Страница:
– Тогда убей его немедленно! Это будет по-христиански или по крайней мере честно, вместо того чтобы дать ему медленно гнить здесь заживо, в этой дыре!
– Дыра, дыра… Я-то здесь живу, и неплохо!
– Ты… Ты к этому привык, а он – нет.
– Придется теперь. Этим господам иногда надо своими глазами посмотреть, как нам тут живется в нищете. Ладно, готовь еду и убирайся!
– Нет! Я останусь здесь, с вами.
Разозлившись, он замахнулся, чтобы ударить ее, но она не отвернулась, а с вызовом крикнула:
– Ну, давай! Скотина!.. Правда, это в первый раз, но все равно когда-нибудь должно было случиться. Если хочешь, чтобы я убралась, ты должен выгнать меня. А лучше иди поищи лодку. Мы положим его на дно и отвезем ко мне. Мой домик небольшой, не по крайней мере он похож на дом.
Мрачный взгляд браконьера стая еще мрачнее от ревности.
– Чтобы ты там его холила и нежила в свое удовольствие… или даже послала бы в деревню предупредить. В то время как я останусь тут один? Ты что, за идиота меня считаешь?
– Нет. За человека, который должен соблюдать свой интерес, вместо того чтобы думать о мести без повода. Итак, я остаюсь?..
Николя резко пожал плечами.
– О, эти женщины! Тот, кто сумеет вас переубедить, если какая-то идея засела у вас в голове, наверное, еще не родился!..
Сова согласилась с его мнением и приняла капитуляцию. Затем взялась чистить капусту и потрошить большого карпа… Ночь пришла, и это странное трио, и все вокруг погрузилось во тьму.
Но и дни были не намного светлее.
В последующие дни западные ветры принесли на Котантен сокрушающие отголоски мощных ураганов, свирепствовавших над Новой Землей и Северной Атлантикой. Пройдя над Ландами и крайней точкой Англии, они разбухли над Ла-Маншем и обрушились мощными потоками на приземистый полуостров, квадратный, как нормандская башня, который грозное море атаковало сразу с трех сторон.
В своем одиноком убежище посреди болот, ставших в два раза больше по площади, Гийом и его компаньоны чувствовали себя абсолютно оторванными от всего мира, но зато относительно защищенными от урагана. Одинокое расположение этой местности, благодаря которому оно и было выбрано для постройки маленького святилища на острове среди болот, обеспечивало ему покой и мир, и никто посторонний не мог прийти сюда и потревожить молитву, не будучи обнаруженным.
Тем не менее нельзя было сказать, что мир – удел этих трех существ, которые собрались сейчас на этом маленьком клочке земли. Особенно с тех пор, как Гийом обратил внимание на сходство со своим тюремщиком. Он был обязан этим открытием Сове, – на самом деле ее звали Катрин Юло, как однажды она призналась ему, густо покраснев при этом, как будто эта была какая-то постыдная тайна, – и с тех пор он не называл ее по-другому.
В тот день Катрин в очередной раз обкладывала глиной распухшие ноги Гийома, как вдруг он спросил:
– Почему Николя скрывает свое имя? Мне кажется, я не успел нажить себе много врагов с тех пор, как живу в этой местности. Первый раз я попал сюда, когда мне было девять лет, и пробыл здесь не больше чем полдня…
Девушка посмотрела на своего подопечного, и было видно, что она с трудом сдерживается, чтобы не заговорить. Между ними давно возникла взаимная симпатия. У Катрин это было вызвано влечением, чувством, которое она не могла осознать, но которое ее заставляло заботиться и ухаживать за ним. Она старалась покидать его, только если это было необходимо и на очень короткое время, так как опасалась, что ее друг в приступе ярости может причинить ему вред. Гийом настаивал:
– Я прошу вас, Катрин! Я должен это знать. Всегда можно исправить ошибку или по крайней мере нужно попытаться.
– Во всяком случае, хотя он и не согласится, но, может быть, вам удастся смягчить эту боль, которую он носит в себе, – сказала она, обращая к раненому задумчивый взгляд.
– Вы его любите?
– Да. Как брата, каким он стал для меня после смерти моего отца.
Сирота по матери почти с самого дня рождения – родильная горячка свела в могилу Мари Юло, – дочь забойщика в песчаном карьере, она осталась совсем одна три года тому назад в маленьком домишке, стоящем на отшибе недалеко от карьера, поскольку ее отец, давно страдающий болотной лихорадкой, как и многие другие жители этой местности, изнемог от кашля, который был вызван тем, что его легкие были проедены силикозом. Карьер был давно заброшен, и не у кого было попросить помощи. На кладбище его несли еще более несчастные, чем он. Николя взял на себя заботы о сироте. В своей обычной суровой манере, угрюмо и без лишней деликатности. Но в нем она нашла защитника, который способен обратить в бегство злых обидчиков, этих парней, которые всегда готовы схватить за юбку молоденькую девушку, оставшуюся без опеки.
– Итак, – напомнил Тремэн,– вы скажете мне его имя? Или, может быть, тут дело в том, что он скрывается подобно знаменитому разбойнику или беглому принцу? – добавил он с улыбкой, которая бросила девушку в дрожь.
Но, овладев собой, она тоже улыбнулась:
– О, нет! Если бы Николя был разбойник, он объявил бы свое имя всему свету, вместо того чтобы его скрывать. Что касается принца, то я просто не представляю, откуда он мог здесь взяться. Николя носит фамилию своей матери – Потэн. Или должен ее носить, хотя он этого не хочет, так как тот, кого он считает своим отцом, муж его матери, не захотел его признать.
– Почему?
– Потому что он им не был, разумеется. Он плавал по далеким морям больше двух лет, и в тот день, когда вернулся к себе домой в Сен-Васт, увидел рядом с кроватью своей жены колыбельку. В ней лежал малыш, которому от роду было несколько дней. Моряк оставил ей денег, а потом ушел, чтобы расправиться с обольстителем – одним солдатом из военных укреплений в Огю.
Быстрым движением Гийом положил свою руку на руку девушки.– Остановитесь, – сказал он вдруг изменившимся голосом,– мне кажется, я могу продолжить эту историю… Моряк не добрался до стен бастиона, потому что на дороге он нашел тяжело раненного ребенка. Он взял его, принес к доктору, а потом увез с собой в Индию. Этим ребенком был я. Моряка звали Жав Валет, и я его очень любил…
О! Горячая волна воспоминаний поднялась в памяти Гийома. Все так отчетливо и ясно предстало пред глазами, как будто это было вчера, а не тридцать лет тому назад.
