Страница:
– Нам нужно убираться отсюда, – сказал Рудетски быстро. На его лице застыло напряженное выражение. – Обратно к домику.
Он имел в виду домик у сенота, и я понимал его позицию. Не было никакого смысла готовить домик к обороне, а затем принимать бой на открытой местности. Я надеялся, что у остальных хватило здравого смысла укрыться там, как только раздались первые выстрелы. Я посмотрел назад и проклял педантичность и аккуратность Рудетски – он построил лагерь в виде широкой и открытой улицы, которая теперь простреливалась со всех сторон и не могла предложить никакого укрытия.
Я сказал:
– Нам нужно разделиться, Джо; две мишени поразить сложнее, чем одну.
– Вы пойдете первый, – сказал он отрывисто. – Может быть, мне удастся вас прикрыть.
Не было времени спорить, поэтому я побежал по направлению ближайшего к нам домика. Я находился от него уже в двух ярдах, когда внезапно из-за угла выскочил чиклеро. Он был удивлен не меньше моего, поскольку буквально наткнулся на револьвер, который я держал перед собой, так что мушка уперлась ему в живот.
Я нажал на курок, и моя рука конвульсивно дернулась. Можно было подумать, что какая-то огромная рука сдернула чиклеро с места и, отлетев в сторону, он упал на спину, широко раскинув руки. Несколько мгновений я находился в смятении, и мое сердце успело сделать сальто в груди, перед тем как, частично придя в себя от сильного шока, я бросился к двери и укрылся в домике. Некоторое время я стоял, прижавшись спиной к стене, хватая воздух широко открытым ртом и чувствуя от страха слабость в коленях, затем повернулся и осторожно выглянул в окно. Рудетски исчез – он мог совершить свой рывок сразу же после меня.
Я посмотрел на револьвер: он был посностью заряжен, и теперь в нем осталось пять патронов. Казалось, что эти проклятые головорезы появляются со всех направлений. Человек, которого я застрелил, появился откуда-то сзади – по-видимому, он пробрался сюда со стороны сенота. Мне не нравилось то, что могло за этим скрываться.
Я размышлял над тем, что делать, когда решение вдруг пришло ко мне само. Задняя дверь домика с треском распахнулась от удара ноги в тяжелом ботинке. Я резко повернул голову и в свете дверного проема увидел чиклеро, уже приготовившегося выстрелить в меня из винтовки. Время, казалось, остановилось, и несколько мгновений я стоял как парализованный, перед тем как сделать попытку поднять револьвер, но еще не успев пошевелить рукой, я уже знал, что слишком поздно.
Изображение чиклеро в раме дверного проема словно бы промелькнуло – такое движение можно увидеть в старом кино, когда отсутствие нескольких кадров вызывает внезапное перемещение актера. Часть его челюсти исчезла, и на месте нижней половины лица появилась кровавая маска. Он издал булькающий крик, прижал к лицу руки и, отшатнувшись в сторону, с грохотом уронил винтовку на порог. Я не знаю, кто выстрелил в него; это мог быть Фоулер или Рудетски, или даже кто-то из своих – пули летали достаточно густо.
Но я не стал тратить время на лишние раздумья. Пригнувшись, я бросился вперед через этот дверной проем, схватив по пути упавшую винтовку. Никто не попал в меня, пока я, спасая свою шкуру, мчался опрометью к окраине лагеря, постепенно забирая влево. Я приблизился к домику у сенота по касательной, замыкая свой круговой маршрут, и не мог видеть, открыта ли у него дверь и есть ли вообще кто-нибудь внутри. Но я видел Фоулера, бегущего к домику с другой стороны.
Он уже почти достиг его, но тут буквально ниоткуда появился человек – не чиклеро, а один из элегантных головорезов Гатта, держащий в руках то, что я сначала принял за автомат. Фоулеру оставалось пробежать не более шести шагов, когда гангстер выстрелил, и его пушка издала двойное бу-ум. В Фоулера попало оба заряда из обрезанного дробовика и, отлетев в сторону, он упал на землю бесформенной грудой.
Я в свою очередь без особой надежды на успех выстрелил в его убийцу и стремительно бросился к двери домика. Пуля, просвистев над моей головой в тот момент, когда я проталкивался внутрь, отколола щепки от дверного косяка, и одна из них попала мне в щеку. Затем кто-то захлопнул за мной дверь.
Когда я снова выглянул наружу, то увидел, что Фоулеру уже ничем не поможешь. Его тело время от времени вздрагивало, когда в него попадали пули. Они использовали его как мишень для упражнения в стрельбе.
2
3
Он имел в виду домик у сенота, и я понимал его позицию. Не было никакого смысла готовить домик к обороне, а затем принимать бой на открытой местности. Я надеялся, что у остальных хватило здравого смысла укрыться там, как только раздались первые выстрелы. Я посмотрел назад и проклял педантичность и аккуратность Рудетски – он построил лагерь в виде широкой и открытой улицы, которая теперь простреливалась со всех сторон и не могла предложить никакого укрытия.
Я сказал:
– Нам нужно разделиться, Джо; две мишени поразить сложнее, чем одну.
– Вы пойдете первый, – сказал он отрывисто. – Может быть, мне удастся вас прикрыть.
Не было времени спорить, поэтому я побежал по направлению ближайшего к нам домика. Я находился от него уже в двух ярдах, когда внезапно из-за угла выскочил чиклеро. Он был удивлен не меньше моего, поскольку буквально наткнулся на револьвер, который я держал перед собой, так что мушка уперлась ему в живот.
Я нажал на курок, и моя рука конвульсивно дернулась. Можно было подумать, что какая-то огромная рука сдернула чиклеро с места и, отлетев в сторону, он упал на спину, широко раскинув руки. Несколько мгновений я находился в смятении, и мое сердце успело сделать сальто в груди, перед тем как, частично придя в себя от сильного шока, я бросился к двери и укрылся в домике. Некоторое время я стоял, прижавшись спиной к стене, хватая воздух широко открытым ртом и чувствуя от страха слабость в коленях, затем повернулся и осторожно выглянул в окно. Рудетски исчез – он мог совершить свой рывок сразу же после меня.
Я посмотрел на револьвер: он был посностью заряжен, и теперь в нем осталось пять патронов. Казалось, что эти проклятые головорезы появляются со всех направлений. Человек, которого я застрелил, появился откуда-то сзади – по-видимому, он пробрался сюда со стороны сенота. Мне не нравилось то, что могло за этим скрываться.
