Вдруг я громко вскрикнул и выпустил свою жертву.
В моей правой руке что-то треснуло: один из туарегов, схватив ее сзади и дернув с силою к себе, вывихнул мне плечо.
Я окончательно потерял сознание в коридорах, по которым два белых призрака несли меня связанным так, что я не мог сделать ни малейшего движения.
XVIII. СВЕТЛЯКИ
XIX. ТАНЕЗРУФТ
В моей правой руке что-то треснуло: один из туарегов, схватив ее сзади и дернув с силою к себе, вывихнул мне плечо.
Я окончательно потерял сознание в коридорах, по которым два белых призрака несли меня связанным так, что я не мог сделать ни малейшего движения.
XVIII. СВЕТЛЯКИ
Широким потоком бледный свет луны лился через раскрытый балкон в мою комнату.
Возле дивана, на котором я лежал, стояла, с правой стороны, худенькая, одетая в белое, фигура.
— Это ты, Танит-Зерга? — пробормотал я.
Я хотел приподняться, опираясь на локоть, но острая боль обожгла мне плечо. События дня отчетливо встали в моей несчастной, больной голове.
— Ах, дитя мое, если бы ты только знала!
— Я знаю.-сказала она.
Я был слаб, как ребенок. Страшное возбуждение, испытанное мною в течение дня, сменилось с наступлением ночи глубоким упадком сил. Меня душили подступавшие к горлу слезы.
— Если бы ты знала, если бы ты знала! Увези меня отсюда, милая, увези…
— Не говори так громко, — сказала она. — За дверью тебя стережет белый туарег.
— Увези меня, спаси! — повторял я.
— Я для того сюда и пришла, — произнесла она.
Я взглянул на нее. На ней уже не было ее красивой туники из красного шелка: она была одета в простой белый хаик, один конец которого она накинула себе на голову.
— И я тоже, — проговорила она упавшим голосом,и я тоже хочу уйти. Я уж давно хочу уйти отсюда. Я хочу снова увидеть Гао, деревню на берегу реки, голубые молочаи, зеленую воду.
Помолчав, она продолжала: — С тех пор, как я здесь, я не переставала думать о том, как бы отсюда уйти. Но я слишком слаба, чтобы пуститься одной по великой Сахаре. До тебя я никому не решалась об этом говорить. Все они думают только о ней… Но ты… ты хотел ее убить.
У меня вырвался глухой стон.
— Ты страдаешь, — вздохнула она. — Они сломали тебе РУКУ— По крайней мере, вывихнули.
— Покажи.
С бесконечной осторожностью она стала водить по моему плечу своими маленькими плоскими руками.
— За моей дверью стоит на часах белый туарег, — сказал я. — Откуда же ты вошла?
— Оттуда, — ответила она.
И указала на окно. Черная перпендикулярная линия пересекала посредине белевший в стене лазурный квадрат.
Танита-Зерга подошла к окну и поднялась на подоконник. В руках у нее сверкнул нож. Она перерезала, насколько могла достать, веревку, конец которой упал с сухим шумом на каменную плиту.
— Уйти, уйти, — сказал я. — Но как?
— Через окно, — ответила она, дополнив свои слова движением руки.
Затем она вернулась к моему ложу.
Я подошел к лазурному просвету и высунулся наружу.
Лихорадочным взглядом впился я в мрачный колодец, отыскивая глазами невидимые скалы, о которые разбился несчастный Кен.
— Через окно? — произнес я, дрожа. — Да, ведь, тут двести футов высоты.
— В веревке двести пятьдесят, — возразила она. — Это хорошая, прочная веревка. Я недавно украла ее в оазисе: ею обвязывали и валили деревья. Она совсем новая.
— Спуститься в окно, Танит-Зерга? А мое плечо?
— Я спущу тебя! — ответила она с силой. — Пощупай мои руки и посмотри, какие они нервные и крепкие. Конечно, я не стану спускать тебя прямо на землю. Я сделаю вот так, взгляни: с каждой стороны окна есть мраморная колонна; обвязав одну из них веревкой и пропустив ее еще раз вокруг другой колонны, я заставлю тебя скользит вниз, почти не чувствуя своей тяжести.
И прибавила:
— И вот еще, посмотри: через каждые десять футов я вывязала по большому узлу; они дадут мне возможность, если силы начнут мне изменять, прерывать от времени до времени спуск.
— А ты? — спросил я.
— Когда ты будешь внизу, я привяжу веревку к колонне и спущусь к тебе. Узлы позволят мне отдыхать, если веревка будет слишком резать мне руки. Но ты не бойся: я очень ловкая. В Гао, будучи ребенком, я взбиралась за птенчиками туканов на самые верхушки молочаев. А спускаться-то, ведь, куда легче.
— Но когда мы будем внизу, как же мы выйдем? Разве ты знаешь расположение стен и ворот?
— Этого никто не знает, кроме Сегейр-бен-Шейха и, может быть, Антинеи, — ответила она.
— Но, в таком случае…
— В таком случае, придется воспользоваться верблюдами Сегейр-бен-Шейха, теми, на которых он совершает свои поездки. Я отвязала одного из них, самого сильного, свела его вниз и дала ему много травы, чтобы он молчал и хорошо поел до того, как мы отправимся в путь.
— Но…— заикнулся я еще раз.
Она топнула ногой.
— Что еще?.. Оставайся, если хочешь, если тебе страшно, а я уйду. Я хочу снова увидеть Гао, голубые молочайные стволы, зеленую воду.
Я почувствовал, что покраснел.
— Я пойду с тобой, Танит-Зерга. Лучше умереть среди песков, чем оставаться здесь. Пойдем!
— Тише, — прошептала она. — Еще не время.
И она указала рукой на высокие горные отроги, залитые ярким светом луны.
— Еще не время, надо подождать. Нас могут заметить. Через час луна скроется за горой, и тогда наступит удобный момент.
Она села и умолкла, плотно натянув хаик на свое мрачное лицо.
Мне показалось, что она молилась.
Вдруг я перестал ее видеть. В комнате стало совершенно темно. Луна исчезла.
Рука Танит-Зерги опустилась на мое плечо. Маленькая девушка повлекла меня к бездне. Я старался подавить в себе дрожь.
Внизу, под нами, был сплошной мрак. Очень тихим, но твердым голосом Танит-Зерга мне сказала: — Готово. Я прикрепила веревку к колонне. Вот петля. Охвати ею свою руку… Ах, тебе больно… Возьми эту подушку. Прижимай ее все время к поврежденному плечу… Это — кожаная подушка, туго набитая. Старайся держаться лицом к стене. Это избавит тебя от толчков и трения.
Я уже овладел собой и был совершенно спокоен. Усевшись на краю окна, я спустил ноги в пустоту. Подувший с гор свежий ветер подействовал на меня благотворно.
