Страница:
— А в честь чего праздник?
— Пусть пока это будет сюрпризом.
— Ну, пускай… — нехотя согласилась Комета.
Она ясно видела, что Адонсо сильно нервничает, словно готовится к чему-то очень важному. Но пока непонятно было, чем же вызвано такое возбужденное состояние молодого человека. Ведь вполне могло оказаться, что он просто волнуется из-за того, что находится на вражеской территории, или беспокоится о том, явятся ли в Нардилаг послы с Побережья.
Как бы то ни было, Комета приняла приглашение своего спутника и, вернувшись в трактир, позволила ему препроводить себя в его комнату.
Кроз и Урбетта постарались угодить своим постояльцам. Посреди комнаты стоял стол, на котором были расставлены блюда с холодными закусками, вазы с фруктами и бутылки с напитками.
Сами хозяева поджидали своих постояльцев возле двери в комнату и, когда Адонсо зашел внутрь, спросили у него:
— Довольны ли вы выполнением своего заказа, господин?
— Отлично! Я благодарю вас за старание и усердие. Будьте неподалеку. Я позову, когда придет пора подавать горячее.
Трактирщики с поклонами удалились, а Адонсо с преувеличенной торжественностью взял Комету за руку, ввел ее в комнату и усадил за стол.
Все кушанья выглядели настолько аппетитными, что у Кометы немедленно возникло желание поскорее отведать каждое из них. Но Адонсо не торопился. Вначале он зажег от яркой масляной лампы шесть свечей в массивном подсвечнике и поставил его на середину стола. Затем он погасил лампу, которая до этого освещала всю комнату. Несмотря на то, что комнаты в трактире были не такими уж и большими, стены, скрывшись в темноте, как будто раздвинулись в стороны. Казалось, что стол и два человека возле него оказались вне пределов пространства и времени.
Комета нашла, что это оригинально и очаровательно, но довольно подозрительно. Ей чудилось, что всеми этими медленными и торжественными приготовлениями Адонсо пытается скрыть нечто важное, что должно было вскоре произойти.
Действительно налив девушке бокал вина, молодой человек произнес довольно странный и многозначительный тост:
— Леди Комета, судьба иногда распоряжается так, что мы не вольны над своими мыслями, словами и поступками. Иногда нам кажется, что чего-то делать нельзя, но потом выходит так, что именно это нужно было сделать в первую очередь. И наоборот, то, что мы считаем важным в этот момент, впоследствии окажется совершенно бессмысленным и нелепым. Я всего лишь обычный человек, который поступает так, как велит ему его разум и чувство обязанности. Я не прошу у судьбы больше того, чего достоин, но не могу не мечтать о большем. В то же время, мои мечты не мешают мне видеть реальный мир, жить земной жизнью. Я бы хотел, чтобы и ты, Леди Комета, думала не только о великих деяниях, но иногда обращала бы внимание на то, что тебя окружает. Поверь, есть не мене важные вещи, чем битвы и победы.
Комета терпеливо выслушала пространную и малопонятную речь Адонсо и осторожно пригубила напиток. Вкус вина был терпким и ароматным, каким и полагалось быть выдержанному благородному напитку.
Сделав несколько глотков, девушка внимательно посмотрела на Адонсо и спросила:
— И о каких же не менее важных вещах я должна думать?
Щеки молодого человека слегка порозовели. Опустив глаза, он произнес:
— Ну… о вечном.
— О смерти?!
— Нет! — горячо возразил Адонсо. — При чем тут смерть? Я говорю о том вечном, что движет миром, что заставляет сердца биться быстрее, что делает нашу жизнь прекраснее и насыщеннее, что придает нашему существованию смысл!
— Значит, ты говоришь о борьбе за справедливость?
Адонсо едва не застонал:
— Да нет же! Я говорю о том величайшем чувстве, которое одно способно сделать нас счастливыми.
— О чувстве победы?
— О, боже!… — молодой человек прижал ладони к вискам. — Неужели ты и в самом деле меня не понимаешь? Или ты просто надо мной насмехаешься?
— Я и не думала над тобой насмехаться! — заверила Комета Адонсо. — Но ты говоришь такими загадками, которые я не могу разгадать. Вернее, разгадать я их могу, но мои ответы тебя почему-то не устраивают.
— Хорошо, — Адонсо вздохнул. — Сейчас ты узнаешь всю правду…
Внезапно Комета уловила какой-то далекий едва различимый шум. На дороге, ведущей в Нарданал, явно что-то происходило. Девушке показалось, что прозвучало несколько выстрелов. Адонсо делал вид, что ничего не слышит, либо так был увлечен беседой, что и в самом деле ничего не слышал.
— Кажется, я уже догадываюсь, в чем заключается правда, — сказала Комета.
Она немного отодвинула стул назад, чтобы можно было легко и быстро выскочить из-за стола. Девушка постаралась, чтобы ее движения не выглядели чересчур резкими и не вызвали подозрения у Адонсо.
Молодой человек, похоже, не понял смысла перемещений Кометы. Он смотрел на нее широко открытыми глазами:
— Правда? Неужели ты догадалась сама?
— Это было нетрудно. Странно, что я раньше была слепа и не замечала очевидного.
— Твои слова дают мне надежду на успех.
Вдруг Комета почувствовала, что ее зрение слегка замутилось, словно пространство перед глазами затянуло дымом или туманом. Но это не было новым проявлением волшебного сверхчувственного состояния. Наоборот, веки налились тяжестью, а тело словно одеревенело.
«Отрава! — мелькнула догадка в голове девушки. — В вино была подмешана отрава или сонное зелье!»
— Успеха ты не добьешься! — произнесла Комета вслух. — Твое предательство не принесет тебе ни счастья, ни славы!
Адонсо покраснел и откинулся на спинку стула, словно девушка отвесила ему размашистую пощечину:
— О чем ты?! Какое предательство?! Неужели мои чувства ты истолковала именно так?
— Ты обманом заманил меня в эту лесную деревушку, чтобы сдать людям. Ты подсыпал в вино отраву, чтобы сделать меня беспомощной. Как еще назвать это, если не предательством?
— Людям?… — потрясенно прошептал Адонсо. — Каким людям?
— Тем, которые приближаются к Нардилагу, гремя доспехами и стреляя в воздух. Они уже заранее празднуют победу.
— Не может быть!… — краснота Адонсо сменилась бледностью так быстро, словно по его лицу провели малярной кистью. — Неужели меня обманули?
