– Скажи, – спросил Ахкеймион на шейском, – что тут происходит?
   Он был так раздражен, что махнул рукой на джнан: в конце концов, в таком столпотворении не до тонкостей этикета.
   Конриец с любопытством смерил его своими темными глазами.
   – Ты хочешь сказать, что не знаешь? – спросил он, повысив голос, чтобы перекричать царящий кругом гам.
   – О чем? – переспросил Ахкеймион, чувствуя, как по спине поползла струйка пота.
   – Майтанет призвал в Сумну всех верных, – ответил конриец, явно исполнившись подозрения к человеку, который не знает общеизвестного. – Он собирается открыть цель Священной войны!
   Ахкеймион был ошеломлен. Он окинул взглядом лица теснившихся вокруг – и только тут заметил, как много среди них людей, явно привычных к тяготам войны. И почти все открыто носили оружие. Что ж, значит, первая половина поручения – выяснить, против кого будет направлена эта Священная война, – вот-вот исполнится сама собой.
   «Наутцера и остальные наверняка знали об этом! Отчего же они мне ничего не сказали?»
   Потому что им было нужно, чтобы он отправился в Сумну. Они знали, что он будет против вербовки Инрау, и устроили все таким образом, чтобы убедить его, что без этого не обойтись. Ложь умолчания – не столь великий грех, зато она заставила его поступить так, как им было надо.
   Манипуляции, всюду манипуляции! Даже Кворум играет в игры со своими собственными пешками. Это была старая обида, но рана ныла по-прежнему.
   А конриец тем временем продолжал, сверкая глазами с неожиданной пылкостью:
   – Молись, друг мой, чтобы мы отправились войной против школ, а не против фаним! Колдовство – язва куда более страшная.
   Ахкеймион готов был согласиться с ним.
 
   Ахкеймион протянул руку. Он хотел провести пальцем вдоль ложбинки на спине Эсменет, но передумал и вместо этого стиснул в кулаке грязное одеяло. В комнате было темно и душно после их недавнего совокупления. Но даже в темноте были видны объедки и мусор, раскиданные по полу. Единственным источником света служила ослепительно-белая щель в ставнях. На улице снаружи стоял такой грохот, что тонкие стены дребезжали.
   – И все? – спросил он и сам удивился тому, как дрогнул его голос.
   – Что значит «и все»? – переспросила она. В ее голосе звучала старая сдерживаемая обида.
   Она его неправильно поняла, но он не успел объяснить: внезапно накатила тошнота и удушающая жара. Ахкеймион поспешно поднялся на ноги – и едва не упал. Колени подгибались. Он, точно пьяный, вцепился в спинку кровати. Волосы на руках, голове и спине встали дыбом.
   – Акка! – испуганно окликнула она.
   – Ничего, ничего, – ответил он. – Это все жара.
   Он выпрямился – и рухнул обратно на кровать. Тюфяк под ним поплыл. Ее тело на ощупь было словно жареный угорь. Надо же, еще только ранняя весна, а такая жарища! Как будто сам мир горит в лихорадке в ожидании Священной войны Майтанета.
   – У тебя уже бывала горячка, – с опаской сказала Эсменет. – Горячка не заразная, это все знают.
   – Да, – хрипло ответил Ахкеймион, держась за лоб. «Ты в безопасности». – Меня прихватило шесть лет тому назад, во время поездки в Сингулат… Я тогда едва не умер.
   – Шесть лет тому назад… – откликнулась она. – В том году умерла моя дочь.
   Горечь.
   Он обнаружил, что ему не нравится, как легко его боль сделалась ее болью. Он представил себе, как могла бы выглядеть ее дочь: крепкая, но тонкокостная, роскошные черные волосы, подстриженные коротко, по обычаям низшей касты, округлая щека, так удобно ложащаяся в ладонь… Но на самом деле он представил себе Эсми. Такой, какая она была ребенком.
