Страница:
Теперь я точно знаю -- бывает.
Он родился в 1903 году. На воспитание будущего ученого большое влияние оказала бабушка. Она происходила из государственных крестьян, была женщиной, не боявшейся никакого труда, умной, одаренной от природы, но так и умерла неграмотной. Зато отец Валентина не только окончил гимназию, но и поступил в Московский университет по специальности химика-провизора. Чего это стоило ему до революции, можно себе представить! Работал и учился и на всю жизнь получил привычку к постоянному, каждодневному труду, которую передал и двум своим сыновьям. А мать Валентина Сергеевича была швеей, умела красиво и ловко шить бисером. Работа трудная, кропотливая.
Наверное, от отца унаследовал Валентин Сергеевич любовь к естественным наукам, к медицине, уважение и привычку к труду ("работный человек" -- в его устах и сейчас высшая похвала), а от матери достались ему чуткие, нежные, умелые руки, что составили его славу хирурга.
Валентину было 14 лет, когда произошла Октябрьская социалистическая революция. Вскоре он поступает на медицинский факультет 2-го Московского университета. (Тогда было такое высшее учебное заведение.)
То были трудные, голодные годы. Надо было не только прокормить себя, но и помочь семье. Валентин Маят работает и учится. Сначала, чтобы получать хоть какой-то паек, устраивается в Московское потребительское общество; со 2-го курса перебирается поближе к медицине -- лаборантом на кафедру анатомии; потом фельдшером в подмосковную деревню Храпуново. Разные больные, разные люди проходят перед ним. Он уже тогда был влюблен в хирургию, знал, что пойдет именно по этому пути, однако, чтобы лучше знать и понимать больного, чтобы стать хорошим диагностом, занимается и в группе терапевтов. Конечно, занятия эти очень помогали ему в работе сельским фельдшером.
В 1925 году молодой врач приходит работать в городскую больницу, разместившуюся в здании бывшей богадельни, тогда на окраине Москвы. Здесь, как и теперь, была кафедра госпитальной хирургии. И вот (уже почти шестьдесят лет!) работает здесь В. С. Маят. Отсюда, оставив уже написанную докторскую, ушел в 1939 году на фронт военным хирургом.
С 1941 года В. С. Маят -- ведущий хирург эвакогоспиталя, потом главный хирург всех военных госпиталей Пензенской области. Сутками стоял он в те годы у операционного стола, спасая людей, помогая им скорее вернуться в строй, чтобы добить ненавистного врага, прервавшего нашу мирную жизнь. А после Победы -- опять кафедра госпитальной хирургии 2-го Медицинского института. В 1945 году он защищает ту самую докторскую, подготовленную еще до войны (даже защита была назначена!),-- о лечении ожогов желудка. Работу издали потом в виде монографии, первой по этому вопросу в отечественной медицинской литературе. И теперь, спустя почти сорок лет, не потеряла работа своего значения.
Научные и хирургические интересы В. С. Маята чрезвычайно разнообразны. И желудочно-кишечные заболевания и сердечно-сосудистые. По всем областям у профессора десятки научных работ. Одним из первых в Союзе он начал оперировать на сердце, одним из первых уже в последние годы занялся осмыслением различных принципов хирургического лечения язвенной болезни. Во врачебной среде его знают не только как блестящего хирурга, но и вдумчивого талантливого диагноста. Знают как ученого, педагога.
-- У нас были удивительные учителя Маят и Рыбушкин,-- рассказывала мне врач отделения эндоскопии Института проктологии Галина Ивановна Ежова.-- Им еще что-то досталось от земских врачей прошлого, они знали человека целиком, от головы до пят. И нравственные традиции, сочувствие к больному были тоже от лучших русских земских врачей. А как требовательно и нежно относились Рыбушкин и Маят к своим студентам! Подумать только -профессор лично ассистировал нам на первой операции! Ассистировал и деликатно подсказывал, что и как, внушал веру в себя. Помню, мне ассистировал на грыжесечении. А когда мы стали ординаторами, как же сражались мы за право ассистировать своим любимым профессорам!
Мы, студенты, чувствовали дружбу Рыбушкина и Маята и учились от них этому тоже. Теперь часто употребляют выражение "друзья-соперники". А они не были соперниками, были единомышленниками, всегда и во всем помогали друг другу.
Я спросила Галину Ивановну: кто из них лидер? Она удивилась.
-- Никто. Наш коллектив строился на иных принципах -- уважения друг к другу, профессиональной честности, особой у хирургов, сочувствия к больному. Маят и Рыбушкин давно работали вместе, даже сидели в одном кабинете. Теперь бы сказали: "У них полная психологическая совместимость, хотя и разные характеры". А мы говорили проще: они друзья.
-- А какая все же главная черта Маята?
-- Доброта,-- отвечает она, не задумываясь, и прибавляет: -- Еще честность, трудолюбие, справедливость, деликатность и... строгость, требовательность повышенная.
Идет, например, обход субординаторов. Студент докладывает о своем больном, не заглядывая в историю болезни. А если заглянет, Валентин Сергеевич тихо шепнет ему на ухо: "А больного надо бы знать..." И студент вспыхнет, как от выговора.
Маят учит, что всегда и везде у врача или медицинской сестры на первом месте должен быть больной, а личные интересы -- только на втором. "Если не чувствуете в себе готовность к этому, надо уходить из медицины",-жестко считает Маят. Он простит ошибку, но никогда не простит равнодушие к больному. Сострадание и вдумчивость нужны хирургу еще больше, чем терапевту. И никакой торопливости. Если в операционном журнале увидит запись о том, что пока еще не очень опытный хирург произвел операцию аппендицита за 20 минут, строго спросит: "Почему не за 40? Зачем торопился?" Важна не скорость самой операции, а скорость заживления, скорость выздоровления больного после операции. К тканям надо относиться бережно, анатомично, не рвать их, не резать зря.
Главная сестра Института проктологии Лия Ивановна Маврина, оперировавшая с Валентином Сергеевичем, рассказывала мне: "Маят нетороплив, спокоен, на операции предельно вежлив с ассистентами и сестрами, говорит тихо, в каждом движении сосредоточенность и любовь к больному".
Опять на первом плане интересы больного. Из-за этого добрый Маят может пойти на любой конфликт, как теперь с любимым учеником, так и раньше со своим уважаемым профессором.
