– Разве эти самые сальники могли поплавиться в соседних отсеках? – удивился Патркацишвили. – Ведь горело в одном?
– Это довольно сложно объяснить, согласен, – кивнул Евтухов. – Вообще тут много непонятного. Почему лодка так быстро набрала воду, почему пожар, начавшийся в седьмом, так легко и быстро прошел шестой, почему загорелась смазка в пятом… В пятом вообще вспыхнуло, как при медленном взрыве. Люди горели, словно промасленная ветошь… В четвертом реакторном, когда пожар стал нарастать, находился лейтенант Махота. С его слов, он пробовал с матросами выбраться в пятый, но там уже пылало, как в топке. Бросились в третий, и там оказалась пелена дыма, причем такая, что они и туда не решились войти. Спрятались от дыма в аппаратную выгородку, их потом оттуда очень вовремя выволокла аварийная команда…
– Как мог распространяться пожар вдоль всей лодки, если она защищена от распространения, предположим, воды? – спросил Шляхтич.
– Это почти необъяснимо, – признался Евтухов. – Есть еще кое-что… Когда командир штурманской боевой части Степанов понял, что лодка тонет, то пробрался к себе и стал собирать секретную документацию. Его отговорил от этого Зайцев, инженер дивизиона живучести корабля. Степанов поднялся наверх, и поразился, как быстро тонет лодка. Я опять-таки, не специалист по протеканиям корпусов, но даже сейчас, пытаясь высчитать поступление воды и скорость затопления лодки, не могу свести концы с концами. Невероятно, просто фантастически быстро. Словно бы корпус был не просто разгерметизирован, а расколот где-то в районе кормы.
– Это возможно? – спросил Кашин.
– Нет. Глубоководные титановые корпуса способны выдержать даже небольшой внутренный взрыв, не то что обычный пожар.
– Если пожар был обычным… – неопределенно пробурчал Патркацишвили.
Но Евтухов его не услышал. Инженер смотрел в угол комнаты немигающими глазами и говорил:
– В 17.18 лодка затонула. Люди оказались в воде, плоты удалось спустить не все. На борту оставались люди, несколько человек сумели пробраться в аварийную всплывкамеру. Она тоже оказалась задымленной, поступил приказ надеть дыхательные аппараты, кстати, капитан третьего ранга, отдавший приказ, сам не успел этого сделать, и глотнул угарного газа под давлением. От этого он…
Шляхтич мельком посмотрел на Веригину, та кивнула.
– Под давлением газ проникает сразу в кровь, смерть может наступить мгновенно, быстрее, чем от хлора, например, – пояснила она.
– Лодка опускалась на грунт. По причине неисправности механизма отделения всплывкамеры от лодки, ее не удалось задействовать сразу. Люди согнули ключи в дугу, но не могли освободиться… Лишь когда лодка подошла к отметке полтора километра, она вдруг сорвалась и полетела наверх. На поверхности лючные защелки сорвало, мичмана Черникова выстрелило вверх разницей давления, ударом о край люка ему раздробило череп. Потом плавкамера стала тонуть, ее захлестнуло волнами. – Евтухов вздохнул. Помешал ложечкой остывший чай, о котором совершенно забыл. – Люди боролись за жизнь в ледяной воде. Лишь через сорок минут к ним подошла плавбаза «Алексей Хлобыстов», а позже крейсер «Киров». Им оказали возможную помощь от переохлаждения, но они продолжали умирать. Как все подводники, просили перед смертью покурить… – Он помолчал. – Думаю, она так и останется на дне. При подъеме ее корпус может переломиться. А если не переломится, то транспортировать ее по Норвежскому, Баренцову и Белому морю, скорее всего, невозможно. Она создаст чрезмерный радиационный фон. Правды о том, что там произошло, мы не узнаем еще и потому, что вся лодка, как я думаю, превратилась в спекшуюся, сплавившуюся воедино болванку.
– Вы считаете, это обычная авария? – ровным голосом спросил Колупаев.
– Нет, я не считаю, что это обычный пожар. Я не считаю, что моряки допустили хоть какую-то ошибку и действовали неправильно. Я не считаю, что лодки должны тонуть, выгорев изнутри, будто груженые хлопком… Но осознать, что произошло, как я уже признался, мы не сможем.
Марево за окном стало чуть-чуть гуще. Кашин поднялся, протянул Евтухову руку.
– Спасибо. Вот только… Почему вы сказали про хлопок?
