Но стоит ей ответить согласием на это предложение, как она окажется во власти Пикслера. Под его неусыпным надзором. В егогороде. В качестве егогостьи. Или пленницы?
      — Ты, я вижу, колеблешься, — с надеждой произнес Пикслер, вглядываясь в лицо Кэнди. — Думаешь об уютном тихом уголке, где можно как следует выспаться, верно?
      «Уж не читает ли он мои мысли?» — испугалась Кэнди и, чтобы лишить коротышку такой возможности, решила переключить внимание на что-нибудь постороннее. И повернулась к тем деревьям, в ветвях которых застрял мотылек.
      Там шли уже самые последние приготовления к плавному спуску насекомого на землю. Доггет, задрав голову, отрывисто выкрикивал команды. Его подручные суетились вокруг. И тут случилось то, чего никто из них не ожидал и не мог предвидеть. Тело мертвой бабочки внезапно с треском обрушилось вниз. Соприкоснувшись с землей, оно взорвалось снопом ослепительных разноцветных искр.
      Однако при падении из ее гигантского туловища высвободились не только яркие краски и слепящий свет. Перед глазами окружающих внезапно появились один за другим четыре или пять огромных контуров человеческих черепов. Они вынырнули из кучи светящейся трухи, в которую превратился труп насекомого, и, покачиваясь на ветру, уплыли ввысь.
      От Кэнди, как ни была она поглощена этим неправдоподобным зрелищем, все же не ускользнуло, что Пикслер и Берч, не говоря уже о Доггете и его помощниках, увлечены им гораздо больше и не обращают внимания ни на что другое. Грех было не воспользоваться моментом. Она осторожно отступила на шаг назад. Помедлив, сделала еще шажок, потом еще и еще. Берч и Пикслер не видели ничего вокруг, кроме останков мотылька, по-прежнему брызжущих яркими искрами. Для них это наверняка было чем-то вроде неожиданного фейерверка, от которого оба были не в силах оторвать глаз.
      Кэнди глубоко вздохнула, повернулась и помчалась прочь что было сил.
      Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы добежать до опушки, где она остановилась, чтобы осмотреться и перевести дух. Силуэты Берча и Пикслера хорошо были видны на фоне ослепительного пятна. Останки бабочки все еще продолжали испускать яркий свет. По тому, с какой растерянностью Берч и Пикслер озирались вокруг, Кэнди поняла, что ее исчезновение обнаружено. Но оба они слишком долго любовались свечением мотылька, и оно их порядком ослепило. Теперь их глазам не скоро еще удастся привыкнуть к окружающей тьме, под покровом которой Кэнди чувствовала себя почти в безопасности. Сколько бы они ни смотрели по сторонам, в том числе и туда, где неподвижно стояла Кэнди, они ее не замечали.
      Но вот Пикслер что-то прокричал Берчу, и негр со всех ног бросился к гондолам воздушных шаров.
      «Отправился за подмогой, — подумала Кэнди. — Пожалуй, мне пора отсюда убраться подобру-поздорову».
      Она повернулась спиной к преследователям и мотыльку и стала разглядывать окружающий ландшафт, освещенный вечерними звездами. Остров Простофиль изобиловал невысокими покатыми холмами. На вершине одного из таких холмов, примерно в миле от того места, где она стояла, Кэнди заметила невысокое здание с большим куполом вместо крыши и освещенными окнами. Раз там горит свет, подумала Кэнди, значит, в доме кто-то есть. Ну а если это какая-то церковь или молельня (иначе зачем бы там вместо крыши соорудили купол?), то она открыта для прихожан. И для ищущих убежища. Именно в этом она нуждалась сейчас, как никогда.
      Кэнди не стала оглядываться на Роджо с помощниками и догоравшую моль с высвобождавшимися из ее тела призраками. Не задумываясь, она помчалась вниз с небольшой возвышенности, у края которой заканчивался лес. И вскоре деревья остались далеко позади, а голоса Пикслера и Берча перестали быть слышны.
      Впервые за все время своего пребывания в Абарате Кэнди была совершенно одна. Поблизости от нее не было ни охотников, ни морских прыгунов, ни Изарис, ни Сэмюеля Клеппа, ни Джона Хвата с его братьями.
      Только мисс Кэнди Квокенбуш из Цыптауна. Да еще незнакомые звезды, усеявшие небо над головой.
      В душе ее невесть откуда возникло и стало нарастать чувство свободы, безграничной свободы и огромной радости.
      Оно переполняло ее, накрывало с головой, оно требовало выхода. И Кэнди запела в такт своим шагам. В эту минуту ей на ум не пришел ни один из напевов, выученных в Иноземье. Она стала напевать смешную незатейливую пародию на рождественскую песню, которую услыхала от морских прыгунов:
 
Ах, бедный я!
Прощай, моя Моржественская елка!
Злодей тритон ее украл
И все плоды с нее сожрал,
Все ветки, все иголки.
Ах, бедный я!
Прощай, моя Моржественская елка!
 
