Страница:
поплатился двухлетним тюремным заключением за сатирическую заметку о
принце-регенте, будущем Георге IV. Правда, журнал Рента не был запрещен:
правительство не боялось его так, как боялось изданий, выпускавшихся в свое
время "Корреспондентским обществом".
Гент вышел из своего заключения "героем дня". Либералы организовали в
честь него шумную манифестацию. Генту удалось привлечь в "Исследователь"
немало талантливых литераторов. Среди временных сотрудников этого журнала
были Китс, Хэзлитт, Шелли. Торийская печать, заметив оживление в
деятельности "Исследователя", обрушилась против него целым циклом яростных
анонимных статей, обозвав Гента и его сотрудников "кокнейской школой
поэтов".
Словечко "кокней" (cockney), насмешливая кличка лондонских обывателей,
по утверждению торийских публицистов, как нельзя лучше характеризовало
самодовольную вульгарность и эротическую нескромность, которые окрашивали
собой сочинения Ли Гента. К "кокнейской школе" критики торийских органов
"Журнала Блэквуда" и "Куортерли ревью" причисляли не только Гента и
Хэзлитта, но и Китса, и Лэма, и Шелли, а иногда и Байрона.
На деле, разумеется, никакой единой "кокнейской школы" не существовало,
хотя либеральная пресса и, в частности, сам Гент старались спекулировать
своими связями с талантливыми поэтами прогрессивного лагеря. Китс, сперва
находившийся под влиянием Гента, скоро начал тяготиться его опекой и
разошелся с ним.
Генту был недоступен и чужд мощный протест против собственнической
Англии, который нарастал в творчестве Шелли и Байрона. Недаром Гент не
рискнул напечатать "Маскарад анархии" Шелли и был шокирован смелостью
байроновского "Видения суда". Зато он загружал страницы "Исследователя"
своими многочисленными очерками на мелкие и часто анекдотические темы. Эти
небольшие, отрывочные произведения, пестрящие цитатами, именами иностранных
художников и писателей, пересказами и выписками, заполняли литературный
раздел "Исследователя". Гент печатал здесь также свои эстетские эротические
поэмы или напыщенные политические откровения либерализма, вроде поэмы
"Явление свободы" (1815).
Между тем Байрон в те же годы создавал "Манфреда", последние песни
"Чайльд-Гарольда", "Песнь для луддитов", а Шелли - "Возмущение Ислама".
Неудивительно, что попытка Ли Рента в 1822-1823 гг. издавать в
сотрудничестве с Байроном и Шелли журнал "Либерал" в Италии привела к
резкому конфликту и к разрыву отношений: Байрон решительно отклонил
компромисс с либералами.
Реформа 1832 г. с особой ясностью показала буржуазно-апологетическую
сущность английского либерализма, его готовность предать интересы народа,
его враждебность революции. В новых классовых боях, в борьбе против чартизма
либералы стали откровенными последовательными защитниками правящих классов.
В отношении к Байрону, в частности, очень доказательно обнаружилась в эти
годы близость либеральных писателей к позициям реакционных романтиков.
Как известно, Саути, травивший Байрона при жизни, и после его смерти не
оставлял в покое памяти великого поэта, которого ненавидел и влияния
которого продолжал бояться. Рядом с клеветническими и злопыхательскими
выступлениями Саути нашли место и мемуары Гента. После смерти Байрона Гент
опубликовал пасквиль "Лорд Байрон и некоторые из его современников" (1828),
в котором пытался опорочить память замечательного поэта.
Мелочные и придирчивые обвинения в эгоизме и неискренности,
адресованные Гентом Байрону, не могли скрыть принципиальной сути разногласий
между революционным поэтом и буржуазно-либеральным публицистом: сам Гент,
уличая Байрона в "деспотизме", приводил факты, которые свидетельствовали
лишь о том, что Байрон хотел придать "Либералу" обличительное боевое
направление, намеченное опубликованием в Э 1 журнала его поэмы "Видение
суда". Томас Мур, в качестве литературного душеприказчика Байрона, выступил
против этого пасквиля Гента. Но и сам Мур в своей книге "Письма и дневники
лорда Байрона" (1830) на либеральный лад перетолковал литературное наследие
великого поэта.
После 1332 г. Гент отходит от политической деятельности. Он выступает с
идиллическими картинами нравов и быта буржуазного Лондона. Столица
буржуазной Англии явно приукрашена в поздних очерках Гента, которые он
печатал в своих изданиях, вроде "Еженедельной беседы" (1830), "Болтуна"
(1830-1832), "Лондонского журнала Ли Гента" (1834и т. п.
В Лондоне, писал Гент, "даже кирпич и известка оживают, как в старину,
под звуки Орфеевой арфы. Столица перестает быть простым скоплением домов или
деловых предприятий". Стремясь возвеличить этот деловой Лондон, Гент не
жалеет красок. Его очерки, полные раболепного восхищения богатствами
лондонской буржуазии, написаны незадолго до появления первых произведений
Диккенса, открывшего европейскому читателю страшную жизнь лондонского дна,
продемонстрировавшего острейшие противоречия в том лондонском обществе,
которое Гент пытался представить в виде "толпы человеческих существ, мудрых
или неопытных, но одинаково возбужденных".
Умиленное любование шумным и безжалостным капиталистическим Лондоном
отличает очерк "О реальности воображения", где наглядно проявились
реакционные эстетические взгляды Гента-либерала на службе пореформенного
британского капитализма. Общий смысл этого очерка сводится к утверждению,
что "романтическая игра воображения" призвана служить примирению
общественных противоречий. С помощью фантазии, - утверждает Гент, - бедняк,
проходящий по парку богача, может утешаться сознанием, что он в сущности
гораздо богаче владельца, так как тоньше и глубже ощущает красоту его
владений. Гент использует свою концепцию "воображения" для того, чтобы
отстранить от себя и от читателя самое существование противоречий,
раздирающих капиталистическую Англию, "Правда, на улицах Лондона попадаются
такие картины, какие никакая философия не сделает приятными", -
глубокомысленно замечает Гент в очерке "Ночные прогулки", но спешит
добавить, что это - "вещи слишком серьезные, чтобы говорить о них в нашей
статье; предположим лучше, что путь наш лежит не по самым худшим улицам и
предместьям".