– Он был вам отцом, – раздался суровый голос Николя, который вошел, никем не замеченный.– А меня он выкинув и не захотел признать, приговорил к нищете, к тому, чтобы всю жизнь ходить с клеймом «незаконнорожденный». Но ведь я ни в чем не виноват! Я не просил, чтобы меня родили! Если бы он любил мою мать…
– Он любил ее, могу вас уверить. Однажды он мне сказах, какое огромное счастье он испытывал, когда корабль подходил к Сен-Васту. Он вез ей подарки. Только…
– Только подарок, который она ему приготовила, не пришелся ему по вкусу, – издевался Николя. – Поэтому он всей выбросил!
– Я не это хотел сказать: он был цельный человек, упрямый и гордый. Он не умел прощать. Если бы тогда он не нашел меня на дороге, он отыскал бы того солдата, он бы убил его без колебаний, без тени угрызений совести. И то, что последовало бы за этим, не вызывает сомнений: если бы ему удалось избежать мести других солдат, тогда был бы суд, потом виселица или каторга! В любом случае, я не думаю, что он стал бы вашим отцом.
– Легко так говорить теперь. Но я уверен, он не слишком любил мою мать, иначе не стал бы никого убивать и остался бы с нею, а потом, кто знает, он бы и ко мне привязался! К вам-то он привязался, хотя вы для него – никто!
– Возможно, вы и правы, так могло бы быть лишь в том случае, если бы Жан Валет был другим. Но я не понимаю, почему вы требуете этого от него, а не от вашей матери?
Ведь не он не сумел дождаться, ведь не он оказался неверным…
Дикарь сжал кулаки и прохрипел:
– Я запрещаю вам говорить плохо о моей матери! Она была молода… я лицо ее было прекрасно, как божественный лик. Таких женщин, как она, не оставляют в одиночестве…
Гийом понял, что он попусту тратит время. Стену, которая была между ними, невозможно было разрушить. Для Николя все объяснялось просто: Жан Валет должен был принять его как родного сына, а Гийом, завладев его сердцем, оказался просто вором. Значит, и врагом! Тем не менее он позволил себе удовольствие жестко заметить:
– Вас послушать, так выходит, что моряки должны жениться только на дурнушках. Однако в этих краях полно жен и молодых, и привлекательных, которые подолгу ждут своих мужей, будь он моряк, или солдат, или любой другой…
– Ну и хорошо. Но я знаю только одно: он сделал из вас богатого человека, а я живу в нищете!
– И за это вы меня ненавидите! А между прочим, когда я вернулся сюда, то долгое время пытался разузнать, что стало с его женой и… с ребенком!
– Это он вас просил? – сурово спросил Николя, но в голосе его послышалась слабая надежда.
– Нет, но мне показалось, что так будет справедливо. Однако никто ничего не знал: они уехали из этих мест очень давно…
– А в то время я был не так уж и далеко отсюда. И даже в курсе всех сплетен, которые про вас ходили. Шум вокруг вашего имени велик, в самой чаще леса и то говорят о месье Тремэне…
– Вы пытались со мной встретиться?
– А зачем? Вы бы выставили меня вон! Вы или ваша женушка – дочка этого старого бандита де Нервиля!.. О-хо-хо! Вот почему я вас ненавидел.
Обессиленный этой непредвиденной схваткой, Гийом закрыл глаза и откинулся на лежанку, которая стала более удобной благодаря соломенному тюфяку, принесенному Совой. Превозмогая усталость, он напоследок пролепетал:
– Ну а теперь, быть может, вы будете ненавидеть меня немного меньше?.. В надежде на то, что я скоро умру…
– Да я бы и сам мог вас убить, но это такая вещь, которую мне не удастся сделать хладнокровно. И потом, это было бы слишком быстро! А тут я могу смотреть на вас. Смотреть, как вы разрушаетесь на моих глазах и в мое удовольствие. Вас уже значительно поубавилось, месье Тремэн!
– Это глупо! Постарайтесь понять, что в ваших интересах, чтобы я жил… и что если бы вы захотели мне помочь…
Дикарь приблизился к нему так близко, что Гийом почувствовал хриплое дыхание человека, который плохо питается:
– Понять?.. Да это вы ничего не понимаете! Мне нужно, чтобы вы страдали, чтобы меньше болела моя голова!
– Если так, то можете быть довольны! Я страдаю!
Катрин ненадолго вышла, чтобы принести рыбу, которую они держали в кошелке, лежащей в воде. Ее возвращение развело двух врагов. Николя принялся отливать пули для своего ружья, а Гийом, закрыв глаза, мечтал забыться, все его истерзанное страданиями тело требовало отдыха. Девушка стала потрошить и чистить рыбу…
Ей пришлось приложить очень много усилий в последующие недели, чтобы выходить человека, который перестал сопротивляться болезням и, казалось, решил умереть. Она очень старалась. Но Гийом чувствовал, что его физическое состояние с каждым днем ухудшается. Стоит ли сопротивляться? Если конец наступит скоро, тем лучше. Пусть его смерть послужит для удовлетворения терпеливой ненависти и злобы, которые выслеживали со стороны. Он даже прогонял от себя туманные видения нежных лиц своих детей, слишком молоденьких, чтобы долго его помнить, или Мари-Дус, которая, не получая от него вестей, сочтет себя покинутой и, разумеется, вернется к себе в Англию; теперь воспоминания о них только усиливали его отчаяние и страдания. Или же он хотел по крайней мере с достоинством закончить свой путь.
Рядом была только Катрин, которая боролась в надежде, что ему удастся выздороветь, но которая не осмеливалась сделать для этого единственно нужную вещь: пойти за помощью, хотя с каждым днем она становилась все более необходимой. Без сомнения, Катрин немного опасалась этого огромного черного дьявола, лицо которого озлоблялось, когда ему казалось, что она вкладывает слишком много доброго участия в свою заботу о раненом, или когда она требовала, чтобы он помог ей сменить повязки на его сломанных ногах. Безусловно, Николя был ревнив. И поэтому Гийом старался не замечать слишком нежной руки или сочувственного взгляда, чтобы по крайней мере ей не пришлось бы страдать, когда его здесь не будет.
Наступил декабрь, и пришло время, когда можно было считать, что сломанные кости уже срослись. Катрин удалила странные многочисленные приспособления, которые были устроены вокруг его ног, чтобы обеспечить их неподвижность. Про себя она называла его теперь не иначе, как дорогой месье Гийом. Страстно желая поставить его на ноги и отказываясь признавать, что раненый еще слишком слаб, чтобы суметь самостоятельно поддерживать свое тело в вертикальном положении, она заставила Николя соорудить длинные костыли. Она была убеждена: почувствовав, что может держаться на ногах, Гийом воспрянет духом и приобретет новые силы. Николя сделал то, что она просила, но, отдавая их ей, он сопроводил свой подарок издевательским смешком:
– Вот, пожалуйста, чтобы доставить тебе удовольствие. Но он не сможет ими воспользоваться! Ты же видишь, от него остались только кожа да кости,– он не сможет встать.
Так и случилось. Гийом сидел на своем тюфяке, свесив ноги на пол и прислонившись спиной к стене, затем, схватившись одной рукой за толстую палку и опершись другой на плечо Совы, он попытался выпрямиться, но, взвив от боли, вновь упал на свою кровать, тяжело дыша и истекая потом. Исчерпав все свои сипы, он не смог удержать слез.
– Ну, что я тебе говорил? – равнодушно прокомментировал Николя. – Оставь его и возвращайся к себе!
– Как ты можешь быть таким отвратительным? Нет, я не уйду, а если ты заставишь меня, то знай, здесь ты меня больше никогда не увидишь!
– Лучше убей меня сейчас, – прошептал Гийом, – я знаю, что мое состояние ужасно, но я могу протянуть еще долго.
– Я никуда не тороплюсь. И потом, я думаю, долго ждать не придется.
Последующие события, казалось, подтверждали его правоту.
Зима на полуострове обычно бывала мягкая. Но в тот год она свирепствовала как никогда: шли обильные затяжные дожди, холодные ветры иногда приносили даже снег, по лесу бродили обезумевшие от голода волки. Было холодно, мокро, и над болотом, которое стало почти бесконечным, повис густой туман. Люди, живущие на тесном пространстве затерянного среди болот островка, не различали ближайших деревьев. Ощущение было такое, что они плывут по небу вместе с облаками. Тем не менее Николя время от времени ходил рыбачить или на охоту: это было необходимо, чтобы питаться. Он уезжал на лодке, уверенный в своих компаньонах: вода охраняла их так же хорошо, как и он сам. Когда он возвращался, в хижине всегда было тихо; Катрин сидела рядом с Гийомом, руки ее занимались починкой белья, чистили рыбу или готовили настойки. Николя не догадывался, что только его отсутствие дарует пленнику несколько минут спокойствия, даже нежности. Этой милой девушке, упрямо пытающейся разбудить в нем желание жить, Гийом рассказывал о своей прошлой жизни. Правда, он не касался Тринадцати Ветров и своей семьи, но зато с удовольствием рассказывал о своих друзьях, особенно из Варанвиля. То беспомощное состояние, в котором он находился, часто воскрешало в его памяти образ Розы, с ее необузданной жизненной силой, ее благородным сердцем, постоянной заботой о людях. Она окружала ею всех, кто был рядом с ней, и лучше, чем кто-либо другой, владела искусством возвращать улыбку тем, кто волею судьбы ужал на самое дно пропасти отчаяния.
– Если бы я мог позвать кого-нибудь на помощь, я бы обратился именно к ней. Она всегда готова прийти по первому зову.
– А почему не к своей жене? Наверное, мадам из Тринадцати Ветров давно беспокоится о вес?
– Мадам из Тринадцати Ветров больше не хочет меня видеть. Она бы хотела, чтобы я никогда не вернулся, и от нее я ничего не дождусь. Не пытайся помять нечему, малышка Катрин, и не проси меня ничего объяснять. Для меня это слишком сложно сейчас.
– Может… эта мадам Роза… Вы, видно, ее любите, и ваша жена вас подозревает?
– Нет… тут дело в другом. Что касается мадам де Варанвиль – да, конечно, я ее люблю, но как сестру, которой у меня никогда не было.
В начале марта ранняя весна прогнала унылые и мерзкие зимние дни. Солнце взошло, а вода, которая покрывала все видимое пространство, стала понемногу сходить. Густой туман рассеивался, превращаясь в разрозненные легкие перламутровые облака. Катрин открыла вход и щели в старой часовне, чтобы дать доступ свежего воздуха к постели Гийома. Она хотела бы вывести его наружу, но это было невозможное после последних зимних холодов он сильно кашлял и уже не пытался двигаться. Катрин старательно готовила настои из трав, часто меняна компрессы из теплой глины, делала травяные примочки, но желаемого результата пока не добилась – ноги Гийома по-прежнему оставались распухшими. Прав был Николя, который сказал когда-то: «Вас сильно поубавилось, месье Тремэн!» Пожалуй, и в самом деле он стал неузнаваемым: отросла рыжеватая борода, закрывшая наполовину лицо, кожа, когда-то глубоко пропеченная солнцем и задубленная столькими ветрами, теперь имела землисто-серый оттенок Гладя на него, не оставалось сомнений, что ему недолго осталось жить. Боль раздирала ему грудь.
Однажды поздно вечером, когда мужчины, казалось, заснули, девушка накинула на плечи длинную черную шерстяную накидку, подняла капюшон, бросила последний взгляд на Гийома, забывшегося тяжелым сном, и тихо вышла из часовни…
Утром, когда Николя проснулся, голова его гудела, а язык прилип к нёбу, так случалось довольно часто, впрочем мысли его быстро прояснились, когда он заметил, что огонь давно потух, а Совы нигде не видно. Рассердившись, он выскочил наружу и, глотнув свежий утренний воздух, тут же побежал к тому месту, где у него была спрятана лодка. Обнаружив, что ее нет, он взвыл, как подстреленный волк. Но чистый голос, доносившийся из туманной дымки над болотом, ответил ему:
– Не кричи так громко! Я тут!
Повернув голову, он пытался разглядеть что-нибудь в полосах густого тумана, который, рассеиваясь, приоткрывал сверкающую поверхность воды, казалось, дымящуюся на солнце. Расплывчатые очертания плоской лодки становились все более явственными. На корме вырисовывалась фигура девушки с длинным шестом. Сразу успокоившись, Николя сложил руки рупором и крикнул: – Что случилось? Зачем ты отлучалась?
– Мне нужно было кое-что привезти…
В самом деле, на дне лодки лежали два больших круглых тюка, накрытых темной мешковиной. Плохое настроение вновь вернулось к нему, и он настороженно проворчал:
– Что все это значит?.. И где ты была?
Ответ, который он получил, исходил не от Катрин. Нос лодки уткнулся в землю, и в этот момент то, что издалека показалось Николя большими тюками, оказалось совсем другим. Двое мужчин резко выпрямились и соскочили в камыши, каждый из них был вооружен пистолетом.
– Если ты двинешься с места, – спокойно сказал Феликс де Варанвиль, – я размозжу тебе голову!
– Вы обещали мне не делать ему ничего плохого и оставить его на свободе! – всхлипнула Сова.
– Если Тремэн еще жив, я сдержу свое слово, ну а если нет…
Ответ девушки потонул в потоке ругательств, изрываемых его странным напарником. Тем временем бальи де Сэн-Совер, другой пассажир лодки, опустил свой пистолет:
– Можете не волноваться!.. Я тоже давал слово! Отведите меня к нашему другу…
Немного времени спустя, завернутый в меховое одеяло, Гийом, дрожащий от холода и почти без сознания, был осторожно перенесен в лодку. За последние долгие месяцы впервые небо распростерлось перед его глазами, и солнце жестоко осветило руины и опустошение, которые он теперь представлял. Феликс с трудом сдерживая слезы. Если бы не обещание, данное им накануне бедняжке Катрин – она постучалась ночью к ним в дом, изнуренная долгой дорогой, – он с удовольствием разрядил бы свой пистолет в этого негодяя Николя. К тому же Роза была с ней заодно:
– Мы должны отплатить за ее смелость великодушием и прощением, а не умножать страдания. Этот человек– ее единственный друг. Сохраните его для нее!
Он помнил об этих словах, но сдерживался с трудом.
Очень мрачный бальи, который, к счастью, в эту ночь гостил у них в замке, где они обсуждали новые планы поиска, не скрывал своего пессимизма:
– На Мальте и у берберов я приобрел некоторые навыки в медицине. Но, к сожалению, их недостаточно, чтобы спасти беднягу! Ему бы надо… лучшего врача, который только есть в мире, иначе я боюсь, что…
– У нас нет времени, искать по всему миру! – ответил Феликс. – В Сен-Васте есть один доктор, и ему нет цены. Это доктор Аннеброн. Он закончил медицинский факультет в Эдинбурге, перед тем как отслужить во флоте, а потом приехал в эти края и заменил покойного доктора Тостэна. Кстати, он домашний доктор в Тринадцати Ветрах…
– Вы думаете, что будет лучше отвезти его в усадьбу? – спросил Сэн-Совер с кислой миной. – Мне кажется, что даже в таком состоянии его там могут не принять…
– Уверяю вас, – взорвался Феликс, – Агнес не посмеет запретить ему вернуться в свой дом! Иначе ее осудит половина жителей округи. Многие еще помнят, чья она дочь. То, что она сделала, конечно, недопустимо, и я возьмусь за нее!
Внезапно он замолчал: слабый, едва слышимый голос Гийома раздайся со дна лодки.
– Феликс! – прошептал он, и на его лице появилось подобие улыбки. – Я больше не надеялся, услышать твой голос… Отвези меня… к Пьеру Аннеброну!.. Я не хочу… чтобы Элизабет видела меня… таким.
Приступ кашля не позволил ему продолжить.
– Давайте побыстрее! – посоветовал бальи. Чтобы быть уверенным в том, что Николя впредь проникнется к ним уважением и не будет причинить больше зла, и отчасти для того, чтобы успокоить нервы, Феликс мощным ударом кулака в челюсть уложил его на траву, а затем прыгнул в лодку. На этот раз Сэн-Совер, вооружившись шестом и стоя на корме, взялся грести. Голова Гийома покоилась на коленях Катрин. Девушка рыдала, не сдерживая слез. Она не сожалела о том, что сделала для спасения этого человека, но так к нему привязалась за все это время. Когда на другом конце болота они пересели в коляску, подъехавшую так близко, как только было возможно, чтобы колеса не увязли в рыхлой и влажной земле, наступило время прощаться. Естественно, навсегда, и эта мысль разрывала ей сердце. Сперва она было подумала попроситься, чтобы ее увезли вместе с ним, но к чему? Что могло ее ожидать? Фартук горничной? Служанка в чужом доме в окружении незнакомых людей? До того как в ее жизни появился Тремэн, у нее не было никого, кроме Николя. А сейчас он так в ней нуждался. Как-нибудь его гнев пройдет – она в этом не сомневалась, – и он будет счастлив, что она осталась с ним.
Может быть, ей даже удастся уговорить его покинуть этот злосчастный остров, совершенно непригодный для жизни и к тому же вредный для здоровья. Они прожили эту зиму в таком кошмаре, что хорошо было бы переехать в ее маленький домик недалеко от песчаного карьера, где можно прекрасно устроиться! Возможно, ей даже удастся приручить его и сделать не таким диким…
Пока плыли в лодке, Катрин, держа голову Гийома у себя на коленях, не смела шелохнуться, так и сидела молча и только гладила его руки. Потом Феликс взял его на руки, чтобы перенести в коляску, и она отпустила его, оставшись сидеть неподвижно в лодке. Бальи склонился над ней, пытаясь вывести ее из состояния оцепенения, предложил ей руку, чтобы помочь выйти из лодки, со всей грациозностью, на которую только был способен:
– Вы совершенно обессилены, бедняжка! Скажите, вы в самом деле решили туда вернуться?
Сова медленно обернула к нему свое нежное лицо и очень серьезно на него посмотрела. В ее чистых глазах было столько слез, что они стали похожи на две лужицы, в которых отразилось небо.
– Так нужно, месье! Николя – единственное существо на всей земле, которое нуждается во мне. Я не могу его покинуть.
– Эти чувства делают вам честь. Я очень надеюсь, что ваш друг сможет оценить вас По достоинству. Ему Повезло в этой жизни гораздо больше, чем он думает…
Расположив наконец Гийома в большой коляске, специально сделанной для больших путешествий, Феликс подошел к ним. Он достал из кармана туго набитый кошелек и хотел вложить его в маленькую руку, кожа на которой была потрескавшаяся и ногти на пальцах отломлены, но Катрин благородным жестом отодвинула его:
– Благодарю вас, месье, но я просто хотела спасти месье Тремэна, а не продавать его…
Она взяла длинный шест, воткнула его в песчаное дно у берега и, оттолкнувшись, направила лодку в глубь болот. Потревоженная утка из прибрежных зарослей камыша взлетела над ее головой с протестующим криком.
– Просто удивительно, – сказал бальи, глядя на ее удаляющийся силуэт, – но все-таки можно встретить высокое благородство даже у самых обездоленных женщин в Нормандии…
– Намного чаще, чем у самых знатных, – подтвердил Феликс.– Бывшая мадемуазель де Нервиль может брать пример с этой девушки. Но пойдемте скорее, месье бальи, мы теряем время!
Глава VIII СОМНЕНИЯ
– Дыра, дыра… Я-то здесь живу, и неплохо!
– Ты… Ты к этому привык, а он – нет.
– Придется теперь. Этим господам иногда надо своими глазами посмотреть, как нам тут живется в нищете. Ладно, готовь еду и убирайся!
– Нет! Я останусь здесь, с вами.
Разозлившись, он замахнулся, чтобы ударить ее, но она не отвернулась, а с вызовом крикнула:
– Ну, давай! Скотина!.. Правда, это в первый раз, но все равно когда-нибудь должно было случиться. Если хочешь, чтобы я убралась, ты должен выгнать меня. А лучше иди поищи лодку. Мы положим его на дно и отвезем ко мне. Мой домик небольшой, не по крайней мере он похож на дом.
Мрачный взгляд браконьера стая еще мрачнее от ревности.
– Чтобы ты там его холила и нежила в свое удовольствие… или даже послала бы в деревню предупредить. В то время как я останусь тут один? Ты что, за идиота меня считаешь?
– Нет. За человека, который должен соблюдать свой интерес, вместо того чтобы думать о мести без повода. Итак, я остаюсь?..
Николя резко пожал плечами.
– О, эти женщины! Тот, кто сумеет вас переубедить, если какая-то идея засела у вас в голове, наверное, еще не родился!..
Сова согласилась с его мнением и приняла капитуляцию. Затем взялась чистить капусту и потрошить большого карпа… Ночь пришла, и это странное трио, и все вокруг погрузилось во тьму.
Но и дни были не намного светлее.
В последующие дни западные ветры принесли на Котантен сокрушающие отголоски мощных ураганов, свирепствовавших над Новой Землей и Северной Атлантикой. Пройдя над Ландами и крайней точкой Англии, они разбухли над Ла-Маншем и обрушились мощными потоками на приземистый полуостров, квадратный, как нормандская башня, который грозное море атаковало сразу с трех сторон.
В своем одиноком убежище посреди болот, ставших в два раза больше по площади, Гийом и его компаньоны чувствовали себя абсолютно оторванными от всего мира, но зато относительно защищенными от урагана. Одинокое расположение этой местности, благодаря которому оно и было выбрано для постройки маленького святилища на острове среди болот, обеспечивало ему покой и мир, и никто посторонний не мог прийти сюда и потревожить молитву, не будучи обнаруженным.
Тем не менее нельзя было сказать, что мир – удел этих трех существ, которые собрались сейчас на этом маленьком клочке земли. Особенно с тех пор, как Гийом обратил внимание на сходство со своим тюремщиком. Он был обязан этим открытием Сове, – на самом деле ее звали Катрин Юло, как однажды она призналась ему, густо покраснев при этом, как будто эта была какая-то постыдная тайна, – и с тех пор он не называл ее по-другому.
В тот день Катрин в очередной раз обкладывала глиной распухшие ноги Гийома, как вдруг он спросил:
– Почему Николя скрывает свое имя? Мне кажется, я не успел нажить себе много врагов с тех пор, как живу в этой местности. Первый раз я попал сюда, когда мне было девять лет, и пробыл здесь не больше чем полдня…
Девушка посмотрела на своего подопечного, и было видно, что она с трудом сдерживается, чтобы не заговорить. Между ними давно возникла взаимная симпатия. У Катрин это было вызвано влечением, чувством, которое она не могла осознать, но которое ее заставляло заботиться и ухаживать за ним. Она старалась покидать его, только если это было необходимо и на очень короткое время, так как опасалась, что ее друг в приступе ярости может причинить ему вред. Гийом настаивал:
– Я прошу вас, Катрин! Я должен это знать. Всегда можно исправить ошибку или по крайней мере нужно попытаться.
– Во всяком случае, хотя он и не согласится, но, может быть, вам удастся смягчить эту боль, которую он носит в себе, – сказала она, обращая к раненому задумчивый взгляд.
– Вы его любите?
– Да. Как брата, каким он стал для меня после смерти моего отца.
Сирота по матери почти с самого дня рождения – родильная горячка свела в могилу Мари Юло, – дочь забойщика в песчаном карьере, она осталась совсем одна три года тому назад в маленьком домишке, стоящем на отшибе недалеко от карьера, поскольку ее отец, давно страдающий болотной лихорадкой, как и многие другие жители этой местности, изнемог от кашля, который был вызван тем, что его легкие были проедены силикозом. Карьер был давно заброшен, и не у кого было попросить помощи. На кладбище его несли еще более несчастные, чем он. Николя взял на себя заботы о сироте. В своей обычной суровой манере, угрюмо и без лишней деликатности. Но в нем она нашла защитника, который способен обратить в бегство злых обидчиков, этих парней, которые всегда готовы схватить за юбку молоденькую девушку, оставшуюся без опеки.
– Итак, – напомнил Тремэн,– вы скажете мне его имя? Или, может быть, тут дело в том, что он скрывается подобно знаменитому разбойнику или беглому принцу? – добавил он с улыбкой, которая бросила девушку в дрожь.
Но, овладев собой, она тоже улыбнулась:
– О, нет! Если бы Николя был разбойник, он объявил бы свое имя всему свету, вместо того чтобы его скрывать. Что касается принца, то я просто не представляю, откуда он мог здесь взяться. Николя носит фамилию своей матери – Потэн. Или должен ее носить, хотя он этого не хочет, так как тот, кого он считает своим отцом, муж его матери, не захотел его признать.
– Почему?
– Потому что он им не был, разумеется. Он плавал по далеким морям больше двух лет, и в тот день, когда вернулся к себе домой в Сен-Васт, увидел рядом с кроватью своей жены колыбельку. В ней лежал малыш, которому от роду было несколько дней. Моряк оставил ей денег, а потом ушел, чтобы расправиться с обольстителем – одним солдатом из военных укреплений в Огю.
Быстрым движением Гийом положил свою руку на руку девушки.– Остановитесь, – сказал он вдруг изменившимся голосом,– мне кажется, я могу продолжить эту историю… Моряк не добрался до стен бастиона, потому что на дороге он нашел тяжело раненного ребенка. Он взял его, принес к доктору, а потом увез с собой в Индию. Этим ребенком был я. Моряка звали Жав Валет, и я его очень любил…
О! Горячая волна воспоминаний поднялась в памяти Гийома. Все так отчетливо и ясно предстало пред глазами, как будто это было вчера, а не тридцать лет тому назад.
– Он был вам отцом, – раздался суровый голос Николя, который вошел, никем не замеченный.– А меня он выкинув и не захотел признать, приговорил к нищете, к тому, чтобы всю жизнь ходить с клеймом «незаконнорожденный». Но ведь я ни в чем не виноват! Я не просил, чтобы меня родили! Если бы он любил мою мать…
– Он любил ее, могу вас уверить. Однажды он мне сказах, какое огромное счастье он испытывал, когда корабль подходил к Сен-Васту. Он вез ей подарки. Только…
– Только подарок, который она ему приготовила, не пришелся ему по вкусу, – издевался Николя. – Поэтому он всей выбросил!
– Я не это хотел сказать: он был цельный человек, упрямый и гордый. Он не умел прощать. Если бы тогда он не нашел меня на дороге, он отыскал бы того солдата, он бы убил его без колебаний, без тени угрызений совести. И то, что последовало бы за этим, не вызывает сомнений: если бы ему удалось избежать мести других солдат, тогда был бы суд, потом виселица или каторга! В любом случае, я не думаю, что он стал бы вашим отцом.
– Легко так говорить теперь. Но я уверен, он не слишком любил мою мать, иначе не стал бы никого убивать и остался бы с нею, а потом, кто знает, он бы и ко мне привязался! К вам-то он привязался, хотя вы для него – никто!
– Возможно, вы и правы, так могло бы быть лишь в том случае, если бы Жан Валет был другим. Но я не понимаю, почему вы требуете этого от него, а не от вашей матери?
Ведь не он не сумел дождаться, ведь не он оказался неверным…
Дикарь сжал кулаки и прохрипел:
– Я запрещаю вам говорить плохо о моей матери! Она была молода… я лицо ее было прекрасно, как божественный лик. Таких женщин, как она, не оставляют в одиночестве…
Гийом понял, что он попусту тратит время. Стену, которая была между ними, невозможно было разрушить. Для Николя все объяснялось просто: Жан Валет должен был принять его как родного сына, а Гийом, завладев его сердцем, оказался просто вором. Значит, и врагом! Тем не менее он позволил себе удовольствие жестко заметить:
– Вас послушать, так выходит, что моряки должны жениться только на дурнушках. Однако в этих краях полно жен и молодых, и привлекательных, которые подолгу ждут своих мужей, будь он моряк, или солдат, или любой другой…
– Ну и хорошо. Но я знаю только одно: он сделал из вас богатого человека, а я живу в нищете!
– И за это вы меня ненавидите! А между прочим, когда я вернулся сюда, то долгое время пытался разузнать, что стало с его женой и… с ребенком!
– Это он вас просил? – сурово спросил Николя, но в голосе его послышалась слабая надежда.
– Нет, но мне показалось, что так будет справедливо. Однако никто ничего не знал: они уехали из этих мест очень давно…
– А в то время я был не так уж и далеко отсюда. И даже в курсе всех сплетен, которые про вас ходили. Шум вокруг вашего имени велик, в самой чаще леса и то говорят о месье Тремэне…
– Вы пытались со мной встретиться?
– А зачем? Вы бы выставили меня вон! Вы или ваша женушка – дочка этого старого бандита де Нервиля!.. О-хо-хо! Вот почему я вас ненавидел.
Обессиленный этой непредвиденной схваткой, Гийом закрыл глаза и откинулся на лежанку, которая стала более удобной благодаря соломенному тюфяку, принесенному Совой. Превозмогая усталость, он напоследок пролепетал:
– Ну а теперь, быть может, вы будете ненавидеть меня немного меньше?.. В надежде на то, что я скоро умру…
– Да я бы и сам мог вас убить, но это такая вещь, которую мне не удастся сделать хладнокровно. И потом, это было бы слишком быстро! А тут я могу смотреть на вас. Смотреть, как вы разрушаетесь на моих глазах и в мое удовольствие. Вас уже значительно поубавилось, месье Тремэн!
– Это глупо! Постарайтесь понять, что в ваших интересах, чтобы я жил… и что если бы вы захотели мне помочь…
Дикарь приблизился к нему так близко, что Гийом почувствовал хриплое дыхание человека, который плохо питается:
– Понять?.. Да это вы ничего не понимаете! Мне нужно, чтобы вы страдали, чтобы меньше болела моя голова!
– Если так, то можете быть довольны! Я страдаю!
Катрин ненадолго вышла, чтобы принести рыбу, которую они держали в кошелке, лежащей в воде. Ее возвращение развело двух врагов. Николя принялся отливать пули для своего ружья, а Гийом, закрыв глаза, мечтал забыться, все его истерзанное страданиями тело требовало отдыха. Девушка стала потрошить и чистить рыбу…
Ей пришлось приложить очень много усилий в последующие недели, чтобы выходить человека, который перестал сопротивляться болезням и, казалось, решил умереть. Она очень старалась. Но Гийом чувствовал, что его физическое состояние с каждым днем ухудшается. Стоит ли сопротивляться? Если конец наступит скоро, тем лучше. Пусть его смерть послужит для удовлетворения терпеливой ненависти и злобы, которые выслеживали со стороны. Он даже прогонял от себя туманные видения нежных лиц своих детей, слишком молоденьких, чтобы долго его помнить, или Мари-Дус, которая, не получая от него вестей, сочтет себя покинутой и, разумеется, вернется к себе в Англию; теперь воспоминания о них только усиливали его отчаяние и страдания. Или же он хотел по крайней мере с достоинством закончить свой путь.
Рядом была только Катрин, которая боролась в надежде, что ему удастся выздороветь, но которая не осмеливалась сделать для этого единственно нужную вещь: пойти за помощью, хотя с каждым днем она становилась все более необходимой. Без сомнения, Катрин немного опасалась этого огромного черного дьявола, лицо которого озлоблялось, когда ему казалось, что она вкладывает слишком много доброго участия в свою заботу о раненом, или когда она требовала, чтобы он помог ей сменить повязки на его сломанных ногах. Безусловно, Николя был ревнив. И поэтому Гийом старался не замечать слишком нежной руки или сочувственного взгляда, чтобы по крайней мере ей не пришлось бы страдать, когда его здесь не будет.
Наступил декабрь, и пришло время, когда можно было считать, что сломанные кости уже срослись. Катрин удалила странные многочисленные приспособления, которые были устроены вокруг его ног, чтобы обеспечить их неподвижность. Про себя она называла его теперь не иначе, как дорогой месье Гийом. Страстно желая поставить его на ноги и отказываясь признавать, что раненый еще слишком слаб, чтобы суметь самостоятельно поддерживать свое тело в вертикальном положении, она заставила Николя соорудить длинные костыли. Она была убеждена: почувствовав, что может держаться на ногах, Гийом воспрянет духом и приобретет новые силы. Николя сделал то, что она просила, но, отдавая их ей, он сопроводил свой подарок издевательским смешком:
– Вот, пожалуйста, чтобы доставить тебе удовольствие. Но он не сможет ими воспользоваться! Ты же видишь, от него остались только кожа да кости,– он не сможет встать.
Так и случилось. Гийом сидел на своем тюфяке, свесив ноги на пол и прислонившись спиной к стене, затем, схватившись одной рукой за толстую палку и опершись другой на плечо Совы, он попытался выпрямиться, но, взвив от боли, вновь упал на свою кровать, тяжело дыша и истекая потом. Исчерпав все свои сипы, он не смог удержать слез.
– Ну, что я тебе говорил? – равнодушно прокомментировал Николя. – Оставь его и возвращайся к себе!
– Как ты можешь быть таким отвратительным? Нет, я не уйду, а если ты заставишь меня, то знай, здесь ты меня больше никогда не увидишь!
– Лучше убей меня сейчас, – прошептал Гийом, – я знаю, что мое состояние ужасно, но я могу протянуть еще долго.
– Я никуда не тороплюсь. И потом, я думаю, долго ждать не придется.
Последующие события, казалось, подтверждали его правоту.
Зима на полуострове обычно бывала мягкая. Но в тот год она свирепствовала как никогда: шли обильные затяжные дожди, холодные ветры иногда приносили даже снег, по лесу бродили обезумевшие от голода волки. Было холодно, мокро, и над болотом, которое стало почти бесконечным, повис густой туман. Люди, живущие на тесном пространстве затерянного среди болот островка, не различали ближайших деревьев. Ощущение было такое, что они плывут по небу вместе с облаками. Тем не менее Николя время от времени ходил рыбачить или на охоту: это было необходимо, чтобы питаться. Он уезжал на лодке, уверенный в своих компаньонах: вода охраняла их так же хорошо, как и он сам. Когда он возвращался, в хижине всегда было тихо; Катрин сидела рядом с Гийомом, руки ее занимались починкой белья, чистили рыбу или готовили настойки. Николя не догадывался, что только его отсутствие дарует пленнику несколько минут спокойствия, даже нежности. Этой милой девушке, упрямо пытающейся разбудить в нем желание жить, Гийом рассказывал о своей прошлой жизни. Правда, он не касался Тринадцати Ветров и своей семьи, но зато с удовольствием рассказывал о своих друзьях, особенно из Варанвиля. То беспомощное состояние, в котором он находился, часто воскрешало в его памяти образ Розы, с ее необузданной жизненной силой, ее благородным сердцем, постоянной заботой о людях. Она окружала ею всех, кто был рядом с ней, и лучше, чем кто-либо другой, владела искусством возвращать улыбку тем, кто волею судьбы ужал на самое дно пропасти отчаяния.
– Если бы я мог позвать кого-нибудь на помощь, я бы обратился именно к ней. Она всегда готова прийти по первому зову.
– А почему не к своей жене? Наверное, мадам из Тринадцати Ветров давно беспокоится о вес?
– Мадам из Тринадцати Ветров больше не хочет меня видеть. Она бы хотела, чтобы я никогда не вернулся, и от нее я ничего не дождусь. Не пытайся помять нечему, малышка Катрин, и не проси меня ничего объяснять. Для меня это слишком сложно сейчас.
– Может… эта мадам Роза… Вы, видно, ее любите, и ваша жена вас подозревает?
– Нет… тут дело в другом. Что касается мадам де Варанвиль – да, конечно, я ее люблю, но как сестру, которой у меня никогда не было.
В начале марта ранняя весна прогнала унылые и мерзкие зимние дни. Солнце взошло, а вода, которая покрывала все видимое пространство, стала понемногу сходить. Густой туман рассеивался, превращаясь в разрозненные легкие перламутровые облака. Катрин открыла вход и щели в старой часовне, чтобы дать доступ свежего воздуха к постели Гийома. Она хотела бы вывести его наружу, но это было невозможное после последних зимних холодов он сильно кашлял и уже не пытался двигаться. Катрин старательно готовила настои из трав, часто меняна компрессы из теплой глины, делала травяные примочки, но желаемого результата пока не добилась – ноги Гийома по-прежнему оставались распухшими. Прав был Николя, который сказал когда-то: «Вас сильно поубавилось, месье Тремэн!» Пожалуй, и в самом деле он стал неузнаваемым: отросла рыжеватая борода, закрывшая наполовину лицо, кожа, когда-то глубоко пропеченная солнцем и задубленная столькими ветрами, теперь имела землисто-серый оттенок Гладя на него, не оставалось сомнений, что ему недолго осталось жить. Боль раздирала ему грудь.
Однажды поздно вечером, когда мужчины, казалось, заснули, девушка накинула на плечи длинную черную шерстяную накидку, подняла капюшон, бросила последний взгляд на Гийома, забывшегося тяжелым сном, и тихо вышла из часовни…
Утром, когда Николя проснулся, голова его гудела, а язык прилип к нёбу, так случалось довольно часто, впрочем мысли его быстро прояснились, когда он заметил, что огонь давно потух, а Совы нигде не видно. Рассердившись, он выскочил наружу и, глотнув свежий утренний воздух, тут же побежал к тому месту, где у него была спрятана лодка. Обнаружив, что ее нет, он взвыл, как подстреленный волк. Но чистый голос, доносившийся из туманной дымки над болотом, ответил ему:
– Не кричи так громко! Я тут!
Повернув голову, он пытался разглядеть что-нибудь в полосах густого тумана, который, рассеиваясь, приоткрывал сверкающую поверхность воды, казалось, дымящуюся на солнце. Расплывчатые очертания плоской лодки становились все более явственными. На корме вырисовывалась фигура девушки с длинным шестом. Сразу успокоившись, Николя сложил руки рупором и крикнул: – Что случилось? Зачем ты отлучалась?
– Мне нужно было кое-что привезти…
В самом деле, на дне лодки лежали два больших круглых тюка, накрытых темной мешковиной. Плохое настроение вновь вернулось к нему, и он настороженно проворчал:
– Что все это значит?.. И где ты была?
Ответ, который он получил, исходил не от Катрин. Нос лодки уткнулся в землю, и в этот момент то, что издалека показалось Николя большими тюками, оказалось совсем другим. Двое мужчин резко выпрямились и соскочили в камыши, каждый из них был вооружен пистолетом.
– Если ты двинешься с места, – спокойно сказал Феликс де Варанвиль, – я размозжу тебе голову!
– Вы обещали мне не делать ему ничего плохого и оставить его на свободе! – всхлипнула Сова.
– Если Тремэн еще жив, я сдержу свое слово, ну а если нет…
Ответ девушки потонул в потоке ругательств, изрываемых его странным напарником. Тем временем бальи де Сэн-Совер, другой пассажир лодки, опустил свой пистолет:
– Можете не волноваться!.. Я тоже давал слово! Отведите меня к нашему другу…
Немного времени спустя, завернутый в меховое одеяло, Гийом, дрожащий от холода и почти без сознания, был осторожно перенесен в лодку. За последние долгие месяцы впервые небо распростерлось перед его глазами, и солнце жестоко осветило руины и опустошение, которые он теперь представлял. Феликс с трудом сдерживая слезы. Если бы не обещание, данное им накануне бедняжке Катрин – она постучалась ночью к ним в дом, изнуренная долгой дорогой, – он с удовольствием разрядил бы свой пистолет в этого негодяя Николя. К тому же Роза была с ней заодно:
– Мы должны отплатить за ее смелость великодушием и прощением, а не умножать страдания. Этот человек– ее единственный друг. Сохраните его для нее!
Он помнил об этих словах, но сдерживался с трудом.
