Бэлоу Мэри. Волшебная ночь

   — Я тоже почти не спала сегодня, — призналась она тихо. — Я просыпалась несколько раз, долго ворочалась и не могла уснуть. И ты мне снился.
   Алекс улыбнулся.
   — Назови меня так, как называла в горах, — попросил он.
   — Кариад? — Она удивленно подняла брови и вспыхнула. А потом посмотрела на его губы и прошептала: — Кариад.
   Он нежно поцеловал ее.
   — Я должна идти. — Она высвободила свои руки. Алекс проводил ее до двери и, выпустив, долго смотрел ей вслед, пока она проходила через холл, пока сбегала по ступеням парадного крыльца, пока дворецкий не закрыл за ней дверь.
   Боже праведный, он любит ее. Любит ее тело, ее ум, ее душу. Любит ее. Однако их отношения до странности сложны и запутанны. Она не желает быть его любовницей и в то же время не отвергает его совсем, допускает такое, что изредка они смогут быть вместе и любить друг друга. Они не стали любовниками, но она позволяет ему целовать себя и желает этих поцелуев. Желает любить его и называть любимым.
   Какая она щедрая женщина, эта Шерон Джонс! Ночью в горах она отдалась ему, не задумываясь о том, что получит взамен. И теперь щедро дарит ему свою любовь — да, это любовь, — не требуя взамен даже покровительства. Ей нужна только уверенность в нем, вера в чистоту его помыслов. Ей не нужны алмазы и изумруды, как она сказала. Ей нужно верить ему.
   Будь в его распоряжении вселенная, думал Алекс, он бы бросил ее к ногам этой женщины. Что ж, у него нет таких богатств, но кое-что у него все-таки есть. И он расстелет это ковром перед ней, чтобы она ступала по нему, смотрела вокруг и радовалась тому, что видит.
   И чтобы знала, что не напрасно поверила ему.

Глава 18

   Алекс проснулся в холодном поту и, уставясь взглядом в складки балдахина над кроватью, с тревогой прислушался. К тому времени, как он освободился от пут сна, звук уже затихал где-то вдали, но Алекс узнал его. Это выли «бешеные быки».
   Проклятие! Он лежал, стиснув зубы и сжав кулаки. Как же он был глуп, когда убедил себя, что теперь все быстро пойдет на лад, что все примут его предложение и, с энтузиазмом взявшись за переустройство своей жизни, забудут о прошлых недоразумениях!
   За эти три дня он не получил никаких вестей от Оуэна Перри. Зато ему пришлось многое выслушать от своих соседей, которые упорно держались и ни в чем пока не уступили своим рабочим.
   Да чтоб им гореть в адском пламени! Опять они пришли наказать каких-то бедолаг. Без какой-либо на то причины. Алекс задумался, не окажется ли вновь среди наказанных молодой родственник Шерон. Наказывают ли «бешеные» дважды одного человека? Алекс пообещал себе, что завтра снова вызовет в замок Оуэна Перри и разузнает, нельзя ли как-нибудь по мирному решить это дело, а заодно спросит его, на какое число назначена встреча.
   Но вновь леденящий душу вой достиг его слуха, и он, соскочив с постели, подбежал к окну. И разумеется, ничего не увидел в кромешной темноте ночи. Может, стоит одеться и прогуляться туда, откуда доносятся крики? Но к тому времени, пока он доберется, «бешеные» скорее всего уже уйдут. Если они следуют заведенному правилу, то сегодня они пришли только предупредить жертву, они никогда не наказывают без предупреждения. Да и вообще, даже если он и найдет их, что он сможет сделать — один против десятерых?
   Его размышления прервал новый крик — на этот раз он раздался в замке. Верити! Наверное, она проснулась и испугалась страшного воя. Алекс схватил халат, поспешно просунул руки в рукава и выбежал из спальни, на ходу завязывая пояс.
   Няня Верити была уже у постели девочки, но Алекс отослал ее и взял на руки плачущую, перепуганную дочь.
   — Все в порядке, родная, — шептал он. — Все в порядке.
   — Я боюсь, папа, — плакала она. — Там волки. Они придут и съедят меня.