Отделываясь таким образом от вопроса о классовых противоречиях, как от
"слишком серьезных вещей", Гент предпочитал тщательно описывать всевозможные
мелочи мещанского лондонского быта: он пишет очерки "О лавках", "О палках",
"Главу о шляпах", "Рукопожатие", "Окна", "Чаепитие", "Кошка у очага". Гент
стал певцом самодовольного английского мещанства; он постоянно твердил о
своей вере в "прогресс", за которой скрывалась откровенная идеализация
буржуазного строя.
Другая тема позднего Гента - перепевы и пересказы прочитанных книг.
Многочисленные этюды Гента, посвященные различным явлениям английской
литературы, фальсифицируют в либеральном духе лучшие образцы английского
искусства. Литература для Гента - средство развлечения. "Я не ищу высоких
эмоций, - признавался Гент, излагая эстетический кодекс британского
обывателя-мещанина. - Я ищу наслаждения и покоя" ("Мечты на границе страны
поэзии").
В 1847 г. Ли Гент напечатал свои очерки двухтомным сборником "Мужчины,
женщины и книги". Ли Гент издал также несколько компилятивных работ по
истории английского театра XVI-XVIII вв. Пытался выступать и как драматург
("Флорентийская легенда", 1840) и как автор исторических романов ("Сэр Рольф
Эшер", 1832). Известный документальный интерес представляет "Автобиография"
Ли Гента.
* * *
Сложившись окончательно в 30-х годах XIX века, буржуазно-либеральная
эстетика стала одной из основ официального викторианского буржуазного
искусства. Она широко использовалась представителями
буржуазно-апологетической литературы в 40-50-х годах XIX века в борьбе
против блестящей школы романистов, разоблачавшей английское буржуазное
общество.
Буржуазные фальсификаторы истории английской литературы еще в 40-х
годах XIX века объявили Диккенса учеником и наследником лондонских
бытописателей - Гента и других. Это ложь; в действительности литература
буржуазного либерализма начала XIX века враждебна реалистическому
разоблачительному характеру лучших произведений Диккенса. Зато ее традиции
были освоены официальными викторианскими романистами вроде Бульвер-Литтона,
Коллинза и др., которых великий Горький назвал писателями, развлекающими
праздную буржуазную публику.
Глава 4
Китс
Творчество Джона Китса (John Keats, 1795-1821) - сложное и значительное
явление, занимающее особое место в ястории английского романтизма.
Гуманизм, стихийно материалистическое, жизнерадостное отношение к
природе и человеку, известный радикализм взглядов, протест против уродства
английского буржуазно-дворянского общества прокладывали резкую грань между
Китсом и поэтами "Озерной школы", сближали его с революционными романтиками.
В то же время от Шелли и Байрона, активно выступавших против
несправедливости окружавшего их мира и рассматривавших поэзию как оружие
политической борьбы, Китса отделяла склонность к эстетству, культ "вечной
красоты", сказавшиеся с особенной силой в его ранних стихах.
Буржуазные литературоведы, рассматривающие Китса только как
непревзойденного мастера формы и поэта чувственных наслаждений, видят в его
творчестве идеальную программу "искусства для искусства", изображают его
предтечей английских декадентов. Они игнорируют при этом глубокий
общественный пафос творчества поэта, вытравляют элементы протеста против
гнета бездушного, эгоистического буржуазно-дворянского строя, содержащиеся в
поэмах Китса. Именно недовольство жизнью определило взгляд Китса на
искусство, как спасительный остров, куда можно "уйти" от вульгарной,
обезличенной буржуазной действительности, оно же определило и эстетскую
тенденцию, свойственную его ранней поэзии. По мере того как в творчестве
молодого поэта все более явственно начинали звучать серьезные общественные
мотивы, Шелли и Байрон с возрастающим интересом следили за его развитием. Их
возмущала оголтелая травля, которой подвергла Китса консервативная критика.
Они скорбели о его безвременной смерти. Шелли посвятил памяти Китса элегию
"Адонаис", в которой создал обаятельный образ юноши-поэта, не успевшего
рассказать миру обо всем, что уже носилось перед его творческим
воображением; Байрон, настроенный более критически по отношению к Китсу, все
же подчеркнул в XI песне "Дон Жуана" значительность незавершенных
поэтических начинаний Китса;
Джон Китс был критиком убит как раз в ту пору,
Когда великое он обещал создать,
Пусть непонятное, - когда явил он взору
Богов античности, сумев о них сказать,
Как сами бы они сказали...
(Перевод Г. Шенгели).
Байрон, по всей вероятности, имел здесь в виду поэму "Гиперион", в
которой особенно отчетливо сказался наметившийся в творчестве Китса перелом.
Это подтверждается отзывом Байрона о поэме в письме Меррею от 30 июня 1821
г.: "Его "Гиперион" - прекрасный памятник и увековечит его имя".
Байрон сочувственно говорит о молодом поэте, чья жизнь оборвалась как
раз в тот момент, когда он подошел к новым большим общественным темам.
Суждение Байрона о Китсе сохранило все свое значение и в наши дни.
Рассматривая поэзию Китса, определяя ее место в истории английской
литературы, мы должны помнить, что незаурядный талант поэта не достиг
полного развития, что его творчество есть процесс незавершенный, оборванный.
Джон Китс родился в Лондоне, в семье содержателя извозчичьего двора -
типичного представителя английского "среднего класса". К той же среде
принадлежал и опекун рано осиротевших детей семьи Китс - чаеторговец Эбби.
Литературные наклонности Китса проявились очень рано. В школе он
пристрастился к чтению, увлекся греческой мифологией, пробовал сам сочинять,
в частности, переложил в прозе по-латыни "Энеиду".
По настоянию опекуна, человека весьма ограниченного и неспособного
оценить дарование своего питомца, будущий поэт рано оставил школу. В течение
четырех лет он был учеником лекаря в Эдмонтоне, потом практикантом в
лондонских больницах и в 1816 г. получил звание лекарского помощника. Однако
занятия медициной не привлекали молодого Китса. Все его помыслы были
устремлены к литературе. В ту пору он преклонялся перед Спенсером и писал
свои первые стихотворные опыты в духе его "Королевы фей". Тогда же он
сблизился с кружком либерально-демократической интеллигенции, особенно с Ли
Гентом - публицистом и писателем, за которым тогдашняя консервативная
критика закрепила ироническое прозвище "главы кокнейской школы". Гент
обратил внимание на стихи Китса, оказывал ему всемерное покровительство и
поддержал его в решении всецело посвятить себя поэзии. Китс бросил медицину,
чтобы стать литератором-профессионалом.