Я размышлял над тем, что делать, когда решение вдруг пришло ко мне само. Задняя дверь домика с треском распахнулась от удара ноги в тяжелом ботинке. Я резко повернул голову и в свете дверного проема увидел чиклеро, уже приготовившегося выстрелить в меня из винтовки. Время, казалось, остановилось, и несколько мгновений я стоял как парализованный, перед тем как сделать попытку поднять револьвер, но еще не успев пошевелить рукой, я уже знал, что слишком поздно.
Изображение чиклеро в раме дверного проема словно бы промелькнуло – такое движение можно увидеть в старом кино, когда отсутствие нескольких кадров вызывает внезапное перемещение актера. Часть его челюсти исчезла, и на месте нижней половины лица появилась кровавая маска. Он издал булькающий крик, прижал к лицу руки и, отшатнувшись в сторону, с грохотом уронил винтовку на порог. Я не знаю, кто выстрелил в него; это мог быть Фоулер или Рудетски, или даже кто-то из своих – пули летали достаточно густо.
Но я не стал тратить время на лишние раздумья. Пригнувшись, я бросился вперед через этот дверной проем, схватив по пути упавшую винтовку. Никто не попал в меня, пока я, спасая свою шкуру, мчался опрометью к окраине лагеря, постепенно забирая влево. Я приблизился к домику у сенота по касательной, замыкая свой круговой маршрут, и не мог видеть, открыта ли у него дверь и есть ли вообще кто-нибудь внутри. Но я видел Фоулера, бегущего к домику с другой стороны.
Он уже почти достиг его, но тут буквально ниоткуда появился человек – не чиклеро, а один из элегантных головорезов Гатта, держащий в руках то, что я сначала принял за автомат. Фоулеру оставалось пробежать не более шести шагов, когда гангстер выстрелил, и его пушка издала двойное бу-ум. В Фоулера попало оба заряда из обрезанного дробовика и, отлетев в сторону, он упал на землю бесформенной грудой.
Я в свою очередь без особой надежды на успех выстрелил в его убийцу и стремительно бросился к двери домика. Пуля, просвистев над моей головой в тот момент, когда я проталкивался внутрь, отколола щепки от дверного косяка, и одна из них попала мне в щеку. Затем кто-то захлопнул за мной дверь.
Когда я снова выглянул наружу, то увидел, что Фоулеру уже ничем не поможешь. Его тело время от времени вздрагивало, когда в него попадали пули. Они использовали его как мишень для упражнения в стрельбе.
2
Ружейная пальба внезапно прекратилась, и я окинул взглядом домик. Фаллон с дробовиком устроился возле окна, Смит занял позицию возле двери с пистолетом в руке – очевидно, это он захлопнул ее за мной. Кэтрин лежала на полу и конвульсивно всхлипывала. Больше никого не было.
Когда я заговорил, мой голос звучал так странно, словно принадлежал другому человеку.
– Рудетски?
Фаллон повернул ко мне голову, а затем медленно ею покачал. Глаза его были наполнены болью.
– Значит, он уже больше не придет, – сказал я хрипло.
– Боже! – воскликнул Смит. Его голос дрожал. – Они убили Фоулера. Они застрелили его.
Голос – громкий голос – донесся снаружи. Это был Гатт, и, очевидно, он использовал какой-то портативный громкоговоритель.
– Уил! Ты слышишь меня, Уил?
Я открыл рот, а затем плотно его закрыл. Спорить с Гаттом – пытаться его переубедить – будет бесполезно. Это все равно, что спорить с силами природы, с таким же успехом можно попробовать с помощью силлогизма отклонить удар молнии. Фаллон и я молча переглянулись с разных концов домика.
– Я знаю, что ты там, Уил, – прогудел голос. – Я видел, как ты скрылся в домике. Ты готов заключить сделку?
Я сжал губы. Фаллон произнес скрипучим тоном:
– Сделку! Он сказал сделку?
– Не такую, которая вам понравилась бы, – сказал я мрачно.
– Мне жаль, что этого парня убили, – прокричал Гатт. – Но ты еще жив, Уил. Я мог бы подстрелить тебя там же, возле двери, но я этого не сделал. Ты знаешь, почему.
Смит рывком поднял голову и посмотрел на меня прищуренными глазами. В них стоял вопрос, который он не мог задать с помощью слов. Я поплотнее сжал рукоятку револьвера и пристально смотрел на него до тех пор, пока он не отвел взгляд в сторону.
– У меня тут есть другой парень, – прогудел Гатт. – Здоровяк Рудетски. Ты готов заключить сделку?
Я знал очень хорошо, что он подразумевает. Я смочил языком губы и прокричал:
– Покажи мне его живым – и тогда посмотрим. Последовала долгая пауза. Я не знал, что буду делать, если Рудетски еще жив, и Гатт выполнит свои угрозы. Что бы я ни сделал, все будет бесполезно, Согласиться на условия Гатта, это значит передать нас четверых ему в руки и тем самым оставить его со всеми тузами. И в конце концов он убьет нас в любом случае. Но если он начнет пытать Рудетски, то смогу ли я выдержать? Я не знал.
Гатт рассмеялся.
– Ты умен, Уил. Ты несомненно умен. Но ты не достаточно стоек. Фаллон еще жив?
Я жестом показал Фаллону, чтобы он сохранял молчание.
– Я полагаю, он здесь – а с ним, вероятно, еще пара человек. Пускай они попробуют переубедить тебя, Уил, и возможно, вскоре ты будешь готов заключить сделку. Я даю вам один час – не больше. Не думаю, что ты для этого достаточно стоек, Уил.
Мы простояли в полной тишине целых две минуты, но Гатт ничего больше не сказал, за что я был ему благодарен, поскольку он и так уже сказал достаточно – это было видно по глазам Смита. Я посмотрел на свои часы и с удивлением обнаружил, что еще только семь утра. Всего пятнадцать минут назад я говорил с Гаттом на окраине лагеря. Его атака произошла с безжалостной стремительностью.
Фаллон медленно сполз по стенке до тех пор, пока не сел на пол, и осторожно отложил в сторону дробовик.
– Что за сделка? – спросил он, глядя на свои ноги. Это был голос старого человека.
Мое основное внимание привлекал не столько Фаллон, сколько Смит. Смит держал в руке автоматический пистолет, он держал его достаточно свободно, но все же мог представлять опасность.
– Да, что за сделка? – отозвался он эхом.
– Это не сделка, – ответил я коротко.
Смит мотнул головой в сторону леса.
– Тот парень сказал, что с ним можно договориться.
