Страница:
нежной любовью к природе Шотландии, которую он привык считать своей родиной.
Воспетая Бернсом горная Шотландия, где в крестьянском быту еще не стерлись в
ту пору пережитки добуржуазных патриархально-родовых отношений, навсегда
осталась в его памяти символом свободы. Мать, недалекая и взбалмошная
женщина, отталкивала его своими капризами и вспыльчивостью. Более доверчиво
относился он к своей няне, Мэй Грэй, которая сообщила первым биографам поэта
воспоминания о ранних литературных интересах своего питомца.
Десяти лет, после смерти двоюродного деда, Байрон унаследовал титул
лорда и родовое поместье Ньюстэд, в Ноттингэмском графстве. В прошлом -
монастырь, доставшийся Байронам после секуляризации церковных земель при
Генрихе VIII, Ньюстэд был дорог Байрону своей живописностью и историческими
ассоциациями. Но все в нем говорило о безвозвратном упадке прошлого
феодального могущества. В большей своей части замок представлял собою
развалину. Позднее, после разрыва с Англией, Байрону пришлось продать
Ньюстэд.
Ноттингэмское графство, куда десятилетним мальчиком переехал Байрон,
было примечательно не только памятниками феодального средневековья и
воспоминаниями о легендарных подвигах народного заступника Робина Гуда и его
друзей. Ноттингэм - один из крупных промышленных центров тогдашней Англии -
рано стал также одним из важнейших центров рабочих волнений, сопровождавших
промышленный переворот. Подростком и юношей Байрон мог слышать от очевидцев
о первых выступлениях местных разрушителей машин, которыми уже с XVIII века
отмечена история Ноттингэма.
Байрон рос в переломный период английской и мировой истории. Он был
современником французской буржуазной революции и последовавших за нею битв
народов. Он был очевидцем промышленного переворота, который в корне изменил
социальный облик Англии, стер с лица земли целые классы - самостоятельных
крестьян и самостоятельных ремесленников - и развязал новые классовые
противоречия между буржуазией и ее могильщиком - пролетариатом. Байрон был
уже школьником в ту пору, когда в Ирландии вспыхнуло и было потоплено в
крови восстание 1798 года, а вслед за ним - второе восстание 1803 года. Он
не мог не слышать и о восстаниях в британском военном флоте и о голодных
бунтах и солдатских волнениях, возникавших в Англии на рубеже XVIII-XIX вв.
В течение всей своей жизни Байрон остро сознавал себя человеком
переломной, революционной эпохи общественного развития. "Мы живем в
гигантские и преувеличенные времена, когда все, что уступает по размерам
Гогу и Магогу, кажется пигмейским...", - писал он Скотту 4 мая 1822 г. Это
сознание питалось уже первыми осмысленными впечатлениями детства и юности.
Начиная со школьных лет Байрон готовил себя к общественной
деятельности. В Гарроу он с увлечением упражнялся в ораторском искусстве.
Оратор - выше, чем поэт, - писал он Джону Хэнсону 2 апреля 1807 г.,
объясняя, что если и занимается поэзией, то лишь временно, пока, до
достижения совершеннолетия, ему не открыт доступ к политической
деятельности. В составленном им в 1807 г. списке прочитанных книг на первом
месте стояли труды историков. Круг чтения молодого поэта был очень широк и
свидетельствовал о его живом интересе к литературе Просвещения. Среди
авторов прочитанных книг Байрон отмечает Вольтера, Руссо, Локка, Гиббона.
Его демократические симпатии прорываются в этом списке во взволнованной
записи под рубрикой "Швейцария", где он вспоминает о Вильгельме Телле и о
битве, в которой был убит герцог Бургундский.
Политические планы юного Байрона ограничивались надеждами на парламент.
Обе партии господствующих собственнических классов, оспаривавшие друг у
друга власть, - и тори, и виги - уже тогда вызывали в нем недоверие. Но
народная, "внепарламентская оппозиция", стоявшая за плечами тогдашнего
парламентского "демократического меньшинства", с ее скрытыми, но могучими
силами, была ему в эту пору еще чужда и незнакома. Поэтому на пороге
вступления в политическую жизнь молодому Байрону его будущая деятельность
рисовалась как деятельность одинокого борца. "Я буду стоять в стороне... Я
хочу сохранить, если возможно, мою независимость. Что до патриотизма, то
слово это предано забвению, хотя, быть может, и без оснований...", - с
горечью писал он тому же Хэнсону 15 января 1809 г., за неделю до
совершеннолетия, которое открывало ему доступ в палату лордов.
Летом 1807 г. вышел первый сборник стихотворений Байрона,
опубликованный под его именем, - "Часы досуга" (Hours of Idleness). Сюда
вошла значительная часть изданных ранее, но анонимно, "Летучих набросков"
(Fugitive Pieces, 1806) и "Стихотворений на разные случаи" (Poems on Various
Occasions, 1807).
"Часы досуга" заключали в себе немало подражательного и незрелого. Но
вместе с тем кое-что в этом сборнике уже позволяет предугадывать будущего
Байрона. Характерны демократические настроения молодого поэта. В
стихотворном послании Бичеру поэт говорит о своем глубоком презрении к
светской черни. Не находя счастья ни в знатности, ни в богатстве, он горит
лишь мечтой о славе, о доблестной гражданской деятельности.
Эти порывы в условиях тогдашней Англии были обречены оставаться
романтическими иллюзиями. "Сенат", как возвышенно, в духе классицизма,
именовал молодой поэт палату лордов, мог на практике оказаться для него лишь
реакционной парламентской говорильней. Войны, которые вело правительство его
родины и в которых он, как британский аристократ, мог бы принять участие, не
только не были войнами за свободу, но имели заведомо захватнический и
контрреволюционный характер. Отсутствие выхода в реальную жизнь, к
плодотворной общественной деятельности, о которой с детства мечтал Байрон,
проявляется уже в "Часах досуга" в элегической созерцательности, в обращении
к природе, как прибежищу от раболепия и фальши светской жизни. В
стихотворениях "Лакин-и-гэр" и "Хочу я быть ребенком вольным", рисующих
романтический идеал простой и свободной жизни в горах Шотландии, вдали от
лицемерия и пустоты "высшего света", с большой поэтической силой звучит
мотив трагического разрыва между мечтой и действительностью.
