1 „б“, 58-8, 58-9, 58–10 и 58-II УК РСФСР.
Все обвиняемые признали себя виновными в предъявленных им обвинениях. В соответствии с пунктом 1 Указа ОГВС СССР от 19 апреля 1943 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила обвиняемых… к смертной казни через повешение.
Приговор приведен в исполнение».
В действительности ли эти люди были виновны в тех чудовищных обвинениях, которые на себя возвели, или же они оказались обычными жертвами трагического стечения обстоятельств? И не окажись они в окружении по вине бездарных сталинских генералов, а следовательно, перед лицом неминуемой смерти в случае возвращения или же невозвращения домой, то как знать, может быть, они с честью продолжали бы службу? История не знает сослагательного наклонения. И мы никогда не узнаем, какой процент из 20 миллионов погибших во второй мировой войне советских людей составляют советские военнопленные, уничтоженные по приказу Сталина.
НЮРНБЕРГСКИЙ ПРОЦЕСС
Подобно тому, как самым большим физическим злом является смерть, так самым большим моральным злом является война.
Вольтер
Существуют темы, мимо которых автор просто не имеет права пройти, если взялся писать книгу о казнях. Хотя искушение так или иначе абстрагироваться от этого процесса было очень велико. В конце концов, что нового можно сказать о Нюрнбергском процессе, о котором написано столько монографий, написаны романы, сняты художественные и документальные фильмы? То, что этот процесс стал грандиознейшим судебным процессом эпохи? Это и так общеизвестно. Но если уж говорить о грандиозности, то никуда не уйдешь и от того, что этот процесс стал тенденциознейшим процессом столетия, и хотя судили на нем далеко не невинных агнцев, однако действительно справедливый суд обязан был воздать по заслугам всем поджигателям мировой катастрофы, и с правой стороны, и с левой. Прежде всего отметим поспешность следствия. Судебный процесс над группой главных военных нацистских преступников в Международном военном трибунале начался уже 20 ноября 1945 года (то есть следствию потребовалось не более полугода для сбора всех доказательств) и продлился год, по 1 октября 1946 года. Всего было 407 заседаний.
Судебная бригада была представлена лишь представителями Советского Союза, Великобритании, США и Франции. Ни Польша, ни Чехословакия, больше всего пострадавшие от фашизма, ни скандинавские страны в суде представлены не были. Объединенная юридическая мощь четырех стран-победительниц (хотя определение это для Франции звучит более чем странно) призвала к ответу 23 ответчика: Германа Вильгельма Геринга, Рудольфа Гесса, Иоахима фон Риббентропа, Роберта Лея, Вильгельма Кейтеля, Эрнста Кальтенбруннера, Альфреда Розенберга, Ганса Франка, Вильгельма Фрика, Юлиуса Штрейхера, Вальтера Функа, Гельмана Шахта, Густава Крупп фон Болен унд Гальбаха, Карла Деница, Эриха Редера, Бальдура фон Шираха, Фрица Заукеля, Альфреда Иодля, Мартина Бормана, Франца фон Папена, Артура Зейсс-Инкварта, Альберта Шпеера, Константина фон Нейрата, Ганса Фриче. За свои преступления они отвечали индивидуально и как члены любой из следующих групп или организаций, к которым они соответственно принадлежали, а именно: правительственный кабинет, руководящий состав национал-социалистской партии, охранные отряды германской национал-социалистской партии (СС), включая службу безопасности (СД), государственная тайная полиция (гестапо), штурмовые отряды германской национал-социалистской партии (СА), генеральный штаб и высшие командование германских вооруженных сил.
Уполномоченные своими правительствами Р.А. Руденко, Хартли Шоукросс, Роберт Г. Джексон, Франсуа де Ментон обвинили подсудимых в преступлениях против мира, в военных преступлениях, в преступлениях против человечности и в создании общего плана или заговора для совершения этих преступлений.
«Общий план или заговор, гласило заключение, включал совершение преступлений против мира, выразившееся в том, что подсудимые планировали, подготавливали и вели агрессивные войны, которые являлись также войнами, нарушающими международные договоры, соглашения и обязательства. В своем развитии общий план или заговор охватывал военные преступления, выражавшиеся в том, что обвиняемые намечали и осуществляли бесчеловечные войны против стран и народов, нарушая все правила и обычаи ведения войны, систематически применяя такие способы, как убийства, зверское обращение, посылка на рабский труд гражданского населения оккупированных территорий, убийства, зверское обращение с военнопленными и лицами, находящимися в плавании в открытом море, взятие и убийства заложников, грабеж общественной и частной собственности, бессмысленное разрушение больших и малых городов и деревень и неоправданное военной необходимостью опустошение Общим планом или заговором предусматривались, а подсудимыми предписывались к исполнению такие средства, как убийства, истребление, обращение в рабство, ссылки и другие бесчеловечные акты как в Германии, так и на оккупированных территориях, совершенные до и во время войны против гражданского населения, преследования по политическим, расовым и религиозным мотивам во исполнение плана по подготовке и осуществлению беззаконных или агрессивных войн». Обвиняя Германию в присоединении Австрии и захвате Чехословакии, судьи и не упомянули, что все это делалось с согласия Англии и Франции, которые недвусмысленно продали Гитлеру эту страну в нарушение ранее заключенных с Чехословакией договоров. 29 сентября 1938 года в Мюнхене Англия и Франция заключили соглашение с Германией и Италией, предусматривающее уступку Судетской области Германии. От Чехословакии потребовали согласиться с этим. 1 октября 1938 года немецкие войска оккупировали Судетскую область.
