Страница:
– Ах, да! Я их вам привез, и на словах – самые теплые пожелания вам, мадам. У меня также письмо к мадам Варанвиль, которую я надеюсь увидеть завтра, возвращаясь к себе.
– Предполагают ли они скоро вернуться в Бекетьэр? спросил Тремэн.– Нет. Они поселились в своем замке Суисн, расположенном на востоке от Парижа по дороге в Прованс. И если время от времени адмиралу приходится ездить в Тюильри, то он не хочет, чтобы во время его отсутствия жена и дети оттуда трогались. Он даже просил короля дать в его распоряжение двух швейцарцев, которые состоят на военной службе в подразделении графа д'Аффри, расположенном в казармах на улице Гранж-Батальер, чтобы они следили за ними в его отсутствие…
– Швейцарцы? – воскликнул Гийом. – Видимо, наш друг все еще безутешен по поводу утраты пушек, обещанных ему королем Луи Пятнадцатым? Они по-прежнему впечатляют?
– У них высокомерные усы, но по сути это лучшие ребята, которых только можно встретить, и самые услужливые. Все эти люди ведут очень замысловатый образ жизни в Суисн, где адмирал и его садовник Кошэ с размахом занялись разведением розовых кустов. И они преуспели в этом: их розарии великолепны!
– Месье де Бугенвиль – садовод? Это правда? – заметила мадам Тремэн с нескрываемым удивлением.– Это так мало подходит к моряку!
– К этому – подходит! К тому же растения привезены им из путешествий по всему свету, и адмирал надеется, что это занятие будет давать гарантию для его семьи в это тревожное время, когда эмиграция усиливается. После возвращения короля очень многие переехали в Кобленц: конечно, в первую очередь – молодежь, но также и семьи. Они твердо решили повиноваться долгу, уезжая служить подальше от границ. Просто эпидемия!
– У нас в последнее время она тоже распространяется, но все-таки прав Бугенвиль: это нехорошо, когда замки остаются безлюдными. За исключением, разумеется, случаев, когда опасность становится серьезной!..
Гроза переместилась на восток, спокойствие восстановилось. Через открытые окна в комнату проникали свежие запахи мокрого сада. Вечер еще не наступил, и Гийом предложил своему другу немного пройтись и выкурить трубку.
– Вы сегодня много ходили, – заметила его жена, – и влажность не пойдет вам на пользу…
– Мы не пойдем далеко. И потом, я не хочу вас наказывать, заставляя нюхать дым табака, который вы не любите. – Я предложу ему свою руку… как маркизе! – сказал Жозеф со смехом. – Он не переутомится…
– В таком случае, я вам его доверяю…
Песок на тропинках в аллее еще не просох, но луж уже не осталось. Под ногами он казался мягким, и двое мужчин дошли до края обрыва, где стояла скамейка, расположенная таким образом, что великолепный пейзаж открывался перед тем, кто сидел на ней.
– Ты знаешь, ведь я выполнил свое обещание, – сказал вдруг адвокат. – Я туда возвращался.
Гийом задрожал. Ему не было нужды спрашивать – куда, но при этом невысказанном заклинании его сердце вздрогнуло:
– Ну и что? Ты кого-нибудь видел?
– Никого! Тем не менее на этот раз я смог войти в дом. В отличие от предыдущего раза дверь была не заперта на ключ, но именно это и странно!
– Почему?
– Потому что там теперь ничего нет! – спокойно сказал Энгуль и, чтобы вытряхнуть пепел из своей трубки, постучал ею о мысок своего ботинка. – Мебель, картины, домашняя утварь, посуда, белье – все унесено. Не осталось даже какой-нибудь метлы!
– Может быть, воры?
– Воры не смогли бы так аккуратно сработать. Они обычно торопятся, что-нибудь сломают, что-нибудь разобьют. Но я же не нашел ни обрывка ниток, ни осколков стекла, даже иголки: все чисто, везде порядок. Даже в каминах вычищено… Сад, конечно зарастает. Можно сказать даже, что к отъезду готовились старательно, как собственники, надумавшие продать дом. Ты не находишь это странным?
– Разумеется, да! Но я не вижу возможности в настоящее время узнать, что же случилось!
– Ну, не в настоящее время! Но у тебя есть дела в Картрэ. Как только окончательно поправишься, ты поедешь…
– Никуда я не поеду. Я решил завершить свои дела в Картрэ и разделаться с мельницами в Валь де Сэр. Мари уехала, устав ждать, конечно, а я был вынужден дать обещание никогда ее не искать.
Как печально отозвалось эхо этих слов! Энгуль был поражен:
– Кому дать обещание? Своей жене?
– Кому же еще? Это нужно было для того, чтобы мой дом не погрузился в хаос и чтобы я мог здесь жить рядом со своими детьми!
– Она не имела никакого права помешать тебе войти в него, ты – хозяин!
– Да, но она – мать, а дети не могут без меня…
– Разумеется!.. – вздохнул адвокат.
Некоторое время мужчины курили в молчании, наблюдая за серыми кольцами дыма, поднимавшимися к небу, которое вновь стало чистым, и Жозеф Энгуль покашлял:
– Данное тобой обещание… ты в самом деле не собираешься его нарушать?
– Это очень важно для меня! Мне было чрезвычайно трудно сделать выбор, поверь мне. Временами мысль о том, что я никогда больше не увижу Мари, сводила меня с ума! Хотя, с другой стороны, что я мог ей предложить? Если она сочла меня мертвым и решила вернуться к своей прежней жизни, это может быть, к лучшему! Даже для нашего ребенка. Я уверен, она сумеет его защитить. Хотя это не означает, что я не буду о нем заботиться…
Энгуль положил свою тяжелую руку на колено Гийома. Рука его немного дрожала, и это рассердило его.
– Вот я, например, ничего никому не обещаю! – сказал он, разделяя слова. – И поскольку я от природы любопытен, мне надо знать все, как оно есть. Даже если ради этого придется дойти до Англии! И потом, эти люди, которые исчезают один за другим, действуют мне на нервы!..
На следующее утро, покидая Тринадцать Ветров, адвокат намеренно громко объявил, что отправляется в Варанвиль, чтобы передать Розе письмо от ее кузины, но стоило ему исчезнуть из поля зрения, он стал уклоняться влево, чтобы вернуться на дорогу в сторону Круа д'Урвиль. Что-то ему подсказывало, что, отыскав следы загадочного кабриолета, он обнаружит кое-что интересное.