Ранняя лирика Байрона отражает разнообразие его литературных и
общественных интересов. Многозначительно здесь обращение к эсхилову
"Прометею", которого, по его собственным позднейшим воспоминаниям, Байрон
"страстно любил в юности".
При всей неполноте жизненного опыта восемнадцатилетнего поэта, его
лирика уже отражает самостоятельность, страстность и непримиримость его
отношений к людям и общественным учреждениям. Пылкий и в дружбе и в любви,
он был совершенно чужд ханжескому смиренномудрию поэтов "Озерной школы", так
же как и их религиозному мистицизму и культу феодального прошлого.
Есть основания думать, что именно независимый характер первого
литературного выступления Байрона обусловил особенную враждебность приема,
оказанного "Часам досуга" "Эдинбургским обозрением" - довольно влиятельным
органом либерально-буржуазного направления. Анонимный рецензент
"Эдинбургского обозрения" (I, 1808) издевательски отнес поэзию "Часов
досуга" к тому литературному роду, который "одинаково противен и богам и
людям". Раздраженно отзываясь о сатирических опытах Байрона (стихи о
Кембридже), он упрекал поэта в отсутствии "живости" и "фантазии", которой
отводили столь важную роль в своей эстетической программе романтики
реакционного лагеря. На редкость грубая по своему тону рецензия
"Эдинбургского обозрения" была составлена как безапелляционный приговор
молодому поэту. Эффект ее был, однако, прямо противоположен тому, на какой
могли рассчитывать "эдинбургские обозреватели". Байрон не только не сложил
оружия, но, напротив, перешел в наступление. Его сатирическая поэма
"Английские барды и шотландские обозреватели" (English Bards and Scotch
Reviewers; a Satire, 1809), содержавшая уничтожающую отповедь литературным
противникам и общую критическую оценку расстановки сил в английской
литературе, уже не заключала в себе ничего ученического и дилетантского. Она
может рассматриваться как первое зрелое произведение Байрона.
Не следует преуменьшать принципиального значения этой сатиры и видеть в
ней лишь ответ "Эдинбургскому обозрению", вызванный рецензией, обидной для
авторского самолюбия начинающего поэта. Ошибочность такой точки зрения
подтверждается историей текста поэмы, над которой Байрон начал работу еще в
1807 г., до выступления "Эдинбургского обозрения". Уместно напомнить, что
Байрон сам впервые выступил в качестве литературного критика еще летом 1807
г. При этом тема и содержание его первого выступления - рецензии на
двухтомное издание "Стихотворений" Вордсворта 1807 года - уже вводят нас в
существо предстоявшей Байрону литературно-политической борьбы.
Байрон отдает должное поэтическому дарованию Вордсворта, достоинством
которого считает его "простой и текущий, хотя иногда и негармонический
стих", способность воздействовать на чувства читателей и отсутствие
"мишурных прикрас и абстрактных гипербол". Байрон, однако, с большой
проницательностью усматривает в "Стихотворениях" 1807 года признаки упадка
таланта Вордсворта. Он резко осуждает Вордсворта за то, что тот делает
предметом своей поэзии "самые плоские идеи, выражая их при этом не простым,
но ребяческим языком". Здесь, таким образом, уже завязывается принципиальная
полемика с реакционным романтизмом, проходящая в дальнейшем через все
творчество Байрона.
"Английские барды и шотландские обозреватели" должны по праву
рассматриваться не только как ступень в эволюции самого Байрона, но и как
важное событие в истории идейно-политической борьбы в английской литературе.
Поэма Байрона была первым, хотя еще и неполным манифестом нового,
прогрессивного лагеря английской литературы. Она всколыхнула болото
литературной жизни, подвергнув злому сатирическому осмеянию признанные
авторитеты.
Сатира Байрона отличалась широтой своего диапазона. По существу Байрон
брал под сомнение, за немногими и весьма показательными исключениями, почти
всю современную ему английскую литературу, связанную с охранительными
интересами эксплуататорских классов Англии. Он делает исключение для
современников, которые продолжали в своем творчестве демократические
традиции просветительства, - для Годвина, о котором умалчивает вовсе, и для
Шеридана, которого высоко ценит как создателя сатирико-реалистической
комедии; одобрительно отзывается о Роджерсе и Кэмпбелле и в особенности о
Краббе, летописце английского крестьянства, за его суровую правдивость в
исследовании жизни.
Байрон ополчается в своей сатире и против реакционных романтиков и
против буржуазно-либеральной литературы своего времени. Он решительно
восстает против идеализации феодального средневековья, возникавшей на почве
аристократической реакции против буржуазной французской революции. Его
полемика с Вальтером Скоттом, как автором "Песни последнего менестреля",
"Мармиона" и других поэм, заставляет вспомнить проницательное суждение
Белинского, по словам которого Байрон "наделал много вреда и нисколько не
принес пользы средним векам" {В. Г. Белинский. Сочинения Александра Пушкина.
Статья II. Собр. соч. в трех томах, т. III, стр. 237.}. Байрон осуждает
Скотта-стихотворца за поэтизацию феодальных раздоров и усобиц, за приятие
средневековой мистики, за некритическое отношение к моральному облику
феодального рыцарства.
При этом, однако, молодой Байрон, как литературный критик, обнаруживает
недюжинную проницательность в своей оценке возможностей дальнейшего развития
Скотта. Он обращается к Скотту-поэту с призывом, как бы предначертавшим
творческие достижения Скотта-романиста. Это - призыв отказаться от
искусственно-идеализованной "готической" трактовки средневековья и
обратиться к значительным, узловым событиям в истории его родины -
Шотландии. Вмешательство Байрона-критика в литературную жизнь в данном
случае оказалось вполне эффективным. Оно способствовало внутреннему
размежеванию в лагере реакционно-романтической поэзии, к которой был еще
весьма близок Скотт-поэт. Вальтер Скотт разошелся с "Озерной школой", с
которой могли бы сблизиться его пути.
