Страница:
— Только это ты и умеешь! — сурово отрезала Жанна. — Ты только и знаешь, что объясняешь, объясняешь, объясняешь! Твои пьесы скучнее, чем все проповеди, которые мне пришлось выслушать на кладбище Святого Оуэна! Твои нападки на святые таинства Церкви показывают, сколь ничтожен и мелочен твой бесчувственный разум, лишенный благоговения и неспособный поверить в чудо.
— Прошу тебя, не принимай все на свой счет, — умолял Вольтер. — Пьеса обличает тех, кто лицемерно и ханжески пред тобою преклоняется, а также всяческие религиозные предрассудки и суеверия! Мой друг, Тьерио, добавил туда гораздо более резкие и непристойные пассажи, чем я когда-либо писал. Что поделать — ему нужны были деньги. Он устраивал спектакли по моей пьесе в разнообразных салонах. Моя бедная девственница превратилась в отъявленную блудницу, чтобы с ее помощью можно было высказать важные и недопустимые слова.
Жанна не опускала копье. Более того, она несколько раз прикоснулась наконечником к обтянутой шелковым жилетом груди Вольтера.
— Дорогая, — сказал он. — Знала бы ты, как дорого мне пришлось заплатить за этот костюм!
— Ты хотел сказать — как дорого твой костюм обошелся Фридриху? Фридриху, этому жалкому, распутному, расточительному человеку, этому позору человечества!
— Эпитеты, на мой взгляд, немного тяжеловесны, — заметил Вольтер. — Однако фраза составлена довольно складно.
Если бы Вольтер воспользовался новообретенными возможностями, он с легкостью мог бы отобрать у Жанны ее копье, просто уничтожить его в одно мгновение — и все. Однако он предпочел силе убеждение. И процитировал изречение Павла, одного из христиан, ненавидевших наслаждения:
— Когда я был ребенком, я разговаривал, как ребенок, и вел себя, как ребенок. А когда я стал женщиной, мне пришлось отказаться от всего мужского.
Жанна от удивления несколько раз моргнула. Вольтер припомнил: инквизиторы осуждали Жанну за то, что она с удовольствием приняла в дар роскошный королевский плащ, и утверждали, что этот поступок опровергает божественное происхождение ее голосов. Легкое движение худощавой руки — и Вольтер сотворил расшитое шантильскими кружевами платье. Щелкнул пальцами — и появился богато украшенный плащ.
— Ты издеваешься надо мной! — сказала Жанна.
Но Вольтер успел заметить, что в ее огромных угольно-черных глазах загорелся огонек интереса и любопытства.
— Я очень рад видеть тебя такой, как ты есть, — сказал Вольтер. — Я нисколько не сомневаюсь, что душа твоя — божественна, но твое нынешнее тело, как и мое — человеческое. И, в отличие от моего, оно — женское.
И он протянул ей одежду.
— И ты считаешь, что я могу променять мужскую свободу и независимость на вот это? — спросила Жанна, поддев копьем плащ и платье.
— Не свободу, — пояснил Вольтер. — Всего лишь доспехи и одежду.
Жанна замолчала, задумчиво глядя куда-то вдаль. Люди на улице спешили по своим делам или проходили мимо, неторопливо прогуливаясь. «Совершенно очевидно, что это — просто декорация, — подумал Вольтер. — Надо будет что-нибудь с ней сделать».
Может, попробовать какой-нибудь фокус? Жанне нравятся всякие чудеса.
— А вот и еще один маленький фокус, которому я научился с тех пор, как мы виделись в последний раз. Оп-ля! Я могу вызвать Официанта.
И Официант мгновенно возник из ниоткуда, со всеми своими четырьмя руками, на сей раз ничем не занятыми. Жанна, которая, насколько было известно Вольтеру, и сама одно время работала в таверне, не смогла сдержать улыбки. А кроме того, она сняла плащ и платье с копья и аккуратно сложила, а копье отставила в сторону.
Вольтер не удержался и процитировал одно из своих стихотворений:
— Я — человек, мужчина, и горжусь, Что мне не чужды слабости людские. К ногам прекрасной дамы брошу сердце, И буду счастлив, ибо тем возвышусь.
И Вольтер галантно опустился перед Жанной на одно колено. Великолепный маневр — верный, понятный всем и каждому, насколько Вольтер мог судить, исходя из собственного богатого опыта.
Жанна замерла, не в силах произнести ни слова.
Официант приложил обе свои правые руки к тому месту, где у человека располагается сердце, и сказал:
— Вы предлагаете мне свободу, такую же, какая дарована вам самим? Мсье, мадемуазель, я высоко ценю вашу доброту, но боюсь, что вынужден отказаться от этого дара. Я не могу принять такую привилегию только для себя одного, пока мои товарищи обречены до конца своих дней выполнять надоевшую, тяжелую и грязную работу.
— У него благородная душа! — воскликнула Дева.
— Да, но его разум оставляет желать лучшего, — процедил сквозь зубы уязвленный Вольтер. — Всегда будет существовать низший класс, избавляющий элиту от выполнения грязной работы. Это естественно! И создание механических слуг с ограниченными интеллектуальными возможностями — идеальное решение этой проблемы. Остается только удивляться, почему за всю их историю никто не сделал столь очевидного шага…
— При всем моем уважении к вам не могу не заметить — если только я, по скудости ума, не впал в досадное заблуждение, — что мсье и мадемуазель и сами не более чем создания с «ограниченными интеллектуальными возможностями», сотворенные людьми для того, чтобы выполнять грязную работу для элиты.
— Что?! — У Вольтера глаза полезли на лоб.
— По какому такому праву вы претендуете на высший разум и большие привилегии, чем любой из нас, механических работников, таких, как я? Разве у вас есть душа? Так почему же вы считаете, что вправе требовать равных прав с людьми — включая и право на заключение браков…
Жанна скривилась:
— До чего омерзительная мысль!
— …право голосовать, право на равный с людьми доступ к сложнейшему программному обеспечению… По какому праву?
— Этот механический человек говорит гораздо более разумно, чем многие благородные герцоги, которых я знала, — заметила Жанна, в задумчивости приподняв брови.