В мае 1816 г., в издаваемом Ли Гентом либеральном журнале
"Исследователь" (Examiner) был впервые опубликован сонет Китса
"Одиночество", а в 1817 г. вышел уже его сборник (Poems by John Keats), куда
вошли стихи, написанные им за четыре года, начиная с "Подражания Спенсеру",
1813 г. В 1818 г. вышла его вторая книга - поэма "Эндимион" (Endymion).
Помимо общности политических симпатий, Китса связывало с Гентом
увлечение Спенсером и античной мифологией. Однако сближение с кружком Гента
- лишь недолгий эпизод в биографии Китса. Первое время он искренне считал
Гента борцом против несправедливости общественного устройства, но вскоре
разочаровался в нем, как и в либерализме в целом.
Наряду с поэзией Китс деятельно интересовался театром. Он выступал и
как театральный критик, и как драматург. Написанные в 1819 г. историческая
трагедия "Оттон Великий" (Otho the Great) и фрагмент драматической поэмы
"Король Стефан" (King Stephen), из эпохи английских феодальных междоусобиц,
свидетельствуют о серьезности и значительности драматургических замыслов
Китса. В одном из своих писем того периода Китс говорит о своем стремлении
"произвести в современной драматургии такой же переворот, какой Кин произвел
в искусстве актера".
Наиболее плодотворными для творчества Китса были 1818 и 1819 годы. Он
написал поэмы: "Изабелла" (Isabella, or the Pot of Basil), "Гиперион"
(Hyperion), "Канун св. Агнесы" (The Eve of St. Agnes) и "Ламия" (Lamia).
Сборник этих поэм вышел в 1820 г. К этому же времени относятся его оды: "К
Фанни" (Ode to Fanny), "Греческой урне" (Ode on a Grecian Urn), "Соловью"
(To the Nightingale), "Осени" (То Autumn) и другие многочисленные сонеты и
лирические стихотворения.
В 1820 г. здоровье Китса резко ухудшилось, он уже не мог писать. Друзья
настояли на его поездке в Италию. Недолго прожив там, Китс умер от
туберкулеза в феврале 1821 г.
Уже первая книга Китса была встречена недоброжелательно английской
реакционной критикой. Стихотворения, посвященные Ли Генту, дали повод
злопыхателям из торийских журналов назвать Китса представителем "кокнейской
школы".
Ранние стихи Китса еще лишены творческой самостоятельности. Преклоняясь
перед традициями английской поэзии эпохи Возрождения, Китс, однако, понимает
эти традиции поверхностно и узко. Так, его "Подражание Спенсеру" лишено
идейной этической значительности, присущей замечательному английскому поэту
XVI века. Содержание всего отрывка сводится к изображению условно
"красивого" мира - чудесного острова, огражденного от прозаической
действительности водами сказочного озера.
Для Китса - начинающего поэта - Спенсер был прежде всего мастером
изощренных описаний и певучего стиха.
Однако, наряду с чисто эстетскими произведениями, молодой Китс создает
и стихотворения, в которых звучат общественно-политические мотивы. В
стихотворении "О мире" (On Peace, 1815) он выражает надежду, что победа над
Наполеоном будет залогом свободы и для Англии и для Европы. Пусть не
возвращаются в Европу прежние тираны! - восклицает поэт. Он открыто
поддерживает проповедуемую Гентом критику торийского милитаризма и церковной
реакции. Несколько ранних сонетов посвящены Ли Генту, в котором молодой поэт
тогда еще видел идеал современного политического деятеля ("На выход Гента из
тюрьмы", "На получение лаврового венка от Ли Гента", "На поэму Ли Гента
"История Римини"", "Ли Генту, эсквайру"). К группе политических
стихотворений Китса относятся и сонеты, обращенные к художнику Хейдону,
участнику кружка Гента.
В одном из сонетов к Хейдону Китс пророчески говорит о гуле близящихся
социальных потрясений, которые дадут миру
...иное сердце
и пульс иной.
В этом сонете с большой художественной выразительностью передана вера
поэта в близость великих событий, которые положат начало новой эпохе в
истории человечества.
Есть в сборнике стихотворение, обращенное к Костюшко: в смелом
поборнике польской независимости поэт видел героя, отдавшего свою жизнь
борьбе за свободу отчизны.
В сонете "Отвращение к вульгарному суеверию" Китс высмеивал
протестантскую церковную обрядность. "Ужасным звукам проповеди" и тому
унынию, в которое ввергает людей религия, он противопоставлял "радости
домашнего очага", общения с природой, с "венчанными славой" гениями
искусства.
В стихотворении "Годовщина реставрации Карла II" (Anniversary of
Charles II's Restoration, 1815) поэт выражает возмущение тем, что в Англии
празднуют этот позорный день.
Своей политической поэзии Китс уже тогда придавал большое значение. В
1816 г., в "Послании к брату моему Джорджу" (То My Brother George), он
писал:
Мою суровую, тревожащую речь
Услышит патриот и обнажит свой меч.
Или в сенате гром стихов разящих
Разбудит королей, беспечно спящих.
(Перевод Д. М.).
О "суровом долге патриота" Китс говорит и в послании Чарльзу Кларку.
Но политическая лирика юного Китса, при всей прогрессивности ее
тенденций, далека от реальных условий общественной борьбы в тогдашней
Англии.
Свои взгляды на взаимоотношения между поэзией и действительностью Китс
в ту пору наиболее полно изложил в стихотворении "Сон и поэзия" (Sleep and
Poetry).
Жизнь представляется Китсу кратким, быстротечным мгновением,
"Остановись, подумай! жизнь - лишь день; росинка, падающая с вершин дерева;
сон бедняги-индейца, челн которого несется к гибельным стремнинам", - пишет
Китс. Но, споря сам с собой, он тут же приходит к оптимистическому приятию
жизни, славя ее многообразие: "К чему этот унылый стон? Жизнь - надежда еще
не распустившейся розы; страницы вечно, вечно меняющегося бытия;
полуприподнятое девичье покрывало; голубь, кувыркающийся в ясном летнем
небе; смеющийся школьник, беспечно качающийся на гибких ветвях вяза". Китс
говорит далее о наслаждении, которое приносит сон, "виденьями богаче всех
романов..." Но еще выше он ценит наслаждение поэзией: поэзия закрепляет,
увековечивает мгновенные радости жизни и помогает переживать их вновь.