– Самые страшные пожары на флоте происходят с танкерами и с груженными хлопком сухогрузами. И то, и другое мы практически не научились гасить. Нефть – потому, что она… нефть. А хлопок, даже прессованный, содержит слишком много кислорода, даже пенно-фреоновые системы пожаротушения с ним не справляются. Он продолжает тлеть, пока не выгорит весь, разумеется, с кораблем вместе. И очень редко удается его выгрузить и выбросить за борт.
– А если затопить тот участок, где он горит? – спросил Патркацишвили.
Евтухов чуть усмехнулся.
– Тогда он разбухает, создает довольно плотную защиту от воды, а внутри продолжает тлеть. Вода при этом кипит в трюме, как в чайнике.
# 5. Североморск. 5 июня.
Город, который одним не слишком умным журналистом был как-то назван северным Севастополем, раскинулся перед Кашиным и Веригиной. На Севастополь он не был похож совершенно – другие дома и люди, другой климат и ландшафт, другое небо и море. А вытянутая почти строго с севера на юг узкая, всего в несколько километров долина, залитая водой, похожая на фиорд, никак не напоминала кружево Севастопольских бухт. Подводные лодки, и породистые, океанического плаванья корабли даже на взгляд Кашина отличались от каких-то не очень грозных южных кораблей. Впрочем, возможно, он ошибался, и на него производило впечатление именно обилие субмарин.
Вторую половину предыдущего дня он с Веригиной просидел в отделе кадров, перебирая личные дела капитана подлодки «Комсомолец» Евгения Вагина, вахтенного капитан-лейтенанта Верезгова и инженер-механика Юдина, того самого, который отдал приказ использовать дыхательные аппараты во всплывкамере, но не успел ими воспользоваться для своего спасения. Все они жили в этом городе, как и некоторые другие офицеры погибшего корабля, вместе с семьями, хотя теперь некоторые семьи отсюда уехали, чтобы не видеть лиц, не слышать соболезнований.
Личные дела были обычные, изложенные сухим, канцелярским языком, нетолстые. Такие папочки Кашин привык пролистывать за несколько минут, впитывая в себя данные по каждому из людей. Теперь же он перебирал их еще раз, потому что не знал, что делать дальше. С этого утра около него то и дело стал появляться некий человек в штатском, к которому все обращались, как к капитану 1-го ранга. Человек этот был чем-то похож на актера Леонова, вот только разговаривал жестко, не по-актерски.
Кашин понимал, что ему придется поговорить с этим каперангом, но еще не мог придумать, как заставить того быть менее официальным. Ира Веригина понимала ситуацию не хуже Кашина, но уже не могла читать личные дела, не хотела и не собиралась, судя по всему, брать на себя инициативу. Она просто сидела, поглядывала на город, на горы, на облака, низко нависшие над бухтой, и постукивала чистым пальцем со срезанным по-медицински под корень ногтем по столешнице. У нее это было признаком нетерпения. Наконец, Кашин не выдержал.
– Ира, пожалуйста, пожалей мои нервы, если уж своих не жаль.
– Мы просмотрели все, командир. Тут мы ничего не найдем.
– А где найдем?
– Если у кого-то из этих ребят, – Веригина кивнула на стопку личных дел, – и было в жизни что-то необычное, то это можно выяснить только разговоривая с теми, кто их хорошо знал.
Дверь в кабинетик, который им выделили для работы, открылась. Появился пресловутый каперанг в штатском, быстро посмотрел на Кашина, тут же уставился в пол, и проговорил, четко произнося каждое слово:
– Извините, товарищи, мне нужно заглянуть в тот шкафчик… – Он подошел к одному из железных шкафов, с блестящими поворотными ручками, раскрыл его ключем, постоял, выбирая, какую именно возню с бумагами изобразить.
Кашин понял, что ситуация созрела. Он поднялся, подошел к каперанку сзади, присел на край стола, за которым сидела Веригина.
– Вам же не нужно сюда заходить, верно?
– Что? – спросил каперанг.
– Я хочу сказать, что вы отчего-то нервничаете.
– Я? Совсем нет.
– Пожалуй, да, – кивнула Веригина.
Капитан мельком посмотрел на нее, тут же скроил на лице недовольство тем, что подчиненная вмешивается в разговор начальства, и уставился на Кашина.
– Я зашел… – Он замешкался. Врать ему было, пожалуй, так же неприятно, как Кашину выслушивать эту ложь. – Ну, зашел… Да, мне не нужно сюда заходить. Просто я думаю, что вы уже закончили свою работу, и хочу доложить начальству, что вы уже ушли.