   Они долго молчали. Его мысли пришли в порядок. Жара сделалась приятно расслабляющей, утратила ядовитую резкость. Ахкеймион сообразил, что, судя по странной обиде в голосе, Эсменет неправильно поняла то, что он сказал незадолго до этого. А он просто хотел знать, известно ли что-то еще, кроме слухов.
   Наверное, он всегда знал, что когда-нибудь вернется сюда – не просто в Сумну, но именно сюда, в это место между руками и ногами усталой женщины. Эсменет. Странное имя, слишком старомодное для женщины ее нрава, но в то же время удивительно подходящее проститутке.
   «Эсменет…» Как может обычное имя так сильно на него влиять?
   Она сдала за те четыре года, что он не бывал в Сумне. Похудела, сделалась какой-то растрепанной, ее чувство юмора поувяло под натиском мелких ран… Выбравшись из многолюдной гавани, Ахкеймион без колебаний направился разыскивать ее, сам поражаясь собственному нетерпению. Когда он увидел ее сидящей на подоконнике, то испытал странное, смешанное чувство: смесь утраты и самодовольства, как будто он признал человека, с которым соперничал в детстве, в изуродованном прокаженном или бродяге.
   – Все за палочкой бегаешь, вижу, – сказала она, не выразив ни малейшего удивления.
   Ее шутки тоже утратили детскую пухлость.
   Постепенно она отвлекла Ахкеймиона от его забот и втянула в свой замысловатый мирок анекдота и сатиры. Ну а потом, разумеется, слово за слово – и они очутились в этой комнате, и Ахкеймион принялся любить ее с жадностью, которая его потрясла: как будто он обрел в этом животном акте недоступное облегчение – забыл о своем сложном поручении.
   Ахкеймион прибыл в Сумну с двумя целями: определить, не собирается ли новый шрайя вести Священную войну против школ, и выяснить, не стоит ли за этими примечательными событиями Консульт. Первая цель была вполне осязаемой – она должна была помочь ему оправдать то, что он собирается предать Инрау. А вторая… призрачная, наделенная лихорадочным бессилием доводов, которые на самом деле ничего не оправдывают. Как можно использовать войну Завета против Консульта для обоснования предательства, если сама эта война кажется совершенно необоснованной?
   Потому что как еще можно назвать войну без врага?
   – Завтра надо будет отыскать Инрау, – сказал он скорее темноте, чем Эсменет.
   – Ты по-прежнему собираешься… обратить его?
   – Не знаю. Я теперь почти ничего не знаю.
   – Как ты можешь так говорить, Акка? Иногда я думаю, есть ли вообще что-то такое, чего ты не знаешь.
   Она всегда была идеальной шлюхой: обихаживала сперва его чресла, а потом его душу. «Не знаю, вынесу ли я это снова».
   – Я всю жизнь провел среди людей, которые считают меня безумцем, Эсми.
   Она расхохоталась. Эсменет родилась в касте слуг и никакого образования не получила – по крайней мере, формального. Однако она всегда умела ценить тонкую иронию. Это было одно из многих ее отличий от других женщин – от других проституток.
   – Что ж, Акка, а я провела всю жизнь среди людей, которые считают меня продажной девкой.
   Ахкеймион улыбнулся в темноте.
   – Это не одно и то же. Ты-то ведь и впрямь продажная девка.
   – А ты что, не безумец, что ли?
   Эсменет захихикала, а Ахкеймион поморщился. Эти девчачьи манеры были напускными – по крайней мере, ему всегда так казалось, – специально для мужиков. Это напомнило ему, что он – клиент, что они на самом деле не любовники.
   – В том-то и дело, Эсми. Безумец я или нет, зависит от того, существует ли на самом деле мой враг.
   Он поколебался, как будто эти слова привели его на край головокружительного обрыва.
   – Эсменет… Ты ведь мне веришь, правда?
   – Такому прожженному вруну, как ты? Обижаешь! Он ощутил вспышку раздражения, о чем тут же пожалел.
   – Нет, серьезно.
   Она ответила не сразу.
   – Верю ли я, что Консульт существует?..
   «Не верит». Ахкеймион знал, что люди повторяют вопросы потому, что боятся отвечать на них.