Дело было еще до войны. Валентин Сергеевич Маят писал докторскую, руководителем был профессор В. С. Левит. Наука всегда начиналась для Маята у операционного стола. Однажды так вышло, что он буквально подряд оперировал по поводу тяжелых ожогов желудка, доставляющих больным огромные страдания. Хотел заняться изучением этого вопроса и выяснил -- литературы почти никакой нет. И тогда он оставил почти законченную докторскую и взялся писать о лечении ожогов желудка. Руководитель был недоволен, защита отложилась надолго, но больные выиграли.
"Валентин Сергеевич -- человек безупречной репутации и как ученый, и как хирург, и как педагог. Его докторская степень и должность профессора стоят больше, чем иные академические звания",-- так говорили мне о В. С. Маяте все. У него нет недоброжелателей, словно его не смеет коснуться даже зависть человеческая, которая, увы, встречается и среди хирургов.
"Я бы заменил последнюю букву в его фамилии,-- сказал мне один из его коллег,-- "т" на "к". Вышло бы "Маяк", как оно есть на самом деле, маяк он для всех нас".
Вот с таким человеком шла я на встречу в ту самую 5-ю городскую клиническую больницу на Ленинском проспекте -- базу кафедры госпитальной хирургии 2-го Медицинского института, больницу, где знают Валентина Сергеевича Маята почти шестьдесят лет. Шестьдесят лет из восьмидесяти лет его жизни. И где тридцать лет он заведует кафедрой.
Валентин Сергеевич выходит мне навстречу из аудитории (он вел обычные в клинике занятия со студентами), легкий, худенький, в халате, завязанном тесемками на спине, и в белой шапочке. Добрые, все понимающие глаза за стеклами старомодных очков в тонкой золотой оправе, приветливая, располагающая улыбка. "Добрый доктор Айболит" с рисунков книг моего детства, доктор, который сочувствовал боли каждого живого существа, помогая ему. Отважный, смелый доктор, который, вступая в борьбу за жизнь, за здоровье, за справедливость, ничего не боялся и победил всех врагов.
Мы переходим в кабинет, где все так же просто и естественно, как в его хозяине. На столе -- стопка историй болезни. "Вы посмотрите? Так нужна ваша консультация!" -- спрашивает Валентина Сергеевича бывший его студент, теперь сам профессор, хирург, известный сложными операциями на сердце, Ю. А. Нестеренко. Видно, совет его профессора нужен Нестеренко сегодня так же, как раньше...
Я расспрашиваю Валентина Сергеевича о его жизни, детстве, учебе, его учителях и учениках.
-- В моем воспитании было много дефектов,-- говорит Валентин Сергеевич.-- Например, я люблю музыку, живопись, теперь, кажется, и знаю их неплохо. Но знание это не семейное. Правда, любили музыку и дома. Отец играл на гармошке, я на гитаре, на мандолине. И иностранные языки тоже учил потом, в течение жизни:
французский, немецкий, английский. Говорю, может, и не очень хорошо, но без переводчика. И читаю. Врачу языки необходимы, чтобы быть в курсе медицинской литературы.
Иностранному языку, знанию музыки, живописи можно выучиться и потом, а вот трудолюбию учатся только с детства, в семье. Трудолюбие -- главное достоинство человека. Я, старый врач, твердо убежден в этом. Органически презираю лодырей, тех, кто хочет жить за чужой счет, не умеет работать, -они для меня люди второго сорта. Семья наша была трудовая, работные все были люди. И отец, и мать, и мы -- дети работали, но материально жили скудно, едва сводили концы с концами. Мы с братом учились в гимназии, отец платил за нас по 20 рублей в месяц да еще форму покупал, а ведь получал он всего 100 рублей в месяц. На 60 рублей надо было всем прожить, одеться, за квартиру заплатить. Поэтому с братом мы подрабатывали с детства. Я и теперь убежден: школьнику и особенно студенту, даже если дома денег хватает, на карманные расходы надо зарабатывать самому. И лучше, если трудом, так или иначе связанным с его будущей профессией. Трудолюбие -- ценность, которую создаешь сам, ее не приобретешь ни за какие блага мира.
(Я слушала профессора и знала -- слова у него подтверждены жизнью. Например, внук Валентина Сергеевича Костя, тоже хирург, в годы учебы в медицинском подрабатывал санитаром в больнице, потом медбратом.)
Еще студентом начал работать Валентин Сергеевич Маят препаратором на кафедре анатомии. Вел тогда кафедру профессор Северьян Осипович Стопницкий. Хороший был анатом и очень строгий. Принимает он, бывало, экзамен у студентов, а препаратор тут же сидит на стульчике, дремлет. Ведь работал днем, над книгами сидел ночами. Если кто чего не знает, Северьян Осипович сразу: "Маят! Отвечайте!"
-- Попробовал бы я не ответить! -- с улыбкой вспоминает Валентин Сергеевич.
Я прошу его рассказать о своих учителях.
-- Так вот, по анатомии был Северьян Осипович. Спасибо ему говорю по сей день. В аспирантуру я пришел к профессору Теребинскому Николаю Наумовичу, он был опытным хирургом, человеком высокой культуры. Он очень много мне дал, хотя всего один год был я с ним вместе.
Оперировал он молча, разговаривал с сестрами вежливо. А тогда модным был совсем иной стиль. Как, впрочем, и теперь. Хирургам грубость почему-то прощают. Мне кажется, зря прощают. Грубость всегда говорит либо о полном бескультурье, либо о полном неуважении к окружающим.
Через год заведующим кафедрой госпитальной хирургии стал у нас профессор Левит, с Владимиром Семеновичем мы и работали до тех пор, пока он не передал мне кафедру. В науке он мой учитель, ему я благодарен.
И вот еще что я перенял именно от Владимира Семеновича Левита. Часто бывает, что приходят к профессору и просят у него разрешения поставить его имя под научной статьей, написанной группой его учеников, которые развили идею учителя, воспользовались его статьями или экспериментальными работами. Я имею в виду не приписку фамилии к работе, где нет твоего труда, твоих мыслей,-- это уже за рамками нормальных взаимоотношений, это подлость. Я говорю о том, когда формально допустима, а может, даже вполне справедлива фамилия руководителя в числе авторов. Так делать можно, но не нужно. У Левита были всего 104 научные статьи. Но все они написаны им самим. Такие ходячие фразы, как "с вашей фамилией легче напечатать", на него никогда не действовали. Я старался поступать так же. И в коллективных статьях или монографиях свои разделы я не только готовил, но и писал сам, от первой буквы до последней точки.