Перелом в творчестве Скотта нельзя, конечно, объяснять одним лишь
воздействием сатирической критики Байрона - для этого имелись далеко идущие
социально-исторические основания. Но в числе прогрессивных идейных факторов,
оказавших влияние на формирование творчества Скотта-романиста, немаловажное
место должно быть отведено воздействию Байрона - и как автора "Бардов и
обозревателей" и как автора первых песен "Чайльд-Гарольда", где впервые в
английской литературе встал во весь рост образ борющегося за свою свободу
народа, живого творца современной истории.
Отношение Байрона к Скотту в "Бардах и обозревателях" резко отличалось
от его отношения к поэтам "Озерной школы". Со Скоттом он спорит как с
равным. К "лэйкистам" он относится с нескрываемым, принципиально
обоснованным презрением. Основное, что возмущает Байрона в творчестве
Вордсворта, Кольриджа и Саути, - это антиобщественный характер их эстетики,
их спиритуалистическое пренебрежение к человеку, отрешение от разума во имя
мистики. Байрон ополчается против "лэйкистов" и по вопросам художественной
формы; но за этими "формальными" разногласиями в вопросах жанра, лексики,
метрики и т. д. ясно ощущаются коренные идейные и политические разногласия.
Издеваясь над Саути, "продавцом баллад", Байрон по существу восстает против
характерной для реакционных романтиков спекуляции на средневековом народном
творчестве, которое они стилизовали и фальсифицировали. Насмехаясь над
Вордсвортом, "кротким отступником от поэтических правил", доказавшим
собственным примером,
Что проза - стих, а стих - всего лишь проза,
Байрон возражает, конечно, не только против языкового и метрического
примитивизма поэзии Вордсворта, но и против реакционных, идеалистических
основ его поэтической "реформы".
В полемике с Вордсвортом Байрон удачно избирает самую уязвимую мишень -
стихотворение "Юродивый мальчик" с его ханжеским умилением перед
консервативной косностью и убожеством крестьянской жизни и отвратительной
идеализацией "нищеты духа". Столь же принципиальный характер имели и
насмешки Байрона над "темнотой" Кольриджа и над кладбищенской фантастикой М.
Льюиса.
Достойно внимания и то, что, выступая против реакционного романтизма,
Байрон не щадит в своей сатире и Мура. Анакреонтическая лирика Томаса
Маленького (Thomas Little - псевдоним молодого Мура), с ее
индивидуалистической отрешенностью от общественной жизни и эгоистическим
культом наслаждения, столь же мало удовлетворяла Байрона, как и
религиозно-мистический аскетизм "лэйкистов". В этом - причина резких нападок
Байрона на "эротизм" поэзии Мура,
Основные черты положительной эстетической программы Байрона
вырисовывались уже в ходе полемики поэта с его идейными противниками. Байрон
требует восстановления в своих правах человеческого, разумного,
общественно-значимого содержания литературы. Всей аргументацией своей сатиры
он выдвигает принцип ответственности поэта перед читателями. Он призывает
литературу стать ближе к жизни - руководствоваться "правдой" и "природой".
"Я научился мыслить и сурово высказывать правду", - провозглашает Байрон в
финале своей сатиры.
Развитию этих мыслей была посвящена поэма "На тему из Горация" (Hints
from Horace), написанная уже в Греции в 1811 г., как продолжение "Английских
бардов и шотландских обозревателей". Борясь и здесь с
реакционно-романтическими "поэтическими кошмарами", Байрон снова предъявляет
поэзии требование верности жизни, простоты и цельности, "ясного порядка и
обольстительного остроумия". Представление Байрона о гражданском назначении
искусства проявляется в надеждах, возлагаемых им на английскую сатирическую
комедию. Он требует отмены закона о театральной цензуре, чтобы освободить
английскую драму, скованную "вигом Вальполем" за то, что она обличила
коррупцию правящих кругов.
В своей борьбе с литературными противниками Байрон опирался на
эстетическую теорию и художественное творчество писателей буржуазного
Просвещения. Обе его программные литературные поэмы и по содержанию и по
форме напоминают "Опыт о критике", "Дунсиаду" и сатирические послания Попа.
Байрон, однако, отнюдь не ограничивался повторением задов. Его
отношение к просветительскому наследству определяется не рабской
почтительностью ученика-подражателя, а сознательным сочувствием новатора,
пролагающего искусству новые пути в новой исторической обстановке. Борьба с
идеологами реакции за Попа, за Вольтера, за Фильдинга, за Шеридана,
проходящая через все творчество Байрона, достигает наибольшей ожесточенности
на рубеже 1820-х годов, в пору наиболее оригинального расцвета его таланта,
в период создания "Дон Жуана" и политических сатир.
Но уже и в "Бардах и обозревателях", иронизируя над поэтической
"реформой" реакционных романтиков, Байрон, вместе с тем, решительно и прямо
предостерегает от слепого следования эстетике классицизма:
Ахейскую цевницу золотую
Оставьте вы - и вспомните родную!
(Перевод С. Ильина).
В поэме "На тему из Горация" обращает на себя внимание замечательное
сатирическое отступление, характеризующее нравы буржуазной Англии и их
враждебность искусству. Общественные условия, в которых расцветало искусство
древней Греции, Байрон противопоставляет условиям, в которые оно поставлено
в капиталистической Англии:
Моя Эллада! Не твоих сынов ли,
Служивших беззаветно не торговле,
Мельчащей дух, - искусству и войне,
Взыскала муза? А у нас в стране
. . . . . . . . . . . . . . . .
Отцы долбят: "Где грош убережешь,
Там, мальчик мой, ты в барыше на грош!" -
О, чадо Сити! Вычти из полкроны
Два шиллинга. - А карапуз смышленый:
"Шесть пенсов!" - Браво! Быстро сосчитал!
Удвоишь, плут, отцовский капитал!
Кто с малых лет испорчен ржавью этой,
Того напрасно прочить нам в поэты.
(Перевод Н. Вольпин).
Это резкое осуждение буржуазной "цивилизации", как правило,
игнорировалось исследователями Байрона. Между тем оно позволяет наглядно
измерить дистанцию, отделяющую мировоззрение молодого революционного
романтика от мировоззрения буржуазных просветителей XVIII века, для которых,
за немногими исключениями, буржуазный строй представлялся нормальной и
естественной формой человеческого общежития, установленной самой природой.
