Работа с собаками, вообще, с животными, — терпеливый специфический труд. Линду Олег начал дрессировать трехмесячным щенком. Ещё доживал в квартире Александровых Дик, колли, может быть, он уже и тяготил хозяев своей собачьей старостью, требовал теперь ухода и забот наравне со щенком…
Нина Алексеевна нервничала, выговорила как-то Олегу — ну, сколько можно?! Собаки в городской квартире, беспомощная старая и щенок-несмышлёныш, испачканный ковер на полу, погрызенный веник, запах и шерсть…
Потом мама успокоилась и даже просила у Олега прощения, увидев на его глазах слёзы. Поняла, что это не просто прихоть, что это профессия, выбранная раз и навсегда, что любовь сына к братьям нашим меньшим глубока и искренна, что он никогда не изменит ни Дику, ни Линде, и, наверно, это у них взаимно. Собаки тоже ведь хорошо чувствуют людей, знают, кто их настоящий друг, а кто враг, и ведут себя соответственно.
Ладно, пусть. Родители обязаны быть снисходительными по отношению к детям и их увлечениям.
Марина, наблюдая за собаками, спросила Олега:
— Как самочувствие? Не устаёшь?
Он поморщился.
— Марина, ну что вы все заладили: как себя чувствуешь? Как настроение?… Хорошо я себя чувствую, даже отлично! Не инвалид я и всё тут! Служу как все, ты же видишь. Шагаю с Линдой по подвалам, по лестничным маршам… Можно нас в чем-то упрекнуть?
Проскурина заметно смутилась.
— Успокойся, пожалуйста, Олег. Я не собиралась тебя в чем-то упрекать или обижать. Просто посочувствовала. Ты, конечно, молодец, мы все это понимаем… Но я невольно вспоминаю, думаю, когда тебя вижу…
— А ты не вспоминай и не думай! Если бы я хотел быть инвалидом, я бы им был. Пошел бы на пенсию, сидел дома. Или в тёплом кабинете. Мне предлагали, я отказался. Потому что — вот мой кабинет, тут моя работа.
Марина пережидала его тираду. А Олег взял себя в руки, говорил спокойнее:
— Я знаю, кое-кто не хочет, чтобы я тут работал. И прямо в глаза мне говорили, и за спиной, видно, кости моют.
— Я к ним не отношусь, Олег. Ты — сильный человек, тобой можно гордиться.
В глазах его жила боль.
— «Можно»… «гордиться»… А что же ты…
Не договорил, отвернулся. Знал, что не имеет права упрекать Марину ни в чём, сердцу, в самом деле, не прикажешь, заставить себя любить невозможно. Знал и то, что чувству своему не изменит, просто не в силах этого сделать, что всегда будет любить эту кареглазую красивую женщину. И слабым для него утешением станет лишь то, что он сможет видеть её практически каждый день, но в служебной, деловой обстановке…
Сознавать всё это, испытывать день за днем муки любви оказалось невероятно трудно.
«Слишком он тебя вознёс, слишком, — думал старлей, наблюдая за Линдой. — Да и себя тоже прославляет. В газетах о нём пишут, по телевидению показывают. А чего уж такого особенного вы с ним сделали?»
Рискин имел в виду увиденный на прошлой неделе телефильм «Собаки на службе в милиции». Речь там, правда, шла и о военных псах — как они в годы Великой Отечественной раненых с поля боя вытаскивали, как танки подрывали, с донесениями на передовую бегали. Потом об Александрове речь зашла и его Линде. И в Чечне они геройски воевали, и взрывчатку в Придонске находили, и этим людей спасали.
Журналистам приврать — раз плюнуть. Надо им героя своего приподнять и разукрасить, чтобы другие на него равнялись. Конечно, так и надо, но с Александровым они явно перестарались. Линду он, безусловно натаскал будь здоров, она взрывчатку эту из-под земли добудет, и оружие быстро учует. Но его Альфонс тоже способный парень, придёт время, и они покажут ещё, на что он годен! Альфонс по общерозыскному профилю работает, ещё два-три года назад о террористах и самодельных бомбах не слышали, нужды в собаках такой специальности, как «взрывчатые вещества», не было, потом уже стали их готовить, спешно, в Ростовской школе служебно-розыскного собаководства МВД, где Олег и учился.
И Чечня эта, командировка… Война, несчастный случай. Подбили «Урал», ребят покалечили, трое погибли. Какое тут геройство?! Герой — это что-то выдающееся, супер. Александр Матросов — вот герой: лёг на немецкую амбразуру с пулемётом. Тот же Маресьев, да, тут спорить не о чем. Или в наше время, в Москве, в Норд-Осте, доктор Рошаль к чеченам в захваченный ими концертный зал пошёл… мало ли настоящих героев — те же космонавты или лётчики-испытатели, разведчики…
А Александров — что: обычный мент-кинолог, каких только в их Центре около двадцати. Настырный, верно, этого у него не отнимешь. И сам учится, и Линду беспрерывно натаскивает. И опять на соревнования нацелился. Мало ему медалей на шее Линды! Чемпионом хочет её сделать, не иначе.
А могли бы и другие кинологи поехать. Чем его Альфонс хуже Линды?! Малость поработать с ним, позаниматься…
Вольно так и довольно вяло размышляя об этом, Рискин с сочувствием и пониманием наблюдал за своим явно сексуально озабоченным псом. Альфонс в последние эти дни и ел через силу, и команды выполнял кое-как, нечисто, и своего наставника слушал вполуха — всё по сторонам башкой вертит. Или убежит в дальний угол прогулочного двора, гоняется за кем-нибудь из сук, на садку прилаживается то к одной, то к другой. И выразительно эдак на него, Рискина, поглядывает. Мол, поспособствовал бы, хозяин. Видишь, маюсь. Сам-то — женатый, проблем с этим делом не имеешь. А нам, кобелям, каково? То — нельзя, это — не положено. А с природой что делать? Куда силушку девать?
Рискин пытался отвлекать Альфонса, отзывал его в сторону от сук, на дрессировочную площадку уводил — пусть работает, через барьер прыгает, по буму бегает, глядишь, и поостынет. Альфонс команды исполнял, да, но, что называется, из-под палки, без особой охоты. Бежит по буму, а голова его туда, на прогулочный двор, повёрнута, где противоположный пол резвится, где Линда со щенком Марины Проскуриной играет. Правда, щенку этому уже восемь месяцев, парень растёт быстро, сам уже прилаживается на садку, но пока что в игре, не мучается, как Альфонс.
Поговорить, что ли, с Мариной?
