огромного пса. Это была не дерзость, а дружеское расположение и
доверчивость -- он и не подозревал, что должен робеть или смущаться.
Граф не мог не заметить, что мальчик смотрит на него как на друга и
говорит с ним, ни минуты не сомневаясь в его добром расположении.
Очевидно, он и не думал о том, что этот высокий суровый старик может
не любить его и не радоваться его приезду. Ясно было и то, что ему
хотелось на свой ребяческий лад развлечь и заинтересовать деда.
Старый граф был угрюмый, холодный и бессердечный человек, и все же в
глубине души такое доверие его тронуло. В конце концов, разве не
приятно было увидеть кого-то, кто не смотрел на него с недоверием, не
сторонился его, не подозревал о дурных сторонах его характера, кто
глядел на него ясными, доверчивыми глазами -- пусть это был всего лишь
маленький мальчик в черном бархатном костюме?
Старый граф откинулся на спинку своего кресла и продолжал
выспрашивать мальчика, следя за ним со странным блеском в глазах.
Лорд Фаунтлерой с охотой отвечал на все вопросы и, нимало не
смущаясь, продолжал весело болтать. Он поведал графу историю Дика и
Джерри, торговки яблоками и мистера Хоббса; он живописал собрания
республиканской партии со всеми их знаменами, транспарантами,
факелами и фейерверками. Так он дошел до Четвертого июля и
Независимости и очень вдохновился, как вдруг вспомнил о чем-то и
замолк.
-- Что случилось? -- спросил граф. -- Почему ты не продолжаешь?
Лорд Фаунтлерой смущенно заерзал. Граф видел, что его тревожит
внезапно пришедшая ему в голову мысль.
-- Просто я подумал, что, может, вам это неприятно, -- отвечал
Седрик. -- Может, кто-то из ваших был там в это время. Я забыл, что вы
англичанин.
-- Можешь продолжать, -- произнес милорд.-- Никто из моих там не был.
Ты забыл, что и ты англичанин.
-- Ах, нет, -- тотчас возразил Седрик. -- Я американец!
-- Ты англичанин, -- повторил угрюмо граф. -- Твой отец был англичанин.
Такой поворот позабавил старого аристократа, но Седрику было не до
шуток. Этого он не ожидал. Он покраснел до корней волос.
-- Я родился в Америке, -- возразил он. -- А кто родится в Америке,
тот американец. Простите, что я вам противоречу, -- серьезно прибавил
он, -- только мистер Хоббс мне говорил, что если будет еще война, я
должен... должен быть за американцев.
Граф усмехнулся -- это была угрюмая усмешка, и все же она была не так
уж далека от улыбки.
-- Ах, вот как? -- сказал он.
Граф ненавидел Америку и все американское, но серьезность маленького
патриота его позабавила. Он подумал, что из такого доброго американца
может со временем выйти неплохой англичанин.
Впрочем, у них не было времени углубиться в историю Борьбы за
независимость: лакей объявил, что кушать подано; к тому же лорд
Фаунтлерой чувствовал, что возвращаться к этому предмету было бы
неловко.
Седрик поднялся и подошел к креслу деда. Взглянув на его больную
ногу, он вежливо предложил:
-- Хотите, я вам помогу? Вы можете на меня опереться. Когда у мистера
Хоббса болела нога -- ее бочкой с картофелем отдавило, -- он
всегда на меня опирался.
Рослый лакей чуть не улыбнулся и не потерял своей репутации и места.
Это был лакей-аристократ, он всегда служил лишь в самых знатных
семьях и никогда не улыбался; он бы счел себя
грубым простолюдином, если бы позволил себе -- каковы бы ни были
обстоятельства -- такую несдержанность, как улыбка. Его спасло только
то, что он принялся пристально изучать весьма отталкивающую картину,
висевшую у графа над головой.
Граф смерил своего отважного юного родича взглядом.
-- По-твоему, ты справишься? -- спросил он сурово.
-- Мне кажется, справлюсь, -- ответил Седрик. -- Я сильный. Мне
ведь уже семь лет. Вы можете опереться с одной стороны на палку, а с
другой -- на меня. Дик говорит, что для моего возраста мускулы у
меня очень даже ничего.
Он поднял к плечу руку и напряг ее, чтобы продемонстрировать графу
мускулы, которые так великодушно одобрил Дик; при этом лицо у него было
такое серьезное и сосредоточенное, что лакею пришлось снова
обратить пристальное внимание на картину.
-- Что ж, -- согласился граф, -- попробуй.
Седрик подал графу палку и приготовился помочь ему встать. Обычно это
делал лакей, а граф жестоко бранил его, когда его мучила подагра. Его
сиятельство никогда не отличался сдержанностью, и рослые лакеи в
великолепных ливреях, которые прислуживали ему, трепетали перед его
взглядом.
Но в этот вечер граф не разразился проклятиями, хотя больная нога
мучила его больше обычного. Он решился на опыт: медленно поднялся и
положил руку на отважно подставленное ему плечо. Маленький лорд
Фаунтлерой осторожно двинулся вперед, посматривая на больную ногу.
-- Опирайтесь на меня, -- говорил он ободряюще. -- Я буду идти очень
медленно.
Если бы графа поддерживал лакей, он бы опирался больше на его плечо,
а не на палку. И все же, помня о задуманном опыте, он весьма основательно
налег на плечо внука. Тяжесть была немалая, и через
несколько шагов кровь бросилась Седрику в лицо, а сердце заколотилось
от напряжения, но он не сдавался, ободряя себя мыслью о своих
мускулах и похвале Дика.
-- Не бойтесь опереться на меня, -- повторял он, задыхаясь. -- Я
ничего... если... если только это недалеко.
До столовой и вправду было недалеко, но путь этот Седрику показался
очень длинным. Наконец они добрались до кресла во главе стола. Рука у
Седрика на плече с каждым шагом казалась ему все тяжелее, лицо его
все пуще разгоралось, а сердце бешено стучало в груди, но он и не
думал сдаваться; собрав все свои силы, он шел, держа голову прямо и
ободряя хромающего графа.
-- Вам очень больно, когда вы на ногу ступаете? -- спрашивал он. -- А в
горячей воде с горчицей вы ее парили? Мистер Хоббс парил. А еще,
говорят, баранья трава очень помогает.
Огромный пес степенно шагал рядом, а рослый лакей замыкал шествие;
странное выражение скользило по его лицу, когда он посматривал на
мальчика, с улыбкой делавшего неимоверные усилия. И на лице графа раз
тоже мелькнуло это выражение, когда он глянул искоса вниз на легкую
фигурку Седрика и его раскрасневшееся лицо.
Войдя в столовую, Седрик увидел, что это огромная и великолепная
комната и что лакей, стоящий за креслом во главе стола, пристально
смотрит на них.
Наконец они добрались до кресла. Тяжелая рука поднялась с его плеча,
и граф медленно уселся.
Седрик вытащил подаренный Диком платок и утер лоб.
-- Как жарко сегодня, не правда ли? -- произнес он. -- Возможно, вам
камин нужен из-за... из-за вашей ноги, но мне почему-то жарковато.
Деликатность не позволяла ему признать, что что-то в доме кажется ему
излишним.
-- Тебе пришлось как следует потрудиться, -- заметил граф.
-- Ах, нет, это было не так-то и трудно! -- возразил
маленький лорд. -- Только я немного разогрелся. Летом это
немудрено.
И он энергично вытер своим роскошным платком увлажнившиеся лоб и
волосы. Кресло для него поставили в другом конце стола, напротив
деда. Оно, видно, было рассчитано на более внушительную персону, чем
Седрик. Вообще все, что он успел увидеть в замке -- просторные комнаты
с высокими потолками, массивная мебель, рослый лакей, огромный пес,
да и сам граф, -- все это словно было рассчитано на то, чтобы он
почувствовал себя совсем маленьким. Впрочем, эт9 его не тревожило; он
никогда не думал о себе, что он большой или важный, и готов был
примириться с новой обстановкой, которая все же его несколько подавляла.
Никогда, возможно, он не казался таким маленьким, как теперь, когда
уселся в большое кресло в конце стола. Несмотря на то что граф жил
один, порядок в доме был заведен весьма торжественный. Граф любил
свои обеды и обедал всегда великолепно. Стол между ним и Седриком
сверкал прекрасным хрусталем и фарфором, который казался
ослепительным непривычному глазу. Посторонний наблюдатель, верно,
улыбнулся бы при виде огромной столовой, высоких ливрейных лакеев,
яркого освещения, блеска серебра и хрусталя -- и сурового старика,
восседающего во главе стола, с маленьким мальчиком напротив.
Обед для графа всегда был делом серьезным; столь же серьезным делом
был он и для повара, особенно если его милость были не в духе или не
имели аппетита. Впрочем, сегодня аппетит у графа был несколько лучше,
чем обычно, возможно потому, что мысли его были заняты и он не обращал
особого внимания на то, насколько удались закуски и соусы. Пищу
для размышлений дал ему внук. Граф то и дело поглядывал на мальчика,
сидящего в дальнем конце стола. Сам он в основном молчал, но ему
удалось заставить мальчика разговориться. Он и не думал, что беседа с
ребенком может так его развлечь: лорд Фаунтлерой забавлял его и
одновременно ставил в тупик. Граф вспоминал, как тяжело он оперся о
детское плечо, чтобы проверить твердость и выдержку мальчика; ему
приятно было думать о том, что внук не заколебался и ни на миг не
подумал об отступлении.
-- Вы не все время носите графскую корону? -- почтительно спросил лорд
Фаунтлерой.
-- Нет, -- ответил граф с угрюмой усмешкой, -- она мне не
очень к лицу.
-- Мистер Хоббс говорил, что вы ее носите всегда, -- заметил Седрик. --
Правда, потом он сказал, что, возможно, вы иногда ее снимаете, когда
хотите надеть шляпу.
-- Да, -- согласился граф, -- иногда я ее снимаю.
Тут один из лакеев отвернулся и как-то странно закашлял, прикрыв лицо
рукой.
Седрик первым кончил обед; откинувшись в кресле, он оглядел комнату.
-- Вы должны гордиться своим домом, -- сказал он. -- Он такой
красивый! Такого дома я никогда в жизни не видал. Правда, мне всего
семь лет и опыт у меня небольшой.
-- Ты считаешь, что мне следует им гордиться? -- спросил граф.
-- Конечно, -- отвечал лорд Фаунтлерой, -- всякий мог бы им
гордиться. Будь это мой дом, я бы им очень гордился. Все в нем
такое красивое. И парк, и деревья! Какие они красивые и как на них
листья шелестят!
Тут он на миг замолк и с грустью глянул на деда.
-- Только для двоих этот дом слишком велик, правда? -- заметил он.
-- Он достаточно просторен для двоих, -- возразил граф. -- А по-
твоему, он слишком просторен?
Седрик ответил не сразу.
-- Я только подумал, -- молвил он, -- что если в нем живут два
человека, которые не очень ладят между собой, им иногда может быть
одиноко.
-- А как ты думаешь, со мной тебе ладить будет легко? -- спросил граф.
-- Думаю, что да, -- сказал Седрик. -- Мы с мистером Хоббсом
очень хорошо ладили. Он был моим лучшим другом -- не считая,
конечно, Дорогой.
Граф поднял брови.
-- Кто это "Дорогая"?
-- Моя мама, -- тихо произнес лорд Фаунтлерой.
Возможно, он немного устал, ведь час уже был поздний, или его утомили
волнения этих последних дней, только он загрустил при мысли о том,
что сегодня он не будет спать в своей кроватке и любящие глаза его
"лучшего друга" не будут смотреть на него. Они всегда были самыми
"лучшими друзьями", этот мальчик и его мама. Он не мог не думать о
ней, а чем больше он о ней думал, тем меньше ему хотелось говорить, и
к тому времени, когда обед закончился, граф заметил, что на лицо
мальчика легла тень. Но Седрик держался мужественно, и, возвращаясь в
библиотеку, граф уже не опирался так тяжело на плечо своего внука.
Когда лакей, шагавший рядом, оставил их вдвоем, Седрик уселся вместе
с Дугалом на ковер перед камином. Он молча гладил уши огромного пса и
глядел в огонь.
А граф смотрел на него. Взгляд у мальчика был грустен и задумчив, и
раза два он тихонько вздохнул. Граф все не двигался и не отводил
взгляда от своего внука.
-- Фаунтлерой, -- произнес он наконец, -- о чем ты думаешь?
Фаунтлерой поднял глаза и постарался улыбнуться.
-- Я думал о Дорогой, -- отвечал он, -- и... и... пожалуй, лучше мне
встать и походить по комнате.
Он поднялся и, заложив руки в карманы, начал прохаживаться взад и
вперед по комнате. Глаза у него блестели, а губы были плотно сжаты,
но он высоко держал голову и шел твердо. Дугал потянулся и посмотрел
на Седрика, а потом тоже встал, подошел к мальчику и принялся
беспокойно ходить за ним следом. Фаунтлерой вынул руку из кармана и
положил ее на голову пса.
-- Это очень хороший пес, -- сказал он. -- Он мне друг. Он знает, что я
чувствую.
-- Что же ты чувствуешь? -- спросил граф. Ему было не по себе
при виде того, как мальчик
борется с первым наплывом тоски по дому; впрочем,
Седрик держался мужественно, и это было графу приятно.
-- Подойди ко мне, -- велел граф. Седрик подошел.
-- Мне никогда раньше не приходилось покидать своего дома, -- сказал
мальчик с тревогой во взгляде. -- Странное это чувство, когда
знаешь, что будешь ночевать в незнакомом замке, а не у себя дома.
Правда, Дорогая от меня недалеко. Она мне говорила, чтобы я об этом
не забывал... Ведь мне уже семь лет... а потом я могу смотреть на ее
портрет, который она мне подарила.
Он сунул руку в карман и вынул небольшой футляр, обтянутый фиолетовым
бархатом.
-- Вот, -- сказал он. -- Надо нажать на эту пружинку, футляр
открывается -- а там она!
Он подошел к креслу графа и нажал на пружину, доверчиво прислонясь к
его руке, лежащей на подлокотнике.
-- Вот она, -- произнес он, когда футляр раскрылся, и с улыбкой
поднял глаза на графа.