15 марта 1939 года немецкое правительство завершило свой план, захватив и завладев и той частью Чехословакии, которая не была уступлена Германии по Мюнхенскому соглашению. Однако Англия и Франция тогда закрыли глаза на эту шалость Гитлера. «Мюнхенским сговором» в дальнейшем называлось это предательство в учебниках истории.
Затем «приказом от 1 сентября 1939 года немецкие войска вторглись в Польшу», — констатирует обвинительное заключение, будто судьи и не подозревали о пакте Риббентропа-Молотова и о секретном протоколе к нему. Впрочем, если бы этот таинственный протокол так и остался бы тайной за семью печатями, то действия СССР по его осуществлению ни для кого не были тайной «добровольное присоединение» стран Прибалтики (тоже своего рода «аншлюс»), захват половины польских земель (Западная Украина и Западная Белоруссия).
Обвиняя подсудимых в «заговоре», судьи вменяли им в вину тщательную разработку планов, по которым производились военные действия. Излишне говорить, что это составляло обычную работу подсудимых.
Классическая фраза обвинения звучит так: «22 июня 1941 года гитлеровские войска, вероломно нарушив пакт о ненападении между Германией и СССР, без объявления войны напали на советскую территорию, начав тем самым агрессивную войну против СССР». Подготовка гитлеровской армии к вторжению в СССР была секретом Полишинеля. О дате и часе агрессии Сталину сообщали со всех сторон самые независимые источники. Дипломаты и разведчики, работавшие в разных странах, посылали неопровержимые доказательства готовящейся агрессии, и лишь беспечность советского руководства, граничащая с идиотизмом, допустила, что нападение гитлеровской Германии стало неожиданностью для советских войск. «С первого же дня вторжения на территорию СССР гитлеровские заговорщики в соответствии с детально разработанным планом начали осуществлять разрушение городов и сел, уничтожение фабрик и заводов, колхозов и совхозов, электростанций и железных дорог, ограбление и варварское разрушение национально-культурных учреждений народов СССР, разрушение музеев, школ, больниц, церквей, исторических памятников…»
Эта фраза также звучит тенденциозно в свете повсеместно рассылаемых Сталиным приказов применять к противнику тактику выжженной земли, взрывать заводы и фабрики, уничтожать сельское хозяйство и скот, разрушать мосты и железные дороги, не говоря уже о разрушении церквей, которое вообще было национальной политикой СССР. Ничего не могли возразить подсудимые и по поводу беспощадных бомбежек союзной авиацией городов, сел и национально-культурных учреждений Германии (наверное потому, что их об этом не спрашивали). Далее немецкому руководству вменялось в вину следующее: «Обвиняемые убивали и жестоко обращались с военнопленными, лишая их необходимой пищи, жилья, одежды, медицинского обслуживания, заставляя работать их в нечеловеческих условиях, пытая их, а затем убивая их.
Военнослужащих тех стран, с которыми Германия находилась в состоянии войны, часто убивали, когда они сдавались в плен. Эти убийства и жестокое обращение производились вопреки международным конвенциям, в особенности статьям 4,5,6,7 Гаагских Правил 1907 года и статьям 2,3,4,6 Конвенции о военнопленных (Женева, 1929 год), законам и обычаям войны, общим правилам обращения с военнопленными».
Справедливо было бы отметить, что текст Женевской конвенции о военнопленных был неведом советским солдатам прежде всего потому, что сталинское руководство не подписало этой конвенции. Более того, сталинская военная доктрина настойчиво проповедовала идеи оправданности, правомерности и даже осознанной необходимости массового суицида советских солдат и офицеров в случае их пленения. Подкреплялась эта доктрина массовыми репрессиями в отношении бывших военнопленных советских солдат и офицеров. Для бывших узников нацистских концлагерей появлялась возможность сравнить их «прелести» с гулаговскими. Что же говорить о заградотрядах, состоявших из отборных палачей НКВД, в задачу которых входил немедленный расстрел на месте солдат, отступающих с поля боя?
В 1946 году Польша была еще оккупирована советскими войсками, и поэтому никто не задавал вопросов о судьбе 12 тысяч польских офицеров, которые размещались в концлагере под Катынью. Но мы знаем, что расстрел их — акция, мало согласующаяся с духом Гааги и Женевы. Отвечая жестокостью на жестокость, советское руководство уморило в плену около полумиллиона немецких военнопленных, но и тогда эти данные не принимались во внимание. И уж конечно, никто не мог уследить за тем, сколько немецких военнопленных расстреливались сразу после кровопролитных боев.
«В течение всего периода германской оккупации западных и восточных стран германское правительство и верховное командование проводили политику увода физически здоровых граждан из оккупированных стран в Германию и в другие оккупированные страны для работы на положении рабов на военных заводах и для других работ, связанных с военным усилением Германии. Такой увод в рабство противоречил международным конвенциям, в частности статье 46 Гаагских Правил 1907 года, законам и обычаям войны, общим правилам уголовного права.