Он был человек терпеливый и очень наблюдательный. Как только он заметил ту небольшую горку, за которой так неожиданно исчезла вчера упряжка, он спешился и, держа поводья в руках, продолжал свой путь, почти уткнувшись , носом в землю, но долго идти ему не пришлось: скоро он обнаружил двойной след от высоких колес, который вел в сторону зарослей, где вырисовывался узкий проход. Он его приметил, затем привязал свою лошадь к дереву и вновь пошел по следу. Ему не составило большого труда обнаружить развалины, куда он смог проникнуть, слегка наклонившись. Он долго осматривал небольшой низенький зал и был очень разочарован, не обнаружив там ничего, кроме тюфяка из высушенного папоротника. Его предположение, что Агнес была именно тут, не подтвердилась, да и зачем? Почти машинально он стал шарить по полу, и его старания не пропали даром: кончиками пальцев Энгуль поднял из мусора, валявшегося на земле, кусочек зеленой ленты, вытканной белыми нитками, которую он узнал без труда: на Агнес Тремэн под длинной накидкой вчера было надето платье, украшенное похожими лентами. Он обратил на него внимание, когда она вернулась в Тринадцать Ветров…
Обрывочные мысли тут же выстроились в определенном порядке. Так как лента была оторвана, значит, прекрасная мадам Тремэн слишком быстро снимала свое платье, или, что вероятнее, чья-то торопливая рука ей помогала. Но чья? Раз уж Агнес не любит Жозефа Энгуля, он ей за это отплатит тем же. Зато он приобретет дружбу очаровательной леди Тримэйн, дружбу, окрашенную восхищением и благодарностью, тем более что одна только мысль о том, что Гийом принужден отказаться от такой замечательной женщины, угнетала его. Тем более отказаться в пользу супруги, которая гораздо менее ему верна, чем можно было подумать!.. И его совесть при этом останется незапятнанной! Еще какое-то время повертевшись среди старых камней, поросших мхом, Энгуль исследовал затем место, на котором обычно кабриолет останавливался, и там он обнаружил следы от множества конских копыт. Затем адвокат решил продолжить свой путь. Сначала он намеревался вернуться на дорогу в Варанвиль, чтобы выполнить свою миссию. Но вместо того чтобы поехать в Шербург, он решил остановиться на несколько дней в одной из милых придорожных гостиниц в Васте под замысловатым предлогом: посмотреть, как протекает тут Сэра, и подыскать для своего друга, который хочет купить себе дом, что-нибудь подходящее в этих районах. На конюшне в Тринадцати Ветрах он поболтал с одним из конюхов, простым парнишкой, лишенным подозрительности по отношению к большому другу месье Тремэна. Несколько коварных вопросов, незаметно рассеянных среди потока слов, позволили ему убедиться в новых привычках Агнес. Энгуль приобрел вкус к этой игре, которую научился вести превосходно…
Разумеется, жизнь в деревне была не так восхитительна, как среди роз в Суисн или под улыбающимся взглядом богини Флоры де Бугенвиль, дамы его сердца, но теперь она была не лишена смысла…
Дней десять спустя Жозеф Энгуль уже знал, кто виновен в тайной страсти мадам Тремэн, и, довольный, продолжил путь к своему милому шербургскому жилищу… Он немного устал от грубой крестьянской пищи, но предвкушение нескольких омаров и партии в бильярд у Уистра возвращало ему хорошее расположение духа. До времени он предпочел ни с кем не делиться плодами своих открытий.
Глава XI СТОЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ
– Предполагают ли они скоро вернуться в Бекетьэр? спросил Тремэн.– Нет. Они поселились в своем замке Суисн, расположенном на востоке от Парижа по дороге в Прованс. И если время от времени адмиралу приходится ездить в Тюильри, то он не хочет, чтобы во время его отсутствия жена и дети оттуда трогались. Он даже просил короля дать в его распоряжение двух швейцарцев, которые состоят на военной службе в подразделении графа д'Аффри, расположенном в казармах на улице Гранж-Батальер, чтобы они следили за ними в его отсутствие…
– Швейцарцы? – воскликнул Гийом. – Видимо, наш друг все еще безутешен по поводу утраты пушек, обещанных ему королем Луи Пятнадцатым? Они по-прежнему впечатляют?
– У них высокомерные усы, но по сути это лучшие ребята, которых только можно встретить, и самые услужливые. Все эти люди ведут очень замысловатый образ жизни в Суисн, где адмирал и его садовник Кошэ с размахом занялись разведением розовых кустов. И они преуспели в этом: их розарии великолепны!
– Месье де Бугенвиль – садовод? Это правда? – заметила мадам Тремэн с нескрываемым удивлением.– Это так мало подходит к моряку!
– К этому – подходит! К тому же растения привезены им из путешествий по всему свету, и адмирал надеется, что это занятие будет давать гарантию для его семьи в это тревожное время, когда эмиграция усиливается. После возвращения короля очень многие переехали в Кобленц: конечно, в первую очередь – молодежь, но также и семьи. Они твердо решили повиноваться долгу, уезжая служить подальше от границ. Просто эпидемия!
– У нас в последнее время она тоже распространяется, но все-таки прав Бугенвиль: это нехорошо, когда замки остаются безлюдными. За исключением, разумеется, случаев, когда опасность становится серьезной!..
Гроза переместилась на восток, спокойствие восстановилось. Через открытые окна в комнату проникали свежие запахи мокрого сада. Вечер еще не наступил, и Гийом предложил своему другу немного пройтись и выкурить трубку.
– Вы сегодня много ходили, – заметила его жена, – и влажность не пойдет вам на пользу…
– Мы не пойдем далеко. И потом, я не хочу вас наказывать, заставляя нюхать дым табака, который вы не любите. – Я предложу ему свою руку… как маркизе! – сказал Жозеф со смехом. – Он не переутомится…
– В таком случае, я вам его доверяю…
Песок на тропинках в аллее еще не просох, но луж уже не осталось. Под ногами он казался мягким, и двое мужчин дошли до края обрыва, где стояла скамейка, расположенная таким образом, что великолепный пейзаж открывался перед тем, кто сидел на ней.
– Ты знаешь, ведь я выполнил свое обещание, – сказал вдруг адвокат. – Я туда возвращался.
Гийом задрожал. Ему не было нужды спрашивать – куда, но при этом невысказанном заклинании его сердце вздрогнуло:
– Ну и что? Ты кого-нибудь видел?
– Никого! Тем не менее на этот раз я смог войти в дом. В отличие от предыдущего раза дверь была не заперта на ключ, но именно это и странно!
– Почему?