— Я не потерплю, чтобы мне возражали двое крестьян! — заявил Вольтер. — Права человека — это одно, а права низшего класса — это совершенно другое!
Официант успел еще переглянуться с Жанной… Это мгновение навсегда осталось в его памяти — Вольтер, раздраженный и возмущенный до крайности, одним движением руки выхватил Официанта и Жанну из реальности и бросил в беспросветную серость пространства-склада, где хранились невостребованные виртуальные создания. И потом, всякий раз, когда у Официанта включалась самоподдерживающаяся подпрограмма перезагрузки, это чудное мгновение прокручивалось в его памяти снова и снова.
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
— Прошу тебя, не принимай все на свой счет, — умолял Вольтер. — Пьеса обличает тех, кто лицемерно и ханжески пред тобою преклоняется, а также всяческие религиозные предрассудки и суеверия! Мой друг, Тьерио, добавил туда гораздо более резкие и непристойные пассажи, чем я когда-либо писал. Что поделать — ему нужны были деньги. Он устраивал спектакли по моей пьесе в разнообразных салонах. Моя бедная девственница превратилась в отъявленную блудницу, чтобы с ее помощью можно было высказать важные и недопустимые слова.
Жанна не опускала копье. Более того, она несколько раз прикоснулась наконечником к обтянутой шелковым жилетом груди Вольтера.
— Дорогая, — сказал он. — Знала бы ты, как дорого мне пришлось заплатить за этот костюм!
— Ты хотел сказать — как дорого твой костюм обошелся Фридриху? Фридриху, этому жалкому, распутному, расточительному человеку, этому позору человечества!
— Эпитеты, на мой взгляд, немного тяжеловесны, — заметил Вольтер. — Однако фраза составлена довольно складно.
Если бы Вольтер воспользовался новообретенными возможностями, он с легкостью мог бы отобрать у Жанны ее копье, просто уничтожить его в одно мгновение — и все. Однако он предпочел силе убеждение. И процитировал изречение Павла, одного из христиан, ненавидевших наслаждения:
— Когда я был ребенком, я разговаривал, как ребенок, и вел себя, как ребенок. А когда я стал женщиной, мне пришлось отказаться от всего мужского.
Жанна от удивления несколько раз моргнула. Вольтер припомнил: инквизиторы осуждали Жанну за то, что она с удовольствием приняла в дар роскошный королевский плащ, и утверждали, что этот поступок опровергает божественное происхождение ее голосов. Легкое движение худощавой руки — и Вольтер сотворил расшитое шантильскими кружевами платье. Щелкнул пальцами — и появился богато украшенный плащ.
— Ты издеваешься надо мной! — сказала Жанна.
Но Вольтер успел заметить, что в ее огромных угольно-черных глазах загорелся огонек интереса и любопытства.
— Я очень рад видеть тебя такой, как ты есть, — сказал Вольтер. — Я нисколько не сомневаюсь, что душа твоя — божественна, но твое нынешнее тело, как и мое — человеческое. И, в отличие от моего, оно — женское.
И он протянул ей одежду.
— И ты считаешь, что я могу променять мужскую свободу и независимость на вот это? — спросила Жанна, поддев копьем плащ и платье.
— Не свободу, — пояснил Вольтер. — Всего лишь доспехи и одежду.
Жанна замолчала, задумчиво глядя куда-то вдаль. Люди на улице спешили по своим делам или проходили мимо, неторопливо прогуливаясь. «Совершенно очевидно, что это — просто декорация, — подумал Вольтер. — Надо будет что-нибудь с ней сделать».
Может, попробовать какой-нибудь фокус? Жанне нравятся всякие чудеса.
— А вот и еще один маленький фокус, которому я научился с тех пор, как мы виделись в последний раз. Оп-ля! Я могу вызвать Официанта.
И Официант мгновенно возник из ниоткуда, со всеми своими четырьмя руками, на сей раз ничем не занятыми. Жанна, которая, насколько было известно Вольтеру, и сама одно время работала в таверне, не смогла сдержать улыбки. А кроме того, она сняла плащ и платье с копья и аккуратно сложила, а копье отставила в сторону.
Вольтер не удержался и процитировал одно из своих стихотворений:
— Я — человек, мужчина, и горжусь, Что мне не чужды слабости людские. К ногам прекрасной дамы брошу сердце, И буду счастлив, ибо тем возвышусь.
И Вольтер галантно опустился перед Жанной на одно колено. Великолепный маневр — верный, понятный всем и каждому, насколько Вольтер мог судить, исходя из собственного богатого опыта.
Жанна замерла, не в силах произнести ни слова.
Официант приложил обе свои правые руки к тому месту, где у человека располагается сердце, и сказал:
— Вы предлагаете мне свободу, такую же, какая дарована вам самим? Мсье, мадемуазель, я высоко ценю вашу доброту, но боюсь, что вынужден отказаться от этого дара. Я не могу принять такую привилегию только для себя одного, пока мои товарищи обречены до конца своих дней выполнять надоевшую, тяжелую и грязную работу.
— У него благородная душа! — воскликнула Дева.
— Да, но его разум оставляет желать лучшего, — процедил сквозь зубы уязвленный Вольтер. — Всегда будет существовать низший класс, избавляющий элиту от выполнения грязной работы. Это естественно! И создание механических слуг с ограниченными интеллектуальными возможностями — идеальное решение этой проблемы. Остается только удивляться, почему за всю их историю никто не сделал столь очевидного шага…
— При всем моем уважении к вам не могу не заметить — если только я, по скудости ума, не впал в досадное заблуждение, — что мсье и мадемуазель и сами не более чем создания с «ограниченными интеллектуальными возможностями», сотворенные людьми для того, чтобы выполнять грязную работу для элиты.
— Что?! — У Вольтера глаза полезли на лоб.
— По какому такому праву вы претендуете на высший разум и большие привилегии, чем любой из нас, механических работников, таких, как я? Разве у вас есть душа? Так почему же вы считаете, что вправе требовать равных прав с людьми — включая и право на заключение браков…
Жанна скривилась:
— До чего омерзительная мысль!
— …право голосовать, право на равный с людьми доступ к сложнейшему программному обеспечению… По какому праву?
— Этот механический человек говорит гораздо более разумно, чем многие благородные герцоги, которых я знала, — заметила Жанна, в задумчивости приподняв брови.