– Я не думаю, что тебе понравятся его условия, – сказал я ледяным тоном.
Увидев, что его рука, держащая пистолет, напряглась, я поднял свой револьвер. Он стоял не слишком далеко, но все равно я не был уверен, что смогу в него попасть. Я слышал, что эти револьверы весьма капризны в неопытных руках. Хотя Смит не мог знать, что я плохой стрелок. Я сказал:
– Давай поубиваем друг друга и избавим Гатта от липших проблем.
Он посмотрел на пистолет в моей руке, направленный ему в живот.
– Я просто хочу знать, что это за сделка, – сказал он настойчиво.
– Хорошо, я скажу тебе, но сначала положи оружие на пол. А то я чувствую себя неуютно.
Мысли, приходящие Смиту на ум, отражались на его лице и были настолько ясны, как если бы он произносил их вслух, но наконец, приняв решение, он наклонился и опустил пистолет у своих ног. Я расслабился и положил свой револьвер на стол, после чего напряжение спало. Смит сказал:
– Мне кажется, у нас у всех нервы на пределе. – Это было своего рода извинение.
Фаллон по-прежнему изучал носки своих ботинок так, словно они являлись самыми важными вещами в мире. Он спросил тихо:
– Кого хочет Гатт?
– Он хочет меня, – ответил я. – Он хочет, чтобы я нырнул и вернул ему добычу.
– Я думаю, он постарается вас заставить. Что случилось с Рудетски?
– Он мертв. Ему повезло.
Смит зашипел, резко набрав в легкие воздух.
– Что значит повезло?
– Способ Гатта убедить меня совершить погружение не отличается изысканностью. Он возьмет одного из нас – тебя, Фаллона, миссис Халстед, не важно кого – и будет его мучить, чтобы оказать на меня давление. Он вполне способен это сделать, и я думаю, с удовольствием приложит свою фантазию к подобной работе. – Я обнаружил, что смотрю на это как-то отстраненно. – Он может сжечь твои ногти паяльной лампой, он может отрубать от тебя по кусочку, оставляя как можно дольше живым, он может – ладно, здесь можно продолжать бесконечно.
Смит отвел в сторону глаза и нервно вздрогнул.
– И вы позволите ему сделать это? Ради нескольких вшивых побрякушек?
– Я не могу его остановить, – сказал я. – Вот почему я рад, что Рудетски и Фоулер мертвы. Видишь ли, мы избавились от воздушных баллонов, а нырять без них будет весьма трудно. Все, что у нас осталось, это несколько аквалангов – большие баллоны находятся на дне сенота. Если ты думаешь, что я собираюсь нырять в таких условиях, когда кто-то будет орать мне на ухо всякий раз, когда я всплываю, то ты еще более сумасшедший, чем Гатт.
Смит резко повернулся к Фаллону.
– Вы втянули меня в это, вы, сумасшедший старик. Вы не имели права – вы слышите меня? Вы не имели права. – Его лицо исказилось от отчаяния. – Боже, что мне делать? Я не хочу, чтобы меня пытали. – Его голос переполнился чувством жалости к самому себе, и на глаза навернулись слезы. – Боже мой, я не хочу умирать! – произнес он всхлипывая.
На него было больно смотреть. Он разрушался как человек. Гатт знал очень хорошо, как оказать давление на внутреннее ядро человека, и час отсрочки, который он нам предоставил, был предназначен не для передышки.
Это был наиболее садистский поступок из всех, что он сделал. Кэтрин была в глубоком шоке, Фаллона разъедали рак и угрызения совести, а из Смита страх перед пытками выжал все душевные силы.
Я же мучился из-за того, что ничего не мог сделать. Я хотел выскочить наружу, чтобы разметать всех в стороны, – я хотел схватить Гатта и вырвать из его груди сердце. Но я не мог, и чувство собственной беспомощности действовало на меня убийственно.
Смит оживленно поднял голову.
– Я знаю, что мы сделаем, – прошептал он. – Мы отдадим им Фаллона. Фаллон втянул нас в это, и они обрадуются, получив его, не правда ли? – в его глазах появился сумасшедший блеск. – Пускай они делают с Фаллоном что хотят – лишь бы оставили нас в покое. Тогда мы будем в безопасности, не так ли?
– Заткнись! – крикнул я и тут же заставил себя сдержаться. Вот чего добивался Гатт – стравить нас друг с другом с помощью хорошо рассчитанной холодной жестокости. Я подавил в себе соблазн сорвать на Смите собственное отчаяние и заговорил, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо и ровно.
– Теперь послушай меня, Смит. Мы все скоро умрем, но мы можем умереть либо под пыткой, либо от пули. Я уже сделал свой выбор, поэтому собираюсь сражаться с Гаттом и сделать все, что в моих силах, чтобы убить его.
Смит посмотрел на меня с ненавистью.
– Вам хорошо так говорить. Он вас не будет пытать. Вы в безопасности.
Смехотворность того, что он только что сказал, внезапно дошла до моего сознания, и я истерически засмеялся. Все накопленные эмоции выплеснулись из меня в этом смехе, и я не мог остановиться.
– В безопасности! – воскликнул я. – Боже мой, как это смешно! – Я смеялся до тех пор, пока мне на глаза не навернулись слезы и не закололо в груди. – Ох, в безопасности!
Сумасшествие в глазах Смита сменилось изумлением, а затем, несколько раз нервно хихикнув, он засмеялся более-менее нормально. После чего у нас обоих начался приступ неудержимого хохота. Смех был истеричным и в конце концов причинял боль, но все-таки он пошел нам на пользу, и когда эмоциональный спазм прошел, я почувствовал себя очищенным, а Смит больше не балансировал на грани помешательства.
Даже на лице Фаллона появилась угрюмая улыбка, и это было примечательно для человека, чья жизнь и способ смерти только что обсуждались полусумасшедшим. Он сказал:
– Мне очень жаль, что я втянул тебя в это, Смит, но я и сам нахожусь в таком же положении. Джемми прав; единственное, что нам остается, это сражаться.
– Я тоже сожалею, что нес такую чушь, мистер Фаллон, – сказал Смит смущенно. – Мне кажется, я тронулся на некоторое время. – Он нагнулся, подобрал с пола пистолет, вынул обойму и, передернув затвор, извлек патрон из ствола. – Теперь мне хочется только захватить с собой как можно больше этих ублюдков. – Он проверил обойму и вставил в нее оставшийся в руке патрон. – Пять пуль – четыре для них и одна для меня. Мне кажется, так будет лучше.