Оптимистическая жизнерадостность Китса здесь, как мы видим, имеет еще очень
наивный и созерцательный характер.
Поэт пытается создать в своих ранних произведениях светлую и
благополучную картину мира. Но эта благостная картина жизни, особенно
характерная для ранних стихов Китса о природе, была односторонним и далеко
не полным отражением действительности. Призывая читателей наслаждаться
жизнью, Китс словно закрывал глаза на ее уродливые и трагические стороны.
Гедонизм ранних стихов Китса заключался в том, что мир чувственных
наслаждений, запечатленный поэтом, был искусственно поднят над миром
действительности. "То, что воображение воспринимает как красоту, должно быть
правдой", - пишет Китс своему другу Бэйли 22 ноября 1817 г.
Для молодого поэта ценность любого явления измеряется доставляемым им
наслаждением. Но превознося наслаждения человеческого бытия, Китс говорит и
о том, что он сможет проститься с беззаботной жизнью идиллического поэта для
участи более "благородной", по его собственному определению, - для жизни,
содержанием которой будет борьба; он подчеркивает, что поэт должен оставить
созерцательные радости ради страдания и борьбы.
Поэт, призывавший народы прислушаться к гулу грядущих событий, несущих
человечеству славное будущее, вместе с тем создавал теорию "воображаемой
красоты", которая невольно уводила его от действительности. В этих
противоречиях нашли отражение искания молодого Китса, неуверенность,
неопределенность его общественной позиции.
Воспевая "быстропреходящие" - и тем более прекрасные, с его точки
зрения, - явления реального мира, Китс добивался значительных художественных
эффектов.
Мастерство в изображении благодатной и облагораживающей человека
природы, ее "радости и красоты" возвышает Китса над реакционными поэтами
"Озерной школы", чьи стихи неизменно становятся абстрактными и туманными,
когда в них заходит речь о действительности. Сильная сторона поэзии Китса,
его, так сказать, "стихийно-материалистическое" отношение к природе,
наглядно проявилась уже в одном из ранних его стихотворений - сонете
"Кузнечик и сверчок" (On the Grasshopper and Cricket, 1816).
Вовеки не замрет, не прекратится
Поэзия земли. Когда в листве,
От зноя ослабев, умолкнут птицы,
Мы слышим голос в скошенной траве
Кузнечика. Спешит он насладиться
Своим участьем в летнем торжестве.
То зазвенит, то снова притаится
И помолчит минуту или две.
Поэзия земли не знает смерти.
Пришла зима, в полях метет метель,
Но вы покою мертвому не верьте.
Трещит сверчок, забившись где-то в щель.
И в ласковом тепле нагретых печек
Нам кажется - в траве звенит кузнечик.
(Перевод С. Маршака).
В этом небольшом стихотворении Китс необычайно полно и выразительно
передал свое светлое, оптимистическое восприятие вечного движения жизни,
неумирающей красоты природы. Он дает живую, зримую картину летнего дня,
которую ощущаешь так же реально, как и уют жарко натопленной комнаты зимой,
когда в полях бушует вьюга. Звуковые, зрительные, осязательные впечатления
сливаются здесь в единое цельное восприятие.
Но эти чувственные образы не являются для Китса самоцелью; они
подчинены определенной идее, лежащей в основе всего стихотворения, с особой
силой выраженной в строке
Поэзия земли не знает смерти...
Утверждение поэтичности земного бытия, восхищение дружественной
человеку природой - важный мотив поэзии Китса, к которому он не раз
возвращается в других стихотворениях ("Ода к осени", "Ода к Психее" и др.).
Его отношение к природе совершенно свободно и от религиозной дидактики и
мистических восторгов реакционного романтизма.
Стихотворение "Кузнечик и сверчок" позволяет судить и о некоторых
формальных особенностях поэзии Китса. На протяжении всего своего короткого
творческого пути он охотно обращался к сонету и в совершенстве владел этой
сложной и строгой поэтической формой. Наряду с глубиной содержания и
чувственной конкретностью образов сонетам Китса присущи простота и легкость
стиха, свидетельствующие о высоком мастерстве поэта и о богатстве его языка.
Субъективистская теория "воображаемой красоты" создавалась Китсом,
очевидно, в непосредственной связи с его работой над большой лиро-эпической
поэмой "Эндимион".
Уже первая строка поэмы прямо перекликается с теми мыслями, которые
Китс излагал в письмах к друзьям, относящихся к зиме 1817/18 г.
То, что прекрасно - есть навеки радость.
Такой "вечной радостью" для Китса был миф об Эндимионе и Диане (ставший
центральным в поэме), популярный у английских гуманистов эпохи Возрождения.
"Эндимион" - мечта о золотом веке, преображенная картина пастушеской
патриархальной Греции, очень близкая по духу эллинизму Спенсера и других
поэтов елизаветинской поры. Свою мифологическую идиллию, полную литературных
ассоциаций, Китс писал в те же годы, когда Байрон создавал "Манфреда", а
Шелли - "Восстание Ислама".
В поэме Китса, помимо искусных описаний фантастической природы и
мифологических персонажей, был заключен аллегорический смысл. В прекрасном
юноше Эндимионе, благосклонно принимающем любовь Дианы, воплощен китсовский
идеал служения красоте. Для Китса культ красоты - это одновременно и культ
страсти, непреодолимой земной страсти, во имя которой Диана готова покинуть
Олимп и стать смертной, чтобы не разлучаться с Эндимионом.
Так осуществляется тезис, сформулированный Китсом в одном из писем к
братьям, - "у великого поэта чувство красоты берет верх над всеми другими
соображениями" (21 декабря 1817 г.). Однако в "Эндимионе", как и в более
ранних стихах Китса, прославление чувственной любви и всепобеждающей страсти
было лирическим протестом против пуританского ханжества английской
буржуазии. Поэма заключала в себе элементы своеобразной гуманистической
утопии. Поэт хочет счастья не только для избранников судьбы, подобных его
герою. В "Эндимионе" радость и наслаждение красотой становятся достоянием
принце-регенте, будущем Георге IV. Правда, журнал Рента не был запрещен:
правительство не боялось его так, как боялось изданий, выпускавшихся в свое
время "Корреспондентским обществом".