-- Кого вы считаете своим учителем в хирургии?
-- Был у профессора Левита ассистент -- Борис Федорович Дивногорский. Замечательный по-своему человек, хирург отличный. Он жил прямо здесь, в клинике. У него была комнатка, где он и работал и ночевал. Учитель мой в хирургии он, Борис Федорович. Много я от него принял. И его спокойную манеру оперировать и даже то, что всем -- и сестрам, и совсем молоденьким техничкам, и студентам он говорил "вы". Левита уважали, а Дивногорского любили.
Человек он был высокообразованный, тонкий, эмоциональный. Прекрасный музыкант. Знал живопись, историю, литературу, языки. Английский, например, я стал изучать под его влиянием. В то время было много интересной американской медицинской литературы, полезной хирургу.
Помню, приходил я в клинику чуть свет, задолго до начала работы, стучался к Борису Федоровичу, и часто мы вместе завтракали. Да и домой тоже не спешил -- старался подольше побыть возле него. Общение с Борисом Федоровичем Дивногорским было моим вторым образованием. Теперь понимаю, как многим мы, молодые хирурги, аспиранты кафедры, обязаны Дивногорскому. Но тогда мы об этом не думали -- просто любили его, подражали ему.
-- А кого вы из своих учеников больше других любите?-- неожиданно для себя самой спрашиваю я профессора. И тут же понимаю, что, наверное, нельзя задавать такой вопрос. Валентин Сергеевич задумывается.
-- Что понимать под этим словом -- "ученик"? Больше чем за полвека преподавательской деятельности у меня были тысячи студентов. Можно ли их всех считать учениками? В какой-то степени, наверное, можно. Диссертации у меня тоже писали многие. Бывало, я им все подсказывал, разжевывал, чуть ли не писал за некоторых целые разделы. Особенно где-то в 57-м--60-х годах. Теперь я думаю:
нет, то не мои кровные ученики. И нельзя, не должен руководитель так поступать. Я уже рассказывал вам про Левита. Это был человек принципиальный, даже жестковатый порой. С учениками своими он никогда не нянчился, как я в свое время. Это моя отрицательная сторона.
Помню, как он внимательно прочитал мою кандидатскую диссертацию, поставил вопросы на полях. И все. Ничего не подсказал, ничего не развил. Не сразу я понял, а лишь с годами, что надо поступать, как он. Ведь речь идет не о дипломной студента или его работе в научном кружке. Здесь и подсказать не грех, студента надо учить, советовать, давать идеи, показывать, как можно развить мысль, эксперимент. А вот когда речь идет о будущем ученом, не надо ничего подсказывать, ничего запрещать. Ко всему он должен прийти сам. Я скоро заканчиваю свою воспитательскую деятельность и пришел к твердому выводу -- руководитель даже кандидатской (я не говорю про докторскую!) диссертации должен поступать, как Левит.
-- Есть у меня семь прямых учеников, они теперь доктора наук. Шли со студентов,-- продолжает, немного помолчав, Валентин Сергеевич.-- Этой семерке ничего я не писал. Только читал их диссертации и делал замечания. Их я считаю своими кровными учениками. А любимые, особенно близкие по духу, тоже есть из этой семерки. Их трое -- известный вам Владимир Дмитриевич Федоров, уже член-корреспондент Академии медицинских наук, и два профессора, Юрий Александрович Нестеренко (он заглядывал сюда во время нашего разговора) и Юрий Михайлович Панцырев.
Последнее время я начал постепенно освобождаться от своих многочисленных должностей и передавать их своим ученикам. Профессору Панцыреву я передал половину кафедры госпитальной хирургии. Он оправдывает доверие и как хирург, и как ученый, и как руководитель. Вторым профессором на кафедре стал Юрий Александрович Нестеренко, и им я тоже исключительно доволен. Владимир Дмитриевич Федоров принял на себя и развил начатые здесь исследования по хирургии кишечника, внес в науку много нового, он руководит целым институтом, недавно получил орден Ленина, я люблю его и горжусь им. Вот и получилось, что я поделил наследство между ними.
-- Поступаете, как король Лир? -- задаю я шутливый вопрос.
-- Именно,-- улыбается Валентин Сергеевич,-- за исключением того, что заведующим кафедрой остаюсь по-прежнему, да и в положении короля Лира не боюсь очутиться. Ведь ошибка его была не в том, что он при жизни передал наследство, а в том, что две дочери были коварные, подлые, как говорится, воспитал он их плохо. А передать при жизни сделанное, работу в чистые, трудолюбивые руки своих учеников, которые пойдут дальше тебя,-- счастье. И это счастье я получил...
Да, удивительный это человек -- Валентин Сергеевич Маят. Редко кто много раз публично заявляет о своей откровенной радости по поводу успехов учеников, которые кое в чем уже догоняют своего учителя, а иногда немного начинают опережать его. Но потому, наверное, и спокоен Валентин Сергеевич, постигнув глубину мудрости, глубину понимания жизни, философскую оценку закономерного движения вперед, что чувствует и знает: для своих учеников он всегда остается и любимым и бесконечно уважаемым учителем, наставником, советчиком.
И ученики это понимают, гордятся этим и тверже держатся на ногах, делая новые шаги в хирургии, в науке, задумываются о преемственности поколений, о своих учениках, для которых хотели бы стать тем же, чем стал учитель для них самих,-- примером доброты, порядочности, требовательности, научной честности, выдержанности и душевного, предельно внимательного отношения к каждому больному, к каждому нуждающемуся в медицинской помощи.
УЧИТЕЛЬ ОБ УЧЕНИКЕ
Тут уж ничего В. Д. Федоров поделать не может, мое право записать то, что рассказывал мне о нем его профессор Валентин Сергеевич Маят, которого "В. Д." боготворит (что уж тут скрывать -- одному восемьдесят, другому пятьдесят, похвалы, как говорится, их не испортят, не тот возраст), которому всегда и во всем стремится подражать, следовать его урокам.
Я привожу стенографически точную запись: "Институт Владимира Дмитриевича молодой, но сделано там уже очень много. Достаточно сказать, что выполняет он, по существу, функции всесоюзного, хотя формально является республиканским -- Российской Федерации. Коллектив сотрудников Федоров подобрал исключительный -- люди не только знающие, способные, но, главное, работные все, безотказные, умеющие смотреть на жизнь через призму интересов больного. Отсюда и успехи, отсюда хорошая репутация у института.
Сейчас главным злом для нас, врачей, стала тяжелая, очень тяжелая болезнь -- рак. В справочниках это не написано, но Институт проктологии прежде всего занимается профилактикой рака. Сегодня у больного полипы, сегодня язва, а глядишь, доброкачественная опухоль переродилась в рак. Значит, если вовремя удалить больному полипы, то это значит заниматься профилактикой рака. Я прочитал ряд диссертаций из института по данному поводу: интересно, революционно, масса оригинальных наблюдений, хорошо во времени прослеженных.
Достоинство работ института и в том, что учреждение это комплексное, врачи в нем разных специальностей, не только хирурги. Отсюда более широкий, глубокий подход к постановке диагноза, к лечению.
Существуют так называемые промежуточные проблемы -- язвенный колит, например. Еще недавно лечили его только хирургическим путем. У Федорова болезнь лечат и консервативно, он упорядочил показания к операции у таких больных.
Целенаправленно и глубоко изучается в институте болезнь Крона. Ученым здесь еще многое не ясно -- например, ее начальное происхождение, развитие. Работы института в этом направлении являются пионерскими.
Еще одна новая область -- реконструктивные, восстановительные операции на желудочно-кишечном тракте и толстой кишке. Эти работы института уже можно считать классическими, дающими больным социальную и трудовую реабилитацию.
Обязательно ознакомьтесь с исследованиями института в области создания так называемых магнитных заслонок. Работы эти гуманны и интересны с медицинской точки зрения. Правда, писать в широкой печати об этой стороне нелегко, но для больных заслонки будут избавлением от страданий и неудобств. А вы уж, если взялись за гуж...
Рассказать о Владимире Дмитриевиче? Знаете, он и студентом выделялся. Конечно, способности к медицине у него большие, руки очень хорошие, талант, но ведь талант надо не только выявить, но и развить. В медицине это может сделать только человек работный, безотказный, добрый. Из семьи он хорошей, трудовой, а вот высшее образование получил первым.
Сначала Владимир Дмитриевич специализировался на операциях сердца. Кандидатскую написал. На кафедре у нас тогда, в 1954 году (А. Н. Бакулев привлек меня к этой проблеме), было всего 30 коек для сердечной хирургии, но проделали мы чуть ли не тысячу операций на сердце. Однако на кафедре прежде всего надо преподавать студентам хирургию, необходимую молодому врачу, а чтобы оперировать сердце, требуется опыт, начинающего к такой операции не подпустишь. Поэтому сердечную хирургию мы отдали с кафедры и занялись самыми острыми и малоразработанными желудочно-кишечными заболеваниями. Вот тогда пришел ко мне Владимир Дмитриевич, а он уже был известен своими блестящими операциями на сердце, и спросил, что ему теперь делать. Я посоветовал взять перитониты: больные тогда остро нуждались в разработке такой проблемы -- более 20 процентов умирало. Перитониты Владимир Дмитриевич и стал оперировать, по ним написал докторскую, освоив совсем новую область. Методы его докторской имели огромное значение в лечении этой болезни и резко снизили смертность. Блестяще он защитился. А после защиты говорит: "Мне предлагают идти в лабораторию проктологии". (Института тогда не было, это он потом его создал.) И спросил: "Идти?" Я ответил: "Да. Мало людей занимается этой проблемой, а она очень актуальна, разработка ее нужна больным". Так он проверил на мне принятое им самим решение.
Владимир Дмитриевич не только целенаправленный хирург. Он клиницист, прекрасный диагност. Научные статьи его, всегда глубоко логичные, своеобразные, прибавили врачам зоркости, так как основаны на большом количестве наблюдений. Основательные работы. Талантливые.
И человек он хороший, работный, основательный во всем. Семья добрая, сын есть и дочка. Жена -- врач, сын -- хирург. То, что Владимир Дмитриевич его отец, ему не помогало, а мешало в учебе. С отцом сравнивали, требовали больше. Парень крепкий, работный, сердечный, как отец, голова и руки хорошие.
Рад я, что у меня такой ученик -- Владимир Дмитриевич. Многое он еще сделает в медицине".
ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ No
В кабинете доцента А. М. Никитина, заведующего одним из отделений института, висит групповая фотография семнадцатилетней давности. В совсем юных врачах легко узнаются теперешние известные хирурги и ученые: В. Д. Федоров, Ю. В. Дульцев, Г. И. Воробьев. А вот и хозяин кабинета Александр Максимович Никитин, год назад с блеском защитивший докторскую диссертацию.
На фотографии в центре -- уже знакомые читателю Валентин Сергеевич Маят и Игорь Николаевич Рыбушкин.
-- Мы все -- их ученики,-- говорит Александр Максимович Никитин.-- Но Федоров -- лучший. Это от них, своих непосредственных учителей, перенял он отношение к медицине, как служению, те качества характера, что всегда, отличали русского врача -- и прославленного хирурга и безвестного сельского фельдшера. И их ненавязчивое внимание, их доброту к больному.
Александр Максимович Никитин только что вернулся с операции, и чувствуется, что недоволен. Нет, операция с точки зрения хирургии сделана чисто, и больной в хорошем состоянии. Пораженная полипозом часть кишечника удалена и станет теперь учебным экспонатом на кафедре проктологии. Но Александр Максимович подавлен тем, что пришлось наложить колостому. Ничего не поделаешь: мальчишке спасали жизнь- Тысячи полипов буквально усыпали его внутренности, из каждого полипа могла развиться раковая опухоль. Мальчик был хилым, бледным, плохо ел, сильно отставал от сверстников в росте. После операции он должен физически окрепнуть, догнать в развитии однолеток. Но этот вывод на брюшную стенку, пусть даже временно...
-- Ничего другого я не мог сделать. У мальчика был диффузный полипоз,-- огорченно говорит Никитин.-- Эта болезнь поражает, как правило, людей в совсем молодом возрасте, детей. Единственный способ лечения -хирургический. У нас создан целый ряд оригинальных методик подобных операций, позволяющих избежать тяжелых инвалидностей. Есть несколько авторских свидетельств, около 70 исследований, в том числе докторских и кандидатских диссертаций. Научные работы в институте обобщают конкретный практический опыт, так у нас заведено.
Конечно, сделано немало. Но иногда болезнь оказывается сильнее врачей...
-- Часто ли приходится прибегать к наложению колостомы? -- спрашиваю я.
-- Мы это делаем, когда практически нет иного пути. И рассматриваем как вынужденный, временный этап. Ведь подобные операции тяжело воспринимаются больными, отражаются на их психике.