   Ее прекрасные карие глаза внимательно разглядывали его во мраке.
   – Скажем так, Акка: я верю, что существует проблема Консульта.
   В ее взгляде было нечто умоляющее. У Ахкеймиона снова пробежал мороз по коже.
   – Этого достаточно? – спросила она.
   Даже для него Консульт отступил от ужасающих фактов в область безосновательных тревог. Быть может, он, печалясь из-за отсутствия ответа, забыл о важности самого вопроса?
   – Надо будет отыскать Инрау. Завтра же, – сказал он.
   Ее пальцы зарылись ему в бороду, нащупали подбородок.
   Он запрокинул голову, точно кот.
   – Что за жалкая парочка мы с тобой! – заметила она, словно бы мимоходом.
   – Отчего же?
   – Колдун и шлюха… Есть в этом нечто жалкое. Он взял ее руку и поцеловал кончики пальцев.
   – Все пары по-своему жалки, – сказал он.
 
   Во сне Инрау брел через ущелья из обожженного кирпича, мимо лиц и фигур, озаряемых случайными взблесками пламени. И услышал голос ниоткуда, кричащий сквозь его кости, сквозь каждый дюйм его тела, произносящий слова, подобные теням кулаков, ударяющих рядом с краем глаза. Слова, которые раздавили ту волю, что еще оставалась у него. Слова, которые управляли его руками и ногами.
   Он мельком заметил покосившийся фасад кабачка, потом низкое помещение, заполненное золотистым дымом, столы, балки над головой. Вход поглотил его. Земля под ногами опрокинулась, повлекла его навстречу зловещей тьме в дальнем углу комнаты. И эта тьма тоже поглотила его – еще одна дверь. И его притянуло к бородатому человеку, который сидел, откинув голову на стену с потрескавшейся штукатуркой. Лицо человека было лениво запрокинуто, но при этом напряжено в каком-то запретном экстазе. С его шевелящихся губ лился свет. И в глазах полыхали осколки солнца.
   «Ахкеймион…»
   Потом душераздирающее гудение превратилось в говор посетителей. Расплывчатое помещение кабачка сделалось массивным и обыденным. Кошмарные углы распрямились. Игра света и тени стала естественной.
   – Что ты тут делаешь? – выдохнул Инрау, пытаясь привести в порядок разбежавшиеся мысли. – Ты понимаешь, что происходит?
   Он обвел взглядом кабачок и увидел в дальнем углу сквозь столбы и дым стол, за которым сидели шрайские рыцари. Пока что они его не заметили.
   Ахкеймион смерил его недовольным взглядом.
   – Я тоже рад тебя видеть, мальчик.
   Инрау нахмурился.
   – Не называй меня «мальчиком»!
   Ахкеймион ухмыльнулся.
   – А как еще прикажешь любимому дядюшке обращаться к своему племяннику? – Он подмигнул Инрау. – А, мальчик?
   Инрау с шумом выдохнул сквозь сжатые зубы и опустился на стул.
   – Рад тебя видеть… дядя Акка.
   И он не лгал. Несмотря на болезненные обстоятельства, он действительно рад был его видеть. Он довольно долго жалел, что покинул своего наставника. Сумна и Тысяча Храмов оказались совсем не такими, как он их себе представлял – по крайней мере, до тех пор, как престол не занял Майтанет.
   – Я скучал по тебе, – продолжал Инрау, – но Сумна…
   – Нехорошее место для такого, как я. Знаю.
   – Тогда зачем же ты приехал? Слухи ведь до тебя наверняка доходили.
   – Я не просто «приехал», Инрау… Ахкеймион замялся, на лице его отразилась борьба.
   – Меня прислали.
   По спине у Инрау поползли мурашки.
   – О нет, Ахкеймион! Пожалуйста, скажи…
   – Нам нужно разузнать как можно больше о Майтанете, – продолжал Ахкеймион натянутым тоном. – И о его Священной войне. Сам понимаешь.