Байрон не разделяет этих иллюзий. Царство "голого интереса, бессердечного
"чистогана"" возмущает его своей
п_р_о_т_и_в_о_е_с_т_е_с_т_в_е_н_н_о_с_т_ь_ю; он восстает, хотя и в наивной,
романтической форме против частной собственности, уродующей, калечащей
людей.
В поэме "На тему из Горация" и в "Бардах и обозревателях" этот бунт не
проявляется еще с той силой, как в "Чайльд-Гарольде" и последующих поэмах. В
своей критике социальной, политической и идейной реакции Байрон в этих
ранних поэмах-манифестах еще очень далек от реальных нужд и чаяний народных
масс своей родины, так же как и других стран Европы. Поэтому и в "Бардах и
обозревателях" и в поэме "На тему из Горация" еще проявляется, при всем их
полемическом задоре, некоторая умозрительная отвлеченность и аристократизм,
заставляющий поэта сторониться от практических условий и требований народной
борьбы.
Характерно то, что, отвечая в поэме "На тему из Горация" на вопрос,
каким должен быть герой, достойный поэтического изображения, Байрон рисует
образ, абсолютно чуждый тому "прометеевскому" типу героя-бунтаря, поборника
человечества, который займет в дальнейшем центральное место в его
творчестве. Здесь это - условный традиционный образ умеренного и
благоразумного в своем гражданском рвении "патриота", на котором сошлись бы
в XVIII веке и тори-Поп, и виг-Аддисон, но которого отверг бы Свифт.
Намечая в "Бардах и обозревателях" и в поэме "На тему из Горация"
верный в своей основе принцип связи поэзии с жизнью, Байрон именно в силу
своей тогдашней отчужденности от трудящегося народа еще не может
расшифровать этот принцип конкретно. Более того, в эту пору он допускает в
изложении своих эстетических взглядов такие суждения, которые впоследствии
сам будет решительно опровергать.
Таков, например, ложный тезис поэмы "На тему из Горация":
Что до стихов сатиры, полных яда,
То их источник - личная досада.
(Перевод Н. Холодковского).
Как противоположно это обывательское понимание сатиры тому утверждению
общественного долга сатирика, к которому пришел Байрон в годы зрелости! На
упреки в "немилосердности" его эпиграмм против покончившего самоубийством
Кэстльри Байрон ответит резко и принципиально: "Могу лишь сказать, что
память дурного министра подлежит исследованию в такой же мере, как и его
деятельность при жизни, - ибо его мероприятия не умирают вместе с ним, как
взгляды частных лиц. Он п_р_и_н_а_д_л_е_ж_и_т истории; и где бы я ни
встретил тирана или мерзавца, я з_а_к_л_е_й_м_л_ю е_г_о" (17 мая 1823 г.).
Заграничное путешествие Байрона в 1809-1811 гг. было существенным новым
этапом в приобщении молодого поэта к общественной жизни. Это путешествие не
имело ничего общего с теми континентальными "турнэ", которые из праздного
любопытства и в дань моде совершали в XVIII веке барские сынки из английских
помещичьих семейств. Европа и Ближний Восток, по которым лежал путь Байрона,
представляли собою театр военных действий. Молодой путешественник стал
очевидцем битв народов. Он увидел своими глазами испанских
партизан-гверильясов, давших могучий отпор наполеоновской интервенции. Он
узнал и полюбил свободолюбивый албанский народ. Он увидел Грецию, томящуюся
под пятой турецких янычар и собирающую силы для национально-освободительной
борьбы.
А вместе с тем и на Пиренейском полуострове, где британская армия под
командованием Веллингтона участвовала в войне против Наполеона, и на Мальте
- средиземноморской военной базе британского флота, Байрон смог наблюдать в
действии и весьма критически оценить внешнюю политику реакционного
правительства своей страны.
Путешествие Байрона, таким образом, не только обогатило его множеством
поэтических наблюдений над новой для него природой и нравами незнакомых
стран; оно чрезвычайно расширило общественно-политический кругозор поэта.
Оно внушило ему живой интерес и уважение к культуре других народов, - черты,
несовместимые с островным шовинизмом господствующих верхов его родины. Уже
со времен первого путешествия Байрон с увлечением изучает турецкий,
новогреческий и албанский языки и фольклор, знакомится с итальянским,
которым впоследствии, живя в Италии, владеет свободно, а в дальнейшем, в
1816 г., принимается и за изучение армянского языка {Байрон написал
предисловие к грамматике армянского языка, составленной при его участии в
Венеции армянским монахом, отцом Паскалем. В этом предисловии,
опубликованном Муром, Байрон выражает горячее сочувствие "угнетенному и
благородному народу" Армении и называет ее одной из самых интересных стран
земного шара.}. Эта широта международных культурных и политических интересов
не противоречила патриотизму Байрона, но, напротив, укрепляла его. Он по
праву писал о себе в поэме "Чайльд-Гарольд":
...Я изучил наречия другие,
К чужим входил не чужестранцем я.
Кто независим, тот в своей стихии,
В какие ни попал бы он края, -
И меж людей и там, где нет жилья.
Но я рожден, мятежный сын свободы,
В Британии - там родина моя,
Туда стремлюсь.
(Перевод В. Левина).
Плодом путешествия Байрона были две первые песни "Паломничества
Чайльд-Гарольда" (Childe Harold's Pilgrimage. A Romaunt), - поэмы, к которой
восходит начало литературной славы поэта и в Англии, и за ее пределами.
Первая песня, - как пометил на рукописи сам Байрон, была начата в Албании 31
октября 1809 г., вторая песня была закончена в Смирне 28 марта 1810 г. С
некоторыми позднейшими дополнениями, внесенными уже в Англии, поэма была
издана Мерреем (который отныне стал постоянным издателем Байрона) в марте
1812 г. Успех ее был настолько велик, что до конца года она выдержала 5
изданий.
Успех этот отнюдь не был, конечно, следствием случайного каприза
великосветской литературной "моды" или внешнего, формального новаторства
Байрона, как нередко пытались представить его буржуазные комментаторы.
Секрет этого успеха заключался в глубокой жизненности, актуальности идейного
содержания поэмы. Читатели 1812 г. по праву увидели в "Чайльд Гарольде" не
только яркий и прочувствованный личный путевой дневник, но попытку
страстного критического обобщения тех животрепещущих исторических событий
огромного масштаба, очевидцами и участниками которых они были.