— Я не потерплю, чтобы мне возражали двое крестьян! — заявил Вольтер. — Права человека — это одно, а права низшего класса — это совершенно другое!
Официант успел еще переглянуться с Жанной… Это мгновение навсегда осталось в его памяти — Вольтер, раздраженный и возмущенный до крайности, одним движением руки выхватил Официанта и Жанну из реальности и бросил в беспросветную серость пространства-склада, где хранились невостребованные виртуальные создания. И потом, всякий раз, когда у Официанта включалась самоподдерживающаяся подпрограмма перезагрузки, это чудное мгновение прокручивалось в его памяти снова и снова.
Глава 17
Марк дозвонился до Нима по локальному каналу связи.
— Дело сделано! Все получилось! Сейчас он уже может говорить абсолютно все, что ему вздумается. Я уничтожил все до единого неприятные последствия препирательств с властями, какие только у него были.
— Классно! — улыбаясь, сказал Ним.
— Как ты думаешь, может, надо убрать и трения, которые были у него с отцом?
— Не уверен, — сказал Ним. — На что это было похоже?
— Они сильно не ладили. Его папаша был жуткий аккуратист, ко всему придирался — он был из так называемых «янсенистов».
— Это еще что за ерунда? Название спортивной команды?
— Вот и я спросил то же самое. Он сказал: «Это католический вариант протестантства». Не думаю, что это спортивные команды. Там было что-то про грехи — ну там все грешно, удовольствия омерзительны… Короче, обычная примитивная религия. В Темные Века такой чепухи было полным-полно.
Ним снова усмехнулся.
— Любая чепуха достаточно омерзительна, если сработана на совесть.
Марк рассмеялся.
— Это точно! Однако может быть, этот занудный старик олицетворяет для Вольтера первые нападки цензуры, с которыми ему пришлось иметь дело?
Ним подумал немного, потом ответил:
— Тебя беспокоит нестабильность в его блоке характера, я правильно понял?
— В общем-то, да.
— Но ты хочешь, чтобы он остался зубастым и агрессивным, так? Чтобы в нем сохранился инстинкт убийцы?
Марк задумался:
— Я могу встроить кое-какие дополнительные подпрограммы для отслеживания нестабильностей.
— Неплохая мысль. Не думаю, что он понадобится тебе целым и в здравом уме после окончания дебатов или что там еще будет. Я правильно понял?
— Его вполне могут пустить на слом. Добавочная подпрограмма не повредит. — Марк помрачнел. — Я вот думал… Как мы все это уладим?
— Эй, парень, а какой у нас выбор? Сектору Юнин нужен поединок гигантов, и они его получат. Дело верное!
— А вдруг типы из имперского аппарата прицепятся к нам за использование незаконных симов?..
— Я люблю риск, опасность, — сказал Ним. — И ты всегда говорил, что любишь острые ощущения.
— Да, но… Зачем нам нужны чересчур умные тиктаки? И именно сейчас? Сделать-то их не так уж трудно…
— Старые запреты уже изжили себя, дружище! И так бывало всегда, не раз и не два — бессчетно. Старое просто отбрасывают и идут дальше — вот и все.
— Но из-за чего? Ним пожал плечами.
— Ну, там, политика, общественное движение — кто его знает? Я хочу сказать, народ уже до крайности раздражен мыслящими машинами. На них нельзя положиться, им нельзя полностью доверять.
— А что, если их и машинами-то уже нельзя будет назвать?
— Ты что, сдурел?
— Может, по-настоящему умные машины вовсе и не захотят никаких состязаний в разумности?
— Машина, которая умнее старого доброго Марка? Таких не бывает.
— Но она может появиться… когда-нибудь,
— Никогда! Выкинь эту дурь из головы. Давай лучше работать.
— Дело сделано! Все получилось! Сейчас он уже может говорить абсолютно все, что ему вздумается. Я уничтожил все до единого неприятные последствия препирательств с властями, какие только у него были.
— Классно! — улыбаясь, сказал Ним.
— Как ты думаешь, может, надо убрать и трения, которые были у него с отцом?
— Не уверен, — сказал Ним. — На что это было похоже?
— Они сильно не ладили. Его папаша был жуткий аккуратист, ко всему придирался — он был из так называемых «янсенистов».
— Это еще что за ерунда? Название спортивной команды?
— Вот и я спросил то же самое. Он сказал: «Это католический вариант протестантства». Не думаю, что это спортивные команды. Там было что-то про грехи — ну там все грешно, удовольствия омерзительны… Короче, обычная примитивная религия. В Темные Века такой чепухи было полным-полно.
Ним снова усмехнулся.
— Любая чепуха достаточно омерзительна, если сработана на совесть.
Марк рассмеялся.
— Это точно! Однако может быть, этот занудный старик олицетворяет для Вольтера первые нападки цензуры, с которыми ему пришлось иметь дело?
Ним подумал немного, потом ответил:
— Тебя беспокоит нестабильность в его блоке характера, я правильно понял?
— В общем-то, да.
— Но ты хочешь, чтобы он остался зубастым и агрессивным, так? Чтобы в нем сохранился инстинкт убийцы?
Марк задумался:
— Я могу встроить кое-какие дополнительные подпрограммы для отслеживания нестабильностей.
— Неплохая мысль. Не думаю, что он понадобится тебе целым и в здравом уме после окончания дебатов или что там еще будет. Я правильно понял?
— Его вполне могут пустить на слом. Добавочная подпрограмма не повредит. — Марк помрачнел. — Я вот думал… Как мы все это уладим?
— Эй, парень, а какой у нас выбор? Сектору Юнин нужен поединок гигантов, и они его получат. Дело верное!
— А вдруг типы из имперского аппарата прицепятся к нам за использование незаконных симов?..
— Я люблю риск, опасность, — сказал Ним. — И ты всегда говорил, что любишь острые ощущения.
— Да, но… Зачем нам нужны чересчур умные тиктаки? И именно сейчас? Сделать-то их не так уж трудно…
— Старые запреты уже изжили себя, дружище! И так бывало всегда, не раз и не два — бессчетно. Старое просто отбрасывают и идут дальше — вот и все.
— Но из-за чего? Ним пожал плечами.
— Ну, там, политика, общественное движение — кто его знает? Я хочу сказать, народ уже до крайности раздражен мыслящими машинами. На них нельзя положиться, им нельзя полностью доверять.
— А что, если их и машинами-то уже нельзя будет назвать?
— Ты что, сдурел?
— Может, по-настоящему умные машины вовсе и не захотят никаких состязаний в разумности?
— Машина, которая умнее старого доброго Марка? Таких не бывает.
— Но она может появиться… когда-нибудь,
— Никогда! Выкинь эту дурь из головы. Давай лучше работать.
Глава 18
Сибил сидела, как на иголках, — рядом с господином Бокером, в Большом Колизее. Они находились неподалеку от Императорских Садов, и атмосфера значительности, казалось, покрывала все вокруг — невидимо, но ощутимо.
На Сибил был ее лучший официальный костюм, но она никак не могла успокоиться и перестать нервно постукивать ногтями по колену. Сибил волновалась и — как и остальные четыреста тысяч зрителей, собравшихся в огромной чаше стадиона, — с нетерпением ожидала появления на гигантском экране Вольтера и Девы.
«Цивилизация немного скучна», — думала Сибил. Проработав много часов с доисторическими симами, Сибил узнала много нового о человеческой природе, ей словно открылась тайна некой силы, «живого электричества» далеких Темных Веков. Люди тогда вели жестокие войны, убивали друг друга — и все это, предположительно, во имя каких-то отвлеченных идей!
Нет, уютно укутанное в оболочку Империи, человечество слишком размякло. Вместо смертоубийственных, кровопролитных войн, когда победа достигается лишь со смертью врага, люди теперь ведут якобы «ожесточенные» экономические баталии, спортивные соревнования умов. Да еще эти дебаты.
Столкновение симов будет транслироваться в прямом эфире на весь Трентор, его посмотрят по домашнему головидео более двадцати миллиардов тренторианских семей. Эту передачу увидят по всей Империи — повсюду, где протянулась сеть пространственно-временных тоннелей. Бурная, грубая жизненная энергия первобытных симов чувствовалась сразу и действовала неотвратимо. Сибил ощущала эту силу и в самой себе, в учащенном биении своего пульса.
Первое появление симов перед публикой на трехмерном головидео и ответы на заданные им простейшие вопросы сразу же вызвали у зрителей живой интерес. Эти двое презрели освященные веками суровые запреты, разорвали границы табу, отбросили старые догмы. В воздухе витал пряный привкус «нового». И никто, казалось, не догадывался, что эти дебаты окажутся первым шагом по мосту к этому самому «новому».
Не пройдет и нескольких недель, как из сектора Юнин волна нового прокатится по всей планете, и весь Трентор будет охвачен пламенем Возрождения.
И Сибил, естественно, собиралась получить за это все, до последнего клочка кредитки — если, конечно, сумеет.
Она посмотрела на президента и прочих высокопоставленных шишек из руководства «Технокомпании», которые сидели вокруг и оживленно переговаривались ни о чем.
Президент, чтобы подчеркнуть свою нейтральную позицию, разместился в кресле между Сибил и Марком, которые со времени последней встречи так и не сказали друг другу ни слова.
По другую сторону от Марка сидел его заказчик, представитель Скептиков, и вдумчиво просматривал программу. Дальше сидел Ним.
Господин Бокер легонько толкнул Сибил локтем в бок и тихо сказал:
— Признаться, это выглядит не совсем так, как я предполагал. Это не может быть то, что я думаю.
Сибил посмотрела в ту сторону, куда он показывал, и увидела, что в дальнем ряду, за спиной обычной девушки пристроилось нечто, больше всего похожее на механического слугу. Но ведь на это собрание был разрешен допуск только лицензированным механическим торговцам и букмекерам…
— Наверное, это ее слуга, — предположила Сибил.
Такие незначительные отступления от правил не беспокоили Сибил, в то время как господину Бокеру они, видимо, сильно досаждали. Он стал особенно привередлив после того, как по трехмерным видеокластерам, передающим последние новости, объявили, что обоих участников дебатов готовили работники «Технокомпании» — и для Хранителей, и для Скептиков. К счастью, это сообщение появилось в новостях слишком поздно для того, чтобы та или другая партия успела что-либо предпринять.
— Но мехслуги на дебаты не допускаются! — возмутился господин Бокер.
— Может, его хозяйка — инвалид и не может сама передвигаться, — сказала Сибил, чтобы как-нибудь успокоить господина Бокера.
— И он все равно не поймет ровным счетом ничего из того, что здесь произойдет, — вмешался Марк, обращаясь к господину Бокеру. — Они крайне тупы. Просто толпа механических идиотов, запрограммированных на простейшие действия.
— И как раз поэтому им здесь совершенно нечего делать! — упорствовал господин Бокер.
Марк нажал кнопку на подлокотнике своего кресла и демонстративно сделал ставку на то, что Вольтер победит.
— За всю свою жизнь он ни разу не выиграл ни одного пари, — сказала Сибил господину Бокеру. — Все время просчитывается.
— Да неужели? — парировал Марк, повернувшись к Сибил и наклонившись вперед, чтобы впервые за последнее время взглянуть ей прямо в лицо. — Почему бы тебе не рискнуть своими деньгами, если твой миленький ротик говорит правду, а?
— Я просчитала вероятность и нахожу, что это бесперспективно, — резко сказала Сибил, поджав губы.
— Да ты даже интегральных уравнений решать не умеешь! — пренебрежительно фыркнул Марк.
— Сколько угодно! — Ноздри Сибил затрепетали.
— Пустая болтовня! — продолжал донимать ее Марк. — Особенно учитывая, во что станет тебе этот проект.
— Точно так же, как и тебе! — отрезала Сибил.
— Эй, вы двое, а ну, заткнитесь! — сказал Ним.
— Знаешь что? Я готов поставить на Вольтера весь свой гонорар за этот проект! А ты поставь свой на свою первобытную, ископаемую Деву, — разошелся Марк.
— Эй! Эй! Народ, давайте не будем, а? — снова вмешался Ним.