– Должно быть, ты прав, – сказал я и взял свой револьвер. Я совсем не был уверен, хватит ли у меня духу пустить пулю себе в висок, если возникнет такая необходимость. – Смотри за тем, что происходит снаружи. Гатт сказал, что дает нам час, но я не стал бы ему особенно доверять.
Я подошел к Кэтрин и опустился на колени рядом с ней. Ее глаза были сухими, хотя на щеках остались следы слез.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.
– Мне очень жаль, – прошептала она. – Мне очень жаль, что я сломалась, но я испугалась – очень сильно испугалась.
– Почему бы тебе не испугаться? – сказал я, – Все испугались. Только последний дурак не испытывает страха при подобных обстоятельствах.
Она нервно сглотнула.
– Они на самом деле убили Рудетски и Фоулера?
Я кивнул, а затем немного поколебавшись, добавил:
– Кэтрин, Поль тоже мертв. Гатт сказал мне.
Она вздохнула, и ее глаза заблестели от непролитых слез.
– О Боже! Бедный Поль! Он хотел так много – и все сразу!
Бедный Поль, надо же! Я не собирался рассказывать ей все, что мне было известно про Халстеда, насчет тех способов, с помощью которых он хотел получить все сразу. Это никому не принесло бы пользы, а только причинило бы боль ее сердцу. Лучше пусть она запомнит его таким, каким он был, когда они поженились – молодым, нетерпеливым и полным амбиций в своей работе. Рассказать ей правду было бы жестоко.
Я сказал:
– Мне тоже очень жаль.
Она коснулась моей руки.
– У нас есть шанс – хотя бы самый маленький, Джемми?
Про себя я был убежден, что шансов уцелеть у нас не больше, чем у снежного комка в преисподней. Я посмотрел ей в глаза.
– Шанс всегда остается, – сказал я твердо.
Ее взгляд скользнул в сторону от меня.
– Фаллон, кажется, так не думает, – произнесла она тихим голосом.
Я повернул голову и посмотрел на него. Он по-прежнему сидел на полу, вытянув перед собой ноги, и созерцал невидящим взглядом мыски своих ботинок.
– У него свои собственные проблемы, – сказал я и, поднявшись на ноги, подошел к Фаллону.
При моем приближении он поднял голову.
– Смит был прав, – сказал он едва слышно. – По моей вине мы оказались в этой переделке.
– У вас есть причины думать о другом.
Он медленно кивнул.
– Да – эгоизм. Я должен был добиться того, чтобы Гатта депортировали из Мексики. У меня для этого есть достаточное влияние. Но я пустил все на самотек.
– Не думаю, что вам удалось бы сильно побеспокоить Гатта, – сказал я, пытаясь его утешить. – Он в любом случае вернулся бы назад – он и сам имеет достаточное влияние, если верно то, что говорил Пат Харрис. Вряд ли вы смогли бы его остановить.
– Я не беспокоюсь за себя, – произнес он с мукой в голосе. – Я в любом случае буду мертв через три месяца. Но увлечь за собой столько других людей – это непростительно. – Он почти видимо отстранился от меня, вернувшись в свой самообличительный транс.
Мне нечем было ему помочь, поэтому я поднялся на ноги и присоединился к Смиту, стоящему у окна.
– Никаких признаков активности?
– Некоторые из них укрылись вон в тех домиках.
– Сколько?
Он покачал головой.
– Трудно сказать. Может быть, по пять-шесть человек в каждом.
– Мы можем преподнести им сюрприз, – сказал я мягко. – Гатта не было видно?
– Не могу сказать, – ответил Смит. – Я даже не знаю, как он выглядит. Чертовски забавно, не правда ли? – Он внимательно посмотрел на домики. – Если они откроют огонь с такого близкого расстояния, то пули будут прошивать наше укрытие как картонную коробку.
Я повернул голову и посмотрел на взрывную машинку и идущие к ней провода, размышляя о том, сколько взрывчатки Рудетски заложил под домики и не обнаружили ли ее. Ребенком я всегда был сильно разочарован тем, что в ночь порохового заговора у Гая Фокса[10] отсырел фитиль.
Отведенный нам час постепенно истекал, и за все это время было сказано очень мало. Все, что нужно было сказать, вырвалось из нас в эмоциональном взрыве за первые пять минут, и теперь все мы понимали, как бессмысленно усугублять собственную агонию, ведя никому не нужную дискуссию. Я присел и от нечего делать начал проверять акваланги, и Кэтрин помогала мне.
Наверное, в глубине моего сознания пряталась мысль, что в конце концов мы можем уступить Гатту и мне снова придется нырять в сенот. Если такое произойдет, то мне хотелось, чтобы все работало безукоризненно, чтобы не причинять лишних страданий оказавшимся в руках Гатта.
Внезапно тишину нарушил хриплый голос Гатта, усиленный громкоговорителем. Очевидно, у него появились с ним проблемы, поскольку он гудел так, словно динамик работал с перегрузкой.
– Уил! Ты готов к разговору?
Я, согнувшись, подбежал к взрывной машинке и присел рядом с ней на колени, надеясь на то, что наш ответ Гатту будет недвусмысленным. Он закричал снова:
– Твой час закончился, Уил! – Он гулко рассмеялся. – Либо ты достанешь рыбку, либо я порежу тебя на наживку.
– Слушайте! – оживленно воскликнул Смит. – Это самолет.
Гудящий шум стал значительно громче и внезапно перерос в рев, когда самолет оказался над нами. Я отчаянно повернул ручку машинки на девяносто градусов и резко вдавил ее в пол. В то же мгновение домик содрогнулся от мощного взрыва. Смит закричал ликующе, а я подбежал к окну посмотреть, что произошло.
Один из домиков буквально растворился в воздухе. Когда дым рассеялся, я увидел, что от него осталось только цементное основание. Белые фигуры высыпали из другого домика и стремительно побежали прочь. Смит открыл по ним беглый огонь. Я схватил его за плечо.
– Прекрати! Ты зря тратишь патроны.
Самолет снова пролетел над нами, хотя я не смог его увидеть.
– Интересно, чей он, – произнес я задумчиво. – Он может принадлежать Гатту.
Смит возбужденно засмеялся.
– А может быть, и нет – но, черт возьми, какой сигнал мы ему подали!
От Гатта не последовало никакой ответной реакции, громкий голос прервался одновременно со взрывом, и я от всей души надеялся, что отправил его в преисподнюю.
Когда я заговорил, мой голос звучал так странно, словно принадлежал другому человеку.