Воспетая Бернсом горная Шотландия, где в крестьянском быту еще не стерлись в
ту пору пережитки добуржуазных патриархально-родовых отношений, навсегда
осталась в его памяти символом свободы. Мать, недалекая и взбалмошная
женщина, отталкивала его своими капризами и вспыльчивостью. Более доверчиво
относился он к своей няне, Мэй Грэй, которая сообщила первым биографам поэта
воспоминания о ранних литературных интересах своего питомца.
Десяти лет, после смерти двоюродного деда, Байрон унаследовал титул
лорда и родовое поместье Ньюстэд, в Ноттингэмском графстве. В прошлом -
монастырь, доставшийся Байронам после секуляризации церковных земель при
Генрихе VIII, Ньюстэд был дорог Байрону своей живописностью и историческими
ассоциациями. Но все в нем говорило о безвозвратном упадке прошлого
феодального могущества. В большей своей части замок представлял собою
развалину. Позднее, после разрыва с Англией, Байрону пришлось продать
Ньюстэд.
Ноттингэмское графство, куда десятилетним мальчиком переехал Байрон,
было примечательно не только памятниками феодального средневековья и
воспоминаниями о легендарных подвигах народного заступника Робина Гуда и его
друзей. Ноттингэм - один из крупных промышленных центров тогдашней Англии -
рано стал также одним из важнейших центров рабочих волнений, сопровождавших
промышленный переворот. Подростком и юношей Байрон мог слышать от очевидцев
о первых выступлениях местных разрушителей машин, которыми уже с XVIII века
отмечена история Ноттингэма.
Байрон рос в переломный период английской и мировой истории. Он был
современником французской буржуазной революции и последовавших за нею битв
народов. Он был очевидцем промышленного переворота, который в корне изменил
социальный облик Англии, стер с лица земли целые классы - самостоятельных
крестьян и самостоятельных ремесленников - и развязал новые классовые
противоречия между буржуазией и ее могильщиком - пролетариатом. Байрон был
уже школьником в ту пору, когда в Ирландии вспыхнуло и было потоплено в
крови восстание 1798 года, а вслед за ним - второе восстание 1803 года. Он
не мог не слышать и о восстаниях в британском военном флоте и о голодных
бунтах и солдатских волнениях, возникавших в Англии на рубеже XVIII-XIX вв.
В течение всей своей жизни Байрон остро сознавал себя человеком
переломной, революционной эпохи общественного развития. "Мы живем в
гигантские и преувеличенные времена, когда все, что уступает по размерам
Гогу и Магогу, кажется пигмейским...", - писал он Скотту 4 мая 1822 г. Это
сознание питалось уже первыми осмысленными впечатлениями детства и юности.
Начиная со школьных лет Байрон готовил себя к общественной
деятельности. В Гарроу он с увлечением упражнялся в ораторском искусстве.
Оратор - выше, чем поэт, - писал он Джону Хэнсону 2 апреля 1807 г.,
объясняя, что если и занимается поэзией, то лишь временно, пока, до
достижения совершеннолетия, ему не открыт доступ к политической
деятельности. В составленном им в 1807 г. списке прочитанных книг на первом
месте стояли труды историков. Круг чтения молодого поэта был очень широк и
свидетельствовал о его живом интересе к литературе Просвещения. Среди
авторов прочитанных книг Байрон отмечает Вольтера, Руссо, Локка, Гиббона.
Его демократические симпатии прорываются в этом списке во взволнованной
записи под рубрикой "Швейцария", где он вспоминает о Вильгельме Телле и о
битве, в которой был убит герцог Бургундский.
Политические планы юного Байрона ограничивались надеждами на парламент.
Обе партии господствующих собственнических классов, оспаривавшие друг у
друга власть, - и тори, и виги - уже тогда вызывали в нем недоверие. Но
народная, "внепарламентская оппозиция", стоявшая за плечами тогдашнего
парламентского "демократического меньшинства", с ее скрытыми, но могучими
силами, была ему в эту пору еще чужда и незнакома. Поэтому на пороге
вступления в политическую жизнь молодому Байрону его будущая деятельность
рисовалась как деятельность одинокого борца. "Я буду стоять в стороне... Я
хочу сохранить, если возможно, мою независимость. Что до патриотизма, то
слово это предано забвению, хотя, быть может, и без оснований...", - с
горечью писал он тому же Хэнсону 15 января 1809 г., за неделю до
совершеннолетия, которое открывало ему доступ в палату лордов.
Летом 1807 г. вышел первый сборник стихотворений Байрона,
опубликованный под его именем, - "Часы досуга" (Hours of Idleness). Сюда
вошла значительная часть изданных ранее, но анонимно, "Летучих набросков"
(Fugitive Pieces, 1806) и "Стихотворений на разные случаи" (Poems on Various
Occasions, 1807).
"Часы досуга" заключали в себе немало подражательного и незрелого. Но
вместе с тем кое-что в этом сборнике уже позволяет предугадывать будущего
Байрона. Характерны демократические настроения молодого поэта. В
стихотворном послании Бичеру поэт говорит о своем глубоком презрении к
светской черни. Не находя счастья ни в знатности, ни в богатстве, он горит
лишь мечтой о славе, о доблестной гражданской деятельности.
Эти порывы в условиях тогдашней Англии были обречены оставаться
романтическими иллюзиями. "Сенат", как возвышенно, в духе классицизма,
именовал молодой поэт палату лордов, мог на практике оказаться для него лишь
реакционной парламентской говорильней. Войны, которые вело правительство его
родины и в которых он, как британский аристократ, мог бы принять участие, не
только не были войнами за свободу, но имели заведомо захватнический и
контрреволюционный характер. Отсутствие выхода в реальную жизнь, к
плодотворной общественной деятельности, о которой с детства мечтал Байрон,
проявляется уже в "Часах досуга" в элегической созерцательности, в обращении
к природе, как прибежищу от раболепия и фальши светской жизни. В
стихотворениях "Лакин-и-гэр" и "Хочу я быть ребенком вольным", рисующих
романтический идеал простой и свободной жизни в горах Шотландии, вдали от
лицемерия и пустоты "высшего света", с большой поэтической силой звучит
мотив трагического разрыва между мечтой и действительностью.