– Потому что там теперь ничего нет! – спокойно сказал Энгуль и, чтобы вытряхнуть пепел из своей трубки, постучал ею о мысок своего ботинка. – Мебель, картины, домашняя утварь, посуда, белье – все унесено. Не осталось даже какой-нибудь метлы!
– Может быть, воры?
– Воры не смогли бы так аккуратно сработать. Они обычно торопятся, что-нибудь сломают, что-нибудь разобьют. Но я же не нашел ни обрывка ниток, ни осколков стекла, даже иголки: все чисто, везде порядок. Даже в каминах вычищено… Сад, конечно зарастает. Можно сказать даже, что к отъезду готовились старательно, как собственники, надумавшие продать дом. Ты не находишь это странным?
– Разумеется, да! Но я не вижу возможности в настоящее время узнать, что же случилось!
– Ну, не в настоящее время! Но у тебя есть дела в Картрэ. Как только окончательно поправишься, ты поедешь…
– Никуда я не поеду. Я решил завершить свои дела в Картрэ и разделаться с мельницами в Валь де Сэр. Мари уехала, устав ждать, конечно, а я был вынужден дать обещание никогда ее не искать.
Как печально отозвалось эхо этих слов! Энгуль был поражен:
– Кому дать обещание? Своей жене?
– Кому же еще? Это нужно было для того, чтобы мой дом не погрузился в хаос и чтобы я мог здесь жить рядом со своими детьми!
– Она не имела никакого права помешать тебе войти в него, ты – хозяин!
– Да, но она – мать, а дети не могут без меня…
– Разумеется!.. – вздохнул адвокат.
Некоторое время мужчины курили в молчании, наблюдая за серыми кольцами дыма, поднимавшимися к небу, которое вновь стало чистым, и Жозеф Энгуль покашлял:
– Данное тобой обещание… ты в самом деле не собираешься его нарушать?
– Это очень важно для меня! Мне было чрезвычайно трудно сделать выбор, поверь мне. Временами мысль о том, что я никогда больше не увижу Мари, сводила меня с ума! Хотя, с другой стороны, что я мог ей предложить? Если она сочла меня мертвым и решила вернуться к своей прежней жизни, это может быть, к лучшему! Даже для нашего ребенка. Я уверен, она сумеет его защитить. Хотя это не означает, что я не буду о нем заботиться…
Энгуль положил свою тяжелую руку на колено Гийома. Рука его немного дрожала, и это рассердило его.
– Вот я, например, ничего никому не обещаю! – сказал он, разделяя слова. – И поскольку я от природы любопытен, мне надо знать все, как оно есть. Даже если ради этого придется дойти до Англии! И потом, эти люди, которые исчезают один за другим, действуют мне на нервы!..
На следующее утро, покидая Тринадцать Ветров, адвокат намеренно громко объявил, что отправляется в Варанвиль, чтобы передать Розе письмо от ее кузины, но стоило ему исчезнуть из поля зрения, он стал уклоняться влево, чтобы вернуться на дорогу в сторону Круа д'Урвиль. Что-то ему подсказывало, что, отыскав следы загадочного кабриолета, он обнаружит кое-что интересное.
Он был человек терпеливый и очень наблюдательный. Как только он заметил ту небольшую горку, за которой так неожиданно исчезла вчера упряжка, он спешился и, держа поводья в руках, продолжал свой путь, почти уткнувшись , носом в землю, но долго идти ему не пришлось: скоро он обнаружил двойной след от высоких колес, который вел в сторону зарослей, где вырисовывался узкий проход. Он его приметил, затем привязал свою лошадь к дереву и вновь пошел по следу. Ему не составило большого труда обнаружить развалины, куда он смог проникнуть, слегка наклонившись. Он долго осматривал небольшой низенький зал и был очень разочарован, не обнаружив там ничего, кроме тюфяка из высушенного папоротника. Его предположение, что Агнес была именно тут, не подтвердилась, да и зачем? Почти машинально он стал шарить по полу, и его старания не пропали даром: кончиками пальцев Энгуль поднял из мусора, валявшегося на земле, кусочек зеленой ленты, вытканной белыми нитками, которую он узнал без труда: на Агнес Тремэн под длинной накидкой вчера было надето платье, украшенное похожими лентами. Он обратил на него внимание, когда она вернулась в Тринадцать Ветров…
Обрывочные мысли тут же выстроились в определенном порядке. Так как лента была оторвана, значит, прекрасная мадам Тремэн слишком быстро снимала свое платье, или, что вероятнее, чья-то торопливая рука ей помогала. Но чья? Раз уж Агнес не любит Жозефа Энгуля, он ей за это отплатит тем же. Зато он приобретет дружбу очаровательной леди Тримэйн, дружбу, окрашенную восхищением и благодарностью, тем более что одна только мысль о том, что Гийом принужден отказаться от такой замечательной женщины, угнетала его. Тем более отказаться в пользу супруги, которая гораздо менее ему верна, чем можно было подумать!.. И его совесть при этом останется незапятнанной! Еще какое-то время повертевшись среди старых камней, поросших мхом, Энгуль исследовал затем место, на котором обычно кабриолет останавливался, и там он обнаружил следы от множества конских копыт. Затем адвокат решил продолжить свой путь. Сначала он намеревался вернуться на дорогу в Варанвиль, чтобы выполнить свою миссию. Но вместо того чтобы поехать в Шербург, он решил остановиться на несколько дней в одной из милых придорожных гостиниц в Васте под замысловатым предлогом: посмотреть, как протекает тут Сэра, и подыскать для своего друга, который хочет купить себе дом, что-нибудь подходящее в этих районах. На конюшне в Тринадцати Ветрах он поболтал с одним из конюхов, простым парнишкой, лишенным подозрительности по отношению к большому другу месье Тремэна. Несколько коварных вопросов, незаметно рассеянных среди потока слов, позволили ему убедиться в новых привычках Агнес. Энгуль приобрел вкус к этой игре, которую научился вести превосходно…
Разумеется, жизнь в деревне была не так восхитительна, как среди роз в Суисн или под улыбающимся взглядом богини Флоры де Бугенвиль, дамы его сердца, но теперь она была не лишена смысла…
Дней десять спустя Жозеф Энгуль уже знал, кто виновен в тайной страсти мадам Тремэн, и, довольный, продолжил путь к своему милому шербургскому жилищу… Он немного устал от грубой крестьянской пищи, но предвкушение нескольких омаров и партии в бильярд у Уистра возвращало ему хорошее расположение духа. До времени он предпочел ни с кем не делиться плодами своих открытий.