– Рудетски?
Фаллон повернул ко мне голову, а затем медленно ею покачал. Глаза его были наполнены болью.
– Значит, он уже больше не придет, – сказал я хрипло.
– Боже! – воскликнул Смит. Его голос дрожал. – Они убили Фоулера. Они застрелили его.
Голос – громкий голос – донесся снаружи. Это был Гатт, и, очевидно, он использовал какой-то портативный громкоговоритель.
– Уил! Ты слышишь меня, Уил?
Я открыл рот, а затем плотно его закрыл. Спорить с Гаттом – пытаться его переубедить – будет бесполезно. Это все равно, что спорить с силами природы, с таким же успехом можно попробовать с помощью силлогизма отклонить удар молнии. Фаллон и я молча переглянулись с разных концов домика.
– Я знаю, что ты там, Уил, – прогудел голос. – Я видел, как ты скрылся в домике. Ты готов заключить сделку?
Я сжал губы. Фаллон произнес скрипучим тоном:
– Сделку! Он сказал сделку?
– Не такую, которая вам понравилась бы, – сказал я мрачно.
– Мне жаль, что этого парня убили, – прокричал Гатт. – Но ты еще жив, Уил. Я мог бы подстрелить тебя там же, возле двери, но я этого не сделал. Ты знаешь, почему.
Смит рывком поднял голову и посмотрел на меня прищуренными глазами. В них стоял вопрос, который он не мог задать с помощью слов. Я поплотнее сжал рукоятку револьвера и пристально смотрел на него до тех пор, пока он не отвел взгляд в сторону.
– У меня тут есть другой парень, – прогудел Гатт. – Здоровяк Рудетски. Ты готов заключить сделку?
Я знал очень хорошо, что он подразумевает. Я смочил языком губы и прокричал:
– Покажи мне его живым – и тогда посмотрим. Последовала долгая пауза. Я не знал, что буду делать, если Рудетски еще жив, и Гатт выполнит свои угрозы. Что бы я ни сделал, все будет бесполезно, Согласиться на условия Гатта, это значит передать нас четверых ему в руки и тем самым оставить его со всеми тузами. И в конце концов он убьет нас в любом случае. Но если он начнет пытать Рудетски, то смогу ли я выдержать? Я не знал.
Гатт рассмеялся.
– Ты умен, Уил. Ты несомненно умен. Но ты не достаточно стоек. Фаллон еще жив?
Я жестом показал Фаллону, чтобы он сохранял молчание.
– Я полагаю, он здесь – а с ним, вероятно, еще пара человек. Пускай они попробуют переубедить тебя, Уил, и возможно, вскоре ты будешь готов заключить сделку. Я даю вам один час – не больше. Не думаю, что ты для этого достаточно стоек, Уил.
Мы простояли в полной тишине целых две минуты, но Гатт ничего больше не сказал, за что я был ему благодарен, поскольку он и так уже сказал достаточно – это было видно по глазам Смита. Я посмотрел на свои часы и с удивлением обнаружил, что еще только семь утра. Всего пятнадцать минут назад я говорил с Гаттом на окраине лагеря. Его атака произошла с безжалостной стремительностью.
Фаллон медленно сполз по стенке до тех пор, пока не сел на пол, и осторожно отложил в сторону дробовик.
– Что за сделка? – спросил он, глядя на свои ноги. Это был голос старого человека.
Мое основное внимание привлекал не столько Фаллон, сколько Смит. Смит держал в руке автоматический пистолет, он держал его достаточно свободно, но все же мог представлять опасность.
– Да, что за сделка? – отозвался он эхом.
– Это не сделка, – ответил я коротко.
Смит мотнул головой в сторону леса.
– Тот парень сказал, что с ним можно договориться.
– Я не думаю, что тебе понравятся его условия, – сказал я ледяным тоном.
Увидев, что его рука, держащая пистолет, напряглась, я поднял свой револьвер. Он стоял не слишком далеко, но все равно я не был уверен, что смогу в него попасть. Я слышал, что эти револьверы весьма капризны в неопытных руках. Хотя Смит не мог знать, что я плохой стрелок. Я сказал:
– Давай поубиваем друг друга и избавим Гатта от липших проблем.
Он посмотрел на пистолет в моей руке, направленный ему в живот.
– Я просто хочу знать, что это за сделка, – сказал он настойчиво.
– Хорошо, я скажу тебе, но сначала положи оружие на пол. А то я чувствую себя неуютно.
Мысли, приходящие Смиту на ум, отражались на его лице и были настолько ясны, как если бы он произносил их вслух, но наконец, приняв решение, он наклонился и опустил пистолет у своих ног. Я расслабился и положил свой револьвер на стол, после чего напряжение спало. Смит сказал:
– Мне кажется, у нас у всех нервы на пределе. – Это было своего рода извинение.
Фаллон по-прежнему изучал носки своих ботинок так, словно они являлись самыми важными вещами в мире. Он спросил тихо:
– Кого хочет Гатт?
– Он хочет меня, – ответил я. – Он хочет, чтобы я нырнул и вернул ему добычу.
– Я думаю, он постарается вас заставить. Что случилось с Рудетски?
– Он мертв. Ему повезло.
Смит зашипел, резко набрав в легкие воздух.
– Что значит повезло?
– Способ Гатта убедить меня совершить погружение не отличается изысканностью. Он возьмет одного из нас – тебя, Фаллона, миссис Халстед, не важно кого – и будет его мучить, чтобы оказать на меня давление. Он вполне способен это сделать, и я думаю, с удовольствием приложит свою фантазию к подобной работе. – Я обнаружил, что смотрю на это как-то отстраненно. – Он может сжечь твои ногти паяльной лампой, он может отрубать от тебя по кусочку, оставляя как можно дольше живым, он может – ладно, здесь можно продолжать бесконечно.
Смит отвел в сторону глаза и нервно вздрогнул.
– И вы позволите ему сделать это? Ради нескольких вшивых побрякушек?
– Я не могу его остановить, – сказал я. – Вот почему я рад, что Рудетски и Фоулер мертвы. Видишь ли, мы избавились от воздушных баллонов, а нырять без них будет весьма трудно. Все, что у нас осталось, это несколько аквалангов – большие баллоны находятся на дне сенота. Если ты думаешь, что я собираюсь нырять в таких условиях, когда кто-то будет орать мне на ухо всякий раз, когда я всплываю, то ты еще более сумасшедший, чем Гатт.
Смит резко повернулся к Фаллону.