– Мы уйдем с вами вместе, – мягко проговорил Кашин.
– Со мной? А я-то при чем тут? Или вы думаете, что я…
– Вы нам нужны не потому, что мы вас в чем-то заподозрили, – пояснила Веригина. Как и все в группе, она вмешивалась в любой разговор, особенно, если знала, что не ошибается, и ее помощь будет полезна для развития ситуации. – Вы просто проводите нас в семьи тех офицеров, дела которых мы тут смотрели.
– Зачем? – в упор спросил каперанг.
– Вы проводите нас для разговора с людьми, которые позволят нам составить личное, а не казенное понимание, кем были эти люди, – Кашин кивнул на стопочку личных дел. – Не обязательно в семьи, думаю, они-то как раз нам мало что расскажут. Лучше будет, если вы устроите нам встречу с теми, кто с ними служил, жил и отдыхал.
– Многие на кораблях, в походах… А если и находятся тут, то у нас идут плановые работы.
– Попробуйте найти тех, кто доступен.
– А если нет? – спросил каперанг.
– Если не поможете?
– Если они недоступны?
– Тогда, – спокойно ответил Кашин, – мы вынуждены будем поломать вам график работ, отыскать корабли, на которых служат указанные вами люди, и высадиться там, чтобы все-таки поговорить с ними. А если этого не получится, ответственность падет на вас.
– Хорошо, – согласился каперанг. – Я могу сказать, что все офицеры, и даже матросы К-278 – первоклассные специалисты и очень честные, преданные своему долгу люди. Этого достаточно?
– Нет, – спокойно отозвалась Веригина. – Потому что ваше слово не позволяет нам сделать никаких выводов… Кроме одного – вы нас не хотите видеть. – Она помолчала. – Но вам придется, пока наша работа не будет выполнена.
– Вы где служите? – спросил Кашин.
– В морской контразведке, – хмуро ответил каперанг.
– Тогда вы должны понять, мы ищем в этих людях что-то необычное. Что-то, выпадающее за границу обычного человеческого поведения.
– Тут вы ничего не найдете.
Кашин вздохнул, посмотрел на Веригину. Она кивнула и проговорила певуче, с едва слышным оканьем:
– Тогда мы потребуем, чтобы вас тут сменили на фигуру, более лояльную к нашей работе. Думаю, это для вас будет не очень хорошо.
Каперанг быстро посмотрел на девушку.
– У вас такие полномочия?
– У нас больше полномочий, чем вы можете себе вообразить, – подтвердил Кашин.
– А доказательства?
– Вы ведь контразведчик со стажем?.. У вас есть друзья, которые имеют выходы наверх. Поэтому вам не трудно будет официально запросить о нас, предположим… Да, скажем, самое высокое начальство, до которого вы сможете дотянуться. Если этого не хватит, придется привлечь кое-кого… повыше, например, из генштаба или соответствующих отделов ЦК.
– Я проверю, – почти с явной угрозой пообещал каперанг.
– Вот и отлично, а пока помогите нам. – Веригина улыбнулась, словно они разговаривали о том, какое мороженое она предпочитает. – Очень уж жалко терять время.
Каперанг вышел, через полчаса вернулся. Кашин тем временем пил чай и гадал, удалось ли ему уговорить несговорчивого мужика в штатском работать так, как им нужно.
Это была обычная проблема, и не только Российская. Спецслужбы не просто получали полномочия, но и возможности для их осуществления. Вот только конкретные исполнители сплошь и рядом не подозревали о всей полноте этих возможностей, а объяснять их детально было или глупо, или требовало расшифровки закрытой информации. Поэтому приходилось куда как часто работать на личных контактах, используя и разные формы принуждения, или даже не избегая легкого запугивания.
Смерив Кашина взглядом, в котором не было ни грана тепла и дружественности, каперанг уселся за один из столов напротив Веригиной, и положил руки перед собой.
– Что вас интересует?
– Вы послали запрос о нас?
– Люди работают. Думаю, в утру завтрашнего дня я буду знать о вас все, что хотел бы.
– Вы только сейчас послали эти запросы? – удивилась Веригина.
– Я стал наводить о вас справки, как только вы тут появились, – усмехнулся каперанг.
Кашин кивнул, все это было не так уж плохо. И означало одно, каперанг отказался от своей тактики тянуть время, а решил им пока помогать.