Глава XI СТОЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ
В Сен-Васте в апреле 1792 года старая Симона Амель, мать Адриана и Адель, умерла, разбитая параличом, в своем доме на солончаке, где дети бросили ее в одиночестве. Предпочитая бурную жизнь с этими одержимыми в Валони, где они занялись грабежом мирных жителей, преимущественно знатных, близнецы больше не находили времени приехать проведать свою старую мать, которую и раньше нельзя было назвать приятной по натуре, а возраст и болезни сделали еще более сварливой. Ее нашел рыбак, шедший по дороге в Ревиль, который заметил еще от Лонг-Рив какое-то белое пятно, распростертое на крыльце у распахнутой двери. Почувствовав себя плохо, Симона, должно быть, пыталась кого-нибудь позвать на помощь. Но смерть настигла ее в тот момент, когда она выходила из дома.
Рыбак забил тревогу. Соседи подняли тело в промокшей рубашке (всю ночь шел дождь), принесли в дом и приступили к последнему омовению, согласно всем правилам, предписывающим особое обращение с покойниками.
Одна из соседок, Бастьен Кобрийер, муж которой был «в плавании» и которая привыкла жить одна, склонив голову набок, заметила, что это занятие по обычаю должно выпадать на долю дочери, так же как и продолжение церемонии, которая включает в себя: бессонную ночь при свечах у смертного одра покойницы, организацию похорон и поминок, поиски кюре, «который не присягал», – а теперь это было не просто! – и все другое по этому случаю, и добавила, что следует предупредить Адель. Это предложение, однако, вызвало всеобщее возмущение: новый образ жизни этой девицы вызывал скорее отвращение, чем сострадание к ней у этих женщин, живших в ладу со строгой моралью, привыкшим к . трудностям бытия, особенно в это неспокойное время. То, что дочка Амель имела любовника – или десять, – ничего не изменяло в представлении о ней: подумаешь, какое дело! Кстати, все знали, что мадам Тремэн, когда-то так хорошо к ней относившаяся, теперь выгнала ее из своего дома.
Мнение мужчин несколько расходилось с предположениями женщин.
– Нужно поставить в известность по крайней мере Адриана! – предложил Жан Калас, главный рыбак. – Кактолько он узнает, что его наследство никто не охраняет, он разозлится, а теперь, когда он у власти, то может посчитать нас за врагов.
– Обязательно нужно послать в Тринадцать Ветров! – сказал Мишель Кантэн. – Хочешь – не хочешь, а все-таки она тетка Гийому. Я прекрасно знаю, что она здорово перед ним виновата, но он такой человек, который простил бы ее перед смертью. Бедная покойница, ведь никого из родных рядом! Это грустно! Я туда схожу!
– Лучше тебе сходить в Валонь!
– Нет, пусть лучше это сделает кто-нибудь другой. Пошлите мальчишку Кло с устрицами!
– Как будто ты не знаешь, что он больше не хочет туда ходить! Он боится, говорит, что там стало опасно…
В самом деле, именно Тремэн и взял на себя все заботы. Молодой Кантэн был прав: уважение к смерти пересилило злопамятство. И потом, хотя он сурово осудил близнецов, но предстоящий путь в несколько лье верхом на лошади уже не был для него неприятным и непреодолимым. Теперь он уже без труда садился на лошадь, и их бурные отношения с молодым Сахибом, сыном Али, становились иногда даже рискованными, что вызывало озноб у Проспера Дагэ и сильное беспокойство у Потантена: неудачное падение могло отправить Тремэна в могилу, и на этот раз уже окончательно.
Тем не менее для этого путешествия он выбрал Траяна, одного из самых крепких коней, но не самого роскошного с виду: не стоило разжигать зависть у новых сеньоров в городе.
Как только Гийом объявил о своем отъезде, Агнес, разумеется, выразила свое недовольство.
– Ну вот, вы уже становитесь посыльным для этих оборванцев, – заметила она с издевкой, а Гийому показалось, что его погладили против шерсти.
– Если бы не богатства Жана Валета, я был бы одним из них, – раздраженно ответил он. – Хотя бы один раз в жизни, доставьте мне удовольствие, уважайте мое происхождение! Я устал бесконечно повторять вам это. И потом, если уж хотите знать, признаюсь, я и сам не против того, чтобы посмотреть, как там идут дела. Я знаю, что судя по россказням мадам де Шантелу, там не что иное, как преддверие ада, но так как она рассматривает людей и события не иначе, как между двумя обмороками, мне лучше самому решить, что там на самом деле происходит.
– Не трудитесь искать оправдания! Истина заключается в том, что вам просто нравится самому во все соваться. Просто представить себе не могу, как бы вы обходились, если б остались…
Она вдруг опомнилась и, покраснев, прикусила язык, но Гийом понял:
– Если б остался калекой? Можно подумать, что вы бы сожалели?
– Вы говорите глупости!
– Полагаете? А мне представляется, что я изрек истину: вам бы в тысячу раз было бы предпочтительнее видеть меня инвалидом, прикованным к кровати и целиком в вашей власти. Если это не так, то почему вы отказываетесь снова стать моей женой, как и прежде?
Едва заметно Агнес улыбнулась, по-кошачьи прищурив глаза, и посмотрела на супруга сквозь свои длинные черные ресницы:
– Потому что вы этого пока не заслуживаете! Вы думаете, что я не подозреваю, чем все кончится, если я соглашусь: вы сделаете мне еще одного ребенка, после чего, будучи уверенным во мне, да и в себе самом тоже, начнете опять шататься по притонам!
– Я никогда не шатался по притонам, как вы говорите! – взорвался Тремэн, помрачнев. – Ваше несчастье заключается в том, что вы сами не знаете чего вы хотите.
– Я хочу быть уверенной в вас, и ничего больше!
– В таком случае, вы применяете не тот метод! Кстати, любой метод не смог бы вас удовлетворить, но если хотите, я дам вам совет: не требуйте от меня слишком многого! Пока еще я испытываю влечение к вам. Но это не обязательно будет длиться долго: я терпеть не могу мегер!
Возглас негодования молодой женщины прозвучал одновременно с треском захлопнувшейся двери. Гийом в сердцах толкнул ее своей тростью. Уверенный в том, что на этот раз последнее слово осталось за ним, минуту спустя он верхом на надежной спине Траяна скакал коротким галопом по дороге в Валонь.