Гент вышел из своего заключения "героем дня". Либералы организовали в
честь него шумную манифестацию. Генту удалось привлечь в "Исследователь"
немало талантливых литераторов. Среди временных сотрудников этого журнала
были Китс, Хэзлитт, Шелли. Торийская печать, заметив оживление в
деятельности "Исследователя", обрушилась против него целым циклом яростных
анонимных статей, обозвав Гента и его сотрудников "кокнейской школой
поэтов".
Словечко "кокней" (cockney), насмешливая кличка лондонских обывателей,
по утверждению торийских публицистов, как нельзя лучше характеризовало
самодовольную вульгарность и эротическую нескромность, которые окрашивали
собой сочинения Ли Гента. К "кокнейской школе" критики торийских органов
"Журнала Блэквуда" и "Куортерли ревью" причисляли не только Гента и
Хэзлитта, но и Китса, и Лэма, и Шелли, а иногда и Байрона.
На деле, разумеется, никакой единой "кокнейской школы" не существовало,
хотя либеральная пресса и, в частности, сам Гент старались спекулировать
своими связями с талантливыми поэтами прогрессивного лагеря. Китс, сперва
находившийся под влиянием Гента, скоро начал тяготиться его опекой и
разошелся с ним.
Генту был недоступен и чужд мощный протест против собственнической
Англии, который нарастал в творчестве Шелли и Байрона. Недаром Гент не
рискнул напечатать "Маскарад анархии" Шелли и был шокирован смелостью
байроновского "Видения суда". Зато он загружал страницы "Исследователя"
своими многочисленными очерками на мелкие и часто анекдотические темы. Эти
небольшие, отрывочные произведения, пестрящие цитатами, именами иностранных
художников и писателей, пересказами и выписками, заполняли литературный
раздел "Исследователя". Гент печатал здесь также свои эстетские эротические
поэмы или напыщенные политические откровения либерализма, вроде поэмы
"Явление свободы" (1815).
Между тем Байрон в те же годы создавал "Манфреда", последние песни
"Чайльд-Гарольда", "Песнь для луддитов", а Шелли - "Возмущение Ислама".
Неудивительно, что попытка Ли Рента в 1822-1823 гг. издавать в
сотрудничестве с Байроном и Шелли журнал "Либерал" в Италии привела к
резкому конфликту и к разрыву отношений: Байрон решительно отклонил
компромисс с либералами.
Реформа 1832 г. с особой ясностью показала буржуазно-апологетическую
сущность английского либерализма, его готовность предать интересы народа,
его враждебность революции. В новых классовых боях, в борьбе против чартизма
либералы стали откровенными последовательными защитниками правящих классов.
В отношении к Байрону, в частности, очень доказательно обнаружилась в эти
годы близость либеральных писателей к позициям реакционных романтиков.
Как известно, Саути, травивший Байрона при жизни, и после его смерти не
оставлял в покое памяти великого поэта, которого ненавидел и влияния
которого продолжал бояться. Рядом с клеветническими и злопыхательскими
выступлениями Саути нашли место и мемуары Гента. После смерти Байрона Гент
опубликовал пасквиль "Лорд Байрон и некоторые из его современников" (1828),
в котором пытался опорочить память замечательного поэта.
Мелочные и придирчивые обвинения в эгоизме и неискренности,
адресованные Гентом Байрону, не могли скрыть принципиальной сути разногласий
между революционным поэтом и буржуазно-либеральным публицистом: сам Гент,
уличая Байрона в "деспотизме", приводил факты, которые свидетельствовали
лишь о том, что Байрон хотел придать "Либералу" обличительное боевое
направление, намеченное опубликованием в Э 1 журнала его поэмы "Видение
суда". Томас Мур, в качестве литературного душеприказчика Байрона, выступил
против этого пасквиля Гента. Но и сам Мур в своей книге "Письма и дневники
лорда Байрона" (1830) на либеральный лад перетолковал литературное наследие
великого поэта.
После 1332 г. Гент отходит от политической деятельности. Он выступает с
идиллическими картинами нравов и быта буржуазного Лондона. Столица
буржуазной Англии явно приукрашена в поздних очерках Гента, которые он
печатал в своих изданиях, вроде "Еженедельной беседы" (1830), "Болтуна"
(1830-1832), "Лондонского журнала Ли Гента" (1834и т. п.
В Лондоне, писал Гент, "даже кирпич и известка оживают, как в старину,
под звуки Орфеевой арфы. Столица перестает быть простым скоплением домов или
деловых предприятий". Стремясь возвеличить этот деловой Лондон, Гент не
жалеет красок. Его очерки, полные раболепного восхищения богатствами
лондонской буржуазии, написаны незадолго до появления первых произведений
Диккенса, открывшего европейскому читателю страшную жизнь лондонского дна,
продемонстрировавшего острейшие противоречия в том лондонском обществе,
которое Гент пытался представить в виде "толпы человеческих существ, мудрых
или неопытных, но одинаково возбужденных".
Умиленное любование шумным и безжалостным капиталистическим Лондоном
отличает очерк "О реальности воображения", где наглядно проявились
реакционные эстетические взгляды Гента-либерала на службе пореформенного
британского капитализма. Общий смысл этого очерка сводится к утверждению,
что "романтическая игра воображения" призвана служить примирению
общественных противоречий. С помощью фантазии, - утверждает Гент, - бедняк,
проходящий по парку богача, может утешаться сознанием, что он в сущности
гораздо богаче владельца, так как тоньше и глубже ощущает красоту его
владений. Гент использует свою концепцию "воображения" для того, чтобы
отстранить от себя и от читателя самое существование противоречий,
раздирающих капиталистическую Англию, "Правда, на улицах Лондона попадаются
такие картины, какие никакая философия не сделает приятными", -
глубокомысленно замечает Гент в очерке "Ночные прогулки", но спешит
добавить, что это - "вещи слишком серьезные, чтобы говорить о них в нашей
статье; предположим лучше, что путь наш лежит не по самым худшим улицам и
предместьям".