Он родился в 1903 году. На воспитание будущего ученого большое влияние оказала бабушка. Она происходила из государственных крестьян, была женщиной, не боявшейся никакого труда, умной, одаренной от природы, но так и умерла неграмотной. Зато отец Валентина не только окончил гимназию, но и поступил в Московский университет по специальности химика-провизора. Чего это стоило ему до революции, можно себе представить! Работал и учился и на всю жизнь получил привычку к постоянному, каждодневному труду, которую передал и двум своим сыновьям. А мать Валентина Сергеевича была швеей, умела красиво и ловко шить бисером. Работа трудная, кропотливая.
Наверное, от отца унаследовал Валентин Сергеевич любовь к естественным наукам, к медицине, уважение и привычку к труду ("работный человек" -- в его устах и сейчас высшая похвала), а от матери достались ему чуткие, нежные, умелые руки, что составили его славу хирурга.
Валентину было 14 лет, когда произошла Октябрьская социалистическая революция. Вскоре он поступает на медицинский факультет 2-го Московского университета. (Тогда было такое высшее учебное заведение.)
То были трудные, голодные годы. Надо было не только прокормить себя, но и помочь семье. Валентин Маят работает и учится. Сначала, чтобы получать хоть какой-то паек, устраивается в Московское потребительское общество; со 2-го курса перебирается поближе к медицине -- лаборантом на кафедру анатомии; потом фельдшером в подмосковную деревню Храпуново. Разные больные, разные люди проходят перед ним. Он уже тогда был влюблен в хирургию, знал, что пойдет именно по этому пути, однако, чтобы лучше знать и понимать больного, чтобы стать хорошим диагностом, занимается и в группе терапевтов. Конечно, занятия эти очень помогали ему в работе сельским фельдшером.
В 1925 году молодой врач приходит работать в городскую больницу, разместившуюся в здании бывшей богадельни, тогда на окраине Москвы. Здесь, как и теперь, была кафедра госпитальной хирургии. И вот (уже почти шестьдесят лет!) работает здесь В. С. Маят. Отсюда, оставив уже написанную докторскую, ушел в 1939 году на фронт военным хирургом.
С 1941 года В. С. Маят -- ведущий хирург эвакогоспиталя, потом главный хирург всех военных госпиталей Пензенской области. Сутками стоял он в те годы у операционного стола, спасая людей, помогая им скорее вернуться в строй, чтобы добить ненавистного врага, прервавшего нашу мирную жизнь. А после Победы -- опять кафедра госпитальной хирургии 2-го Медицинского института. В 1945 году он защищает ту самую докторскую, подготовленную еще до войны (даже защита была назначена!),-- о лечении ожогов желудка. Работу издали потом в виде монографии, первой по этому вопросу в отечественной медицинской литературе. И теперь, спустя почти сорок лет, не потеряла работа своего значения.
Научные и хирургические интересы В. С. Маята чрезвычайно разнообразны. И желудочно-кишечные заболевания и сердечно-сосудистые. По всем областям у профессора десятки научных работ. Одним из первых в Союзе он начал оперировать на сердце, одним из первых уже в последние годы занялся осмыслением различных принципов хирургического лечения язвенной болезни. Во врачебной среде его знают не только как блестящего хирурга, но и вдумчивого талантливого диагноста. Знают как ученого, педагога.
-- У нас были удивительные учителя Маят и Рыбушкин,-- рассказывала мне врач отделения эндоскопии Института проктологии Галина Ивановна Ежова.-- Им еще что-то досталось от земских врачей прошлого, они знали человека целиком, от головы до пят. И нравственные традиции, сочувствие к больному были тоже от лучших русских земских врачей. А как требовательно и нежно относились Рыбушкин и Маят к своим студентам! Подумать только -профессор лично ассистировал нам на первой операции! Ассистировал и деликатно подсказывал, что и как, внушал веру в себя. Помню, мне ассистировал на грыжесечении. А когда мы стали ординаторами, как же сражались мы за право ассистировать своим любимым профессорам!
Мы, студенты, чувствовали дружбу Рыбушкина и Маята и учились от них этому тоже. Теперь часто употребляют выражение "друзья-соперники". А они не были соперниками, были единомышленниками, всегда и во всем помогали друг другу.
Я спросила Галину Ивановну: кто из них лидер? Она удивилась.
-- Никто. Наш коллектив строился на иных принципах -- уважения друг к другу, профессиональной честности, особой у хирургов, сочувствия к больному. Маят и Рыбушкин давно работали вместе, даже сидели в одном кабинете. Теперь бы сказали: "У них полная психологическая совместимость, хотя и разные характеры". А мы говорили проще: они друзья.
-- А какая все же главная черта Маята?
-- Доброта,-- отвечает она, не задумываясь, и прибавляет: -- Еще честность, трудолюбие, справедливость, деликатность и... строгость, требовательность повышенная.
Идет, например, обход субординаторов. Студент докладывает о своем больном, не заглядывая в историю болезни. А если заглянет, Валентин Сергеевич тихо шепнет ему на ухо: "А больного надо бы знать..." И студент вспыхнет, как от выговора.
Маят учит, что всегда и везде у врача или медицинской сестры на первом месте должен быть больной, а личные интересы -- только на втором. "Если не чувствуете в себе готовность к этому, надо уходить из медицины",-жестко считает Маят. Он простит ошибку, но никогда не простит равнодушие к больному. Сострадание и вдумчивость нужны хирургу еще больше, чем терапевту. И никакой торопливости. Если в операционном журнале увидит запись о том, что пока еще не очень опытный хирург произвел операцию аппендицита за 20 минут, строго спросит: "Почему не за 40? Зачем торопился?" Важна не скорость самой операции, а скорость заживления, скорость выздоровления больного после операции. К тканям надо относиться бережно, анатомично, не рвать их, не резать зря.
Главная сестра Института проктологии Лия Ивановна Маврина, оперировавшая с Валентином Сергеевичем, рассказывала мне: "Маят нетороплив, спокоен, на операции предельно вежлив с ассистентами и сестрами, говорит тихо, в каждом движении сосредоточенность и любовь к больному".
Опять на первом плане интересы больного. Из-за этого добрый Маят может пойти на любой конфликт, как теперь с любимым учеником, так и раньше со своим уважаемым профессором.