Я почувствовал в кармане своей куртки руку Танит Зерги.
— Это коробочка. Когда ты достигнешь земли, я должна буду об этом знать, чтобы спуститься, в свою очередь! Ты откроешь коробочку. В ней — светляки: я увижу, как они полетят, и спущусь сама.
Она крепко пожала мне руку.
— Ну, начинай, — прошептала она.
Я повиновался.
Из этого спуска в двести футов я помню только одно: каждый раз, когда веревка останавливалась, и я оставался висеть, болтая в воздухе ногами и упираясь лицом в совершенно гладкую стену, меня охватывало раздражение.
«И чего только ждет эта дурочка, — говорил я самому себе: — вот уже четверть часа, как я качаюсь в пустоте… Ах, наконец-то… Ну, вот, опять остановка…» Раз или два мне показалось, что я достиг цели. Но то были лишь выступы скалы, и мне приходилось быстро отталкиваться от них ногою… Вдруг я почувствовал, что сижу на земле. Вытянув вперед руки, я нащупал куст и уколол себе шипом палец…
Путешествие было кончено.
В ту же секунду меня охватило прежнее нервное состояние.
Я освободился от подушки и снял петлю. Здоровой рукой я натянул веревку, отвел ее футов на шесть от стены и наступил на нее ногой.
В то же время, вынув из кармана картонную коробочку, я приподнял крышку.
Один за другим оттуда вылетели три светящихся кружка и понеслись в темную, как чернила, ночную мглу; я видел, как насекомые поднимались вдоль скалы, как они медленно скользили по ней, отливая бледно-розовым светом. Покружившись, они исчезли друг за другом…
— Ты устал, сиди-поручик. Дай-ка я подержу веревку.
Рядом со мной вырос Сегейр-бен-Шейх.
Я взглянул на его высокий черный силуэт. По всему моему телу, с головы до ног, пробежала сильная дрожь, но я, тем не менее, еще крепче зажал в своих руках веревку, по которой до меня уже доходили сверху толчки и неровное подергиванье.
— Дай сюда, — властно повторил туарег.
И вырвал у меня веревку.
В эту минуту я решительно не знал, что мне делать.
Рядом со мной стоял высокий мрачный призрак. Что мог я предпринять, — скажи сам, — с моим вывихнутым плечом, против этого человека, сила и ловкость которого мне были хорошо известны? Да и зачем? Прочно укрепившись на ногах, он тянул веревку обеими руками, всем своим телом, и я понял, что он справится с этим делом куда лучше меня.
Над нашими головами послышался легкий шелест. Показалась темная фигурка.
— Ну, вот, — сказал Сегейр-бен-Шейх, хватая в свои могучие объятия маленькую тень и ставя ее на землю, между тем как отпущенная веревка закачалась вдоль стены.
Узнав туарега, Танит-Зерга застонала.
Но он грубо зажал ей рот рукою.
— Молчи, воровка верблюдов! Молчи, противная мошка!
Он схватил ее за руку. Потом повернулся ко мне.
— Следуйте за мной, — сказал он повелительным тоном.
Я повиновался. Во все время короткого пути я слышал, как стучала от ужаса зубами Танит-Зерга.
Мы дошли до небольшого грота.
— Войдите! — приказал нам туарег.
Он зажег факел. При красноватом свете огня я заметил великолепного мехари, спокойно жевавшего жвачку.
— Девчонка — не дура, — сказал Сегейр-бен-Шейх, тыча пальцем в верблюда: — она сумела выбрать самого красивого и сильного. Но она ничего не понимает.
Он приблизил факел к животному.
— Она ничего не понимает, — подолжал он. — Она лишь сумела его оседлать. Ни воды, ни съестных припасов.
Через три дня, в этот же час, вы лежали бы уже мертвыми на дороге, и на какой дороге!
Танит-Зерга уже не стучала больше зубами. Глазами, полными страха и надежды, она смотрела на туарега.
— Сиди-поручик, — сказал Сегейр-бен-Шейх, — подойди сюда, к верблюду, и я тебе объясню.
Когда я приблизился, он продолжал: — С каждой стороны находится по меху с водой. Берегите ее насколько возможно, ибо вам придется ехать по ужасным местам. Может быть, что на расстоянии пятисот километров вы не повстречаете ни одного колодца… Там, в этих сумках, — коробки с консервами; их немного, потому что вода ценнее их. Там же лежит и карабин, — твой карабин, сиди. Постарайся бить из него только антилоп. А теперь вот что…
Он развернул свернутую в трубку бумагу и склонил над нею свое закрытое покрывалом лицо. Его глаза улыбались.
Он посмотрел на меня.
— Куда предполагал ты направиться после того, как выбрался бы по ту сторону стен?
— В Иделес, чтобы выехать на дорогу, на которой ты встретил меня и капитана, — ответил я.
Сегейр-бен-Шейх покачал головой.
— Я так и думал, — пробормотал он.
И прибавил: — Еще до захода завтрашнего солнца, и тебя и девчонку поймали бы и убили.
Помолчав, он продолжал:
— На севере находится Хоггар, а он весь подчинен Антинее. Вам надо ехать на юг.
— Хорошо, мы поедем на юг, — сказал я.
— Каким же путем?
— Через Силет и Тимиссао.
Туарег опять покачал головой.
— Вас будут искать и с этой стороны, — заметил он: — это очень хорошая дорога, с колодцами. К тому же известно, что ты ее знаешь. Туареги будут, конечно, поджидать тебя у источников.
— Но, в таком случае…
— Надо выехать, — сказал Сегейр-бен-Шейх, — на дорогу из Тимиссао в Тимбукту, в семистах километрах отсюда, держа путь на Иферуан или, еще лучше, на уэд Телемси.
Там кончается страна хоггарских туарегов и начинаются владения туарегов-ауэлимиденов.
Своим тонким упрямым голоском Танит-Зерга воскликнула:
— Ауэлимидены перебили моих родных и продали меня в рабство. Я не хочу к ним ехать!
— Молчи, противная мошка! — сурово остановил ее Сегейр-бен-Шейх.
И продолжал, обращаясь исключительно ко мне:
— То, что я сказал, — верно. Девчонка, конечно, права. Ауэлимидены — народ свирепый. Но они боятся французов. Многие из них находятся в сношениях с военными властями, расположенными к северу от Нигера. С другой стороны, они воюют с туарегами Хоггара и не станут вас преследовать на их земле. То, что я сказал, — верно: вам надо выехать на дорогу в Тимбукту, в том месте, где она проникает в страну ауэлимиденов. Там много лесов и источников. Если вы доберетесь до уэда Телемси, вы завершите свое путешествие под сенью цветущих мимоз. К тому же отсюда до Телемси гораздо ближе, чем через Тимиссао. Это — путь прямой.
— Это путь прямой, ты говоришь правду, — заметил я. — Но ты знаешь, что он ведет через Танезруфт.