Очень мрачный бальи, который, к счастью, в эту ночь гостил у них в замке, где они обсуждали новые планы поиска, не скрывал своего пессимизма:
– На Мальте и у берберов я приобрел некоторые навыки в медицине. Но, к сожалению, их недостаточно, чтобы спасти беднягу! Ему бы надо… лучшего врача, который только есть в мире, иначе я боюсь, что…
– У нас нет времени, искать по всему миру! – ответил Феликс. – В Сен-Васте есть один доктор, и ему нет цены. Это доктор Аннеброн. Он закончил медицинский факультет в Эдинбурге, перед тем как отслужить во флоте, а потом приехал в эти края и заменил покойного доктора Тостэна. Кстати, он домашний доктор в Тринадцати Ветрах…
– Вы думаете, что будет лучше отвезти его в усадьбу? – спросил Сэн-Совер с кислой миной. – Мне кажется, что даже в таком состоянии его там могут не принять…
– Уверяю вас, – взорвался Феликс, – Агнес не посмеет запретить ему вернуться в свой дом! Иначе ее осудит половина жителей округи. Многие еще помнят, чья она дочь. То, что она сделала, конечно, недопустимо, и я возьмусь за нее!
Внезапно он замолчал: слабый, едва слышимый голос Гийома раздайся со дна лодки.
– Феликс! – прошептал он, и на его лице появилось подобие улыбки. – Я больше не надеялся, услышать твой голос… Отвези меня… к Пьеру Аннеброну!.. Я не хочу… чтобы Элизабет видела меня… таким.
Приступ кашля не позволил ему продолжить.
– Давайте побыстрее! – посоветовал бальи. Чтобы быть уверенным в том, что Николя впредь проникнется к ним уважением и не будет причинить больше зла, и отчасти для того, чтобы успокоить нервы, Феликс мощным ударом кулака в челюсть уложил его на траву, а затем прыгнул в лодку. На этот раз Сэн-Совер, вооружившись шестом и стоя на корме, взялся грести. Голова Гийома покоилась на коленях Катрин. Девушка рыдала, не сдерживая слез. Она не сожалела о том, что сделала для спасения этого человека, но так к нему привязалась за все это время. Когда на другом конце болота они пересели в коляску, подъехавшую так близко, как только было возможно, чтобы колеса не увязли в рыхлой и влажной земле, наступило время прощаться. Естественно, навсегда, и эта мысль разрывала ей сердце. Сперва она было подумала попроситься, чтобы ее увезли вместе с ним, но к чему? Что могло ее ожидать? Фартук горничной? Служанка в чужом доме в окружении незнакомых людей? До того как в ее жизни появился Тремэн, у нее не было никого, кроме Николя. А сейчас он так в ней нуждался. Как-нибудь его гнев пройдет – она в этом не сомневалась, – и он будет счастлив, что она осталась с ним.
Может быть, ей даже удастся уговорить его покинуть этот злосчастный остров, совершенно непригодный для жизни и к тому же вредный для здоровья. Они прожили эту зиму в таком кошмаре, что хорошо было бы переехать в ее маленький домик недалеко от песчаного карьера, где можно прекрасно устроиться! Возможно, ей даже удастся приручить его и сделать не таким диким…
Пока плыли в лодке, Катрин, держа голову Гийома у себя на коленях, не смела шелохнуться, так и сидела молча и только гладила его руки. Потом Феликс взял его на руки, чтобы перенести в коляску, и она отпустила его, оставшись сидеть неподвижно в лодке. Бальи склонился над ней, пытаясь вывести ее из состояния оцепенения, предложил ей руку, чтобы помочь выйти из лодки, со всей грациозностью, на которую только был способен:
– Вы совершенно обессилены, бедняжка! Скажите, вы в самом деле решили туда вернуться?
Сова медленно обернула к нему свое нежное лицо и очень серьезно на него посмотрела. В ее чистых глазах было столько слез, что они стали похожи на две лужицы, в которых отразилось небо.
– Так нужно, месье! Николя – единственное существо на всей земле, которое нуждается во мне. Я не могу его покинуть.
– Эти чувства делают вам честь. Я очень надеюсь, что ваш друг сможет оценить вас По достоинству. Ему Повезло в этой жизни гораздо больше, чем он думает…
Расположив наконец Гийома в большой коляске, специально сделанной для больших путешествий, Феликс подошел к ним. Он достал из кармана туго набитый кошелек и хотел вложить его в маленькую руку, кожа на которой была потрескавшаяся и ногти на пальцах отломлены, но Катрин благородным жестом отодвинула его:
– Благодарю вас, месье, но я просто хотела спасти месье Тремэна, а не продавать его…
Она взяла длинный шест, воткнула его в песчаное дно у берега и, оттолкнувшись, направила лодку в глубь болот. Потревоженная утка из прибрежных зарослей камыша взлетела над ее головой с протестующим криком.
– Просто удивительно, – сказал бальи, глядя на ее удаляющийся силуэт, – но все-таки можно встретить высокое благородство даже у самых обездоленных женщин в Нормандии…
– Намного чаще, чем у самых знатных, – подтвердил Феликс.– Бывшая мадемуазель де Нервиль может брать пример с этой девушки. Но пойдемте скорее, месье бальи, мы теряем время!
Глава VIII СОМНЕНИЯ
Высокий, как один из его нормандских шкафов, к которым он питал расположение, соответствующего телосложения и наделенный недюжинной силой, доктор Пьер Аннеброн производил солидное впечатление. Тот, кто не был с ним знаком и судил бы только по его внешнему виду, мог подумать, что перед ним каменщик, под руками которого вырастают кафедральные соборы, или один из тех знаменитых «мастеров топора», что во времена Короля-Солнце возводили для месье де Кольбера корабли-красавцы с высоким бортом или быстрые галеры. Кровь победоносных викингов играла в этом светловолосом гиганте, способном голыми руками завязать в узел подкову. В то же время пальцы его были легки, искусны и вполне сравнимы с тонкими пальцами кружевниц, так как умели выполнять весьма деликатную и тонкую работу: принять у женщины роды, обработать кровоточащую рану, а также – и это было любимым занятием доктора, которому он посвящал свой редкий досуг, – конструировать миниатюрные копии старинных лучших кораблей – они очаровали его с самых юных лет. Жизненный путь, что привел Пьера к сегодняшнему его состоянию, имел некоторую схожесть с Гийомом Тремэном, которого он был старше на три или четыре года. Сын одного доктора из Шербурга, женатого на шотландке, Пьер остался без отца в возрасте семи лет. Так же как и Матильда Тремэн, которая не смогла полюбить Канаду, его мать, Мэри Кейтленд, так и не смогла привыкнуть к Нормандии, поскольку Климах казался ей слишком теплым, и тайно вздыхала по волокнистым туманам своей родины. Овдовев, она поспешила вернуться в Дунбар, в свой отеческий дом, где в то время жила ее собственная мать в компании с престарелой тетушкой.