Дело было еще до войны. Валентин Сергеевич Маят писал докторскую, руководителем был профессор В. С. Левит. Наука всегда начиналась для Маята у операционного стола. Однажды так вышло, что он буквально подряд оперировал по поводу тяжелых ожогов желудка, доставляющих больным огромные страдания. Хотел заняться изучением этого вопроса и выяснил -- литературы почти никакой нет. И тогда он оставил почти законченную докторскую и взялся писать о лечении ожогов желудка. Руководитель был недоволен, защита отложилась надолго, но больные выиграли.
"Валентин Сергеевич -- человек безупречной репутации и как ученый, и как хирург, и как педагог. Его докторская степень и должность профессора стоят больше, чем иные академические звания",-- так говорили мне о В. С. Маяте все. У него нет недоброжелателей, словно его не смеет коснуться даже зависть человеческая, которая, увы, встречается и среди хирургов.
"Я бы заменил последнюю букву в его фамилии,-- сказал мне один из его коллег,-- "т" на "к". Вышло бы "Маяк", как оно есть на самом деле, маяк он для всех нас".
Вот с таким человеком шла я на встречу в ту самую 5-ю городскую клиническую больницу на Ленинском проспекте -- базу кафедры госпитальной хирургии 2-го Медицинского института, больницу, где знают Валентина Сергеевича Маята почти шестьдесят лет. Шестьдесят лет из восьмидесяти лет его жизни. И где тридцать лет он заведует кафедрой.
Валентин Сергеевич выходит мне навстречу из аудитории (он вел обычные в клинике занятия со студентами), легкий, худенький, в халате, завязанном тесемками на спине, и в белой шапочке. Добрые, все понимающие глаза за стеклами старомодных очков в тонкой золотой оправе, приветливая, располагающая улыбка. "Добрый доктор Айболит" с рисунков книг моего детства, доктор, который сочувствовал боли каждого живого существа, помогая ему. Отважный, смелый доктор, который, вступая в борьбу за жизнь, за здоровье, за справедливость, ничего не боялся и победил всех врагов.
Мы переходим в кабинет, где все так же просто и естественно, как в его хозяине. На столе -- стопка историй болезни. "Вы посмотрите? Так нужна ваша консультация!" -- спрашивает Валентина Сергеевича бывший его студент, теперь сам профессор, хирург, известный сложными операциями на сердце, Ю. А. Нестеренко. Видно, совет его профессора нужен Нестеренко сегодня так же, как раньше...
Я расспрашиваю Валентина Сергеевича о его жизни, детстве, учебе, его учителях и учениках.
-- В моем воспитании было много дефектов,-- говорит Валентин Сергеевич.-- Например, я люблю музыку, живопись, теперь, кажется, и знаю их неплохо. Но знание это не семейное. Правда, любили музыку и дома. Отец играл на гармошке, я на гитаре, на мандолине. И иностранные языки тоже учил потом, в течение жизни:
французский, немецкий, английский. Говорю, может, и не очень хорошо, но без переводчика. И читаю. Врачу языки необходимы, чтобы быть в курсе медицинской литературы.
Иностранному языку, знанию музыки, живописи можно выучиться и потом, а вот трудолюбию учатся только с детства, в семье. Трудолюбие -- главное достоинство человека. Я, старый врач, твердо убежден в этом. Органически презираю лодырей, тех, кто хочет жить за чужой счет, не умеет работать, -они для меня люди второго сорта. Семья наша была трудовая, работные все были люди. И отец, и мать, и мы -- дети работали, но материально жили скудно, едва сводили концы с концами. Мы с братом учились в гимназии, отец платил за нас по 20 рублей в месяц да еще форму покупал, а ведь получал он всего 100 рублей в месяц. На 60 рублей надо было всем прожить, одеться, за квартиру заплатить. Поэтому с братом мы подрабатывали с детства. Я и теперь убежден: школьнику и особенно студенту, даже если дома денег хватает, на карманные расходы надо зарабатывать самому. И лучше, если трудом, так или иначе связанным с его будущей профессией. Трудолюбие -- ценность, которую создаешь сам, ее не приобретешь ни за какие блага мира.
(Я слушала профессора и знала -- слова у него подтверждены жизнью. Например, внук Валентина Сергеевича Костя, тоже хирург, в годы учебы в медицинском подрабатывал санитаром в больнице, потом медбратом.)
Еще студентом начал работать Валентин Сергеевич Маят препаратором на кафедре анатомии. Вел тогда кафедру профессор Северьян Осипович Стопницкий. Хороший был анатом и очень строгий. Принимает он, бывало, экзамен у студентов, а препаратор тут же сидит на стульчике, дремлет. Ведь работал днем, над книгами сидел ночами. Если кто чего не знает, Северьян Осипович сразу: "Маят! Отвечайте!"
-- Попробовал бы я не ответить! -- с улыбкой вспоминает Валентин Сергеевич.
Я прошу его рассказать о своих учителях.
-- Так вот, по анатомии был Северьян Осипович. Спасибо ему говорю по сей день. В аспирантуру я пришел к профессору Теребинскому Николаю Наумовичу, он был опытным хирургом, человеком высокой культуры. Он очень много мне дал, хотя всего один год был я с ним вместе.
Оперировал он молча, разговаривал с сестрами вежливо. А тогда модным был совсем иной стиль. Как, впрочем, и теперь. Хирургам грубость почему-то прощают. Мне кажется, зря прощают. Грубость всегда говорит либо о полном бескультурье, либо о полном неуважении к окружающим.
Через год заведующим кафедрой госпитальной хирургии стал у нас профессор Левит, с Владимиром Семеновичем мы и работали до тех пор, пока он не передал мне кафедру. В науке он мой учитель, ему я благодарен.
И вот еще что я перенял именно от Владимира Семеновича Левита. Часто бывает, что приходят к профессору и просят у него разрешения поставить его имя под научной статьей, написанной группой его учеников, которые развили идею учителя, воспользовались его статьями или экспериментальными работами. Я имею в виду не приписку фамилии к работе, где нет твоего труда, твоих мыслей,-- это уже за рамками нормальных взаимоотношений, это подлость. Я говорю о том, когда формально допустима, а может, даже вполне справедлива фамилия руководителя в числе авторов. Так делать можно, но не нужно. У Левита были всего 104 научные статьи. Но все они написаны им самим. Такие ходячие фразы, как "с вашей фамилией легче напечатать", на него никогда не действовали. Я старался поступать так же. И в коллективных статьях или монографиях свои разделы я не только готовил, но и писал сам, от первой буквы до последней точки.
-- Кого вы считаете своим учителем в хирургии?