   — Папа с тобой, — сказал Алекс, крепко стиснув ее в объятиях, чтобы она могла почувствовать их надежную защиту. — Мы в замке, за толстыми стенами. Никто не придет, никто не съест мою дочку. Папа не впустит сюда никого.
   — Волки, — хныкала Верити ему в шею. — Няня сказала, что это волки. Я боюсь волков.
   Да, наверное, ей лучше думать, что это дикие звери, а не люди свирепствуют по ночам, подумал Алекс.
   — Это не волки, малыш, это просто дикие звери, которые водятся в здешних горах, — сказал он. — Они никогда не подходят близко к Кембрану или к замку, потому что боятся людей. Но иногда они воют по ночам, и эхо разносит их вой, и поэтому кажется, что они близко.
   — Я боюсь, папа. — Верити прижалась к нему еще теснее.
   — Я знаю. — Алекс стянул с кровати одеяло и, закутав в него дочь, опустился с ней в кресло. — Они и в самом деле страшно воют, ну и что с этого? Тебе незачем бояться их. Папа всегда сумеет защитить тебя. Он никому не даст в обиду свою маленькую дочурку.
   Верити жалобно всхлипнула и устроилась поудобнее у него на коленях.
   — Побудь со мной, — попросила она.
   — Конечно. — Он поцеловал ее теплую взлохмаченную макушку. — Вот, слышишь, они опять воют. Послушай их, когда ты с папой. Видишь, ведь не так уж и страшно, правда? Ты здесь, а они где-то далеко.
   Верити еще раз вздохнула и закрыла глаза.
   Вой прозвучал трижды. Значит, должно быть три жертвы. Алекс еще больше часа сидел в спальне дочери, держа Верити на коленях, потом поднялся и бережно, не разворачивая одеяла, положил ее на кровать. Она не шевельнулась. Алекс смотрел на спящую дочь и ощущал, как к сердцу подкатила сильная, почти до боли, волна любви.
 
   Сон слетел с Шерон в одно мгновение. Она села на кровати, подтянув ноги, упершись лбом в колени. Ужас холодными мурашками пробегал по ее спине. Вряд ли когда-нибудь она сможет привыкнуть к этим звукам. Казалось, что те, кто воет, хотят разбудить весь поселок, навести ужас на всю округу. И это им удалось.
   Йестин, тут же подумала она. Они опять пришли за Йестином. Но нет, не может быть. Они не наказывают дважды.
   Она ненавидела «бешеных быков». Она ненавидела насилие. Разве люди не имеют права сами решать, как им поступать? Разве не может большинство делать то, что они сочтут нужным, не унижая меньшинство, не доказывая каждый раз свое превосходство?
   — Шерон? — Это был Эмрис. Он спускался вниз по лестнице. — Как ты? Испугалась?
   — Думаю, весь Кембран сейчас перепуган, — ответила она. — Ах, как я ненавижу их, Эмрис! Когда они наконец оставят нас в покое?
   — Шерон, ты не спишь? — Дедушка тоже спускался вниз. — Прошу тебя, дочка, сиди дома. Никаких прогулок к Джонсам!
   — Дедушка, они ведь пришли не за Йестином, правда? — спросила Шерон, с надеждой ожидая от него подтверждения, хоть и понимала, что этого никто не может знать наверняка.
   Он не успел ей ответить, как вновь раздался грозный вой, и на этот раз так близко, что все они вздрогнули от неожиданности, а рука Эмриса, лежавшая на плече Шерон, так сжала его, что та чуть не вскрикнула от боли.
   И тут же заплясала входная дверь. Задвижка, не выдержав мощного натиска непрошеных гостей, полетела на пол, и дверь распахнулась. На кухню влетели трое здоровенных мужчин, вооруженных палками, с мешками на головах, в которых чернели прорези для глаз. Еще несколько маячили у них за спинами во дворе.
   — Черт побери! — зарычал Эмрис. — Что вам надо? Куда вы ломитесь?
   — Именем Господа! — Хьюэлл Рис поднялся в полный рост. — Говорите ваше дело, «бешеные быки».