Отделываясь таким образом от вопроса о классовых противоречиях, как от
"слишком серьезных вещей", Гент предпочитал тщательно описывать всевозможные
мелочи мещанского лондонского быта: он пишет очерки "О лавках", "О палках",
"Главу о шляпах", "Рукопожатие", "Окна", "Чаепитие", "Кошка у очага". Гент
стал певцом самодовольного английского мещанства; он постоянно твердил о
своей вере в "прогресс", за которой скрывалась откровенная идеализация
буржуазного строя.
Другая тема позднего Гента - перепевы и пересказы прочитанных книг.
Многочисленные этюды Гента, посвященные различным явлениям английской
литературы, фальсифицируют в либеральном духе лучшие образцы английского
искусства. Литература для Гента - средство развлечения. "Я не ищу высоких
эмоций, - признавался Гент, излагая эстетический кодекс британского
обывателя-мещанина. - Я ищу наслаждения и покоя" ("Мечты на границе страны
поэзии").
В 1847 г. Ли Гент напечатал свои очерки двухтомным сборником "Мужчины,
женщины и книги". Ли Гент издал также несколько компилятивных работ по
истории английского театра XVI-XVIII вв. Пытался выступать и как драматург
("Флорентийская легенда", 1840) и как автор исторических романов ("Сэр Рольф
Эшер", 1832). Известный документальный интерес представляет "Автобиография"
Ли Гента.
* * *
Сложившись окончательно в 30-х годах XIX века, буржуазно-либеральная
эстетика стала одной из основ официального викторианского буржуазного
искусства. Она широко использовалась представителями
буржуазно-апологетической литературы в 40-50-х годах XIX века в борьбе
против блестящей школы романистов, разоблачавшей английское буржуазное
общество.
Буржуазные фальсификаторы истории английской литературы еще в 40-х
годах XIX века объявили Диккенса учеником и наследником лондонских
бытописателей - Гента и других. Это ложь; в действительности литература
буржуазного либерализма начала XIX века враждебна реалистическому
разоблачительному характеру лучших произведений Диккенса. Зато ее традиции
были освоены официальными викторианскими романистами вроде Бульвер-Литтона,
Коллинза и др., которых великий Горький назвал писателями, развлекающими
праздную буржуазную публику.
Глава 4
Китс
Творчество Джона Китса (John Keats, 1795-1821) - сложное и значительное
явление, занимающее особое место в ястории английского романтизма.
Гуманизм, стихийно материалистическое, жизнерадостное отношение к
природе и человеку, известный радикализм взглядов, протест против уродства
английского буржуазно-дворянского общества прокладывали резкую грань между
Китсом и поэтами "Озерной школы", сближали его с революционными романтиками.
В то же время от Шелли и Байрона, активно выступавших против
несправедливости окружавшего их мира и рассматривавших поэзию как оружие
политической борьбы, Китса отделяла склонность к эстетству, культ "вечной
красоты", сказавшиеся с особенной силой в его ранних стихах.
Буржуазные литературоведы, рассматривающие Китса только как
непревзойденного мастера формы и поэта чувственных наслаждений, видят в его
творчестве идеальную программу "искусства для искусства", изображают его
предтечей английских декадентов. Они игнорируют при этом глубокий
общественный пафос творчества поэта, вытравляют элементы протеста против
гнета бездушного, эгоистического буржуазно-дворянского строя, содержащиеся в
поэмах Китса. Именно недовольство жизнью определило взгляд Китса на
искусство, как спасительный остров, куда можно "уйти" от вульгарной,
обезличенной буржуазной действительности, оно же определило и эстетскую
тенденцию, свойственную его ранней поэзии. По мере того как в творчестве
молодого поэта все более явственно начинали звучать серьезные общественные
мотивы, Шелли и Байрон с возрастающим интересом следили за его развитием. Их
возмущала оголтелая травля, которой подвергла Китса консервативная критика.
Они скорбели о его безвременной смерти. Шелли посвятил памяти Китса элегию
"Адонаис", в которой создал обаятельный образ юноши-поэта, не успевшего
рассказать миру обо всем, что уже носилось перед его творческим
воображением; Байрон, настроенный более критически по отношению к Китсу, все
же подчеркнул в XI песне "Дон Жуана" значительность незавершенных
поэтических начинаний Китса;
Джон Китс был критиком убит как раз в ту пору,
Когда великое он обещал создать,
Пусть непонятное, - когда явил он взору
Богов античности, сумев о них сказать,
Как сами бы они сказали...
(Перевод Г. Шенгели).
Байрон, по всей вероятности, имел здесь в виду поэму "Гиперион", в
которой особенно отчетливо сказался наметившийся в творчестве Китса перелом.
Это подтверждается отзывом Байрона о поэме в письме Меррею от 30 июня 1821
г.: "Его "Гиперион" - прекрасный памятник и увековечит его имя".
Байрон сочувственно говорит о молодом поэте, чья жизнь оборвалась как
раз в тот момент, когда он подошел к новым большим общественным темам.
Суждение Байрона о Китсе сохранило все свое значение и в наши дни.
Рассматривая поэзию Китса, определяя ее место в истории английской
литературы, мы должны помнить, что незаурядный талант поэта не достиг
полного развития, что его творчество есть процесс незавершенный, оборванный.
Джон Китс родился в Лондоне, в семье содержателя извозчичьего двора -
типичного представителя английского "среднего класса". К той же среде
принадлежал и опекун рано осиротевших детей семьи Китс - чаеторговец Эбби.
Литературные наклонности Китса проявились очень рано. В школе он
пристрастился к чтению, увлекся греческой мифологией, пробовал сам сочинять,
в частности, переложил в прозе по-латыни "Энеиду".
По настоянию опекуна, человека весьма ограниченного и неспособного
оценить дарование своего питомца, будущий поэт рано оставил школу. В течение
четырех лет он был учеником лекаря в Эдмонтоне, потом практикантом в
лондонских больницах и в 1816 г. получил звание лекарского помощника. Однако
занятия медициной не привлекали молодого Китса. Все его помыслы были
устремлены к литературе. В ту пору он преклонялся перед Спенсером и писал
свои первые стихотворные опыты в духе его "Королевы фей". Тогда же он
сблизился с кружком либерально-демократической интеллигенции, особенно с Ли
Гентом - публицистом и писателем, за которым тогдашняя консервативная
критика закрепила ироническое прозвище "главы кокнейской школы". Гент
обратил внимание на стихи Китса, оказывал ему всемерное покровительство и
поддержал его в решении всецело посвятить себя поэзии. Китс бросил медицину,
чтобы стать литератором-профессионалом.