-- Был у профессора Левита ассистент -- Борис Федорович Дивногорский. Замечательный по-своему человек, хирург отличный. Он жил прямо здесь, в клинике. У него была комнатка, где он и работал и ночевал. Учитель мой в хирургии он, Борис Федорович. Много я от него принял. И его спокойную манеру оперировать и даже то, что всем -- и сестрам, и совсем молоденьким техничкам, и студентам он говорил "вы". Левита уважали, а Дивногорского любили.
Человек он был высокообразованный, тонкий, эмоциональный. Прекрасный музыкант. Знал живопись, историю, литературу, языки. Английский, например, я стал изучать под его влиянием. В то время было много интересной американской медицинской литературы, полезной хирургу.
Помню, приходил я в клинику чуть свет, задолго до начала работы, стучался к Борису Федоровичу, и часто мы вместе завтракали. Да и домой тоже не спешил -- старался подольше побыть возле него. Общение с Борисом Федоровичем Дивногорским было моим вторым образованием. Теперь понимаю, как многим мы, молодые хирурги, аспиранты кафедры, обязаны Дивногорскому. Но тогда мы об этом не думали -- просто любили его, подражали ему.
-- А кого вы из своих учеников больше других любите?-- неожиданно для себя самой спрашиваю я профессора. И тут же понимаю, что, наверное, нельзя задавать такой вопрос. Валентин Сергеевич задумывается.
-- Что понимать под этим словом -- "ученик"? Больше чем за полвека преподавательской деятельности у меня были тысячи студентов. Можно ли их всех считать учениками? В какой-то степени, наверное, можно. Диссертации у меня тоже писали многие. Бывало, я им все подсказывал, разжевывал, чуть ли не писал за некоторых целые разделы. Особенно где-то в 57-м--60-х годах. Теперь я думаю:
нет, то не мои кровные ученики. И нельзя, не должен руководитель так поступать. Я уже рассказывал вам про Левита. Это был человек принципиальный, даже жестковатый порой. С учениками своими он никогда не нянчился, как я в свое время. Это моя отрицательная сторона.
Помню, как он внимательно прочитал мою кандидатскую диссертацию, поставил вопросы на полях. И все. Ничего не подсказал, ничего не развил. Не сразу я понял, а лишь с годами, что надо поступать, как он. Ведь речь идет не о дипломной студента или его работе в научном кружке. Здесь и подсказать не грех, студента надо учить, советовать, давать идеи, показывать, как можно развить мысль, эксперимент. А вот когда речь идет о будущем ученом, не надо ничего подсказывать, ничего запрещать. Ко всему он должен прийти сам. Я скоро заканчиваю свою воспитательскую деятельность и пришел к твердому выводу -- руководитель даже кандидатской (я не говорю про докторскую!) диссертации должен поступать, как Левит.
-- Есть у меня семь прямых учеников, они теперь доктора наук. Шли со студентов,-- продолжает, немного помолчав, Валентин Сергеевич.-- Этой семерке ничего я не писал. Только читал их диссертации и делал замечания. Их я считаю своими кровными учениками. А любимые, особенно близкие по духу, тоже есть из этой семерки. Их трое -- известный вам Владимир Дмитриевич Федоров, уже член-корреспондент Академии медицинских наук, и два профессора, Юрий Александрович Нестеренко (он заглядывал сюда во время нашего разговора) и Юрий Михайлович Панцырев.
Последнее время я начал постепенно освобождаться от своих многочисленных должностей и передавать их своим ученикам. Профессору Панцыреву я передал половину кафедры госпитальной хирургии. Он оправдывает доверие и как хирург, и как ученый, и как руководитель. Вторым профессором на кафедре стал Юрий Александрович Нестеренко, и им я тоже исключительно доволен. Владимир Дмитриевич Федоров принял на себя и развил начатые здесь исследования по хирургии кишечника, внес в науку много нового, он руководит целым институтом, недавно получил орден Ленина, я люблю его и горжусь им. Вот и получилось, что я поделил наследство между ними.
-- Поступаете, как король Лир? -- задаю я шутливый вопрос.
-- Именно,-- улыбается Валентин Сергеевич,-- за исключением того, что заведующим кафедрой остаюсь по-прежнему, да и в положении короля Лира не боюсь очутиться. Ведь ошибка его была не в том, что он при жизни передал наследство, а в том, что две дочери были коварные, подлые, как говорится, воспитал он их плохо. А передать при жизни сделанное, работу в чистые, трудолюбивые руки своих учеников, которые пойдут дальше тебя,-- счастье. И это счастье я получил...
Да, удивительный это человек -- Валентин Сергеевич Маят. Редко кто много раз публично заявляет о своей откровенной радости по поводу успехов учеников, которые кое в чем уже догоняют своего учителя, а иногда немного начинают опережать его. Но потому, наверное, и спокоен Валентин Сергеевич, постигнув глубину мудрости, глубину понимания жизни, философскую оценку закономерного движения вперед, что чувствует и знает: для своих учеников он всегда остается и любимым и бесконечно уважаемым учителем, наставником, советчиком.
И ученики это понимают, гордятся этим и тверже держатся на ногах, делая новые шаги в хирургии, в науке, задумываются о преемственности поколений, о своих учениках, для которых хотели бы стать тем же, чем стал учитель для них самих,-- примером доброты, порядочности, требовательности, научной честности, выдержанности и душевного, предельно внимательного отношения к каждому больному, к каждому нуждающемуся в медицинской помощи.
УЧИТЕЛЬ ОБ УЧЕНИКЕ
Тут уж ничего В. Д. Федоров поделать не может, мое право записать то, что рассказывал мне о нем его профессор Валентин Сергеевич Маят, которого "В. Д." боготворит (что уж тут скрывать -- одному восемьдесят, другому пятьдесят, похвалы, как говорится, их не испортят, не тот возраст), которому всегда и во всем стремится подражать, следовать его урокам.
Я привожу стенографически точную запись: "Институт Владимира Дмитриевича молодой, но сделано там уже очень много. Достаточно сказать, что выполняет он, по существу, функции всесоюзного, хотя формально является республиканским -- Российской Федерации. Коллектив сотрудников Федоров подобрал исключительный -- люди не только знающие, способные, но, главное, работные все, безотказные, умеющие смотреть на жизнь через призму интересов больного. Отсюда и успехи, отсюда хорошая репутация у института.