   Ахкеймион опустил на стол свою чашу с вином. На миг он показался Инрау сломленным. Однако внезапная жалость к этому человеку, человеку, который во многом заменил ему отца, исчезла от головокружительного чувства, словно земля уходит из-под ног.
   – Но ты же обещал, Акка! Ты обещал!!!
   В глазах адепта блеснули слезы. Мудрые слезы, но тем не менее полные сожаления.
   – Мир завел привычку ломать хребет моим обещаниям, – промолвил Ахкеймион.
   Хотя Ахкеймион надеялся явиться Инрау в образе наставника, который наконец признал в бывшем ученике равного себе, его не переставал терзать невысказанный вопрос: «Что я делаю?»
   Пристально разглядывая молодого человека, он ощутил болезненный порыв нежности. Лицо юноши стало каким-то удивительно орлиным. Инрау брил бороду, по нансурской моде. Однако голос остался все тот же и все та же привычка запинаться, путаясь в противоречивых мыслях. И глаза те же: широко раскрытые, горящие энергией и жизнерадостностью, блестяще-карие, при этом постоянно исполненные искреннего недоверия к себе. Ахкеймион думал, что для Инрау дар Немногих оказался большим проклятием, чем для прочих. По темпераменту он идеально подходил для того, чтобы стать жрецом Тысячи Храмов.
   Беззаветная искренность, страстный пыл веры – всего этого Завет его бы лишил.
   – Тебе не понять, что такое Майтанет, – говорил Инрау. Молодой человек ежился, как будто ему был неприятен воздух этого кабачка. – Некоторые почти поклоняются ему, хотя он на такое гневается. Ему надлежит повиноваться, а не поклоняться. Потому он и взял это имя…
   – Это имя?
   Ахкеймиону как-то не приходило в голову, что имя «Майтанет» может что-то означать. Это само по себе встревожило. В самом деле, принято ведь, что шрайя берет себе новое имя! Как он мог упустить из виду такую простую вещь?
   – Ну да, – ответил Инрау. – От «май’татана».
   Это слово было незнакомо Ахкеймиону. Но он не успел спросить, что же оно значит: Инрау сам продолжил объяснять вызывающим тоном, как будто бывший ученик только теперь, сделавшись неподвластным наставнику, мог дать выход старым обидам.
   – Ты, наверное, не знаешь, что это означает. «Май’татана» – это на тотиэаннорейском, языке Бивня. Это значит «наставление».
   «И чему же учит это наставление?»
   – И ничто из этого тебя не тревожит? – поинтересовался Ахкеймион.
   – Что именно должно меня тревожить?
   – Тот факт, что Майтанету так легко достался престол. Что он сумел, всего за несколько недель, найти и обезвредить всех императорских шпионов при своем дворе.
   – И это должно тревожить?! – воскликнул Инрау. – Мое сердце поет при мысли об этом! Ты себе не представляешь, в какое отчаяние я впал, когда впервые очутился в Сумне! Когда я впервые понял, насколько Тысяча Храмов прогнила и разложилась и что сам шрайя – не более чем один из псов императора. И тут явился Майтанет. Точно буря! Одна из тех долгожданных летних гроз, что очищают землю. Тревожит ли меня то, с какой легкостью он очистил Сумну? Акка, да меня это несказанно радует!
   – А как насчет Священной войны? Она тоже радует твое сердце? Мысль о новой Войне магов?
   Инрау заколебался, словно пораженный тем, как быстро увял его первоначальный порыв.
   – Никто ведь еще не знает, против кого будет эта война, – пробормотал он. Инрау, конечно, не любил Завета, но Ахкеймион знал, что мысль о его уничтожении ужасает юношу. «Все-таки часть его души по-прежнему с нами».
   – А если Майтанет объявит войну против школ, что ты скажешь о нем тогда?
   – Не объявит, Акка. В этом я уверен.
   – Но я спрашивал не об этом, не так ли? – Ахкеймион сам внутренне поморщился от своего безжалостного тона. – Если Майтанет все-таки объявит войну школам – что тогда?