В мае 1816 г., в издаваемом Ли Гентом либеральном журнале
"Исследователь" (Examiner) был впервые опубликован сонет Китса
"Одиночество", а в 1817 г. вышел уже его сборник (Poems by John Keats), куда
вошли стихи, написанные им за четыре года, начиная с "Подражания Спенсеру",
1813 г. В 1818 г. вышла его вторая книга - поэма "Эндимион" (Endymion).
Помимо общности политических симпатий, Китса связывало с Гентом
увлечение Спенсером и античной мифологией. Однако сближение с кружком Гента
- лишь недолгий эпизод в биографии Китса. Первое время он искренне считал
Гента борцом против несправедливости общественного устройства, но вскоре
разочаровался в нем, как и в либерализме в целом.
Наряду с поэзией Китс деятельно интересовался театром. Он выступал и
как театральный критик, и как драматург. Написанные в 1819 г. историческая
трагедия "Оттон Великий" (Otho the Great) и фрагмент драматической поэмы
"Король Стефан" (King Stephen), из эпохи английских феодальных междоусобиц,
свидетельствуют о серьезности и значительности драматургических замыслов
Китса. В одном из своих писем того периода Китс говорит о своем стремлении
"произвести в современной драматургии такой же переворот, какой Кин произвел
в искусстве актера".
Наиболее плодотворными для творчества Китса были 1818 и 1819 годы. Он
написал поэмы: "Изабелла" (Isabella, or the Pot of Basil), "Гиперион"
(Hyperion), "Канун св. Агнесы" (The Eve of St. Agnes) и "Ламия" (Lamia).
Сборник этих поэм вышел в 1820 г. К этому же времени относятся его оды: "К
Фанни" (Ode to Fanny), "Греческой урне" (Ode on a Grecian Urn), "Соловью"
(To the Nightingale), "Осени" (То Autumn) и другие многочисленные сонеты и
лирические стихотворения.
В 1820 г. здоровье Китса резко ухудшилось, он уже не мог писать. Друзья
настояли на его поездке в Италию. Недолго прожив там, Китс умер от
туберкулеза в феврале 1821 г.
Уже первая книга Китса была встречена недоброжелательно английской
реакционной критикой. Стихотворения, посвященные Ли Генту, дали повод
злопыхателям из торийских журналов назвать Китса представителем "кокнейской
школы".
Ранние стихи Китса еще лишены творческой самостоятельности. Преклоняясь
перед традициями английской поэзии эпохи Возрождения, Китс, однако, понимает
эти традиции поверхностно и узко. Так, его "Подражание Спенсеру" лишено
идейной этической значительности, присущей замечательному английскому поэту
XVI века. Содержание всего отрывка сводится к изображению условно
"красивого" мира - чудесного острова, огражденного от прозаической
действительности водами сказочного озера.
Для Китса - начинающего поэта - Спенсер был прежде всего мастером
изощренных описаний и певучего стиха.
Однако, наряду с чисто эстетскими произведениями, молодой Китс создает
и стихотворения, в которых звучат общественно-политические мотивы. В
стихотворении "О мире" (On Peace, 1815) он выражает надежду, что победа над
Наполеоном будет залогом свободы и для Англии и для Европы. Пусть не
возвращаются в Европу прежние тираны! - восклицает поэт. Он открыто
поддерживает проповедуемую Гентом критику торийского милитаризма и церковной
реакции. Несколько ранних сонетов посвящены Ли Генту, в котором молодой поэт
тогда еще видел идеал современного политического деятеля ("На выход Гента из
тюрьмы", "На получение лаврового венка от Ли Гента", "На поэму Ли Гента
"История Римини"", "Ли Генту, эсквайру"). К группе политических
стихотворений Китса относятся и сонеты, обращенные к художнику Хейдону,
участнику кружка Гента.
В одном из сонетов к Хейдону Китс пророчески говорит о гуле близящихся
социальных потрясений, которые дадут миру
...иное сердце
и пульс иной.
В этом сонете с большой художественной выразительностью передана вера
поэта в близость великих событий, которые положат начало новой эпохе в
истории человечества.
Есть в сборнике стихотворение, обращенное к Костюшко: в смелом
поборнике польской независимости поэт видел героя, отдавшего свою жизнь
борьбе за свободу отчизны.
В сонете "Отвращение к вульгарному суеверию" Китс высмеивал
протестантскую церковную обрядность. "Ужасным звукам проповеди" и тому
унынию, в которое ввергает людей религия, он противопоставлял "радости
домашнего очага", общения с природой, с "венчанными славой" гениями
искусства.
В стихотворении "Годовщина реставрации Карла II" (Anniversary of
Charles II's Restoration, 1815) поэт выражает возмущение тем, что в Англии
празднуют этот позорный день.
Своей политической поэзии Китс уже тогда придавал большое значение. В
1816 г., в "Послании к брату моему Джорджу" (То My Brother George), он
писал:
Мою суровую, тревожащую речь
Услышит патриот и обнажит свой меч.
Или в сенате гром стихов разящих
Разбудит королей, беспечно спящих.
(Перевод Д. М.).
О "суровом долге патриота" Китс говорит и в послании Чарльзу Кларку.
Но политическая лирика юного Китса, при всей прогрессивности ее
тенденций, далека от реальных условий общественной борьбы в тогдашней
Англии.
Свои взгляды на взаимоотношения между поэзией и действительностью Китс
в ту пору наиболее полно изложил в стихотворении "Сон и поэзия" (Sleep and
Poetry).
Жизнь представляется Китсу кратким, быстротечным мгновением,
"Остановись, подумай! жизнь - лишь день; росинка, падающая с вершин дерева;
сон бедняги-индейца, челн которого несется к гибельным стремнинам", - пишет
Китс. Но, споря сам с собой, он тут же приходит к оптимистическому приятию
жизни, славя ее многообразие: "К чему этот унылый стон? Жизнь - надежда еще
не распустившейся розы; страницы вечно, вечно меняющегося бытия;
полуприподнятое девичье покрывало; голубь, кувыркающийся в ясном летнем
небе; смеющийся школьник, беспечно качающийся на гибких ветвях вяза". Китс
говорит далее о наслаждении, которое приносит сон, "виденьями богаче всех
романов..." Но еще выше он ценит наслаждение поэзией: поэзия закрепляет,
увековечивает мгновенные радости жизни и помогает переживать их вновь.
