Азимов Айзек. Основание и Земля

   – Да, – ответил Пилорат. – Я провел с ним три часа, и Хироко ничуть не преувеличивала. Фактически это был монолог с его стороны, а когда я собрался идти на ленч, он вцепился в меня и не отпускал, пока я не пообещал вернуться, когда смогу, чтобы еще послушать его.
   – И он сказал что-то интересное?
   – Ну, он тоже – как и все – утверждает, что Земля полностью и смертельно радиоактивна; что предки альфанцев были последними, покинувшими ее, и что не сделай они этого – все бы вымерли… Кстати, Голан, он был так убедителен, что я не смог не согласиться с ним. Я убежден, что Земля мертва, и что все наши поиски бесполезны.

 

79

   Тревиз вновь сел на стул, глядя на Пилората, сидевшего на узкой детской кровати. Блисс, вставшая со своего места рядом с Пилоратом, переводила взгляд с одного на другого.
   Наконец, Тревиз сказал:
   – Яков, позвольте мне самому решать, полезны наши поиски или нет. А сейчас изложите, что сказал вам этот болтливый старик… возможно покороче.
   – Я делал заметки, пока он говорил, – сказал Пилорат. – В своем рассказе он следовал потоку сознания. Все, о чем он говорил, напоминало ему о чем-то другом, но, разумеется, я провел свою жизнь пытаясь упорядочить информацию в поисках относящейся к делу, так что моей второй натурой стала способность сокращать длинные и бессвязные речи…
   – В нечто такое же длинное и бессвязное? – мягко сказал Тревиз. – Переходите к делу, Яков.
   Пилорат беспокойно откашлялся.
   – Да, конечно, старина. Я попытаюсь объединить и расставить в хронологическом порядке сказанное им. Земля была домом человечества и миллионов видов растений и животных. Так продолжалось бесчисленные годы, пока не были изобретены гиперпространственные путешествия. После этого возникли миры космонитов. Они отделились от Земли, развили собственные культуры и начали презирать и угнетать планету-мать.
   – Спустя пару веков после этого Земля ухитрилась вернуть себе свободу, хотя Моноли не объяснил, каким образом это было сделано, а я не посмел задать вопроса – впрочем, у меня и не было такой возможности – который мог увести его далеко в сторону. Он упоминал о каком-то кумире по имени Илайдж Бейли, но это упоминание было такой характерной иллюстрацией обычая приписывать отдельной личности достижения поколений, что имеет малую ценность для…
   – Пил, дорогой, – сказала Блисс, – мы поняли тебя.
   И вновь Пилорат замолчал на середине фразы.
   – Да, конечно. Прошу прощения. Земля организовала вторую волну переселенцев и открыла множество новых миров. Новая группа колонистов оказалась более сильной, чем космониты, поставила их на место, нанесла поражение, а затем и пережила, образовав в конце концов Галактическую Империю. В течение войн между колонистами и космонитами – впрочем, он употреблял слово «конфликт», будучи очень осторожным в этом вопросе – Земля стала радиоактивной.
   Тревиз раздраженно заметил:
   – Это смешно, Яков. Как может мир СТАТЬ радиоактивным? Каждый мир с момента образования в той или иной степени радиоактивен, и эта радиоактивность постепенно исчезает. Планеты не СТАНОВЯТСЯ радиоактивными.
   Пилорат пожал плечами.
   – Я просто повторяю его слова. А он рассказал мне то, что слышал от кого-то, кто просто передал ему услышанное… и так далее. Это фольклор, передаваемый из поколения в поколение, и кто знает, сколько искажений вкрадывается при каждом пересказе.
   – Я понимаю это, но неужели нет книг или документов, которые запечатлели бы раннюю историю и могли дать нам более точные сведения, чем современные сказки?
   – Вообще-то я сумел задать этот вопрос, но в ответ получил – нет. Он туманно заметил, что здесь были книги о древней истории, но они уже давно потеряны, однако то, что он рассказывает мне, было в этих книгах.