   Инрау закрыл лицо руками – Ахкеймион всегда думал, что у него слишком изящные руки для мужчины…
   – Не знаю, Акка. Я тысячу раз задавал себе тот же самый вопрос – и все равно не знаю.
   – Но почему же? Ведь ты теперь шрайский жрец, Инрау, проповедник Бога, явленного Последним Пророком и Бивнем. Разве не требует Бивень, чтобы всех колдунов сожгли на костре?
   – Да, но…
   – Но Завет другой? Он – исключение?
   – Ну да. Завет действительно другой.
   – Почему? Потому что старый дурень, которого ты когда-то любил, – один из них?
   – Говори потише! – прошипел Инрау, опасливо косясь на стол шрайских рыцарей. – Ну ты ведь сам знаешь почему, Акка. Потому что я люблю тебя как отца и как друга, разумеется, но еще и потому, что я… чту миссию Завета.
   – А если Майтанет объявит войну против школ, что же ты будешь делать?
   – Я буду скорбеть.
   – Скорбеть? Не думаю, Инрау. Ты подумаешь, что он ошибся. Как бы мудр и свят ни был Майтанет, ты подумаешь: «Он не видел того, что видел я!»
   Инрау безучастно кивнул.
   – Тысяча Храмов, – продолжал Ахкеймион уже более мягким тоном, – всегда была наиболее могущественной из Великих фракций, но эта сила зачастую была притуплена, если не сломлена, разложением. За много веков Майтанет – первый шрайя, который способен восстановить прежнее величие. И теперь в тайных советах каждой фракции циничные люди спрашивают: «Что станет Майтанет делать с этой мощью? Кого он отправится наставлять своей Священной войной? Фаним и их жрецов кишаурим? Или же он пожелает наставить тех, кто проклят Бивнем, то есть школы?» В Сумне никогда еще не было столько шпионов, как теперь. Они кружат над Священными Пределами, подобно стервятникам в ожидании трупов. Дом Икуреев и Багряные Шпили попытаются найти способ сопрячь намерения Майтанета со своими собственными. Кианцы и кишаурим будут с опаской следить за каждым его шагом, боясь, что урок предназначен для них. Свести к минимуму либо воспользоваться, Инрау, все они поглощены одной из двух этих целей. И только Завет держится в стороне от грязных козней.
   Старая тактика, которую ум, обостренный безвыходностью, делает особенно эффективной. Вербуя шпиона, надо прежде всего успокоить его, дать понять, что речь идет отнюдь не о предательстве, а, напротив, об иной, новой, более ответственной верности. Рамки – надо давать им более широкие рамки, в которых и следует интерпретировать события нужным тебе образом. Шпион, вербующий других шпионов, прежде всего должен быть хорошим сказочником.
   – Я знаю, – сказал Инрау, разглядывая ладонь своей правой руки. – Это я знаю.
   – И если где-то и может найтись тайная фракция, продолжал Ахкеймион, – то только здесь. Все названные тобою причины твоей преданности Майтанету сводятся к тому, почему у Завета должны быть свои шпионы в Тысяче Храмов. Если Консульт где-то существует, Инрау, он находится здесь.
   В каком-то смысле все, что сделал Ахкеймион, – это высказал несколько утверждений, никак между собой не снизанных; однако история, представшая перед глазами Инрау, выглядела вполне отчетливо, даже если молодой человек и не сознавал, что это за история. Из всех шрайских жрецов и Хагерне Инрау будет единственным, кто способен видеть шире, единственным, кто действует, исходя из интересов, которые не будут местечковыми или порожденными самообманом. Тысяча Храмов – место хорошее, но злополучное. Его следует защитить от его же собственной невинности.
   – Но Консульт… – сказал Инрау, глядя на Ахкеймиона глазами загнанной лошади. – Что, если они действительно вымерли? Если я сделаю то, чего ты хочешь, Акка, и все это окажется впустую, я буду проклят!
   И оглянулся через плечо, словно боясь, что его тут же на месте поразит громом.