Ранняя лирика Байрона отражает разнообразие его литературных и
общественных интересов. Многозначительно здесь обращение к эсхилову
"Прометею", которого, по его собственным позднейшим воспоминаниям, Байрон
"страстно любил в юности".
При всей неполноте жизненного опыта восемнадцатилетнего поэта, его
лирика уже отражает самостоятельность, страстность и непримиримость его
отношений к людям и общественным учреждениям. Пылкий и в дружбе и в любви,
он был совершенно чужд ханжескому смиренномудрию поэтов "Озерной школы", так
же как и их религиозному мистицизму и культу феодального прошлого.
Есть основания думать, что именно независимый характер первого
литературного выступления Байрона обусловил особенную враждебность приема,
оказанного "Часам досуга" "Эдинбургским обозрением" - довольно влиятельным
органом либерально-буржуазного направления. Анонимный рецензент
"Эдинбургского обозрения" (I, 1808) издевательски отнес поэзию "Часов
досуга" к тому литературному роду, который "одинаково противен и богам и
людям". Раздраженно отзываясь о сатирических опытах Байрона (стихи о
Кембридже), он упрекал поэта в отсутствии "живости" и "фантазии", которой
отводили столь важную роль в своей эстетической программе романтики
реакционного лагеря. На редкость грубая по своему тону рецензия
"Эдинбургского обозрения" была составлена как безапелляционный приговор
молодому поэту. Эффект ее был, однако, прямо противоположен тому, на какой
могли рассчитывать "эдинбургские обозреватели". Байрон не только не сложил
оружия, но, напротив, перешел в наступление. Его сатирическая поэма
"Английские барды и шотландские обозреватели" (English Bards and Scotch
Reviewers; a Satire, 1809), содержавшая уничтожающую отповедь литературным
противникам и общую критическую оценку расстановки сил в английской
литературе, уже не заключала в себе ничего ученического и дилетантского. Она
может рассматриваться как первое зрелое произведение Байрона.
Не следует преуменьшать принципиального значения этой сатиры и видеть в
ней лишь ответ "Эдинбургскому обозрению", вызванный рецензией, обидной для
авторского самолюбия начинающего поэта. Ошибочность такой точки зрения
подтверждается историей текста поэмы, над которой Байрон начал работу еще в
1807 г., до выступления "Эдинбургского обозрения". Уместно напомнить, что
Байрон сам впервые выступил в качестве литературного критика еще летом 1807
г. При этом тема и содержание его первого выступления - рецензии на
двухтомное издание "Стихотворений" Вордсворта 1807 года - уже вводят нас в
существо предстоявшей Байрону литературно-политической борьбы.
Байрон отдает должное поэтическому дарованию Вордсворта, достоинством
которого считает его "простой и текущий, хотя иногда и негармонический
стих", способность воздействовать на чувства читателей и отсутствие
"мишурных прикрас и абстрактных гипербол". Байрон, однако, с большой
проницательностью усматривает в "Стихотворениях" 1807 года признаки упадка
таланта Вордсворта. Он резко осуждает Вордсворта за то, что тот делает
предметом своей поэзии "самые плоские идеи, выражая их при этом не простым,
но ребяческим языком". Здесь, таким образом, уже завязывается принципиальная
полемика с реакционным романтизмом, проходящая в дальнейшем через все
творчество Байрона.
"Английские барды и шотландские обозреватели" должны по праву
рассматриваться не только как ступень в эволюции самого Байрона, но и как
важное событие в истории идейно-политической борьбы в английской литературе.
Поэма Байрона была первым, хотя еще и неполным манифестом нового,
прогрессивного лагеря английской литературы. Она всколыхнула болото
литературной жизни, подвергнув злому сатирическому осмеянию признанные
авторитеты.
Сатира Байрона отличалась широтой своего диапазона. По существу Байрон
брал под сомнение, за немногими и весьма показательными исключениями, почти
всю современную ему английскую литературу, связанную с охранительными
интересами эксплуататорских классов Англии. Он делает исключение для
современников, которые продолжали в своем творчестве демократические
традиции просветительства, - для Годвина, о котором умалчивает вовсе, и для
Шеридана, которого высоко ценит как создателя сатирико-реалистической
комедии; одобрительно отзывается о Роджерсе и Кэмпбелле и в особенности о
Краббе, летописце английского крестьянства, за его суровую правдивость в
исследовании жизни.
Байрон ополчается в своей сатире и против реакционных романтиков и
против буржуазно-либеральной литературы своего времени. Он решительно
восстает против идеализации феодального средневековья, возникавшей на почве
аристократической реакции против буржуазной французской революции. Его
полемика с Вальтером Скоттом, как автором "Песни последнего менестреля",
"Мармиона" и других поэм, заставляет вспомнить проницательное суждение
Белинского, по словам которого Байрон "наделал много вреда и нисколько не
принес пользы средним векам" {В. Г. Белинский. Сочинения Александра Пушкина.
Статья II. Собр. соч. в трех томах, т. III, стр. 237.}. Байрон осуждает
Скотта-стихотворца за поэтизацию феодальных раздоров и усобиц, за приятие
средневековой мистики, за некритическое отношение к моральному облику
феодального рыцарства.
При этом, однако, молодой Байрон, как литературный критик, обнаруживает
недюжинную проницательность в своей оценке возможностей дальнейшего развития
Скотта. Он обращается к Скотту-поэту с призывом, как бы предначертавшим
творческие достижения Скотта-романиста. Это - призыв отказаться от
искусственно-идеализованной "готической" трактовки средневековья и
обратиться к значительным, узловым событиям в истории его родины -
Шотландии. Вмешательство Байрона-критика в литературную жизнь в данном
случае оказалось вполне эффективным. Оно способствовало внутреннему
размежеванию в лагере реакционно-романтической поэзии, к которой был еще
весьма близок Скотт-поэт. Вальтер Скотт разошелся с "Озерной школой", с
которой могли бы сблизиться его пути.
Перелом в творчестве Скотта нельзя, конечно, объяснять одним лишь
воздействием сатирической критики Байрона - для этого имелись далеко идущие
социально-исторические основания. Но в числе прогрессивных идейных факторов,
оказавших влияние на формирование творчества Скотта-романиста, немаловажное
место должно быть отведено воздействию Байрона - и как автора "Бардов и
обозревателей" и как автора первых песен "Чайльд-Гарольда", где впервые в
английской литературе встал во весь рост образ борющегося за свою свободу
народа, живого творца современной истории.