   – Да, только в искаженном виде. Опять та же история. На каждом мире, куда мы приходим, записи о Земле тем или иным образом утрачены… Ну хорошо, а как, по его словам, началась радиоактивность Земли?
   – Он не вдавался в детали. По его словам, за это были ответственны космониты, но я пришел к выводу, что космониты были демонами, которых люди Земли обвиняли в своих несчастьях. Эта радиоактивность…
   – Блисс, я космонит? – прервал его высокий голос.
   В узкой двери между двумя комнатами стояла Фоллом. Волосы ее были взъерошены, а ночная рубашка, которую она надела (сшитая для более крупных пропорций Блисс), спустилась с одного плеча, открыв неразвитую грудь.
   – Мы беспокоились о подслушивании снаружи и забыли о том, что внутри, – сказала Блисс. – Почему ты спрашиваешь об этом, Фоллом? – Она поднялась и направилась к ней.
   – У меня нет того, что есть у них, – ответила Фоллом, указывая на мужчин, – или у тебя, Блисс. Я другая. Это потому, что я космонит?
   – Да, Фоллом, – успокаивающе сказала девушка, – но мелкие отличия не в счет. Ступай ляг.
   Фоллом безропотно повиновалась, как делала всегда, когда с ней говорила Блисс. Повернувшись, она сказала:
   – Я демон? И что такое демон?
   – Подождите немного, – сказала Блисс через плечо. – Я скоро вернусь.
   Она появилась спустя минут пять, качая головой.
   – Она будет спать, пока я не разбужу ее. Нужно было сделать это раньше, но любое изменение разума должно совершаться только в случае необходимости. – Потом добавила, как бы защищаясь: – Я не могла позволить ей размышлять об отличиях ее гениталий от наших.
   – Однажды, – сказал Пилорат, – она узнает, что является гермафродитом.
   – Однажды, – согласилась Блисс, – но не сейчас. Продолжай свой рассказ, Пил.
   – Да, – сказал Тревиз. – Пока еще что-нибудь не помешало нам.
   – Так вот, Земля стала радиоактивной, или по крайней мере ее оболочка. К этому времени Земля имела огромное население, сосредоточенное в гигантских городах, которые в основном находились под землей…
   – Все наверняка было не так, – сказал Тревиз. – Это просто местный патриотизм, прославляющий золотой век планеты, а детали взяты с Трантора с его золотым веком, когда он был столицей Империи, раскинувшейся на всю Галактику.
   Пилорат помолчал, потом произнес:
   – Тревиз, вам незачем учить меня моему делу. Мы – мифологи – очень хорошо знаем, что мифы и легенды содержат заимствования, мораль и сотни других искажений и наша работа заключается в том, чтобы отсечь их, оставив зерно правды. Фактически, эти же методы должны применяться ко всем историям, в которых нет явной и чистой правды… если такая вещь вообще существует. До сих пор я говорил вам только то, что рассказал мне Моноли, хотя, полагаю, мог добавлять свои собственные искажения, пытаясь этого не делать.
   – Хорошо, хорошо, – сказал Тревиз. – Продолжайте, Яков. Я не хотел вас обидеть.
   – А я и не обиделся. Эти огромные города, если они существовали, стали разрушаться и сжиматься по мере усиления радиоактивности, пока от населения остались жалкие остатки, судорожно цепляющиеся за относительно свободные от радиоактивности районы. Численность населения поддерживалась на низком уровне жестким контролем за рождаемостью и эвтаназией людей старше шестидесяти.
   – Ужасно, – с отвращением сказала Блисс.
   – Несомненно. Но так они делали, по словам Моноли, и это может быть правдой, ибо это явно не комплимент землянам, а в данном случае ложь не содержащая комплимента, возникнуть не могла. Земляне, презираемые и угнетаемые космонитами, были теперь презираемы и угнетаемы Империей, хотя здесь возможно преувеличение от жалости к себе, которая очень соблазнительна. Это случай…