Нет, нельзя. Она — баба строгая и принципиальная. И с Олегом они всё равно дружат, Проскурина его уважает и ценит как кинолога, хотя в замужестве отказала, все это теперь знают. А на него, Рискина, Марина просто бочку покатит, если узнает, что он задумал.
Да, говорить с Проскуриной не надо. Боком всё это может для него, Рискина, выйти. Лучше потолковать с Кровопусковым, ветеринаром. Тот парень свой, выпивали вместе не раз. Он знает, что с озабоченным Альфонсом делать — сыпанёт ему в чашку нужного порошка, приглушит гормон. Но ему, Рискину, это сейчас не нужно, наоборот. Зачем природу в Альфонсе глушить? И так жизнь у него собачья — на холоде да в загородке проходит. И ещё единственной радости его лишать, беречь от вязки. То хоть разрядится, всё полегче им обоим будет, и псу, и его инструктору, ничего уже занятиям не будет мешать. А главное…
Тут Рискин притормозил в своих мечтаниях. Ещё боролись в нем подленькое и порядочное. Одно вопило: делай что задумал! Пусть Альфонс покроет чёрную эту Линду, она выйдет из строя, ощенится, и Александров никуда с ней поехать не сможет. А другое остужало, навязывало здравую, совестливую мысль: не делай этого, Рискин, не, надо! Не рой яму другому, сам в неё попадёшь. Олег, если узнает…
А как он узнает? Сорок почти псов на питомнике, большинство из них кобели, все бегают по прогулочному двору и на дрессировочной площадке, уследи за ними. Десяти-пятнадцати минут хватит. Это и при самом Александрове может случиться, и вообще, с любой сукой. Отвернулся инструктор, зевнул, позвонить пошел или даже в туалете замечтался, а Альфонс, или Рокки, или Джой… тут как тут! Глядь — а Линда уже с кем-нибудь из них в замк? стоит, хвост к хвосту.
Махнув рукой на остатки совести и на возможные в будущем неприятности, Рискин решил помочь Альфонсу, облегчить его кобелиные страдания. На взаимной, так сказать, заинтересованности: Альфонс получает удовольствие, Линда не едет на соревнования.
Только надо всё это с умом сделать, чтобы их никто не застукал и не донёс Александрову.
Рискин выгуливал обеих собак в вечернее время. Дальние углы двора питомника не освещались, тонули в полумраке, туда он с Линдой и Альфонсом и отправился.
Дальше всё покатилось как по маслу.
Линда, приученная к дисциплине и послушанию, дала себя привязать к дереву, Рискин ещё и голову её между своих колен зажал. А Альфонс, уже возбужденно крутившийся у её хвоста, быстро сообразил, что к чему, и тут же нацелился на садку.
Ой, что было с Линдой! Она и вырываться из колен Рискина стала, и прыгать из стороны в сторону, и даже укусить его хотела. Но Рискин знал, как обращаться с собаками, тотчас обмотал ей морду концом длинного поводка, да ещё в бок кулаком саданул — молчи, дескать! Делай, что от тебя требуется.
А что от суки в таких случаях требуется? Только покорность. Стой и молчи.
Но Линда протестовала, как могла. Со стянутой мордой, в коленях у Рискина, который поддерживал её ещё и под живот, чтобы Альфонсу было удобнее, она визжала и по-прежнему вырывалась из рук человека и лап ротвейлера. Но и тот, и другой, знали свое дело хорошо, Линде оставалось только глухо, в зубы, визжать, а потом и стонать — от боли и позора.
«Нельзя же! Не хочу! — горячо протестовало её отчаявшееся собачье сердце. — Хозяин, где ты? Да посмотри же что делается! Как можно!? Хозяин, помоги!!! Альфонс, прекрати! Я не хочу! Не надо-о!…»
Альфонс, может, и понимал её протест в глухом и отчаянном визге, но слышал сейчас только себя, свою похоть и плоть, и продолжал кидать распалённым коротким задом.
Потом они стояли хвост к хвосту, не в силах расстаться. Рискин, покуривая, довольно усмехался (дело сделано), Альфонс отдыхал, позёвывал: «Хорошо, однако…», а Линда плакала горючими собачьими слезами: «Что теперь хозяин о ней подумает?!»
Глава девятнадцатая
Нина Алексеевна нервничала, выговорила как-то Олегу — ну, сколько можно?! Собаки в городской квартире, беспомощная старая и щенок-несмышлёныш, испачканный ковер на полу, погрызенный веник, запах и шерсть…
Потом мама успокоилась и даже просила у Олега прощения, увидев на его глазах слёзы. Поняла, что это не просто прихоть, что это профессия, выбранная раз и навсегда, что любовь сына к братьям нашим меньшим глубока и искренна, что он никогда не изменит ни Дику, ни Линде, и, наверно, это у них взаимно. Собаки тоже ведь хорошо чувствуют людей, знают, кто их настоящий друг, а кто враг, и ведут себя соответственно.
Ладно, пусть. Родители обязаны быть снисходительными по отношению к детям и их увлечениям.
* * *
Спущенные с поводков собаки носились по прогулочному двору, радуясь свободе, солнечному дню, тому, что могут общаться, бегать друг за другом и играть. Над питомником стоял жизнерадостный громкий лай.Марина, наблюдая за собаками, спросила Олега:
— Как самочувствие? Не устаёшь?
Он поморщился.
— Марина, ну что вы все заладили: как себя чувствуешь? Как настроение?… Хорошо я себя чувствую, даже отлично! Не инвалид я и всё тут! Служу как все, ты же видишь. Шагаю с Линдой по подвалам, по лестничным маршам… Можно нас в чем-то упрекнуть?
Проскурина заметно смутилась.
— Успокойся, пожалуйста, Олег. Я не собиралась тебя в чем-то упрекать или обижать. Просто посочувствовала. Ты, конечно, молодец, мы все это понимаем… Но я невольно вспоминаю, думаю, когда тебя вижу…
— А ты не вспоминай и не думай! Если бы я хотел быть инвалидом, я бы им был. Пошел бы на пенсию, сидел дома. Или в тёплом кабинете. Мне предлагали, я отказался. Потому что — вот мой кабинет, тут моя работа.
Марина пережидала его тираду. А Олег взял себя в руки, говорил спокойнее:
— Я знаю, кое-кто не хочет, чтобы я тут работал. И прямо в глаза мне говорили, и за спиной, видно, кости моют.
— Я к ним не отношусь, Олег. Ты — сильный человек, тобой можно гордиться.
В глазах его жила боль.