В Гран Тюрке он был встречен как мессия. В первый раз они увидели его вновь, и его появление придало оттенок праздничности дому, который был в высшей степени мрачным, впрочем, как и весь город: его покинутые особняки, закрытые на замок, кое-где немногие домочадцы и оставшиеся с ними верные слуги,– рабство больше не признавалось! – онемевшие монастыри, где даже шорох камней под ногами не решался звучать, опустевшие дома, встревоженные жители, в большинстве своем подозрительно и даже враждебно настроенные к «парижскому вздору», – вот таким он стал, город, потерявший свою душу.
«Маленький Версаль», вопреки тому что строения с виду сохраняли свою архитектурную грациозность, стал похож на обычный провинциальный городок, немного ворчливый. Даже влюбленные, казалось, покинули дорогу Мечтаний… Впрочем, Тремэну не составило труда отыскать верный способ выйти на след Адриана Амеля.
– Ищите Бюто, тогда и его найдете, – проворчал трактирщик Леконт, – он идет у него по пятам как тень!
– А где он живет, этот Бюто?
– На улице Потери! Вам будет несложно узнать его дом. Раньше он принадлежал нотариусу, прежде чем перешел к тому проходимцу, но дощечка там еще висит. Если его нет дома, значит, он в Обществе друзей конституции…. или в Трибунале: он занимается почти всем, этот Бюто– он и мировой судья, и прокурор… и черт его знает, кто еще!
– Если его нет, я подожду…
Некоторое время спустя Гийом уже вошел в небольшой уютный домик, в котором приятно пахло чистым вощеным полом, поленьями, приготовленными для камина, но совершенно отсутствовал запах революции. Женщина, впустившая его в дом, с очень серьезным видом сказала ему:
– Граждане ушли проводить обыск, но меня удивляет, что их до сих пор нет. Если хотите, запаситесь терпением и подождите в салоне…
И, открыв посетителю дверь, впустила его в комнату, где со вкусом подобранная обстановка старательно поддерживалась в чистоте. Однако, увидев некоторые предметы интерьера, Гийом чуть не задохнулся от охватившего его волнения: у стены прямо перед ним стоял роскошный комод, на котором блестели серебряные подсвечники, а над ними висел портрет человека, смотревшего насмешливо, но по-доброму, как будто бы он заметил его изумление. Это был д'Эймар Фредерик дю Мулэн, в свое время кавалер Мальтийского ордена и родной дядя этого Теофила Рено дю Мулэна, который передал по наследству Овеньер матери Мари-Дус.
Мысль о случайном сходстве сразу была отброшена Гийомом: это был именно тот портрет – немного потемневший от времени, в той же раме, на позолоте которой кое-где виднелись розовые царапины. Вокруг портрета на стене висело начищенное до блеска то же самое оружие. Маленький столик для письма стоял рядом, и он тоже…
Глядя на эту непостижимую, наглую профанацию, Тремэн почувствовал, как кровь хлынула к его лицу и оно сделалось красным. Что могло произойти со столь любимой им женщиной, чтобы эти вещи, мебель оказались собранными у этого прощелыги Бюто? Может быть, что-то ужасное? Без сомнения, да! Но если это ничтожество осмелилось причинить ей вред…
Гийом продолжал вглядываться в портрет, когда услышал позади скрип паркета под тяжелыми шагами. За его спиной раздался гулкий голос, привыкший чеканить слова, – бывший нотариус, Бюто был хорошим оратором и часто срывал аплодисменты на народных собраниях:
– Тебе понравилась эта картина, гражданин? Она, конечно, не представляет собой большой ценности, но мне кажется, что тут она смотрится…
Первый раз в жизни Тремэн услышал, как какой-то незнакомец называет его «гражданином» и обращается к нему на «ты». Гийом не смог оценить ситуацию: он уже был взбешен, а такое обращение ему не понравилось, С высокомерием, которое порадовало бы Агнес, он презрительно бросил:
– «Ты»? Разве мы когда-нибудь пили вместе? Мне почему-то кажется, месье, что я никогда вас раньше не видел. Может быть, меня подводит память?
Бывший нотариус – маленький человечек, распухший от обжорства, чье лживое китайское личико никак не гармонировало с его голосом, – неодобрительно проскрипел:
– Тсс! Тсс!.. Это плохо, гражданин! Такие слова теперь недопустимы! Они были хороши для эпохи рабства.
– Для бывшего раба ты неплохо выглядишь! Тогда скажи-ка мне, добрый человек, откуда ты украл этот портрет, это оружие, этот комод?
Трость с серебряным наконечником – где, кстати, был спрятан острый клинок! – начинала воинственно дрожать в руках посетителя, что не ускользнуло от взгляда Шарля-Франсуа Бюто. Он видел Тремэна только издалека, но никогда не был знаком с ним близко. Зато теперь он показался ему гораздо более внушительным, особенно если смотреть на него глазами человека, для которого собственная шкура – самое дорогое богатство: высокий рост, резко очерченные черты лица, искрящийся от злобы взгляд диких глаз – решительно, в его облике не было ничего успокаивающего. Тогда, обуздав свой собственный гнев, Бюто заставил себя произнести примирительным тоном:
– У тебя, решительно, какие-то странные мысли, гражданин! Зачем мне нужно красть то, что гораздо проще купить?
– Купить? Эти предметы никогда не были предназначены для продажи. Они принадлежат одной женщине из моей семьи, точнее, моей свояченице, и если бы она решила от них избавиться, заранее поставила бы меня в известность…
– Возможно! Тем не менее это так! Мы говорим, мне кажется, об одной и той же особе: прекрасная англичанка, которая жила в скромном домике на окраине Порт-Бай?
– Да, это так, – подтвердил Гийом и добавил:
– Я думаю, что ты проник к ней с целью сделать один из твоих обысков, которыми ты так прославился, не так ли?
– Порт-Бай находится не под моей юрисдикцией, – удрученно сказал Бюто, как будто ему только что нанесли смертельную обиду. – Было бы лучше, если бы ты поверил мне, гражданин, но я вижу, что ты очень взволнован, и поэтому постараюсь объясниться. Месяцев шесть-семь тому назад мой собрат из Сэн-Совер-ле-Виконт, который знает мою страсть к старине, рассказал мне об этой… даме, – он вовремя догадался, что употребление слова «гражданка» по отношению к леди Тримэйн может привести к катастрофе, – которая перед возвращением к себе домой вместе с ребенком нуждалась в деньгах, ради чего и решила продать кое-что из своей мебели. Я к ней поехал и купил все это. Вот видишь, все очень просто, если спокойно объяснить.
Несмотря на это, Гийом продолжал расспросы:
– У нее было все в порядке?