   Один из «бешеных» выступил вперед, поднял руку, указывая на Шерон, и заговорил хриплым шепотом. Голос его звучал из-под мешка глухо.
   — Предупреждаем, — сказал он, — Шерон Джонс. Доносчикам нет места на нашей земле. Ты должна оставить работу в замке и не иметь больше никаких дел с графом Крэйлом. Если ты не послушаешься, мы придем за тобой через три ночи. Одумайся, Шерон. Признай свою вину и искупи ее. Сделай так, как вы велим.
   — Прочь из моего дома! Боже, Боже, за что нам такое? — Гвинет Рис в белой ночной рубашке сбегала по лестнице, ее косы метались по плечам. Она схватила веник и подступила к непрошеным гостям. — Убирайтесь из моего дома — или я вымету вас вместе с грязью!
   «Бешеные быки» повернулись и неторопливо вышли из дома. Гвинет с силой захлопнула за ними дверь.
   Как странно, что ужас полностью лишает человека способности двигаться, при том что голова остается абсолютно ясной, подумала Шерон. Ее ноги стали ватными, руки тряслись, к горлу подступала тошнота, губы и язык не желали двигаться. Она судорожно хватала ртом воздух, словно разучившись дышать.
   Они вернутся через три ночи, волоком потащат ее в горы и изобьют так же, как избили Йестина. Да нет, дедушка и дядя Эмрис не допустят этого. Оуэн не допустит этого. Он не допустит. Ох, Боже! Александр!
   — Ничего-ничего, я помогу ей, отец, — услышала она голос Эмриса. — Ну-ка пустите меня, я посижу с ней.
   Он сел на постель и усадил ее к себе на колени. Она едва понимала, что с ней происходит. Дедушка крепко, почти до боли, растирал ей ладони. Бабушка раздула угасавшие угли в печи и поставила на плиту чайник.
   — У нее шок, — сказал Эмрис. — Ну-ка, вдыхай и медленно выдыхай. Дыши, девушка, дыши. И считай — раз, два, три. Раз, два, три. Вот так, вот так.
   — Я убью этих чертовых ублюдков! — ревел Хьюэлл. — Вы только подумайте, они выбрали женщину, невинную женщину! Это неслыханно! Разве это по Писанию?
   Шерон постепенно приходила в себя, и ее даже позабавили речи дедушки. Вот как, оказывается, умеет он чертыхаться, а ведь в другое время не постеснялся бы отчитать самого отца Ллевелина за грубое словцо в присутствии женщин.
   — Все в порядке, дружок, — сказал Эмрис. — Вот ты и пришла в себя. Гляди-ка, как ты перепугалась.
   Шерон уткнулась лицом в его плечо, окончательно приходя в себя, затем выпрямилась. Эмрис посадил ее на кровать рядом с собой, но на всякий случай еще придерживал за плечо.
   — Ну что ж, — наконец выговорила Шерон, упершись в колени все еще трясущимися руками, — теперь по крайней мере я знаю, на что все это похоже. — Она попыталась рассмеяться.
   — Мою внучку, мою кровинку обвиняют в том, что она доносчица! — Хьюэлл оставил ее ладони и погрозил кулаком в сторону двери. — Пусть только осмелятся прийти снова, уж тогда я пораскровавлю их мерзкие рожи! Пусть эти подонки встретятся со мной один на один, все по очереди. Я выпущу из их жил поганую кровь. Бешеные ублюдки!
   — Хьюэлл, — укоризненно произнесла Гвинет.
   Он обернулся к ней и замолчал, постепенно приходя в себя.
   — Да простит меня Бог за эти слова, — наконец сказал он. — И ты прости, Гвинет. И ты, Шерон.
   — Лучше будет, если это сделаю я, отец, — сказал Эмрис. — Лучше я пущу этим ублюдкам их поганую кровь. И ради Бога, не проси, чтобы я извинился.
   — Ладно, в любом случае, — сказал Хьюэлл, вновь обретая свою обычную рассудительность, — они к нам больше не придут. Ты, Шерон, завтра посиди дома, да и потом, вплоть до свадьбы, а твой дед с дядей постерегут тебя. Можешь пока помочь бабушке по дому. Ей давно нужна помощница.
   — Да, пора уже готовиться к свадьбе, — поддержала мужа Гвинет. — Забот у нас, доченька, будет выше головы. А как только выйдешь замуж за Оуэна, все и устроится. Уж он-то не позволит «бешеным» вваливаться в его дом посреди ночи.
   — Да ведь и я не позволял им, мама, — откликнулся Эмрис. — Но они как будто и не спрашивали позволения, а? Ну да ладно, за эти три дня они убедятся, что ты вовсе не рвешься в замок, и больше не придут. Все будет хорошо. Но пока ты не переехала к Оуэну, я буду спать в твоем закутке, а ты займешь мою комнату наверху.
   — Нет, — сказала Шерон и вдруг почувствовала, что в ней как будто поселились два человека. Один сейчас стоял в стороне и с удивлением наблюдал за происходящим, а другой заставлял ее тело двигаться, говорил за нее и делал то, что она должна была делать.
   — Да тут нет никакой жертвы с моей стороны, — усмехнулся Эмрис. — Ночи становятся холоднее, и мне будет очень даже приятно спать на кухне, где целый день топится печь. Ты же знаешь, Шерон, я страшный эгоист. А теперь, мама, сделай нам по чашке чая. Выпьем чаю, и вы пойдете спать, а я починю задвижку.
   Вновь раздался вой, и все трое испуганно замолчали. Вой донесся от холмов, это был прощальный крик «бешеных». Сегодня они провыли только три раза — сначала от холмов, потом у их дома и, наконец, этот. «Они приходили специально ко мне», — подумала Шерон.
   — Нет, — повторила она, когда вой стих в отдалении. — Я имела в виду вовсе не кровать, дядя Эмрис. Я имела в виду, что не собираюсь сидеть взаперти. Я не оставлю работу.
   — Боже! — ахнула бабушка.
   — Упрямая как мул! — гневно подхватил дедушка. — Вся в Марджед.
   — Ей-богу, жаль, что ты еще не замужем, — сказал Эмрис. — Чувствую, Шерон, что Оуэну не раз придется приложить руку к твоей заднице, и думаю, это будет на пользу тебе, хоть я и не люблю, когда бьют женщин. Но уж лучше пусть это будет рука Оуэна, чем плетки «бешеных быков».
   — Ох, Шерон, одумайся, прошу тебя! — Гвинет уткнулась лицом в фартук и, всхлипнув, отвернулась.
   — Вот именно так они и сказали. — Шерон почувствовала, как страх в ее душе уступает место возмущению. Каждое слово, произнесенное «бешеными», отпечаталось в ее памяти. — «Одумайся». Одуматься — значит поступать так, чтобы меня не побили. Нет. Я не одумаюсь. Извини, бабушка. Я не могу пойти на поводу их угроз.
   — Так, — произнес Эмрис. — Значит, ты выбираешь плетки. А ты видела спину Йестина? Она была вся в крови, а ведь он получил только десять ударов. Обычно бывает двадцать. Они кинут тебя на землю и привяжут руки и ноги к кольям. Они обнажат тебе спину!
   Гвинет зарыдала.
   Ужас опять охватил Шерон, холодя ей ноздри, мешая дышать. Она считала про себя — раз, два, три, и снова — раз, два, три.
   — Но вы ведь слышали, что они сказали? — спросила она. — «Признай свою вину и искупи ее. Сделай так, как мы велим». Если я брошу работу, если я буду сидеть дома, это будет означать, что я действительно донесла графу Крэйлу о собрании. Но я не делала этого, я не доносчица. Если я послушаюсь их, то только из страха. Но я не хочу подчиняться страху.
   — Шерон, если ты не послушаешься, они изобьют тебя, — едва сдерживая рыдания, проговорила бабушка. — Послушайся, дочка, сделай, как они велят! Ты ведь скоро выйдешь замуж, ты все равно оставишь работу.
   — Нет, — упрямо повторила Шерон. — Стоит только один раз пойти на поводу у своего страха, и я уже никогда не смогу жить по совести. Бабушка, мне будет стыдно перед собой!
   — Ох и смелая ты, племянница, — сказал Эмрис с невольным восхищением в голосе. — Глуповата, правда. Подождем до завтра, посмотрим, что скажет Оуэн. Может, ему удастся вышибить из тебя дурь.
   Хьюэлл молча встал из-за стола, оставив нетронутым свой чай, и направился наверх.
   Гвинет тихо плакала.
   Шерон упрямо, через силу допила чай. Она старалась не думать о том, что ждет ее через три ночи. Завтра она поговорит с Оуэном. Он ведь знает, что она не виновата. Он верит ей и должен защитить ее.
   — Ну а теперь, — сказал Эмрис, когда она наконец закончила чаепитие, — марш наверх, в мою комнату.
   — Не надо, — запротестовала Шерон.
   — Слушай, девушка. — Эмрис подошел к ней и наклонился, глядя сверху. — Мы с отцом не сможем помочь тебе, если ты все время будешь упрямиться и перечить. Конечно, если «бешеные» придут сюда, они заберут тебя, даже если мы с отцом встанем перед ними стеной. Но ты уж позволь нам сделать хотя бы эту малость для тебя.
   Шерон поднялась и поцеловала его в щеку.
   — Ладно, — сказала она. — Спасибо тебе, дядя Эмрис.
   — Глупая ты, смелая девушка, — вздохнул Эмрис. — Поколотить бы тебя как следует. Но ведь это не поможет, правда?
   Шерон покачала головой.
   — Ну, тогда шагай, — сказал он. — И ты тоже, мама. Вытри глаза и высморкайся уже. И утешай себя мыслью, что смелости у твоей внучки хоть отбавляй. Гораздо больше, чем ума. Я помню, когда-то я читал про таких воинственных женщин — кажется, еще мальчишкой в воскресной школе. Правда, это была не Библия. Как же их называли там? Ах да, амазонками! Так вот, из нашей Шерон получилась бы отличная амазонка.
   Шерон поднялась наверх и забралась в постель Эмриса. Она хорошенько закуталась в одеяло, но долго еще не могла заснуть, сражаясь с одолевавшими ее демонами страха.
 
   Утром Алекс вызвал к себе Барнса, чтобы выяснить, кто на этот раз стал жертвой «бешеных быков», но тот утверждал, что ничего не знает. Возможно, кто-то не хотел участвовать в забастовке, предположил Барнс. Люди боятся «бешеных», поэтому держат язык за зубами, пояснил он Алексу.
   Оуэн Перри тоже ничего не знал о событиях этой ночи. Он сказал, что даже и не слышал, как приходили «бешеные». У него очень крепкий сон. А что, они действительно приходили сегодня ночью? Нет, он ничего не слышал. На этот раз Алекс и не пытался расспрашивать его. Он уже знал, что если Перри решил молчать, то из него ничего не вытянешь и клещами.
   — Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал, — лишь сказал ему напоследок Алекс. — Особенно из-за вашей пустой затеи. Запланированный вами марш в Ньюпорт обречен на провал. А между тем у нас есть множество дел, которые нужно провести здесь, в Кембране. Когда я наконец смогу встретиться с рабочими?
   — Мы решили, что нам это не нужно, — ответил Оуэн. Алекс посмотрел на него с едва скрываемой досадой.
   — Как прикажете понимать? — спросил он. — Неужели вы не хотите лучшей жизни?
   — Нам не нужна ваша благотворительность, — ответил Оуэн. — Мы не собираемся лезть в ловушки, которые вы расставляете нам. Мы своими способами будем добиваться уважения наших прав.
   Подобная постановка вопроса была настолько неожиданной для Алекса, что на секунду он растерялся, не зная, что сказать.
   — Вы говорите это от своего имени, — наконец спросил он, — или от имени всех рабочих?
   — Я говорю от имени всех. — Оуэн исподлобья смотрел на Алекса.
   — Черт бы вас побрал, Перри! — воскликнул Алекс. — Чего ради вы настраиваете людей против меня? Разве я не доказал вам свои добрые намерения? Разве это не стоит того, чтобы согласиться хотя бы поговорить со мной?
   Оуэн молчал. Алекс сухо кивнул.
   — Что ж, значит, мне придется поступить иначе, — сказал он. — Спасибо, Перри. Вы свободны. Да, и вот еще что. Я уже как-то раз предупреждал вас, что если «бешеные быки» снова придут и будут терроризировать людей, я этого не потерплю. Я сказал вам тогда, что обязательно выясню, кто занимается этим гнусным делом по ночам, и что они получат то же самое лекарство, которое прописывают другим. Так вот, я повторяю вам это снова. Надеюсь, вы передадите мои слова кому нужно.
   — Я не знаю никого из «бешеных», — хмуро ответил Оуэн, — и никто не знает их.
   Алекс отпустил его коротким кивком.
   И что теперь делать? — в отчаянии думал Алекс. Остается только паковать вещи, брать под мышку Верити и не мешкая убираться в старую, добрую Англию, в знакомое и родное имение. Сколько можно внушать себе, что любишь эту долину и этих людей, когда жить здесь хуже, чем в преисподней? Когда жизнь почти непотребна, а люди ничего не хотят предпринять, чтобы изменить ее к лучшему? Когда они ненавидят его без малейшей на то причины, ненавидят просто за то, что он англичанин и их хозяин, просто потому, что привыкли ненавидеть своих хозяев?
   Но Алекс знал, что никуда не уедет. В его характере неожиданно для него самого обнаружилось такое упрямство, о котором он раньше, до приезда сюда, даже не подозревал. И кроме того, он просто не мог уехать.
   Он распорядился, чтобы Шерон передали приглашение к обеду.
   Когда она вошла в столовую и села за стол, Алекс, едва увидев ее лицо, понял, что ей что-то известно о ночном визите «бешеных». Она была очень бледна, под глазами пролегли тени. Она неестественно прямо сидела на своем стуле и ни разу не посмотрела ему в глаза. Сомнений быть не могло — она что-то знала.
   Он дождался, когда подали суп, и отпустил слуг, сказав, что они с миссис Джонс сами обслужат себя.
   Как только они остались одни, он взял ее за руку. Ее рука была холодна как лед. Алекс поднес ее к своим губам.
   — Эти три дня тянулись как вечность, — сказал он. — Тебя не рассердило мое приглашение?
   Она впервые подняла на него глаза и покачала головой.
   Они обедали, и Алекс рассказывал ей о Верити, о себе и об их доме в Англии. О Лондоне и о Брайтоне. Он рассказывал ей о своем детстве и о годах учебы в университете. Почему-то он не мог прервать свой монолог, хотя и понимал, что отвлекает ее от еды. Она почти не притронулась к пище.
   — Шерон, — сказал он наконец, — к кому они приходили этой ночью?
   Она подняла голову и посмотрела на него невидящим взглядом.
   — Простите?
   — «Бешеные быки», — повторил Алекс — К кому они приходили?
   Она покачала головой. На мгновение в ее глазах промелькнул страх, но тут же исчез. Взгляд ее снова стал отрешенным.
   — Не знаю, — сказала она. — Разве они приходили?
   Алекс откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на нее.
   — Снова к твоему родственнику? — спросил он. — Да? Бедная моя Шерон! — Он протянул руку и накрыл ее ладонь своей.
   — Да нет же! — Шерон решительно покачала головой. — Если бы они приходили к Йестину, я бы знала. Нет, не к нему. К кому-то другому.
   — И ты не знаешь к кому?
   Она еще раз быстро помотала головой, не поднимая глаз от тарелки.
   — Шерон. — Алекс переплел свои пальцы с ее. — Я думал, ты доверяешь мне.
   — Я доверяю, — тихо откликнулась она.
   — Тогда расскажи мне, — сказал Алекс. — Я хочу помочь. В моих силах положить конец этому кошмару. Я хочу поймать их с поличным.
   — Ты не понимаешь, — ответила Шерон. — «Бешеные быки» действуют не сами по себе, они лишь исполняют волю большинства. Люди могут бояться, но все равно поддерживают их. И людям не понравится, если ты начнешь вмешиваться.
   — Не понравится? — Об этом Алекс как-то не задумывался. «Вмешиваться». Они воспримут это не как помощь, а как вмешательство?
   — Да, не понравится, — подтвердила Шерон.
   — И тебе? — Алекс пристально посмотрел ей в глаза. — Ты тоже не хочешь, чтобы я положил этому конец, Шерон?
   Некоторое время она молчала, кусая пересохшие губы.
   — Да, — наконец ответила она. — Ты можешь только навредить.
   — То есть? — нахмурился Алекс.
   — Если ты попытаешься избавить человека от наказания, — пояснила Шерон, — все подумают, что он просил тебя о помощи, что он твой друг. Может быть, даже твой осведомитель. И ему достанется еще больше.
   — Осведомитель? — Алекс рассердился, но его гнев был обращен не на нее. — Неужели они воспринимают меня только как врага, неужели каждый, кто разговаривает со мной или сообщает мне о чем-то, — обязательно осведомитель?
   — Пожалуйста, не надо. — Она глубоко вздохнула и несколько мгновений сидела, закрыв глаза. — Если они приходили этой ночью, то только для того, чтобы предупредить. И если снова придут через несколько дней наказать непослушных, не надо им мешать. Не надо ходить туда. Пожалуйста, обещай мне, что не станешь вмешиваться!
   — Шерон, — ответил Алекс, — моя обязанность — защищать этих людей. Как я могу оставаться…
   — Пожалуйста! — произнесла Шерон требовательным тоном и резко поднялась. — Ты должен пообещать мне это. Ты должен! Пожалуйста…
   Боже праведный, подумал Алекс. Он бросил на стол скомканную салфетку, поднялся и крепко обнял Шерон. Что за всем этим кроется? Что ей известно? Что на этот раз затеяли «бешеные быки», почему она так напугана? Она, несомненно, знает, кто будет их жертвой. Неужели снова ее деверь? Тогда ее испуг и лихорадочная озабоченность понятны: она боится за парня, боится, что на этот раз он не вынесет наказания. На этот раз он получит сполна.
   Но разве может он пообещать ей то, чего она требует от него? Это совершенно против его принципов.
   — Пожалуйста! — Она подняла к нему лицо, ее огромные глаза светились мольбой.
   — Хорошо, я обещаю, — вымолвил Алекс в полном смятении.
   И тут ее лицо обмякло, она прикусила губу, некоторое время еще крепилась, но, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась.
   — Что с тобой? — Алекс прижал ее голову к груди и успокаивающе покачал ее ослабшее тело. — Что с тобой, любимая? Расскажи мне.
   — Ничего! — прорыдала она. — Со мной ничего!
   Он достал из кармана платок и вытер им ее залитое слезами лицо, потом вложил ей в руку, чтобы она высморкалась.
   — Извини, — сказала Шерон. — Со мной это редко бывает. Я пойду, пожалуй. Верити ждет меня.
   — Только не с такими красными глазами, — сказал Алекс, бросая платок на стол и снова обнимая ее за плечи. — Насколько я понял, ты не можешь или не хочешь делиться со мной тем, что тебя тревожит. Что ж, оставим это пока. Но знай, Шерон, что ты можешь прийти ко мне в любое время, с любой бедой. Для тебя я всегда здесь. Поцелуешь меня?
   Она кивнула.
   Их поцелуй был долгим. Алекс оторвался от ее губ, только когда почувствовал, что ее тело оживает, согретое его страстью. И тут же вновь прильнул к ним в еще более глубоком поцелуе. Только сейчас он понял, как мучительны были для него эти последние три дня. Так дальше жить нельзя.
   Невозможно жить, каждый день видя ее рядом, целуя и обнимая ее, и знать, что она не принадлежит тебе.
   «Я не могу жить без нее», — думал Алекс. И это не просто увлечение, это даже не страсть. Он любит ее, она нужна ему как воздух.
   Он не в состоянии жить без нее. Но она никогда не станет его любовницей. Значит, остается только одно…
   Но это невозможно. Он граф Крэйл. А она незаконнорожденная дочь баронета и женщины из шахтерской семьи.