— «Можно»… «гордиться»… А что же ты…
Не договорил, отвернулся. Знал, что не имеет права упрекать Марину ни в чём, сердцу, в самом деле, не прикажешь, заставить себя любить невозможно. Знал и то, что чувству своему не изменит, просто не в силах этого сделать, что всегда будет любить эту кареглазую красивую женщину. И слабым для него утешением станет лишь то, что он сможет видеть её практически каждый день, но в служебной, деловой обстановке…
Сознавать всё это, испытывать день за днем муки любви оказалось невероятно трудно.
* * *
Старший лейтенант Рискин намёк начальника Центра, Шайкина, стал воплощать при первом же удобном случае. Александров, как студент-заочник, уехал на сессию в Волгоград, и Линда снова оказалась под присмотром его, Рискина.«Слишком он тебя вознёс, слишком, — думал старлей, наблюдая за Линдой. — Да и себя тоже прославляет. В газетах о нём пишут, по телевидению показывают. А чего уж такого особенного вы с ним сделали?»
Рискин имел в виду увиденный на прошлой неделе телефильм «Собаки на службе в милиции». Речь там, правда, шла и о военных псах — как они в годы Великой Отечественной раненых с поля боя вытаскивали, как танки подрывали, с донесениями на передовую бегали. Потом об Александрове речь зашла и его Линде. И в Чечне они геройски воевали, и взрывчатку в Придонске находили, и этим людей спасали.
Журналистам приврать — раз плюнуть. Надо им героя своего приподнять и разукрасить, чтобы другие на него равнялись. Конечно, так и надо, но с Александровым они явно перестарались. Линду он, безусловно натаскал будь здоров, она взрывчатку эту из-под земли добудет, и оружие быстро учует. Но его Альфонс тоже способный парень, придёт время, и они покажут ещё, на что он годен! Альфонс по общерозыскному профилю работает, ещё два-три года назад о террористах и самодельных бомбах не слышали, нужды в собаках такой специальности, как «взрывчатые вещества», не было, потом уже стали их готовить, спешно, в Ростовской школе служебно-розыскного собаководства МВД, где Олег и учился.
И Чечня эта, командировка… Война, несчастный случай. Подбили «Урал», ребят покалечили, трое погибли. Какое тут геройство?! Герой — это что-то выдающееся, супер. Александр Матросов — вот герой: лёг на немецкую амбразуру с пулемётом. Тот же Маресьев, да, тут спорить не о чем. Или в наше время, в Москве, в Норд-Осте, доктор Рошаль к чеченам в захваченный ими концертный зал пошёл… мало ли настоящих героев — те же космонавты или лётчики-испытатели, разведчики…
А Александров — что: обычный мент-кинолог, каких только в их Центре около двадцати. Настырный, верно, этого у него не отнимешь. И сам учится, и Линду беспрерывно натаскивает. И опять на соревнования нацелился. Мало ему медалей на шее Линды! Чемпионом хочет её сделать, не иначе.
А могли бы и другие кинологи поехать. Чем его Альфонс хуже Линды?! Малость поработать с ним, позаниматься…
Вольно так и довольно вяло размышляя об этом, Рискин с сочувствием и пониманием наблюдал за своим явно сексуально озабоченным псом. Альфонс в последние эти дни и ел через силу, и команды выполнял кое-как, нечисто, и своего наставника слушал вполуха — всё по сторонам башкой вертит. Или убежит в дальний угол прогулочного двора, гоняется за кем-нибудь из сук, на садку прилаживается то к одной, то к другой. И выразительно эдак на него, Рискина, поглядывает. Мол, поспособствовал бы, хозяин. Видишь, маюсь. Сам-то — женатый, проблем с этим делом не имеешь. А нам, кобелям, каково? То — нельзя, это — не положено. А с природой что делать? Куда силушку девать?
Рискин пытался отвлекать Альфонса, отзывал его в сторону от сук, на дрессировочную площадку уводил — пусть работает, через барьер прыгает, по буму бегает, глядишь, и поостынет. Альфонс команды исполнял, да, но, что называется, из-под палки, без особой охоты. Бежит по буму, а голова его туда, на прогулочный двор, повёрнута, где противоположный пол резвится, где Линда со щенком Марины Проскуриной играет. Правда, щенку этому уже восемь месяцев, парень растёт быстро, сам уже прилаживается на садку, но пока что в игре, не мучается, как Альфонс.
Поговорить, что ли, с Мариной?
Нет, нельзя. Она — баба строгая и принципиальная. И с Олегом они всё равно дружат, Проскурина его уважает и ценит как кинолога, хотя в замужестве отказала, все это теперь знают. А на него, Рискина, Марина просто бочку покатит, если узнает, что он задумал.
Да, говорить с Проскуриной не надо. Боком всё это может для него, Рискина, выйти. Лучше потолковать с Кровопусковым, ветеринаром. Тот парень свой, выпивали вместе не раз. Он знает, что с озабоченным Альфонсом делать — сыпанёт ему в чашку нужного порошка, приглушит гормон. Но ему, Рискину, это сейчас не нужно, наоборот. Зачем природу в Альфонсе глушить? И так жизнь у него собачья — на холоде да в загородке проходит. И ещё единственной радости его лишать, беречь от вязки. То хоть разрядится, всё полегче им обоим будет, и псу, и его инструктору, ничего уже занятиям не будет мешать. А главное…
Тут Рискин притормозил в своих мечтаниях. Ещё боролись в нем подленькое и порядочное. Одно вопило: делай что задумал! Пусть Альфонс покроет чёрную эту Линду, она выйдет из строя, ощенится, и Александров никуда с ней поехать не сможет. А другое остужало, навязывало здравую, совестливую мысль: не делай этого, Рискин, не, надо! Не рой яму другому, сам в неё попадёшь. Олег, если узнает…
А как он узнает? Сорок почти псов на питомнике, большинство из них кобели, все бегают по прогулочному двору и на дрессировочной площадке, уследи за ними. Десяти-пятнадцати минут хватит. Это и при самом Александрове может случиться, и вообще, с любой сукой. Отвернулся инструктор, зевнул, позвонить пошел или даже в туалете замечтался, а Альфонс, или Рокки, или Джой… тут как тут! Глядь — а Линда уже с кем-нибудь из них в замк? стоит, хвост к хвосту.
Махнув рукой на остатки совести и на возможные в будущем неприятности, Рискин решил помочь Альфонсу, облегчить его кобелиные страдания. На взаимной, так сказать, заинтересованности: Альфонс получает удовольствие, Линда не едет на соревнования.
Только надо всё это с умом сделать, чтобы их никто не застукал и не донёс Александрову.
* * *
Случай скоро представился.Рискин выгуливал обеих собак в вечернее время. Дальние углы двора питомника не освещались, тонули в полумраке, туда он с Линдой и Альфонсом и отправился.
Дальше всё покатилось как по маслу.
Линда, приученная к дисциплине и послушанию, дала себя привязать к дереву, Рискин ещё и голову её между своих колен зажал. А Альфонс, уже возбужденно крутившийся у её хвоста, быстро сообразил, что к чему, и тут же нацелился на садку.
Ой, что было с Линдой! Она и вырываться из колен Рискина стала, и прыгать из стороны в сторону, и даже укусить его хотела. Но Рискин знал, как обращаться с собаками, тотчас обмотал ей морду концом длинного поводка, да ещё в бок кулаком саданул — молчи, дескать! Делай, что от тебя требуется.
А что от суки в таких случаях требуется? Только покорность. Стой и молчи.
Но Линда протестовала, как могла. Со стянутой мордой, в коленях у Рискина, который поддерживал её ещё и под живот, чтобы Альфонсу было удобнее, она визжала и по-прежнему вырывалась из рук человека и лап ротвейлера. Но и тот, и другой, знали свое дело хорошо, Линде оставалось только глухо, в зубы, визжать, а потом и стонать — от боли и позора.
«Нельзя же! Не хочу! — горячо протестовало её отчаявшееся собачье сердце. — Хозяин, где ты? Да посмотри же что делается! Как можно!? Хозяин, помоги!!! Альфонс, прекрати! Я не хочу! Не надо-о!…»
Альфонс, может, и понимал её протест в глухом и отчаянном визге, но слышал сейчас только себя, свою похоть и плоть, и продолжал кидать распалённым коротким задом.
Потом они стояли хвост к хвосту, не в силах расстаться. Рискин, покуривая, довольно усмехался (дело сделано), Альфонс отдыхал, позёвывал: «Хорошо, однако…», а Линда плакала горючими собачьими слезами: «Что теперь хозяин о ней подумает?!»
Глава девятнадцатая
А хозяин ничего и не подозревал больше месяца.
… Из Волгограда Олег вернулся радостный: экзамены и зачёты за пятый курс сдал, на душе было легко, «хвостов» в институте не значилось, через каких-то полгода он будет дипломированным юристом.
Усиленно готовил Линду к соревнованиям. Александрова и Литвинова с Джоем включили в состав команды от Придонского УВД. Сражаться им с коллегами-кинологами предстояло в этом году в столице, в Москве.
По команде главного управления уголовного розыска в Москву из Придонска уехали несколько кинологов с собаками. Поехал и Олег с Линдой.
А Придонск тем временем тоже оказался под прицелом террористов — едва не взлетел на воздух железнодорожный вокзал. Чудо спасло и само здание, и тех пассажиров, которые были в тот момент в зале ожидания: бомба почему-то не взорвалась, сработал только детонатор.
Спецслужбы города «стояли на ушах», ФСБ и УВД области перешли на усиленный режим несения службы, задействовали и оставшихся в городе кинологов с собаками. Сбиваясь с ног, псы обнюхивали сверху донизу и этот вокзал, и другой, курского направления, и все три городских автовокзала, и аэропорт… И неизвестно, что ещё надо было обследовать и чекистам, и милиционерам, и собакам, убедиться в том, что в городе, в общественных его местах, нет больше «адских машин».
Несколько дней Придонск жил в большом напряжении, пресса и горожане нервничали, из ФСБ, возглавившей поиск террористов, информация поступала скудная и противоречивая — дескать, очевидцы сообщили приметы бандитов, это две женщины и мужчина «кавказской национальности», уже составлены их фотороботы, и поимка преступников — дело ближайшего будущего.
Но трое террористов «кавказской, национальности» благополучно удрали из Придонска, следы их затерялись где-то в Чечне. Потом загремели взрывы на вокзале Пятигорска, в электричках и поездах южного направления, громыхало по-прежнему в Москве…
Милиция Придонска, в частности, уголовный розыск, предпринимали серьёзные профилактические меры — патрулирование улиц в ночное время, проверка документов у всех без исключения граждан, так или иначе похожих на выходцев с Кавказа, работа с агентурой. Работали напряжённо и кинологи — те, что оставались в городе. Полковник Савушкин лично контролировал работу всех подразделений своего управления, в том числе и Центра служебного собаководства. Потому и звонил сюда время от времени.
Позвонил и сегодня.
— Шайкин, это Савушкин.
— Узнал вас, товарищ полковник. Здравия желаю.
— Добрый день… Хотя, какой день, половина десятого вечера… Какие планы у твоих кинологов на предстоящую ночь?
— Патрулирование по городу, посещение вокзалов, общественного транспорта, проверка остановок…
— Размахнулся!… Что-нибудь одно надо делать. Больше пользы будет. Сосредоточь внимание на урнах у остановок транспорта, там закладки наиболее вероятны.
— Есть!
— Днём чем занимались?
— Текущая работа, Юрий Николаевич: дрессировка, наблюдение ветеринара, кормление…
— По взрывчатым веществам сколько у тебя собак работает?
— Две — Александрова и Литвинова, обе в Москве, как приказали.
— Столицу, конечно, надо защищать в первую очередь, но и тут, дома, ушки на макушке надо держать. По взрывчатке почему так мало собак?
— Ну… раньше как-то и нужды не было, товарищ полковник. Больше общерозыскные, обходились.
Савушкин помолчал.
— Сколько у тебя всего собак, Шайкин?
— Тридцать две. в строю — двадцать семь.
— Почему не все?
— Больны, Юрий Николаевич. Один застудился сильно, другой. лапу повредил, третий…
— Так, ладно. Собак максимально задействуй, Геннадий Васильевич. Целый взвод кобелей и ничего пока на нашли! Пусть хоть народ видит, что твои кинологи что-то делают, что собаки работают. Это и для преступников предупреждение, профилактическая мера.
— Я понимаю, товарищ полковник. Сам в нынешнюю ночь намерен поработать.
— Поработай, это похвально. Ты кинолог опытный, всю жизнь с собаками возишься… Псы, вообще-то, есть у тебя хорошие? Я только про Гарсона слыхал, да у Александрова… как её?
— Линда.
— Да, Линда. А ещё?
— Рокки, Джой, Тарзан, Альфонс…
— Клички все какие-то американские!… Ты за Америку, что ли, Шайкин?
— Нет, я за Россию, товарищ полковник!
— А почему собак по-русски не называете? Трезор, к примеру. Барбос, Фирс… У моего деда, например, Прошка на цепи сидел. Ничего, знал свою кличку, добро хозяйское хорошо стерёг.
— Н-не знаю, товарищ полковник. Так принято — собак громкими именами называть, они их лучше запоминают. Вспомните: Мухтар, Рекс…
— Опять же иностранщина, Шайкин! Пёс и русскую бы кличку хорошо запомнил: тот же Прошка, Лада, Ваня… Ну, Ваня, может, и не совсем ладно звучит, а вот Захар, или Ермак! Чем плохо? Антип!…
— У многих собак родословная, Юрий Николаевич, клички заводчиками присваиваются. Тут мы ничего не можем изменить.
— Всё равно, перекос. Ты же взрослый человек, Геннадий Васильевич, в милиции давно служишь. Должен понимать: патриотизм он с мелочей начинается. Сегодня твой пацан майку с небоскрёбами Нью-Йорка надел, завтра собачку свою Джеком назвал, или той же Линдой. А это опять — американское женское имя. Или Гарсон, царство ему небесное! Герой, конечно, молодец. Но это же официант по-французски. А как бы красиво звучало: в Чечне погиб не Гарсон, прислужник за столом, а… Ерофей, например.
— Да, было бы красивее, товарищ полковник, я с вами согласен. — Шайкин был с начальством податливым, мягким. Надо до пенсии дотянуть, тут и осталось каких-то пару лет!
— Или этот, Альфонс, — продолжал Савушкин. — Опять же аморальная кличка. Это — содержанец, бабский угодник. Он что там у тебя — в производителях ходит? Чей это пёс?
— Старшего лейтенанта Рискина, товарищ полковник! Должен сказать, что Альфонс в общерозыскном деле дока. И потом, мне Рискин объяснял. Альфонсы эти — были знаменитыми королями: Испании, Португалии, ещё какой-то страны, я забыл.
— Опять ты за рыбу деньги! — досадливо произнёс Савушкин. — Я ему про Фому, он мне про Ерёму… Перекос у тебя с кличками, Шайкин, имей это в виду. Народятся если щенки, по-русски их называй, вот и всё. Все эти Рокки и Альфонсы всегда на сторону нос будут воротить. А Прошка как был Прошкой, так им и останется. И всех этих Русланов и Казбеков, что нас с тобой взрывают, лучше искать будут. Понял?
— Так точно!
— Хорошо, действуй. Завтра утром доложишь мне о ночном рейде. А пока позвони Никитинскому, он тебе скажет, где надо патрулировать.
— Есть!
Он пригляделся к собаке и ахнул — у неё уже и животик округлился, и сосцы увеличились.
Беременна!
Оставшиеся сомнения развеял Кровопусков, ветеринар, осмотревший Линду.
— Конечно, герр лейтенант. Она на сносях. Пять недель, как минимум. Поздравляю. Можешь готовить мне магарыч, так и быть, приму роды. А ты дедушкой будешь.
— Да ты что, Кровопусков, с ума сошел?! Какие роды? Какие «пять недель»? Откуда?
Кровопусков (они с Олегом стояли сейчас у небольшого операционного стола в домике ветеринара, а Линда лежала на этом столе), хмыкнул:
— Ветром надуло. Бегала, вот, по двору, а у нас сквознячок, ей брюшко и надуло. Непорочное зачатие.
— Мы же с ней на соревнования готовимся! Два месяца осталось!
Кровопусков, вытерев руки, согнал Линду со стола, сел на старый потёртый диванчик, неизвестно как и когда сюда попавший, посоветовал:
— Отложи. В этом году у тебя ничего не получится. Ощенится к концу апреля, потом за малыми детками надо ухаживать… На следующий год чемпионом с ней станешь.
— Да ты что?! Столько труда вложено, столько сил!… И Линда… она же саму себя превзошла. Команды чистенько выполняет, охотно работала до сегодняшнего дня… Линда, девочка моя, кто это тебя, а? Почему ты это позволила?
Олег обнял собаку, прижал её к себе, заглядывал в самые зрачки. Линда отлично уловила тревожную интонацию в голосе хозяина, виновато опустила голову. Ну вот, теперь и он всё знает. Стыд-то какой! И крах надежд. А они так старались вдвоём, так много тренировались. Она и новое слово помнила — МОСКВА. Туда хозяин собирался везти её на соревнования, не на беготню по вагонам метро, как в прошлый раз, а на приятные, пусть и сложные испытания её навыков и умения. И она бы постаралась не подвести своего хозяина — ведь она его очень любит, и всё бы ради него сделала.
— Вот это да-а! — страшно расстроенный протянул Олег. — Вот это свинью мне какой-то кобелина подложил!
Вне себя, с лицом, схватившимся красными нервными пятнами, он похромал к Рискину.
— Серёга, ты в курсе?
— Что?
— Лида щенная!
— Да не может быть!… Когда это она успела? С кем?
— Я, вот, у тебя хотел спросить. Тебе же доверил.
Рискин сокрушённо качал мордатой головой, бил себя в грудь:
— Я тебе гарантирую, Олег, глаз с Линды не спускал! Слово офицера! Я за ней больше, чем за Альфонсом глядел… И как это её угораздило! Вот давалка хитроумная, а! Нашла же где-то хахаля, не утерпела… А про себя ещё раз тебе говорю: в оба за ней смотрел!
Подтвердила благонадёжность Рискина и Марина, поручилась и за Альфонса — ничего такого сексуального на её глазах не происходило.
Но кто тогда? Кто? Чей пёс?!
Расспросы коллег в течение двух-трех ближайших дней ничего не дали и облегчения Олегу не принесли. Никто из кинологов не видел Линду в объятиях чьего-либо кобеля, никто не мог сказать что-нибудь определённое.
— Аборт! Один выход, герр лейтенант. — Кровопусков плотоядно развёл руками, когда Олег снова пришёл к нему. — Шайкин не будет возражать? Ты его поставил в известность?
— Моя собака, моя ответственность, чего спрашивать!?
— Да ты не переживай, Олег. Пусть ощенится, что ли. Тогда и поглядим, на кого её детки похожи.
Ветеринар явно потешался над растерявшимся и очень расстроенным кинологом. Знал, что Олег не пойдёт на такой шаг, да и по щенкам узнать отцовство можно приблизительно. И что бы это дало, в конце концов? Ну, решили бы они потом, когда щенки малость подросли, что папаша их — Рокки, овчарка. Или Джой — спаниель. Или Альфонс — ротвейлер…
За Альфонса, конечно, можно спросить с Рискина, недоглядел, но старлея как напрямую обвинить? Также и остальных кинологов. Линда согрешила, да, а где и с кем… Чего после драки кулаками махать?!
А щенки-полукровки и правда питомнику не нужны. У них породистые, элитные собаки, с хорошими родословными, с соответствующими документами.
— Давай… выкидыш надо сделать, — сказал Олег Кровопускову. — Нельзя Линде сейчас щенков иметь. Тем более, неизвестно от кого.