   – Инрау, вопрос не в том, действительно ли они… Ахкеймион запнулся и умолк, увидев перепуганное лицо молодого жреца.
   – В чем дело?
   – Они меня увидели.
   Он судорожно сглотнул.
   – Шрайские рыцари, что позади меня… слева от тебя.
   Ахкеймион видел, как эти рыцари вошли сюда вскоре после его прихода, но не обращал на них особого внимания: только удостоверился, что они – не из Немногих. Да и зачем? В подобных обстоятельствах бросаться в глаза – скорее преимущество. Внимание привлекают те, кто прячется и таится, а не те, кто ведет себя шумно.
   Он рискнул кинуть взгляд в ту сторону, где, озаренные светом ламп, сидели трое рыцарей. Один, приземистый, с густыми курчавыми волосами, еще не снял кольчуги, но двое других были облачены в белое с золотой каймой одеяние Тысячи Храмов, почти такое же, как у Инрау, только одеяния рыцарей представляли собой странную помесь военной формы и рясы жреца. Тот, что в кольчуге, что-то рисовал в воздухе куриной костью и взахлеб рассказывал о чем-то – то ли о бабе, то ли о битве – своему товарищу напротив. Лицо человека, сидевшего между ними, отличалось ленивой надменностью, свойственной высшей касте. Он встретился глазами с Ахкеймионом и кивнул.
   Не сказав ни слова своим спутникам, рыцарь встал и принялся пробираться к их столу.
   – Один из них идет сюда, – сказал Ахкеймион, наливая себе еще чашу вина. – Бойся или будь спокоен, как хочешь, но предоставь говорить мне. Понял?
   Молчаливый кивок.
   Шрайский рыцарь стремительно лавировал между столов и посетителей, твердо отодвигая с пути замешкавшихся пьяниц. Он был аристократически худощав, высок ростом, чисто выбрит, с коротко подстриженными черными как смоль волосами. Белизна его изысканной туники, казалось, бросала вызов любой тени, но лицо было мрачнее тучи. Когда он подошел, от него пахнуло жасмином и миррой.
   Инрау поднял глаза.
   – Мне показалось, что я узнаю вас, – сказал рыцарь. – Инрау, верно?
   – Д-да, господин Сарцелл…
   Господин Сарцелл? Имя было Ахкеймиону незнакомо, однако, судя по тому, как перепугался Инрау, это кто-то весьма высокопоставленный, отнюдь не из тех, кто обычно имеет дело с мелкими храмовыми служащими. «Рыцарь-командор…» Ахкеймион заглянул за спину Сарцеллу и обнаружил, что другие два рыцаря смотрят в их сторону. Тот, что в кольчуге, подался вперед и прошептал нечто, от чего другой расхохотался. «Это какая-то шуточка. Хочет позабавить своих приятелей».
   – А это кто такой, а? – осведомился Сарцелл, оборачиваясь к Ахкеймиону. – Мне кажется, он вас беспокоит.
   Ахкеймион залпом проглотил вино и, грозно нахмурившись, уставился куда-то мимо рыцаря: пьяный старикан, который не привык, чтобы его перебивали.
   Этот мальчишка – сын моей сестрицы, – прохрипел ни. И он по шейку в дерьме. – Потом, как бы спохватившись, добавил: – Господин.
   – Ах вот как? Это почему же? Скажи, будь любезен!
   Ахкеймион пошарил по карманам, словно в поисках потерявшейся монеты, и потряс головой с напускным отвращением, по-прежнему не поднимая глаз на рыцаря.
   – Да потому, что ведет себя как придурок, вот почему! Хоть он и вырядился в белое с золотом, а как был самодовольным дурнем, так и остался!
   – А кто ты такой, чтобы порицать шрайского жреца, а?
   – Я? Да что вы, я никто! – воскликнул Ахкеймион в притворном пьяном ужасе. – Мне до мальчишки и дела нет! Это сестрица ему велела материнский наказ передать.
   – А-а, понятно. И кто же твоя сестра?
   Ахкеймион пожал плечами и ухмыльнулся, мимоходом пожалев, что все зубы у него целы.