Оптимистическая жизнерадостность Китса здесь, как мы видим, имеет еще очень
наивный и созерцательный характер.
Поэт пытается создать в своих ранних произведениях светлую и
благополучную картину мира. Но эта благостная картина жизни, особенно
характерная для ранних стихов Китса о природе, была односторонним и далеко
не полным отражением действительности. Призывая читателей наслаждаться
жизнью, Китс словно закрывал глаза на ее уродливые и трагические стороны.
Гедонизм ранних стихов Китса заключался в том, что мир чувственных
наслаждений, запечатленный поэтом, был искусственно поднят над миром
действительности. "То, что воображение воспринимает как красоту, должно быть
правдой", - пишет Китс своему другу Бэйли 22 ноября 1817 г.
Для молодого поэта ценность любого явления измеряется доставляемым им
наслаждением. Но превознося наслаждения человеческого бытия, Китс говорит и
о том, что он сможет проститься с беззаботной жизнью идиллического поэта для
участи более "благородной", по его собственному определению, - для жизни,
содержанием которой будет борьба; он подчеркивает, что поэт должен оставить
созерцательные радости ради страдания и борьбы.
Поэт, призывавший народы прислушаться к гулу грядущих событий, несущих
человечеству славное будущее, вместе с тем создавал теорию "воображаемой
красоты", которая невольно уводила его от действительности. В этих
противоречиях нашли отражение искания молодого Китса, неуверенность,
неопределенность его общественной позиции.
Воспевая "быстропреходящие" - и тем более прекрасные, с его точки
зрения, - явления реального мира, Китс добивался значительных художественных
эффектов.
Мастерство в изображении благодатной и облагораживающей человека
природы, ее "радости и красоты" возвышает Китса над реакционными поэтами
"Озерной школы", чьи стихи неизменно становятся абстрактными и туманными,
когда в них заходит речь о действительности. Сильная сторона поэзии Китса,
его, так сказать, "стихийно-материалистическое" отношение к природе,
наглядно проявилась уже в одном из ранних его стихотворений - сонете
"Кузнечик и сверчок" (On the Grasshopper and Cricket, 1816).
Вовеки не замрет, не прекратится
Поэзия земли. Когда в листве,
От зноя ослабев, умолкнут птицы,
Мы слышим голос в скошенной траве
Кузнечика. Спешит он насладиться
Своим участьем в летнем торжестве.
То зазвенит, то снова притаится
И помолчит минуту или две.
Поэзия земли не знает смерти.
Пришла зима, в полях метет метель,
Но вы покою мертвому не верьте.
Трещит сверчок, забившись где-то в щель.
И в ласковом тепле нагретых печек
Нам кажется - в траве звенит кузнечик.
(Перевод С. Маршака).
В этом небольшом стихотворении Китс необычайно полно и выразительно
передал свое светлое, оптимистическое восприятие вечного движения жизни,
неумирающей красоты природы. Он дает живую, зримую картину летнего дня,
которую ощущаешь так же реально, как и уют жарко натопленной комнаты зимой,
когда в полях бушует вьюга. Звуковые, зрительные, осязательные впечатления
сливаются здесь в единое цельное восприятие.
Но эти чувственные образы не являются для Китса самоцелью; они
подчинены определенной идее, лежащей в основе всего стихотворения, с особой
силой выраженной в строке
Поэзия земли не знает смерти...
Утверждение поэтичности земного бытия, восхищение дружественной
человеку природой - важный мотив поэзии Китса, к которому он не раз
возвращается в других стихотворениях ("Ода к осени", "Ода к Психее" и др.).
Его отношение к природе совершенно свободно и от религиозной дидактики и
мистических восторгов реакционного романтизма.
Стихотворение "Кузнечик и сверчок" позволяет судить и о некоторых
формальных особенностях поэзии Китса. На протяжении всего своего короткого
творческого пути он охотно обращался к сонету и в совершенстве владел этой
сложной и строгой поэтической формой. Наряду с глубиной содержания и
чувственной конкретностью образов сонетам Китса присущи простота и легкость
стиха, свидетельствующие о высоком мастерстве поэта и о богатстве его языка.
Субъективистская теория "воображаемой красоты" создавалась Китсом,
очевидно, в непосредственной связи с его работой над большой лиро-эпической
поэмой "Эндимион".
Уже первая строка поэмы прямо перекликается с теми мыслями, которые
Китс излагал в письмах к друзьям, относящихся к зиме 1817/18 г.
То, что прекрасно - есть навеки радость.
Такой "вечной радостью" для Китса был миф об Эндимионе и Диане (ставший
центральным в поэме), популярный у английских гуманистов эпохи Возрождения.
"Эндимион" - мечта о золотом веке, преображенная картина пастушеской
патриархальной Греции, очень близкая по духу эллинизму Спенсера и других
поэтов елизаветинской поры. Свою мифологическую идиллию, полную литературных
ассоциаций, Китс писал в те же годы, когда Байрон создавал "Манфреда", а
Шелли - "Восстание Ислама".
В поэме Китса, помимо искусных описаний фантастической природы и
мифологических персонажей, был заключен аллегорический смысл. В прекрасном
юноше Эндимионе, благосклонно принимающем любовь Дианы, воплощен китсовский
идеал служения красоте. Для Китса культ красоты - это одновременно и культ
страсти, непреодолимой земной страсти, во имя которой Диана готова покинуть
Олимп и стать смертной, чтобы не разлучаться с Эндимионом.
Так осуществляется тезис, сформулированный Китсом в одном из писем к
братьям, - "у великого поэта чувство красоты берет верх над всеми другими
соображениями" (21 декабря 1817 г.). Однако в "Эндимионе", как и в более
ранних стихах Китса, прославление чувственной любви и всепобеждающей страсти
было лирическим протестом против пуританского ханжества английской
буржуазии. Поэма заключала в себе элементы своеобразной гуманистической
утопии. Поэт хочет счастья не только для избранников судьбы, подобных его
герою. В "Эндимионе" радость и наслаждение красотой становятся достоянием