Отношение Байрона к Скотту в "Бардах и обозревателях" резко отличалось
от его отношения к поэтам "Озерной школы". Со Скоттом он спорит как с
равным. К "лэйкистам" он относится с нескрываемым, принципиально
обоснованным презрением. Основное, что возмущает Байрона в творчестве
Вордсворта, Кольриджа и Саути, - это антиобщественный характер их эстетики,
их спиритуалистическое пренебрежение к человеку, отрешение от разума во имя
мистики. Байрон ополчается против "лэйкистов" и по вопросам художественной
формы; но за этими "формальными" разногласиями в вопросах жанра, лексики,
метрики и т. д. ясно ощущаются коренные идейные и политические разногласия.
Издеваясь над Саути, "продавцом баллад", Байрон по существу восстает против
характерной для реакционных романтиков спекуляции на средневековом народном
творчестве, которое они стилизовали и фальсифицировали. Насмехаясь над
Вордсвортом, "кротким отступником от поэтических правил", доказавшим
собственным примером,
Что проза - стих, а стих - всего лишь проза,
Байрон возражает, конечно, не только против языкового и метрического
примитивизма поэзии Вордсворта, но и против реакционных, идеалистических
основ его поэтической "реформы".
В полемике с Вордсвортом Байрон удачно избирает самую уязвимую мишень -
стихотворение "Юродивый мальчик" с его ханжеским умилением перед
консервативной косностью и убожеством крестьянской жизни и отвратительной
идеализацией "нищеты духа". Столь же принципиальный характер имели и
насмешки Байрона над "темнотой" Кольриджа и над кладбищенской фантастикой М.
Льюиса.
Достойно внимания и то, что, выступая против реакционного романтизма,
Байрон не щадит в своей сатире и Мура. Анакреонтическая лирика Томаса
Маленького (Thomas Little - псевдоним молодого Мура), с ее
индивидуалистической отрешенностью от общественной жизни и эгоистическим
культом наслаждения, столь же мало удовлетворяла Байрона, как и
религиозно-мистический аскетизм "лэйкистов". В этом - причина резких нападок
Байрона на "эротизм" поэзии Мура,
Основные черты положительной эстетической программы Байрона
вырисовывались уже в ходе полемики поэта с его идейными противниками. Байрон
требует восстановления в своих правах человеческого, разумного,
общественно-значимого содержания литературы. Всей аргументацией своей сатиры
он выдвигает принцип ответственности поэта перед читателями. Он призывает
литературу стать ближе к жизни - руководствоваться "правдой" и "природой".
"Я научился мыслить и сурово высказывать правду", - провозглашает Байрон в
финале своей сатиры.
Развитию этих мыслей была посвящена поэма "На тему из Горация" (Hints
from Horace), написанная уже в Греции в 1811 г., как продолжение "Английских
бардов и шотландских обозревателей". Борясь и здесь с
реакционно-романтическими "поэтическими кошмарами", Байрон снова предъявляет
поэзии требование верности жизни, простоты и цельности, "ясного порядка и
обольстительного остроумия". Представление Байрона о гражданском назначении
искусства проявляется в надеждах, возлагаемых им на английскую сатирическую
комедию. Он требует отмены закона о театральной цензуре, чтобы освободить
английскую драму, скованную "вигом Вальполем" за то, что она обличила
коррупцию правящих кругов.
В своей борьбе с литературными противниками Байрон опирался на
эстетическую теорию и художественное творчество писателей буржуазного
Просвещения. Обе его программные литературные поэмы и по содержанию и по
форме напоминают "Опыт о критике", "Дунсиаду" и сатирические послания Попа.
Байрон, однако, отнюдь не ограничивался повторением задов. Его
отношение к просветительскому наследству определяется не рабской
почтительностью ученика-подражателя, а сознательным сочувствием новатора,
пролагающего искусству новые пути в новой исторической обстановке. Борьба с
идеологами реакции за Попа, за Вольтера, за Фильдинга, за Шеридана,
проходящая через все творчество Байрона, достигает наибольшей ожесточенности
на рубеже 1820-х годов, в пору наиболее оригинального расцвета его таланта,
в период создания "Дон Жуана" и политических сатир.
Но уже и в "Бардах и обозревателях", иронизируя над поэтической
"реформой" реакционных романтиков, Байрон, вместе с тем, решительно и прямо
предостерегает от слепого следования эстетике классицизма:
Ахейскую цевницу золотую
Оставьте вы - и вспомните родную!
(Перевод С. Ильина).
В поэме "На тему из Горация" обращает на себя внимание замечательное
сатирическое отступление, характеризующее нравы буржуазной Англии и их
враждебность искусству. Общественные условия, в которых расцветало искусство
древней Греции, Байрон противопоставляет условиям, в которые оно поставлено
в капиталистической Англии:
Моя Эллада! Не твоих сынов ли,
Служивших беззаветно не торговле,
Мельчащей дух, - искусству и войне,
Взыскала муза? А у нас в стране
. . . . . . . . . . . . . . . .
Отцы долбят: "Где грош убережешь,
Там, мальчик мой, ты в барыше на грош!" -
О, чадо Сити! Вычти из полкроны
Два шиллинга. - А карапуз смышленый:
"Шесть пенсов!" - Браво! Быстро сосчитал!
Удвоишь, плут, отцовский капитал!
Кто с малых лет испорчен ржавью этой,
Того напрасно прочить нам в поэты.
(Перевод Н. Вольпин).
Это резкое осуждение буржуазной "цивилизации", как правило,
игнорировалось исследователями Байрона. Между тем оно позволяет наглядно
измерить дистанцию, отделяющую мировоззрение молодого революционного
романтика от мировоззрения буржуазных просветителей XVIII века, для которых,
за немногими исключениями, буржуазный строй представлялся нормальной и
естественной формой человеческого общежития, установленной самой природой.
Байрон не разделяет этих иллюзий. Царство "голого интереса, бессердечного
"чистогана"" возмущает его своей
п_р_о_т_и_в_о_е_с_т_е_с_т_в_е_н_н_о_с_т_ь_ю; он восстает, хотя и в наивной,
романтической форме против частной собственности, уродующей, калечащей
людей.
В поэме "На тему из Горация" и в "Бардах и обозревателях" этот бунт не
проявляется еще с той силой, как в "Чайльд-Гарольде" и последующих поэмах. В
своей критике социальной, политической и идейной реакции Байрон в этих
ранних поэмах-манифестах еще очень далек от реальных нужд и чаяний народных
масс своей родины, так же как и других стран Европы. Поэтому и в "Бардах и
обозревателях" и в поэме "На тему из Горация" еще проявляется, при всем их
полемическом задоре, некоторая умозрительная отвлеченность и аристократизм,
заставляющий поэта сторониться от практических условий и требований народной
борьбы.
Характерно то, что, отвечая в поэме "На тему из Горация" на вопрос,
каким должен быть герой, достойный поэтического изображения, Байрон рисует
образ, абсолютно чуждый тому "прометеевскому" типу героя-бунтаря, поборника
человечества, который займет в дальнейшем центральное место в его
творчестве. Здесь это - условный традиционный образ умеренного и
благоразумного в своем гражданском рвении "патриота", на котором сошлись бы
в XVIII веке и тори-Поп, и виг-Аддисон, но которого отверг бы Свифт.
Намечая в "Бардах и обозревателях" и в поэме "На тему из Горация"
верный в своей основе принцип связи поэзии с жизнью, Байрон именно в силу
своей тогдашней отчужденности от трудящегося народа еще не может
расшифровать этот принцип конкретно. Более того, в эту пору он допускает в
изложении своих эстетических взглядов такие суждения, которые впоследствии
сам будет решительно опровергать.
Таков, например, ложный тезис поэмы "На тему из Горация":
Что до стихов сатиры, полных яда,
То их источник - личная досада.
(Перевод Н. Холодковского).
Как противоположно это обывательское понимание сатиры тому утверждению
общественного долга сатирика, к которому пришел Байрон в годы зрелости! На
упреки в "немилосердности" его эпиграмм против покончившего самоубийством
Кэстльри Байрон ответит резко и принципиально: "Могу лишь сказать, что
память дурного министра подлежит исследованию в такой же мере, как и его
деятельность при жизни, - ибо его мероприятия не умирают вместе с ним, как
взгляды частных лиц. Он п_р_и_н_а_д_л_е_ж_и_т истории; и где бы я ни
встретил тирана или мерзавца, я з_а_к_л_е_й_м_л_ю е_г_о" (17 мая 1823 г.).
Заграничное путешествие Байрона в 1809-1811 гг. было существенным новым
этапом в приобщении молодого поэта к общественной жизни. Это путешествие не
имело ничего общего с теми континентальными "турнэ", которые из праздного
любопытства и в дань моде совершали в XVIII веке барские сынки из английских
помещичьих семейств. Европа и Ближний Восток, по которым лежал путь Байрона,
представляли собою театр военных действий. Молодой путешественник стал
очевидцем битв народов. Он увидел своими глазами испанских
партизан-гверильясов, давших могучий отпор наполеоновской интервенции. Он
узнал и полюбил свободолюбивый албанский народ. Он увидел Грецию, томящуюся
под пятой турецких янычар и собирающую силы для национально-освободительной
борьбы.
А вместе с тем и на Пиренейском полуострове, где британская армия под
командованием Веллингтона участвовала в войне против Наполеона, и на Мальте
- средиземноморской военной базе британского флота, Байрон смог наблюдать в
действии и весьма критически оценить внешнюю политику реакционного
правительства своей страны.
Путешествие Байрона, таким образом, не только обогатило его множеством
поэтических наблюдений над новой для него природой и нравами незнакомых
стран; оно чрезвычайно расширило общественно-политический кругозор поэта.
Оно внушило ему живой интерес и уважение к культуре других народов, - черты,
несовместимые с островным шовинизмом господствующих верхов его родины. Уже
со времен первого путешествия Байрон с увлечением изучает турецкий,
новогреческий и албанский языки и фольклор, знакомится с итальянским,
которым впоследствии, живя в Италии, владеет свободно, а в дальнейшем, в
1816 г., принимается и за изучение армянского языка {Байрон написал
предисловие к грамматике армянского языка, составленной при его участии в
Венеции армянским монахом, отцом Паскалем. В этом предисловии,
опубликованном Муром, Байрон выражает горячее сочувствие "угнетенному и
благородному народу" Армении и называет ее одной из самых интересных стран
земного шара.}. Эта широта международных культурных и политических интересов
не противоречила патриотизму Байрона, но, напротив, укрепляла его. Он по
праву писал о себе в поэме "Чайльд-Гарольд":
...Я изучил наречия другие,
К чужим входил не чужестранцем я.
Кто независим, тот в своей стихии,
В какие ни попал бы он края, -
И меж людей и там, где нет жилья.
Но я рожден, мятежный сын свободы,
В Британии - там родина моя,
Туда стремлюсь.
(Перевод В. Левина).
Плодом путешествия Байрона были две первые песни "Паломничества
Чайльд-Гарольда" (Childe Harold's Pilgrimage. A Romaunt), - поэмы, к которой
восходит начало литературной славы поэта и в Англии, и за ее пределами.
Первая песня, - как пометил на рукописи сам Байрон, была начата в Албании 31
октября 1809 г., вторая песня была закончена в Смирне 28 марта 1810 г. С
некоторыми позднейшими дополнениями, внесенными уже в Англии, поэма была
издана Мерреем (который отныне стал постоянным издателем Байрона) в марте
1812 г. Успех ее был настолько велик, что до конца года она выдержала 5
изданий.
Успех этот отнюдь не был, конечно, следствием случайного каприза
великосветской литературной "моды" или внешнего, формального новаторства
Байрона, как нередко пытались представить его буржуазные комментаторы.
Секрет этого успеха заключался в глубокой жизненности, актуальности идейного
содержания поэмы. Читатели 1812 г. по праву увидели в "Чайльд Гарольде" не
только яркий и прочувствованный личный путевой дневник, но попытку
страстного критического обобщения тех животрепещущих исторических событий
огромного масштаба, очевидцами и участниками которых они были.