      Как ни странно, Кэнди прекрасно помнила слова, и ее не покидало чувство, что эта песенка знакома ей с давних-давних пор. Чего, разумеется, никак не могло быть. И тем не менее она спела ее без запинки, так, словно выучила еще в детском саду.
      «Ох, ну что поделаешь, — думала она, не прекращая петь. — Это всего лишь еще одна загадка».
      И, преисполнившись надежды, что рано или поздно разгадка найдется, а также — и по возможности скорее — что-нибудь съестное, Кэнди шла и шла вперед, распевая о тритонах и моржественских елках.

ЗЕМЛЕКОП И ДРАКОНЫ

      Джон Хват вовсе не хвастался и ничего не преувеличивал, а говорил чистую правду, когда величал себя и своих братьев преступниками высочайшей квалификации. Откуда только не уносили они добычу за годы своей воровской деятельности, какие только сокровища не проходили через их руки! А попались Джоны только раз, да и то им посчастливилось совершить побег, выбросившись за борт полицейского катера, который перевозил их на Веббу Гаснущий День.
      Преступных эпизодов в жизни братьев было слишком много, чтобы помнить о каждом из них, но к некоторым, самым ярким и значительным, они неизменно возвращались мыслями в редкие часы отдохновения. Эти особые случаи были предметом профессиональной гордости, поводом для вполне заслуженного самолюбования. Взять, к примеру, ограбление дворца Мельюса Найса, что на горе Фуфуля. Ну и доходное же оказалось дельце! Они стащили все до единого костюмы, в которых Найсу случалось щеголять на Какодемонических карнавалах на Утехе Плоти: шестьдесят один наряд, расшитый драгоценными камнями и звездными нитями. А всего через какой-нибудь год они пробрались в тюрьмуна Окалине и украли татуировки, которые покрывали кожу гангстера по имени Мокак-Мокак. Бедняга снова сделался таким, каким вышел из материнской утробы, — без единого рисунка на теле.
      А затем последовал взлом Хранилища Воспоминаний. Сто один зал музея был тесно уставлен предметами, некогда принадлежавшими самым богатым и знаменитым гражданам Абарата. Коллекция эта начала создаваться еще в те далекие времена, когда острова представляли собой союз двадцати четырех племен.
      В Хранилище не было ни одного предмета из золота или драгоценных камней. Вещи, которыми были забиты бесчисленные шкафы и полки всех залов, представляли собой ценности совсем иного рода. Погремушки и зубные кольца будущих королей, игрушечные солдатики и лодочки малолетних принцев, пирожки из глины, вылепленные детскими ладошками тех, кто впоследствии воздвиг дворцы и храмы. Самое любопытное, что на архипелаге насчитывалось немало состоятельных граждан, по-прежнему втайне преклонявшихся перед былыми властителями островов и готовых выложить кругленькие суммы за подлинные вещи своих кумиров. Братья рассчитывали заработать на этом несколько миллионов земов. Тогда бы они могли навек распроститься со своим ремеслом, денег им хватило бы на безбедное житье до конца дней.
      Но судьба распорядилась иначе. Через два дня после их удачной операции в Хранилище Мокак-Мокак сбежал из тюрьмы. Он немедленно разыскал братьев Джонов, чтобы отомстить за их надругательство над своей особой. И Хвату пришлось отдать ему всю свою поживу из Хранилища. Иначе не сносить бы ему головы. Вернее, голов. А уж ими-то Джон Хват дорожил больше всего на свете.
      Но больше всего братья гордились кражей картины под названием «Прекрасное мгновение» — для совершения этой кражи им потребовалось все их мастерство, а вдобавок решимость, смекалка и немного везения.
      Знаменитое полотно украшало одну из стен дворца, называемого Каменным домом, и дворец этот находился во владении его величества Клауса, бывшего короля островов Дня. После смерти дочери король предался неумеренному чревоугодию, а говоря попросту, стал таким обжорой, что ко времени описываемых событий весил больше тысячи фунтов. Он принимал пищу и спал в специально сконструированном автомобиле с часовым механизмом. Именно на этой машине он и погнался за воришками, когда, проснувшись, обнаружил пропажу.
      Братья еле ноги унесли. Автомобиль передвигался на удивление быстро. Но все обошлось благополучно. И им было чем гордиться. Поначалу они даже решили оставить картину себе в качестве сувенира.
 