Туарег сделал нетерпеливое движение.
— Сегейр-бен-Шейху это известно, — сказал он. — Он знает, что такое Танезруфт. Он объездил всю Сахару и все же дрожит от страха, когда ему приходится проезжать через Танезруфт и южный Тассили. Он знает, что верблюды, которые попадают туда, сбившись с пути, погибают там или дичают, потому что никто не хочет их разыскивать с опасностью для жизни… Но именно покров страха, окружающий эти места, и может вас спасти. К тому же вам надо выбирать: либо гибель от жажды на дорогах Танезруфта, либо насильственная смерть на всяком другом пути.
И прибавил: — Конечно, вы можете остаться и здесь.
— Мой выбор сделан, Сегейр-бен-Шейх, — произнес я.
— Хорошо, — продолжал он, снова разворачивая свернутую в трубку бумагу. — Вот эта черточка обозначает начало и выход из второй земляной ограды, куда я вас отведу. Она кончается у Иферуана. Я отметил колодцы, но ты на них не слишком рассчитывай, потому что многие из них высохли. Следи за тем, чтобы не отклоняться от начертанного здесь пути. Иначе — смерть… А теперь, садись с девчонкой на верблюда. Четыре ноги производят меньше шума, чем восемь.
Мы долго шли в глубоком молчании. Сегейр-бен-Шейх шагал впереди, а его мехари послушно плелся за ним. Мы последовательно миновали темный проход, узкое горное ущелье и еще один проход… Повсюду входы и выходы были искусно замаскированы громоздившимися друг на друга скалами и непроходимой чашей кустарников.
Вдруг сильная струя горячего воздуха ударила нам в лицо. Зловещий красноватый свет блеснул в конце прохода, по которому мы шли. Там начиналась пустыня.
Сегейр-бен-Шейх остановился.
— Слезайте, — сказал он.
В скале пел свою песенку родник. Туарег подошел к воде и наполнил ею большой кожаный стакан.
— Пейте, — произнес он, подавая его сначала мне, а потом Танит-Зерге.
Мы повиновались.
— Пейте еще, — приказал он. — Тем больше останется воды в ваших мехах. Постарайтесь не испытывать больше жажды до самого захода солнца.
Он попробовал, крепко ли была стянута подпруга у верблюда.
— Теперь все хорошо, — тихо проговорил он. — Ну, через два часа начнет светать. К тому времени вы должны исчезнуть из виду.
В эту критическую минуту мною овладело волнение.
Я подошел к туарегу и взял его руку.
— Сегейр-бен-Шейх, — произнес я, понизив голос, — почему ты все это сделал?
Он отступил на шаг, и я увидел, как сверкнули его глубокие мрачные глаза.
— Почему? — спросил он.
— Да, почему?
— Пророк, — важно ответил он, — разрешает праведнику, один раз на его земном пути, забыть свой долг для чувства жалости. Сегейр-бен-Шейх пользуется этим разрешением ради того, кто спас ему жизнь.
— А ты не боишься, — сказал я, — что, вернувшись к французам, я раскрою им тайну Антинеи?
Он покачал головой.
— Я этого не боюсь, — возразил он, и голос его зазвенел иронией. — Тебе совсем неинтересно, сиди-поручик, чтобы люди твоей страны узнали о том, какой смертью погиб сиди-капитан.
Я вздрогнул при этом логичном ответе.
— Я делаю, может быть, ошибку, — прибавил туарег, что оставляю в живых девчонку… Но она тебя любит и ничего не будет рассказывать. Ну, поезжайте: день близок.
Я хотел пожать руку этому странному спасителю, но он снова отступил назад.
— Не надо меня благодарить. То, что я делаю, — это для самого себя, чтобы заслужить расположение бога. Знай, что никогда ничего подобного я уже не сделаю ни для кого другого, ни для тебя.
Видя, что я поднял руку, желая его успокоить на этот счет, он произнес насмешливым тоном, который звучит еще до сих пор в моих ушах:
— Не уверяй меня. То, что я делаю, полезно для меня, а не для тебя.
Я посмотрел на него, ничего не понимая.
— Не для тебя, сиди-поручи, не для тебя, — сказал он важным голосом, — ибо ты вернешься, но в тот день уже не рассчитывай на благожелательность Сегейр-бен-Шейха.
— Я вернусь? — пробормотал я, вздрогнув.
— Да, ты вернешься, — повторил туарег.
Он стоял, как зловещая статуя, у черной скалы.
— Да, ты вернешься, — продолжал он с силою. — Теперь ты отсюда бежишь, но ты ошибаешься, полагая, что, возвратившись в свой мир, ты будешь смотреть на него теми же глазами, как раньше. Отныне одна мысль будет тебя преследовать повсюду, и настанет день, — через год, через пять, через десять лет, может быть, — когда тебя увидят в этом же самом проходе.
— Замолчи, Сегейр-бен-Шейх! — воскликнула дрожащим голосом Танит-Зерга.
— Замолчи, противная мошка! — прикрикнул он на нее.
И злобно усмехнулся.
— Девчонка, видишь ли, боится: она знает, что я говорю правду, так как ей известна история поручика Гельберти.
— Поручика Гильберта? — спросил я, обливаясь потом.
— Это был итальянский офицер, встреченный мною восемь лет тому назад между Ратом и Радамесом. Случилось так, что его любовь к Антинее не подавила в нем любви к жизни. Он сделал попытку к бегству, увенчавшуюся успехом, — не знаю, каким образом, ибо я ему не помогал,и вернулся в свою страну. И вот слушай: ровно через два года, в тот же самый день, отправившись на разведку, я нашел перед северной оградой жалкого, оборванного, наполовину мертвого от голода и усталости, человека, тщетно искавшего вход в оазис. То был вернувшийся в Хоггар поручик Гильберти… В красном мраморном зале он занимает нишу номер 39.
Туарег тихо засмеялся..
— Такова история поручика Гильберти, которую тебе хотелось узнать… Ну, а теперь хватит. Садись на своего верблюда.
Не говоря ни слова, я повиновался. Танит-Зерга, сидя позади меня, обнимала меня своими маленькими руками.
Сегейр-бен-Шейх все еще держал за узду дромадера.
— Еще одно слово, — сказал он, указывая рукой на мелькавшую вдали, с южной стороны, черную точку на синеватой линии горизонта. — Ты видишь этот гур, вон там: вы должны его держаться. Он находится отсюда в тридцати километрах. Вы должны его достигнуть к восходу солнца. После того справься по карте. Следующий пункт вашего пути отмечен на ней знаком. Если ты не будешь отклоняться от указанного направления, то через неделю вы будете в уэде Телемси.
Верблюд вытянул свою длинную шею, вдыхая в себя доносившийся с юга душный ветер.
Широким движением туарег отпустил узду животного.
— Ну, теперь поезжайте!
— Благодарю тебя, Сегейр-бен-Шейх, и прощай! — сказал я, поворачиваясь на седле.
Издалека до меня донесся его ответ:
— До свидания, поручик Сент-Ави!
Возле дивана, на котором я лежал, стояла, с правой стороны, худенькая, одетая в белое, фигура.
— Это ты, Танит-Зерга? — пробормотал я.
Я хотел приподняться, опираясь на локоть, но острая боль обожгла мне плечо. События дня отчетливо встали в моей несчастной, больной голове.
— Ах, дитя мое, если бы ты только знала!
— Я знаю.-сказала она.
Я был слаб, как ребенок. Страшное возбуждение, испытанное мною в течение дня, сменилось с наступлением ночи глубоким упадком сил. Меня душили подступавшие к горлу слезы.
— Если бы ты знала, если бы ты знала! Увези меня отсюда, милая, увези…
— Не говори так громко, — сказала она. — За дверью тебя стережет белый туарег.
— Увези меня, спаси! — повторял я.
— Я для того сюда и пришла, — произнесла она.
Я взглянул на нее. На ней уже не было ее красивой туники из красного шелка: она была одета в простой белый хаик, один конец которого она накинула себе на голову.
— И я тоже, — проговорила она упавшим голосом,и я тоже хочу уйти. Я уж давно хочу уйти отсюда. Я хочу снова увидеть Гао, деревню на берегу реки, голубые молочаи, зеленую воду.
Помолчав, она продолжала: — С тех пор, как я здесь, я не переставала думать о том, как бы отсюда уйти. Но я слишком слаба, чтобы пуститься одной по великой Сахаре. До тебя я никому не решалась об этом говорить. Все они думают только о ней… Но ты… ты хотел ее убить.
У меня вырвался глухой стон.
— Ты страдаешь, — вздохнула она. — Они сломали тебе РУКУ— По крайней мере, вывихнули.
— Покажи.
С бесконечной осторожностью она стала водить по моему плечу своими маленькими плоскими руками.
— За моей дверью стоит на часах белый туарег, — сказал я. — Откуда же ты вошла?
— Оттуда, — ответила она.
И указала на окно. Черная перпендикулярная линия пересекала посредине белевший в стене лазурный квадрат.
Танита-Зерга подошла к окну и поднялась на подоконник. В руках у нее сверкнул нож. Она перерезала, насколько могла достать, веревку, конец которой упал с сухим шумом на каменную плиту.
— Уйти, уйти, — сказал я. — Но как?
— Через окно, — ответила она, дополнив свои слова движением руки.
Затем она вернулась к моему ложу.
Я подошел к лазурному просвету и высунулся наружу.
Лихорадочным взглядом впился я в мрачный колодец, отыскивая глазами невидимые скалы, о которые разбился несчастный Кен.
— Через окно? — произнес я, дрожа. — Да, ведь, тут двести футов высоты.
— В веревке двести пятьдесят, — возразила она. — Это хорошая, прочная веревка. Я недавно украла ее в оазисе: ею обвязывали и валили деревья. Она совсем новая.
— Спуститься в окно, Танит-Зерга? А мое плечо?
— Я спущу тебя! — ответила она с силой. — Пощупай мои руки и посмотри, какие они нервные и крепкие. Конечно, я не стану спускать тебя прямо на землю. Я сделаю вот так, взгляни: с каждой стороны окна есть мраморная колонна; обвязав одну из них веревкой и пропустив ее еще раз вокруг другой колонны, я заставлю тебя скользит вниз, почти не чувствуя своей тяжести.
И прибавила:
— И вот еще, посмотри: через каждые десять футов я вывязала по большому узлу; они дадут мне возможность, если силы начнут мне изменять, прерывать от времени до времени спуск.
— А ты? — спросил я.
— Когда ты будешь внизу, я привяжу веревку к колонне и спущусь к тебе. Узлы позволят мне отдыхать, если веревка будет слишком резать мне руки. Но ты не бойся: я очень ловкая. В Гао, будучи ребенком, я взбиралась за птенчиками туканов на самые верхушки молочаев. А спускаться-то, ведь, куда легче.
— Но когда мы будем внизу, как же мы выйдем? Разве ты знаешь расположение стен и ворот?
— Этого никто не знает, кроме Сегейр-бен-Шейха и, может быть, Антинеи, — ответила она.
— Но, в таком случае…
— В таком случае, придется воспользоваться верблюдами Сегейр-бен-Шейха, теми, на которых он совершает свои поездки. Я отвязала одного из них, самого сильного, свела его вниз и дала ему много травы, чтобы он молчал и хорошо поел до того, как мы отправимся в путь.
— Но…— заикнулся я еще раз.
Она топнула ногой.
— Что еще?.. Оставайся, если хочешь, если тебе страшно, а я уйду. Я хочу снова увидеть Гао, голубые молочайные стволы, зеленую воду.
Я почувствовал, что покраснел.
— Я пойду с тобой, Танит-Зерга. Лучше умереть среди песков, чем оставаться здесь. Пойдем!
— Тише, — прошептала она. — Еще не время.
И она указала рукой на высокие горные отроги, залитые ярким светом луны.
— Еще не время, надо подождать. Нас могут заметить. Через час луна скроется за горой, и тогда наступит удобный момент.
Она села и умолкла, плотно натянув хаик на свое мрачное лицо.
Мне показалось, что она молилась.
Вдруг я перестал ее видеть. В комнате стало совершенно темно. Луна исчезла.
Рука Танит-Зерги опустилась на мое плечо. Маленькая девушка повлекла меня к бездне. Я старался подавить в себе дрожь.
Внизу, под нами, был сплошной мрак. Очень тихим, но твердым голосом Танит-Зерга мне сказала: — Готово. Я прикрепила веревку к колонне. Вот петля. Охвати ею свою руку… Ах, тебе больно… Возьми эту подушку. Прижимай ее все время к поврежденному плечу… Это — кожаная подушка, туго набитая. Старайся держаться лицом к стене. Это избавит тебя от толчков и трения.
Я уже овладел собой и был совершенно спокоен. Усевшись на краю окна, я спустил ноги в пустоту. Подувший с гор свежий ветер подействовал на меня благотворно.
Я почувствовал в кармане своей куртки руку Танит Зерги.
— Это коробочка. Когда ты достигнешь земли, я должна буду об этом знать, чтобы спуститься, в свою очередь! Ты откроешь коробочку. В ней — светляки: я увижу, как они полетят, и спущусь сама.
Она крепко пожала мне руку.
— Ну, начинай, — прошептала она.
Я повиновался.
Из этого спуска в двести футов я помню только одно: каждый раз, когда веревка останавливалась, и я оставался висеть, болтая в воздухе ногами и упираясь лицом в совершенно гладкую стену, меня охватывало раздражение.
«И чего только ждет эта дурочка, — говорил я самому себе: — вот уже четверть часа, как я качаюсь в пустоте… Ах, наконец-то… Ну, вот, опять остановка…» Раз или два мне показалось, что я достиг цели. Но то были лишь выступы скалы, и мне приходилось быстро отталкиваться от них ногою… Вдруг я почувствовал, что сижу на земле. Вытянув вперед руки, я нащупал куст и уколол себе шипом палец…
Путешествие было кончено.
В ту же секунду меня охватило прежнее нервное состояние.
Я освободился от подушки и снял петлю. Здоровой рукой я натянул веревку, отвел ее футов на шесть от стены и наступил на нее ногой.
В то же время, вынув из кармана картонную коробочку, я приподнял крышку.
Один за другим оттуда вылетели три светящихся кружка и понеслись в темную, как чернила, ночную мглу; я видел, как насекомые поднимались вдоль скалы, как они медленно скользили по ней, отливая бледно-розовым светом. Покружившись, они исчезли друг за другом…
— Ты устал, сиди-поручик. Дай-ка я подержу веревку.
Рядом со мной вырос Сегейр-бен-Шейх.
Я взглянул на его высокий черный силуэт. По всему моему телу, с головы до ног, пробежала сильная дрожь, но я, тем не менее, еще крепче зажал в своих руках веревку, по которой до меня уже доходили сверху толчки и неровное подергиванье.
— Дай сюда, — властно повторил туарег.
И вырвал у меня веревку.
В эту минуту я решительно не знал, что мне делать.
Рядом со мной стоял высокий мрачный призрак. Что мог я предпринять, — скажи сам, — с моим вывихнутым плечом, против этого человека, сила и ловкость которого мне были хорошо известны? Да и зачем? Прочно укрепившись на ногах, он тянул веревку обеими руками, всем своим телом, и я понял, что он справится с этим делом куда лучше меня.
Над нашими головами послышался легкий шелест. Показалась темная фигурка.
— Ну, вот, — сказал Сегейр-бен-Шейх, хватая в свои могучие объятия маленькую тень и ставя ее на землю, между тем как отпущенная веревка закачалась вдоль стены.
Узнав туарега, Танит-Зерга застонала.
Но он грубо зажал ей рот рукою.
— Молчи, воровка верблюдов! Молчи, противная мошка!
Он схватил ее за руку. Потом повернулся ко мне.
— Следуйте за мной, — сказал он повелительным тоном.
Я повиновался. Во все время короткого пути я слышал, как стучала от ужаса зубами Танит-Зерга.
Мы дошли до небольшого грота.
— Войдите! — приказал нам туарег.
Он зажег факел. При красноватом свете огня я заметил великолепного мехари, спокойно жевавшего жвачку.
— Девчонка — не дура, — сказал Сегейр-бен-Шейх, тыча пальцем в верблюда: — она сумела выбрать самого красивого и сильного. Но она ничего не понимает.
Он приблизил факел к животному.
— Она ничего не понимает, — подолжал он. — Она лишь сумела его оседлать. Ни воды, ни съестных припасов.
Через три дня, в этот же час, вы лежали бы уже мертвыми на дороге, и на какой дороге!
Танит-Зерга уже не стучала больше зубами. Глазами, полными страха и надежды, она смотрела на туарега.
— Сиди-поручик, — сказал Сегейр-бен-Шейх, — подойди сюда, к верблюду, и я тебе объясню.
Когда я приблизился, он продолжал: — С каждой стороны находится по меху с водой. Берегите ее насколько возможно, ибо вам придется ехать по ужасным местам. Может быть, что на расстоянии пятисот километров вы не повстречаете ни одного колодца… Там, в этих сумках, — коробки с консервами; их немного, потому что вода ценнее их. Там же лежит и карабин, — твой карабин, сиди. Постарайся бить из него только антилоп. А теперь вот что…
Он развернул свернутую в трубку бумагу и склонил над нею свое закрытое покрывалом лицо. Его глаза улыбались.
Он посмотрел на меня.
— Куда предполагал ты направиться после того, как выбрался бы по ту сторону стен?
— В Иделес, чтобы выехать на дорогу, на которой ты встретил меня и капитана, — ответил я.
Сегейр-бен-Шейх покачал головой.
— Я так и думал, — пробормотал он.
И прибавил: — Еще до захода завтрашнего солнца, и тебя и девчонку поймали бы и убили.
Помолчав, он продолжал:
— На севере находится Хоггар, а он весь подчинен Антинее. Вам надо ехать на юг.
— Хорошо, мы поедем на юг, — сказал я.
— Каким же путем?
— Через Силет и Тимиссао.
Туарег опять покачал головой.
— Вас будут искать и с этой стороны, — заметил он: — это очень хорошая дорога, с колодцами. К тому же известно, что ты ее знаешь. Туареги будут, конечно, поджидать тебя у источников.
— Но, в таком случае…
— Надо выехать, — сказал Сегейр-бен-Шейх, — на дорогу из Тимиссао в Тимбукту, в семистах километрах отсюда, держа путь на Иферуан или, еще лучше, на уэд Телемси.
Там кончается страна хоггарских туарегов и начинаются владения туарегов-ауэлимиденов.
Своим тонким упрямым голоском Танит-Зерга воскликнула:
— Ауэлимидены перебили моих родных и продали меня в рабство. Я не хочу к ним ехать!
— Молчи, противная мошка! — сурово остановил ее Сегейр-бен-Шейх.
И продолжал, обращаясь исключительно ко мне:
— То, что я сказал, — верно. Девчонка, конечно, права. Ауэлимидены — народ свирепый. Но они боятся французов. Многие из них находятся в сношениях с военными властями, расположенными к северу от Нигера. С другой стороны, они воюют с туарегами Хоггара и не станут вас преследовать на их земле. То, что я сказал, — верно: вам надо выехать на дорогу в Тимбукту, в том месте, где она проникает в страну ауэлимиденов. Там много лесов и источников. Если вы доберетесь до уэда Телемси, вы завершите свое путешествие под сенью цветущих мимоз. К тому же отсюда до Телемси гораздо ближе, чем через Тимиссао. Это — путь прямой.
— Это путь прямой, ты говоришь правду, — заметил я. — Но ты знаешь, что он ведет через Танезруфт.
Туарег сделал нетерпеливое движение.
— Сегейр-бен-Шейху это известно, — сказал он. — Он знает, что такое Танезруфт. Он объездил всю Сахару и все же дрожит от страха, когда ему приходится проезжать через Танезруфт и южный Тассили. Он знает, что верблюды, которые попадают туда, сбившись с пути, погибают там или дичают, потому что никто не хочет их разыскивать с опасностью для жизни… Но именно покров страха, окружающий эти места, и может вас спасти. К тому же вам надо выбирать: либо гибель от жажды на дорогах Танезруфта, либо насильственная смерть на всяком другом пути.