– Вы втянули меня в это, вы, сумасшедший старик. Вы не имели права – вы слышите меня? Вы не имели права. – Его лицо исказилось от отчаяния. – Боже, что мне делать? Я не хочу, чтобы меня пытали. – Его голос переполнился чувством жалости к самому себе, и на глаза навернулись слезы. – Боже мой, я не хочу умирать! – произнес он всхлипывая.
На него было больно смотреть. Он разрушался как человек. Гатт знал очень хорошо, как оказать давление на внутреннее ядро человека, и час отсрочки, который он нам предоставил, был предназначен не для передышки.
Это был наиболее садистский поступок из всех, что он сделал. Кэтрин была в глубоком шоке, Фаллона разъедали рак и угрызения совести, а из Смита страх перед пытками выжал все душевные силы.
Я же мучился из-за того, что ничего не мог сделать. Я хотел выскочить наружу, чтобы разметать всех в стороны, – я хотел схватить Гатта и вырвать из его груди сердце. Но я не мог, и чувство собственной беспомощности действовало на меня убийственно.
Смит оживленно поднял голову.
– Я знаю, что мы сделаем, – прошептал он. – Мы отдадим им Фаллона. Фаллон втянул нас в это, и они обрадуются, получив его, не правда ли? – в его глазах появился сумасшедший блеск. – Пускай они делают с Фаллоном что хотят – лишь бы оставили нас в покое. Тогда мы будем в безопасности, не так ли?
– Заткнись! – крикнул я и тут же заставил себя сдержаться. Вот чего добивался Гатт – стравить нас друг с другом с помощью хорошо рассчитанной холодной жестокости. Я подавил в себе соблазн сорвать на Смите собственное отчаяние и заговорил, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо и ровно.
– Теперь послушай меня, Смит. Мы все скоро умрем, но мы можем умереть либо под пыткой, либо от пули. Я уже сделал свой выбор, поэтому собираюсь сражаться с Гаттом и сделать все, что в моих силах, чтобы убить его.
Смит посмотрел на меня с ненавистью.
– Вам хорошо так говорить. Он вас не будет пытать. Вы в безопасности.
Смехотворность того, что он только что сказал, внезапно дошла до моего сознания, и я истерически засмеялся. Все накопленные эмоции выплеснулись из меня в этом смехе, и я не мог остановиться.
– В безопасности! – воскликнул я. – Боже мой, как это смешно! – Я смеялся до тех пор, пока мне на глаза не навернулись слезы и не закололо в груди. – Ох, в безопасности!
Сумасшествие в глазах Смита сменилось изумлением, а затем, несколько раз нервно хихикнув, он засмеялся более-менее нормально. После чего у нас обоих начался приступ неудержимого хохота. Смех был истеричным и в конце концов причинял боль, но все-таки он пошел нам на пользу, и когда эмоциональный спазм прошел, я почувствовал себя очищенным, а Смит больше не балансировал на грани помешательства.
Даже на лице Фаллона появилась угрюмая улыбка, и это было примечательно для человека, чья жизнь и способ смерти только что обсуждались полусумасшедшим. Он сказал:
– Мне очень жаль, что я втянул тебя в это, Смит, но я и сам нахожусь в таком же положении. Джемми прав; единственное, что нам остается, это сражаться.
– Я тоже сожалею, что нес такую чушь, мистер Фаллон, – сказал Смит смущенно. – Мне кажется, я тронулся на некоторое время. – Он нагнулся, подобрал с пола пистолет, вынул обойму и, передернув затвор, извлек патрон из ствола. – Теперь мне хочется только захватить с собой как можно больше этих ублюдков. – Он проверил обойму и вставил в нее оставшийся в руке патрон. – Пять пуль – четыре для них и одна для меня. Мне кажется, так будет лучше.
– Должно быть, ты прав, – сказал я и взял свой револьвер. Я совсем не был уверен, хватит ли у меня духу пустить пулю себе в висок, если возникнет такая необходимость. – Смотри за тем, что происходит снаружи. Гатт сказал, что дает нам час, но я не стал бы ему особенно доверять.
Я подошел к Кэтрин и опустился на колени рядом с ней. Ее глаза были сухими, хотя на щеках остались следы слез.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.
– Мне очень жаль, – прошептала она. – Мне очень жаль, что я сломалась, но я испугалась – очень сильно испугалась.
– Почему бы тебе не испугаться? – сказал я, – Все испугались. Только последний дурак не испытывает страха при подобных обстоятельствах.
Она нервно сглотнула.
– Они на самом деле убили Рудетски и Фоулера?
Я кивнул, а затем немного поколебавшись, добавил:
– Кэтрин, Поль тоже мертв. Гатт сказал мне.
Она вздохнула, и ее глаза заблестели от непролитых слез.
– О Боже! Бедный Поль! Он хотел так много – и все сразу!
Бедный Поль, надо же! Я не собирался рассказывать ей все, что мне было известно про Халстеда, насчет тех способов, с помощью которых он хотел получить все сразу. Это никому не принесло бы пользы, а только причинило бы боль ее сердцу. Лучше пусть она запомнит его таким, каким он был, когда они поженились – молодым, нетерпеливым и полным амбиций в своей работе. Рассказать ей правду было бы жестоко.
Я сказал:
– Мне тоже очень жаль.
Она коснулась моей руки.
– У нас есть шанс – хотя бы самый маленький, Джемми?
Про себя я был убежден, что шансов уцелеть у нас не больше, чем у снежного комка в преисподней. Я посмотрел ей в глаза.
– Шанс всегда остается, – сказал я твердо.
Ее взгляд скользнул в сторону от меня.
– Фаллон, кажется, так не думает, – произнесла она тихим голосом.
Я повернул голову и посмотрел на него. Он по-прежнему сидел на полу, вытянув перед собой ноги, и созерцал невидящим взглядом мыски своих ботинок.
– У него свои собственные проблемы, – сказал я и, поднявшись на ноги, подошел к Фаллону.
При моем приближении он поднял голову.
– Смит был прав, – сказал он едва слышно. – По моей вине мы оказались в этой переделке.
– У вас есть причины думать о другом.
Он медленно кивнул.
– Да – эгоизм. Я должен был добиться того, чтобы Гатта депортировали из Мексики. У меня для этого есть достаточное влияние. Но я пустил все на самотек.
– Не думаю, что вам удалось бы сильно побеспокоить Гатта, – сказал я, пытаясь его утешить. – Он в любом случае вернулся бы назад – он и сам имеет достаточное влияние, если верно то, что говорил Пат Харрис. Вряд ли вы смогли бы его остановить.