— Хватит притворяться! — рявкнула Комета. — Разве не таково было твое задание: внедриться в армию Холмогорья и обезглавить ее именно в тот момент, когда решается судьба всего этого мира?
— Внедриться?… — эхом повторил Адонсо. — И ты все это время считала…
— Вначале я тебе не доверяла. Но ты сумел усыпить мою бдительность. Ты постоянно крутился рядом со мной, все время был на виду. И я допустила ошибку — поверила твоей лжи о возможности договориться с послами Побережья.
— Но я ведь действительно… — молодой человек осекся, увидев, что Комета слушает его с презрительной улыбкой. — Ты мне не веришь?
— Как я могу тебе верить, если у меня в глазах темнеет от отравы, которую ты подсыпал в мой бокал? Но ты не радуйся, я все равно сумею убежать. Я — «светлое воплощение». Для меня нет невозможного!
Адонсо даже не пытался встать, словно его ноги онемели. Но он запустил правую руку за пазуху своего дорожного камзола:
— Леди Комета, сейчас я докажу тебе… Я объясню…
«У него там спрятан пистолет! — решила девушка. — Адонсо зажег свечи и поставил подсвечник посередине стола для того, чтобы быстро запалить фитиль.»
Ее собственное оружие было сложено на полке возле двери. Комета поняла, что не успеет схватить свой пистолет и зажечь фитиль. Адонсо выстрелит раньше. Оставалась только одна надежда — на неожиданность и непредсказуемость.
Превозмогая дремоту, Комета одним прыжком оказалась у двери, выхватила шпагу из ножен и тотчас же обернулась к Адонсо с обнаженным клинком. На это она потратила всего одно мгновение.
Рука молодого человека в это время начала свой путь из-за пазухи наружу. То ли он не понимал, что происходит, то ли продолжал надеяться на удачу. Комета метнула шпагу, как копье. Длинное тонкое лезвие вошло в грудь молодого человека почти по самый эфес, пригвоздив его к спинке стула.
Зрачки Адонсо расширились от боли.
— Зачем?… — прошептали его бескровные губы. — Я ведь хотел сказать… что… тебя… люблю…
Рука молодого человека рефлексивным судорожным движением вырвалась из-за пазухи. Но это было последнее, что успело сделать гаснущее сознание умирающего тела. Кулак Адонсо безвольно разжался, из него выскользнуло и покатилось по полу золотое кольцо.
Комета оцепенела. Сквозь мутную пелену, вызванную то ли отравой, то ли наполнившими глаза слезами, она смотрела на то, как кольцо подкатилось к ее ногам, ударилось о пыльную подошву сапога и с тонким звоном упало на бок.
И в этот момент сознание Кометы вновь отправилось в волшебный полет. На этот раз она не следила за происходящими в отдалении событиями. Перед ней мелькали картинки, похожие на видеоклип, которые ярко и сочно изображали сложившуюся ситуацию. Адонсо НА САМОМ ДЕЛЕ любил ее. Он НА САМОМ ДЕЛЕ организовал встречу с представителями недовольного дворянства и купечества. Послы НА САМОМ ДЕЛЕ ехали в Нарданал. Но среди дворян нашелся один предатель, который выдал их замыслы властям Побережья. Послы попали в засаду недалеко от деревушки и были перебиты. Шум этой схватки и привлек внимание Кометы.
Сейчас, уничтожив послов, к Нарданалу приближались полторы сотни кавалеристов в черных камзолах и плащах с вышитыми на груди и спине голубыми треугольниками. Комета слышала об этих людях, но никогда раньше не сталкивалась с ними лицом к лицу. Это были гвардейцы Триединой церкви. Они держались вдали от передовой, да и, вообще, подальше от любых военных действий. Но зато они появлялись там, где Триединая церковь подозревала угрозу своему могуществу. Не удивительно, что целый отряд церковного «спецназа» был выслан на поимку Кометы.
Продемонстрировав девушке допущенные ошибки и приближавшуюся угрозу, волшебное зрение отключилось. Комета вновь вернулась в свое тело: одурманенное зельем, слабое и полусонное.
Дальше девушка действовала скорее механически, чем осознанно. Она вытащила шпагу из ножен мертвого Адонсо и, опираясь на нее, как на трость, медленно вышла в общий коридор. Там находились хозяева трактира: Кроз и Урбетта. Эти двое с животным ужасом воззрились на девушку.
Первым не выдержала Урбетта. Она рухнула на колени, потянув мужа за собой, и жалобно заголосила:
— Пощади нас, Леди Комета! Мы не желали тебе зла. Нас заставили. Они взяли в заложники нашего единственного сына и сказали, что если мы не подсыплем тебе в бокал снотворное, то его отдадут палачам Триединой церкви.
Комету даже не удивило то, что трактирщики знают ее настоящее имя, хотя остановилась она здесь в мужском платье и под мужским псевдонимом.
Девушка лишь спросила:
— Кто эти «они»?
— Люди с запада. Мы не знаем их имен. Они пришли вчера. Двое. В черных одеждах с голубыми треугольниками.
Комета застонала и пошатнулась. Отрава разливалась по ее телу, сковывая движения и усыпляя разум. Даже «светлое воплощение» не могло противостоять ядовитому зелью.
— Алиний… Почему тебя нет сейчас рядом?… Адонсо… почему ты был так застенчив?… Почему не сказал сразу?…
Раскаяние заполнило душу Кометы. Молодой дворянин ради нее много раз рисковал жизнью. Он постоянно находился рядом, рассчитывая хотя бы на один-единственный ласковый взгляд, на одно-единственное доброе слово. Адонсо хотел доказать свою пользу нелюдям и добровольно вызвался исполнить смертельно опасную миссию посла Холмогорья на Побережье. Он организовал встречу, которая могла изменить ход истории всего этого мира. И все это он делал ради любви к девушке, которая считала его вражеским лазутчиком и которая в конце концов убила его.
Комета шагнула вперед, тяжело опираясь на шпагу. Лезвие гнулось, но выдерживало вес ее тела. Кроз и Урбетта опустили головы, ожидая немедленной смертной казни за свое преступление. Но Комета проковыляла мимо них, словно они перестали для нее существовать. У нее была более важная задача: поскорее покинуть трактир и скрыться в лесу, воспользовавшись темнотой.
Но когда Комета спускалась по лестнице, за дверью трактира послышался топот множества копыт. Гвардейцы Триединой церкви окружали здание.
Раздались команды офицеров:
— Во имя триединого господа нашего, благословенного и благословляющего Шира-Вада-Дагна, захватите живьем существо женского пола, именуемое Леди Кометой!
Дверь распахнулась, и в трактир ворвалась дюжина воинов. Их шпаги были вложены в ножны, а пистолеты заткнуты за кушаки. В руках они держали толстые веревки. Увидев на лестнице Комету, воины на несколько мгновений замерли в нерешительности. Должно быть, они рассчитывали, что девушка в бессознательном состоянии находится в своей комнате.
Комета поняла, что у нее остался единственный шанс прорваться на свободу. Собрав остатки сил, она ринулась на врагов. Но ее ноги заплетались, руки утратили твердость, а движения — быстроту. И все же она успела убить и тяжело ранить пятерых гвардейцев, прежде чем в трактире появилось подкрепление. Масса тел погребла под собой девушку, распластала на полу. Когда же гвардейцы закончили свою работу, Комета оказалась опутана веревками по рукам и ногам.
Откуда-то появились три отца Триединой церкви в сутанах с надвинутыми на лица капюшонами. Поверх прочных веревок они обмотали тело девушки тонкими шелковыми лентами с вышитыми на них священными письменами. Священники бормотали молитвы, обращаясь к своему триединому богу, а один из них сделал три надреза на переносице девушки и одним рывком сорвал треугольный лоскут кожи.
Кровь хлынула по лицу Кометы, а святые отцы хором воззвали:
— Изыди, злой дух, из этого бренного тела! Лишись, враг истины, своей нечестивой силы! Сгинь, порождение тьмы, во веки веков!
Комета не чувствовала боли. Ее сознание, одурманенное ядом, почти утратило связь с окружающей действительностью. И то, что происходило позже, она воспринимала с трудом, словно смотрела нечеткий отрывочный сон.
Состояние Кометы было чем-то похоже на состояние Найи Кайдавар во время ее бездумных скитаний. Главное отличие заключалось лишь в том что, что Найя передвигалась сама, а Комету везли в закрытой повозке под охраной хорошо вооруженного отряда гвардейцев Триединой церкви. Возле безвольного тела девушки постоянно дежурили трое священников. Они беспрестанно читали молитвы, возможно, совершенно искренне веря в то, что это служит самым надежным способом пленения. По-видимому, сонное зелье и толстые веревки казались им недостаточными для обуздания «злого духа». Время от времени священники менялись, чтобы поток заунывных однообразных молитв не прекращался ни на минуту.
Изредка обретая способность ясно мыслить, Комета смотрела на зарешеченное отверстие в крыше повозки, через которое, в зависимости от времени суток и состояния погоды, можно было видеть либо солнечный свет, либо пасмурное небо, либо звезды. Время от времени священники приводили ее в чувство, чтобы влить в горло несколько глотков воды или несколько ложек отвратительной на вкус похлебки.
Девушка понимала, что помощи ждать неоткуда. Даже если нелюди узнают о ее пленении, догнать гвардейцев Триединой церкви, которые изо всех сил спешили к Побережью, армия Холмогорья будет не в силах.
Комета не строила иллюзий и относительно своего будущего. Она прекрасно понимала, почему ее не убили на месте и почему священники заботятся о том, чтобы она не умерла от жажды и голода. Людям мало было просто избавиться от своего самого главного и самого страшного врага. Им нужно было сделать это публично, чтобы продемонстрировать свою победу всему миру. Кроме того, вполне возможно, люди не хотели подарить девушке слишком легкую и быструю смерть. Долгие жестокие пытки и глумления были вполне в духе кровожадной Триединой церкви и охочего до зрелищ простонародья.
Нельзя сказать, что предстоящие муки совершенно не страшили Комету. Конечно, как любое нормальное живое существо, она не желала испытывать боль и страдания. Но гораздо сильнее ее мучило чувство вины за смерть Адонсо и за то, что из-за ее ошибки армия Холмогорья осталась без предводительницы. Что теперь станет с миром нелюдей? Смогут ли они продолжить борьбу за свою свободу? Сумеют ли победить людей и отомстить за смерть «светлого воплощения»? Комета уже вычеркнула себя из списков живых, но продолжала переживать за свое начатое и не доведенное до конца дело.
Наконец, путешествие закончилось. Комета находилась в беспамятстве, когда ее вытащили из повозки, быстро занесли в какой-то дом и бросили в подвал. В очередной раз придя в себя, она увидела, что ее окружают не дощатые стенки повозки, а массивные каменные блоки. В остальном же ничего не изменилось: рядом по-прежнему находились трое священников, которые бубнили себе под нос молитвы и с опаской поглядывали на свою пленницу.
Убедившись, что конец этой жизни приближается, Комета вздохнула и снова отключилась.
Но через некоторое время священники привели ее в чувство, сунув под нос маленький флакон с какой-то дурно пахнущей эссенцией.
Девушка очнулась и увидела множество людей в сутанах и вооруженных гвардейцев. Один из священников, по-видимому, занимавший высокий пост в иерархии Триединой церкви, приблизился к Комете и о чем-то ее спросил. Однако сознание девушки было настолько одурманено, что она даже не смогла разобрать слов.
Комета открыла рот, чтобы послать проклятие своим мучителям, но с ее губ сорвались совершенно непонятные слова:
— Ю эс эй, кисс май эсс!
Девушка сама не поняла того, что сказала. Возможно, это было ругательство из какой-то прошлой жизни, о которой Комета не помнила.
Отцы Триединой церкви также не нашли смысла в этих словах. И это напугало их больше, чем связное, четкое проклятие или грязная уличная брань.
— Злой дух пытается нас заколдовать, — заволновались священники, отпрянув от Кометы.
— Заткните ей рот кляпом! — велел главный.
В рот Кометы запихнули кожаный шар и закрепили его шелковой лентой, обвязав ее поперек головы. Девушке было все равно. Она не надеялась на то, что ее будут судить и позволят высказаться. Возможно, какое-то судилище люди и организовали, чтобы придать своим действиям вид законности и справедливости. Но Комета знала, что она была осуждена и приговорена в тот момент, когда взялась за оружие, чтобы отстоять родную деревню и свою свободу от посягательств человеческого государства.
Люди в сутанах еще находились в тюремном подвале, когда Комета почувствовала, что ее веки тяжелеют и закрываются…
Когда девушка открыла глаза в следующий раз, оказалось, что ее везут в открытой телеге по городской улице. На этот раз сознание Кометы было более четким, поэтому она получила возможность осмотреться и сориентироваться. Девушка увидела, что ее окружают двух— и трехэтажные каменные дома с остроугольными черепичными крышами, за которыми можно было разглядеть высокие стены с башнями. Несомненно, она находилась в одном из городов Побережья. Это подтверждало и то, что повозка с трудом пробиралась сквозь толпу людей, которые высыпали на улицу, чтобы поглазеть на пленницу.
Мужчины, женщины, старики и дети со смесью любопытства, страха и лихорадочного предвкушения разглядывали Комету, одно имя которой долгое время внушало им ужас. Теперь они стремились насладиться зрелищем поверженного врага, превратившегося из великой воительницы в отощавшую и изможденную девушку-полудриаду.
— Смерть колдунье!
— На костер ведьму!
— Будь ты проклята, тварь!
— Сдохни, сука!
Жадная до кровавых зрелищ людская толпа заводила сама себя. В Комету летели не только оскорбления, но и гнилые овощи, фрукты, нечистоты. Если бы повозку с девушкой не сопровождали конные гвардейцы Триединой церкви, наверное, толпа набросилась бы на беззащитную пленницу прямо здесь, в узкой городской улочке. Но тычки древками копий и удары плетьми делали свое дело — повозка медленно, но неуклонно продвигалась к месту назначения.
И вскоре Комета увидела, что ее ожидает. Улица выходила на довольно просторную городскую площадь. Посередине площади находился деревянный помост, на котором был вертикально установлен толстый деревянный столб. Сейчас гвардейцы со всех сторон обкладывали столб вязанками хвороста.
Вокруг помоста бурлило и волновалось море людей. По-видимому, здесь собрались не только горожане, но и жители окрестных сел и деревень. Чуть поодаль яркой пестрой кучкой сосредоточились дворяне. Для них были выстроены деревянные трибуны, на которых чинно расселись дамы и кавалеры, словно они пришли посмотреть на театральное представление, а не на насильственное умерщвление живого существа.
Присмотревшись повнимательнее, Комета разглядела на трибунах пару знакомых лиц. Полюбоваться на ее казнь среди прочих прибыли граф Эрдаван Гамилианский и маркиз Гармио Каррисанский. Они сидели рядом с пожилым мужчиной, одетым особенно роскошно, и что-то говорили ему, указывая на приближавшуюся повозку. Вообще, как определила девушка, все дворяне с подобострастием и заискиванием суетились вокруг этого человека. Она предположила, что это и есть сам герцог Абассиро Лапралдийский.
— Смерть чудовищу!
— Сожгите проклятую мерзавку!
— Сгори в очистительном пламени, злой дух!
Толпа вопила и бесновалась, желая поскорее насладиться зрелищем казни.
На Комету с новой силой обрушился дождь гнилых продуктов и комьев грязи, но она не чувствовала боли от ударов или стыда от унижения. Наоборот, она вдруг ощутила, что действие отравы быстро исчезает. Крики людей наполняли ее тело силой, очищали разум от остатков дурмана. Комете было не до того, чтобы задумываться о причинах своего неожиданного выздоровления. Просто, похоже, «светлому воплощению» было безразлично, наслаждаться ли восторженными приветствиями холмогорцев, или питаться проклятиями ненавидящих людей. Главным было находиться в центре общего внимания.
Комета постаралась незаметно для своих сторожей пошевелить руками и ногами, размять затекшие мускулы, испытать на прочность путы. У девушки даже появилась надежда на то, что в ней сейчас проявится сверхъестественная мощь Найи Кайдавар. Но прочные веревки не поддались усилиям Кометы. Она избавилась от последствий отравления, но по-прежнему оставалась всего лишь получеловеком-полудриадой.
Тем временем повозка с пленницей приблизилась к помосту и остановилась. Гвардейцы грубо схватили девушку и потащили ее к столбу. Комета не сопротивлялась, продолжая делать вид, что находится в полубессознательном состоянии. Она прекрасно понимала, что вероятность выбраться живой из вражеского города равна нулю. Спасти ее могло лишь чудо.
И чудо произошло, правда совсем маленькое. Привязывая Комету к столбу, палачи освободили ее руки, чтобы затем стянуть их позади. Но им не удалось закончить работу. Едва девушка почувствовала свободу, как она буквально «взорвалась» серией коротких молниеносных ударов. Ближайшие гвардейцы отлетели в стороны, даже не успев понять, что произошло. Завладев шпагой, Комета одним взмахом перерезала веревки на ногах.
Затем настал черед отцов Триединой церкви, которые все время находились рядом с пленницей. Несколько выпадов шпагой, и Комета осталась одна на помосте. Над площадью, над городом и, казалось, над всем миром повисла гробовая тишина. Толпа, которая только что выкрикивала оскорбления и угрозы, в ужасе оцепенела.
— Сдавайтесь, люди! — прокричала Комета, рассчитывая ошеломить, напугать, шокировать врагов.
В мертвой тишине раздался чей-то истеричный полувопль-полувсхлип:
— Злой дух вырвался на свободу!!!
Над площадью зазвенел многоголосый женский визг, от которого заложило уши. Началась безумная паника. Люди бросились прочь от помоста, толкая друг друга, давя упавших, сметая всадников и повозки.
Но гвардейцы Триединой церкви не поддались общему смятению. Наоборот, они начали пробиваться к Комете, безжалостно колотя простолюдинов. Загремели выстрелы, и вокруг девушки засвистели пули.
Комета окончательно убедилась в том, что надежды на спасение нет. Ей оставалось только погибнуть в бою и постараться захватить с собой как можно больше чужих жизней. Осознание того, что смерть неизбежна, наполнило девушку необыкновенной легкостью и даже радостью. Словно она наконец-то скинула со своих плеч груз земных забот и избавилась от физических страданий.
— Вперед, Холмогорье! — Комета ринулась туда, где находились ее самые злейшие враги — к трибунам с дворянами. По дороге она прикончила двух солдат и завладела тяжелой секирой.
Пришедшие на своеобразный «праздник» разряженные в лучшие одежды кавалеры оказались не готовы к бою. Легкие «парадные» шпаги с ножнами и эфесами, украшенными золотом и драгоценными камнями, не могли защитить своих хозяев. Комета крушила своей секирой тонкие клинки, как тростинки, не тратя силы на парирование ударов.
Она пробилась к герцогу Лапралдийскому, с размаху опустила тяжелое лезвие прямо ему на голову и расколола череп пополам. Маркиз Каррисанский, пытавшийся ее остановить, лишился не только шпаги, но и всей правой руки. Это была не битва, это была резня.
— Пусть пока это будет сюрпризом.
— Ну, пускай… — нехотя согласилась Комета.
Она ясно видела, что Адонсо сильно нервничает, словно готовится к чему-то очень важному. Но пока непонятно было, чем же вызвано такое возбужденное состояние молодого человека. Ведь вполне могло оказаться, что он просто волнуется из-за того, что находится на вражеской территории, или беспокоится о том, явятся ли в Нардилаг послы с Побережья.
Как бы то ни было, Комета приняла приглашение своего спутника и, вернувшись в трактир, позволила ему препроводить себя в его комнату.
Кроз и Урбетта постарались угодить своим постояльцам. Посреди комнаты стоял стол, на котором были расставлены блюда с холодными закусками, вазы с фруктами и бутылки с напитками.
Сами хозяева поджидали своих постояльцев возле двери в комнату и, когда Адонсо зашел внутрь, спросили у него:
— Довольны ли вы выполнением своего заказа, господин?
— Отлично! Я благодарю вас за старание и усердие. Будьте неподалеку. Я позову, когда придет пора подавать горячее.
Трактирщики с поклонами удалились, а Адонсо с преувеличенной торжественностью взял Комету за руку, ввел ее в комнату и усадил за стол.
Все кушанья выглядели настолько аппетитными, что у Кометы немедленно возникло желание поскорее отведать каждое из них. Но Адонсо не торопился. Вначале он зажег от яркой масляной лампы шесть свечей в массивном подсвечнике и поставил его на середину стола. Затем он погасил лампу, которая до этого освещала всю комнату. Несмотря на то, что комнаты в трактире были не такими уж и большими, стены, скрывшись в темноте, как будто раздвинулись в стороны. Казалось, что стол и два человека возле него оказались вне пределов пространства и времени.
Комета нашла, что это оригинально и очаровательно, но довольно подозрительно. Ей чудилось, что всеми этими медленными и торжественными приготовлениями Адонсо пытается скрыть нечто важное, что должно было вскоре произойти.
Действительно налив девушке бокал вина, молодой человек произнес довольно странный и многозначительный тост:
— Леди Комета, судьба иногда распоряжается так, что мы не вольны над своими мыслями, словами и поступками. Иногда нам кажется, что чего-то делать нельзя, но потом выходит так, что именно это нужно было сделать в первую очередь. И наоборот, то, что мы считаем важным в этот момент, впоследствии окажется совершенно бессмысленным и нелепым. Я всего лишь обычный человек, который поступает так, как велит ему его разум и чувство обязанности. Я не прошу у судьбы больше того, чего достоин, но не могу не мечтать о большем. В то же время, мои мечты не мешают мне видеть реальный мир, жить земной жизнью. Я бы хотел, чтобы и ты, Леди Комета, думала не только о великих деяниях, но иногда обращала бы внимание на то, что тебя окружает. Поверь, есть не мене важные вещи, чем битвы и победы.
Комета терпеливо выслушала пространную и малопонятную речь Адонсо и осторожно пригубила напиток. Вкус вина был терпким и ароматным, каким и полагалось быть выдержанному благородному напитку.
Сделав несколько глотков, девушка внимательно посмотрела на Адонсо и спросила:
— И о каких же не менее важных вещах я должна думать?
Щеки молодого человека слегка порозовели. Опустив глаза, он произнес:
— Ну… о вечном.
— О смерти?!
— Нет! — горячо возразил Адонсо. — При чем тут смерть? Я говорю о том вечном, что движет миром, что заставляет сердца биться быстрее, что делает нашу жизнь прекраснее и насыщеннее, что придает нашему существованию смысл!
— Значит, ты говоришь о борьбе за справедливость?
Адонсо едва не застонал:
— Да нет же! Я говорю о том величайшем чувстве, которое одно способно сделать нас счастливыми.
— О чувстве победы?
— О, боже!… — молодой человек прижал ладони к вискам. — Неужели ты и в самом деле меня не понимаешь? Или ты просто надо мной насмехаешься?
— Я и не думала над тобой насмехаться! — заверила Комета Адонсо. — Но ты говоришь такими загадками, которые я не могу разгадать. Вернее, разгадать я их могу, но мои ответы тебя почему-то не устраивают.
— Хорошо, — Адонсо вздохнул. — Сейчас ты узнаешь всю правду…
Внезапно Комета уловила какой-то далекий едва различимый шум. На дороге, ведущей в Нарданал, явно что-то происходило. Девушке показалось, что прозвучало несколько выстрелов. Адонсо делал вид, что ничего не слышит, либо так был увлечен беседой, что и в самом деле ничего не слышал.
— Кажется, я уже догадываюсь, в чем заключается правда, — сказала Комета.
Она немного отодвинула стул назад, чтобы можно было легко и быстро выскочить из-за стола. Девушка постаралась, чтобы ее движения не выглядели чересчур резкими и не вызвали подозрения у Адонсо.
Молодой человек, похоже, не понял смысла перемещений Кометы. Он смотрел на нее широко открытыми глазами:
— Правда? Неужели ты догадалась сама?
— Это было нетрудно. Странно, что я раньше была слепа и не замечала очевидного.
— Твои слова дают мне надежду на успех.
Вдруг Комета почувствовала, что ее зрение слегка замутилось, словно пространство перед глазами затянуло дымом или туманом. Но это не было новым проявлением волшебного сверхчувственного состояния. Наоборот, веки налились тяжестью, а тело словно одеревенело.
«Отрава! — мелькнула догадка в голове девушки. — В вино была подмешана отрава или сонное зелье!»
— Успеха ты не добьешься! — произнесла Комета вслух. — Твое предательство не принесет тебе ни счастья, ни славы!
Адонсо покраснел и откинулся на спинку стула, словно девушка отвесила ему размашистую пощечину:
— О чем ты?! Какое предательство?! Неужели мои чувства ты истолковала именно так?
— Ты обманом заманил меня в эту лесную деревушку, чтобы сдать людям. Ты подсыпал в вино отраву, чтобы сделать меня беспомощной. Как еще назвать это, если не предательством?
— Людям?… — потрясенно прошептал Адонсо. — Каким людям?
— Тем, которые приближаются к Нардилагу, гремя доспехами и стреляя в воздух. Они уже заранее празднуют победу.
— Не может быть!… — краснота Адонсо сменилась бледностью так быстро, словно по его лицу провели малярной кистью. — Неужели меня обманули?
— Хватит притворяться! — рявкнула Комета. — Разве не таково было твое задание: внедриться в армию Холмогорья и обезглавить ее именно в тот момент, когда решается судьба всего этого мира?
— Внедриться?… — эхом повторил Адонсо. — И ты все это время считала…
— Вначале я тебе не доверяла. Но ты сумел усыпить мою бдительность. Ты постоянно крутился рядом со мной, все время был на виду. И я допустила ошибку — поверила твоей лжи о возможности договориться с послами Побережья.
— Но я ведь действительно… — молодой человек осекся, увидев, что Комета слушает его с презрительной улыбкой. — Ты мне не веришь?
— Как я могу тебе верить, если у меня в глазах темнеет от отравы, которую ты подсыпал в мой бокал? Но ты не радуйся, я все равно сумею убежать. Я — «светлое воплощение». Для меня нет невозможного!
Адонсо даже не пытался встать, словно его ноги онемели. Но он запустил правую руку за пазуху своего дорожного камзола:
— Леди Комета, сейчас я докажу тебе… Я объясню…
«У него там спрятан пистолет! — решила девушка. — Адонсо зажег свечи и поставил подсвечник посередине стола для того, чтобы быстро запалить фитиль.»
Ее собственное оружие было сложено на полке возле двери. Комета поняла, что не успеет схватить свой пистолет и зажечь фитиль. Адонсо выстрелит раньше. Оставалась только одна надежда — на неожиданность и непредсказуемость.
Превозмогая дремоту, Комета одним прыжком оказалась у двери, выхватила шпагу из ножен и тотчас же обернулась к Адонсо с обнаженным клинком. На это она потратила всего одно мгновение.
Рука молодого человека в это время начала свой путь из-за пазухи наружу. То ли он не понимал, что происходит, то ли продолжал надеяться на удачу. Комета метнула шпагу, как копье. Длинное тонкое лезвие вошло в грудь молодого человека почти по самый эфес, пригвоздив его к спинке стула.
Зрачки Адонсо расширились от боли.
— Зачем?… — прошептали его бескровные губы. — Я ведь хотел сказать… что… тебя… люблю…
Рука молодого человека рефлексивным судорожным движением вырвалась из-за пазухи. Но это было последнее, что успело сделать гаснущее сознание умирающего тела. Кулак Адонсо безвольно разжался, из него выскользнуло и покатилось по полу золотое кольцо.
Комета оцепенела. Сквозь мутную пелену, вызванную то ли отравой, то ли наполнившими глаза слезами, она смотрела на то, как кольцо подкатилось к ее ногам, ударилось о пыльную подошву сапога и с тонким звоном упало на бок.
И в этот момент сознание Кометы вновь отправилось в волшебный полет. На этот раз она не следила за происходящими в отдалении событиями. Перед ней мелькали картинки, похожие на видеоклип, которые ярко и сочно изображали сложившуюся ситуацию. Адонсо НА САМОМ ДЕЛЕ любил ее. Он НА САМОМ ДЕЛЕ организовал встречу с представителями недовольного дворянства и купечества. Послы НА САМОМ ДЕЛЕ ехали в Нарданал. Но среди дворян нашелся один предатель, который выдал их замыслы властям Побережья. Послы попали в засаду недалеко от деревушки и были перебиты. Шум этой схватки и привлек внимание Кометы.
Сейчас, уничтожив послов, к Нарданалу приближались полторы сотни кавалеристов в черных камзолах и плащах с вышитыми на груди и спине голубыми треугольниками. Комета слышала об этих людях, но никогда раньше не сталкивалась с ними лицом к лицу. Это были гвардейцы Триединой церкви. Они держались вдали от передовой, да и, вообще, подальше от любых военных действий. Но зато они появлялись там, где Триединая церковь подозревала угрозу своему могуществу. Не удивительно, что целый отряд церковного «спецназа» был выслан на поимку Кометы.
Продемонстрировав девушке допущенные ошибки и приближавшуюся угрозу, волшебное зрение отключилось. Комета вновь вернулась в свое тело: одурманенное зельем, слабое и полусонное.
Дальше девушка действовала скорее механически, чем осознанно. Она вытащила шпагу из ножен мертвого Адонсо и, опираясь на нее, как на трость, медленно вышла в общий коридор. Там находились хозяева трактира: Кроз и Урбетта. Эти двое с животным ужасом воззрились на девушку.
Первым не выдержала Урбетта. Она рухнула на колени, потянув мужа за собой, и жалобно заголосила:
— Пощади нас, Леди Комета! Мы не желали тебе зла. Нас заставили. Они взяли в заложники нашего единственного сына и сказали, что если мы не подсыплем тебе в бокал снотворное, то его отдадут палачам Триединой церкви.
Комету даже не удивило то, что трактирщики знают ее настоящее имя, хотя остановилась она здесь в мужском платье и под мужским псевдонимом.
Девушка лишь спросила:
— Кто эти «они»?
— Люди с запада. Мы не знаем их имен. Они пришли вчера. Двое. В черных одеждах с голубыми треугольниками.
Комета застонала и пошатнулась. Отрава разливалась по ее телу, сковывая движения и усыпляя разум. Даже «светлое воплощение» не могло противостоять ядовитому зелью.
— Алиний… Почему тебя нет сейчас рядом?… Адонсо… почему ты был так застенчив?… Почему не сказал сразу?…
Раскаяние заполнило душу Кометы. Молодой дворянин ради нее много раз рисковал жизнью. Он постоянно находился рядом, рассчитывая хотя бы на один-единственный ласковый взгляд, на одно-единственное доброе слово. Адонсо хотел доказать свою пользу нелюдям и добровольно вызвался исполнить смертельно опасную миссию посла Холмогорья на Побережье. Он организовал встречу, которая могла изменить ход истории всего этого мира. И все это он делал ради любви к девушке, которая считала его вражеским лазутчиком и которая в конце концов убила его.
Комета шагнула вперед, тяжело опираясь на шпагу. Лезвие гнулось, но выдерживало вес ее тела. Кроз и Урбетта опустили головы, ожидая немедленной смертной казни за свое преступление. Но Комета проковыляла мимо них, словно они перестали для нее существовать. У нее была более важная задача: поскорее покинуть трактир и скрыться в лесу, воспользовавшись темнотой.
Но когда Комета спускалась по лестнице, за дверью трактира послышался топот множества копыт. Гвардейцы Триединой церкви окружали здание.
Раздались команды офицеров:
— Во имя триединого господа нашего, благословенного и благословляющего Шира-Вада-Дагна, захватите живьем существо женского пола, именуемое Леди Кометой!
Дверь распахнулась, и в трактир ворвалась дюжина воинов. Их шпаги были вложены в ножны, а пистолеты заткнуты за кушаки. В руках они держали толстые веревки. Увидев на лестнице Комету, воины на несколько мгновений замерли в нерешительности. Должно быть, они рассчитывали, что девушка в бессознательном состоянии находится в своей комнате.
Комета поняла, что у нее остался единственный шанс прорваться на свободу. Собрав остатки сил, она ринулась на врагов. Но ее ноги заплетались, руки утратили твердость, а движения — быстроту. И все же она успела убить и тяжело ранить пятерых гвардейцев, прежде чем в трактире появилось подкрепление. Масса тел погребла под собой девушку, распластала на полу. Когда же гвардейцы закончили свою работу, Комета оказалась опутана веревками по рукам и ногам.
Откуда-то появились три отца Триединой церкви в сутанах с надвинутыми на лица капюшонами. Поверх прочных веревок они обмотали тело девушки тонкими шелковыми лентами с вышитыми на них священными письменами. Священники бормотали молитвы, обращаясь к своему триединому богу, а один из них сделал три надреза на переносице девушки и одним рывком сорвал треугольный лоскут кожи.
Кровь хлынула по лицу Кометы, а святые отцы хором воззвали:
— Изыди, злой дух, из этого бренного тела! Лишись, враг истины, своей нечестивой силы! Сгинь, порождение тьмы, во веки веков!
Комета не чувствовала боли. Ее сознание, одурманенное ядом, почти утратило связь с окружающей действительностью. И то, что происходило позже, она воспринимала с трудом, словно смотрела нечеткий отрывочный сон.
* * *
Состояние Кометы было чем-то похоже на состояние Найи Кайдавар во время ее бездумных скитаний. Главное отличие заключалось лишь в том что, что Найя передвигалась сама, а Комету везли в закрытой повозке под охраной хорошо вооруженного отряда гвардейцев Триединой церкви. Возле безвольного тела девушки постоянно дежурили трое священников. Они беспрестанно читали молитвы, возможно, совершенно искренне веря в то, что это служит самым надежным способом пленения. По-видимому, сонное зелье и толстые веревки казались им недостаточными для обуздания «злого духа». Время от времени священники менялись, чтобы поток заунывных однообразных молитв не прекращался ни на минуту.
Изредка обретая способность ясно мыслить, Комета смотрела на зарешеченное отверстие в крыше повозки, через которое, в зависимости от времени суток и состояния погоды, можно было видеть либо солнечный свет, либо пасмурное небо, либо звезды. Время от времени священники приводили ее в чувство, чтобы влить в горло несколько глотков воды или несколько ложек отвратительной на вкус похлебки.
Девушка понимала, что помощи ждать неоткуда. Даже если нелюди узнают о ее пленении, догнать гвардейцев Триединой церкви, которые изо всех сил спешили к Побережью, армия Холмогорья будет не в силах.
Комета не строила иллюзий и относительно своего будущего. Она прекрасно понимала, почему ее не убили на месте и почему священники заботятся о том, чтобы она не умерла от жажды и голода. Людям мало было просто избавиться от своего самого главного и самого страшного врага. Им нужно было сделать это публично, чтобы продемонстрировать свою победу всему миру. Кроме того, вполне возможно, люди не хотели подарить девушке слишком легкую и быструю смерть. Долгие жестокие пытки и глумления были вполне в духе кровожадной Триединой церкви и охочего до зрелищ простонародья.
Нельзя сказать, что предстоящие муки совершенно не страшили Комету. Конечно, как любое нормальное живое существо, она не желала испытывать боль и страдания. Но гораздо сильнее ее мучило чувство вины за смерть Адонсо и за то, что из-за ее ошибки армия Холмогорья осталась без предводительницы. Что теперь станет с миром нелюдей? Смогут ли они продолжить борьбу за свою свободу? Сумеют ли победить людей и отомстить за смерть «светлого воплощения»? Комета уже вычеркнула себя из списков живых, но продолжала переживать за свое начатое и не доведенное до конца дело.
Наконец, путешествие закончилось. Комета находилась в беспамятстве, когда ее вытащили из повозки, быстро занесли в какой-то дом и бросили в подвал. В очередной раз придя в себя, она увидела, что ее окружают не дощатые стенки повозки, а массивные каменные блоки. В остальном же ничего не изменилось: рядом по-прежнему находились трое священников, которые бубнили себе под нос молитвы и с опаской поглядывали на свою пленницу.
Убедившись, что конец этой жизни приближается, Комета вздохнула и снова отключилась.
Но через некоторое время священники привели ее в чувство, сунув под нос маленький флакон с какой-то дурно пахнущей эссенцией.
Девушка очнулась и увидела множество людей в сутанах и вооруженных гвардейцев. Один из священников, по-видимому, занимавший высокий пост в иерархии Триединой церкви, приблизился к Комете и о чем-то ее спросил. Однако сознание девушки было настолько одурманено, что она даже не смогла разобрать слов.
Комета открыла рот, чтобы послать проклятие своим мучителям, но с ее губ сорвались совершенно непонятные слова:
— Ю эс эй, кисс май эсс!
Девушка сама не поняла того, что сказала. Возможно, это было ругательство из какой-то прошлой жизни, о которой Комета не помнила.
Отцы Триединой церкви также не нашли смысла в этих словах. И это напугало их больше, чем связное, четкое проклятие или грязная уличная брань.
— Злой дух пытается нас заколдовать, — заволновались священники, отпрянув от Кометы.
— Заткните ей рот кляпом! — велел главный.
В рот Кометы запихнули кожаный шар и закрепили его шелковой лентой, обвязав ее поперек головы. Девушке было все равно. Она не надеялась на то, что ее будут судить и позволят высказаться. Возможно, какое-то судилище люди и организовали, чтобы придать своим действиям вид законности и справедливости. Но Комета знала, что она была осуждена и приговорена в тот момент, когда взялась за оружие, чтобы отстоять родную деревню и свою свободу от посягательств человеческого государства.
Люди в сутанах еще находились в тюремном подвале, когда Комета почувствовала, что ее веки тяжелеют и закрываются…
Когда девушка открыла глаза в следующий раз, оказалось, что ее везут в открытой телеге по городской улице. На этот раз сознание Кометы было более четким, поэтому она получила возможность осмотреться и сориентироваться. Девушка увидела, что ее окружают двух— и трехэтажные каменные дома с остроугольными черепичными крышами, за которыми можно было разглядеть высокие стены с башнями. Несомненно, она находилась в одном из городов Побережья. Это подтверждало и то, что повозка с трудом пробиралась сквозь толпу людей, которые высыпали на улицу, чтобы поглазеть на пленницу.
Мужчины, женщины, старики и дети со смесью любопытства, страха и лихорадочного предвкушения разглядывали Комету, одно имя которой долгое время внушало им ужас. Теперь они стремились насладиться зрелищем поверженного врага, превратившегося из великой воительницы в отощавшую и изможденную девушку-полудриаду.
— Смерть колдунье!
— На костер ведьму!
— Будь ты проклята, тварь!
— Сдохни, сука!
Жадная до кровавых зрелищ людская толпа заводила сама себя. В Комету летели не только оскорбления, но и гнилые овощи, фрукты, нечистоты. Если бы повозку с девушкой не сопровождали конные гвардейцы Триединой церкви, наверное, толпа набросилась бы на беззащитную пленницу прямо здесь, в узкой городской улочке. Но тычки древками копий и удары плетьми делали свое дело — повозка медленно, но неуклонно продвигалась к месту назначения.
И вскоре Комета увидела, что ее ожидает. Улица выходила на довольно просторную городскую площадь. Посередине площади находился деревянный помост, на котором был вертикально установлен толстый деревянный столб. Сейчас гвардейцы со всех сторон обкладывали столб вязанками хвороста.
Вокруг помоста бурлило и волновалось море людей. По-видимому, здесь собрались не только горожане, но и жители окрестных сел и деревень. Чуть поодаль яркой пестрой кучкой сосредоточились дворяне. Для них были выстроены деревянные трибуны, на которых чинно расселись дамы и кавалеры, словно они пришли посмотреть на театральное представление, а не на насильственное умерщвление живого существа.
Присмотревшись повнимательнее, Комета разглядела на трибунах пару знакомых лиц. Полюбоваться на ее казнь среди прочих прибыли граф Эрдаван Гамилианский и маркиз Гармио Каррисанский. Они сидели рядом с пожилым мужчиной, одетым особенно роскошно, и что-то говорили ему, указывая на приближавшуюся повозку. Вообще, как определила девушка, все дворяне с подобострастием и заискиванием суетились вокруг этого человека. Она предположила, что это и есть сам герцог Абассиро Лапралдийский.
— Смерть чудовищу!
— Сожгите проклятую мерзавку!
— Сгори в очистительном пламени, злой дух!
Толпа вопила и бесновалась, желая поскорее насладиться зрелищем казни.
На Комету с новой силой обрушился дождь гнилых продуктов и комьев грязи, но она не чувствовала боли от ударов или стыда от унижения. Наоборот, она вдруг ощутила, что действие отравы быстро исчезает. Крики людей наполняли ее тело силой, очищали разум от остатков дурмана. Комете было не до того, чтобы задумываться о причинах своего неожиданного выздоровления. Просто, похоже, «светлому воплощению» было безразлично, наслаждаться ли восторженными приветствиями холмогорцев, или питаться проклятиями ненавидящих людей. Главным было находиться в центре общего внимания.
Комета постаралась незаметно для своих сторожей пошевелить руками и ногами, размять затекшие мускулы, испытать на прочность путы. У девушки даже появилась надежда на то, что в ней сейчас проявится сверхъестественная мощь Найи Кайдавар. Но прочные веревки не поддались усилиям Кометы. Она избавилась от последствий отравления, но по-прежнему оставалась всего лишь получеловеком-полудриадой.
Тем временем повозка с пленницей приблизилась к помосту и остановилась. Гвардейцы грубо схватили девушку и потащили ее к столбу. Комета не сопротивлялась, продолжая делать вид, что находится в полубессознательном состоянии. Она прекрасно понимала, что вероятность выбраться живой из вражеского города равна нулю. Спасти ее могло лишь чудо.
И чудо произошло, правда совсем маленькое. Привязывая Комету к столбу, палачи освободили ее руки, чтобы затем стянуть их позади. Но им не удалось закончить работу. Едва девушка почувствовала свободу, как она буквально «взорвалась» серией коротких молниеносных ударов. Ближайшие гвардейцы отлетели в стороны, даже не успев понять, что произошло. Завладев шпагой, Комета одним взмахом перерезала веревки на ногах.
Затем настал черед отцов Триединой церкви, которые все время находились рядом с пленницей. Несколько выпадов шпагой, и Комета осталась одна на помосте. Над площадью, над городом и, казалось, над всем миром повисла гробовая тишина. Толпа, которая только что выкрикивала оскорбления и угрозы, в ужасе оцепенела.
— Сдавайтесь, люди! — прокричала Комета, рассчитывая ошеломить, напугать, шокировать врагов.
В мертвой тишине раздался чей-то истеричный полувопль-полувсхлип:
— Злой дух вырвался на свободу!!!
Над площадью зазвенел многоголосый женский визг, от которого заложило уши. Началась безумная паника. Люди бросились прочь от помоста, толкая друг друга, давя упавших, сметая всадников и повозки.
Но гвардейцы Триединой церкви не поддались общему смятению. Наоборот, они начали пробиваться к Комете, безжалостно колотя простолюдинов. Загремели выстрелы, и вокруг девушки засвистели пули.
Комета окончательно убедилась в том, что надежды на спасение нет. Ей оставалось только погибнуть в бою и постараться захватить с собой как можно больше чужих жизней. Осознание того, что смерть неизбежна, наполнило девушку необыкновенной легкостью и даже радостью. Словно она наконец-то скинула со своих плеч груз земных забот и избавилась от физических страданий.
— Вперед, Холмогорье! — Комета ринулась туда, где находились ее самые злейшие враги — к трибунам с дворянами. По дороге она прикончила двух солдат и завладела тяжелой секирой.
Пришедшие на своеобразный «праздник» разряженные в лучшие одежды кавалеры оказались не готовы к бою. Легкие «парадные» шпаги с ножнами и эфесами, украшенными золотом и драгоценными камнями, не могли защитить своих хозяев. Комета крушила своей секирой тонкие клинки, как тростинки, не тратя силы на парирование ударов.
Она пробилась к герцогу Лапралдийскому, с размаху опустила тяжелое лезвие прямо ему на голову и расколола череп пополам. Маркиз Каррисанский, пытавшийся ее остановить, лишился не только шпаги, но и всей правой руки. Это была не битва, это была резня.