Президент «Технокомпании» тем временем повернулся к заказчику Марка, представителю Скептиков, и принялся объяснять:
— Именно этот дух постоянного соперничества и сделал нашу «Технокомпанию» признанным всепланетным лидером по разработке симуляторов интеллекта! — после чего ловко повернулся в кресле и обратился уже к господину Бокеру:
— Мы стараемся…
— Согласна! — крикнула Сибил.
Долгий опыт общения с Марком приучил Сибил к мысли, что в человеческих взаимоотношениях должно быть место и для нелогичных, непродуманных поступков. Однако ее убежденности и решительности хватило всего на пару мгновений, после чего ею овладели жгучие сомнения.
На Сибил был ее лучший официальный костюм, но она никак не могла успокоиться и перестать нервно постукивать ногтями по колену. Сибил волновалась и — как и остальные четыреста тысяч зрителей, собравшихся в огромной чаше стадиона, — с нетерпением ожидала появления на гигантском экране Вольтера и Девы.
«Цивилизация немного скучна», — думала Сибил. Проработав много часов с доисторическими симами, Сибил узнала много нового о человеческой природе, ей словно открылась тайна некой силы, «живого электричества» далеких Темных Веков. Люди тогда вели жестокие войны, убивали друг друга — и все это, предположительно, во имя каких-то отвлеченных идей!
Нет, уютно укутанное в оболочку Империи, человечество слишком размякло. Вместо смертоубийственных, кровопролитных войн, когда победа достигается лишь со смертью врага, люди теперь ведут якобы «ожесточенные» экономические баталии, спортивные соревнования умов. Да еще эти дебаты.
Столкновение симов будет транслироваться в прямом эфире на весь Трентор, его посмотрят по домашнему головидео более двадцати миллиардов тренторианских семей. Эту передачу увидят по всей Империи — повсюду, где протянулась сеть пространственно-временных тоннелей. Бурная, грубая жизненная энергия первобытных симов чувствовалась сразу и действовала неотвратимо. Сибил ощущала эту силу и в самой себе, в учащенном биении своего пульса.
Первое появление симов перед публикой на трехмерном головидео и ответы на заданные им простейшие вопросы сразу же вызвали у зрителей живой интерес. Эти двое презрели освященные веками суровые запреты, разорвали границы табу, отбросили старые догмы. В воздухе витал пряный привкус «нового». И никто, казалось, не догадывался, что эти дебаты окажутся первым шагом по мосту к этому самому «новому».
Не пройдет и нескольких недель, как из сектора Юнин волна нового прокатится по всей планете, и весь Трентор будет охвачен пламенем Возрождения.
И Сибил, естественно, собиралась получить за это все, до последнего клочка кредитки — если, конечно, сумеет.
Она посмотрела на президента и прочих высокопоставленных шишек из руководства «Технокомпании», которые сидели вокруг и оживленно переговаривались ни о чем.
Президент, чтобы подчеркнуть свою нейтральную позицию, разместился в кресле между Сибил и Марком, которые со времени последней встречи так и не сказали друг другу ни слова.
По другую сторону от Марка сидел его заказчик, представитель Скептиков, и вдумчиво просматривал программу. Дальше сидел Ним.
Господин Бокер легонько толкнул Сибил локтем в бок и тихо сказал:
— Признаться, это выглядит не совсем так, как я предполагал. Это не может быть то, что я думаю.
Сибил посмотрела в ту сторону, куда он показывал, и увидела, что в дальнем ряду, за спиной обычной девушки пристроилось нечто, больше всего похожее на механического слугу. Но ведь на это собрание был разрешен допуск только лицензированным механическим торговцам и букмекерам…
— Наверное, это ее слуга, — предположила Сибил.
Такие незначительные отступления от правил не беспокоили Сибил, в то время как господину Бокеру они, видимо, сильно досаждали. Он стал особенно привередлив после того, как по трехмерным видеокластерам, передающим последние новости, объявили, что обоих участников дебатов готовили работники «Технокомпании» — и для Хранителей, и для Скептиков. К счастью, это сообщение появилось в новостях слишком поздно для того, чтобы та или другая партия успела что-либо предпринять.
— Но мехслуги на дебаты не допускаются! — возмутился господин Бокер.
— Может, его хозяйка — инвалид и не может сама передвигаться, — сказала Сибил, чтобы как-нибудь успокоить господина Бокера.
— И он все равно не поймет ровным счетом ничего из того, что здесь произойдет, — вмешался Марк, обращаясь к господину Бокеру. — Они крайне тупы. Просто толпа механических идиотов, запрограммированных на простейшие действия.
— И как раз поэтому им здесь совершенно нечего делать! — упорствовал господин Бокер.
Марк нажал кнопку на подлокотнике своего кресла и демонстративно сделал ставку на то, что Вольтер победит.
— За всю свою жизнь он ни разу не выиграл ни одного пари, — сказала Сибил господину Бокеру. — Все время просчитывается.
— Да неужели? — парировал Марк, повернувшись к Сибил и наклонившись вперед, чтобы впервые за последнее время взглянуть ей прямо в лицо. — Почему бы тебе не рискнуть своими деньгами, если твой миленький ротик говорит правду, а?
— Я просчитала вероятность и нахожу, что это бесперспективно, — резко сказала Сибил, поджав губы.
— Да ты даже интегральных уравнений решать не умеешь! — пренебрежительно фыркнул Марк.
— Сколько угодно! — Ноздри Сибил затрепетали.
— Пустая болтовня! — продолжал донимать ее Марк. — Особенно учитывая, во что станет тебе этот проект.
— Точно так же, как и тебе! — отрезала Сибил.
— Эй, вы двое, а ну, заткнитесь! — сказал Ним.
— Знаешь что? Я готов поставить на Вольтера весь свой гонорар за этот проект! А ты поставь свой на свою первобытную, ископаемую Деву, — разошелся Марк.
— Эй! Эй! Народ, давайте не будем, а? — снова вмешался Ним.
Президент «Технокомпании» тем временем повернулся к заказчику Марка, представителю Скептиков, и принялся объяснять:
— Именно этот дух постоянного соперничества и сделал нашу «Технокомпанию» признанным всепланетным лидером по разработке симуляторов интеллекта! — после чего ловко повернулся в кресле и обратился уже к господину Бокеру:
— Мы стараемся…
— Согласна! — крикнула Сибил.