– Я не беспокоюсь за себя, – произнес он с мукой в голосе. – Я в любом случае буду мертв через три месяца. Но увлечь за собой столько других людей – это непростительно. – Он почти видимо отстранился от меня, вернувшись в свой самообличительный транс.
Мне нечем было ему помочь, поэтому я поднялся на ноги и присоединился к Смиту, стоящему у окна.
– Никаких признаков активности?
– Некоторые из них укрылись вон в тех домиках.
– Сколько?
Он покачал головой.
– Трудно сказать. Может быть, по пять-шесть человек в каждом.
– Мы можем преподнести им сюрприз, – сказал я мягко. – Гатта не было видно?
– Не могу сказать, – ответил Смит. – Я даже не знаю, как он выглядит. Чертовски забавно, не правда ли? – Он внимательно посмотрел на домики. – Если они откроют огонь с такого близкого расстояния, то пули будут прошивать наше укрытие как картонную коробку.
Я повернул голову и посмотрел на взрывную машинку и идущие к ней провода, размышляя о том, сколько взрывчатки Рудетски заложил под домики и не обнаружили ли ее. Ребенком я всегда был сильно разочарован тем, что в ночь порохового заговора у Гая Фокса[10] отсырел фитиль.
Отведенный нам час постепенно истекал, и за все это время было сказано очень мало. Все, что нужно было сказать, вырвалось из нас в эмоциональном взрыве за первые пять минут, и теперь все мы понимали, как бессмысленно усугублять собственную агонию, ведя никому не нужную дискуссию. Я присел и от нечего делать начал проверять акваланги, и Кэтрин помогала мне.
Наверное, в глубине моего сознания пряталась мысль, что в конце концов мы можем уступить Гатту и мне снова придется нырять в сенот. Если такое произойдет, то мне хотелось, чтобы все работало безукоризненно, чтобы не причинять лишних страданий оказавшимся в руках Гатта.
Внезапно тишину нарушил хриплый голос Гатта, усиленный громкоговорителем. Очевидно, у него появились с ним проблемы, поскольку он гудел так, словно динамик работал с перегрузкой.
– Уил! Ты готов к разговору?
Я, согнувшись, подбежал к взрывной машинке и присел рядом с ней на колени, надеясь на то, что наш ответ Гатту будет недвусмысленным. Он закричал снова:
– Твой час закончился, Уил! – Он гулко рассмеялся. – Либо ты достанешь рыбку, либо я порежу тебя на наживку.
– Слушайте! – оживленно воскликнул Смит. – Это самолет.
Гудящий шум стал значительно громче и внезапно перерос в рев, когда самолет оказался над нами. Я отчаянно повернул ручку машинки на девяносто градусов и резко вдавил ее в пол. В то же мгновение домик содрогнулся от мощного взрыва. Смит закричал ликующе, а я подбежал к окну посмотреть, что произошло.
Один из домиков буквально растворился в воздухе. Когда дым рассеялся, я увидел, что от него осталось только цементное основание. Белые фигуры высыпали из другого домика и стремительно побежали прочь. Смит открыл по ним беглый огонь. Я схватил его за плечо.
– Прекрати! Ты зря тратишь патроны.
Самолет снова пролетел над нами, хотя я не смог его увидеть.
– Интересно, чей он, – произнес я задумчиво. – Он может принадлежать Гатту.
Смит возбужденно засмеялся.
– А может быть, и нет – но, черт возьми, какой сигнал мы ему подали!
От Гатта не последовало никакой ответной реакции, громкий голос прервался одновременно со взрывом, и я от всей души надеялся, что отправил его в преисподнюю.
3
Я хотел слишком многого. В течение еще одного часа все оставалось тихо, а затем снова возобновился равномерный треск ружейного огня. Пули пробивали насквозь тонкие стены домика, откалывая щепки от внутренней обшивки, и было весьма опасно выходить из-под укрытия толстых деревянных балок, которые установил Рудетски. Главную опасность представляло не прямое попадание, а рикошет. По темпу ведения стрельбы я решил, что огонь ведут от силы три-четыре человека, и глубоко задумался над тем, чем заняты остальные.
Было также очевидно, что Гатт еще жив. Я сомневался, что чиклерос стали бы продолжать атаку, если бы за их спинами не стоял Гатт со своими громилами. У чиклерос не было мотива, который руководил Гаттом, и кроме того, неизвестное их количество погибло в домике. Я был абсолютно уверен, что никто из людей, укрывшихся в том домике, не выжил после взрыва, и это должно было вызвать у остальных глубокий шок.
Тот факт, что атака через час все-таки возобновилась, еще раз демонстрировал способность Гатта к руководству – или управлению – людьми. Я лично видел трех мертвых чиклерос; скажем, еще четверо, по меньшей мере, были убиты во время взрыва, и сюда еще надо добавить тех, которых убили Фоулер и Рудетски до того, как погибли сами. Гатт должен был проявить дьявольское упорство, чтобы погнать чиклерос в новую атаку после таких существенных потерь.
Самолет сделал над нами пару кругов после того, как взорвался домик, а затем улетел, направившись на северо-запад. Если он принадлежал Гатту, то это не вносило никаких изменений в создавшуюся ситуацию; если самолет пролетал здесь случайно, то пилота могло заинтересовать, что за сражение разыгрывается на земле – по крайней мере, он заинтересовался достаточно для того, чтобы облететь лагерь два раза, и он может доложить об увиденном властям, когда совершит посадку в том месте, куда он направляется. Но к тому времени, когда это вызовет какие-то последствия, мы все будем мертвы.
Но я не думал, что самолет оказался здесь случайно. Мы находились в Кинтана Роо уже достаточно долго, и единственный самолет, который я здесь видел, принадлежал Фаллону, если не считать маленькую двухмоторную авиетку, на которой Гатт приземлился в Лагере-Один. Существовало очень мало причин, по которым случайный самолет мог появиться в небе Кинтана Роо, следовательно, если он принадлежал не Гатту, то это должен быть кто-то вроде Пата Харриса, прилетевшего посмотреть, почему Фаллон потерял связь с внешним миром. Хотя все равно я не мог себе представить, каким образом это могло повлиять на наше положение.
Я моргнул, когда пуля пробила рядом со мной стену, после чего несколько кусочков пластиковой обшивки плавно опустились мне на руку. Нам оставалось только два возможных варианта – оставаться здесь, дожидаясь пули, или выскочить наружу, чтобы умереть на открытом месте. Не слишком большой выбор.