Сейчас главным злом для нас, врачей, стала тяжелая, очень тяжелая болезнь -- рак. В справочниках это не написано, но Институт проктологии прежде всего занимается профилактикой рака. Сегодня у больного полипы, сегодня язва, а глядишь, доброкачественная опухоль переродилась в рак. Значит, если вовремя удалить больному полипы, то это значит заниматься профилактикой рака. Я прочитал ряд диссертаций из института по данному поводу: интересно, революционно, масса оригинальных наблюдений, хорошо во времени прослеженных.
Достоинство работ института и в том, что учреждение это комплексное, врачи в нем разных специальностей, не только хирурги. Отсюда более широкий, глубокий подход к постановке диагноза, к лечению.
Существуют так называемые промежуточные проблемы -- язвенный колит, например. Еще недавно лечили его только хирургическим путем. У Федорова болезнь лечат и консервативно, он упорядочил показания к операции у таких больных.
Целенаправленно и глубоко изучается в институте болезнь Крона. Ученым здесь еще многое не ясно -- например, ее начальное происхождение, развитие. Работы института в этом направлении являются пионерскими.
Еще одна новая область -- реконструктивные, восстановительные операции на желудочно-кишечном тракте и толстой кишке. Эти работы института уже можно считать классическими, дающими больным социальную и трудовую реабилитацию.
Обязательно ознакомьтесь с исследованиями института в области создания так называемых магнитных заслонок. Работы эти гуманны и интересны с медицинской точки зрения. Правда, писать в широкой печати об этой стороне нелегко, но для больных заслонки будут избавлением от страданий и неудобств. А вы уж, если взялись за гуж...
Рассказать о Владимире Дмитриевиче? Знаете, он и студентом выделялся. Конечно, способности к медицине у него большие, руки очень хорошие, талант, но ведь талант надо не только выявить, но и развить. В медицине это может сделать только человек работный, безотказный, добрый. Из семьи он хорошей, трудовой, а вот высшее образование получил первым.
Сначала Владимир Дмитриевич специализировался на операциях сердца. Кандидатскую написал. На кафедре у нас тогда, в 1954 году (А. Н. Бакулев привлек меня к этой проблеме), было всего 30 коек для сердечной хирургии, но проделали мы чуть ли не тысячу операций на сердце. Однако на кафедре прежде всего надо преподавать студентам хирургию, необходимую молодому врачу, а чтобы оперировать сердце, требуется опыт, начинающего к такой операции не подпустишь. Поэтому сердечную хирургию мы отдали с кафедры и занялись самыми острыми и малоразработанными желудочно-кишечными заболеваниями. Вот тогда пришел ко мне Владимир Дмитриевич, а он уже был известен своими блестящими операциями на сердце, и спросил, что ему теперь делать. Я посоветовал взять перитониты: больные тогда остро нуждались в разработке такой проблемы -- более 20 процентов умирало. Перитониты Владимир Дмитриевич и стал оперировать, по ним написал докторскую, освоив совсем новую область. Методы его докторской имели огромное значение в лечении этой болезни и резко снизили смертность. Блестяще он защитился. А после защиты говорит: "Мне предлагают идти в лабораторию проктологии". (Института тогда не было, это он потом его создал.) И спросил: "Идти?" Я ответил: "Да. Мало людей занимается этой проблемой, а она очень актуальна, разработка ее нужна больным". Так он проверил на мне принятое им самим решение.
Владимир Дмитриевич не только целенаправленный хирург. Он клиницист, прекрасный диагност. Научные статьи его, всегда глубоко логичные, своеобразные, прибавили врачам зоркости, так как основаны на большом количестве наблюдений. Основательные работы. Талантливые.
И человек он хороший, работный, основательный во всем. Семья добрая, сын есть и дочка. Жена -- врач, сын -- хирург. То, что Владимир Дмитриевич его отец, ему не помогало, а мешало в учебе. С отцом сравнивали, требовали больше. Парень крепкий, работный, сердечный, как отец, голова и руки хорошие.
Рад я, что у меня такой ученик -- Владимир Дмитриевич. Многое он еще сделает в медицине".
ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ No
В кабинете доцента А. М. Никитина, заведующего одним из отделений института, висит групповая фотография семнадцатилетней давности. В совсем юных врачах легко узнаются теперешние известные хирурги и ученые: В. Д. Федоров, Ю. В. Дульцев, Г. И. Воробьев. А вот и хозяин кабинета Александр Максимович Никитин, год назад с блеском защитивший докторскую диссертацию.
На фотографии в центре -- уже знакомые читателю Валентин Сергеевич Маят и Игорь Николаевич Рыбушкин.
-- Мы все -- их ученики,-- говорит Александр Максимович Никитин.-- Но Федоров -- лучший. Это от них, своих непосредственных учителей, перенял он отношение к медицине, как служению, те качества характера, что всегда, отличали русского врача -- и прославленного хирурга и безвестного сельского фельдшера. И их ненавязчивое внимание, их доброту к больному.
Александр Максимович Никитин только что вернулся с операции, и чувствуется, что недоволен. Нет, операция с точки зрения хирургии сделана чисто, и больной в хорошем состоянии. Пораженная полипозом часть кишечника удалена и станет теперь учебным экспонатом на кафедре проктологии. Но Александр Максимович подавлен тем, что пришлось наложить колостому. Ничего не поделаешь: мальчишке спасали жизнь- Тысячи полипов буквально усыпали его внутренности, из каждого полипа могла развиться раковая опухоль. Мальчик был хилым, бледным, плохо ел, сильно отставал от сверстников в росте. После операции он должен физически окрепнуть, догнать в развитии однолеток. Но этот вывод на брюшную стенку, пусть даже временно...
-- Ничего другого я не мог сделать. У мальчика был диффузный полипоз,-- огорченно говорит Никитин.-- Эта болезнь поражает, как правило, людей в совсем молодом возрасте, детей. Единственный способ лечения -хирургический. У нас создан целый ряд оригинальных методик подобных операций, позволяющих избежать тяжелых инвалидностей. Есть несколько авторских свидетельств, около 70 исследований, в том числе докторских и кандидатских диссертаций. Научные работы в институте обобщают конкретный практический опыт, так у нас заведено.
Конечно, сделано немало. Но иногда болезнь оказывается сильнее врачей...
-- Часто ли приходится прибегать к наложению колостомы? -- спрашиваю я.
-- Мы это делаем, когда практически нет иного пути. И рассматриваем как вынужденный, временный этап. Ведь подобные операции тяжело воспринимаются больными, отражаются на их психике.