Бюто пожал своими пухленькими плечами и сострадательным тоном ответил:
– Как может быть все в порядке, если она была в трауре и оплакивала кого-то? Видимо, ей пришлось пролить много слез, и мне было очень жаль ее. Я был готов предложить ей свои услуги, но она была не одна: с ней был огромный англичанин… милорд, вместе с которым она готовилась к отъезду. Человек еще молодой, очень хорош собой и, судя по всему, очень близко с ней связан…
Его слова как громом поразили Гийома, но он не подал виду и холодным, но ровным голосом спросил:
– Дом тоже был продан?
– Нет. Эта дама сказала, что хочет оставить его для сына.
– Как могло случиться так, что Перье, которые находились с ними, там больше не живут?
– Ты слишком многого от меня хочешь!.. Тем не менее, кажется, я слышал что-то вроде того, что эти люди больше не хотели там оставаться после их отъезда, но куда они исчезли, я не знаю. Будут еще вопросы?
Появление Адриана, который, запыхавшись, вбежал в комнату, словно щенок, разыскавший наконец своего хозяина, избавил Тремэна от ответа. Брат Адели продолжал одеваться согласно последнему писку парижской революционной моды, но на этот раз шляпа с пером была заменена на фригийский колпак, нисколько не украшавший своего обладателя. Увидав посетителя, Адриан засмеялся своим трескучим смехом:
– Посмотрите-ка! Вот и кузен Гийом!.. А ты зачем сюда пришел, хромой?
Не обращая внимания на оскорбление, Тремэн взирал на громилу, как если бы он был мусором, оставленным небрежным уборщиком:
– Признаюсь, не могу понять, какое удовольствие ты получаешь, разделяя компанию с этим индивидуумом! – сказал он, обращаясь к Бюто. – Что касается тебя, Адриан, можешь быть доволен: мне пришлось потревожиться из-за тебя. Я приехал, чтобы сказать тебе, что твоя мать умерла и что вам следует вернуться в Сен-Васт, тебе и твоей сестре, если вы хотите, чтобы на похоронах хоть кто-то присутствовал…
Не желая вдаваться в подробности, Гийом направился к двери, но, когда он был уже на пороге, Бюто остановил его:
– Одну минуту, гражданин Тремэн! Ты ведь богатый землевладелец, мне кажется?
– В самом деле, у меня есть земля.
– А также и лошади? Ты не можешь не знать, я думаю, что эта толстая свинья из Тюильри, которая все-таки подписала новую конституцию, после того как заставила так долго себя просить, продолжает поддерживать тайные отношения с иностранцами, чьи войска теперь рвутся в бой у наших границ.
Оскорбление, нанесенное Луи XVI, возмутило Гийома, хотя он и не был ярым роялистом.
– Нельзя требовать от пленного, чтобы он не пытался открыть двери своей тюрьмы. Если твои приятели так обошлись с королем, невзирая на уважение, которым он располагает по праву, то дело не в этом.
– Можешь думать что хочешь… по крайней мере до определенного времени. Но нужно только, чтобы ты выполнил свой долг и помог народу себя защитить. Ты поступишь правильно, если позволишь мне взять твоих лошадей…
– Не рассчитывайте на это! – прервал его Гийом.– Я дам вам денег, чтобы вы их купили, но своих я вам не отдам: это все равно, что вырвать сердце у тех, кто ими занимается.
–У них не будет повода грустить, – мерзко улыбнулся Бюто, – потому что мы их тоже заберем. Вместе с лошадьми. Нации нужны солдаты…
Взбешенный, Тремэн подумал, что будет лучше, если он сдержится, и вышел, не сказав больше ни слова. Отказавшись от мысли провести ночь в Гран Тюрке, как он предполагал сделать раньше, Гийом возвратился в Тринадцать Ветров и сразу предупредил Дагэ:
Рыбак забил тревогу. Соседи подняли тело в промокшей рубашке (всю ночь шел дождь), принесли в дом и приступили к последнему омовению, согласно всем правилам, предписывающим особое обращение с покойниками.
Одна из соседок, Бастьен Кобрийер, муж которой был «в плавании» и которая привыкла жить одна, склонив голову набок, заметила, что это занятие по обычаю должно выпадать на долю дочери, так же как и продолжение церемонии, которая включает в себя: бессонную ночь при свечах у смертного одра покойницы, организацию похорон и поминок, поиски кюре, «который не присягал», – а теперь это было не просто! – и все другое по этому случаю, и добавила, что следует предупредить Адель. Это предложение, однако, вызвало всеобщее возмущение: новый образ жизни этой девицы вызывал скорее отвращение, чем сострадание к ней у этих женщин, живших в ладу со строгой моралью, привыкшим к . трудностям бытия, особенно в это неспокойное время. То, что дочка Амель имела любовника – или десять, – ничего не изменяло в представлении о ней: подумаешь, какое дело! Кстати, все знали, что мадам Тремэн, когда-то так хорошо к ней относившаяся, теперь выгнала ее из своего дома.
Мнение мужчин несколько расходилось с предположениями женщин.
– Нужно поставить в известность по крайней мере Адриана! – предложил Жан Калас, главный рыбак. – Кактолько он узнает, что его наследство никто не охраняет, он разозлится, а теперь, когда он у власти, то может посчитать нас за врагов.
– Обязательно нужно послать в Тринадцать Ветров! – сказал Мишель Кантэн. – Хочешь – не хочешь, а все-таки она тетка Гийому. Я прекрасно знаю, что она здорово перед ним виновата, но он такой человек, который простил бы ее перед смертью. Бедная покойница, ведь никого из родных рядом! Это грустно! Я туда схожу!
– Лучше тебе сходить в Валонь!
– Нет, пусть лучше это сделает кто-нибудь другой. Пошлите мальчишку Кло с устрицами!
– Как будто ты не знаешь, что он больше не хочет туда ходить! Он боится, говорит, что там стало опасно…
В самом деле, именно Тремэн и взял на себя все заботы. Молодой Кантэн был прав: уважение к смерти пересилило злопамятство. И потом, хотя он сурово осудил близнецов, но предстоящий путь в несколько лье верхом на лошади уже не был для него неприятным и непреодолимым. Теперь он уже без труда садился на лошадь, и их бурные отношения с молодым Сахибом, сыном Али, становились иногда даже рискованными, что вызывало озноб у Проспера Дагэ и сильное беспокойство у Потантена: неудачное падение могло отправить Тремэна в могилу, и на этот раз уже окончательно.
Тем не менее для этого путешествия он выбрал Траяна, одного из самых крепких коней, но не самого роскошного с виду: не стоило разжигать зависть у новых сеньоров в городе.