Смит сказал:
– Интересно, куда подевались остальные чиклерос? Перед нами находятся не более четырех.
Я мрачно усмехнулся.
– Хочешь выйти и разведать?
Он энергично затряс головой.
– Как же! Я хочу, чтобы они подошли и попробовали взять меня. Пускай обнаружат себя сами.
Кэтрин пригнулась за толстым бревном, сжимая в руке револьвер, который я ей дал. Если ее страх еще и не прошел, то, по крайней мере, она неплохо его скрывала. Фаллон беспокоил меня больше; он просто неподвижно стоял, держа в руках дробовик и ожидал неизбежного. Мне показалось, что он полностью сдался, и теперь ожидал лишь удара пули в голову, который всему положит конец.
Время проходило, отмеряемое размеренным треском винтовок и глухим стуком пуль, когда они попадали в толстые бревна. Я нагнулся вниз и прижался глазом к рваному пулевому отверстию в стене, положившись на сомнительный принцип, согласно которому молния не ударяет два раза в одно и то же место. Снайперов не было видно, и не существовало способов обнаружить их позиции; но даже если бы мы узнали о них, это все равно не принесло бы нам никакой пользы, поскольку у нас имелась одна-единственная винтовка с двумя патронами в магазине.
Тело Фоулера лежало в тридцати футах от домика. Ветер трепал на нем рубашку, вздыбив материю, и пряди его волос танцевали в воздушных струях. Он лежал вполне мирно, откинув в сторону одну руку, наполовину согнутые пальцы приняли естественное положение, и если бы не жуткие кляксы на рубашке, отмечающие места попадания пуль, то можно было бы подумать, что Фоулер спит.
Я нервно сглотнул и перевел взгляд выше, на разрушенный домик и разбросанные вокруг него обломки, затем на руины Уашуанока и отдаленный лес. Во всей сцене было что-то, казавшееся странным и ненатуральным, не имеющим отношения к страшным свидетельствам насилия и смерти. Это было нечто связанное с каким-то произошедшим изменением, и мне понадобилось долгое время, чтобы догадаться, что же это такое.
Было также очевидно, что Гатт еще жив. Я сомневался, что чиклерос стали бы продолжать атаку, если бы за их спинами не стоял Гатт со своими громилами. У чиклерос не было мотива, который руководил Гаттом, и кроме того, неизвестное их количество погибло в домике. Я был абсолютно уверен, что никто из людей, укрывшихся в том домике, не выжил после взрыва, и это должно было вызвать у остальных глубокий шок.
Тот факт, что атака через час все-таки возобновилась, еще раз демонстрировал способность Гатта к руководству – или управлению – людьми. Я лично видел трех мертвых чиклерос; скажем, еще четверо, по меньшей мере, были убиты во время взрыва, и сюда еще надо добавить тех, которых убили Фоулер и Рудетски до того, как погибли сами. Гатт должен был проявить дьявольское упорство, чтобы погнать чиклерос в новую атаку после таких существенных потерь.
Самолет сделал над нами пару кругов после того, как взорвался домик, а затем улетел, направившись на северо-запад. Если он принадлежал Гатту, то это не вносило никаких изменений в создавшуюся ситуацию; если самолет пролетал здесь случайно, то пилота могло заинтересовать, что за сражение разыгрывается на земле – по крайней мере, он заинтересовался достаточно для того, чтобы облететь лагерь два раза, и он может доложить об увиденном властям, когда совершит посадку в том месте, куда он направляется. Но к тому времени, когда это вызовет какие-то последствия, мы все будем мертвы.
Но я не думал, что самолет оказался здесь случайно. Мы находились в Кинтана Роо уже достаточно долго, и единственный самолет, который я здесь видел, принадлежал Фаллону, если не считать маленькую двухмоторную авиетку, на которой Гатт приземлился в Лагере-Один. Существовало очень мало причин, по которым случайный самолет мог появиться в небе Кинтана Роо, следовательно, если он принадлежал не Гатту, то это должен быть кто-то вроде Пата Харриса, прилетевшего посмотреть, почему Фаллон потерял связь с внешним миром. Хотя все равно я не мог себе представить, каким образом это могло повлиять на наше положение.
Я моргнул, когда пуля пробила рядом со мной стену, после чего несколько кусочков пластиковой обшивки плавно опустились мне на руку. Нам оставалось только два возможных варианта – оставаться здесь, дожидаясь пули, или выскочить наружу, чтобы умереть на открытом месте. Не слишком большой выбор.
Смит сказал:
– Интересно, куда подевались остальные чиклерос? Перед нами находятся не более четырех.
Я мрачно усмехнулся.
– Хочешь выйти и разведать?
Он энергично затряс головой.
– Как же! Я хочу, чтобы они подошли и попробовали взять меня. Пускай обнаружат себя сами.
Кэтрин пригнулась за толстым бревном, сжимая в руке револьвер, который я ей дал. Если ее страх еще и не прошел, то, по крайней мере, она неплохо его скрывала. Фаллон беспокоил меня больше; он просто неподвижно стоял, держа в руках дробовик и ожидал неизбежного. Мне показалось, что он полностью сдался, и теперь ожидал лишь удара пули в голову, который всему положит конец.
Время проходило, отмеряемое размеренным треском винтовок и глухим стуком пуль, когда они попадали в толстые бревна. Я нагнулся вниз и прижался глазом к рваному пулевому отверстию в стене, положившись на сомнительный принцип, согласно которому молния не ударяет два раза в одно и то же место. Снайперов не было видно, и не существовало способов обнаружить их позиции; но даже если бы мы узнали о них, это все равно не принесло бы нам никакой пользы, поскольку у нас имелась одна-единственная винтовка с двумя патронами в магазине.
Тело Фоулера лежало в тридцати футах от домика. Ветер трепал на нем рубашку, вздыбив материю, и пряди его волос танцевали в воздушных струях. Он лежал вполне мирно, откинув в сторону одну руку, наполовину согнутые пальцы приняли естественное положение, и если бы не жуткие кляксы на рубашке, отмечающие места попадания пуль, то можно было бы подумать, что Фоулер спит.
Я нервно сглотнул и перевел взгляд выше, на разрушенный домик и разбросанные вокруг него обломки, затем на руины Уашуанока и отдаленный лес. Во всей сцене было что-то, казавшееся странным и ненатуральным, не имеющим отношения к страшным свидетельствам насилия и смерти. Это было нечто связанное с каким-то произошедшим изменением, и мне понадобилось долгое время, чтобы догадаться, что же это такое.