Граф нахмурился; он вовсе не желал смотреть на портрет, но все же
невольно глянул -- и увидел прелестное юное личико, до того похожее на
ребенка, стоявшего рядом с ним, что он смешался.
-- Ты, кажется, думаешь, что очень любишь ее? -- спросил граф.
-- Да, -- отвечал, не таясь, лорд Фаунтлерой, -- я так
думаю и думаю, что так оно и есть. Знаете, мистер Хоббс был мне друг,
и Дик, и Мэри, и Бриджит с Майклом тоже были мне друзья, но Дорогая
мне близкий друг,- и мы всегда все-все друг другу говорим. Папа мне
велел о ней заботиться, и когда я вырасту, я буду работать и
приносить ей деньги.
-- А чем ты думаешь заняться? -- поинтересовался граф.
Маленький лорд опустился на ковер и сел, не выпуская из руки
портрета. Казалось, он всерьез размышляет, прежде чем ответить на
вопрос.
-- Я раньше думал войти в дело с мистером Хоббсом, -- произнес он
наконец. -- Но мне бы очень хотелось стать президентом.
-- Мы тебя пошлем в Палату лордов, -- сказал граф.
-- Что ж, -- произнес лорд Фаунтлерой, -- если б я не сумел стать
президентом, а Палата -- заведение солидное, я не буду возражать.
Торговать бакалеей порой бывает скучновато.
Возможно, он принялся взвешивать в уме свои шансы, но только тут он
замолк и уставился в огонь.
Граф больше не произнес ни слова. Он откинулся в кресле и молча
смотрел на мальчика. Странные мысли бродили в уме старого
аристократа. Дугал растянулся перед камином и заснул, положив голову
на свои тяжелые лапы. Воцарилось долгое молчание.
Спустя полчаса лакей распахнул дверь, и в библиотеку вошел мистер
Хэвишем. В комнате царила тишина. Граф неподвижно сидел в кресле.
Услышав шаги мистера Хэвишема, он обернулся и предостерегающе поднял
руку -- жест этот показался адвокату безотчетным, почти невольным.
Дугал все еще спал, а рядом с огромным псом, положив кудрявую голову
на руку, спал маленький лорд Фаунтлерой.
Глава шестая
ГРАФ И ЕГО ВНУК
Когда на следующее утро лорд Фаунтлерой проснулся (он даже не открыл
глаз, когда накануне его перенесли в постель), он услышал
потрескивание дров в камине и тихие голоса. -- Смотри, Доусон, ничего
не говори ему об этом, -- наставлял кто-то. -- Он не знает, почему она
не живет с ним вместе, и говорить ему об этом нельзя.
-- Что ж, если милорд так распорядился, сударыня, -- отвечал другой
голос, -- ничего, видно, не попишешь. Только если вы мне позволите
сказать, сударыня, как есть между нами, слуги мы там или не слуги, а
только это жестоко, вот что я вам скажу. Бедная вдова, такая красивая
и такая молодая, и с собственной кровиночкой ее разлучили, а он такой
красавчик и прирожденный джентльмен! Вчера вечером Джеймс и Томас,
сударыня, на кухне говорили, что такого обращения, как у этого
парнишки, они отродясь не видали. Да и другие господа из прислуги
тоже говорят -- уж до того приятный, и вежливый, и обходительный, ну,
словно с лучшими своими друзьями за обедом сидит. А нрав-то просто
ангельский, не то что у некоторых, уж вы меня простите, сударыня,
порой так просто кровь в жилах леденеет, право слово! А личико-то,
сударыня! Когда нас с Джеймсом в библиотеку позвали, чтоб его наверх
отнести, Джеймс взял его на руки, а личико-то у него все
раскраснелось, головка у Джеймса на плече, а волосы, до того
блестящие, до того кудрявые, разметались, ну просто картинка, и
только! И я вам вот что скажу: милорд это тоже заметил, потому как
посмотрел на него и говорит Джеймсу: "Смотри не разбуди его!"
Седрик пошевелился и открыл глаза.
Он увидел в комнате двух женщин. Комната была веселая, светлая,
отделанная вощеным ситцем в цветах. В камине горел огонь, а в обвитые
плющом окна струилось солнце. Женщины подошли к нему; в одной из них
он узнал миссис Меллон, другая была полная женщина средних лет с
добрым, приветливым лицом.
-- Доброе утро, милорд, -- произнесла миссис Меллон. -- Хорошо ли вы
спали?
Седрик протер глаза и улыбнулся.
-- Доброе утро, -- сказал он. -- Я и не знал, что я здесь.
-- Вас перенесли наверх, когда вы заснули, -- объяснила
домоправительница. -- Это ваша спальная, а это Доусон, она будет за
вами ухаживать.
Фаунтлерой сел и протянул руку Доусон, как протягивал графу.
-- Здравствуйте, сударыня, -- произнес он. -- Я очень благодарен вам за
то, что вы пришли мне помочь.
-- Вы можете звать ее Доусон, милорд, -- сказала с
улыбкой домоправительница. -- Она привыкла, чтобы ее звали
Доусон.
-- Мисс Доусон или миссис Доусон? -- осведомился лорд Фаунтлерой.
-- Просто Доусон, -- отвечала сама Доусон, так и сияя улыбкой. -- Ни
мисс и ни миссис, Господь с вами! Ну, а теперь вставайте, и Доусон
вас оденет, а потом позавтракаете в детской, хорошо?
-- Благодарю вас, -- сказал лорд Фаунтлерой, -- но я уже много
лет как одеваюсь сам. Меня Дорогая научила. Дорогая -- это моя мама. У
нас только Мэри была, она и стирала, и всю работу де-
лала, нельзя же было доставлять ей лишние хлопоты. Я сам могу ванну
принять, я умею, только, пожалуйста, проверьте потом у меня за ушами.
Доусон и домоправительница переглянулись.
-- Доусон сделает все, о чем вы ее попросите, -- сказала миссис
Меллон.
-- Все сделаю, Господь с вами! -- подхватила с улыбкой Доусон. --
Можете сами одеваться, если вам угодно, а я буду рядом стоять и, если
что понадобится, тотчас помогу.
-- Спасибо, -- поблагодарил Фаунтлерой, -- знаете, с пуговицами
иногда бывают затруднения, и тогда я прошу кого-нибудь помочь.
Доусон показалась ему очень доброй женщиной, и к тому времени, когда
он оделся и принял ванну, они уже были друзьями. Он многое узнал о
ней. Он узнал, что муж ее был солдатом и его убили в настоящем
сражении, и что сын ее стал матросом и ушел в дальнее плаванье, и что
он повидал и пиратов, и людоедов, и китайцев, и турок, и что домой он
привозил раковины странной формы и обломки кораллов, и Доусон может
их хоть сейчас ему показать, они у нее в сундучке лежат. Все это было
так интересно! Еще он узнал, что она всю жизнь за детьми ходила и
теперь как раз приехала из одного знатного дома в другой части
Англии, где у нее на попечении была прехорошенькая маленькая девочка,
которую звали леди Гвинет Воэн.
-- Она вашей милости какой-то родней приходится, -- сообщила Доусон.
-- Может статься, вы с ней и познакомитесь.
