-- Как субботник, -- подсказал ван дер Югин.
С вахты они пошли в бухгалтерию и попросили расчет, а ван дер Югин убежал в цех, чтобы порезать макаронами продукцию типографии, но в цеху И надавали по ушам, и он вернулся на проходную, пугая встречных девушек ножницами. Ван дер Югин разыгрался...
Из уважения к Сусанину его и Семенова рассчитали сразу, хотя деньги в типографии выдавали только в аванс и получку. Главный бухгалтер был пьян и кожаным нарукавником размазывал слезы по щекам.
-- Как же я без вас, Адам Петрович? -- скулил он. -- Ну, куда я один?
-- А кто кричал, что из-за меня "пойдет с конфискацией"? -- напомнил Сусанин.
Главбух ничего не ответил: он пил спирт из бутылки. Ему подали какие-то бумаги и он, не переставая булькать, подмахнул их.
Получив деньги, Сусанин и Семенов вышли из бухгалтерии. В коридоре их встретила толпа, человек из двадцати, рабочих и служащих, позади которых прыгал ван дер Югин, стараясь высмотреть, что случилось.
-- Адам Петрович, не уходи, -- попросила толпа хором и наперебой, потому что некоторые попросили дважды.
Сусанин вздохнул и пошел.
-- Не уходи, Адам Петрович, -- попросила толпа дружнее. Сусанин остановился и сказал:
-- Всегда лучше уйти, чем ждать, когда тебе покажут на дверь пальцем.
-- А кто покажет, Адам Петрович? Ты нам скажи, мы ему не то что палец, руки оторвем.
-- Я ведь не только поэтому ухожу, ребята. Что мне перемена декораций! -- сказал Сусанин. -- Я расскажу вам притчу про себя. Некто кормил своего кота одной сырой картошкой. "Голод -- не тетка", -- думал кот, морщился, но ел сквозь дрему, потому что с закрытыми глазами ему казалось, что перед ним рыба...
На улице Адам, гордый собой, сказал Семенову и ван дер Югину:
-- Видели, как меня народ любит!
-- Попроси, чтобы тебя избрали почетным жителем Сворска и украсили твоим портретом "Доску передовиков", -- посоветовал Семенов.
-- Я хочу памятник, -- сказал Сусанин. -- После смерти. Отлитый из бронзы и меди, я буду стоять на площади и снисходительно улыбаться, держа за руку самого себя, только маленького.
..."Незабудка" была переполнена: сворские алкаши праздновали эпоху переходного периода. Сусанин с радостью заметил, что его бывших подчиненных нет. Семенов с радостью заметил воблу в своем кармане. Ван дер Югин расстроился, вспомнив времена, когда и этом нынешнем свинарнике градоначальник давал балы, и на лестнице, ведущей в сортир, мелькали дамы в газовых платьях с голыми руками, плечами и даже коленками, если посмотреть из прихожей, вот именно с того места, на котором стоит сейчас И и видит только мужика, икающего в ритме механических часов.
Хотя "Незабудка" считалась пивной, но пиво здесь употребляли, как содовую к виски или -- тоник к джину. Основным пойлом в "Незабудке" был спирт, а у тех, кто побогаче, -- дешевый портвейн. Спирт возили в Сворск железнодорожными цистернами, но почти весь он переливался в глотки жителей. Совершенно обесцененный от изобилия, он продавался бидонами за рубль, да и то незнакомцам, а друзей поили даром. Пили чистым, разбавленным и настоянным на какой-нибудь травке. Пили рюмками, стаканами и кружками, украденными из-под бдительного глаза Незабудки. Пили залпом, выдохнув и глотая кадык... Бороться со спиртоносами и спиртолюбами не имело смысла, проще было разрушить промышленность и остановить прогресс...
Сусанин с Семеновым утолили жажду первой кружкой под вопли ван дер Югина, что пить -- здоровье губить, и, когда оракул достал из кармана воблу, пришел Иван.
-- Меня в армию забирают, -- сказал он.
-- Когда?
-- Завтра в шесть утра сбор у военкомата, -- ответил Иван. -- Сегодня прошел медкомиссию, а завтра уже с зубной щеткой и сухим пайком.
-- Тут кто-то постарался, чтобы тебя забрали побыстрей,-- сказал Сусанин, обсасывая плавник, -- чтобы ты провел медовый месяц в казарме.
-- Подряников и Сплю, -- вывел Семенов. -- Кто еще?
-- А может быть, председатель химзаводского профкома?-- предположил Иван.
-- Нет, у него кишка тонка, -- сказал оракул.
-- Подряников знает, что ты женился? -- спросил Сусанин. Иван пожал плечами.
-- Мозет, есе лаз набить молду Подляникову, -- предложил ван дер Югин, -- тогда Ваню забелут в милицию, а не в алмию.
-- Но на свободе он все равно не останется, -- сказал Семенов.
-- А ты попроси отсрочку, покажи "Свидетельство о браке", -- предложил Сусанин.
-- Показывал, просил, умолял, -- ответил Иван. -- Они считают, что я нарочно женился, лишь бы от почетного долга уклониться.
-- Значит, сегодня не только наши проводы, но и твои тоже.
-- И мои, -- сказал подошедший Бутылки. -- Уже решил -- завтра сдаюсь в ЛТП. Я совсем спился, я даже не знаю, какой сейчас год, весна на дворе или осень. Спрашиваю у всех, мне говорят, а я забываю.
-- Ты болен, -- поставил диагноз Сусанин. -- Ты болен, Бутылки, от того, что сильных и здоровых в нашей стране больше интересует наркомания на Западе, чем собственные алкаши. Вообще, живой интерес ко всему окружающему свойствен нашему обществу. Мы живем вне себя.
...В это время в типографии остановились машины. Работники и работницы, бросив труд, собрались на проходной и двинулись к "Незабудке". Они шли уговаривать директора вернуться.
Пивная с трудом вместила их в свое нутро, а завсегдатаи вытаращили глаза на такое изобилие трезвых женщин и мужчин. Когда стало совсем тесно, некоторых завсегдатаев выслали на улицу.
-- Не уходи, Адам Петрович, -- опять сказали работники сидящему на мраморной лестнице Сусанину.
-- Хотите пива? -- спросил Адам. -- Эй, Незабудка, выкатывай все бочки, какие у тебя есть!
-- Мы за тобой пришли.
-- Нет -- ответил Сусанин и опустил голову.
-- Вернись, директор! Мы тебя отстоим.
-- Пейте пиво, -- сказал Сусанин. -- Пейте! Золотой век ежемесячных премий кончился. Когда-то все должно кончится...
Тогда мраморная лестница, ведущая в сортир, стала трибуной. На нее поднимались мужчины и женщины, вставали рядом с сидящим Сусаниным и говорили гневные слова примерно такого содержания: "Кто придумал снимать директора, при котором предприятие семь лет подряд перевыполняло план и сейчас идет с опережением?!. Надо писать и требовать! Должна же быть хоть какая-то справедливость! Кто хозяин в страте? Мы или шишки над нами, которые уже забыли, что они наши слуги?.." И так все говорили, кричали, требовали наперебой, пока у "Незабудки" не остановилась крытая машина с решеткой на задней двери. Из нее вылезли милиционеры и прошлись по пивной, выбирая жертву. Подходящим, созревшим для вытрезвителя клиентом им показался главбух. Люди в фуражках молча взяли его под руки и поволокли к выходу. Главный бухгалтер с мольбой посмотрел на Сусанина, но Адам отвернулся и не сделал никаких попыток, чтобы спасти бывшего подчиненного. Больше того, Сусанину тоже досталось: уже из дверей сержант послал ему замечание, покачав ладонью.
-- А вы подниметесь, гражданин, -- сказал сержант, -- встаньте. Здесь пивная, а не ресторан, чтобы рассиживаться.
И Адам послушно встал на ступеньку, а когда милиционер уехал, сказал работникам типографии, что они были похожи на участников районной конференции, которые репетировали групповой портрет для музея. Все засмеялись, и лицо Сусанина тоже посмеялось вместе со всеми.
-- Ни в коем случае никуда не пишите и ничего не требуйте, -- попросим Адам. -- Вы же знаете, что я ухожу по собственному желанию, находясь в здравом уме и твердой памяти. И я не останусь ни за какие коврижки. Я слишком толстый для власти, ведь у толстых людей душа из теста: мы пухнем на дрожжах, но подгораем в духовках. Сейчас я расскажу только один случай, и вы поймете, почему я ухожу... Всем известно, что под моим руководством типография выполняла план и по производству, и по реализации продукции. Но мало кто знает, какой ценой это давалось и в ущерб кому. Знает, например, главбух, но его уже нет среди нас. Вот послушайте. Однажды на областной конференции я познакомился с директором некоего предприятия. Директор показался мне тривиальным дураком. Грех было этим пользоваться, но я соблазнился. Как вы помните, на еще не сгоревшем складе одно время валялись залежи экземпляров нашего славного "Зеркала". Произошло это потому, что Куриляпов возомнил, будто тираж в десять тысяч для его дребедени мал и надо печатать двенадцать тысяч. Он рассчитывал публикацией кроссвордов увеличить розничную продажу. Она действительно выросла, но чуть-чуть, и каждый день в типографии оседали полторы тысячи никому не нужных газет. По идее эти газеты надо было бы насильно всовывать Райпечати или сдавать в макулатуру, а лучше -- вообще не переводить на них бумагу, но я решил иначе: мы отгрузили их в адрес предприятия, руководимого дураком. Директору я послал сопроводительное письмо, в котором просил их купить. Оказалось, однако, что на предприятии всем заправляет не директор, а главный инженер. Он, как неглупый человек, платить отказался, да еще возврат оформил за наш счет. Такого расточительства со стороны типографии я стерпеть не мог, игра пошла на принцип, и я второй раз отправил газеты по тому же адресу и выехал к дураку-директору сам. Я поил его французским коньяком и до хрипоты убеждал, что предприятие просто погибнет, развалится, исчезнет, если не узнает всю чушь, какую Куриляпову удалось засунуть в "Зеркало"; что передовицы, когда директор раздаст газеты рабочим, поднимут производительность труда; что статьи о сворских ударниках и присворских Паш Ангелиных вызовут на предприятии массовые припадки трудового энтузиазма; что, в конце концов, кто директор -- он или главный инженер? И дурак сломался: газеты были куплены, а на наш счет перечислено пять тысяч рублей. Это были свободные деньги, потому что редакция уже заплатила нам. Мы дважды продали один и тот же товар. Сначала я думал раздать деньги в виде премии, но потом выкрал их через трудовые соглашения, купил у спекулянтов японские магнитофоны и американские джинсы и пошел к Примерову. "Выберите себе, что понравится, -- сказал я ему, -- а остальное можете не возвращать". И вот Примеров бросился ласкать западную технику, сын его обтянул зад фирменными этикетками, а в столовую типографии стали возить те же продукты, что и в буфет райкома партии. С тех пор наша столовая процветает. Вы кормитесь сами, приводите обедать жен, мужей и детей, вы покупаете полуфабрикаты на ужин, и вам не надо драться в магазине за кусок жирной свинины. Скажите, разумно я поступил?
-- Да! -- хором ответил пивной зал.
-- Разумно! -- раздался одиночный вскрик.
-- Нашей столовой все завидуют, -- признался неизвестный, скрытый толпой.
-- Что же тут разумного? -- удивился Сусанин. -- Я нанес государству вред, похожий на смерч, а вас растлил, как малолетних детей. Во-первых, украл пять тысяч рублей; во-вторых, нарушил уголовный кодекс, подкупив должностное лицо; в-третьих, снизил производительность труда на предприятии, которое возглавлял дурак, потому что рабочие там вместо работы отгадывали кроссворды; в-четвертых, я сделал вас пищевой элитой: ведь вы стали есть не манну небесную, а все ту же фондированную пищу. А химзавод и завод резиновых металлоизделий стали питаться еще хуже. Вы набивали животы, потому что другие постились. Вы расписывались за большие премии, потому что другие получали выговоры. И разве тот панельный урод в окнах, где многие из вас поселились, достался типографии за "спасибо"?.. Что же вы молчите? Восхищайтесь мною! Восхищайтесь, если, по вашему, я поступал разумно, и из двух кое-как набитых государственных карманов один делал полным, а другой -пустым. Вот, собственно, и вся хитрость управления и вся подоплека процветания...
Зал отмалчивался.
-- Надеюсь, среди вас есть честные люди, которые не хотят жить в ущерб другим, -- добавил Сусанин.
-- Действительно, неудобно получилось, -- сказал кто-то.
-- Вот-вот, -- обрадовался Адам, -- поэтому я и ушел. Надоело лгать на каждом шагу, изворачиваться, кривляться, лишь бы не сняли за развал работы. Я -- типично социалистический преступник, и мое место -- в социалистической тюрьме. Я предал все, во что верил с детства. Зачем же вам предатель?..
-- Все равно не уходи, Адам Петрович. Мы тебя прощаем, а мы -- сила.
-- Не расстраивайтесь. Придет новый директор, он не будет рассказывать вам притчи на все случаи жизни, он будет требовать план, а нарушителей -карать по законам трудовой дисциплины. А теперь, прощайте. Я как-нибудь зайду проведать...
И народ разошелся.
-- Когда тебе надоест врать? -- спросил Семенов Сусанина...
-- Не так уж много я и насочинял, -- ответил Адам. -- Но ты видел, какова сила фантазии! Если б я просто сказал, что" не хочу быть директором, они бы ничего не поняли. Как можно отказываться от директорского кресла? У кого такое в голове уложится?.. Я расскажу тебе притчу, Семенов. Некто залез ночью на склад, желая грабить, но нашумел так, что прибежал сторож и спросил: "Кто тут?" -- "Гав-гав", -- ответил Некто. В другой раз спросил сторож: "Кто тут?" -- "Гав-гав", -- повторил Некто. И в третий раз спросил сторож: "Кто тут?-" -- "Это я, Шарик", -- обманул Некто, но сторожа он успокоил, и сторож ушел. Поэтому, Семенов, если собеседники не понимают одного языка, говори с ними на другом...