И прибавил: — Конечно, вы можете остаться и здесь.
— Мой выбор сделан, Сегейр-бен-Шейх, — произнес я.
— Хорошо, — продолжал он, снова разворачивая свернутую в трубку бумагу. — Вот эта черточка обозначает начало и выход из второй земляной ограды, куда я вас отведу. Она кончается у Иферуана. Я отметил колодцы, но ты на них не слишком рассчитывай, потому что многие из них высохли. Следи за тем, чтобы не отклоняться от начертанного здесь пути. Иначе — смерть… А теперь, садись с девчонкой на верблюда. Четыре ноги производят меньше шума, чем восемь.
Мы долго шли в глубоком молчании. Сегейр-бен-Шейх шагал впереди, а его мехари послушно плелся за ним. Мы последовательно миновали темный проход, узкое горное ущелье и еще один проход… Повсюду входы и выходы были искусно замаскированы громоздившимися друг на друга скалами и непроходимой чашей кустарников.
Вдруг сильная струя горячего воздуха ударила нам в лицо. Зловещий красноватый свет блеснул в конце прохода, по которому мы шли. Там начиналась пустыня.
Сегейр-бен-Шейх остановился.
— Слезайте, — сказал он.
В скале пел свою песенку родник. Туарег подошел к воде и наполнил ею большой кожаный стакан.
— Пейте, — произнес он, подавая его сначала мне, а потом Танит-Зерге.
Мы повиновались.
— Пейте еще, — приказал он. — Тем больше останется воды в ваших мехах. Постарайтесь не испытывать больше жажды до самого захода солнца.
Он попробовал, крепко ли была стянута подпруга у верблюда.
— Теперь все хорошо, — тихо проговорил он. — Ну, через два часа начнет светать. К тому времени вы должны исчезнуть из виду.
В эту критическую минуту мною овладело волнение.
Я подошел к туарегу и взял его руку.
— Сегейр-бен-Шейх, — произнес я, понизив голос, — почему ты все это сделал?
Он отступил на шаг, и я увидел, как сверкнули его глубокие мрачные глаза.
— Почему? — спросил он.
— Да, почему?
— Пророк, — важно ответил он, — разрешает праведнику, один раз на его земном пути, забыть свой долг для чувства жалости. Сегейр-бен-Шейх пользуется этим разрешением ради того, кто спас ему жизнь.
— А ты не боишься, — сказал я, — что, вернувшись к французам, я раскрою им тайну Антинеи?
Он покачал головой.
— Я этого не боюсь, — возразил он, и голос его зазвенел иронией. — Тебе совсем неинтересно, сиди-поручик, чтобы люди твоей страны узнали о том, какой смертью погиб сиди-капитан.
Я вздрогнул при этом логичном ответе.
— Я делаю, может быть, ошибку, — прибавил туарег, что оставляю в живых девчонку… Но она тебя любит и ничего не будет рассказывать. Ну, поезжайте: день близок.
Я хотел пожать руку этому странному спасителю, но он снова отступил назад.
— Не надо меня благодарить. То, что я делаю, — это для самого себя, чтобы заслужить расположение бога. Знай, что никогда ничего подобного я уже не сделаю ни для кого другого, ни для тебя.
Видя, что я поднял руку, желая его успокоить на этот счет, он произнес насмешливым тоном, который звучит еще до сих пор в моих ушах:
— Не уверяй меня. То, что я делаю, полезно для меня, а не для тебя.
Я посмотрел на него, ничего не понимая.
— Не для тебя, сиди-поручи, не для тебя, — сказал он важным голосом, — ибо ты вернешься, но в тот день уже не рассчитывай на благожелательность Сегейр-бен-Шейха.
— Я вернусь? — пробормотал я, вздрогнув.
— Да, ты вернешься, — повторил туарег.
Он стоял, как зловещая статуя, у черной скалы.
— Да, ты вернешься, — продолжал он с силою. — Теперь ты отсюда бежишь, но ты ошибаешься, полагая, что, возвратившись в свой мир, ты будешь смотреть на него теми же глазами, как раньше. Отныне одна мысль будет тебя преследовать повсюду, и настанет день, — через год, через пять, через десять лет, может быть, — когда тебя увидят в этом же самом проходе.
— Замолчи, Сегейр-бен-Шейх! — воскликнула дрожащим голосом Танит-Зерга.
— Замолчи, противная мошка! — прикрикнул он на нее.
И злобно усмехнулся.
— Девчонка, видишь ли, боится: она знает, что я говорю правду, так как ей известна история поручика Гельберти.
— Поручика Гильберта? — спросил я, обливаясь потом.
— Это был итальянский офицер, встреченный мною восемь лет тому назад между Ратом и Радамесом. Случилось так, что его любовь к Антинее не подавила в нем любви к жизни. Он сделал попытку к бегству, увенчавшуюся успехом, — не знаю, каким образом, ибо я ему не помогал,и вернулся в свою страну. И вот слушай: ровно через два года, в тот же самый день, отправившись на разведку, я нашел перед северной оградой жалкого, оборванного, наполовину мертвого от голода и усталости, человека, тщетно искавшего вход в оазис. То был вернувшийся в Хоггар поручик Гильберти… В красном мраморном зале он занимает нишу номер 39.
Туарег тихо засмеялся..
— Такова история поручика Гильберти, которую тебе хотелось узнать… Ну, а теперь хватит. Садись на своего верблюда.
Не говоря ни слова, я повиновался. Танит-Зерга, сидя позади меня, обнимала меня своими маленькими руками.
Сегейр-бен-Шейх все еще держал за узду дромадера.
— Еще одно слово, — сказал он, указывая рукой на мелькавшую вдали, с южной стороны, черную точку на синеватой линии горизонта. — Ты видишь этот гур, вон там: вы должны его держаться. Он находится отсюда в тридцати километрах. Вы должны его достигнуть к восходу солнца. После того справься по карте. Следующий пункт вашего пути отмечен на ней знаком. Если ты не будешь отклоняться от указанного направления, то через неделю вы будете в уэде Телемси.
Верблюд вытянул свою длинную шею, вдыхая в себя доносившийся с юга душный ветер.
Широким движением туарег отпустил узду животного.
— Ну, теперь поезжайте!
— Благодарю тебя, Сегейр-бен-Шейх, и прощай! — сказал я, поворачиваясь на седле.
Издалека до меня донесся его ответ:
— До свидания, поручик Сент-Ави!
XIX. ТАНЕЗРУФТ
В течение первого часа нашего бегства, крупный мехари Сегейр-бен-Шейха вез нас с безумной быстротой. Мы проехали, по крайней мере, миль пять. Напрягая зрение, я направлял животное в сторону указанного мне туарегом гура, гребень которого постепенно увеличивался на начинавшем бледнеть небе.
От стремительного бега драмодегза ветер со свистом проносился мимо наших ушей. Большие кусты ретема бежали нам навстречу справа и слева, напоминая мрачные, иссохшие скелеты.
Вдруг, как легкое дуновение, меня коснулся голос Танит-Зерги:
— Останови верблюда.
Сперва я не понял, в чем дело.
— Останови верблюда, — повторила она. И ее пальцы с силою сжали мою руку.
Я повиновался. Очень неохотно животное замедлило свой бег.
— Слушай! — сказала маленькая девушка.
Сначала я ничего не мог разобрать. Вслед затем позади меня послышался очень легкий шум, какой-то сухой шелест.
— Останови верблюда! — приказала Танит-Зерга.Но можешь не ставить его на колени.
В то же мгновенье, какое-то серое тощее существо вспрыгнуло на мехари.
— Можешь ехать, — сказала моя спутница. — Гале вскочил.
Драмадер снова помчался вперед.
Через секунду я почувствовал под своей рукой клок ощетинившейся шерсти. Мангуст отыскал наш след и догнал нас. Я слышал, как медленно затихало частое и прерывистое дыхание славного зверька.
— Я счастлива, — прошептала Танит-Зерга.
Сегейр-бен-Шейх не ошибся. К восходу солнца мы обогнули гур. Я оглянулся назад: Атакор казался теперь огромной бесформенной массой, утопавшей в ночном тумане, который быстро убегал от рассвета. Уже было невозможно отличить среди безыменных гор ту из них, где Антинея продолжала плести свою сеть страсти и любви.
Ты знаешь, что такое Танезруфт: это — плоскогорье, в буквальном смысле этого слова, это — заброшенная, необитаемая страна, это — царство голода и жажды. Мы углублялись в ту часть этой пустыни, которую Дюверье называет Южным Тассили и которая фигурирует на карте министерства общественных работ со следующей привлекательной надписью: «Скалистое плато, лишенное воды и растительности, негостеприимное для человека и животных».
На всем свете нет ни одного места, за исключением некоторых частей Калахари, которое было бы ужаснее этой каменистой пустыни. Да! Сегейр-бен-Шейх рисковал очень немногим, утверждая, что ни одна душа не решится нас преследовать в этом аду.
Хотя солнце уже взошло, но в воздухе все еще продолжали носиться огромные клочья черного тумана, который упорно не хотел исчезнуть. В моей голове с удивительной бессвязностью метались и сталкивались воспоминания.
Мне пришла вдруг на ум, слово в слово, следующая фраза: «Дику казалось» что с незапамятных времен, сидя на спине мехари, он только и делал, что рассекал темное пространство». Я тихо засмеялся. «Вот уже несколько часов,подумал я,-г как мне приходится быть в положении то одного, то другого литературного героя. Только что, болтаясь в ста футах над землей, я был Фабрицием из „Парской Чартозы“, цепляющимся за свою итальянскую башню. А теперь, восседая на мехари, я — Дик из „Угасающего света“, летающий через пустыню навстречу своим товарищам по оружию». Я опять засмеялся… потом вздрогнул, подумав о минувшей ночи, об Оресте в «Андромахе», который соглашается принести в жертву Пирра… Чем не литературный сюжет…
Сегейр-бен-Шейх рассчитал, что нам придется ехать неделю до лесистой страны ауэлимиденов, за которой начинаются травянистые степи Судана. Он хорошо знал достог инства своего дромадера. Танит-Зерга немедленно дала ему кличку: «Эль-Меллен» т. е. «Белый», так как на шерсти этого мехари не было ни одного пятнышка. Один раз он пробыл два дня без всякой пищи, срывая лишь то тут то там, ветку камедной акации, серые шипы которой, отвратителные на вид и достигавшие десяти сантиметров в длину, вызывали у меня серьезные опасения за целость пищевода нашего друга. Отмеченные на карте Сегейр-бен-Шейха колодцы были, действительно, на их местах, но мы находили в них лишь горячую желтоватую грязь. Ее хватало для верблюда, и мы, совершая в течение пяти суток чудеса воздержания, опорожнили только один из наших двух мехов.
С этой минуты мы могли считать себя спасенными.
В тот день, поблизости от одной из таких илистых луж, мне удалось уложить выстрелом из карабина газель с маленькими прямыми рогами. Танит-Зерга содрала с животного шкуру, выпотрошила его, и мы полакомились превосходным, хорошо прожаренным мясом. В то же время, маленький Гале, пользуясь нашими остановками в часы наибольшей дневной жары и шныряя между скалами, обнаружил в одной из впадин урана, — крокодила, живущего в песках Сахары, длиною около трех локтей, — и быстро свернул ему шею. Мангуст наелся до такой степени, что еле мог двигаться. Нам пришлось потратить целую пинту воды, чтобы облегчить ему пищеварение. Но мы сделали это очень охотно, потому что были счастливы. Танит-Зерга мне этого не говорила, но я видел, как она радовалась, убеждаясь, что я перестал думать о женщине в золотом и изумрудном псхенте. И, действительно, в те дни Антинея исчезла из моей памяти. Я думал тогда лишь об отвесных лучах, которых следовало избегать; о мехе из козлиной шкуры, который надо класть на час в углубление скалы, чтобы вода была свежей; о светлом счастье, которое охватывает все существо, когда кожаный стакан, наполненный спасительной жидкостью, приближается к губам… Я могу теперь громко сказать, громче кого бы то ни было: великие страсти, духовные или чувственные — удел людей, не чувстующих голода, жажды и усталости.
Было пять часов вечера. Страшный жар убывал. Мы вышли из глубокой впадины в скале, где сделали небольшой привал. Сидя на громадном камне, мы смотрели, как краснел запад.
Я развернул карту, на которой Сегейр-бен-Шейх обозначил наши переходы вплоть до самой дороги в Судан. Еще раз я с радостью удостоверился в том, что он указал нам правильное направление и что я точно ему следовал.
— Послезавтра вечером, — произнес я, — мы двинемся к тому пункту нашего маршрута, который приведет нас, на заре следующего дня, к уэду Телемси. Там нам уже не придется больше думать о воде.
Глаза Танит-Зерги сверкнули на ее исхудалом лице.
— А Гао? — спросила она.
— Мы будем на расстоянии одной недели пути от Нигера. А Сегейр-бен-Шейх сказал, что, начиная от Телемси, остальная дорога идет среди цветущих мимоз.
— Я знаю плоды мимозы, — заметила она: — это маленькие желтые шарики, тающие в руках. Но я предпочитаю цветы каперсовых кустов. Ты поедешь со мною в Гао? Мой отец Сонни-Азкия был убит, как я тебе уже говорила, ауэлимиденами. Но люди моего племени, вероятно, отстроили деревню. Они привыкли к месту. Ты увидишь, как тебя там примут.