Как только Гийом объявил о своем отъезде, Агнес, разумеется, выразила свое недовольство.
– Ну вот, вы уже становитесь посыльным для этих оборванцев, – заметила она с издевкой, а Гийому показалось, что его погладили против шерсти.
– Если бы не богатства Жана Валета, я был бы одним из них, – раздраженно ответил он. – Хотя бы один раз в жизни, доставьте мне удовольствие, уважайте мое происхождение! Я устал бесконечно повторять вам это. И потом, если уж хотите знать, признаюсь, я и сам не против того, чтобы посмотреть, как там идут дела. Я знаю, что судя по россказням мадам де Шантелу, там не что иное, как преддверие ада, но так как она рассматривает людей и события не иначе, как между двумя обмороками, мне лучше самому решить, что там на самом деле происходит.
– Не трудитесь искать оправдания! Истина заключается в том, что вам просто нравится самому во все соваться. Просто представить себе не могу, как бы вы обходились, если б остались…
Она вдруг опомнилась и, покраснев, прикусила язык, но Гийом понял:
– Если б остался калекой? Можно подумать, что вы бы сожалели?
– Вы говорите глупости!
– Полагаете? А мне представляется, что я изрек истину: вам бы в тысячу раз было бы предпочтительнее видеть меня инвалидом, прикованным к кровати и целиком в вашей власти. Если это не так, то почему вы отказываетесь снова стать моей женой, как и прежде?
Едва заметно Агнес улыбнулась, по-кошачьи прищурив глаза, и посмотрела на супруга сквозь свои длинные черные ресницы:
– Потому что вы этого пока не заслуживаете! Вы думаете, что я не подозреваю, чем все кончится, если я соглашусь: вы сделаете мне еще одного ребенка, после чего, будучи уверенным во мне, да и в себе самом тоже, начнете опять шататься по притонам!
– Я никогда не шатался по притонам, как вы говорите! – взорвался Тремэн, помрачнев. – Ваше несчастье заключается в том, что вы сами не знаете чего вы хотите.
– Я хочу быть уверенной в вас, и ничего больше!
– В таком случае, вы применяете не тот метод! Кстати, любой метод не смог бы вас удовлетворить, но если хотите, я дам вам совет: не требуйте от меня слишком многого! Пока еще я испытываю влечение к вам. Но это не обязательно будет длиться долго: я терпеть не могу мегер!
Возглас негодования молодой женщины прозвучал одновременно с треском захлопнувшейся двери. Гийом в сердцах толкнул ее своей тростью. Уверенный в том, что на этот раз последнее слово осталось за ним, минуту спустя он верхом на надежной спине Траяна скакал коротким галопом по дороге в Валонь.
В Гран Тюрке он был встречен как мессия. В первый раз они увидели его вновь, и его появление придало оттенок праздничности дому, который был в высшей степени мрачным, впрочем, как и весь город: его покинутые особняки, закрытые на замок, кое-где немногие домочадцы и оставшиеся с ними верные слуги,– рабство больше не признавалось! – онемевшие монастыри, где даже шорох камней под ногами не решался звучать, опустевшие дома, встревоженные жители, в большинстве своем подозрительно и даже враждебно настроенные к «парижскому вздору», – вот таким он стал, город, потерявший свою душу.
«Маленький Версаль», вопреки тому что строения с виду сохраняли свою архитектурную грациозность, стал похож на обычный провинциальный городок, немного ворчливый. Даже влюбленные, казалось, покинули дорогу Мечтаний… Впрочем, Тремэну не составило труда отыскать верный способ выйти на след Адриана Амеля.
– Ищите Бюто, тогда и его найдете, – проворчал трактирщик Леконт, – он идет у него по пятам как тень!
– А где он живет, этот Бюто?
– На улице Потери! Вам будет несложно узнать его дом. Раньше он принадлежал нотариусу, прежде чем перешел к тому проходимцу, но дощечка там еще висит. Если его нет дома, значит, он в Обществе друзей конституции…. или в Трибунале: он занимается почти всем, этот Бюто– он и мировой судья, и прокурор… и черт его знает, кто еще!
– Если его нет, я подожду…
Некоторое время спустя Гийом уже вошел в небольшой уютный домик, в котором приятно пахло чистым вощеным полом, поленьями, приготовленными для камина, но совершенно отсутствовал запах революции. Женщина, впустившая его в дом, с очень серьезным видом сказала ему:
– Граждане ушли проводить обыск, но меня удивляет, что их до сих пор нет. Если хотите, запаситесь терпением и подождите в салоне…
И, открыв посетителю дверь, впустила его в комнату, где со вкусом подобранная обстановка старательно поддерживалась в чистоте. Однако, увидев некоторые предметы интерьера, Гийом чуть не задохнулся от охватившего его волнения: у стены прямо перед ним стоял роскошный комод, на котором блестели серебряные подсвечники, а над ними висел портрет человека, смотревшего насмешливо, но по-доброму, как будто бы он заметил его изумление. Это был д'Эймар Фредерик дю Мулэн, в свое время кавалер Мальтийского ордена и родной дядя этого Теофила Рено дю Мулэна, который передал по наследству Овеньер матери Мари-Дус.
Мысль о случайном сходстве сразу была отброшена Гийомом: это был именно тот портрет – немного потемневший от времени, в той же раме, на позолоте которой кое-где виднелись розовые царапины. Вокруг портрета на стене висело начищенное до блеска то же самое оружие. Маленький столик для письма стоял рядом, и он тоже…
Глядя на эту непостижимую, наглую профанацию, Тремэн почувствовал, как кровь хлынула к его лицу и оно сделалось красным. Что могло произойти со столь любимой им женщиной, чтобы эти вещи, мебель оказались собранными у этого прощелыги Бюто? Может быть, что-то ужасное? Без сомнения, да! Но если это ничтожество осмелилось причинить ей вред…
Гийом продолжал вглядываться в портрет, когда услышал позади скрип паркета под тяжелыми шагами. За его спиной раздался гулкий голос, привыкший чеканить слова, – бывший нотариус, Бюто был хорошим оратором и часто срывал аплодисменты на народных собраниях:
– Тебе понравилась эта картина, гражданин? Она, конечно, не представляет собой большой ценности, но мне кажется, что тут она смотрится…
Первый раз в жизни Тремэн услышал, как какой-то незнакомец называет его «гражданином» и обращается к нему на «ты». Гийом не смог оценить ситуацию: он уже был взбешен, а такое обращение ему не понравилось, С высокомерием, которое порадовало бы Агнес, он презрительно бросил:
– «Ты»? Разве мы когда-нибудь пили вместе? Мне почему-то кажется, месье, что я никогда вас раньше не видел. Может быть, меня подводит память?