— Давай, — мотнул головой ветеринар. — Завтра, с утречка. Приходи пораньше, пока начальства нету. Заделаем. Сегодня мне некогда, мой «Жигуль» забарахлил, плохо заводится. То ли свечки надо поменять, то ли зажигание сбилось. Твоя-то «Таврия» на ходу?
— Бегает.
— Вот и приезжай часов в семь. Пару уколов замастырим твоей гулёне, как новенькая будет. Ты магарыч готовь, герр лейтенант.
Позвав Линду, Олег повёл её к вольеру. Собака шла не торопясь, тяжело уже, грузно ступая, не поднимая головы. Прислушивалась к тому, что происходило в её утробе — это была её первая беременность, и это занимало её сейчас больше всего. Даже любовь к хозяину и его переживания отступили на второй план.
А он довел её до вольера, сказал со вздохом:
— Иди, спи. Завтра для тебя будет тяжелый день.
Она помотала в знак согласия хвостом, ушла сразу в будку, на солому, улеглась поудобнее и скоро заснула.
И снился Линде удивительный сон!
Вот они с Гарсоном бегают по большому прогулочному двору питомника. Уже лето, тепло и солнечно, воздух свежий, с сотнями запахов, которые будоражат кровь, заставляя их обоих носиться с громким радостным лаем. Она охотно, с молодым задором, играет с Гарсоном — куснула его за ляжку, отбежала, кинулась влево, потом вправо, но бегает небыстро, зовёт: догони, догони! И скачет с ним — такая грациозная, ловкая — и словно говорит: смотри, Гарсон, какая я красивая!… Ну, поиграй ещё со мной, поиграй, не надо спешить. Тебе надо за мной поухаживать, покорить этими ухаживаниями, доказать свою любовь, добиться её. Ведь любовь — это прежде всего чувство, а потом уже всё остальное. От искренних чувств и щенки хорошие родятся, здоровые и жизнестойкие… А им трудно придётся в жизни, трудно!
Не спеши, Гарсон! За девочкой нужно поухаживать, побаловать её лаской, нежной игрой.
Он понимал Линду, играл с нею с удовольствием, не спешил приступать к главному, что сблизит их окончательно…
Потом, много дней спустя, она вылизывала мокрых своих деток, заботливо подставляла под их крохотные мордочки набухшие молоком сосцы, сладостно чувствуя, как тёплая её жизнь переливается в них, таких ещё беспомощных, слепых, но безмерно нежных, дорогих. Линда впервые испытывала это великое материнское чувство, пусть даже и во сне, и непередаваемое словами блаженство разливалось по всему её телу, от носа до хвоста.
Она была счастлива. Она гордилась своим материнством, она хорошо понимала теперь чт? значит быть Матерью, продолжательницей жизни.
… Уколы ветеринара Кровопускова сделали только половину дела — убили в утробе Линды щенят. Но искусственные роды не получались.
Собака хирела на глазах, кровоточила, умирала.
Олег сходил с ума.
— Игорь, сделай же что-нибудь! — кричал он на Кровопускова. — Не видишь разве: она погибает!
— Вижу, как не видеть! — меланхолично отвечал тот. — Резать надо, операцию делать. Возможно, у неё внематочная… Разрежем — увидим.
От ветеринара крепко несло спиртным.
Схватить бы Олегу дорогую ему Линду в охапку, да — в «Таврию», да к другому, более опытному и не такому бездушному собачьему доктору!…
Но он растерялся.
И ещё на что-то надеялся.
И подумал, что времени уже не осталось, Линду надо спасать здесь, на питомнике, руками всё того же Кровопускова — он же дипломированный специалист, он должен сделать всё как полагается!
Олег не видел, что Кровопусков для храбрости, в другой комнатушке, хлебнул спиртяги ещё, а потом уже надел белый халат, марлевую повязку и шапочку — классный хирург да и только!
… Из Волгограда Олег вернулся радостный: экзамены и зачёты за пятый курс сдал, на душе было легко, «хвостов» в институте не значилось, через каких-то полгода он будет дипломированным юристом.
Усиленно готовил Линду к соревнованиям. Александрова и Литвинова с Джоем включили в состав команды от Придонского УВД. Сражаться им с коллегами-кинологами предстояло в этом году в столице, в Москве.
* * *
Чечня, обиженная Кремлём, снова грозно напомнила о себе: в Москве один за другим загремели взрывы, рушились дома, гибли сотни людей. Доставалось и троллейбусам, и самому любимому москвичами и гостями столицы транспорту — метро.По команде главного управления уголовного розыска в Москву из Придонска уехали несколько кинологов с собаками. Поехал и Олег с Линдой.
А Придонск тем временем тоже оказался под прицелом террористов — едва не взлетел на воздух железнодорожный вокзал. Чудо спасло и само здание, и тех пассажиров, которые были в тот момент в зале ожидания: бомба почему-то не взорвалась, сработал только детонатор.
Спецслужбы города «стояли на ушах», ФСБ и УВД области перешли на усиленный режим несения службы, задействовали и оставшихся в городе кинологов с собаками. Сбиваясь с ног, псы обнюхивали сверху донизу и этот вокзал, и другой, курского направления, и все три городских автовокзала, и аэропорт… И неизвестно, что ещё надо было обследовать и чекистам, и милиционерам, и собакам, убедиться в том, что в городе, в общественных его местах, нет больше «адских машин».
Несколько дней Придонск жил в большом напряжении, пресса и горожане нервничали, из ФСБ, возглавившей поиск террористов, информация поступала скудная и противоречивая — дескать, очевидцы сообщили приметы бандитов, это две женщины и мужчина «кавказской национальности», уже составлены их фотороботы, и поимка преступников — дело ближайшего будущего.
Но трое террористов «кавказской, национальности» благополучно удрали из Придонска, следы их затерялись где-то в Чечне. Потом загремели взрывы на вокзале Пятигорска, в электричках и поездах южного направления, громыхало по-прежнему в Москве…
Милиция Придонска, в частности, уголовный розыск, предпринимали серьёзные профилактические меры — патрулирование улиц в ночное время, проверка документов у всех без исключения граждан, так или иначе похожих на выходцев с Кавказа, работа с агентурой. Работали напряжённо и кинологи — те, что оставались в городе. Полковник Савушкин лично контролировал работу всех подразделений своего управления, в том числе и Центра служебного собаководства. Потому и звонил сюда время от времени.
Позвонил и сегодня.
— Шайкин, это Савушкин.
— Узнал вас, товарищ полковник. Здравия желаю.
— Добрый день… Хотя, какой день, половина десятого вечера… Какие планы у твоих кинологов на предстоящую ночь?
— Патрулирование по городу, посещение вокзалов, общественного транспорта, проверка остановок…
— Размахнулся!… Что-нибудь одно надо делать. Больше пользы будет. Сосредоточь внимание на урнах у остановок транспорта, там закладки наиболее вероятны.
— Есть!
— Днём чем занимались?
— Текущая работа, Юрий Николаевич: дрессировка, наблюдение ветеринара, кормление…
— По взрывчатым веществам сколько у тебя собак работает?
— Две — Александрова и Литвинова, обе в Москве, как приказали.
— Столицу, конечно, надо защищать в первую очередь, но и тут, дома, ушки на макушке надо держать. По взрывчатке почему так мало собак?
— Ну… раньше как-то и нужды не было, товарищ полковник. Больше общерозыскные, обходились.
Савушкин помолчал.
— Сколько у тебя всего собак, Шайкин?
— Тридцать две. в строю — двадцать семь.
— Почему не все?
— Больны, Юрий Николаевич. Один застудился сильно, другой. лапу повредил, третий…
— Так, ладно. Собак максимально задействуй, Геннадий Васильевич. Целый взвод кобелей и ничего пока на нашли! Пусть хоть народ видит, что твои кинологи что-то делают, что собаки работают. Это и для преступников предупреждение, профилактическая мера.
— Я понимаю, товарищ полковник. Сам в нынешнюю ночь намерен поработать.
— Поработай, это похвально. Ты кинолог опытный, всю жизнь с собаками возишься… Псы, вообще-то, есть у тебя хорошие? Я только про Гарсона слыхал, да у Александрова… как её?
— Линда.
— Да, Линда. А ещё?
— Рокки, Джой, Тарзан, Альфонс…
— Клички все какие-то американские!… Ты за Америку, что ли, Шайкин?
— Нет, я за Россию, товарищ полковник!
— А почему собак по-русски не называете? Трезор, к примеру. Барбос, Фирс… У моего деда, например, Прошка на цепи сидел. Ничего, знал свою кличку, добро хозяйское хорошо стерёг.
— Н-не знаю, товарищ полковник. Так принято — собак громкими именами называть, они их лучше запоминают. Вспомните: Мухтар, Рекс…
— Опять же иностранщина, Шайкин! Пёс и русскую бы кличку хорошо запомнил: тот же Прошка, Лада, Ваня… Ну, Ваня, может, и не совсем ладно звучит, а вот Захар, или Ермак! Чем плохо? Антип!…
— У многих собак родословная, Юрий Николаевич, клички заводчиками присваиваются. Тут мы ничего не можем изменить.
— Всё равно, перекос. Ты же взрослый человек, Геннадий Васильевич, в милиции давно служишь. Должен понимать: патриотизм он с мелочей начинается. Сегодня твой пацан майку с небоскрёбами Нью-Йорка надел, завтра собачку свою Джеком назвал, или той же Линдой. А это опять — американское женское имя. Или Гарсон, царство ему небесное! Герой, конечно, молодец. Но это же официант по-французски. А как бы красиво звучало: в Чечне погиб не Гарсон, прислужник за столом, а… Ерофей, например.
— Да, было бы красивее, товарищ полковник, я с вами согласен. — Шайкин был с начальством податливым, мягким. Надо до пенсии дотянуть, тут и осталось каких-то пару лет!
— Или этот, Альфонс, — продолжал Савушкин. — Опять же аморальная кличка. Это — содержанец, бабский угодник. Он что там у тебя — в производителях ходит? Чей это пёс?
— Старшего лейтенанта Рискина, товарищ полковник! Должен сказать, что Альфонс в общерозыскном деле дока. И потом, мне Рискин объяснял. Альфонсы эти — были знаменитыми королями: Испании, Португалии, ещё какой-то страны, я забыл.
— Опять ты за рыбу деньги! — досадливо произнёс Савушкин. — Я ему про Фому, он мне про Ерёму… Перекос у тебя с кличками, Шайкин, имей это в виду. Народятся если щенки, по-русски их называй, вот и всё. Все эти Рокки и Альфонсы всегда на сторону нос будут воротить. А Прошка как был Прошкой, так им и останется. И всех этих Русланов и Казбеков, что нас с тобой взрывают, лучше искать будут. Понял?
— Так точно!
— Хорошо, действуй. Завтра утром доложишь мне о ночном рейде. А пока позвони Никитинскому, он тебе скажет, где надо патрулировать.
— Есть!
* * *
В конце марта, когда весна решительно уже вступила в права, Олег забеспокоился: Линда повела себя странно — стала вдруг медленнее, осторожнее передвигаться, отказалась прыгать через барьер, ела за двоих и много спала.Он пригляделся к собаке и ахнул — у неё уже и животик округлился, и сосцы увеличились.
Беременна!
Оставшиеся сомнения развеял Кровопусков, ветеринар, осмотревший Линду.
— Конечно, герр лейтенант. Она на сносях. Пять недель, как минимум. Поздравляю. Можешь готовить мне магарыч, так и быть, приму роды. А ты дедушкой будешь.
— Да ты что, Кровопусков, с ума сошел?! Какие роды? Какие «пять недель»? Откуда?
Кровопусков (они с Олегом стояли сейчас у небольшого операционного стола в домике ветеринара, а Линда лежала на этом столе), хмыкнул:
— Ветром надуло. Бегала, вот, по двору, а у нас сквознячок, ей брюшко и надуло. Непорочное зачатие.
— Мы же с ней на соревнования готовимся! Два месяца осталось!
Кровопусков, вытерев руки, согнал Линду со стола, сел на старый потёртый диванчик, неизвестно как и когда сюда попавший, посоветовал:
— Отложи. В этом году у тебя ничего не получится. Ощенится к концу апреля, потом за малыми детками надо ухаживать… На следующий год чемпионом с ней станешь.
— Да ты что?! Столько труда вложено, столько сил!… И Линда… она же саму себя превзошла. Команды чистенько выполняет, охотно работала до сегодняшнего дня… Линда, девочка моя, кто это тебя, а? Почему ты это позволила?
Олег обнял собаку, прижал её к себе, заглядывал в самые зрачки. Линда отлично уловила тревожную интонацию в голосе хозяина, виновато опустила голову. Ну вот, теперь и он всё знает. Стыд-то какой! И крах надежд. А они так старались вдвоём, так много тренировались. Она и новое слово помнила — МОСКВА. Туда хозяин собирался везти её на соревнования, не на беготню по вагонам метро, как в прошлый раз, а на приятные, пусть и сложные испытания её навыков и умения. И она бы постаралась не подвести своего хозяина — ведь она его очень любит, и всё бы ради него сделала.
— Вот это да-а! — страшно расстроенный протянул Олег. — Вот это свинью мне какой-то кобелина подложил!
Вне себя, с лицом, схватившимся красными нервными пятнами, он похромал к Рискину.
— Серёга, ты в курсе?
— Что?
— Лида щенная!
— Да не может быть!… Когда это она успела? С кем?
— Я, вот, у тебя хотел спросить. Тебе же доверил.
Рискин сокрушённо качал мордатой головой, бил себя в грудь:
— Я тебе гарантирую, Олег, глаз с Линды не спускал! Слово офицера! Я за ней больше, чем за Альфонсом глядел… И как это её угораздило! Вот давалка хитроумная, а! Нашла же где-то хахаля, не утерпела… А про себя ещё раз тебе говорю: в оба за ней смотрел!
Подтвердила благонадёжность Рискина и Марина, поручилась и за Альфонса — ничего такого сексуального на её глазах не происходило.
Но кто тогда? Кто? Чей пёс?!
Расспросы коллег в течение двух-трех ближайших дней ничего не дали и облегчения Олегу не принесли. Никто из кинологов не видел Линду в объятиях чьего-либо кобеля, никто не мог сказать что-нибудь определённое.
— Аборт! Один выход, герр лейтенант. — Кровопусков плотоядно развёл руками, когда Олег снова пришёл к нему. — Шайкин не будет возражать? Ты его поставил в известность?
— Моя собака, моя ответственность, чего спрашивать!?
— Да ты не переживай, Олег. Пусть ощенится, что ли. Тогда и поглядим, на кого её детки похожи.
Ветеринар явно потешался над растерявшимся и очень расстроенным кинологом. Знал, что Олег не пойдёт на такой шаг, да и по щенкам узнать отцовство можно приблизительно. И что бы это дало, в конце концов? Ну, решили бы они потом, когда щенки малость подросли, что папаша их — Рокки, овчарка. Или Джой — спаниель. Или Альфонс — ротвейлер…
За Альфонса, конечно, можно спросить с Рискина, недоглядел, но старлея как напрямую обвинить? Также и остальных кинологов. Линда согрешила, да, а где и с кем… Чего после драки кулаками махать?!
А щенки-полукровки и правда питомнику не нужны. У них породистые, элитные собаки, с хорошими родословными, с соответствующими документами.
— Давай… выкидыш надо сделать, — сказал Олег Кровопускову. — Нельзя Линде сейчас щенков иметь. Тем более, неизвестно от кого.
— Давай, — мотнул головой ветеринар. — Завтра, с утречка. Приходи пораньше, пока начальства нету. Заделаем. Сегодня мне некогда, мой «Жигуль» забарахлил, плохо заводится. То ли свечки надо поменять, то ли зажигание сбилось. Твоя-то «Таврия» на ходу?
— Бегает.
— Вот и приезжай часов в семь. Пару уколов замастырим твоей гулёне, как новенькая будет. Ты магарыч готовь, герр лейтенант.
* * *
Слова Кровопускова об уколах Олег воспринял спокойно. Знал, что ветеринар проделывал такие процедуры с загулявшими суками не раз: первый укол убивал в животе собаки уже сформировавшихся щенков, второй вызывал искусственные роды.Позвав Линду, Олег повёл её к вольеру. Собака шла не торопясь, тяжело уже, грузно ступая, не поднимая головы. Прислушивалась к тому, что происходило в её утробе — это была её первая беременность, и это занимало её сейчас больше всего. Даже любовь к хозяину и его переживания отступили на второй план.
А он довел её до вольера, сказал со вздохом:
— Иди, спи. Завтра для тебя будет тяжелый день.
Она помотала в знак согласия хвостом, ушла сразу в будку, на солому, улеглась поудобнее и скоро заснула.
И снился Линде удивительный сон!
Вот они с Гарсоном бегают по большому прогулочному двору питомника. Уже лето, тепло и солнечно, воздух свежий, с сотнями запахов, которые будоражат кровь, заставляя их обоих носиться с громким радостным лаем. Она охотно, с молодым задором, играет с Гарсоном — куснула его за ляжку, отбежала, кинулась влево, потом вправо, но бегает небыстро, зовёт: догони, догони! И скачет с ним — такая грациозная, ловкая — и словно говорит: смотри, Гарсон, какая я красивая!… Ну, поиграй ещё со мной, поиграй, не надо спешить. Тебе надо за мной поухаживать, покорить этими ухаживаниями, доказать свою любовь, добиться её. Ведь любовь — это прежде всего чувство, а потом уже всё остальное. От искренних чувств и щенки хорошие родятся, здоровые и жизнестойкие… А им трудно придётся в жизни, трудно!
Не спеши, Гарсон! За девочкой нужно поухаживать, побаловать её лаской, нежной игрой.
Он понимал Линду, играл с нею с удовольствием, не спешил приступать к главному, что сблизит их окончательно…
Потом, много дней спустя, она вылизывала мокрых своих деток, заботливо подставляла под их крохотные мордочки набухшие молоком сосцы, сладостно чувствуя, как тёплая её жизнь переливается в них, таких ещё беспомощных, слепых, но безмерно нежных, дорогих. Линда впервые испытывала это великое материнское чувство, пусть даже и во сне, и непередаваемое словами блаженство разливалось по всему её телу, от носа до хвоста.
Она была счастлива. Она гордилась своим материнством, она хорошо понимала теперь чт? значит быть Матерью, продолжательницей жизни.
… Уколы ветеринара Кровопускова сделали только половину дела — убили в утробе Линды щенят. Но искусственные роды не получались.
Собака хирела на глазах, кровоточила, умирала.
Олег сходил с ума.
— Игорь, сделай же что-нибудь! — кричал он на Кровопускова. — Не видишь разве: она погибает!
— Вижу, как не видеть! — меланхолично отвечал тот. — Резать надо, операцию делать. Возможно, у неё внематочная… Разрежем — увидим.
От ветеринара крепко несло спиртным.
Схватить бы Олегу дорогую ему Линду в охапку, да — в «Таврию», да к другому, более опытному и не такому бездушному собачьему доктору!…
Но он растерялся.
И ещё на что-то надеялся.
И подумал, что времени уже не осталось, Линду надо спасать здесь, на питомнике, руками всё того же Кровопускова — он же дипломированный специалист, он должен сделать всё как полагается!
Олег не видел, что Кровопусков для храбрости, в другой комнатушке, хлебнул спиртяги ещё, а потом уже надел белый халат, марлевую повязку и шапочку — классный хирург да и только!