От стремительного бега драмодегза ветер со свистом проносился мимо наших ушей. Большие кусты ретема бежали нам навстречу справа и слева, напоминая мрачные, иссохшие скелеты.
Вдруг, как легкое дуновение, меня коснулся голос Танит-Зерги:
— Останови верблюда.
Сперва я не понял, в чем дело.
— Останови верблюда, — повторила она. И ее пальцы с силою сжали мою руку.
Я повиновался. Очень неохотно животное замедлило свой бег.
— Слушай! — сказала маленькая девушка.
Сначала я ничего не мог разобрать. Вслед затем позади меня послышался очень легкий шум, какой-то сухой шелест.
— Останови верблюда! — приказала Танит-Зерга.Но можешь не ставить его на колени.
В то же мгновенье, какое-то серое тощее существо вспрыгнуло на мехари.
— Можешь ехать, — сказала моя спутница. — Гале вскочил.
Драмадер снова помчался вперед.
Через секунду я почувствовал под своей рукой клок ощетинившейся шерсти. Мангуст отыскал наш след и догнал нас. Я слышал, как медленно затихало частое и прерывистое дыхание славного зверька.
— Я счастлива, — прошептала Танит-Зерга.
Сегейр-бен-Шейх не ошибся. К восходу солнца мы обогнули гур. Я оглянулся назад: Атакор казался теперь огромной бесформенной массой, утопавшей в ночном тумане, который быстро убегал от рассвета. Уже было невозможно отличить среди безыменных гор ту из них, где Антинея продолжала плести свою сеть страсти и любви.
Ты знаешь, что такое Танезруфт: это — плоскогорье, в буквальном смысле этого слова, это — заброшенная, необитаемая страна, это — царство голода и жажды. Мы углублялись в ту часть этой пустыни, которую Дюверье называет Южным Тассили и которая фигурирует на карте министерства общественных работ со следующей привлекательной надписью: «Скалистое плато, лишенное воды и растительности, негостеприимное для человека и животных».
На всем свете нет ни одного места, за исключением некоторых частей Калахари, которое было бы ужаснее этой каменистой пустыни. Да! Сегейр-бен-Шейх рисковал очень немногим, утверждая, что ни одна душа не решится нас преследовать в этом аду.
Хотя солнце уже взошло, но в воздухе все еще продолжали носиться огромные клочья черного тумана, который упорно не хотел исчезнуть. В моей голове с удивительной бессвязностью метались и сталкивались воспоминания.
Мне пришла вдруг на ум, слово в слово, следующая фраза: «Дику казалось» что с незапамятных времен, сидя на спине мехари, он только и делал, что рассекал темное пространство». Я тихо засмеялся. «Вот уже несколько часов,подумал я,-г как мне приходится быть в положении то одного, то другого литературного героя. Только что, болтаясь в ста футах над землей, я был Фабрицием из „Парской Чартозы“, цепляющимся за свою итальянскую башню. А теперь, восседая на мехари, я — Дик из „Угасающего света“, летающий через пустыню навстречу своим товарищам по оружию». Я опять засмеялся… потом вздрогнул, подумав о минувшей ночи, об Оресте в «Андромахе», который соглашается принести в жертву Пирра… Чем не литературный сюжет…
Сегейр-бен-Шейх рассчитал, что нам придется ехать неделю до лесистой страны ауэлимиденов, за которой начинаются травянистые степи Судана. Он хорошо знал достог инства своего дромадера. Танит-Зерга немедленно дала ему кличку: «Эль-Меллен» т. е. «Белый», так как на шерсти этого мехари не было ни одного пятнышка. Один раз он пробыл два дня без всякой пищи, срывая лишь то тут то там, ветку камедной акации, серые шипы которой, отвратителные на вид и достигавшие десяти сантиметров в длину, вызывали у меня серьезные опасения за целость пищевода нашего друга. Отмеченные на карте Сегейр-бен-Шейха колодцы были, действительно, на их местах, но мы находили в них лишь горячую желтоватую грязь. Ее хватало для верблюда, и мы, совершая в течение пяти суток чудеса воздержания, опорожнили только один из наших двух мехов.
С этой минуты мы могли считать себя спасенными.
В тот день, поблизости от одной из таких илистых луж, мне удалось уложить выстрелом из карабина газель с маленькими прямыми рогами. Танит-Зерга содрала с животного шкуру, выпотрошила его, и мы полакомились превосходным, хорошо прожаренным мясом. В то же время, маленький Гале, пользуясь нашими остановками в часы наибольшей дневной жары и шныряя между скалами, обнаружил в одной из впадин урана, — крокодила, живущего в песках Сахары, длиною около трех локтей, — и быстро свернул ему шею. Мангуст наелся до такой степени, что еле мог двигаться. Нам пришлось потратить целую пинту воды, чтобы облегчить ему пищеварение. Но мы сделали это очень охотно, потому что были счастливы. Танит-Зерга мне этого не говорила, но я видел, как она радовалась, убеждаясь, что я перестал думать о женщине в золотом и изумрудном псхенте. И, действительно, в те дни Антинея исчезла из моей памяти. Я думал тогда лишь об отвесных лучах, которых следовало избегать; о мехе из козлиной шкуры, который надо класть на час в углубление скалы, чтобы вода была свежей; о светлом счастье, которое охватывает все существо, когда кожаный стакан, наполненный спасительной жидкостью, приближается к губам… Я могу теперь громко сказать, громче кого бы то ни было: великие страсти, духовные или чувственные — удел людей, не чувстующих голода, жажды и усталости.
Было пять часов вечера. Страшный жар убывал. Мы вышли из глубокой впадины в скале, где сделали небольшой привал. Сидя на громадном камне, мы смотрели, как краснел запад.
Я развернул карту, на которой Сегейр-бен-Шейх обозначил наши переходы вплоть до самой дороги в Судан. Еще раз я с радостью удостоверился в том, что он указал нам правильное направление и что я точно ему следовал.
— Послезавтра вечером, — произнес я, — мы двинемся к тому пункту нашего маршрута, который приведет нас, на заре следующего дня, к уэду Телемси. Там нам уже не придется больше думать о воде.
Глаза Танит-Зерги сверкнули на ее исхудалом лице.
— А Гао? — спросила она.
— Мы будем на расстоянии одной недели пути от Нигера. А Сегейр-бен-Шейх сказал, что, начиная от Телемси, остальная дорога идет среди цветущих мимоз.
— Я знаю плоды мимозы, — заметила она: — это маленькие желтые шарики, тающие в руках. Но я предпочитаю цветы каперсовых кустов. Ты поедешь со мною в Гао? Мой отец Сонни-Азкия был убит, как я тебе уже говорила, ауэлимиденами. Но люди моего племени, вероятно, отстроили деревню. Они привыкли к месту. Ты увидишь, как тебя там примут.