   – Сестра-то моя? Моя сестра – распутная хрюшка.
   Сарцелл удивленно вскинул брови.
   – Хм. И кто же ты после этого?
   – Я-то? Хрюшкин брат, выходит! – воскликнул Ахкеймион, наконец взглянув ему в лицо. – Неудивительно, что и парень в дерьме, а?
   Сарцелл усмехнулся, но его большие карие глаза остались на удивление пустыми. Он снова обернулся к Инрау.
   – Сейчас, как никогда, шрайе требуется все наше усердие, юный проповедник. Ведь вскоре он объявит цель нашей Священной войны. Уверены ли вы, что накануне столь важных событий стоит пьянствовать с шутами, пусть даже вы и связаны с ними кровными узами?
   – А вам-то что? – буркнул Ахкеймион и снова потянулся за вином. – Слушай дядюшку, малый! Такие надутые самодовольные псы…
   Сарцелл наотмашь ударил его по щеке тыльной стороной ладони. Голову Ахкеймиона откинуло к плечу, стул накренился, встал на две ножки и рухнул на выложенный булыжником пол.
   Кабачок разразился криками и улюлюканьем.
   Сарцелл пинком отшвырнул стул и склонился над Ахкеймионом с обыденным видом охотника, выслеживающего добычу. Ахкеймион судорожно заслонился руками. У него еще хватило фиглярства выдавить:
   – Убива-ают!
   Железная рука ухватила его за загривок и приподняла, притянув его ухо к губам Сарцелла.
   – Ох, как мне хотелось бы это сделать, жирный боров! – прошипел рыцарь.
   И ушел. Жесткий, корявый пол. Мельком – удаляющаяся спина рыцаря. Ахкеймион попытался подняться. Треклятые ноги! Куда они делись? Голова бессильно клонилась набок. Белая слезинка лампы сквозь бронзовый светильник, озаряющая балки и потолок, паутину и иссохших мух… Потом Инрау подскочил сзади, кряхтя, поднял Ахкеймиона на ноги и, что-то беззвучно шепча, повел его к стулу.
   Усевшись, Ахкеймион отмахнулся от заботливых рук Инрау:
   – Со мной все в порядке, – проскрежетал он. – Дай мне минутку. Дух перевести.
   Ахкеймион глубоко вдохнул через нос, прижал ладонь к щеке, вонзил скрюченные пальцы в бороду. Инрау уселся на свое место и с тревогой наблюдал, как Ахкеймион снова наливает себе вина.
   – В-вышло чуть драматичнее, чем я рассчитывал, – сказал Ахкеймион, делая вид, что все в порядке. Однако когда он расплескал вино на стол, Инрау встал и мягко отобрал у него кувшин.
   – Акка…
   «Проклятые руки! Вечно трясутся».
   Ахкеймион смотрел, как Инрау наливает вино в чашу. Он спокоен. Как этот парень может быть настолько спокоен?
   – Ч-чересчур драматично вышло, но своего я добился… Несмотря ни на что. А это главное.
   Он щепотью смахнул слезы с глаз. Откуда они взялись? «От боли, видимо. Ну да, от боли».
   – Я просто нажал на нужные рычаги. Он фыркнул, желая изобразить смех.
   – Ты видел, как я это сделал?
   – Видел.
   – Это хорошо, – заявил Ахкеймион, опростал чашу и перевел дух. – Смотри и учись. Смотри и учись.
   Инрау молча налил ему еще. Щека и челюсть Ахкеймиона, одновременно горящие и онемевшие, теперь начали болеть.
   Его внезапно охватил необъяснимый гнев.
   – А ведь какие ужасы я мог бы на него напустить! – бросил он, но достаточно тихо, так, чтобы никто не подслушал. «А ну как он вздумает вернуться?» Он поспешно бросил взгляд в сторону Сарцелла и других двух шрайских рыцарей. Те над чем-то смеялись. Над шуткой какой-нибудь или еще над чем-нибудь. Над кем-нибудь.