Долгий опыт общения с Марком приучил Сибил к мысли, что в человеческих взаимоотношениях должно быть место и для нелогичных, непродуманных поступков. Однако ее убежденности и решительности хватило всего на пару мгновений, после чего ею овладели жгучие сомнения.
Глава 19
Вольтеру нравилась публика. И никогда еще за всю прежнюю жизнь он не выступал перед таким необъятным океаном людских лиц, который волновался вокруг и бурлил прибоем у его ног.
И хотя он был довольно высок и в прежней, телесной жизни, но, взирая на многомиллионные толпы сверху вниз, с высоты своего стометрового роста, Вольтер почувствовал, что только сейчас добился положения, соответствующего его достоинству. Он поправил свой напудренный парик и пригладил блестящую шелковую ленточку, завязанную на груди в бант. Плавно и грациозно взмахнув руками, Вольтер низко поклонился огромной толпе зрителей, поклонился так, будто исполнял перед ними самую главную пьесу всей своей жизни. Толпа взревела и забушевала, словно потревоженное чудовище.
Вольтер взглянул на Деву, до времени сокрытую от зрителей сверкающей перегородкой в дальней углу экрана. Жанна стояла, скрестив руки на груди, стараясь сохранить невозмутимость и спокойствие.
Задержка только раззадоривает чудовище. Вольтер выжидал, позволяя толпе хлопать в ладоши и стучать каблуками по полу; он не обращал внимания на то, что примерно половина собравшихся свистит и выкрикивает оскорбления.
«По крайней мере половину человечества всегда составляли набитые дураки», — подумал Вольтер. Он впервые предстал перед лучшими из обитателей этой колоссальной Империи. Что ж, закономерность остается справедливой вне зависимости от количества людей.
Вольтер был не таким человеком, чтобы безоговорочно отмахиваться от лести и угодничества, которые, как он знал, причитались ему по праву. Он стоял перед многомиллионным залом как воплощение французских интеллектуальных традиций, уцелевших только в нем одном.
Он снова посмотрел на Жанну, которая, в сущности, тоже была всего лишь еще одним человеческим существом, пережившим то далекое, общее для них обоих время — которое, совершенно очевидно, было вершиной расцвета всей человеческой цивилизации. Вольтер прошептал:
— Такова наша судьба — блистать, а их судьба — аплодировать нам…
Но вот распорядитель собрания наконец успокоил толпу, призвав к тишине — по мнению Вольтера, несколько преждевременно. Сам он попросил бы распорядителя утихомирить разбушевавшийся зал немножко попозже. И последовало представление Жанны, которое Вольтер вытерпел с гримасой, которую сам он считал стоической усмешкой. Он попробовал уговорить распорядителя, чтобы Жанна высказала свои взгляды первой, однако тот довольно грубо оборвал его и сказал, что вопрос очередности будет решаться жеребьевкой.
Выступать первым выпало Вольтеру. Он только пожал плечами, а потом положил руку на грудь, против сердца, и начал свою речь в стиле лучших публичных выступлений, которые были так милы и близки сердцам парижан восемнадцатого столетия:
— Не важно, какое определение дается душе; она, как и божество, не может быть явлена нам в ощущениях, словно реальность; а значит, доказать ее существование невозможно, а следовательно, существование души только лишь предполагается. Для того чтоб удостоверить истинность любого предположения и умозаключения, необходимо привести рациональное доказательство. А убедительного доказательства существования души не существует в природе!
Вольтер вещал вдохновенно. Он говорил, что в природе нет ничего более очевидного, чем работа Разума — более могучего, чем человеческий, Разума, замыслы которого человек может разгадать, но далеко не в полной мере. А если человеку удается постичь великие тайны природы, мы видим доказательство того, о чем всегда говорили отцы христианской Церкви и основоположники всех прочих широко распространенных в мире религий: человеческий разум сотворен по образу и подобию того самого Божественного Разума, который и сотворил природу. , Если бы это было не так, ученые-естествоиспытатели не сумели бы раскрыть закономерностей в Сотворенном, законов природы — либо из-за полного отсутствия таковых, либо из-за того, что людской разум тогда был бы настолько чужд законам природы, что просто не смог бы их постичь. Столь явная гармония между законами природы и нашими, человеческими, возможностями их постичь убедительно доказывает, что священники и пророки всех вероисповеданий совершенно правы — утверждая, что все мы лишь создания Всемогущего Творца, чье могущество отражается и в нас самих. Так вот, именно это отражение могущества Творца в каждом из людей и можно определить как всеобъемлющую, бессмертную и неповторимую человеческую душу.
— Ты возносишь хвалы священникам?! — воскликнула Дева. Ее крик потонул в реве разбушевавшейся толпы слушателей.
Вольтер тем временем продолжал:
— Появление судьбы, предопределенности носит несколько случайный характер в условиях, когда невозможно доказать, что человек — часть природы, а ведь он и в самом деле часть природы и, как таковой, является отражением Создателя. Случайность — это один из основных принципов, через которые реализуются законы природы. Этот принцип соотносится с традиционными религиозными воззрениями на то, что человек свободен в выборе своей судьбы. Однако свобода, даже когда она кажется случайной, на самом деле также подчиняется статистическим законам — в той мере, в какой их понимание доступно человеку.
В зале снова зашумели, люди явно были сбиты с толку. Вольтер понял, что публику надо взбодрить, воодушевить какой-нибудь удачной фразой. Подкинуть им афоризм? Что ж, прекрасно!
— Неопределенность совершенно определенна, друзья мои. А определенность всегда неопределенна.
Но слушатели никак не могли успокоиться. Этот ужасный шум только мешает им слышать. Ладно, придется попробовать еще разок.
Вольтер сжал кулаки, вскинул руки над головой и заговорил на удивление мощным низким басом:
— Человек, как и сама природа, одновременно и свободен, и предопределен — о чем нам многие века твердили проповедники всевозможных религий, хотя, конечно же, они выражали эту истину гораздо менее точными и понятными словами, чем мы с вами. Именно в этих неточностях и кроется главная причина непонимания и разногласий между наукой и религией. Я очень долго находился в плену заблуждений, — заключил Вольтер. —
И потому решил воспользоваться этой возможностью, чтобы принести извинения за искажение истины — поскольку все, что я когда-либо ранее говорил или писал, было направлено против одного — ошибок Веры. Но не против интуитивного понимания истины! Однако я жил в такую эпоху, когда ошибки Веры были распространены повсеместно, а Разуму приходилось бороться за право быть услышанным. Теперь же оказалось, что истинным считается совершенно противоположное. Разум насмехается над Верой. Разум кричит во все горло, когда Вера лишь тихо шепчет. И на примере трагической судьбы величайшей и наиболее преданной Вере французской национальной героини мы видим, — Вольтер взмахнул рукой — великолепный, широкий жест в адрес Жанны. — Вера без Разума слепа! Однако, принимая во внимание, насколько поверхностной и суетной была вся моя жизнь и все, что я когда-либо написал, должен заявить: Разум без Веры ущербен, неполноценен!
Те, кто освистал его в начале выступления, теперь молчали, застыв с раскрытыми от удивления ртами. Но вот на их лицах появились улыбки, люди радостно загалдели, послышались одобрительные возгласы, аплодисменты… А та половина зала, которая аплодировала Вольтеру в начале выступления, теперь дружно принялась бранить его и освистывать. Вольтер украдкой посмотрел на Жанну.
И хотя он был довольно высок и в прежней, телесной жизни, но, взирая на многомиллионные толпы сверху вниз, с высоты своего стометрового роста, Вольтер почувствовал, что только сейчас добился положения, соответствующего его достоинству. Он поправил свой напудренный парик и пригладил блестящую шелковую ленточку, завязанную на груди в бант. Плавно и грациозно взмахнув руками, Вольтер низко поклонился огромной толпе зрителей, поклонился так, будто исполнял перед ними самую главную пьесу всей своей жизни. Толпа взревела и забушевала, словно потревоженное чудовище.
Вольтер взглянул на Деву, до времени сокрытую от зрителей сверкающей перегородкой в дальней углу экрана. Жанна стояла, скрестив руки на груди, стараясь сохранить невозмутимость и спокойствие.
Задержка только раззадоривает чудовище. Вольтер выжидал, позволяя толпе хлопать в ладоши и стучать каблуками по полу; он не обращал внимания на то, что примерно половина собравшихся свистит и выкрикивает оскорбления.
«По крайней мере половину человечества всегда составляли набитые дураки», — подумал Вольтер. Он впервые предстал перед лучшими из обитателей этой колоссальной Империи. Что ж, закономерность остается справедливой вне зависимости от количества людей.
Вольтер был не таким человеком, чтобы безоговорочно отмахиваться от лести и угодничества, которые, как он знал, причитались ему по праву. Он стоял перед многомиллионным залом как воплощение французских интеллектуальных традиций, уцелевших только в нем одном.
Он снова посмотрел на Жанну, которая, в сущности, тоже была всего лишь еще одним человеческим существом, пережившим то далекое, общее для них обоих время — которое, совершенно очевидно, было вершиной расцвета всей человеческой цивилизации. Вольтер прошептал:
— Такова наша судьба — блистать, а их судьба — аплодировать нам…
Но вот распорядитель собрания наконец успокоил толпу, призвав к тишине — по мнению Вольтера, несколько преждевременно. Сам он попросил бы распорядителя утихомирить разбушевавшийся зал немножко попозже. И последовало представление Жанны, которое Вольтер вытерпел с гримасой, которую сам он считал стоической усмешкой. Он попробовал уговорить распорядителя, чтобы Жанна высказала свои взгляды первой, однако тот довольно грубо оборвал его и сказал, что вопрос очередности будет решаться жеребьевкой.
Выступать первым выпало Вольтеру. Он только пожал плечами, а потом положил руку на грудь, против сердца, и начал свою речь в стиле лучших публичных выступлений, которые были так милы и близки сердцам парижан восемнадцатого столетия:
— Не важно, какое определение дается душе; она, как и божество, не может быть явлена нам в ощущениях, словно реальность; а значит, доказать ее существование невозможно, а следовательно, существование души только лишь предполагается. Для того чтоб удостоверить истинность любого предположения и умозаключения, необходимо привести рациональное доказательство. А убедительного доказательства существования души не существует в природе!
Вольтер вещал вдохновенно. Он говорил, что в природе нет ничего более очевидного, чем работа Разума — более могучего, чем человеческий, Разума, замыслы которого человек может разгадать, но далеко не в полной мере. А если человеку удается постичь великие тайны природы, мы видим доказательство того, о чем всегда говорили отцы христианской Церкви и основоположники всех прочих широко распространенных в мире религий: человеческий разум сотворен по образу и подобию того самого Божественного Разума, который и сотворил природу. , Если бы это было не так, ученые-естествоиспытатели не сумели бы раскрыть закономерностей в Сотворенном, законов природы — либо из-за полного отсутствия таковых, либо из-за того, что людской разум тогда был бы настолько чужд законам природы, что просто не смог бы их постичь. Столь явная гармония между законами природы и нашими, человеческими, возможностями их постичь убедительно доказывает, что священники и пророки всех вероисповеданий совершенно правы — утверждая, что все мы лишь создания Всемогущего Творца, чье могущество отражается и в нас самих. Так вот, именно это отражение могущества Творца в каждом из людей и можно определить как всеобъемлющую, бессмертную и неповторимую человеческую душу.
— Ты возносишь хвалы священникам?! — воскликнула Дева. Ее крик потонул в реве разбушевавшейся толпы слушателей.
Вольтер тем временем продолжал:
— Появление судьбы, предопределенности носит несколько случайный характер в условиях, когда невозможно доказать, что человек — часть природы, а ведь он и в самом деле часть природы и, как таковой, является отражением Создателя. Случайность — это один из основных принципов, через которые реализуются законы природы. Этот принцип соотносится с традиционными религиозными воззрениями на то, что человек свободен в выборе своей судьбы. Однако свобода, даже когда она кажется случайной, на самом деле также подчиняется статистическим законам — в той мере, в какой их понимание доступно человеку.
В зале снова зашумели, люди явно были сбиты с толку. Вольтер понял, что публику надо взбодрить, воодушевить какой-нибудь удачной фразой. Подкинуть им афоризм? Что ж, прекрасно!
— Неопределенность совершенно определенна, друзья мои. А определенность всегда неопределенна.
Но слушатели никак не могли успокоиться. Этот ужасный шум только мешает им слышать. Ладно, придется попробовать еще разок.
Вольтер сжал кулаки, вскинул руки над головой и заговорил на удивление мощным низким басом:
— Человек, как и сама природа, одновременно и свободен, и предопределен — о чем нам многие века твердили проповедники всевозможных религий, хотя, конечно же, они выражали эту истину гораздо менее точными и понятными словами, чем мы с вами. Именно в этих неточностях и кроется главная причина непонимания и разногласий между наукой и религией. Я очень долго находился в плену заблуждений, — заключил Вольтер. —
И потому решил воспользоваться этой возможностью, чтобы принести извинения за искажение истины — поскольку все, что я когда-либо ранее говорил или писал, было направлено против одного — ошибок Веры. Но не против интуитивного понимания истины! Однако я жил в такую эпоху, когда ошибки Веры были распространены повсеместно, а Разуму приходилось бороться за право быть услышанным. Теперь же оказалось, что истинным считается совершенно противоположное. Разум насмехается над Верой. Разум кричит во все горло, когда Вера лишь тихо шепчет. И на примере трагической судьбы величайшей и наиболее преданной Вере французской национальной героини мы видим, — Вольтер взмахнул рукой — великолепный, широкий жест в адрес Жанны. — Вера без Разума слепа! Однако, принимая во внимание, насколько поверхностной и суетной была вся моя жизнь и все, что я когда-либо написал, должен заявить: Разум без Веры ущербен, неполноценен!
Те, кто освистал его в начале выступления, теперь молчали, застыв с раскрытыми от удивления ртами. Но вот на их лицах появились улыбки, люди радостно загалдели, послышались одобрительные возгласы, аплодисменты… А та половина зала, которая аплодировала Вольтеру в начале выступления, теперь дружно принялась бранить его и освистывать. Вольтер украдкой посмотрел на Жанну.
Глава 20
Далеко внизу, посреди разбушевавшейся толпы слушателей, Ним повернулся к Марку и спросил:
— Что это он мелет?!
Марк был бледен, как полотно.
— Будь я проклят, если хоть что-то понимаю…
— Ты уже проклят, — подбодрил его Ним. — По крайней мере, на словах.
— Нельзя насмехаться над божественным! — выкрикнул Бокер. — Превыше всего — Вера!
Вольтер уступил место на подиуме своей сопернице — к вящей радости изумленных Хранителей. Их возбужденные вопли могли сравниться только с криками возмущения ужасно разочарованных Скептиков.
Марк вспомнил, что он говорил своим заказчикам во время встречи, и тихо пробормотал себе под нос:
— Вольтер, лишенный своей извечной озлобленности на власть имущих, — уже не настоящий Вольтер, — Марк повернулся к Бокеру и сказал:
— Бог мой! Вы, пожалуй, были правы…
— Нет уж, Бог — МОЙ! — фыркнул господин Бокер. — А Он никогда не ошибается!
С высоты своего нового роста Дева обозревала огромную массу народу, собравшуюся в этом преддверии ада. Какие странные маленькие вместилища для душ — эти люди, которые волнуются внизу, словно колосья пшеницы в поле под порывами яростного ветра.
— Мсье совершенно прав! — Голос Жанны прогремел на весь амфитеатр. — Нет ничего более очевидного в природе, чем то, что и природа, и человек действительно наделены душой!
Убежденные Скептики оглушительно завопили, заулюлюкали. Верные Хранители разразились одобрительными криками, дружно зааплодировали. Прочие — те, в ком вера в то, что природа наделена душой, соединялась с языческим неверием в Творца, — нахмурились, заподозрив какой-то подвох.
— Любой из тех, кто видел прекрасную природу вокруг моего родного села Домреми, или великолепный мраморный собор в Руане, может клятвенно засвидетельствовать, что Природа, сотворенная божественной силой, и человек, который способен создавать прекрасные творения — в том числе и такие, как это место, сотворенное колдовством, — оба наделены выраженным сознанием, то есть — душой!
— Что это он мелет?!
Марк был бледен, как полотно.
— Будь я проклят, если хоть что-то понимаю…
— Ты уже проклят, — подбодрил его Ним. — По крайней мере, на словах.
— Нельзя насмехаться над божественным! — выкрикнул Бокер. — Превыше всего — Вера!
Вольтер уступил место на подиуме своей сопернице — к вящей радости изумленных Хранителей. Их возбужденные вопли могли сравниться только с криками возмущения ужасно разочарованных Скептиков.
Марк вспомнил, что он говорил своим заказчикам во время встречи, и тихо пробормотал себе под нос:
— Вольтер, лишенный своей извечной озлобленности на власть имущих, — уже не настоящий Вольтер, — Марк повернулся к Бокеру и сказал:
— Бог мой! Вы, пожалуй, были правы…
— Нет уж, Бог — МОЙ! — фыркнул господин Бокер. — А Он никогда не ошибается!
С высоты своего нового роста Дева обозревала огромную массу народу, собравшуюся в этом преддверии ада. Какие странные маленькие вместилища для душ — эти люди, которые волнуются внизу, словно колосья пшеницы в поле под порывами яростного ветра.
— Мсье совершенно прав! — Голос Жанны прогремел на весь амфитеатр. — Нет ничего более очевидного в природе, чем то, что и природа, и человек действительно наделены душой!
Убежденные Скептики оглушительно завопили, заулюлюкали. Верные Хранители разразились одобрительными криками, дружно зааплодировали. Прочие — те, в ком вера в то, что природа наделена душой, соединялась с языческим неверием в Творца, — нахмурились, заподозрив какой-то подвох.
— Любой из тех, кто видел прекрасную природу вокруг моего родного села Домреми, или великолепный мраморный собор в Руане, может клятвенно засвидетельствовать, что Природа, сотворенная божественной силой, и человек, который способен создавать прекрасные творения — в том числе и такие, как это место, сотворенное колдовством, — оба наделены выраженным сознанием, то есть — душой!