      «Прекрасное мгновение» было работой настоящего мастера. Вернее, если на то пошло, тремя работами, поскольку художник, Тадеуш Джордж, дал это название триптиху, на котором был изображен весь архипелаг в одно из мгновений того недолгого периода, когда в душах у его жителей еще теплились надежды на светлое будущее. Король Клаус заказал Тадеушу эту работу за шесть недель до свадьбы своей дочери. Он лично поднялся на воздушном шаре вместе с живописцем, чтобы тот мог увидеть Абарат от края до края «в это прекрасное мгновение».
 
      Мир, который Тадеуш изобразил маслом на своем триптихе, значительно отличался от нынешнего Абарата. Шестнадцать лет тому назад острова были совсем другими. На Пайоне не было никакого Коммексо. Балаганиум представлял собой полузаброшенный островок с несколькими парусиновыми тентами посередине, где предлагались самые незатейливые развлечения: карусель, кривые зеркала да передвижной тир. В воздухе над архипелагом кружились миллионы птиц. Воздушные шары были большой редкостью, , а воды морей бороздили по большей части рыбачьи баркасы.
      Чтобы произведение получилось более выразительным, Тадеуш произвольно изменил размеры и очертания некоторых островов. Он не стал изображать большинство городов и деревень, а также выдававшиеся из воды скалы, рифы и незначительные участки суши, не считавшиеся Часами, вроде Прощального утеса.
      Но, несмотря на все эти упрощения, последняя из известных работ Тадеуша слыла настоящим шедевром. У каждого, кто ею любовался, невольно захватывало дух. Любому из зрителей казалось, что он парит над Абаратом высоко в воздухе, что он превратился в птицу, чьими перьями играет ветер, — так искусно сумел Тадеуш передать в своей картине ощущение красоты, полета, свободы.
      Для Джонов эта кража оказалась малодоходной.
      Картину они после недолгих колебаний все же продали. Покупателем стал Роджо Пикслер. Он уплатил им за нее несколько тысяч земов, которые не иначе как взял у кого-то взаймы. Он ведь в ту пору был всего лишь бродячим торговцем, продавал ребятишкам глиняные свистульки, грубо вылепленные и небрежно раскрашенные.
 
      Братья не сомневались, что Пикслер составил и постепенно претворял в жизнь свой план по захвату островов, черпая вдохновение в созерцании шедевра Тадеуша Джорджа. Стоило бродячему торговцу купить у них картину, как его известность, авторитет, а также состояние начали расти не по дням, а по часам. И к настоящему времени он безусловно, являлся самым могущественным из не посвященных в тайны волшебства жителей Абарата. Помимо города Коммексо, который был настолько велик, что являл собой некий особый самодостаточный мирок, Пикслер владел контрольным пакетом акций Балаганиума и намеревался в самое ближайшее время начать возведение центра увеселений на Пяти Вечера. Ходили даже слухи о его намерениях купить Великий Зиккурат на Утехе Плоти, чтобы, истребив в его окрестностях всяческую магию и волшебство, создать там город наподобие Коммексо.
      И хотя рекламным брэндом Пикслера служила добросердечная приветливая улыбка на личике Малыша Коммексо, сам Роджо был начисто лишен как приветливости, так и добросердечия. При покупке «Прекрасного мгновения» у братьев Джонов он недвусмысленно заявил им, что, если о состоявшейся сделке услышит хоть одна живая душа, Хвату и остальным вскоре придется умолкнуть навек.
      Братья ни на секунду не усомнились в реальности этой угрозы и держали рты на замке. Об исчезновении полотна из дворца молчали даже газеты. Но известность Джонов и без того была весьма широка. О множестве других эпизодов с их участием не переставая судачили в кофейнях и на рынках едва ли не каждого из обитаемых островов. Мало кто сомневался, что, если Хват с братьями когда-нибудь попадутся, не миновать им казни.
      Именно по всем приведенным выше причинам Хват, как ни был он изнурен путешествием в Иноземье и обратно, как ни стремился он держаться поближе к Кэнди, чтобы рано или поздно получить назад Ключ, отданный ей на хранение, не отважился подняться на Веббу Гаснущий День.
      Вместо того чтобы пуститься по следу Кэнди, рискуя быть опознанным и пойманным, Джон Хват остался ждать развития событий в водах Изабеллы, неподалеку от острова. Причал и набережная обрушились на его глазах, и лишь когда были устранены все последствия этого несчастья — пострадавших доставили в лечебницы, а зеваки разбрелись, — Хват рискнул выбраться из воды на берег и расположился на уцелевших досках причала в надежде наняться гребцом на какую-нибудь лодку и перебраться на более спокойный остров. Куда-нибудь, где братья могли бы отдохнуть несколько деньков и поразмыслить, как им быть дальше.
      Хвату повезло. Он как раз скармливал Губошлепу крошки жареной рыбы, которые подобрал с досок возле того места, где сидел, как вдруг какая-то женщина хлопнула в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание, и громко крикнула:
      — Нам нужен землекоп! Братья в один голос заявили:
      — Он умеет копать! — и скосили глаза на Хвата.
      И, как уже бывало не раз, Джон Хват обнаружил, что он, оказывается, пожелал наняться на грязную работу.
      Несколькими минутами позже двухмачтовый парусник под названием «Белбело» отчалил от острова Вебба Гаснущий День и взял курс на Сумеречный пролив.
 
      Командовал шхуной капитан Хемметт Макбоб, косматый великан, похожий на медведя, старый и опытный моряк. Про таких в Абарате говорили, что у них вместо крови морская вода. Кроме него и Хвата на борту «Белбело» находились еще четверо. Одну из них, чернокожую воительницу, звали Женева Персиковое Дерево. Она, судя по всему, несла бремя ответственности за выполнение той миссии, о которой Хвату пока не было сказано ни слова. Остальные трое находились у нее в подчинении. Среди них были двое землекопов: выходец с острова Ба-юн по кличке Двупалый Том, а еще Кудряшка Карлотти, грубоватый верзила, на бритой голове которого были оставлены три коротких вьющихся локона. Когда-то Карлотти слыл удачливым игроком, но однажды ему не повезло: он не только спустил в карты всю наличность, но лишился языка и средних пальцев на одной из ступней и с тех пор зарекся когда-либо садиться за игру. Последним же членом этой странной команды была девочка лет тринадцати, по виду — не иначе как маленькая бродяжка. У нее были светлые, почти белые волосы, с которыми странно контрастировали огромные, необыкновенно глубокие и выразительные черные глаза. Она не двигаясь сидела на носу «Белбело» и сосредоточенно смотрела вперед, на безбрежные воды Изабеллы.
 
      Воды эти вскоре сделались гораздо менее спокойными, чем были в начале путешествия, — маленькое суденышко Макбоба миновало пролив и устремилось в открытое море. Над вершинами Закромов Гапа собирались грозовые тучи. Хемметт предупредил своих пассажиров, что надвигается шторм, и, судя по всему, свирепый. Вскоре тучи начали медленно расползаться над неспокойной поверхностью моря, то и дело плюясь молниями.
 
      Девочка, Трия, продолжала сидеть на носу. Ей, казалось, не было никакого дела ни до надвигавшегося шторма, ни до высоких волн, которые все сильнее раскачивали корабль. Она пристально смотрела на темные контуры окрестных островов и лишь изредка наклонялась к Женеве, чтобы прошептать той несколько слов. Чернокожая воительница тотчас же громко передавала инструкции девочки Макбобу, который беспрекословно их выполнял.
      Двупалый Том, щеголявший пестрыми спиралями татуировок на обеих руках, сидел на скамье у правого борта «Белбело» и с помощью увеличительного стекла разглядывал пожелтевшую и потрепанную на сгибах географическую карту. Женева Персиковое Дерево стояла посередине палубы. Она попеременно подходила то к девочке за новыми инструкциями, то к Двупалому Тому, чтобы заглянуть в его карту.
      Хват был слишком любопытен по своей природе, чтобы не подойти, в свою очередь, к Двупалому Тому и не поинтересоваться, что это за документ он так внимательно изучает на пару с главой экспедиции. Но при его приближении Том помотал головой и стал поспешно сворачивать карту.
      — Не нервничай, Том, — успокоила его Женева. — Я знаю братьев.
      — Откуда? — забеспокоился Удалец.
      — Только лишь понаслышке.
      Женева Персиковое Дерево сопроводила свои слова пленительной улыбкой, перед которой не смог устоять ни один из Джонов. Все они немного влюбились в чернокожую красавицу.
      — Тебе, поди, такого о нас наговорили, — вздохнул Ворчун, — что ты нипочем не станешь нам доверять.
      — Нет. Совсем наоборот. Я полностью доверяю только тем, кому нечего терять, — возразила Женева.
      — Это как раз про нас, — хихикнул Удалец. — Значит, мы тебе подходим.
      — Нам совсем некуда податься, — устало пожаловался Филей.
      — Обещаю и клянусь вам, братья, — сказала Женева, — если наша миссия будет с честью выполнена, я предоставлю вам надежное убежище, где рука закона никогда не опустится на ваше плечо. Там вы сможете начать новую жизнь.
      — Ты это о чем, если не секрет? — полюбопытствовал Губошлеп.
      — Об Острове Черного Яйца, — сказала Женева. — На первый взгляд он может показаться не самым приятным местом в Абарате. В Четыре Утра всегда темно. Луна успевает уйти с небосклона, а солнцу еще рано всходить. Но поверьте, на моем острове царят не одни только тьма и смерть.
      — Неужели?
      — Верьте мне. Порой в самые черные минуты жизни мы вдруг видим свет, исходящий из сокровенной глубины всего сущего.
      Женева отвела взгляд, и Хват догадался, что она не просто открыла им некоторые из тайн своего острова. Она говорила о том, что происходило здесь и сейчас: об их путешествии, о его целях.
      Момент показался ему самым подходящим, чтобы удовлетворить наконец свое любопытство.
      — Чего ты от нас хочешь? — без обиняков обратился к ней Филей. — И вообще, зачем тебе понадобился землекоп?
      — Скажи им, Том, — распорядилась Женева. Двупалый Том с сомнением повел плечами.
      — Давай-давай, говори.
      — Не хватало еще, чтоб они струсили прежде времени.
      — Сомневаюсь, чтобы у Джона Хвата не хватало отваги. Или у любого из его братьев.
      — Ну как знаешь.
      — Знаю.
      Женева произносила слова мягко, без всякого нажима, но тем не менее звучали они как приказ, отдав который она оставила Тома и Джонов беседовать, а сама прошла на нос, чтобы получить очередные указания от Трии. Братья проводили ее взглядами.
      — Ахнуть не успеваешь, как уже на крючке, верно? — спросил Двупалый Том.
      — Что?
      — Да я про Женеву. Одного взгляда довольно, чтобы влюбиться в нее. Или я не прав?
      Джоны растерянно взглянули на Тома. Хнык, Соня и Удалец покраснели.
      — Да не тушуйтесь вы, против нее никому не устоять. Ох, что уж там говорить, если даже меня зацепило! У вас подружка-то есть?
      — Нет, — сказал Хват. — А у тебя?
      — Семья у меня. Хотя и не такая, как у большинства. Показать?
      — Сделай одолжение.
 
      Двупалый Том вытащил из нагрудного кармана и протянул Хвату довольно потрепанную фотографию своего семейства. На снимке были запечатлено пятеро. Одним из них был Том собственной персоной, у ног его свернулась кольцом двухголовая иджитианская дженга. Плечом к плечу с Томом стоял высокий мужчина с ярко-алой кожей и длинными волосами, заплетенными в косу. Он держал на руках симпатичную крошечную хрюшку.
      — Понятно, — сказал Хват, возвращая фотографию. — Семья у тебя и впрямь необычная. Скучаешь по ним?
      — Ой, что ты, не то слово! Мы давно уже вместе. Но для меня очень важно участвовать в этой миссии. Они понимают, что я не мог не поехать. — Том бережно спрятал фотографию. — И что я могу не возвратиться.
      — О чем это он? — встревожился Джон Удалец.
      — Ты не хуже остальных слышал, что он сказал, — проворчал Соня. Верхушка рога, на которой он обитал, склонилась вперед, поближе к Тому, и Соня потребовал от него: — Давай-ка без обиняков, приятель. Ты считаешь, нас могут ухлопать?
      — Эй, а ну закройте рты, вы все! — прикрикнул на братьев Джон Хват, устыдившись их трусости. — Мы вызвались участвовать в экспедиции и станем выполнять все, о чем был уговор. А там будь что будет.
      — Однако нам не мешало бы узнать, чего ради все это затеяно, — возразил Хнык со своим всегдашним апломбом. — Так, на всякий случай. Чтоб заранее представить себе, к чему следует быть готовыми.
      — Что ж, это разумное требование, — улыбнулся Том. От его былой настороженности и следа не осталось. — С чего бы мне начать? Ладно, сперва о Финнегане. Кто-нибудь из вас помнит о молодом человеке по имени Финнеган Фей?
      — А как же, — ответил Джон Губошлеп. — Это тот самый бедняга...
      — ...который собирался жениться на принцессе Боа, — подхватил Удалец.
      — Но не успел, — вздохнул Джон Хнык.
      — ...потому что принцессу, — сказал Джон Хват, — утащил дракон. Прямо от алтаря.
      — Именно так и было, — подтвердил Том. — Финнеган был славный парень. И я уверен, со временем он стал бы великим человеком, если бы пришел к власти, женившись на принцессе. Вместе они уничтожили бы много дурного и скверного, что и по сей день процветает на островах. Старые распри, корни которых уходят во времена битв между Ночью и Днем. Да мало ли повсюду такого, чему надо положить конец!
      — Но ведь он, кажется, был некоролевской крови? — полуутвердительно произнес Джон Змей.
      — Насчет происхождения Финнегана все не так-то просто, — возразил Том. — Его отцом был принц Дня, которого звали Маффик Фей. Мать Финнегана была незнатного рода, зато по части волшебства с ней мало кто мог бы потягаться. К тому же она являлась подданной Ночи. А звали ее Мария Капелла. Она жила на Пятнистом Фрю...
      Хват потер пальцем переносицу.
      — Интересное сочетание. Финнеган, выходит, тот еще метис.
      — Это слабо сказано, — усмехнулся Том. — Союз его родителей, Маффика и Марии, был заключен в нарушение строжайших запретов. Сам посуди: принц Дня и ведьма из стана Ночи. Неслыханное дело! Так что Финнеган сочетал в себе редкостные качества. Это был во всех отношениях Удивительный юноша. Я удостоился чести знакомства с ним, которое продолжалось несколько месяцев — все время, пока он ухаживал за принцессой Боа. Я был тогда главным конюшим принцессы и часто седлал лошадей для совместных верховых прогулок ее высочества и Финнегана. Его ухаживание было тайным. На первых порах, конечно. А потом оно перестало быть секретом.
      — Это еще почему?
      — Потому что принцесса вся так и светилась любовью. Такое глубокое чувство невозможно скрыть, в особенности от близких. Король хорошо знал свою дочь. И вскоре обо всем догадался. Прознал и про тайные верховые прогулки принцессы и Финнегана.
      — И что же он сделал, когда поймал свою дочь с поличным? — спросил Удалец.
      — Поначалу, как водится, пришел в ярость. Мол, как это его дочь посмела влюбиться в особу столь сомнительного происхождения? «Ни рыба ни мясо». Именно так он выразился, я точно помню. Но он очень быстро сменил гнев на милость.
      — С какой стати?
      — Потому что встретился с Финнеганом. — Том печально улыбнулся. — При одном только взгляде на Финнегана любому делалось ясно, какой он славный парень. Тактичный. Участливый. С гибким умом и зрелыми суждениями. С нежной душой и отважным сердцем... — Он тяжело вздохнул, заново переживая горечь утраты. — Ну, в общем, король Клаус благословил предстоявший союз, назначил день свадьбы. Она должна была состояться на Острове Частного Случая, в старом Якорном дворце. И не было на всем архипелаге существа счастливее, чем принцесса в те недолгие дни, что предшествовали церемонии. Любовь к Финнегану светилась в ее глазах, изливалась в ее голосе, что бы она ни говорила и ни делала. — Том шмыгнул носом. По щекам его заструились слезы. — Одно меня утешает, — сказал он с глубокой скорбью. — Она до последнего мига своей жизни была счастливейшим существом на всем свете.