-- Правда? -- спросил Фаунтлерой. -- Мне бы очень этого хотелось. У
меня знакомых девочек не было, но я всегда любил на них смотреть.
Перейдя завтракать в другую комнату, которая оказалась очень
просторной, и узнав от Доусон, что рядом с ней есть еще другая,
которая также предназначается для него, Фаунтлерой снова почувствовал
себя совсем маленьким и признался в этом Доусон, садясь завтракать за
красиво убранный стол.
-- Я слишком мал, -- печально промолвил он, -- чтобы жить в
таком большом замке и иметь столько просторных комнат. Вы так не
думаете?
-- Полноте, -- возразила Доусон, -- просто вам с непривычки немного не
по себе. Но это скоро пройдет, и вам здесь понравится. Ведь здесь
так красиво!
-- Конечно, красиво, -- согласился Фаунтлерой со вздохом. -- Мне бы
здесь еще больше понравилось, если б со мной была Дорогая. По утрам
мы всегда завтракали вместе, я ей клал сахар в чай, наливал сливки и
тосты подавал. Это было так весело!
-- Ну, ничего, -- утешала его Доусон, -- вы ведь каждый день будете с
ней видеться. То-то будет рассказов! Вот ужо пойдете и все здесь по
смотрите -- и собак, и конюшни, и лошадей. Там есть одна лошадка,
которая вам очень понравится...
-- Правда? -- воскликнул Фаунтлерой. -- Я очень люблю
лошадей! И Джима я очень любил. Это у мистера Хоббса была такая
лошадь, он на ней товар возил. Хорошая была лошадь, только с норовом.
-- Подождите, -- сказала Доусон, -- пока не увидите, что там на конюшне
есть. Стойте-ка, да вы еще и в соседнюю комнату не заглянули!
-- А что там? -- спросил Фаунтлерой.
-- Позавтракаете, тогда и увидите, -- отвечала Доусон.
Побуждаемый любопытством, Седрик быстро принялся за завтрак.
Должно быть, в соседней комнате было что-то очень интересное -- вид
у Доусон был такой важный и такой загадочный.
-- Ну, вот и все! -- воскликнул он через несколько минут, соскользнув
со стула. -- Я кончил. Можно мне теперь посмотреть?
Доусон кивнула и отворила дверь, приняв еще более важный и загадочный
вид. Любопытство Седрика достигло предела.
Переступив порог, он остановился и в изумлении огляделся. Он не
произнес ни слова и только молча озирался, сунув руки в карманы и
покраснев до корней волос.
Он был поражен и взволнован до крайности. И правда, было чему поразиться!
Эта комната была такой же просторной и такой же красивой, как и все
остальные, хотя и выглядела несколько иначе. Мебель в ней не была
такой старинной и массивной, как в комнатах внизу; стены, ковры и
портьеры были светлее, вдоль стен шли полки, уставленные книгами, а
на столах громоздились игрушки -- красивые, хитроумные игрушки, на которые
он, бывало, заглядывался в витринах нью-йоркских магазинов.
-- Это, кажется, комната для мальчика, -- произнес он
наконец не совсем твердым голосом. -- Чьи же это игрушки?
-- Подойдите и рассмотрите их, -- отвечала Доусон. -- Они ваши!
-- Мои?! -- воскликнул Седрик. -- Мои! Как же так? Кто мне их подарил?
И он подбежал к столу, радостно смеясь. Он почти не верил собственным
глазам.
-- Это дедушка! -- вскричал он с сияющими глазами. -- Я знаю, это
дедушка!
-- Да, это его милость, -- сказала Доусон. -- И если вы будете
паинькой и не станете грустить, а будете веселы и спокойны, он вам
подарит все, что вы ни пожелаете!
Утро прошло замечательно. Столько всего надо было разглядеть, столько
всего испытать! Каждая новинка так занимала Седрика, что он едва мог
от нее оторваться. Странно ему было слышать, что все это
предназначалось ему одному: он еще был в Нью-Йорке, а сюда из Лондона
уже приехали люди приготовить ему комнаты и выбрать самые интересные
для него игрушки.
-- Нет, вы когда-нибудь видели такого доброго дедушку? -- спросил
Фаунтлерой у Доусон.
Доусон посмотрела на него с сомнением. Его сиятельство не вызывал в
ней особого уважения. Она служила в этом доме всего несколько дней,
но уже наслышалась в людской разговоров о старом графе.
-- Уж в каких я только домах не служил, -- говорил самый высокий
лакей, -- и каких я только сердитых и злобных стариков не повидал, но
такого бешеного не встречал!
А другой лакей, по имени Томас, рассказывал в кухне, как граф
наставлял мистера Хэвишема перед приездом внука. "Разрешите ему
делать все, что он ни пожелает, завалите его комнату игрушками, --
говорил граф, -- всячески развлекайте его -- и он скоро забудет о
матери. Развлекайте его, отвлекайте его, и все будет хорошо! Вы же
знаете мальчиков!" Таков был план, задуманный добрым дедушкой.
Однако графа ждало разочарование: ему предстояло убедиться, что внук
его совсем не таков, как он думал.
Граф дурно спал ночь и все утро не выходил из своей комнаты; но в
полдень, позавтракав, он послал за мальчиком.
Фаунтлерой не заставил себя ждать. Он вприпрыжку сбежал по широкой
лестнице, пронесся по холлу, распахнул дверь и шагнул в комнату. Щеки
у него раскраснелись, глаза сияли.
-- Я ждал, когда вы пришлете за мной, -- сказал он. -- Я уже давно был
готов. Я так вам благодарен за подарки! Я так вам благодарен! Я все
утро с ними играл.
-- А-а, -- произнес граф, -- так они тебе понравились?
-- Очень! Я даже сказать вам не могу, как они мне понравились! --
отвечал, весь сияя, Фаунтлерой. -- Там есть одна игра, похожа на
бейсбол, только в нее играют на доске черными и белыми фишками, а
счет ведут на таких маленьких счетах. Я пробовал Доусон научить, но
она сперва не очень-то понимала, она ведь женщина и в бейсбол никогда
не играла. Боюсь, я не сумел ей все как надо объяснить. Но вы-то
знаете эту игру, правда?
-- Боюсь, что нет, -- проговорил граф. -- Это ведь американская игра?
Она похожа на крикет?
-- Я никогда не видел, как играют в крикет, -- признался Фаунтлерой,
-- но мистер Хоббс несколько раз брал меня на бейсбол. Вот это
игра! Все так болеют! Хотите, я принесу вам эту игру и покажу, как в
нее играть? Может быть, она вас заинтересует и вы забудете про свою
ногу? Очень она у вас сегодня болит?
-- Да, радости от нее мало, -- отвечал граф.
-- Тогда, пожалуй, игра вас не отвлечет, -- тревожно заметил мальчик.
-- Может, она вам будет совсем ни к чему... А как вы сами думаете,
отвлечет она вас или нет?
-- Ступай, принеси игру, -- сказал граф. Непривычное это было для
графа дело -- беседовать с мальчиком, который предлагал обучить его
играм! Впрочем, новизна ситуации забавляла старика. Едва заметная
улыбка играла на губах графа, когда Седрик вернулся с выражением
живейшего интереса на лице. В руках он нес коробку с игрой.
-- Можно, я пододвину столик к вашему креслу? -- спросил он.
доверчивость -- он и не подозревал, что должен робеть или смущаться.
Граф не мог не заметить, что мальчик смотрит на него как на друга и
говорит с ним, ни минуты не сомневаясь в его добром расположении.
Очевидно, он и не думал о том, что этот высокий суровый старик может
не любить его и не радоваться его приезду. Ясно было и то, что ему
хотелось на свой ребяческий лад развлечь и заинтересовать деда.
Старый граф был угрюмый, холодный и бессердечный человек, и все же в
глубине души такое доверие его тронуло. В конце концов, разве не
приятно было увидеть кого-то, кто не смотрел на него с недоверием, не
сторонился его, не подозревал о дурных сторонах его характера, кто
глядел на него ясными, доверчивыми глазами -- пусть это был всего лишь
маленький мальчик в черном бархатном костюме?
Старый граф откинулся на спинку своего кресла и продолжал
выспрашивать мальчика, следя за ним со странным блеском в глазах.
Лорд Фаунтлерой с охотой отвечал на все вопросы и, нимало не
смущаясь, продолжал весело болтать. Он поведал графу историю Дика и
Джерри, торговки яблоками и мистера Хоббса; он живописал собрания
республиканской партии со всеми их знаменами, транспарантами,
факелами и фейерверками. Так он дошел до Четвертого июля и
Независимости и очень вдохновился, как вдруг вспомнил о чем-то и
замолк.
-- Что случилось? -- спросил граф. -- Почему ты не продолжаешь?
Лорд Фаунтлерой смущенно заерзал. Граф видел, что его тревожит
внезапно пришедшая ему в голову мысль.
-- Просто я подумал, что, может, вам это неприятно, -- отвечал
Седрик. -- Может, кто-то из ваших был там в это время. Я забыл, что вы
англичанин.
-- Можешь продолжать, -- произнес милорд.-- Никто из моих там не был.
Ты забыл, что и ты англичанин.
-- Ах, нет, -- тотчас возразил Седрик. -- Я американец!
-- Ты англичанин, -- повторил угрюмо граф. -- Твой отец был англичанин.
Такой поворот позабавил старого аристократа, но Седрику было не до
шуток. Этого он не ожидал. Он покраснел до корней волос.
-- Я родился в Америке, -- возразил он. -- А кто родится в Америке,
тот американец. Простите, что я вам противоречу, -- серьезно прибавил
он, -- только мистер Хоббс мне говорил, что если будет еще война, я
должен... должен быть за американцев.
Граф усмехнулся -- это была угрюмая усмешка, и все же она была не так
уж далека от улыбки.
-- Ах, вот как? -- сказал он.
Граф ненавидел Америку и все американское, но серьезность маленького
патриота его позабавила. Он подумал, что из такого доброго американца
может со временем выйти неплохой англичанин.
Впрочем, у них не было времени углубиться в историю Борьбы за
независимость: лакей объявил, что кушать подано; к тому же лорд
Фаунтлерой чувствовал, что возвращаться к этому предмету было бы
неловко.
Седрик поднялся и подошел к креслу деда. Взглянув на его больную
ногу, он вежливо предложил:
-- Хотите, я вам помогу? Вы можете на меня опереться. Когда у мистера
Хоббса болела нога -- ее бочкой с картофелем отдавило, -- он
всегда на меня опирался.
Рослый лакей чуть не улыбнулся и не потерял своей репутации и места.
Это был лакей-аристократ, он всегда служил лишь в самых знатных
семьях и никогда не улыбался; он бы счел себя
грубым простолюдином, если бы позволил себе -- каковы бы ни были
обстоятельства -- такую несдержанность, как улыбка. Его спасло только
то, что он принялся пристально изучать весьма отталкивающую картину,
висевшую у графа над головой.
Граф смерил своего отважного юного родича взглядом.
-- По-твоему, ты справишься? -- спросил он сурово.
-- Мне кажется, справлюсь, -- ответил Седрик. -- Я сильный. Мне
ведь уже семь лет. Вы можете опереться с одной стороны на палку, а с
другой -- на меня. Дик говорит, что для моего возраста мускулы у
меня очень даже ничего.
Он поднял к плечу руку и напряг ее, чтобы продемонстрировать графу
мускулы, которые так великодушно одобрил Дик; при этом лицо у него было
такое серьезное и сосредоточенное, что лакею пришлось снова
обратить пристальное внимание на картину.
-- Что ж, -- согласился граф, -- попробуй.
Седрик подал графу палку и приготовился помочь ему встать. Обычно это
делал лакей, а граф жестоко бранил его, когда его мучила подагра. Его
сиятельство никогда не отличался сдержанностью, и рослые лакеи в
великолепных ливреях, которые прислуживали ему, трепетали перед его
взглядом.
Но в этот вечер граф не разразился проклятиями, хотя больная нога
мучила его больше обычного. Он решился на опыт: медленно поднялся и
положил руку на отважно подставленное ему плечо. Маленький лорд
Фаунтлерой осторожно двинулся вперед, посматривая на больную ногу.
-- Опирайтесь на меня, -- говорил он ободряюще. -- Я буду идти очень
медленно.
Если бы графа поддерживал лакей, он бы опирался больше на его плечо,
а не на палку. И все же, помня о задуманном опыте, он весьма основательно
налег на плечо внука. Тяжесть была немалая, и через
несколько шагов кровь бросилась Седрику в лицо, а сердце заколотилось
от напряжения, но он не сдавался, ободряя себя мыслью о своих
мускулах и похвале Дика.
-- Не бойтесь опереться на меня, -- повторял он, задыхаясь. -- Я
ничего... если... если только это недалеко.
До столовой и вправду было недалеко, но путь этот Седрику показался
очень длинным. Наконец они добрались до кресла во главе стола. Рука у
Седрика на плече с каждым шагом казалась ему все тяжелее, лицо его
все пуще разгоралось, а сердце бешено стучало в груди, но он и не
думал сдаваться; собрав все свои силы, он шел, держа голову прямо и
ободряя хромающего графа.
-- Вам очень больно, когда вы на ногу ступаете? -- спрашивал он. -- А в
горячей воде с горчицей вы ее парили? Мистер Хоббс парил. А еще,
говорят, баранья трава очень помогает.
Огромный пес степенно шагал рядом, а рослый лакей замыкал шествие;
странное выражение скользило по его лицу, когда он посматривал на
мальчика, с улыбкой делавшего неимоверные усилия. И на лице графа раз
тоже мелькнуло это выражение, когда он глянул искоса вниз на легкую
фигурку Седрика и его раскрасневшееся лицо.
Войдя в столовую, Седрик увидел, что это огромная и великолепная
комната и что лакей, стоящий за креслом во главе стола, пристально
смотрит на них.
Наконец они добрались до кресла. Тяжелая рука поднялась с его плеча,
и граф медленно уселся.
Седрик вытащил подаренный Диком платок и утер лоб.
-- Как жарко сегодня, не правда ли? -- произнес он. -- Возможно, вам
камин нужен из-за... из-за вашей ноги, но мне почему-то жарковато.
Деликатность не позволяла ему признать, что что-то в доме кажется ему
излишним.
-- Тебе пришлось как следует потрудиться, -- заметил граф.
-- Ах, нет, это было не так-то и трудно! -- возразил
маленький лорд. -- Только я немного разогрелся. Летом это
немудрено.
И он энергично вытер своим роскошным платком увлажнившиеся лоб и
волосы. Кресло для него поставили в другом конце стола, напротив
деда. Оно, видно, было рассчитано на более внушительную персону, чем
Седрик. Вообще все, что он успел увидеть в замке -- просторные комнаты
с высокими потолками, массивная мебель, рослый лакей, огромный пес,
да и сам граф, -- все это словно было рассчитано на то, чтобы он
почувствовал себя совсем маленьким. Впрочем, эт9 его не тревожило; он
никогда не думал о себе, что он большой или важный, и готов был
примириться с новой обстановкой, которая все же его несколько подавляла.
Никогда, возможно, он не казался таким маленьким, как теперь, когда
уселся в большое кресло в конце стола. Несмотря на то что граф жил
один, порядок в доме был заведен весьма торжественный. Граф любил
свои обеды и обедал всегда великолепно. Стол между ним и Седриком
сверкал прекрасным хрусталем и фарфором, который казался
ослепительным непривычному глазу. Посторонний наблюдатель, верно,
улыбнулся бы при виде огромной столовой, высоких ливрейных лакеев,
яркого освещения, блеска серебра и хрусталя -- и сурового старика,
восседающего во главе стола, с маленьким мальчиком напротив.
Обед для графа всегда был делом серьезным; столь же серьезным делом
был он и для повара, особенно если его милость были не в духе или не
имели аппетита. Впрочем, сегодня аппетит у графа был несколько лучше,
чем обычно, возможно потому, что мысли его были заняты и он не обращал
особого внимания на то, насколько удались закуски и соусы. Пищу
для размышлений дал ему внук. Граф то и дело поглядывал на мальчика,
сидящего в дальнем конце стола. Сам он в основном молчал, но ему
удалось заставить мальчика разговориться. Он и не думал, что беседа с
ребенком может так его развлечь: лорд Фаунтлерой забавлял его и
одновременно ставил в тупик. Граф вспоминал, как тяжело он оперся о
детское плечо, чтобы проверить твердость и выдержку мальчика; ему
приятно было думать о том, что внук не заколебался и ни на миг не
подумал об отступлении.
-- Вы не все время носите графскую корону? -- почтительно спросил лорд
Фаунтлерой.
-- Нет, -- ответил граф с угрюмой усмешкой, -- она мне не
очень к лицу.
-- Мистер Хоббс говорил, что вы ее носите всегда, -- заметил Седрик. --
Правда, потом он сказал, что, возможно, вы иногда ее снимаете, когда
хотите надеть шляпу.
-- Да, -- согласился граф, -- иногда я ее снимаю.
Тут один из лакеев отвернулся и как-то странно закашлял, прикрыв лицо
рукой.
Седрик первым кончил обед; откинувшись в кресле, он оглядел комнату.
-- Вы должны гордиться своим домом, -- сказал он. -- Он такой
красивый! Такого дома я никогда в жизни не видал. Правда, мне всего
семь лет и опыт у меня небольшой.
-- Ты считаешь, что мне следует им гордиться? -- спросил граф.
-- Конечно, -- отвечал лорд Фаунтлерой, -- всякий мог бы им
гордиться. Будь это мой дом, я бы им очень гордился. Все в нем
такое красивое. И парк, и деревья! Какие они красивые и как на них
листья шелестят!
Тут он на миг замолк и с грустью глянул на деда.
-- Только для двоих этот дом слишком велик, правда? -- заметил он.
-- Он достаточно просторен для двоих, -- возразил граф. -- А по-
твоему, он слишком просторен?
Седрик ответил не сразу.
-- Я только подумал, -- молвил он, -- что если в нем живут два
человека, которые не очень ладят между собой, им иногда может быть
одиноко.
-- А как ты думаешь, со мной тебе ладить будет легко? -- спросил граф.
-- Думаю, что да, -- сказал Седрик. -- Мы с мистером Хоббсом
очень хорошо ладили. Он был моим лучшим другом -- не считая,
конечно, Дорогой.
Граф поднял брови.
-- Кто это "Дорогая"?
-- Моя мама, -- тихо произнес лорд Фаунтлерой.
Возможно, он немного устал, ведь час уже был поздний, или его утомили
волнения этих последних дней, только он загрустил при мысли о том,
что сегодня он не будет спать в своей кроватке и любящие глаза его
"лучшего друга" не будут смотреть на него. Они всегда были самыми
"лучшими друзьями", этот мальчик и его мама. Он не мог не думать о
ней, а чем больше он о ней думал, тем меньше ему хотелось говорить, и
к тому времени, когда обед закончился, граф заметил, что на лицо
мальчика легла тень. Но Седрик держался мужественно, и, возвращаясь в
библиотеку, граф уже не опирался так тяжело на плечо своего внука.
Когда лакей, шагавший рядом, оставил их вдвоем, Седрик уселся вместе
с Дугалом на ковер перед камином. Он молча гладил уши огромного пса и
глядел в огонь.
А граф смотрел на него. Взгляд у мальчика был грустен и задумчив, и
раза два он тихонько вздохнул. Граф все не двигался и не отводил
взгляда от своего внука.
-- Фаунтлерой, -- произнес он наконец, -- о чем ты думаешь?
Фаунтлерой поднял глаза и постарался улыбнуться.
-- Я думал о Дорогой, -- отвечал он, -- и... и... пожалуй, лучше мне
встать и походить по комнате.
Он поднялся и, заложив руки в карманы, начал прохаживаться взад и
вперед по комнате. Глаза у него блестели, а губы были плотно сжаты,
но он высоко держал голову и шел твердо. Дугал потянулся и посмотрел
на Седрика, а потом тоже встал, подошел к мальчику и принялся
беспокойно ходить за ним следом. Фаунтлерой вынул руку из кармана и
положил ее на голову пса.
-- Это очень хороший пес, -- сказал он. -- Он мне друг. Он знает, что я
чувствую.
-- Что же ты чувствуешь? -- спросил граф. Ему было не по себе
при виде того, как мальчик
борется с первым наплывом тоски по дому; впрочем,
Седрик держался мужественно, и это было графу приятно.
-- Подойди ко мне, -- велел граф. Седрик подошел.
-- Мне никогда раньше не приходилось покидать своего дома, -- сказал
мальчик с тревогой во взгляде. -- Странное это чувство, когда
знаешь, что будешь ночевать в незнакомом замке, а не у себя дома.
Правда, Дорогая от меня недалеко. Она мне говорила, чтобы я об этом
не забывал... Ведь мне уже семь лет... а потом я могу смотреть на ее
портрет, который она мне подарила.
Он сунул руку в карман и вынул небольшой футляр, обтянутый фиолетовым
бархатом.
-- Вот, -- сказал он. -- Надо нажать на эту пружинку, футляр
открывается -- а там она!
Он подошел к креслу графа и нажал на пружину, доверчиво прислонясь к
его руке, лежащей на подлокотнике.
-- Вот она, -- произнес он, когда футляр раскрылся, и с улыбкой
поднял глаза на графа.
Граф нахмурился; он вовсе не желал смотреть на портрет, но все же
невольно глянул -- и увидел прелестное юное личико, до того похожее на
ребенка, стоявшего рядом с ним, что он смешался.
-- Ты, кажется, думаешь, что очень любишь ее? -- спросил граф.
-- Да, -- отвечал, не таясь, лорд Фаунтлерой, -- я так
думаю и думаю, что так оно и есть. Знаете, мистер Хоббс был мне друг,
и Дик, и Мэри, и Бриджит с Майклом тоже были мне друзья, но Дорогая
мне близкий друг,- и мы всегда все-все друг другу говорим. Папа мне
велел о ней заботиться, и когда я вырасту, я буду работать и
приносить ей деньги.
-- А чем ты думаешь заняться? -- поинтересовался граф.
Маленький лорд опустился на ковер и сел, не выпуская из руки
портрета. Казалось, он всерьез размышляет, прежде чем ответить на
вопрос.
-- Я раньше думал войти в дело с мистером Хоббсом, -- произнес он
наконец. -- Но мне бы очень хотелось стать президентом.
-- Мы тебя пошлем в Палату лордов, -- сказал граф.
-- Что ж, -- произнес лорд Фаунтлерой, -- если б я не сумел стать
президентом, а Палата -- заведение солидное, я не буду возражать.
Торговать бакалеей порой бывает скучновато.
Возможно, он принялся взвешивать в уме свои шансы, но только тут он
замолк и уставился в огонь.
Граф больше не произнес ни слова. Он откинулся в кресле и молча
смотрел на мальчика. Странные мысли бродили в уме старого
аристократа. Дугал растянулся перед камином и заснул, положив голову
на свои тяжелые лапы. Воцарилось долгое молчание.
Спустя полчаса лакей распахнул дверь, и в библиотеку вошел мистер
Хэвишем. В комнате царила тишина. Граф неподвижно сидел в кресле.
Услышав шаги мистера Хэвишема, он обернулся и предостерегающе поднял
руку -- жест этот показался адвокату безотчетным, почти невольным.
Дугал все еще спал, а рядом с огромным псом, положив кудрявую голову
на руку, спал маленький лорд Фаунтлерой.
Глава шестая
ГРАФ И ЕГО ВНУК
Когда на следующее утро лорд Фаунтлерой проснулся (он даже не открыл
глаз, когда накануне его перенесли в постель), он услышал
потрескивание дров в камине и тихие голоса. -- Смотри, Доусон, ничего
не говори ему об этом, -- наставлял кто-то. -- Он не знает, почему она
не живет с ним вместе, и говорить ему об этом нельзя.
-- Что ж, если милорд так распорядился, сударыня, -- отвечал другой
голос, -- ничего, видно, не попишешь. Только если вы мне позволите
сказать, сударыня, как есть между нами, слуги мы там или не слуги, а
только это жестоко, вот что я вам скажу. Бедная вдова, такая красивая
и такая молодая, и с собственной кровиночкой ее разлучили, а он такой
красавчик и прирожденный джентльмен! Вчера вечером Джеймс и Томас,
сударыня, на кухне говорили, что такого обращения, как у этого
парнишки, они отродясь не видали. Да и другие господа из прислуги
тоже говорят -- уж до того приятный, и вежливый, и обходительный, ну,
словно с лучшими своими друзьями за обедом сидит. А нрав-то просто
ангельский, не то что у некоторых, уж вы меня простите, сударыня,
порой так просто кровь в жилах леденеет, право слово! А личико-то,
сударыня! Когда нас с Джеймсом в библиотеку позвали, чтоб его наверх
отнести, Джеймс взял его на руки, а личико-то у него все
раскраснелось, головка у Джеймса на плече, а волосы, до того
блестящие, до того кудрявые, разметались, ну просто картинка, и
только! И я вам вот что скажу: милорд это тоже заметил, потому как
посмотрел на него и говорит Джеймсу: "Смотри не разбуди его!"
Седрик пошевелился и открыл глаза.
Он увидел в комнате двух женщин. Комната была веселая, светлая,
отделанная вощеным ситцем в цветах. В камине горел огонь, а в обвитые
плющом окна струилось солнце. Женщины подошли к нему; в одной из них
он узнал миссис Меллон, другая была полная женщина средних лет с
добрым, приветливым лицом.
-- Доброе утро, милорд, -- произнесла миссис Меллон. -- Хорошо ли вы
спали?
Седрик протер глаза и улыбнулся.
-- Доброе утро, -- сказал он. -- Я и не знал, что я здесь.
-- Вас перенесли наверх, когда вы заснули, -- объяснила
домоправительница. -- Это ваша спальная, а это Доусон, она будет за
вами ухаживать.
Фаунтлерой сел и протянул руку Доусон, как протягивал графу.
-- Здравствуйте, сударыня, -- произнес он. -- Я очень благодарен вам за
то, что вы пришли мне помочь.
-- Вы можете звать ее Доусон, милорд, -- сказала с
улыбкой домоправительница. -- Она привыкла, чтобы ее звали
Доусон.
-- Мисс Доусон или миссис Доусон? -- осведомился лорд Фаунтлерой.
-- Просто Доусон, -- отвечала сама Доусон, так и сияя улыбкой. -- Ни
мисс и ни миссис, Господь с вами! Ну, а теперь вставайте, и Доусон
вас оденет, а потом позавтракаете в детской, хорошо?
-- Благодарю вас, -- сказал лорд Фаунтлерой, -- но я уже много
лет как одеваюсь сам. Меня Дорогая научила. Дорогая -- это моя мама. У
нас только Мэри была, она и стирала, и всю работу де-
лала, нельзя же было доставлять ей лишние хлопоты. Я сам могу ванну
принять, я умею, только, пожалуйста, проверьте потом у меня за ушами.
Доусон и домоправительница переглянулись.
-- Доусон сделает все, о чем вы ее попросите, -- сказала миссис
Меллон.
-- Все сделаю, Господь с вами! -- подхватила с улыбкой Доусон. --
Можете сами одеваться, если вам угодно, а я буду рядом стоять и, если
что понадобится, тотчас помогу.
-- Спасибо, -- поблагодарил Фаунтлерой, -- знаете, с пуговицами
иногда бывают затруднения, и тогда я прошу кого-нибудь помочь.
Доусон показалась ему очень доброй женщиной, и к тому времени, когда
он оделся и принял ванну, они уже были друзьями. Он многое узнал о
ней. Он узнал, что муж ее был солдатом и его убили в настоящем
сражении, и что сын ее стал матросом и ушел в дальнее плаванье, и что
он повидал и пиратов, и людоедов, и китайцев, и турок, и что домой он
привозил раковины странной формы и обломки кораллов, и Доусон может
их хоть сейчас ему показать, они у нее в сундучке лежат. Все это было
так интересно! Еще он узнал, что она всю жизнь за детьми ходила и
теперь как раз приехала из одного знатного дома в другой части
Англии, где у нее на попечении была прехорошенькая маленькая девочка,
которую звали леди Гвинет Воэн.
-- Она вашей милости какой-то родней приходится, -- сообщила Доусон.
-- Может статься, вы с ней и познакомитесь.
-- Правда? -- спросил Фаунтлерой. -- Мне бы очень этого хотелось. У
меня знакомых девочек не было, но я всегда любил на них смотреть.
Перейдя завтракать в другую комнату, которая оказалась очень
просторной, и узнав от Доусон, что рядом с ней есть еще другая,
которая также предназначается для него, Фаунтлерой снова почувствовал
себя совсем маленьким и признался в этом Доусон, садясь завтракать за
красиво убранный стол.
-- Я слишком мал, -- печально промолвил он, -- чтобы жить в
таком большом замке и иметь столько просторных комнат. Вы так не
думаете?
-- Полноте, -- возразила Доусон, -- просто вам с непривычки немного не
по себе. Но это скоро пройдет, и вам здесь понравится. Ведь здесь
так красиво!
-- Конечно, красиво, -- согласился Фаунтлерой со вздохом. -- Мне бы
здесь еще больше понравилось, если б со мной была Дорогая. По утрам
мы всегда завтракали вместе, я ей клал сахар в чай, наливал сливки и
тосты подавал. Это было так весело!
-- Ну, ничего, -- утешала его Доусон, -- вы ведь каждый день будете с
ней видеться. То-то будет рассказов! Вот ужо пойдете и все здесь по
смотрите -- и собак, и конюшни, и лошадей. Там есть одна лошадка,
которая вам очень понравится...
-- Правда? -- воскликнул Фаунтлерой. -- Я очень люблю
лошадей! И Джима я очень любил. Это у мистера Хоббса была такая
лошадь, он на ней товар возил. Хорошая была лошадь, только с норовом.
-- Подождите, -- сказала Доусон, -- пока не увидите, что там на конюшне
есть. Стойте-ка, да вы еще и в соседнюю комнату не заглянули!
-- А что там? -- спросил Фаунтлерой.
-- Позавтракаете, тогда и увидите, -- отвечала Доусон.
Побуждаемый любопытством, Седрик быстро принялся за завтрак.
Должно быть, в соседней комнате было что-то очень интересное -- вид
у Доусон был такой важный и такой загадочный.
-- Ну, вот и все! -- воскликнул он через несколько минут, соскользнув
со стула. -- Я кончил. Можно мне теперь посмотреть?
Доусон кивнула и отворила дверь, приняв еще более важный и загадочный
вид. Любопытство Седрика достигло предела.
Переступив порог, он остановился и в изумлении огляделся. Он не
произнес ни слова и только молча озирался, сунув руки в карманы и
покраснев до корней волос.
Он был поражен и взволнован до крайности. И правда, было чему поразиться!
Эта комната была такой же просторной и такой же красивой, как и все
остальные, хотя и выглядела несколько иначе. Мебель в ней не была
такой старинной и массивной, как в комнатах внизу; стены, ковры и
портьеры были светлее, вдоль стен шли полки, уставленные книгами, а
на столах громоздились игрушки -- красивые, хитроумные игрушки, на которые
он, бывало, заглядывался в витринах нью-йоркских магазинов.
-- Это, кажется, комната для мальчика, -- произнес он
наконец не совсем твердым голосом. -- Чьи же это игрушки?
-- Подойдите и рассмотрите их, -- отвечала Доусон. -- Они ваши!
-- Мои?! -- воскликнул Седрик. -- Мои! Как же так? Кто мне их подарил?
И он подбежал к столу, радостно смеясь. Он почти не верил собственным
глазам.
-- Это дедушка! -- вскричал он с сияющими глазами. -- Я знаю, это
дедушка!
-- Да, это его милость, -- сказала Доусон. -- И если вы будете
паинькой и не станете грустить, а будете веселы и спокойны, он вам
подарит все, что вы ни пожелаете!
Утро прошло замечательно. Столько всего надо было разглядеть, столько
всего испытать! Каждая новинка так занимала Седрика, что он едва мог
от нее оторваться. Странно ему было слышать, что все это
предназначалось ему одному: он еще был в Нью-Йорке, а сюда из Лондона
уже приехали люди приготовить ему комнаты и выбрать самые интересные
для него игрушки.
-- Нет, вы когда-нибудь видели такого доброго дедушку? -- спросил
Фаунтлерой у Доусон.
Доусон посмотрела на него с сомнением. Его сиятельство не вызывал в
ней особого уважения. Она служила в этом доме всего несколько дней,
но уже наслышалась в людской разговоров о старом графе.
-- Уж в каких я только домах не служил, -- говорил самый высокий
лакей, -- и каких я только сердитых и злобных стариков не повидал, но
такого бешеного не встречал!
А другой лакей, по имени Томас, рассказывал в кухне, как граф
наставлял мистера Хэвишема перед приездом внука. "Разрешите ему
делать все, что он ни пожелает, завалите его комнату игрушками, --
говорил граф, -- всячески развлекайте его -- и он скоро забудет о
матери. Развлекайте его, отвлекайте его, и все будет хорошо! Вы же
знаете мальчиков!" Таков был план, задуманный добрым дедушкой.
Однако графа ждало разочарование: ему предстояло убедиться, что внук
его совсем не таков, как он думал.
Граф дурно спал ночь и все утро не выходил из своей комнаты; но в
полдень, позавтракав, он послал за мальчиком.
Фаунтлерой не заставил себя ждать. Он вприпрыжку сбежал по широкой
лестнице, пронесся по холлу, распахнул дверь и шагнул в комнату. Щеки
у него раскраснелись, глаза сияли.
-- Я ждал, когда вы пришлете за мной, -- сказал он. -- Я уже давно был
готов. Я так вам благодарен за подарки! Я так вам благодарен! Я все
утро с ними играл.
-- А-а, -- произнес граф, -- так они тебе понравились?
-- Очень! Я даже сказать вам не могу, как они мне понравились! --
отвечал, весь сияя, Фаунтлерой. -- Там есть одна игра, похожа на
бейсбол, только в нее играют на доске черными и белыми фишками, а
счет ведут на таких маленьких счетах. Я пробовал Доусон научить, но
она сперва не очень-то понимала, она ведь женщина и в бейсбол никогда
не играла. Боюсь, я не сумел ей все как надо объяснить. Но вы-то
знаете эту игру, правда?
-- Боюсь, что нет, -- проговорил граф. -- Это ведь американская игра?
Она похожа на крикет?
-- Я никогда не видел, как играют в крикет, -- признался Фаунтлерой,
-- но мистер Хоббс несколько раз брал меня на бейсбол. Вот это
игра! Все так болеют! Хотите, я принесу вам эту игру и покажу, как в
нее играть? Может быть, она вас заинтересует и вы забудете про свою
ногу? Очень она у вас сегодня болит?
-- Да, радости от нее мало, -- отвечал граф.
-- Тогда, пожалуй, игра вас не отвлечет, -- тревожно заметил мальчик.
-- Может, она вам будет совсем ни к чему... А как вы сами думаете,
отвлечет она вас или нет?
-- Ступай, принеси игру, -- сказал граф. Непривычное это было для
графа дело -- беседовать с мальчиком, который предлагал обучить его
играм! Впрочем, новизна ситуации забавляла старика. Едва заметная
улыбка играла на губах графа, когда Седрик вернулся с выражением
живейшего интереса на лице. В руках он нес коробку с игрой.
-- Можно, я пододвину столик к вашему креслу? -- спросил он.