   – Да, да, Пилорат, в другой раз. Пожалуйста, продолжайте о Земле.
   – Извините. Империя в порыве благосклонности согласилась заменить радиоактивную почву и удалить зараженную. Нужно сказать, что эта огромная задача скоро утомила ее, особенно в этот период (если мои предположения верны), совпавший с падением Кандара V, после которого у Империи появилось много более важных дел, чем Земля.
   – Радиоактивность продолжала расти более интенсивно, численность населения продолжала падать и наконец Империя в очередном приступе благосклонности предложила перевезти уцелевших на один из своих миров… короче говоря, СЮДА.
   В ранний период, кажется, была экспедиция, снабдившая планету океаном, так что ко времени планируемой перевозки землян здесь была кислородная атмосфера и богатые запасы пищи. Ни один из миров Галактической Империи не хотел получить эту планету из-за естественной антипатии к планетам, вращающимся вокруг звезды из двойной системы. Даже если бы в такой системе было несколько подходящих планет, их все равно отвергли бы, считая что с ними что-то не в порядке. Это обычный образ мыслей. Например, есть хорошо известный случай…
   – Потом этот хорош известный случай, Яков, – сказал Тревиз. – Сейчас о перевозке.
   – Это потребовало, – сказал Пилорат, произнося слова слегка торопливо, – подготовки наземной базы. Была обнаружена самая мелкая часть океана, из более глубоких частей подняты осадки и добавлены в это место, так что в итоге получился остров Новая Земля. Скалы и кораллы были подняты со дна и добавлены к нему, а затем здесь посадили наземные растения, чтобы их корневые системы помогали удерживать новую сушу. И вновь Империя взяла на себя непосильную задачу. Возможно, сначала планировались континенты, но ко времени, когда был создан один остров, благосклонность Империи кончилась.
   Остатки населения Земли были перевезены сюда. Имперский флот забрал своих людей и технику и больше никогда не вернулся. Земляне, оказавшиеся на Новой Земле, остались в полной изоляции.
   – В полной? – переспросил Тревиз. – Моноли говорил, что до нас никто и никогда не прилетал сюда?
   – Почти полной, – уточнил Пилорат. – Полагаю, сюда незачем лететь, даже если оставить в стороне суеверное отвращение к двойным системам. Время от времени, через большие промежутки времени прилетали корабли, но в конце концов это кончилось, и так продолжается до сих пор.
   – Вы спросили Моноли, где расположена Земля?
   – Конечно, спросил. Он не знает.
   – Как он может знать так много о истории Земли, если не знает, где она расположена?
   – Я специально спросил его, Тревиз, не является ли звезда, расположенная в парсеке или около того от Альфы, солнцем, вокруг которого вращалась Земля. Он не знал, что такое парсек, и я объяснил, что это небольшое расстояние, если судить по астрономическим меркам. Тогда он сказал, что большое оно или малое, а он не знает, где находится Земля, не знает никого, кому это было бы известно и, по его мнению, не стоит пытаться искать ее. Пусть бесконечно и спокойно движется в космосе, сказал он.
   – И вы согласны с ним? – спросил Тревиз.
   Пилорат скорбно покачал головой.
   – Не совсем. Но он сказал, что при таком темпе увеличения уровня радиоактивности, планета должна была стать совершенно необитаемой вскоре после перевозки людей и к настоящему времени должна быть обжигающе горячей, так что никто не может к ней приблизиться.
   – Ерунда, – резко сказал Тревиз. – Планета не может стать радиоактивной и к тому же постоянно увеличивать радиоактивность. Она может только уменьшаться.
   – Но Моноли уверен в этом. Многие люди, с которыми мы беседовали на разных мирах, сходятся в том, что Земля радиоактивна. Наверняка бесполезно продолжать поиски.

 

80

   Тревиз глубоко вздохнул, а затем сказал, внимательно следя за своим голосом:
   – Глупости, Яков. Это неправда.
   – Но нельзя же верить во что-то, старина, только потому, что хочется в это верить, – ответил Пилорат.
   – Мои желания тут ни при чем. Посещая один мир за другим, мы обнаруживаем, что все записи о Земле исчезли. Почему же они исчезли, если там нечего прятать, если Земля – мертвый радиоактивный мир, к которому невозможно приблизиться?
   – Не знаю, Голан.
   – Нет, знаете. Когда мы достигли Мельпомении, вы сказали, что радиоактивность может быть другой стороной монеты. Уничтожение записей убирают точную информацию, а рассказы о радиоактивности подменяют ее ложной. И то и другое призвано помешать любым попыткам обнаружить Землю и не должно вводить нас в заблуждение.
   – Но ведь вы, кажется, думаете, что ближайшая звезда является солнцем Земли, – сказала Блисс. – Зачем в таком случае спор о радиоактивности? Какое он имеет значение? Почему бы просто не отправиться к ближайшей звезде и посмотреть, есть ли там Земля и на что она похожа?
   – Потому, – ответил Тревиз, – что обитатели Земли должны быть сверхмогущественными, и я предпочитаю сначала узнать кое-что об этом мире и его жителях. Пока же я ничего не знаю, приближение к ней остается опасным. Я предполагаю оставить вас на Альфе и отправиться к Земле в одиночку. Одной жизни вполне достаточно для риска.
   – Нет, Голан, – нетерпеливо ответил Пилорат. – Блисс и этот ребенок могут остаться здесь, но я должен лететь с вами. Я искал Землю еще до вашего рождения, и не могу оставаться в стороне, когда цель так близка, какая бы опасность ни ждала там.
   – Блисс и ребенок не останутся здесь, – сказала девушка. – Я – Гея, а Гея может защитить себя даже от Земли.
   – Надеюсь, что вы правы, – мрачно ответил Тревиз. – Впрочем, Гея не смогла сохранить воспоминаний о роли Земли в ее возникновении.
   – Это случилось в ее ранний период, когда она еще не была хорошо организована. Сейчас дела обстоят иначе.
   – Надеюсь… Кстати, узнали вы о Земле что-то такое, чего мы не знали прежде? Я просил вас поговорить с какой-нибудь старой женщиной.
   – Что я и сделала.
   – И что вы узнали?
   – О Земле ничего. В этом вопросе – полное невежество.
   – О…
   – Но они развивают биотехнологию.
   – Да?
   – На этом маленьком острове они выращивают и изучают многочисленные виды растений и животных, создавая экологическое равновесие, стабильное и независимое от тех видов, с которых они начинали. Они улучшили виды океанской жизни, которые нашли, прибыв сюда несколько тысячелетий назад, увеличили их пищевую ценность и улучшили вкусовые качества. Своей биотехнологией они превратили этот мир в рог изобилия. Сейчас у них есть планы относительно самих себя.
   – Какие планы?
   – Они отлично понимают, что не могут рассчитывать на значительное расширение площади своего обитания, поскольку ограничены этим маленьким клочком суши, и потому задумали стать амфибиями.
   – Стать КЕМ?
   – Амфибиями. Они планируют развить жабры в дополнение к легким, чтобы быть способными проводить значительные промежутки времени под водой – для поисков мелких участков и строительства зданий на дне океана. Мой информатор была совершенно захвачена этой идеей, но согласна, что эта цель для альфанцев на несколько столетий.
   – Итак, – сказал Тревиз, – есть две области, в которых они более развиты, чем мы: управление погодой и биотехнология. Интересно, как они это делают.
   – Можно найти специалистов, – сказала Блисс, – но они могут отказаться говорить с нами об этом.
   – Это не главное, что интересует нас здесь, – напомнил Тревиз, – но мы можем заплатить Основанию, попытавшись изучить этот миниатюрный мир.
   – Но ведь на Терминусе мы управляем погодой не хуже, чем здесь, – напомнил Пилорат.
   – Управление ею есть на многих мирах, – заметил Тревиз, – но это всегда управление для всего мира в целом. Здесь же альфанцы контролируют погоду в малой части планеты и должны иметь технологию, которой нет у нас… Что-то еще, Блисс?
   – Приглашения. Здесь, кажется, есть отдыхающие люди, которые свободны от работы на фермах и рыбалки. Сегодня после обеда состоится музыкальный фестиваль. Вдоль границ острова соберутся те, кто может уйти с полей, чтобы наслаждаться водой и прославлять солнце, поскольку следующие день или два будет дождь. На следующее утро вернется рыболовецкий флот, подгоняемый дождем, а вечером будет пир с дегустацией улова.
   Пилорат застонал.
   – Но ведь еды и так достаточно! На что будет похож этот пир?
   – По-моему, его будет характеризовать не количество, а разнообразие. Как бы то ни было, мы четверо приглашены на все фестивали, и особенно на музыкальный сегодня ночью.
   – На древних инструментах? – спросил Тревиз.
   – Да.
   – Кстати, что делает их древними? Примитивные компьютеры?
   – Нет, нет. Здесь вообще нет электронной музыки, только механическая. Они описали это мне. Они будут дергать струны, бить по плоскостям и дуть в трубы.
   – Надеюсь, вы это придумали, – испуганно сказал Тревиз.
   – Вовсе нет. Я поняла так, что ваша Хироко будет дуть в одну из труб – забыла ее название – и вам придется терпеть это.
   – Что касается меня, – сказал Пилорат, – то я пойду с удовольствием. Я очень мало знаю о примитивной музыке, и мне это должно понравиться.
   – Она не «моя Хироко», – холодно сказал Тревиз. – Кстати, вы думаете, инструменты такого типа когда-то использовались на Земле?
   – Да, – ответила Блисс. – По крайней мере альфанская женщина сказала, что они были созданы задолго до того, как их предки пришли сюда.
   – В таком случае, – сказал Тревиз, – может оказаться полезно послушать все это дерганье, дуденье и хлопанье. Возможно, это даст нам какую-то информацию о Земле.

 

81

   Несколько неожиданно сообщение о вечере музыки больше всего подействовало на Фоллом. Она вместе с Блисс вымылась в небольшом сарайчике возле их жилища. Там была ванна с проточной водой – холодной и горячей (или точнее, прохладной и теплой) – таз и стульчик. Все было идеально чисто и удобно, а лучи послеполуденного солнца довольно хорошо освещали помещение.
   Как всегда, Фоллом была восхищена грудью Блисс, и девушка объяснила ей, что на ее мире это обычное явление. На это Фоллом спросила: «Почему?», а Блисс, немного подумав и не найдя подходящего объяснения, прибегла к универсальному: «Потому!».
   Когда они вымылись, Блисс помогла Фоллом надеть нижнее белье, предоставленное альфанцами и показала, как надеть поверх него юбку. То, что Фоллом будет обнажена выше пояса, показалось ей вполне разумным. Сама она, воспользовавшись предложенной одеждой (довольно тесной в бедрах), поверх нее надела свою блузку. Вообще, казалось довольно глупым прятать груди в обществе, где все женщины показывали их, особенно, учитывая то, что ее собственные были невелики и сформированы не хуже, чем у остальных, но… пусть будет так.
   Следом за ними пошли мужчины, и Тревиз при этом бубнил обычные мужские жалобы о том, как много времени нужно женщинам, чтобы помыться.
   Блисс повертела Фоллом перед собой, чтобы убедиться, что юбка держится на ее мальчишеских бедрах и ягодицах. Потом сказала:
   – Очень миленькая юбка, Фоллом. Тебе она нравится?
   Фоллом взглянула в зеркало и ответила:
   – Да. А я не замерзну так? – и она провела руками по обнаженной груди.
   – Думаю, что нет, Фоллом. Это довольно теплый мир.
   – Но у ТЕБЯ что-то есть.
   – Верно, но только потому, что так ходят в моем мире. Кстати, Фоллом, сегодня за обедом и после него мы будем среди большого количества альфанцев. Ты сможешь вынести это?
   Фоллом огорченно взглянула на нее, и Блисс продолжала:
   – Я сяду справа и буду держать тебя. Пил сядет слева, а Тревиз напротив тебя. Мы не позволим никому говорить с тобой, и тебе ни с кем не придется говорить.
   – Я попробую, Блисс, – тонким голосом ответила Фоллом.
   – После обеда, – сказала Блисс, – некоторые альфанцы будут играть для нас музыку. Ты знаешь, что такое музыка? – Она как могла попыталась напеть электронную мелодию.
   Лицо Фоллом осветилось.
   – Ты имеешь в виду ……? – Последние слова она произнесла на своем собственном языке, а потом запела.
   Блисс смотрела на нее широко раскрытыми глазами. Это была красивая мелодия, хоть и несколько сумасбродная.
   – Все правильно. Это музыка, – сказала она.
   Фоллом возбужденно продолжала:
   – Джемби всегда играл для меня, – она заколебалась, но все-таки произнесла это слово на Галактическом, – музыку. Он играл на …… – еще одно слово на ее языке.
   Блисс неуверенно повторила:
   – На фифул?
   Фоллом рассмеялась.
   – Не фифул, а ……
   Когда оба слова следовали друг за другом, Блисс улавливала разницу, но была бессильна воспроизвести второе.
   – А на что это похоже?
   Словарь Галактического у Фоллом был еще ограничен, и его не хватало для точного описания, а ее жесты ничего не объяснили Блисс.
   – Он показал мне, как пользоваться ….. – гордо сказала Фоллом. – Я пользовалась пальцами, как это делал Джемби, но он сказал, что скоро это будет мне не нужно.
   – Это замечательно, дорогая, – сказала Блисс. – После обеда мы посмотрим: так ли хороши альфанцы, как был хорош Джемби.
   Глаза Фоллом сверкнули и приятные мысли об этом помогли ей выдержать обильный обед, несмотря на толпы, смех и шум вокруг. Только однажды, когда недалеко от нее случайно упало блюдо, Фоллом испугалась, и Блисс немедленно привлекла ее под защиту своего теплого объятия.
   – Интересно, не готовят ли нас самих в пищу? – шепнула Блисс Пилорату. – В таком случае нужно спасаться с этого мира. Очень плохо поедать все эти изолянтские белки, но если уж делать это, то хотя бы в тишине.
   – Это просто приподнятое настроение, – сказал Пилорат, который готов был вынести все ради наблюдения за первобытным поведением и верованиями.
   …А потом обед кончился, и было объявлено, что скоро начнется музыкальный фестиваль.

 

82

   Зал, в котором должен был состояться музыкальный фестиваль, был примерно таким же как столовая, и вмещал складные стулья (довольно неудобные, как решил Тревиз) для полутора сотен человек. Как почетных гостей, пришельцев провели в первый ряд, и по дороге альфанцы комментировали их одежду.
   Оба мужчины были обнажены выше пояса, и Тревиз напрягал мускулы живота каждый раз, как вспоминал о них, и с благодушным самодовольством поглядывал на поросшую темными волосами грудь. Пилорат, в своем горячечном стремлении увидеть все вокруг, был равнодушен к своему внешнему виду. Блузка Блисс привлекала к себе удивленные взгляды, но замечаний относительно нее не было.
   Тревиз заметил, что зал заполнен только наполовину, а собравшиеся – в основном женщины, поскольку многие мужчины, вероятно, в море.
   Толкнув Тревиза локтем, Пилорат прошептал:
   – У них есть электричество.
   Тревиз взглянул на вертикальные трубки на стенах и другие на потолке. Они мягко светились.
   – Флуоресценция, – сказал он. – Довольно примитивно.
   – Да, но они делают это, и такие же штуки есть в наших комнатах и сарае во дворе. Я думал, что это просто украшение. Если бы мы знали, как это работает, то не сидели бы в темноте.
   Блисс раздраженно заметила:
   – Они могли бы сказать нам.
   – Они думали, что мы знаем, – сказал Пилорат. – Что это должны знать все.
   Из-за занавесей появились четыре женщины и сели все вместе перед зрителями. Каждая держала инструмент из покрытого лаком дерева. Все они были похожи и отличались главным образом размерами. Один был совсем маленький, два немного побольше, а четвертый – значительно больше. Кроме того, каждая женщина держала в руке длинный прут.
   Когда они вышли, собравшиеся засвистели, а женщины в ответ поклонились. Груди каждой были плотно перетянуты куском марли, как будто для того, чтобы исключить нежелательное воздействие на инструмент.
   Тревиз, расценив свист как выражение одобрения или предвкушение удовольствия, засвистел сам, а Фоллом издала такую трель, что все начали оборачиваться, и только нажим руки Блисс остановил ее.
   Трое женщин безо всякой подготовки приложили свои инструменты ниже подбородков, а самый крупный остался стоять на полу, между ног четвертой женщины. Длинные прутья в правых руках каждой из них задвигались по струнам, натянутым почти по всей длине инструментов, тогда как пальцы левых рук быстро перебирали верхние концы этих струн.
   Это, подумал Тревиз, и было «дерганье», которого он ждал, но звучало это совсем не как дерганье. Это была гладкая и мелодичная последовательность нот, причем каждый инструмент вносил что-то свое, а целое звучало удивительно едино.
   Звучанию недоставало бесконечной сложности электронной музыки («настоящей музыки», как думал о ней Тревиз), но в то же время было отчетливое сходство с ней. По мере того как шло время, и его ухо привыкало к этой странной системе звуков, он начал улавливать оттенки. Это было довольно утомительно, и ему страстно захотелось математической точности и чистоты настоящей музыки, но потом пришла мысль, что если бы он слушал музыку этих простых деревянных инструментов достаточно долго, то мог бы полюбить ее.
   Концерт длился уже сорок пять минут, когда вышла Хироко. Она сразу заметила Тревиза, сидевшего в первом ряду, и улыбнулась ему, а он от всего сердца присоединился к общему выражению одобрения. Она выглядела великолепно в длинной, тщательно сшитой юбке и с большим цветком в волосах. Выше пояса на ней не было ничего, и грудь была открыта, видимо, никак не мешая инструменту.
   Инструмент ее был темной деревянной трубкой около двух третей метра длинной и почти два сантиметра толщиной. Она поднесла его к губам и дунула в отверстие у одного конца, издав тонкую чистую ноту, которая становилась все выше по мере того, как ее пальцы перебирали металлические предметы, размещенные по всей длине трубки.
   При первом же звуке Фоллом вцепилась в руку Блисс и сказала:
   – Блисс, это …… – Она вновь употребила слово, показавшееся Блисс похожим на «фмфул».