Бывший нотариус – маленький человечек, распухший от обжорства, чье лживое китайское личико никак не гармонировало с его голосом, – неодобрительно проскрипел:
– Тсс! Тсс!.. Это плохо, гражданин! Такие слова теперь недопустимы! Они были хороши для эпохи рабства.
– Для бывшего раба ты неплохо выглядишь! Тогда скажи-ка мне, добрый человек, откуда ты украл этот портрет, это оружие, этот комод?
Трость с серебряным наконечником – где, кстати, был спрятан острый клинок! – начинала воинственно дрожать в руках посетителя, что не ускользнуло от взгляда Шарля-Франсуа Бюто. Он видел Тремэна только издалека, но никогда не был знаком с ним близко. Зато теперь он показался ему гораздо более внушительным, особенно если смотреть на него глазами человека, для которого собственная шкура – самое дорогое богатство: высокий рост, резко очерченные черты лица, искрящийся от злобы взгляд диких глаз – решительно, в его облике не было ничего успокаивающего. Тогда, обуздав свой собственный гнев, Бюто заставил себя произнести примирительным тоном:
– У тебя, решительно, какие-то странные мысли, гражданин! Зачем мне нужно красть то, что гораздо проще купить?
– Купить? Эти предметы никогда не были предназначены для продажи. Они принадлежат одной женщине из моей семьи, точнее, моей свояченице, и если бы она решила от них избавиться, заранее поставила бы меня в известность…
– Возможно! Тем не менее это так! Мы говорим, мне кажется, об одной и той же особе: прекрасная англичанка, которая жила в скромном домике на окраине Порт-Бай?
– Да, это так, – подтвердил Гийом и добавил:
– Я думаю, что ты проник к ней с целью сделать один из твоих обысков, которыми ты так прославился, не так ли?
– Порт-Бай находится не под моей юрисдикцией, – удрученно сказал Бюто, как будто ему только что нанесли смертельную обиду. – Было бы лучше, если бы ты поверил мне, гражданин, но я вижу, что ты очень взволнован, и поэтому постараюсь объясниться. Месяцев шесть-семь тому назад мой собрат из Сэн-Совер-ле-Виконт, который знает мою страсть к старине, рассказал мне об этой… даме, – он вовремя догадался, что употребление слова «гражданка» по отношению к леди Тримэйн может привести к катастрофе, – которая перед возвращением к себе домой вместе с ребенком нуждалась в деньгах, ради чего и решила продать кое-что из своей мебели. Я к ней поехал и купил все это. Вот видишь, все очень просто, если спокойно объяснить.
Несмотря на это, Гийом продолжал расспросы:
– У нее было все в порядке?
Бюто пожал своими пухленькими плечами и сострадательным тоном ответил:
– Как может быть все в порядке, если она была в трауре и оплакивала кого-то? Видимо, ей пришлось пролить много слез, и мне было очень жаль ее. Я был готов предложить ей свои услуги, но она была не одна: с ней был огромный англичанин… милорд, вместе с которым она готовилась к отъезду. Человек еще молодой, очень хорош собой и, судя по всему, очень близко с ней связан…
Его слова как громом поразили Гийома, но он не подал виду и холодным, но ровным голосом спросил:
– Дом тоже был продан?
– Нет. Эта дама сказала, что хочет оставить его для сына.
– Как могло случиться так, что Перье, которые находились с ними, там больше не живут?
– Ты слишком многого от меня хочешь!.. Тем не менее, кажется, я слышал что-то вроде того, что эти люди больше не хотели там оставаться после их отъезда, но куда они исчезли, я не знаю. Будут еще вопросы?
Появление Адриана, который, запыхавшись, вбежал в комнату, словно щенок, разыскавший наконец своего хозяина, избавил Тремэна от ответа. Брат Адели продолжал одеваться согласно последнему писку парижской революционной моды, но на этот раз шляпа с пером была заменена на фригийский колпак, нисколько не украшавший своего обладателя. Увидав посетителя, Адриан засмеялся своим трескучим смехом:
– Посмотрите-ка! Вот и кузен Гийом!.. А ты зачем сюда пришел, хромой?
Не обращая внимания на оскорбление, Тремэн взирал на громилу, как если бы он был мусором, оставленным небрежным уборщиком:
– Признаюсь, не могу понять, какое удовольствие ты получаешь, разделяя компанию с этим индивидуумом! – сказал он, обращаясь к Бюто. – Что касается тебя, Адриан, можешь быть доволен: мне пришлось потревожиться из-за тебя. Я приехал, чтобы сказать тебе, что твоя мать умерла и что вам следует вернуться в Сен-Васт, тебе и твоей сестре, если вы хотите, чтобы на похоронах хоть кто-то присутствовал…
Не желая вдаваться в подробности, Гийом направился к двери, но, когда он был уже на пороге, Бюто остановил его:
– Одну минуту, гражданин Тремэн! Ты ведь богатый землевладелец, мне кажется?
– В самом деле, у меня есть земля.
– А также и лошади? Ты не можешь не знать, я думаю, что эта толстая свинья из Тюильри, которая все-таки подписала новую конституцию, после того как заставила так долго себя просить, продолжает поддерживать тайные отношения с иностранцами, чьи войска теперь рвутся в бой у наших границ.
Оскорбление, нанесенное Луи XVI, возмутило Гийома, хотя он и не был ярым роялистом.
– Нельзя требовать от пленного, чтобы он не пытался открыть двери своей тюрьмы. Если твои приятели так обошлись с королем, невзирая на уважение, которым он располагает по праву, то дело не в этом.
– Можешь думать что хочешь… по крайней мере до определенного времени. Но нужно только, чтобы ты выполнил свой долг и помог народу себя защитить. Ты поступишь правильно, если позволишь мне взять твоих лошадей…
– Не рассчитывайте на это! – прервал его Гийом.– Я дам вам денег, чтобы вы их купили, но своих я вам не отдам: это все равно, что вырвать сердце у тех, кто ими занимается.
–У них не будет повода грустить, – мерзко улыбнулся Бюто, – потому что мы их тоже заберем. Вместе с лошадьми. Нации нужны солдаты…
Взбешенный, Тремэн подумал, что будет лучше, если он сдержится, и вышел, не сказав больше ни слова. Отказавшись от мысли провести ночь в Гран Тюрке, как он предполагал сделать раньше, Гийом возвратился в Тринадцать Ветров и сразу предупредил Дагэ: