Страница:
– У меня осталось мало времени. А у него времени полно.
Да благословит Бог судью. Да благословит Бог прокурора. Ордер на получение пленок, отснятых в музее, мне выдали в тот же день.
А Фред Васка наконец согласился дать помощников. На самом деле у него не было выбора, поскольку судья достаточно уверенно разрешил начать активные действия против подозреваемого. А я не могла в одиночку произвести обыск сразу в двух местах – весь смысл акции состоял в том, чтобы организовать обыски одновременно, пока подозреваемый не успел уничтожить улики.
Мы одновременно появимся в доме и на студии. Я поведу один отряд, Эскобар – другой. Я не знала, где находится тайник Дюрана, но меня преследовало ощущение, что все творческие процессы сосредоточены в его студии. Любовь и работа, верно? Две вещи, которые движут людьми. А этот человек умудрился их совместить в особенно извращенной форме.
Студия находилась в самом дальнем конце комплекса «Апогис Студиоз», в стороне от маршрутов популярных экскурсий. Я видела несколько нечетких фотографий студии в парочке бульварных газет, где писали, что здесь творят ритуалы черной магии, появляются космические пришельцы, чьи удлиненные головы красовались на сфабрикованных фотографиях.
Теперь мне все казалось возможным.
Здание представляло собой большой дом с прямоугольным основанием и плоской крышей. Со всех сторон его окружал асфальт. Как только я его увидела, мое возбуждение сменилось тревогой. Все здесь было ужасно голым, холодным и враждебным. Ни одного деревца вокруг крепости, королевства Уилбура, которое он, несомненно, будет защищать. Я представила себе горшки с кипящей смолой, стоящие с двадцатифутовыми интервалами на крыше – одно короткое движение, и нестерпимо жаркая смерть обрушится на голову всякого, кто осмелится подойти поближе.
Офисы во внешней части здания оказались такими же зловещими – Дюран не нуждался в новых деловых предложениях. Мы вошли в тяжелую стеклянную дверь, создавалось впечатление, что иного входа в здание попросту не существовало. Это меня удивило; большинство студий имели большие раздвигающиеся двери, часто они были широко раскрыты, так что даже издали удавалось рассмотреть интерьеры здания. Но только не у Дюрана – его в буквальном смысле со всех сторон окружали металл и бетон.
Мы вошли со значками и ордером в руках.
– Нам нужен Уилбур Дюран, – сказала я. Молодой клерк бросил на меня холодный взгляд.
– Сожалею, но его здесь нет.
Мы быстро прошли мимо него; Спенс даже позволил себе рассмеяться. Входя во внутреннее помещение, он потянулся к телефону, но тут же застыл на месте. Как и все мы.
– Пресвятая Матерь Божья, – пробормотал Спенс, озираясь по сторонам.
Мы попали в мир Уолта Диснея, музей, сцену из «Алисы в Зазеркалье», объединенные в единое целое. На стенах висели маски и изображения всех самых известных персонажей. Копии голов и изувеченных шей нескольких знаменитых актеров были выставлены в качестве экспонатов, сразу у входа. С потолка свисали пластиковые инопланетяне, отсеченные кисти, кровавые обрубки рук и ног.
Здесь было собрано огромное количество экспонатов, и мы поняли, что нам придется в них разбираться.
– Наверное, парень обожал свою работу, – после долгого молчания сказал Спенс.
– Вот именно.
Отовсюду на нас смотрели фальшивые лица, маски с пучками волос на лбу и висках, которые смешивались с естественными волосами актера. Мечта охотника за скальпами. Под длинными стойками стояли коробки, наполненные самыми разными предметами, вам и в голову бы не пришло, что кто-то может их собирать. Шнурки, перчатки, ремни, зонтики, отсортированные самым тщательным образом, – даже я не смогла бы придраться – корзины, наполненные накладками из искусственных волос, волосы Харпо[54], волосы Мэрилин, волосы Моу[55]. Я взяла один из образцов и понюхала – нет, не настоящие, однако материал не имел ничего общего с винилом, из которого обычно делают волосы куклам.
Вдоль стен громоздились ряды полок, напоминающих хранилище пряностей, только здесь стояли сотни маленьких разноцветных бутылочек с макияжем. И еще я обратила внимание на установленные на каждом столе большие сферы – я решила, что они из глины, во всяком случае выглядели именно так. Возможно, из пластилина, если судить по запаху. Материал был всех цветов кожи, какие только можно себе представить.
Мы всё сфотографировали. В ордере на обыск не говорилось, что у нас есть такое право, к тому же в последнее время прошло несколько процессов, во время которых снимки, полученные таким образом, не рассматривались в качестве вещественных доказательств, но мне было наплевать. Если мы сумеем использовать фотографии в суде, превосходно; если нет, значит, нет. В любом случае мы получим возможность полагаться не только на свою память. А мне ужасно хотелось ничего не пропустить.
Бесконечные ряды коробок, сколько же всего мы должны осмотреть! Я начала сомневаться, что мы успеем закончить до того, как адвокат Дюрана заставит нас уйти. Здесь оказалось столько всего интересного, что мне пришлось напомнить себе и остальным, что нас интересуют видеозаписи с выставки. Конечно, мы могли забрать и другие инкриминирующие улики, но на стенах висели лишь иллюзии преступлений. Мы не знали, что еще искать, кроме видеозаписей.
Через тридцать минут после начала обыска один из полицейских подозвал меня взглянуть на коробку, которую нашел в хранилище, в задней части студии. Она была тщательно запечатана, но, открыв ее, он обнаружил множество кассет, на которых красовалось название одного из фильмов Дюрана – их просто не могло быть столько. Я взяла одну из пленок и прочитала название – оно было написано вместе с датой, соответствующей открытию выставки. Я взяла наудачу еще несколько из разных мест – и на всех стояла подходящая дата.
Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди.
Я принялась их считать, поскольку нам предстояло сделать опись всего того, что мы намерены изъять, к тому же я не знала, чем еще заняться, а меня переполняла рвавшаяся наружу энергия. Когда я дошла до двадцати девяти, на сцене появился новый игрок: одетый в клетчатые бриджи, ужасно недовольный адвокат, которого явно оторвали от игры в гольф.
Он тут же заявил, что потребует наложения судебного запрета на использование всего, что мы намерены забрать.
Я подошла к нему и очень вежливо сказала:
– Вы можете начинать прямо сейчас.– Я показала ему ордер на обыск.– У нас имеется разрешение на изъятие записей, сделанных системой слежения на выставке, а также любых других улик, которые могут доказать причастность вашего клиента к исчезновениям детей.
Ордер не произвел на него впечатления.
– Это вовсе не записи системы безопасности, – презрительно ухмыльнулся он.– Потрудитесь прочитать, что написано на кассетах.
– Я убеждена, что это было сделано специально. Ваш клиент сможет получить кассеты обратно, когда мы закончим их изучение. Мы постараемся их не повредить, но это важнейшие улики, и мы заберем их, хотите вы того или нет.
В награду я получила взгляд, полный холодной злобы. На свет явился сотовый телефон. Адвокат отошел в сторону и принялся набирать какой-то номер.
Мне ужасно хотелось, чтобы в студию зашел Уилбур Дюран, пока мы находимся здесь. Я рассчитывала взглянуть на него своими глазами, чтобы получить какое-то представление о нем – размытые фотографии оставляли ощущение неудовлетворенности. Наверняка адвокат звонит Дюрану – кому еще? Я обратила внимание на время.
Я предполагала, что, когда по судебному постановлению мы получим счет за этот звонок, он окажется местным.
Хотя я нашла то, что хотела, у меня еще оставались кое-какие дела; я чувствовала, что здесь есть и другие улики. Меня преследовала фраза из книги, которую дал мне почитать Док:
«Существует тенденция, которая имеет всеобщий характер, – убийца старается сохранить что-то в память о каждой жертве».
Один только Бог знает, какие ужасные вещи он может хранить. Пальцы рук или ног, уши? На студии было полно фальшивых пальцев и конечностей, но настоящие должны пахнуть, а такой запах скрыть невозможно. Возможно, он сохранял какие-то предметы одежды или карточку с удостоверением личности школьника – теперь они есть даже у учащихся начальной школы. Или пряди волос, которые мог спрятать среди париков.
– Нам нужно потянуть время, – сказала я Спенсу.– Я должна кое-что выяснить.
– Мы можем начать вытаскивать вещи из коробок и составлять списки, словно намерены взять все это с собой.
– Что ж, на первое время сойдет.
Один из полицейских отнес коробку с кассетами в мою машину. Я тут же умчалась в участок.
Как только Фред увидел в моих руках кассеты, он сказал:
– Отлично. Теперь вы можете убраться оттуда.
– Но мы еще не закончили, даже приблизительные прикидки показывают, что здесь слишком мало кассет, чтобы покрыть весь период выставки. Наши парни продолжают поиски.
Пока кассеты несли в мою машину, я оглянулась: перед глазами у меня возникла странная сцена, словно снятая рапидом; никогда прежде я не видела, чтобы люди так медленно вынимали вещи из коробок. Выходя из студии, я громко проинструктировала всех остальных, чтобы они не торопились и все тщательно записывали, я хотела, чтобы мои слова услышали адвокат и клерки. Адвокат пришел в ярость и начал кричать что-то о Верховном суде США. Наши ребята только ухмылялись в ответ, словно им удалось добиться своего. Так оно и было.
В одном из наших хранилищ осталась ручная тележка, которую мы реквизировали во время какого-то из рейдов, но так и не выставили на продажу. Я воспользовалась ею, чтобы перевезти кассеты в комнату для допросов. Пока я дожидалась доставки специального оборудования для просмотра, я выбрала те кассеты, которые примерно соответствовали времени посещения выставки семьями похищенных мальчиков. Как и следовало ожидать, их воспоминания оказались не слишком точными. К тому моменту, когда оборудование заработало, я испытывала нетерпение, которое вскоре сменилось разочарованием, поскольку в ряде случаев мне пришлось просматривать несколько лишних дней, чтобы отыскать интересующего меня мальчика. В движении они выглядели иначе, а у меня были лишь застывшие фотографии. Однако я нашла всех и составила список. Всякий раз, когда мне удавалось идентифицировать одного из пропавших, я испытывала подъем; возникало ощущение, что они все еще живы.
Я скопировала фрагменты с каждым похищенным мальчиком – в результате у меня появилась запись, на которой были все жертвы. Я содрогнулась при мысли о кошмаре, который начнется, если нам придется предупредить об опасности тысячи и тысячи семей, если мы не сумеем в самое ближайшее время остановить Дюрана.
– Лени.
Я едва не подпрыгнула до потолка. В дверях комнаты для допросов стоял Фред.
– Долго еще? У меня будут ужасные неприятности.
– Еще пару часов. Не больше.
– Во время обысков мы должны вести себя скромно и доброжелательно, быть может, ты об этом забыла?
Да, нельзя мешать извращенцу работать.
– Дело этим не исчерпывается, Фред, но я пока не могу понять, что еще нужно предпринять. Мне необходимо время.
– Адвокат звонит мне каждые пять минут с новыми угрозами.
– Что я могу сказать? Извините, Фред, мы стараемся закончить как можно быстрее.
Неудовлетворенный Фред ушел, оставив меня наедине с пленками – моей главной надеждой. Я не сомневалась, что, если буду сидеть и смотреть фильм, который сделала, мне обязательно удастся найти какую-то нить. Я вновь включила запись.
Вскоре вернулся Эскобар, производивший обыск у Дюрана дома.
– Ну как? – оживилась я.
– Nada[56].
– Послушай, у тебя есть пара минут? – спросила я.
– Обычно у меня это занимает больше времени. Я рассмеялась.
– Буду иметь в виду. Ты можешь посмотреть запись и сказать, какие мысли она у тебя вызывает?
Он сел и стал смотреть.
– Они все блондины, – заметил Эскобар.
– Это я знаю.
– Они все юные.
– Аналогично.
– Все очень симпатичные ребятишки. Невинность, решили мы, вот объединяющий фактор.
– Все это не тянет на улику, – покачал головой Эскобар. Он был прав. Я уже представила себе, что скажет Док: у мальчиков есть то, о чем мечтал похититель, точнее, каким он представлял себя в собственных глазах, ведь первой жертвой был он сам – милый маленький мальчик, которого снова и снова мучили. У него украли детство, отняли невинность, и он решил, что не будет единственным маленьким мальчиком, с которым это произошло. Сам Уилбур уже давно вышел из того возраста, шрамы и синяки детства были забыты и уступили место новому взгляду на мир. Он видел, как доверчивы его жертвы, и старался этим воспользоваться.
Однако эти рассуждения не помогут мне получить ордер на арест. Как и то, что найдено в доме. Там адвокат не появился, но Эскобар жаловался на слугу, который следовал за ними из одной комнаты в другую, отчаянно жестикулировал и ругался на каком-то иностранном языке из-за беспорядка, который устроили полицейские.
– Он выходил из себя, указывая на вещи, которые мы разбросали, – сообщил Эскобар.– Однако не могу сказать, что мы устроили большой беспорядок – вещей в доме совсем немного, – но все расставлено так, словно имеет особый смысл. Так что, думаю, парень правильно устроил скандал.
Отсутствие адвоката говорило о многом. Почему Дюран не отправил адвоката в оба места, если ему есть что скрывать в доме? У адвоката Уилбура Дюрана наверняка имеется достаточное число помощников. И если он никого туда не послал, значит, в доме нет никаких улик.
Фотографии подтверждали, что Эскобар прав, – дом больше напоминал святилище, территорию, на которой жил маньяк порядка. Главная спальня поражала своей холодной отчужденностью. Кровать черного дерева без малейшего намека на украшения в изголовье или в ногах. Наверное, такая кровать стоила не меньше, чем моя машина. Рядом с кроватью располагались две тумбочки, но на них стояли лишь маленькие скульптуры – не знаю, как правильно их назвать, – они напоминали каменные буддистские статуэтки, застывшие в медитации. Совершенно бесполезные, если не считать того, что с них нужно стирать пыль. На моей тумбочке стоит стакан воды, лежат книги, увлажняющий крем и еще куча всяких мелочей.
Но самое сильное впечатление на меня произвел висящий на стене плакат его фильма «Здесь едят маленьких детей».
– А где гроб? – спросила я. Эскобар меня не понял.
– Тот, в котором он спит на самом деле, – уточнила я. Эскобар встал и проворчал себе под нос:
– Ты начинаешь распадаться. Пора уходить.
Я вернулась к фотографиям, отснятым в студии. Попранная невинность присутствовала во всем: искусственных частях тела и фальшивых жидкостях, мечах и ножах, пластиковых, но очень похожих на настоящие, ужасающих виниловых ранах со вскрытыми мышцами и сухожилиями, тронутых следами разложения, выполненных безупречно. Я попыталась совместить эти картины с образами на видеозаписях. А потом с тем, что обнаружила в спальнях детей.
Решение было совсем близко, я почти могла к нему прикоснуться.
Вот только где оно?
Спенс сидел за своим столом.
– Мне нужно немедленно вернуться в студию. Я хочу еще раз все осмотреть.
Он не стал задавать вопросов, заявил лишь:
– Я поведу машину.
Мы уже подходили к двери, когда загудел мой пейджер.
О, да, у меня есть дети, которых необходимо кормить, возить и иногда утешать. Во всем этом безумии я почти о них забыла.
– Что теперь? – вздохнула я.– Эван опять забыл свои щитки?
На сей раз я ошиблась. Это был дежурный сержант. Ко мне пожаловал посетитель.
Глава 23
Да благословит Бог судью. Да благословит Бог прокурора. Ордер на получение пленок, отснятых в музее, мне выдали в тот же день.
А Фред Васка наконец согласился дать помощников. На самом деле у него не было выбора, поскольку судья достаточно уверенно разрешил начать активные действия против подозреваемого. А я не могла в одиночку произвести обыск сразу в двух местах – весь смысл акции состоял в том, чтобы организовать обыски одновременно, пока подозреваемый не успел уничтожить улики.
Мы одновременно появимся в доме и на студии. Я поведу один отряд, Эскобар – другой. Я не знала, где находится тайник Дюрана, но меня преследовало ощущение, что все творческие процессы сосредоточены в его студии. Любовь и работа, верно? Две вещи, которые движут людьми. А этот человек умудрился их совместить в особенно извращенной форме.
Студия находилась в самом дальнем конце комплекса «Апогис Студиоз», в стороне от маршрутов популярных экскурсий. Я видела несколько нечетких фотографий студии в парочке бульварных газет, где писали, что здесь творят ритуалы черной магии, появляются космические пришельцы, чьи удлиненные головы красовались на сфабрикованных фотографиях.
Теперь мне все казалось возможным.
Здание представляло собой большой дом с прямоугольным основанием и плоской крышей. Со всех сторон его окружал асфальт. Как только я его увидела, мое возбуждение сменилось тревогой. Все здесь было ужасно голым, холодным и враждебным. Ни одного деревца вокруг крепости, королевства Уилбура, которое он, несомненно, будет защищать. Я представила себе горшки с кипящей смолой, стоящие с двадцатифутовыми интервалами на крыше – одно короткое движение, и нестерпимо жаркая смерть обрушится на голову всякого, кто осмелится подойти поближе.
Офисы во внешней части здания оказались такими же зловещими – Дюран не нуждался в новых деловых предложениях. Мы вошли в тяжелую стеклянную дверь, создавалось впечатление, что иного входа в здание попросту не существовало. Это меня удивило; большинство студий имели большие раздвигающиеся двери, часто они были широко раскрыты, так что даже издали удавалось рассмотреть интерьеры здания. Но только не у Дюрана – его в буквальном смысле со всех сторон окружали металл и бетон.
Мы вошли со значками и ордером в руках.
– Нам нужен Уилбур Дюран, – сказала я. Молодой клерк бросил на меня холодный взгляд.
– Сожалею, но его здесь нет.
Мы быстро прошли мимо него; Спенс даже позволил себе рассмеяться. Входя во внутреннее помещение, он потянулся к телефону, но тут же застыл на месте. Как и все мы.
– Пресвятая Матерь Божья, – пробормотал Спенс, озираясь по сторонам.
Мы попали в мир Уолта Диснея, музей, сцену из «Алисы в Зазеркалье», объединенные в единое целое. На стенах висели маски и изображения всех самых известных персонажей. Копии голов и изувеченных шей нескольких знаменитых актеров были выставлены в качестве экспонатов, сразу у входа. С потолка свисали пластиковые инопланетяне, отсеченные кисти, кровавые обрубки рук и ног.
Здесь было собрано огромное количество экспонатов, и мы поняли, что нам придется в них разбираться.
– Наверное, парень обожал свою работу, – после долгого молчания сказал Спенс.
– Вот именно.
Отовсюду на нас смотрели фальшивые лица, маски с пучками волос на лбу и висках, которые смешивались с естественными волосами актера. Мечта охотника за скальпами. Под длинными стойками стояли коробки, наполненные самыми разными предметами, вам и в голову бы не пришло, что кто-то может их собирать. Шнурки, перчатки, ремни, зонтики, отсортированные самым тщательным образом, – даже я не смогла бы придраться – корзины, наполненные накладками из искусственных волос, волосы Харпо[54], волосы Мэрилин, волосы Моу[55]. Я взяла один из образцов и понюхала – нет, не настоящие, однако материал не имел ничего общего с винилом, из которого обычно делают волосы куклам.
Вдоль стен громоздились ряды полок, напоминающих хранилище пряностей, только здесь стояли сотни маленьких разноцветных бутылочек с макияжем. И еще я обратила внимание на установленные на каждом столе большие сферы – я решила, что они из глины, во всяком случае выглядели именно так. Возможно, из пластилина, если судить по запаху. Материал был всех цветов кожи, какие только можно себе представить.
Мы всё сфотографировали. В ордере на обыск не говорилось, что у нас есть такое право, к тому же в последнее время прошло несколько процессов, во время которых снимки, полученные таким образом, не рассматривались в качестве вещественных доказательств, но мне было наплевать. Если мы сумеем использовать фотографии в суде, превосходно; если нет, значит, нет. В любом случае мы получим возможность полагаться не только на свою память. А мне ужасно хотелось ничего не пропустить.
Бесконечные ряды коробок, сколько же всего мы должны осмотреть! Я начала сомневаться, что мы успеем закончить до того, как адвокат Дюрана заставит нас уйти. Здесь оказалось столько всего интересного, что мне пришлось напомнить себе и остальным, что нас интересуют видеозаписи с выставки. Конечно, мы могли забрать и другие инкриминирующие улики, но на стенах висели лишь иллюзии преступлений. Мы не знали, что еще искать, кроме видеозаписей.
Через тридцать минут после начала обыска один из полицейских подозвал меня взглянуть на коробку, которую нашел в хранилище, в задней части студии. Она была тщательно запечатана, но, открыв ее, он обнаружил множество кассет, на которых красовалось название одного из фильмов Дюрана – их просто не могло быть столько. Я взяла одну из пленок и прочитала название – оно было написано вместе с датой, соответствующей открытию выставки. Я взяла наудачу еще несколько из разных мест – и на всех стояла подходящая дата.
Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди.
Я принялась их считать, поскольку нам предстояло сделать опись всего того, что мы намерены изъять, к тому же я не знала, чем еще заняться, а меня переполняла рвавшаяся наружу энергия. Когда я дошла до двадцати девяти, на сцене появился новый игрок: одетый в клетчатые бриджи, ужасно недовольный адвокат, которого явно оторвали от игры в гольф.
Он тут же заявил, что потребует наложения судебного запрета на использование всего, что мы намерены забрать.
Я подошла к нему и очень вежливо сказала:
– Вы можете начинать прямо сейчас.– Я показала ему ордер на обыск.– У нас имеется разрешение на изъятие записей, сделанных системой слежения на выставке, а также любых других улик, которые могут доказать причастность вашего клиента к исчезновениям детей.
Ордер не произвел на него впечатления.
– Это вовсе не записи системы безопасности, – презрительно ухмыльнулся он.– Потрудитесь прочитать, что написано на кассетах.
– Я убеждена, что это было сделано специально. Ваш клиент сможет получить кассеты обратно, когда мы закончим их изучение. Мы постараемся их не повредить, но это важнейшие улики, и мы заберем их, хотите вы того или нет.
В награду я получила взгляд, полный холодной злобы. На свет явился сотовый телефон. Адвокат отошел в сторону и принялся набирать какой-то номер.
Мне ужасно хотелось, чтобы в студию зашел Уилбур Дюран, пока мы находимся здесь. Я рассчитывала взглянуть на него своими глазами, чтобы получить какое-то представление о нем – размытые фотографии оставляли ощущение неудовлетворенности. Наверняка адвокат звонит Дюрану – кому еще? Я обратила внимание на время.
Я предполагала, что, когда по судебному постановлению мы получим счет за этот звонок, он окажется местным.
Хотя я нашла то, что хотела, у меня еще оставались кое-какие дела; я чувствовала, что здесь есть и другие улики. Меня преследовала фраза из книги, которую дал мне почитать Док:
«Существует тенденция, которая имеет всеобщий характер, – убийца старается сохранить что-то в память о каждой жертве».
Один только Бог знает, какие ужасные вещи он может хранить. Пальцы рук или ног, уши? На студии было полно фальшивых пальцев и конечностей, но настоящие должны пахнуть, а такой запах скрыть невозможно. Возможно, он сохранял какие-то предметы одежды или карточку с удостоверением личности школьника – теперь они есть даже у учащихся начальной школы. Или пряди волос, которые мог спрятать среди париков.
– Нам нужно потянуть время, – сказала я Спенсу.– Я должна кое-что выяснить.
– Мы можем начать вытаскивать вещи из коробок и составлять списки, словно намерены взять все это с собой.
– Что ж, на первое время сойдет.
Один из полицейских отнес коробку с кассетами в мою машину. Я тут же умчалась в участок.
Как только Фред увидел в моих руках кассеты, он сказал:
– Отлично. Теперь вы можете убраться оттуда.
– Но мы еще не закончили, даже приблизительные прикидки показывают, что здесь слишком мало кассет, чтобы покрыть весь период выставки. Наши парни продолжают поиски.
Пока кассеты несли в мою машину, я оглянулась: перед глазами у меня возникла странная сцена, словно снятая рапидом; никогда прежде я не видела, чтобы люди так медленно вынимали вещи из коробок. Выходя из студии, я громко проинструктировала всех остальных, чтобы они не торопились и все тщательно записывали, я хотела, чтобы мои слова услышали адвокат и клерки. Адвокат пришел в ярость и начал кричать что-то о Верховном суде США. Наши ребята только ухмылялись в ответ, словно им удалось добиться своего. Так оно и было.
В одном из наших хранилищ осталась ручная тележка, которую мы реквизировали во время какого-то из рейдов, но так и не выставили на продажу. Я воспользовалась ею, чтобы перевезти кассеты в комнату для допросов. Пока я дожидалась доставки специального оборудования для просмотра, я выбрала те кассеты, которые примерно соответствовали времени посещения выставки семьями похищенных мальчиков. Как и следовало ожидать, их воспоминания оказались не слишком точными. К тому моменту, когда оборудование заработало, я испытывала нетерпение, которое вскоре сменилось разочарованием, поскольку в ряде случаев мне пришлось просматривать несколько лишних дней, чтобы отыскать интересующего меня мальчика. В движении они выглядели иначе, а у меня были лишь застывшие фотографии. Однако я нашла всех и составила список. Всякий раз, когда мне удавалось идентифицировать одного из пропавших, я испытывала подъем; возникало ощущение, что они все еще живы.
Я скопировала фрагменты с каждым похищенным мальчиком – в результате у меня появилась запись, на которой были все жертвы. Я содрогнулась при мысли о кошмаре, который начнется, если нам придется предупредить об опасности тысячи и тысячи семей, если мы не сумеем в самое ближайшее время остановить Дюрана.
– Лени.
Я едва не подпрыгнула до потолка. В дверях комнаты для допросов стоял Фред.
– Долго еще? У меня будут ужасные неприятности.
– Еще пару часов. Не больше.
– Во время обысков мы должны вести себя скромно и доброжелательно, быть может, ты об этом забыла?
Да, нельзя мешать извращенцу работать.
– Дело этим не исчерпывается, Фред, но я пока не могу понять, что еще нужно предпринять. Мне необходимо время.
– Адвокат звонит мне каждые пять минут с новыми угрозами.
– Что я могу сказать? Извините, Фред, мы стараемся закончить как можно быстрее.
Неудовлетворенный Фред ушел, оставив меня наедине с пленками – моей главной надеждой. Я не сомневалась, что, если буду сидеть и смотреть фильм, который сделала, мне обязательно удастся найти какую-то нить. Я вновь включила запись.
Вскоре вернулся Эскобар, производивший обыск у Дюрана дома.
– Ну как? – оживилась я.
– Nada[56].
– Послушай, у тебя есть пара минут? – спросила я.
– Обычно у меня это занимает больше времени. Я рассмеялась.
– Буду иметь в виду. Ты можешь посмотреть запись и сказать, какие мысли она у тебя вызывает?
Он сел и стал смотреть.
– Они все блондины, – заметил Эскобар.
– Это я знаю.
– Они все юные.
– Аналогично.
– Все очень симпатичные ребятишки. Невинность, решили мы, вот объединяющий фактор.
– Все это не тянет на улику, – покачал головой Эскобар. Он был прав. Я уже представила себе, что скажет Док: у мальчиков есть то, о чем мечтал похититель, точнее, каким он представлял себя в собственных глазах, ведь первой жертвой был он сам – милый маленький мальчик, которого снова и снова мучили. У него украли детство, отняли невинность, и он решил, что не будет единственным маленьким мальчиком, с которым это произошло. Сам Уилбур уже давно вышел из того возраста, шрамы и синяки детства были забыты и уступили место новому взгляду на мир. Он видел, как доверчивы его жертвы, и старался этим воспользоваться.
Однако эти рассуждения не помогут мне получить ордер на арест. Как и то, что найдено в доме. Там адвокат не появился, но Эскобар жаловался на слугу, который следовал за ними из одной комнаты в другую, отчаянно жестикулировал и ругался на каком-то иностранном языке из-за беспорядка, который устроили полицейские.
– Он выходил из себя, указывая на вещи, которые мы разбросали, – сообщил Эскобар.– Однако не могу сказать, что мы устроили большой беспорядок – вещей в доме совсем немного, – но все расставлено так, словно имеет особый смысл. Так что, думаю, парень правильно устроил скандал.
Отсутствие адвоката говорило о многом. Почему Дюран не отправил адвоката в оба места, если ему есть что скрывать в доме? У адвоката Уилбура Дюрана наверняка имеется достаточное число помощников. И если он никого туда не послал, значит, в доме нет никаких улик.
Фотографии подтверждали, что Эскобар прав, – дом больше напоминал святилище, территорию, на которой жил маньяк порядка. Главная спальня поражала своей холодной отчужденностью. Кровать черного дерева без малейшего намека на украшения в изголовье или в ногах. Наверное, такая кровать стоила не меньше, чем моя машина. Рядом с кроватью располагались две тумбочки, но на них стояли лишь маленькие скульптуры – не знаю, как правильно их назвать, – они напоминали каменные буддистские статуэтки, застывшие в медитации. Совершенно бесполезные, если не считать того, что с них нужно стирать пыль. На моей тумбочке стоит стакан воды, лежат книги, увлажняющий крем и еще куча всяких мелочей.
Но самое сильное впечатление на меня произвел висящий на стене плакат его фильма «Здесь едят маленьких детей».
– А где гроб? – спросила я. Эскобар меня не понял.
– Тот, в котором он спит на самом деле, – уточнила я. Эскобар встал и проворчал себе под нос:
– Ты начинаешь распадаться. Пора уходить.
Я вернулась к фотографиям, отснятым в студии. Попранная невинность присутствовала во всем: искусственных частях тела и фальшивых жидкостях, мечах и ножах, пластиковых, но очень похожих на настоящие, ужасающих виниловых ранах со вскрытыми мышцами и сухожилиями, тронутых следами разложения, выполненных безупречно. Я попыталась совместить эти картины с образами на видеозаписях. А потом с тем, что обнаружила в спальнях детей.
Решение было совсем близко, я почти могла к нему прикоснуться.
Вот только где оно?
Спенс сидел за своим столом.
– Мне нужно немедленно вернуться в студию. Я хочу еще раз все осмотреть.
Он не стал задавать вопросов, заявил лишь:
– Я поведу машину.
Мы уже подходили к двери, когда загудел мой пейджер.
О, да, у меня есть дети, которых необходимо кормить, возить и иногда утешать. Во всем этом безумии я почти о них забыла.
– Что теперь? – вздохнула я.– Эван опять забыл свои щитки?
На сей раз я ошиблась. Это был дежурный сержант. Ко мне пожаловал посетитель.
Глава 23
Те, кому удается обмануть смерть и дожить до невероятно древних лет, приобретают мифический статус, вне зависимости от того, по каким причинам это происходит – благодаря выдающемуся характеру или своим поступкам. Мы знали об одной женщине из Сент-Этьена, которая отметила свой сто второй день рождения; у нее был вздорный нрав, да и особым умом она не отличалась, однако люди приезжали из самых отдаленных мест, чтобы только прикоснуться к ней в надежде обрести частичку ее долголетия.
Если бы мадам Карли дожила до таких лет, мы бы непременно об этом слышали, потому что она была по-настоящему замечательной женщиной. Знавшие ее по Шантосе говорили, что она может творить чудеса с помощью нескольких камешков и горстки земли, и я не вижу причин этому не верить.
Ее сын, Гийом, был сильным мужчиной, добрым и понимающим, и стал бы прекрасным мужем, если бы женился. Мне всегда казалось, что он должен занимать более высокое положение; в нем имелось что-то такое, что выделяло его среди нас. Его отличала замкнутость, но без высокомерия; и тем не менее в нем были какие-то, не поддающиеся определению достоинство и гордость, которые замечали все. Они проявлялись в благородных поступках, распространявшихся на окружающих. Когда мой муж умирал, а я не могла его переворачивать, Гийом всегда оказывался рядом, и его сильные руки и доброе сердце помогали мне заботиться об Этьене.
Тогда я была значительно моложе, и меня гораздо больше занимали самые разные нужды и жизненные возможности. Сейчас Гийому, наверное, уже исполнилось шестьдесят, но он оставался привлекательным мужчиной, высоким, прямым и стройным, прекрасно сложенным, с голубыми глазами и чудесной улыбкой. Должна со стыдом признаться, что в последние дни жизни Этьена я посматривала в сторону Гийома с надеждой. Я не знала ласк своего мужа с тех пор, как он отправился в Орлеан, и очень скучала по его сильным рукам. Мне удалось простить себя за те позорные мысли, хотя я сомневаюсь, что Бог тоже проявил ко мне милосердие, и, если бы Жан де Малеструа знал о моих греховных устремлениях, он наложил бы на меня суровое покаяние за слабость.
«Нам все равно нужно было здесь проехать, – сказала я себе.– Вне всякого сомнения, даже его преосвященство не стал бы возражать против такой небольшой задержки ».
Найти Гийома Карли оказалось совсем просто: все, кого мы спрашивали, с восхищением о нем отзывались. И тем не менее никогда не знаешь, что ждет тебя за закрытой дверью, и мой надежный спутник не позволил мне подойти к ней в одиночку.
– Это ради вашей же безопасности, сестра, – с самым серьезным видом заявил брат Демьен.
Интересно, как мне удалось остаться в целости и сохранности за те годы, что я жила без его опеки, – видимо, благодаря какому-то невидимому и таинственному ангелу, который присматривает исключительно за странствующими аббатисами.
Я молча смотрела на дверь, которая открылась внутрь, а потом на пороге появился седой мужчина, которого мы видели в таверне. От неожиданности я на мгновение потеряла дар речи, а потом почувствовала, как во мне проснулось удовольствие, я попыталась его прогнать, но оно не уходило, наоборот, стало сильнее от того, что я увидела его после стольких лет. На лице у него тут же появились удивление и радость. Он повернулся ко мне и, прикрыв глаза одной рукой, принялся весело махать другой. Как я ни старалась, мне не удалось сдержать ответную улыбку.
На удивление уверенной походкой он прошел через маленький садик перед домом и подошел ко мне, и, хотя я продолжала сидеть на своем осле, оказалось, что я ненамного выше его.
– Мадам, – с искренней теплотой в голосе проговорил он.– Или, может быть, я должен называть вас «матушка»?
– Нет-нет, месье, так вы должны называть только вашу замечательную maman[57].
– Я очень вам благодарен за добрые слова о ней. Как же чудесно, что вы решили меня навестить. Прошло очень много времени с тех пор, как мы с вами виделись в последний раз, не так ли?
К этому моменту я уже широко улыбалась.
– Да, месье, очень много.
Несколько минут мы обменивались любезностями, а потом он сказал:
– Давайте пройдем в дом, там удобнее разговаривать.
Он протянул руку, и я позволила ему помочь мне спуститься на землю. Когда носишь одежду монахини и пытаешься в ней слезть с осла, нет никакой надежды на то, что ты сможешь проделать это грациозно. Однако мне удалось оказаться на земле и не свалиться.
Внутри нас ждал прием, который я не часто встречаю в незнакомых местах. Воздух оказался теплым и одновременно свежим, здесь пахло полированным деревом. И не удивительно – мебель была красивой и изящной, какую не часто увидишь в доме сына повитухи. Я сразу почувствовала присутствие женщины – видимо, в конце концов он женился. Его мир показался мне таким великолепным и наполненным жизнью, что я вдруг ощутила себя необъяснимо счастливой. Я не знала, как зарабатывает на жизнь Гийом Карли, кроме того, что он помогал своей матери, но, судя по всему, он мог позволить себе такие прекрасные вещи.
– Какая красивая мебель, – сказала я.
– О, благодарю вас, – ответил он.– Большую часть я сделал своими руками.
Когда он это сказал, все встало на свои места: он плотник. Мне следовало догадаться, ведь я же видела, как он что-то строгал в таверне. Однако повсюду висели великолепные гобелены и ковры, какие можно увидеть только в домах аристократов. Я прикоснулась к плетеной дорожке, лежащей на невероятно красивом комоде. Гийом Карли заметил мой интерес.
– Матушка жаловалась, что у нее не остается времени на эти вещи. Ее научили плетению в детстве.
Умению делать подобные чудесные вещи не учат дочерей в простых семьях. Я вспомнила волнующие слухи о том, что мадам Карли по происхождению была герцогиней, которая сбежала из дома и постаралась, чтобы ее не нашли. Я никогда не верила подобным сплетням – мадам была слишком практичной и слишком хорошо знала естественные законы мира для женщины, рожденной в благородном доме. Мне же она сама говорила, что ее отец был врачом. А потом мне уже стало все равно, откуда она родом. Она была хорошей женщиной, воспитавшей хорошего сына, и я восхищалась обоими.
Я не могла удержаться и принялась оглядываться по сторонам. Мой взгляд упал на маленький портрет молодой дамы, нарисованный чернилами на пергаменте и вставленный в рамку из слоновой кости. Посмотрев на Гийома, я молча попросила разрешения взять рисунок, и хозяин дома ответил мне кивком.
Я с великой нежностью взяла портрет в руки. Женщина на нем едва заметно улыбалась; это выражение я иногда видела на лице повитухи.
– Это мадам? – спросила я.
– И никто другой.
Портрет был очень хорошим, потому что в нем я угадала черты женщины в самом расцвете лет, которая помогала мне произвести на свет моих сыновей. Несмотря на черно-белое изображение, я видела, что у нее очень светлые волосы; в более поздние годы они стали серебряными с золотистыми прядями. Выражение лица было исполнено достоинства, а в глазах пылал яркий огонь – оба эти качества я хорошо помнила по нашим с ней встречам. Я поставила портрет на место.
– Если вы мне скажете, что она жива, я нисколько этому не удивлюсь.
– Хотел бы я вам это сказать, – ответил ее сын, – но Бог призвал ее к себе в возрасте девяноста девяти лет. Точнее, так мы думаем. Она вспоминала, что ей удалось, остаться в живых во время эпидемии Черной смерти[58], поэтому мы и пришли к такому выводу.– Он грустно улыбнулся.– Но даже она не смогла не подчиниться последнему зову Господа. Никто из нас не может, о чем бы мы ни мечтали.
С тех прошло совсем не так много лет.
– Мне очень жаль, – сказала я.– Я никогда не забуду того, что она сделала для моего мужа. И вы тоже.
Молчаливое присутствие брата Демьена напомнило мне, что пора перейти к делу, которое нас сюда привело.
– Скоро начнет темнеть, – с грустным вздохом проговорила я.– Наверное, когда вы открыли дверь, брат Демьен сказал вам, что мы только что из Шантосе. Мы навестили старого смотрителя замка, который продолжает там жить.
– Понятно, – сказал Гийом.– Месье Марсель.
– Да.
– Хороший человек. Как у него дела? Я часто о нем думаю, но в Шантосе я уже очень давно не бывал.
Тон, которым он это произнес, говорил о том, что его такое положение вещей вполне устраивает.
– Он здоров и пребывает в хорошем настроении, – ответила я.– Там почти ничего не изменилось, если не считать некоторого упадка, надеюсь, по причине времени, а не равнодушия тех, кто там живет. Впрочем, трудно рассчитывать, что место, которое так часто меняло хозяина, останется прежним.
– И хорошо, что хозяин сменился.– Он помолчал, а потом добавил: – В конце концов наступил момент, когда матушка категорически отказалась там бывать, как бы ее ни звали. Она говорила, что там творятся злые дела и что она чувствует это кожей.
Она была совершенно права. Позже мы услышали от Пуату:
– Когда милорд Жиль снова забрал замок Шантосе у своего брата Рене, милорда де ла Суза, мы туда отправились, но с целью снова передать его в другие руки, на сей раз герцогу Бретани. Милорд продал его, хотя я подозреваю, что он не стал бы предпринимать этого шага, если бы была возможность его избежать. Я не знаю подробностей их договора, лишь то, что милорд был очень сильно расстроен и совершил сделку под давлением.
Если бы мадам Карли дожила до таких лет, мы бы непременно об этом слышали, потому что она была по-настоящему замечательной женщиной. Знавшие ее по Шантосе говорили, что она может творить чудеса с помощью нескольких камешков и горстки земли, и я не вижу причин этому не верить.
Ее сын, Гийом, был сильным мужчиной, добрым и понимающим, и стал бы прекрасным мужем, если бы женился. Мне всегда казалось, что он должен занимать более высокое положение; в нем имелось что-то такое, что выделяло его среди нас. Его отличала замкнутость, но без высокомерия; и тем не менее в нем были какие-то, не поддающиеся определению достоинство и гордость, которые замечали все. Они проявлялись в благородных поступках, распространявшихся на окружающих. Когда мой муж умирал, а я не могла его переворачивать, Гийом всегда оказывался рядом, и его сильные руки и доброе сердце помогали мне заботиться об Этьене.
Тогда я была значительно моложе, и меня гораздо больше занимали самые разные нужды и жизненные возможности. Сейчас Гийому, наверное, уже исполнилось шестьдесят, но он оставался привлекательным мужчиной, высоким, прямым и стройным, прекрасно сложенным, с голубыми глазами и чудесной улыбкой. Должна со стыдом признаться, что в последние дни жизни Этьена я посматривала в сторону Гийома с надеждой. Я не знала ласк своего мужа с тех пор, как он отправился в Орлеан, и очень скучала по его сильным рукам. Мне удалось простить себя за те позорные мысли, хотя я сомневаюсь, что Бог тоже проявил ко мне милосердие, и, если бы Жан де Малеструа знал о моих греховных устремлениях, он наложил бы на меня суровое покаяние за слабость.
«Нам все равно нужно было здесь проехать, – сказала я себе.– Вне всякого сомнения, даже его преосвященство не стал бы возражать против такой небольшой задержки ».
Найти Гийома Карли оказалось совсем просто: все, кого мы спрашивали, с восхищением о нем отзывались. И тем не менее никогда не знаешь, что ждет тебя за закрытой дверью, и мой надежный спутник не позволил мне подойти к ней в одиночку.
– Это ради вашей же безопасности, сестра, – с самым серьезным видом заявил брат Демьен.
Интересно, как мне удалось остаться в целости и сохранности за те годы, что я жила без его опеки, – видимо, благодаря какому-то невидимому и таинственному ангелу, который присматривает исключительно за странствующими аббатисами.
Я молча смотрела на дверь, которая открылась внутрь, а потом на пороге появился седой мужчина, которого мы видели в таверне. От неожиданности я на мгновение потеряла дар речи, а потом почувствовала, как во мне проснулось удовольствие, я попыталась его прогнать, но оно не уходило, наоборот, стало сильнее от того, что я увидела его после стольких лет. На лице у него тут же появились удивление и радость. Он повернулся ко мне и, прикрыв глаза одной рукой, принялся весело махать другой. Как я ни старалась, мне не удалось сдержать ответную улыбку.
На удивление уверенной походкой он прошел через маленький садик перед домом и подошел ко мне, и, хотя я продолжала сидеть на своем осле, оказалось, что я ненамного выше его.
– Мадам, – с искренней теплотой в голосе проговорил он.– Или, может быть, я должен называть вас «матушка»?
– Нет-нет, месье, так вы должны называть только вашу замечательную maman[57].
– Я очень вам благодарен за добрые слова о ней. Как же чудесно, что вы решили меня навестить. Прошло очень много времени с тех пор, как мы с вами виделись в последний раз, не так ли?
К этому моменту я уже широко улыбалась.
– Да, месье, очень много.
Несколько минут мы обменивались любезностями, а потом он сказал:
– Давайте пройдем в дом, там удобнее разговаривать.
Он протянул руку, и я позволила ему помочь мне спуститься на землю. Когда носишь одежду монахини и пытаешься в ней слезть с осла, нет никакой надежды на то, что ты сможешь проделать это грациозно. Однако мне удалось оказаться на земле и не свалиться.
Внутри нас ждал прием, который я не часто встречаю в незнакомых местах. Воздух оказался теплым и одновременно свежим, здесь пахло полированным деревом. И не удивительно – мебель была красивой и изящной, какую не часто увидишь в доме сына повитухи. Я сразу почувствовала присутствие женщины – видимо, в конце концов он женился. Его мир показался мне таким великолепным и наполненным жизнью, что я вдруг ощутила себя необъяснимо счастливой. Я не знала, как зарабатывает на жизнь Гийом Карли, кроме того, что он помогал своей матери, но, судя по всему, он мог позволить себе такие прекрасные вещи.
– Какая красивая мебель, – сказала я.
– О, благодарю вас, – ответил он.– Большую часть я сделал своими руками.
Когда он это сказал, все встало на свои места: он плотник. Мне следовало догадаться, ведь я же видела, как он что-то строгал в таверне. Однако повсюду висели великолепные гобелены и ковры, какие можно увидеть только в домах аристократов. Я прикоснулась к плетеной дорожке, лежащей на невероятно красивом комоде. Гийом Карли заметил мой интерес.
– Матушка жаловалась, что у нее не остается времени на эти вещи. Ее научили плетению в детстве.
Умению делать подобные чудесные вещи не учат дочерей в простых семьях. Я вспомнила волнующие слухи о том, что мадам Карли по происхождению была герцогиней, которая сбежала из дома и постаралась, чтобы ее не нашли. Я никогда не верила подобным сплетням – мадам была слишком практичной и слишком хорошо знала естественные законы мира для женщины, рожденной в благородном доме. Мне же она сама говорила, что ее отец был врачом. А потом мне уже стало все равно, откуда она родом. Она была хорошей женщиной, воспитавшей хорошего сына, и я восхищалась обоими.
Я не могла удержаться и принялась оглядываться по сторонам. Мой взгляд упал на маленький портрет молодой дамы, нарисованный чернилами на пергаменте и вставленный в рамку из слоновой кости. Посмотрев на Гийома, я молча попросила разрешения взять рисунок, и хозяин дома ответил мне кивком.
Я с великой нежностью взяла портрет в руки. Женщина на нем едва заметно улыбалась; это выражение я иногда видела на лице повитухи.
– Это мадам? – спросила я.
– И никто другой.
Портрет был очень хорошим, потому что в нем я угадала черты женщины в самом расцвете лет, которая помогала мне произвести на свет моих сыновей. Несмотря на черно-белое изображение, я видела, что у нее очень светлые волосы; в более поздние годы они стали серебряными с золотистыми прядями. Выражение лица было исполнено достоинства, а в глазах пылал яркий огонь – оба эти качества я хорошо помнила по нашим с ней встречам. Я поставила портрет на место.
– Если вы мне скажете, что она жива, я нисколько этому не удивлюсь.
– Хотел бы я вам это сказать, – ответил ее сын, – но Бог призвал ее к себе в возрасте девяноста девяти лет. Точнее, так мы думаем. Она вспоминала, что ей удалось, остаться в живых во время эпидемии Черной смерти[58], поэтому мы и пришли к такому выводу.– Он грустно улыбнулся.– Но даже она не смогла не подчиниться последнему зову Господа. Никто из нас не может, о чем бы мы ни мечтали.
С тех прошло совсем не так много лет.
– Мне очень жаль, – сказала я.– Я никогда не забуду того, что она сделала для моего мужа. И вы тоже.
Молчаливое присутствие брата Демьена напомнило мне, что пора перейти к делу, которое нас сюда привело.
– Скоро начнет темнеть, – с грустным вздохом проговорила я.– Наверное, когда вы открыли дверь, брат Демьен сказал вам, что мы только что из Шантосе. Мы навестили старого смотрителя замка, который продолжает там жить.
– Понятно, – сказал Гийом.– Месье Марсель.
– Да.
– Хороший человек. Как у него дела? Я часто о нем думаю, но в Шантосе я уже очень давно не бывал.
Тон, которым он это произнес, говорил о том, что его такое положение вещей вполне устраивает.
– Он здоров и пребывает в хорошем настроении, – ответила я.– Там почти ничего не изменилось, если не считать некоторого упадка, надеюсь, по причине времени, а не равнодушия тех, кто там живет. Впрочем, трудно рассчитывать, что место, которое так часто меняло хозяина, останется прежним.
– И хорошо, что хозяин сменился.– Он помолчал, а потом добавил: – В конце концов наступил момент, когда матушка категорически отказалась там бывать, как бы ее ни звали. Она говорила, что там творятся злые дела и что она чувствует это кожей.
Она была совершенно права. Позже мы услышали от Пуату:
– Когда милорд Жиль снова забрал замок Шантосе у своего брата Рене, милорда де ла Суза, мы туда отправились, но с целью снова передать его в другие руки, на сей раз герцогу Бретани. Милорд продал его, хотя я подозреваю, что он не стал бы предпринимать этого шага, если бы была возможность его избежать. Я не знаю подробностей их договора, лишь то, что милорд был очень сильно расстроен и совершил сделку под давлением.