-- Адам Петрович, спасите меня, -- сказал Иван, -- я не хочу в армию. Я знаю о почетном долге каждого гражданина, но какой же я гражданин, если я всех презираю? Мне двадцать один год, а злости на людей у меня больше, чем у ван дер Югина -- на персональных пенсионеров. Ведь я получу автомат и пристрелю какую-нибудь сволочь! Я не удержусь, ей-богу. В детстве мне очень хотелось стать солдатом и защищать страну от фашистов и шпионов. Но теперь-то я вырос, и все мои враги -- внутренние! Поймите, мне нельзя в армию идти!
-- Нет, Иван, я не буду тебя спасать. Я слишком долго шутил с собственной жизнью, чтобы на старости лет глумиться над чужой. Я приехал в Сворск чуть постарше тебя и бросил вызов жизни. Я не посчитал ее за серьезного соперника, даже дал ей фору: делал, что хотел, не задумываясь о последствиях... А результат -- ты видишь... Система ломает любые частности, любые исключения гороховые, вроде меня, даже сумасшедших и младенцев она лишает права на самотворчество и выражение вне утвержденных рамок... Ты бессилен перед ней. Так что снизойди на уровень Сплю и покорись...
-- Черта с два! -- ответил Иван.
-- ...И помни, в какой бы кошмар не выродилась эта система: в основе ее существовало разумное начало. И задача нынешнего человека -- защищать вот такие зерна, крупицы разумного, появляющиеся вдруг, которые прежде называли "благодатью божьей", а я называю "синтезом анализа". Защищать я складывать в копилку общелюдской памяти...
-- Да что в этих людях разумного? -- Иван обвел пивную взглядом.
-- ...Складывать и ждать дня рождения. Он наступит! Я верю! Именинники разобьют копилку, и каждый возьмет из нее то, что ему понравится! Вы поняли меня? -- спросил Сусанин Ивана, Семенова, ван дер Югина и Бутылки.
-- Поняли, -- ответил за всех Семенов, -- но нам неясно, при чем тут армия.
-- Вы же призываете защищать культурное наследство, -- сказал Иван.
-- Он говорит чушь, -- сказал оракул. -- Он потихоньку выживает из ума.
-- Я знаю. Я всю жизнь несу чушь сознательно, -- ответил Адам. -- Но как мне еще уберечь этого отрока от дезертирства?
-- Вот, есть выход, -- сказал И Ивану. -- Пледставь, сто ты оглабил табасный киоск и полусил два года тюльмы.
-- Ван дер Югин -- мой явный ученик, -- сказал Сусанин.
-- Но я не курю, -- сказал Иван.
Тут опять пришел наряд милиции, и сержант заявил громовым голосом:
-- Пивная закрывается!
-- Почему это она закрывается? -- спросила Незабудка.
-- Потому что нам пьяных некуда класть, -- сказал милиционер. -- Кончай розлив! Всем допивать и расходиться.
На улице Иван сказал:
-- Можно пойти в подвал, если кого-нибудь тянет выпить. у реставратора наверняка есть и спирт, и пиво.
-- Меня тянет, -- спохватился слесарь. Сусанин обнял его и полез целоваться:
-- Бутылки, друг ситный, а меня к тебе всей душой тянет. Мы с тобой оба выпали из круга, которым очертили нашу жизнь. Пойдем в подвал, пойдем в подполье, к черту на рога пойдем, только вместе.
-- А меня возьмете? -- спросила подошедшая Чертоватая.
-- Возьмем, -- решил Сусанин. -- Мы всех берем.
-- А вы куда идете? -- спросила Любка.
-- А кто куда, -- ответил Сусанин. -- Иван идет в армию, Бутылки -- в ЛТП, ван дер Югин -- в Домсовет за тюфяком, а мы с Семеновым -- в дремучий лес.
-- Ас кем пойти мне? -- спросила Чертоватая. Адам развел руками:
-- Все дороги хороши...
Иван поймал правую руку Сусанина, пожал и ушел.
Оставшиеся спустились в подвал и в траурной тишине выпили спирта. Каждый хоронил самого себя, только Любка вдруг решила, что у нее сегодня день рождения, и стала резвиться, прыгать, обниматься со всеми, убаюкивать на руках ван дер Югина, пытавшегося вылить спирт в умывальник и спасти друзей от алкоголизма. Потом завалилась на груду книг, раскинув руки, задрыгала ногами, как в кабаке, завизжала, захохотала, поперхнулась и сказала:
-- Адам, меня ждет повышение, потому что товарищ Примеров оказался тайным педерастом!
-- Поздравляю, -- сказал Сусанин.
-- А тебя что ждет? -- спросила Любка.
-- Не знаю, я -- не пророк и не начальник, чтобы предвидеть и планировать, -- сказал Адам. -- Наверное, я не вовремя родился...
-- Все так о себе думают, -- сказал реставратор.
-- Но почему ты не сопротивляешься, черт тебя дери? -- спросила Чертоватая. -- Тебе правда наплевать, что с тобой будет, или ты что-то задумал, но молчишь до поры до времени?
-- Что я мог задумать? Моя фантазия тут бессильна.
-- Нельзя тебе сейчас отмалчиваться: на тебя полгороде смотрит. Борись до победы или сдайся на милость победителя -- третьего нет, -- сказала Чертоватая.
-- Из дилеммы: поступить так или эдак всегда можно найти еще один выход -- умыть руки, -- сказал Сусанин. -- Не хочу я ни с кем воевать и ни под кого подстраиваться. Я с удовольствием уехал бы отсюда, но я не знаю на Земле страны, где мне было бы хорошо. Я обречен...
-- Давай, я устрою тебя на свое нынешнее место, -- предложила Любка.
-- Устрой лучше реставратора, -- сказал Сусанин...
-- Кто он мне? -- спросила Любка.
-- А я кто? -- спросил Сусанин.
-- Тебя я люблю, Адам, -- сказала Любка. -- Не бойся, тебя не посадят. Хоть весь склад разворуй -- я спасу!
-- Нет. Я уйду в дремучий лес с Семеновым и, усевшись на столетнем пне, задумаюсь, что делать дальше. Я попал и тупик -- и теперь должен построить Вавилонскую башню, чтобы с ее крыши узреть выход из лабиринта.
-- Снасяла достань мне тюфяк, а потом иди на все сетыле столоны, -вспомнил прикорнувший было на книжной полке И.
-- Для нормального развития любого организма, любого существа необходимо, чтобы составляющие его клетки постоянно делились. Вот в чем штука! А я попал в ситуацию, где процесс деления не только заторможен -- он всегда в какой-то степени заторможен, -- но запрещен, законсервирован, упрятан в морозильную камеру. И я затеял глупость: решил разморозить людей, вывести их из летаргии на словах. Ну, разве это не ходьба по лабиринту?
-- Все так думают, -- сказала Любка. -- Для этого и слова придумали.
-- Как раз люди-то верили мне, но моей веры им хватало на пару дней, не больше. А потом все шло по-старому, как у алкоголика, который каждый понедельник бросал пить и клялся жене, и каждую среду напивался... Нет! Человек упрям, его не переубедишь. Остается только ждать, когда он сам созреет, и тогда подсказать или поправить.
-- А что ты хотел сделать, Адам? -- спросила Любка.
-- Я хотел, чтобы все люди научились фантазировать.
-- Это я уже семь лет от тебя слышу. Больше ты ничего не хотел?
-- Кругом очень много неустроенных людей, которые потерялись в жизни и уже никогда не встанут на свою дорогу, Я хотел показать им, где они найдут себя. Они бы прекрасно устроились в собственной фантазии, им было бы там тепло я уютно. Как мне одно время. Однажды я видел в кегельбане безрукого. Это я и есть. Когда я пришел поиграть, на входе мне отрубили руки. Но я так сильно хотел играть (да и чем еще заниматься в кегельбане!), что стал фантазировать, как я это делаю. Вот чему я хотел научить всех безруких. Ведь в этом Сворском кегельбане все игроки -- инвалиды, потому что контролер -костолом... Но страсть к приспособлению показалась сильнее моего логоса: кто-то стал катать шары ногами, кто-то приладил протезы вместо рук, а кто-то прикорнул в углу. Неустроенные, потерявшиеся, взаимные суррогаты сумели притереться, как бракованные болванки в наспех собранном станке: поскрипели, помучились на чужих местах, поснимали друг с друга стружку. Плохонькие вышли из них детали, но станок кое-как заработал. А фантазии мои никому не понадобились. Зачем приспособленцу напрягать голову, если включи телевизор -- там за тебя другие нафантазируют и покажут. Люди не хотят думать, им невыгодно -- вот в чем ужас! А у кого нет телевизора? Кто слепой, без палки? Ходит впотьмах и думает. Им-то что делать?
-- Ну и зануда ты, Сусанин,-- сказал Семенов.-- Я не возьму тебя в лес, ты очень много говоришь. Вот ван дер Югина возьму, он -- тихий террорист.
И довольно подхмыкнул комплименту с полки.
-- Возьми меня, пожалуйста,-- попросил Сусанин. -- Я тут погибну.
-- Возьми его,-- попросил слесарь.
-- Бутылки, ты умрешь сегодня ночью, -- предрек Семенов.-- Скажи нам что-нибудь на прощанье.
-- Самая большая загадка для меня -- это смерть,-- сказал слесарь.-- Я не представляю, как я умру.
-- Зачем я полез учить людей, если собственную жену не смог перевоспитать?! -- опомнился Сусанин.
-- Тебе плосто не повезло,-- сказал ван дер Югин.-- Надо было зениться на Малине или Кавельке: из них мозно делать все, сто ни заблаголассудится.
-- Ты любишь Фрикаделину, как психиатр своего подопечного,-- сказал оракул.
-- Из меня тоже можно делать все, что ни заблагорассудится,-- сказала Любка.-- Адам, давай разведемся и поженимся, раз у тебя жена ненормальная, а мой муж -- дурак. Будешь сыт, обут, одет...
-- Нет, Любка, я не женюсь на тебе ни под каким соусом. Я не делаю одну и ту же глупость дважды.
-- Тогда давай выпьем спирта на брудершафт, -- предложила Любка.
-- С Бутылки выпей: он что-то совсем пригорюнился.
-- Плохо мне,-- пожаловался слесарь,-- я заболел. Оказалось, он выпил весь спирт. Поэтому никто не удивился его внезапной болезни.
-- Тогда давай станцуем, -- предложила Чертоватая, -- реставратор споет нам песню.
-- Я не знаю слов ни одной песни, -- сказал реставратор.
-- Даже "Взвейтесь кострами..."?
-- Какие к черту танцы! -- возмутился Сусанин.-- Я сижу и страдаю, что жизнь прошла впустую, а ты -- танцы!
-- Мне плохо,-- напомнил Бутылки.-- Не кричи.
-- Еще бы! -- сказал реставратор.-- Вылакал ведро отравы и хочет, чтобы ему было хорошо.
-- И мне плохо, не пойму отчего, -- пожаловался Сусанин.
-- Тебе жалко старую притершуюся жизнь, -- объяснил Семенов.
-- Правильно! -- сказал Сусанин.-- Вроде, не рвался я к директорской должности -- она мне случайно досталась,-- а все равно жалко. Привык я, привык и-- сломался. Что ж поделать! Видно, планида моя такая. А с ней не поспоришь, и если вышло так, что все, кто пытается повернуть мир с проторенного пути, должны погибнуть, значит, и я обречен.
-- Тоже мне, Данко! -- сказал оракул.
-- Тогда я домой пойду, сказала Любка.
-- Иди,-- сказал Сусанин.
-- А ты? -- спросила Любка.
-- Я тоже пойду, -- сказал Адам,-- только на месте,-- он обнял Бутылки и заснул с ним на книгах...
Но проснулся Сусанин один и не сразу понял: вечер на дворе или утро. Оказалось, глубокая ночь, а на месте слесаря оказалась вобла.
-- Где Бутылки? -- спросил Адам.
-- Усох вместе с одеждой,-- сказал Семенов.
-- Вдруг полился с него пот в три ручья,-- сказал реставратор.
-- На полу соблалась селая луза, -- сказал ван дер Югин.
-- Крысы пили из нее, -- сказал Семенов.
-- А Бутылки уменьшался на глазах, дубел и покрывался соленой коркой, как саваном,-- сказал реставратор.
-- Он молсился и усыхал,-- сказал ван дер Югин.
-- Пока не превратился и маленькую сушеную рыбку, -- досказал Семенов.
Сусанин взял воблу в руки, рассмотрел со всех сторон и спросил ван дер Югина, разучившегося врать:
-- Неужели это Бутылки?
-- Слесаль-сантехник,-- подтвердил И.
-- Как же его угораздило? -- спросил Сусанин.
-- Мы тут думали, пока вы спали, почему он усох в воблу, а не в пустую бутылку, и решили, что он тайно исповедовал восточную религию, обожествляющую пиво как влагу, -- сказал реставратор. -- Мы видели на его усыхающем теле непонятные магические знаки.
-- Нет-нет,-- сказал ван дер Югин, словно возрождая спор, который проспал Сусанин,-- это все от алкоголисма.
-- Я ведь любил слесаря как родную дочь,-- сказал Адам.
-- Он звал тебя перед смертью в бреду,-- сказал оракул.
-- Бутылки, ты меня слышишь? -- спросил Сусанин воблу.
-- Он умел, -- сказал ван дер Югин,-- он не слысит.
-- Ужасная смерть,-- сказал Сусанин.-- И жизнь его была сплошным кошмаром. Когда-то он имел светлую цель, но был остановлен на полпути безжалостной директивой и свернул в беспробудное пьянство.
-- Какую цель? -- спросил реставратор.
И Сусанин рассказал как надгробное слово: -- Решил однажды юный Бутылки отметить пятидесятилетие комсомола велопробегом "Калининград -Владивосток". Поддержали его инициативу в спортивных и правящих организациях. Тогда подготовился Бутылки к мероприятию, смазал задники своих штиблет фосфорной краской, чтобы его ненароком не сшибли в темноте; оседлал велосипед и поехал от города к городу, накручивая педали и не зная горюшка. Ждала его на каждом промежуточном финише делегация общественности и вручала энтузиасту значки, вымпелы и статуэтки. Кормили его бесплатным ужином, отводили в гостиничный номер и убаюкивали сказками о том, как идет подготовка к юбилею, а с утра уже махали вслед ладошками и желали всего наилучшего.
С вахты они пошли в бухгалтерию и попросили расчет, а ван дер Югин убежал в цех, чтобы порезать макаронами продукцию типографии, но в цеху И надавали по ушам, и он вернулся на проходную, пугая встречных девушек ножницами. Ван дер Югин разыгрался...
Из уважения к Сусанину его и Семенова рассчитали сразу, хотя деньги в типографии выдавали только в аванс и получку. Главный бухгалтер был пьян и кожаным нарукавником размазывал слезы по щекам.
-- Как же я без вас, Адам Петрович? -- скулил он. -- Ну, куда я один?
-- А кто кричал, что из-за меня "пойдет с конфискацией"? -- напомнил Сусанин.
Главбух ничего не ответил: он пил спирт из бутылки. Ему подали какие-то бумаги и он, не переставая булькать, подмахнул их.
Получив деньги, Сусанин и Семенов вышли из бухгалтерии. В коридоре их встретила толпа, человек из двадцати, рабочих и служащих, позади которых прыгал ван дер Югин, стараясь высмотреть, что случилось.
-- Адам Петрович, не уходи, -- попросила толпа хором и наперебой, потому что некоторые попросили дважды.
Сусанин вздохнул и пошел.
-- Не уходи, Адам Петрович, -- попросила толпа дружнее. Сусанин остановился и сказал:
-- Всегда лучше уйти, чем ждать, когда тебе покажут на дверь пальцем.
-- А кто покажет, Адам Петрович? Ты нам скажи, мы ему не то что палец, руки оторвем.
-- Я ведь не только поэтому ухожу, ребята. Что мне перемена декораций! -- сказал Сусанин. -- Я расскажу вам притчу про себя. Некто кормил своего кота одной сырой картошкой. "Голод -- не тетка", -- думал кот, морщился, но ел сквозь дрему, потому что с закрытыми глазами ему казалось, что перед ним рыба...
На улице Адам, гордый собой, сказал Семенову и ван дер Югину:
-- Видели, как меня народ любит!
-- Попроси, чтобы тебя избрали почетным жителем Сворска и украсили твоим портретом "Доску передовиков", -- посоветовал Семенов.
-- Я хочу памятник, -- сказал Сусанин. -- После смерти. Отлитый из бронзы и меди, я буду стоять на площади и снисходительно улыбаться, держа за руку самого себя, только маленького.
..."Незабудка" была переполнена: сворские алкаши праздновали эпоху переходного периода. Сусанин с радостью заметил, что его бывших подчиненных нет. Семенов с радостью заметил воблу в своем кармане. Ван дер Югин расстроился, вспомнив времена, когда и этом нынешнем свинарнике градоначальник давал балы, и на лестнице, ведущей в сортир, мелькали дамы в газовых платьях с голыми руками, плечами и даже коленками, если посмотреть из прихожей, вот именно с того места, на котором стоит сейчас И и видит только мужика, икающего в ритме механических часов.
Хотя "Незабудка" считалась пивной, но пиво здесь употребляли, как содовую к виски или -- тоник к джину. Основным пойлом в "Незабудке" был спирт, а у тех, кто побогаче, -- дешевый портвейн. Спирт возили в Сворск железнодорожными цистернами, но почти весь он переливался в глотки жителей. Совершенно обесцененный от изобилия, он продавался бидонами за рубль, да и то незнакомцам, а друзей поили даром. Пили чистым, разбавленным и настоянным на какой-нибудь травке. Пили рюмками, стаканами и кружками, украденными из-под бдительного глаза Незабудки. Пили залпом, выдохнув и глотая кадык... Бороться со спиртоносами и спиртолюбами не имело смысла, проще было разрушить промышленность и остановить прогресс...
Сусанин с Семеновым утолили жажду первой кружкой под вопли ван дер Югина, что пить -- здоровье губить, и, когда оракул достал из кармана воблу, пришел Иван.
-- Меня в армию забирают, -- сказал он.
-- Когда?
-- Завтра в шесть утра сбор у военкомата, -- ответил Иван. -- Сегодня прошел медкомиссию, а завтра уже с зубной щеткой и сухим пайком.
-- Тут кто-то постарался, чтобы тебя забрали побыстрей,-- сказал Сусанин, обсасывая плавник, -- чтобы ты провел медовый месяц в казарме.
-- Подряников и Сплю, -- вывел Семенов. -- Кто еще?
-- А может быть, председатель химзаводского профкома?-- предположил Иван.
-- Нет, у него кишка тонка, -- сказал оракул.
-- Подряников знает, что ты женился? -- спросил Сусанин. Иван пожал плечами.
-- Мозет, есе лаз набить молду Подляникову, -- предложил ван дер Югин, -- тогда Ваню забелут в милицию, а не в алмию.
-- Но на свободе он все равно не останется, -- сказал Семенов.
-- А ты попроси отсрочку, покажи "Свидетельство о браке", -- предложил Сусанин.
-- Показывал, просил, умолял, -- ответил Иван. -- Они считают, что я нарочно женился, лишь бы от почетного долга уклониться.
-- Значит, сегодня не только наши проводы, но и твои тоже.
-- И мои, -- сказал подошедший Бутылки. -- Уже решил -- завтра сдаюсь в ЛТП. Я совсем спился, я даже не знаю, какой сейчас год, весна на дворе или осень. Спрашиваю у всех, мне говорят, а я забываю.
-- Ты болен, -- поставил диагноз Сусанин. -- Ты болен, Бутылки, от того, что сильных и здоровых в нашей стране больше интересует наркомания на Западе, чем собственные алкаши. Вообще, живой интерес ко всему окружающему свойствен нашему обществу. Мы живем вне себя.
...В это время в типографии остановились машины. Работники и работницы, бросив труд, собрались на проходной и двинулись к "Незабудке". Они шли уговаривать директора вернуться.
Пивная с трудом вместила их в свое нутро, а завсегдатаи вытаращили глаза на такое изобилие трезвых женщин и мужчин. Когда стало совсем тесно, некоторых завсегдатаев выслали на улицу.
-- Не уходи, Адам Петрович, -- опять сказали работники сидящему на мраморной лестнице Сусанину.
-- Хотите пива? -- спросил Адам. -- Эй, Незабудка, выкатывай все бочки, какие у тебя есть!
-- Мы за тобой пришли.
-- Нет -- ответил Сусанин и опустил голову.
-- Вернись, директор! Мы тебя отстоим.
-- Пейте пиво, -- сказал Сусанин. -- Пейте! Золотой век ежемесячных премий кончился. Когда-то все должно кончится...
Тогда мраморная лестница, ведущая в сортир, стала трибуной. На нее поднимались мужчины и женщины, вставали рядом с сидящим Сусаниным и говорили гневные слова примерно такого содержания: "Кто придумал снимать директора, при котором предприятие семь лет подряд перевыполняло план и сейчас идет с опережением?!. Надо писать и требовать! Должна же быть хоть какая-то справедливость! Кто хозяин в страте? Мы или шишки над нами, которые уже забыли, что они наши слуги?.." И так все говорили, кричали, требовали наперебой, пока у "Незабудки" не остановилась крытая машина с решеткой на задней двери. Из нее вылезли милиционеры и прошлись по пивной, выбирая жертву. Подходящим, созревшим для вытрезвителя клиентом им показался главбух. Люди в фуражках молча взяли его под руки и поволокли к выходу. Главный бухгалтер с мольбой посмотрел на Сусанина, но Адам отвернулся и не сделал никаких попыток, чтобы спасти бывшего подчиненного. Больше того, Сусанину тоже досталось: уже из дверей сержант послал ему замечание, покачав ладонью.
-- А вы подниметесь, гражданин, -- сказал сержант, -- встаньте. Здесь пивная, а не ресторан, чтобы рассиживаться.
И Адам послушно встал на ступеньку, а когда милиционер уехал, сказал работникам типографии, что они были похожи на участников районной конференции, которые репетировали групповой портрет для музея. Все засмеялись, и лицо Сусанина тоже посмеялось вместе со всеми.
-- Ни в коем случае никуда не пишите и ничего не требуйте, -- попросим Адам. -- Вы же знаете, что я ухожу по собственному желанию, находясь в здравом уме и твердой памяти. И я не останусь ни за какие коврижки. Я слишком толстый для власти, ведь у толстых людей душа из теста: мы пухнем на дрожжах, но подгораем в духовках. Сейчас я расскажу только один случай, и вы поймете, почему я ухожу... Всем известно, что под моим руководством типография выполняла план и по производству, и по реализации продукции. Но мало кто знает, какой ценой это давалось и в ущерб кому. Знает, например, главбух, но его уже нет среди нас. Вот послушайте. Однажды на областной конференции я познакомился с директором некоего предприятия. Директор показался мне тривиальным дураком. Грех было этим пользоваться, но я соблазнился. Как вы помните, на еще не сгоревшем складе одно время валялись залежи экземпляров нашего славного "Зеркала". Произошло это потому, что Куриляпов возомнил, будто тираж в десять тысяч для его дребедени мал и надо печатать двенадцать тысяч. Он рассчитывал публикацией кроссвордов увеличить розничную продажу. Она действительно выросла, но чуть-чуть, и каждый день в типографии оседали полторы тысячи никому не нужных газет. По идее эти газеты надо было бы насильно всовывать Райпечати или сдавать в макулатуру, а лучше -- вообще не переводить на них бумагу, но я решил иначе: мы отгрузили их в адрес предприятия, руководимого дураком. Директору я послал сопроводительное письмо, в котором просил их купить. Оказалось, однако, что на предприятии всем заправляет не директор, а главный инженер. Он, как неглупый человек, платить отказался, да еще возврат оформил за наш счет. Такого расточительства со стороны типографии я стерпеть не мог, игра пошла на принцип, и я второй раз отправил газеты по тому же адресу и выехал к дураку-директору сам. Я поил его французским коньяком и до хрипоты убеждал, что предприятие просто погибнет, развалится, исчезнет, если не узнает всю чушь, какую Куриляпову удалось засунуть в "Зеркало"; что передовицы, когда директор раздаст газеты рабочим, поднимут производительность труда; что статьи о сворских ударниках и присворских Паш Ангелиных вызовут на предприятии массовые припадки трудового энтузиазма; что, в конце концов, кто директор -- он или главный инженер? И дурак сломался: газеты были куплены, а на наш счет перечислено пять тысяч рублей. Это были свободные деньги, потому что редакция уже заплатила нам. Мы дважды продали один и тот же товар. Сначала я думал раздать деньги в виде премии, но потом выкрал их через трудовые соглашения, купил у спекулянтов японские магнитофоны и американские джинсы и пошел к Примерову. "Выберите себе, что понравится, -- сказал я ему, -- а остальное можете не возвращать". И вот Примеров бросился ласкать западную технику, сын его обтянул зад фирменными этикетками, а в столовую типографии стали возить те же продукты, что и в буфет райкома партии. С тех пор наша столовая процветает. Вы кормитесь сами, приводите обедать жен, мужей и детей, вы покупаете полуфабрикаты на ужин, и вам не надо драться в магазине за кусок жирной свинины. Скажите, разумно я поступил?
-- Да! -- хором ответил пивной зал.
-- Разумно! -- раздался одиночный вскрик.
-- Нашей столовой все завидуют, -- признался неизвестный, скрытый толпой.
-- Что же тут разумного? -- удивился Сусанин. -- Я нанес государству вред, похожий на смерч, а вас растлил, как малолетних детей. Во-первых, украл пять тысяч рублей; во-вторых, нарушил уголовный кодекс, подкупив должностное лицо; в-третьих, снизил производительность труда на предприятии, которое возглавлял дурак, потому что рабочие там вместо работы отгадывали кроссворды; в-четвертых, я сделал вас пищевой элитой: ведь вы стали есть не манну небесную, а все ту же фондированную пищу. А химзавод и завод резиновых металлоизделий стали питаться еще хуже. Вы набивали животы, потому что другие постились. Вы расписывались за большие премии, потому что другие получали выговоры. И разве тот панельный урод в окнах, где многие из вас поселились, достался типографии за "спасибо"?.. Что же вы молчите? Восхищайтесь мною! Восхищайтесь, если, по вашему, я поступал разумно, и из двух кое-как набитых государственных карманов один делал полным, а другой -пустым. Вот, собственно, и вся хитрость управления и вся подоплека процветания...
Зал отмалчивался.
-- Надеюсь, среди вас есть честные люди, которые не хотят жить в ущерб другим, -- добавил Сусанин.
-- Действительно, неудобно получилось, -- сказал кто-то.
-- Вот-вот, -- обрадовался Адам, -- поэтому я и ушел. Надоело лгать на каждом шагу, изворачиваться, кривляться, лишь бы не сняли за развал работы. Я -- типично социалистический преступник, и мое место -- в социалистической тюрьме. Я предал все, во что верил с детства. Зачем же вам предатель?..
-- Все равно не уходи, Адам Петрович. Мы тебя прощаем, а мы -- сила.
-- Не расстраивайтесь. Придет новый директор, он не будет рассказывать вам притчи на все случаи жизни, он будет требовать план, а нарушителей -карать по законам трудовой дисциплины. А теперь, прощайте. Я как-нибудь зайду проведать...
И народ разошелся.
-- Когда тебе надоест врать? -- спросил Семенов Сусанина...
-- Не так уж много я и насочинял, -- ответил Адам. -- Но ты видел, какова сила фантазии! Если б я просто сказал, что" не хочу быть директором, они бы ничего не поняли. Как можно отказываться от директорского кресла? У кого такое в голове уложится?.. Я расскажу тебе притчу, Семенов. Некто залез ночью на склад, желая грабить, но нашумел так, что прибежал сторож и спросил: "Кто тут?" -- "Гав-гав", -- ответил Некто. В другой раз спросил сторож: "Кто тут?" -- "Гав-гав", -- повторил Некто. И в третий раз спросил сторож: "Кто тут?-" -- "Это я, Шарик", -- обманул Некто, но сторожа он успокоил, и сторож ушел. Поэтому, Семенов, если собеседники не понимают одного языка, говори с ними на другом...
-- Адам Петрович, спасите меня, -- сказал Иван, -- я не хочу в армию. Я знаю о почетном долге каждого гражданина, но какой же я гражданин, если я всех презираю? Мне двадцать один год, а злости на людей у меня больше, чем у ван дер Югина -- на персональных пенсионеров. Ведь я получу автомат и пристрелю какую-нибудь сволочь! Я не удержусь, ей-богу. В детстве мне очень хотелось стать солдатом и защищать страну от фашистов и шпионов. Но теперь-то я вырос, и все мои враги -- внутренние! Поймите, мне нельзя в армию идти!
-- Нет, Иван, я не буду тебя спасать. Я слишком долго шутил с собственной жизнью, чтобы на старости лет глумиться над чужой. Я приехал в Сворск чуть постарше тебя и бросил вызов жизни. Я не посчитал ее за серьезного соперника, даже дал ей фору: делал, что хотел, не задумываясь о последствиях... А результат -- ты видишь... Система ломает любые частности, любые исключения гороховые, вроде меня, даже сумасшедших и младенцев она лишает права на самотворчество и выражение вне утвержденных рамок... Ты бессилен перед ней. Так что снизойди на уровень Сплю и покорись...
-- Черта с два! -- ответил Иван.
-- ...И помни, в какой бы кошмар не выродилась эта система: в основе ее существовало разумное начало. И задача нынешнего человека -- защищать вот такие зерна, крупицы разумного, появляющиеся вдруг, которые прежде называли "благодатью божьей", а я называю "синтезом анализа". Защищать я складывать в копилку общелюдской памяти...
-- Да что в этих людях разумного? -- Иван обвел пивную взглядом.
-- ...Складывать и ждать дня рождения. Он наступит! Я верю! Именинники разобьют копилку, и каждый возьмет из нее то, что ему понравится! Вы поняли меня? -- спросил Сусанин Ивана, Семенова, ван дер Югина и Бутылки.
-- Поняли, -- ответил за всех Семенов, -- но нам неясно, при чем тут армия.
-- Вы же призываете защищать культурное наследство, -- сказал Иван.
-- Он говорит чушь, -- сказал оракул. -- Он потихоньку выживает из ума.
-- Я знаю. Я всю жизнь несу чушь сознательно, -- ответил Адам. -- Но как мне еще уберечь этого отрока от дезертирства?
-- Вот, есть выход, -- сказал И Ивану. -- Пледставь, сто ты оглабил табасный киоск и полусил два года тюльмы.
-- Ван дер Югин -- мой явный ученик, -- сказал Сусанин.
-- Но я не курю, -- сказал Иван.
Тут опять пришел наряд милиции, и сержант заявил громовым голосом:
-- Пивная закрывается!
-- Почему это она закрывается? -- спросила Незабудка.
-- Потому что нам пьяных некуда класть, -- сказал милиционер. -- Кончай розлив! Всем допивать и расходиться.
На улице Иван сказал:
-- Можно пойти в подвал, если кого-нибудь тянет выпить. у реставратора наверняка есть и спирт, и пиво.
-- Меня тянет, -- спохватился слесарь. Сусанин обнял его и полез целоваться:
-- Бутылки, друг ситный, а меня к тебе всей душой тянет. Мы с тобой оба выпали из круга, которым очертили нашу жизнь. Пойдем в подвал, пойдем в подполье, к черту на рога пойдем, только вместе.
-- А меня возьмете? -- спросила подошедшая Чертоватая.
-- Возьмем, -- решил Сусанин. -- Мы всех берем.
-- А вы куда идете? -- спросила Любка.
-- А кто куда, -- ответил Сусанин. -- Иван идет в армию, Бутылки -- в ЛТП, ван дер Югин -- в Домсовет за тюфяком, а мы с Семеновым -- в дремучий лес.
-- Ас кем пойти мне? -- спросила Чертоватая. Адам развел руками:
-- Все дороги хороши...
Иван поймал правую руку Сусанина, пожал и ушел.
Оставшиеся спустились в подвал и в траурной тишине выпили спирта. Каждый хоронил самого себя, только Любка вдруг решила, что у нее сегодня день рождения, и стала резвиться, прыгать, обниматься со всеми, убаюкивать на руках ван дер Югина, пытавшегося вылить спирт в умывальник и спасти друзей от алкоголизма. Потом завалилась на груду книг, раскинув руки, задрыгала ногами, как в кабаке, завизжала, захохотала, поперхнулась и сказала:
-- Адам, меня ждет повышение, потому что товарищ Примеров оказался тайным педерастом!
-- Поздравляю, -- сказал Сусанин.
-- А тебя что ждет? -- спросила Любка.
-- Не знаю, я -- не пророк и не начальник, чтобы предвидеть и планировать, -- сказал Адам. -- Наверное, я не вовремя родился...
-- Все так о себе думают, -- сказал реставратор.
-- Но почему ты не сопротивляешься, черт тебя дери? -- спросила Чертоватая. -- Тебе правда наплевать, что с тобой будет, или ты что-то задумал, но молчишь до поры до времени?
-- Что я мог задумать? Моя фантазия тут бессильна.
-- Нельзя тебе сейчас отмалчиваться: на тебя полгороде смотрит. Борись до победы или сдайся на милость победителя -- третьего нет, -- сказала Чертоватая.
-- Из дилеммы: поступить так или эдак всегда можно найти еще один выход -- умыть руки, -- сказал Сусанин. -- Не хочу я ни с кем воевать и ни под кого подстраиваться. Я с удовольствием уехал бы отсюда, но я не знаю на Земле страны, где мне было бы хорошо. Я обречен...
-- Давай, я устрою тебя на свое нынешнее место, -- предложила Любка.
-- Устрой лучше реставратора, -- сказал Сусанин...
-- Кто он мне? -- спросила Любка.
-- А я кто? -- спросил Сусанин.
-- Тебя я люблю, Адам, -- сказала Любка. -- Не бойся, тебя не посадят. Хоть весь склад разворуй -- я спасу!
-- Нет. Я уйду в дремучий лес с Семеновым и, усевшись на столетнем пне, задумаюсь, что делать дальше. Я попал и тупик -- и теперь должен построить Вавилонскую башню, чтобы с ее крыши узреть выход из лабиринта.
-- Снасяла достань мне тюфяк, а потом иди на все сетыле столоны, -вспомнил прикорнувший было на книжной полке И.
-- Для нормального развития любого организма, любого существа необходимо, чтобы составляющие его клетки постоянно делились. Вот в чем штука! А я попал в ситуацию, где процесс деления не только заторможен -- он всегда в какой-то степени заторможен, -- но запрещен, законсервирован, упрятан в морозильную камеру. И я затеял глупость: решил разморозить людей, вывести их из летаргии на словах. Ну, разве это не ходьба по лабиринту?
-- Все так думают, -- сказала Любка. -- Для этого и слова придумали.
-- Как раз люди-то верили мне, но моей веры им хватало на пару дней, не больше. А потом все шло по-старому, как у алкоголика, который каждый понедельник бросал пить и клялся жене, и каждую среду напивался... Нет! Человек упрям, его не переубедишь. Остается только ждать, когда он сам созреет, и тогда подсказать или поправить.
-- А что ты хотел сделать, Адам? -- спросила Любка.
-- Я хотел, чтобы все люди научились фантазировать.
-- Это я уже семь лет от тебя слышу. Больше ты ничего не хотел?
-- Кругом очень много неустроенных людей, которые потерялись в жизни и уже никогда не встанут на свою дорогу, Я хотел показать им, где они найдут себя. Они бы прекрасно устроились в собственной фантазии, им было бы там тепло я уютно. Как мне одно время. Однажды я видел в кегельбане безрукого. Это я и есть. Когда я пришел поиграть, на входе мне отрубили руки. Но я так сильно хотел играть (да и чем еще заниматься в кегельбане!), что стал фантазировать, как я это делаю. Вот чему я хотел научить всех безруких. Ведь в этом Сворском кегельбане все игроки -- инвалиды, потому что контролер -костолом... Но страсть к приспособлению показалась сильнее моего логоса: кто-то стал катать шары ногами, кто-то приладил протезы вместо рук, а кто-то прикорнул в углу. Неустроенные, потерявшиеся, взаимные суррогаты сумели притереться, как бракованные болванки в наспех собранном станке: поскрипели, помучились на чужих местах, поснимали друг с друга стружку. Плохонькие вышли из них детали, но станок кое-как заработал. А фантазии мои никому не понадобились. Зачем приспособленцу напрягать голову, если включи телевизор -- там за тебя другие нафантазируют и покажут. Люди не хотят думать, им невыгодно -- вот в чем ужас! А у кого нет телевизора? Кто слепой, без палки? Ходит впотьмах и думает. Им-то что делать?
-- Ну и зануда ты, Сусанин,-- сказал Семенов.-- Я не возьму тебя в лес, ты очень много говоришь. Вот ван дер Югина возьму, он -- тихий террорист.
И довольно подхмыкнул комплименту с полки.
-- Возьми меня, пожалуйста,-- попросил Сусанин. -- Я тут погибну.
-- Возьми его,-- попросил слесарь.
-- Бутылки, ты умрешь сегодня ночью, -- предрек Семенов.-- Скажи нам что-нибудь на прощанье.
-- Самая большая загадка для меня -- это смерть,-- сказал слесарь.-- Я не представляю, как я умру.
-- Зачем я полез учить людей, если собственную жену не смог перевоспитать?! -- опомнился Сусанин.
-- Тебе плосто не повезло,-- сказал ван дер Югин.-- Надо было зениться на Малине или Кавельке: из них мозно делать все, сто ни заблаголассудится.
-- Ты любишь Фрикаделину, как психиатр своего подопечного,-- сказал оракул.
-- Из меня тоже можно делать все, что ни заблагорассудится,-- сказала Любка.-- Адам, давай разведемся и поженимся, раз у тебя жена ненормальная, а мой муж -- дурак. Будешь сыт, обут, одет...
-- Нет, Любка, я не женюсь на тебе ни под каким соусом. Я не делаю одну и ту же глупость дважды.
-- Тогда давай выпьем спирта на брудершафт, -- предложила Любка.
-- С Бутылки выпей: он что-то совсем пригорюнился.
-- Плохо мне,-- пожаловался слесарь,-- я заболел. Оказалось, он выпил весь спирт. Поэтому никто не удивился его внезапной болезни.
-- Тогда давай станцуем, -- предложила Чертоватая, -- реставратор споет нам песню.
-- Я не знаю слов ни одной песни, -- сказал реставратор.
-- Даже "Взвейтесь кострами..."?
-- Какие к черту танцы! -- возмутился Сусанин.-- Я сижу и страдаю, что жизнь прошла впустую, а ты -- танцы!
-- Мне плохо,-- напомнил Бутылки.-- Не кричи.
-- Еще бы! -- сказал реставратор.-- Вылакал ведро отравы и хочет, чтобы ему было хорошо.
-- И мне плохо, не пойму отчего, -- пожаловался Сусанин.
-- Тебе жалко старую притершуюся жизнь, -- объяснил Семенов.
-- Правильно! -- сказал Сусанин.-- Вроде, не рвался я к директорской должности -- она мне случайно досталась,-- а все равно жалко. Привык я, привык и-- сломался. Что ж поделать! Видно, планида моя такая. А с ней не поспоришь, и если вышло так, что все, кто пытается повернуть мир с проторенного пути, должны погибнуть, значит, и я обречен.
-- Тоже мне, Данко! -- сказал оракул.
-- Тогда я домой пойду, сказала Любка.
-- Иди,-- сказал Сусанин.
-- А ты? -- спросила Любка.
-- Я тоже пойду, -- сказал Адам,-- только на месте,-- он обнял Бутылки и заснул с ним на книгах...
Но проснулся Сусанин один и не сразу понял: вечер на дворе или утро. Оказалось, глубокая ночь, а на месте слесаря оказалась вобла.
-- Где Бутылки? -- спросил Адам.
-- Усох вместе с одеждой,-- сказал Семенов.
-- Вдруг полился с него пот в три ручья,-- сказал реставратор.
-- На полу соблалась селая луза, -- сказал ван дер Югин.
-- Крысы пили из нее, -- сказал Семенов.
-- А Бутылки уменьшался на глазах, дубел и покрывался соленой коркой, как саваном,-- сказал реставратор.
-- Он молсился и усыхал,-- сказал ван дер Югин.
-- Пока не превратился и маленькую сушеную рыбку, -- досказал Семенов.
Сусанин взял воблу в руки, рассмотрел со всех сторон и спросил ван дер Югина, разучившегося врать:
-- Неужели это Бутылки?
-- Слесаль-сантехник,-- подтвердил И.
-- Как же его угораздило? -- спросил Сусанин.
-- Мы тут думали, пока вы спали, почему он усох в воблу, а не в пустую бутылку, и решили, что он тайно исповедовал восточную религию, обожествляющую пиво как влагу, -- сказал реставратор. -- Мы видели на его усыхающем теле непонятные магические знаки.
-- Нет-нет,-- сказал ван дер Югин, словно возрождая спор, который проспал Сусанин,-- это все от алкоголисма.
-- Я ведь любил слесаря как родную дочь,-- сказал Адам.
-- Он звал тебя перед смертью в бреду,-- сказал оракул.
-- Бутылки, ты меня слышишь? -- спросил Сусанин воблу.
-- Он умел, -- сказал ван дер Югин,-- он не слысит.
-- Ужасная смерть,-- сказал Сусанин.-- И жизнь его была сплошным кошмаром. Когда-то он имел светлую цель, но был остановлен на полпути безжалостной директивой и свернул в беспробудное пьянство.
-- Какую цель? -- спросил реставратор.
И Сусанин рассказал как надгробное слово: -- Решил однажды юный Бутылки отметить пятидесятилетие комсомола велопробегом "Калининград -Владивосток". Поддержали его инициативу в спортивных и правящих организациях. Тогда подготовился Бутылки к мероприятию, смазал задники своих штиблет фосфорной краской, чтобы его ненароком не сшибли в темноте; оседлал велосипед и поехал от города к городу, накручивая педали и не зная горюшка. Ждала его на каждом промежуточном финише делегация общественности и вручала энтузиасту значки, вымпелы и статуэтки. Кормили его бесплатным ужином, отводили в гостиничный номер и убаюкивали сказками о том, как идет подготовка к юбилею, а с утра уже махали вслед ладошками и желали всего наилучшего.