– Тогда все в порядке, – как ни в чем не бывало согласилась Веригина. Она поерзала на своем стуле, устраиваясь поудобнее, она всегда так делала перед долгим и тяжелым допросом. – Как вас зовут?
– Альберт Самойлович Рындин.
– Нас вы, без сомнения, знаете, – полуутвердительно отозвалась Веригина и еще раз посмотрела на Кашина, чтобы убедиться, что он отдает ей возможность продолжить разговор. – Альберт Самойлович, нас интересует нечто примечательное в людях, которые служили на подлодке.
– Я уже сказал, это был один из лучших экипажей флота… Нет, всех четырех наших флотов. – Он помолчал. – К-278 должна быть нашим лучшим кораблем просто по карьерным причинам. У нас есть традиция, что первый корабль серии позволяет выслужиться. Вот мы и укомплектовали экипаж…
– Это мы знаем. Но всегда есть что-то, что не укладывается в норму.
– Что? Наркотики, педофилия?.. – неожиданно Рындин сорвался. – Уверяю, я бы знал. – Он сжал кулаки, успокаиваясь. – Как вы думаете, почему я тут появился?
– Потому что вы курировали экипаж, – спокойно отозвался Кашин.
– Именно. Я знаю каждого из этих ребят. И всех их пропустил через очень мелкий фильтр. – Он расжал кулаки и почти спокойно договорил: – Я один из замов начальника отдела кадров Северного флота, и следить за людьми некоторых кораблей – моя служебная обязанность. И я уверен, измены Родине быть не могло.
– Еще раз, – заговорил Кашин. – Мы ищем не предателя, не изменника Родины. Мы ищем ситуацию, посредством которой кто-то мог использовать одного из офицеров или матросов К-278 для создания аварийной ситуации, скорее всего, без факта прямой вербовки.
– Как это – без вербовки?
– Вы выдвинули неплохие версии, – сказала Веригина. – И наркотики, и педофилия вполне подойдут для… Для начала нашей работы.
– Такого не было, – твердо отозвался Рындин. – Если только…
– Да? – Кашин не спускал с Рындина глаз. – Продолжайте, Альберт Самойлович.
– Некоторые из офицеров иногда… Они слушают радиостанции зарубежной локализации. – Он даже слегка покраснел от натуги. – Но после того, что мы услышали с трибуны этого… Съезда народных депутатов, я думаю, все голоса «оттуда» померкли.
– Думаю, «голоса» – не то, что мы ищем, – согласился Кашин. – Что еще приходит вам в голову?
– Иногда жена Юдина обзванивала своих подруг, выискивая мужа… Ну, когда он бывал на берегу. Но это же – мелочь.
– Это… – Веригина даже голову опустила, чтобы не выдать своего интереса, – может быть то, что нас заинтересует. Как с ней поговорить?
– Что?.. Да, это возможно. Пойду распоряжусь насчет машины.
Они подъехали к обычному трехэтажному, похожему на хрущевку дому через пять минут езды. Городок был так невелик, что Кашин уже представлял его в общих чертах, хотя тут были институты, заводы, множество административных зданий, казармы, а также вот такие офицерские многоквартирные жилища.
Они поднялись на второй этаж и подошли к обитой дермантином двери. Рындин набрал в легкие побольше воздуха и надавил на кнопку звонка. Через пол-минуты дверь раскрылась. Перед ними оказалась немолодая женщина, с круглым, слегка одутловатым лицом. Она без интереса посмотрела на пришедших.
– Это вы… Мне звонили, проходите. Я одна, дети… я услала их к соседке.
– Вас зовут Вера Степановна, – полуутвердительно проговорила Веригина еще в прихожей, топая за хозяйкой. Она узнала это из личного дела, которое еще разок просмотрела, пока Рындин ходил за машиной.
– Да, – согласилась женщина, и уселась на диван, стоящий перед низким журнальным столиком. На столике не было ничего, кроме трех полупустых пачек сигарет и полной окурков стеклянной пепельницы. – Это я. А вы хотите спросить меня о… Юдине?
Кашину не нравились женщины, которые называют своих мужей по фамилии, но выводы он решил пока не делать.
– Расскажите о себе для начала, пожалуйста, – попросила Веригина.
– Что рассказывать?.. – У Кашина сложилось впечатление, что эта женщина или пребывала в состоянии тяжелого бодуна, хотя алкоголем от нее не пахло, либо была в защитном и спасительном для нее положении, как это иногда определяли психологи, вялотекущего шока. – Я родилась на юге, у моря. Жена моряка – вот профессия, которую избирали все женщины, которых я видел с детства. И я знала, что выйду за моряка, только… Не знала, что он погибнет так быстро.
– Где вы познакомились? – спросила Веригина, даже не оборачиваясь на пришедших с ней Кашина и Рындина, она взяла разговор на себя.
– На пляже. Я увидел юношу, у него была свежая наколка. Я сказала, если у него такая нежная кожа, то ему не нужно делать наколку. А он ответил, что у них все сделали такую же, и он не мог отказаться. Так я узнала, что он учится в морском училище. Целый год мы переписывались, а потом он приехал и увез меня с собой. – Вера Степановна подняла голову. – И я ни разу не пожалела об этом.
– Так ли? – спросил Кашин. – Ходят слухи, что вы иногда по телефону разыскивали его.
– А, это… Он, – Вера Степановна с вызовом, хотя и не очень сфокусированно, посмотрела на Кашина, – был человек сильной воли. В начале нашей семейной жизни, я узнала, что он… Игрок. Не запойный, не такой, что проигрывает деньги, отложенные на отпуск, но все-таки пару раз ему случалось проигрываться довольно сильно.
Веригина бысро посмотрела на Кашина. Тот едва заметно кивнул. Да, игра могла быть прикрытием, или первопричиной, позволяющей вовлечь человека для исполнения каких угодно заданий.
– А сейчас… – Кашин тут же поправился: – Как в последнее время у капитана 3-го ранга Юдина было… с игрой?
– Никак, – ответила Вера Степановна. – Говорю это не потому, что я – жена героя, – она зло и горько усмехнулась. – А потому, что он действительно завязал. Ни долгов, ни серьезных проигрышей после него не осталось.
– Но ты же его искала? – грубовато спросил Рындин. – Иногда.
– Он, если хотите знать, как и все, заходил к своим приятелям. Играл в преферанс по-маленькой. Ну, почти по-маленькой. – Вера Степановка подняла голову. – Я проверяла его, прямо как Первый отдел. – Она снова горько усмехнулась. – Побаивалась, вдруг он не хочет мне говорить всей правды, или ходит не играть с мужиками под пиво, а к какой-нибудь проститутке… Нет, он не врал. Играл на копейки, трепался о службе с теми, кому мог бы многое рассказать, не опасаясь, что за это донос состряпают… Это как мужской клуб. Лучший отдых для тех… кто еще жив. Так что все у нас было хорошо. – Ее лицо окаменело. – И так уже не будет никогда.
– Они правда играли по-маленькой? – спросил Рындин, снова довольно грубо.
– Иногда по двадцать копеек за вист, но чаще меньше. Да я сама за него расплачивалась не раз. Так было спокойнее, а то бы он удумал, что я против… – Она вдруг начала плакать. Беззвучно, отвернувшись от всех к окну.
Кашин поднялся. Посмотрел на Веригину. Та, чуть задержав на спине Веры Степановны взгляд, кивнула и тоже поднялась. Потом спросила чуть суше, чем, наверное, хотела:
– С вами посидеть, пока вам не станет легче?
– Нет, – Юдина поднялась, вытерла невесть как появившимся в ее кулачке платком мокрые глаза, – спасибо. А легче еще нескоро станет. – Она даже попробовала улыбнуться. – Вам бы долго пришлось сидеть.
Они вышли из квартиры Юдиных слегка подавленные. Рындин воинственно повернулся к Кашину.
– Что скажете? Разве это преступление, перекинуться в свободное время с ребятами в преф под пиво?
– Разумеется, нет. Если это самый большой грех капитана 3-го ранга Юдина, тогда он – молодец.
– Конечно, – стал успокаиваться Рындин. – Играл по молодости чрезмерно, но взял себя в руки… Это хорошо, это правильно.
– Вы все-таки проверьте под свою ответственность, с кем он играл, и действительно ли у него не было долгов.
– Могу проверить, – согласился Рындин, – это не сложно.
– А мы? – спросила Веригина у Кашина.
– А мы, Ирочка, попробуем искать дальше, – вздохнул Кашин.
# 6. Североморск. 6 июня.
Кашин, Веригина, Шляхтич и Стекольников ехали в общежитие флотских мичманов на машине, которую им устроил Рындин. Поселок мичманов находился на одной из дорог, отходящих от Североморска к морю, как тут говорили, то есть, к выходу из залива, на север. Этот неназываемый, и может быть, действительно безымянный поселок, всем морякам с главной базы Северного флота служил признаком скорого отдыха после тяжелой многомесячной работы в походах. Для возвращающихся кораблей этот мрачный, скалистый, изрезанный складками берег свидетельствовал о доме и спокойствии. Тем, кто уходил в море, он отдавал последнее прощание своими автоматическими маяками.
Песня, которая лилась из динамика, установленного на приборной доске, была в меру мужественная, не очень мелодичная, но почтенная по возрасту – Кашину казалось, он ее слышал мальчишкой, только не мог вспомнить, где и когда именно. В песне пелось про полуостров Рыбачий, родимую землю, подлодки и, конечно, про любовь.
Не выдержав следующую песню, Кашин попросил водителя выключить радио, что тот, немного погримасничав, и сделал. Этот водитель, судя по всему, как огня боялся вчера Рындина, но Кашин с его людьми был для этого молоденького матросика в черной пилотке фактором со строны, и он делал вид, что ничего не боится. Кроме того, матросы, как правило, исполняющие действительно сложные, требующие технической подготовки обязанности, всегда, еще с дореволюционных времен, если верить книгам, были ребятами с гонором.
Дорога петляла, иногда уходила в сторону от узкого залива, иногда шла чуть не по самому его краю. Молчание своих ребят Кашин объяснил по-своему – им не нравилось то, что они тут делали, и он знал, что еще больше им может не понравиться то, чем им предстояло заняться в скором времени.
Эти соображения вдруг поддержала Веригина. Она, рассматривая проносящиеся сбоку, абсолютно невыразительные скалы, спросила:
– Командир, а куда ты услал Томаса с Колупаевым?
– Томас и Виктор Савельевич отправились проверять то, что нам рассказала вчера жена капитана 3-го ранга.
Веригина слегка набычилась.
– Ты не поверил этой женщине?
– Поверил, но… – Кашин помолчал, ему не хотелось быть слишком откровенным, но на этом, предварительном этапе расследования другого выхода, кроме полной открытости, не было. – Я не знаю, где и что нам искать. Поэтому, пусть-ка они проверят ее слова.
– Ну, Колупаев, опытный, я понимаю, – сказал вдруг Шляхтич. – Но зачем ты услал с ним Томаса?
Кашин оглянулся на мрачноватого с утра эксперта по парапсихическим эффектам и с внезапной даже для себя улыбкой ответил:
– А он бы в машину не влез, если бы мы его с собой взяли.
Шляхтич остался спокойным, но Ира со Стекольниковым тоже хмыкнули. Обстановка разрядилась. И сразу же Кашин почти физически почувствовал, как шофер навострил ушки, чтобы потом было что рассказать и Рындину, от которого он явно получил какие-то распоряжения, и в казарме вечером. Но это было неизбежно.
Вообще-то, разместили команду Кашина неплохо. В приличной по местным меркам гостиннице, где даже имелся душ с горячей водой, и где комната приходилась на троих. Вот только они попали в разные комнаты, а потому предварительного совещания провести не смогли. Впрочем, еще рано было совещаться, говорить по-просту было не о чем.
Они попетляли среди скальных обрывов вверх справа, и вниз слева, а потом вдруг выскочили в небольшую долинку, врезающуюся в залив широкой, почти ровной полосой километра в полтора. По ней разместились не слишком ухоженные и опрятные строения, хотя поставлены они были ровно, словно палатки в образцовом лагере туристов. И опять Кашин заметил, что ему не хватает зелени между этими домами, пусть не деревьев, так хотя бы травы.
Кашин вздохнул, полез во внутренний карман, достал список мичманов и лейтенантов, служивших на «Комсомольце», протянул его шоферу.
– Где можно раздобыть точные адреса этих вот ребят.
Шофер, не взял бумагу в руки, лишь покосившись на нее, мельком ответил:
– В городской комендатуре.
– Вот и займись.
Шофер еще раз сделал полустрадальческое-полураздраженное лицо, но подчинился. Умеешь строить начальству свои «физиономии», умей и отвечать, когда тебе за это гоняют – закон военной службы. Тем более, что он явно не перетруждался на этой холеной штабной машине, по сравнению с другими-то служивыми.
Они подъехали к зданию, которое Кашин и без всяких опознавательных знаков мог бы распознать как комендатуру. Шофер взял листок с панели, куда его положил Кашин, и вылез из машины. Шляхтич ему вслед сказал, не повышая голос: