слишком тоскую и я люблю дедушку его все любят прошу вас напишите мне
скорее
ваш любящий старый друг
Седрик Эррол
p. s. в тимнице никого нет дедушка никогда туда никого не сажал
p. s. он такой добрый граф что напоминает мне вас он всиобщий
любимец".
-- Ты очень скучаешь по своей матери? -- спросил граф,
прочитав письмо.
-- Да, -- сказал Фаунтлерой, -- я по ней все время скучаю.
Он подошел к графу и, положив ему на колено руку, заглянул в лицо.
-- Вы по ней не скучаете, да? -- спросил он.
-- Я с ней не знаком, -- отрезал граф.
-- Да, я знаю, -- отвечал Фаунтлерой, -- это-то меня и удивляет. Она
мне сказала, чтобы я ни о чем вас не спрашивал, и я... я не стану
этого делать, но иногда я не могу ведь об этом не думать. Я тут
ничего не понимаю. Но спрашивать я вас не буду. Когда я по ней очень
скучаю, я подхожу
к окну и смотрю в ту сторону, где в просвет между деревьями виден
свет ночника, который она каждый вечер для меня зажигает. Он далеко,
но как только стемнеет, она ставит ночник на подоконник, я вижу его
свет и знаю, что он мне говорит.
-- И что же он говорит? -- спросил граф.
-- Он говорит: "Спокойной ночи, Господь да хранит тебя в ночи!"
Это она мне так говорила, когда мы жили вместе. Она повторяла эти
слова каждый вечер, а по утрам она говорила: "Господь да хранит тебя
весь день!" Так что видите, я все время храним, и днем и ночью...
-- Я в этом не сомневаюсь, -- сухо промолвил граф.
Он нахмурился и так внимательно и долго смотрел на мальчика, что
Фаунтлерой подумал: "О чем это он размышляет?"
Глава девятая
НИЩИЕ ЛАЧУГИ
Сказать по правде, его сиятельство граф Доринкорт размышлял в эти дни
о многом, о чем прежде он вовсе и не думал, и так или иначе все его
мысли связывались с его внуком. Основным свойством в характере графа
была гордость, и внук во всем ей льстил. Благодаря этой гордости граф
начал находить новый смысл в жизни. Ему нравилось показывать своего
внука людям. Все знали, как он разочаровался в своих сыновьях; а
потому, демонстрируя нового лорда Фаунтлероя, граф испытывал чувство
торжества, ибо новый лорд Фаунтлерой никого не мог разочаровать. Ему
хотелось, чтобы мальчик оценил свою власть и блестящее положение; ему
хотелось также, чтобы и другие их оценили. Он строил планы на
будущее. В глубине души он жалел порою, что не прожил свою жизнь
достойнее и совершал поступки, которые ужаснули бы это чистое детское
сердце, случись ему о них узнать. Не очень-то приятно было думать о
том, какое выражение появится на милом, открытом лице Фаунтлероя,
если он вдруг узнает, что его дедушку давно уже зовут не иначе как
"этот злодей, граф Доринкорт". Поглощенный этими мыслями, граф иногда
забывал о своей подагре, так что спустя какое-то время его врач с
удивлением отметил, что здоровье сиятельного пациента значительно
улучшилось, на что он уже и не надеялся. Возможно, графу стало легче
потому, что время теперь не тянулось для него столь мучительно, ибо
не одни только боли и недомогания занимали его мысли.
В одно прекрасное утро в замке удивились, увидав, что Фаунтлерой
отправился на верховую прогулку не с Уилкинсом. Спутником его
оказался не кто иной, как сам граф, ехавший на великолепном сером
коне. Прогулку предложил Фаунтлерой. Садясь на пони, он грустно
сказал дедушке:
-- Вот бы вы со мной отправились! Когда я уезжаю, мне грустно, что я
вас оставляю совсем одного в таком огромном замке. Жаль, что вы не
можете ехать верхом!
Через несколько минут вся конюшня пришла в волнение -- граф приказал
седлать Селима. После этого Селима седлали почти каждый день; и все
привыкли видеть великолепного серого коня и седого наездника с
красивым суровым, орлиным лицом, а рядом с ним мальчика на гнедом
пони. Во время этих прогулок старый граф еще больше
сблизился со своим внуком. Постепенно он многое узнал о "Дорогой" и
ее жизни. Фаунтлерой трусил рядом с дедом и весело болтал. Более
приятного спутника для этих прогулок трудно было бы сыскать -- до того
счастливая была у него натура. Обычно граф молча слушал мальчика и
искоса поглядывал на его оживленное румяное лицо. Иногда он говорил
мальчику, чтобы тот перешел на галоп, и когда тот скакал прочь,
уверенно и прямо держась в седле, он смотрел ему вслед, а в глазах
его светилась гордость; Фаунтлерой возвращался, громко смеясь и
размахивая шляпой; он знал, что они с дедушкой прекрасные друзья.
Помимо многого другого граф обнаружил, что жена его сына не проводила
дни в праздности. Оказалось, что все бедняки в деревне хорошо ее
знают. Стоило у кого-то в деревне стрястись беде, как маленькая
коляска миссис Эррол останавливалась возле этого дома.
-- Вы знаете, -- сказал однажды Фаунтлерой, -- стоит ей появиться, как
все говорят: "Благослови вас Господь!", а дети радуются. Кое-кто
ходит к ней, и она их учит шить. Дорогая говорит, что она теперь так
богата, что хочет помогать бедным.
Графа скорее радовало то, что мать его наследника была так мила и
походила на настоящую леди, словно была герцогиней; радовало его,
пожалуй, и то, что ее любят бедняки. И все же часто его мучила
ревность, когда он видел, какое большое место она занимает в сердце
мальчика, который любит ее больше всех на свете. Старику хотелось бы
самому занимать это место и не иметь никаких соперников.
В это утро он остановил коня на холме среди вересковой пустоши и
указал хлыстом на прекрасный вид, простиравшийся пред ними.
-- Ты знаешь, что вся эта земля принадлежит мне? -- спросил он у
Фаунтлероя.
-- Правда? -- удивился Фаунтлерой. -- Как много для одного
человека! Какая она красивая!
-- А знаешь ли ты, что когда-нибудь она будет принадлежать тебе --
эта земля и многие другие?
-- Мне?! -- воскликнул пораженный Фаунтлерой. -- Когда?
-- Когда я умру, -- отвечал граф.
-- Тогда она мне не нужна, -- произнес Фаунтлерой. -- Я хочу, чтобы вы
жили всегда.
-- Это доброе пожелание, -- сухо заметил граф, -- и все
же когда-нибудь все это будет твоим -- когда-нибудь графом
Доринкортом станешь ты.
Несколько мгновений маленький лорд Фаунтлерой недвижно сидел в седле.
Он смотрел на привольные пустоши, зеленые фермы и прелестные рощицы,
на стоявшие рядком хижины, красивые деревушки и на высившиеся за
деревьями каменные башни величественного замка. Вдруг он как-то
странно вздохнул.
-- О чем ты думаешь? -- спросил граф.
-- О том, какой я маленький, и о том, что мне сказала Дорогая, --
отвечал Фаунтлерой.
-- И что же она сказала? -- поинтересовался граф.
-- Что быть богатым, верно, нелегко, и если у кого-то всегда было
всего в изобилии, он может порой забыть, что не всем так повезло и
что богатый должен вести себя осторожно и не забывать об этом. Я ей
говорил, какой вы добрый, вот она и сказала, что это очень хорошо,
потому что у землевладельца в руках большая власть, и если он думает
только о своих удовольствиях и не заботится о людях, которые живут на
его землях, им будет плохо, -- а ведь их так много, и это будет ужасно.
Я смотрел на эти дома и думал, что должен буду узнать, как живут
эти люди, когда стану графом. А вы как это выяснили?
Это был нелегкий вопрос, ибо графа Доринкорта интересовало лишь одно:
исправно ли платят ренту его арендаторы; и если он узнавал, что кто-то
ему задолжал, он тотчас сгонял его с земли.
-- Мне Невик говорит, -- отвечал граф, проведя рукой по седым усам и
смущенно глянув на внука.
-- Пора домой, -- прибавил он. -- Когда ты станешь лендлордом,
смотри постарайся быть лучше меня!
Всю обратную дорогу граф промолчал. Ему казалось невероятным, что он,
человек, который всю свою жизнь никого по-настоящему не любил, так
привязался к своему маленькому внуку. Впрочем, сомневаться в этом не
приходилось. Поначалу его радовали смелость и красота Седрика и он
гордился им, однако теперь в его чувстве появилось что-то помимо
гордости. Порой он угрюмо смеялся про себя, когда думал о том, что
ему приятно держать мальчика при себе, слышать его голос, и что в
глубине души ему хотелось, чтобы его маленький внук любил его и
хорошо о нем думал.
-- Я человек старый, -- говорил он себе, -- больше мне думать не о
чем, вот в чем дело.
Впрочем, он знал, что дело не в этом. Позволь он себе посмотреть
правде в глаза, пришлось бы признать, что во внуке его привлекали
свойства, которыми сам он никогда не обладал: его искренность,
преданность, доброта и та милая доверчивость, что не позволяла ему
дурно думать о людях.
Спустя неделю после этой прогулки Фаунтлерой, вернувшись от матери,
вошел в библиотеку с озабоченным видом. Он уселся в кресло с высокой
спинкой, в котором сидел в первый вечер после своего приезда в замок,
и молча устремил взгляд на догорающий огонь в камине. Граф выжидающе
смотрел на него, не произнося ни слова. Седрика -- это было очевидно --
что-то встревожило. Наконец он поднял глаза.
-- А Невик все про арендаторов знает? -- спросил он.
-- Это его обязанность, -- отвечал граф. -- Он о ней забыл, да?
Как ни странно, ничто так не развлекало и не умиляло его, как интерес
внука к арендаторам. Сам он никогда ими не интересовался, однако ему
было приятно, что мальчику, несмотря на всю его детскость и веселые
игры и развлечения, была свойственна такая серьезность.
-- Тут есть одно место, -- произнес Фаунтлерой, глядя на деда широко
открытыми глазами, в которых застыл ужас. -- Дорогая его видела -- это
на том конце деревни. Дома там скучились и чуть не разваливаются;
дышать нечем, а люди такие бедные, и все там ужасно! Там
часто болеют лихорадкой и дети умирают; а люди становятся плохими,
оттого что они такие бедные и несчастные! Им еще хуже, чем Майклу и
Бриджит! Крыши у них текут! Дорогая была там у одной бедной женщины.
Дорогая мне не разрешила к себе подходить, пока всю одежду не
сменила! Она мне рассказывала, а сама плакала -- слезы у нее так и
лились!
У него у самого на глаза навернулись слезы, но он улыбнулся сквозь
них.
-- Я ей сказал, что вы об этом не знаете, и пообещал вам рассказать.
Он соскочил на пол и, подойдя к графу, прислонился к его креслу.
-- Вы можете им помочь, -- сказал он, -- как вы Хиггинсу помогли. Вы
всегда всем помогаете. Я ей сказал, что вы так и поступите, а Невик,
должно быть, забыл вам об этом сообщить.
Граф посмотрел на ручку, лежавшую на его колене. Невик ничего не
забыл; по правде говоря, Невик не раз говорил ему, в какой нищете
живут люди на том конце деревни, известном под названием Эрлз-Корт.
Он знал и о ветхих лачугах, в которых жили арендаторы, и о плохих
стоках, и о сырых стенах, и о разбитых окнах, и о протекающих крышах,
-- он знал все об их нищете, лихорадке и страданиях. Мистер Мордонт
живописал ему эти картины в сильных выражениях, а его сиятельство
отвечал ему также в сильных выражениях; а когда подагра очень его
донимала, он говорил, что чем скорее все в Эрлз-Корте перемрут и
будут похоронены за счет прихода, тем всем будет лучше -- и все тут!
Однако теперь он посмотрел на маленькую ручку на своем колене, а
потом на огорченное лицо мальчика с открытым взглядом -- и устыдился.
-- Как! -- сказал он. -- Ты хочешь, чтобы я начал строить
образцовые дома для арендаторов?
И он накрыл маленькую ручку ладонью и даже погладил ее.
-- Но эти хижины надо снести, -- убежденно настаивал Фаунтлерой. --
Так Дорогая говорит. Давайте... Давайте завтра туда пойдем и
прикажем их снести. Все так обрадуются, когда вас увидят! Они поймут,
что вы пришли им помочь!
И глаза его засияли, как звезды, на его разрумянившемся лице.
Граф поднялся с кресла и положил руку на плечо мальчика.
-- Давай выйдем и прогуляемся по террасе, -- предложил он с коротким
смешком. -- Там все и обсудим.
Они принялись прогуливаться по широкой каменной террасе, как делали
обычно, если вечер был ясным, и хотя граф засмеялся еще раза два, он,
казалось, обдумывал что-то, что не было ему неприятно, и не снимал
руки с плеча своего спутника.
Глава десятая
ГРАФ ВСТРЕВОЖЕН
По правде говоря, миссис Эррол обнаружила много печального, когда она
стала навещать бедняков в деревушке, которая казалась такой живописной,
если смотреть на нее со стороны вересковых пустошей. Вблизи все
было далеко не так красиво, как на расстоянии. Там, где она ожидала
увидеть благополучие и трудолюбие, она обнаружила праздность, нищету
и невежество. Вскоре она узнала, что деревня Эрлс-боро считалась
самой бедной деревней в округе. Мистер Мордонт поведал ей о своих
многочисленных трудностях и неудачах, а о многом она узнала сама. Для
управления имением всегда выбирались люди, умевшие угодить графу,
которых нимало не трогали несчастья и разорение бедных арендаторов. И
потому многое в деревне было запущено и день ото дня только
ухудшалось.
Что же до Эрлз-Корта, так это был просто позор -- покосившиеся
домишки, несчастные, больные, изверившиеся люди. Когда миссис Эррол
впервые увидела эти хижины, она содрогнулась. Такая нищета и
запустение выглядели в деревне еще плачевнее, чем в городе. Казалось,
здесь уже ничем не помочь. Глядя на грязных нечесаных детей, которые
росли среди порока и грубого безразличия, она подумала о своем сыне,
жившем в огромном великолепном замке, которого окружали роскошь,
довольство и красота, которого берегли и лелеяли, словно он был юным
принцем, чьи желания надлежало тотчас исполнять. Смелая мысль пришла
ей в голову. Как и все остальные, она понимала, что граф, на счастье,
привязался к мальчику и вряд ли откажет ему в любой просьбе.
-- Граф ни в чем ему не откажет, -- сказала она мистеру Мордонту. -- Он
исполнит любое его желание. Почему бы не использовать это для блага
людей? Я позабочусь о том, чтобы это осуществить.
Она знала, что может положиться на доброту детского сердца Седрика. И
она рассказала ему о бедах Эрлз-Корта, уверенная, что он передаст ее
слова деду; она надеялась, что это приведет к добрым последствиям.
Так оно и произошло, как ни странно это показалось всем вокруг. Дело
в том, что больше всего на графа действовала безоговорочная вера
Седрика, что дедушка поступит правильно и великодушно. Не мог же граф
допустить, чтобы мальчик понял, что он и не собирается проявлять
великодушие и намерен поступать по-своему, не думая о том, прав он
или нет. Он настолько не привык к тому, чтобы на него смотрели как на
благодетеля рода человеческого и само благородство, что он не мог
признаться, глядя в любящие карие глаза внука: "Я негодяй,
вспыльчивый и себялюбивый. За всю свою жизнь я не совершил ни одного
благородного поступка; и мне наплевать на Эрлз-Корт и всех этих
бедняков..." Он успел так привязаться к этому мальчику с копной
светлых кудряшек, что теперь уж и не возражал бы против того, чтобы
время от времени сделать кому-то приятное. Вот почему после некоторых
размышлений -- хоть он и смеялся над самим собой -- он послал за
Невиком и долго беседовал с ним о жителях Эрлз-Корта, в результате
чего было решено снести ветхие лачуги и построить новые дома.
-- На этом настаивает лорд Фаунтлерой, -- сухо сказал граф. -- Он
полагает, что именье от этого выиграет. Можете сказать арендаторам,
что это его идея.
И он взглянул на маленького лорда, который играл с Дугалом, лежа на
ковре перед камином. Огромный пес теперь ни на шаг не отходил от
мальчика -- когда Фаунтлерой отправлялся куда-нибудь, он величаво
следовал за ним, а во время верховых прогулок с достоинством трусил рядом.
Конечно, все в округе узнали о принятом плане. Поначалу многие в него
не поверили; но когда в деревне появился отряд рабочих, которые начали
снос лачуг, люди стали понимать, что маленький лорд Фаунтлерой
оказал им еще одну услугу и что благодаря его заступничеству позорным
лачугам в Эрлз-Корте пришел конец. Знал бы он, как о нем всюду
говорили, как хвалили и пророчили ему, когда он подрастет, великое
будущее, он бы очень удивился. Он жил себе простой и счастливой
детской жизнью -- бегал по парку, гонялся за кроликами, валялся на траве
под деревьями или на ковре в библиотеке, читал прекрасные книги
и беседовал о них с графом, а потом пересказывал матери,
писал длинные письма Дику и мистеру
Хоббсу, которые отвечали ему, каждый в своей характерной манере,
катался верхом с графом или Уилкинсом. Когда они проезжали через
ближайший городок с его рыночной площадью, на него оборачивались, и
он заметил, что лица у встречных светлели, когда они приподнимали
шапки, здороваясь с ним; впрочем, он полагал, что это происходило
оттого, что он ехал с дедушкой.
-- Они вас так любят, -- сказал он как-то, глядя на графа с радостной
улыбкой. -- Вы заметили, как им приятно видеть вас? Надеюсь, что они
и меня когда-нибудь так же полюбят. Как это, верно, приятно!
И он с гордостью подумал о том, как хорошо быть внуком человека,
который завоевал все сердца.
Пока строили новые дома, Фаунтлерой часто ездил вместе с графом в
Эрлз-Корт -- строительство его очень интересовало. Он спешивался и под
ходил к рабочим; скоро он со всеми перезнакомился, расспрашивал их о
том, как возводят стены и кладут кирпичи, и рассказывал им про
Америку. Через два-три дня, возвращаясь в замок, он уже объяснял
графу, как делают кирпич.
-- Мне такие вещи всегда интересны, -- сказал он, -- никогда ведь не
знаешь, что тебя ждет.
А рабочие говорили о нем, когда он уезжал, и смеялись над его
безыскусными речами; впрочем, он им нравился -- им нравилось смотреть,
как он стоит среди них, сунув руки в карманы и сдвинув на затылок
шляпу, и с воодушевлением рассказывает что-то.
-- Ну и мальчик! -- говорили они. -- Другого такого не встретишь! А
как говорит откровенно! Да, в нем-то ничего нет дурного!
Вернувшись домой, рабочие рассказывали о нем женам, а жены --
соседкам, так что прошло совсем немного времени, а уже все говорили о
маленьком Фаунтлерое или вспоминали какую-то историю, связанную с
ним, и постепенно все узнали, что наконец-то "злодей" привязался к
кому-то, кто тронул и даже согрел его окаменевшее сердце.
Впрочем, никто и не подозревал, до какой степени это было верно и как
день ото дня граф все больше привязывался к мальчику, единственному
существу, проявившему к нему доверие. Он уже ждал того времени, когда
Седрик вырастет и станет красивым и сильным юношей, сохранив в то же
время доброе сердце и редкий дар дружбы; граф размышлял о том, чем он
займется и как использует свои способности. Когда он глядел на мальчика,
растянувшегося на ковре с огромным томом в руках, в глазах у
старика появлялся подозрительный блеск, а на щеках -- румянец.
"Мальчик может многое свершить, -- думал он, -- очень многое!"
Он никогда никому не говорил о своих чувствах к Седрику; когда же
упоминал его имя в разговоре, то всегда угрюмо усмехался. Но
Фаунтлерой вскоре понял, что дедушка его любит и что ему нравится,
когда он рядом -- стоит ли возле его кресла в библиотеке, сидит ли
против него за столом, едет ли верхом или гуляет с ним вечером по
каменной террасе.
-- А помните, -- сказал как-то Седрик, подняв глаза от книги, которую
читал, лежа на ковре, -- помните, что я вам сказал в тот первый вечер?
Что мы с вами будем хорошими друзьями? По-моему, лучше друзей, чем мы
с вами, не бывает, правда?
-- Да, мы с тобой, пожалуй, и вправду подружились, -- произнес граф. --
Иди-ка сюда.
Фаунтлерой поднялся и приблизился к графу.
-- Есть у тебя какое-то желание? -- спросил граф. -- Чего тебе не
хватает?
Мальчик как-то задумчиво поднял свои карие глаза на деда.
-- Только одного, -- отвечал он.
-- Чего же? -- спросил граф.
Секунду Фаунтлерой помолчал. Впрочем, он был готов к этому вопросу.
-- Дорогой, -- отвечал он.
Легкая гримаса пробежала по лицу графа.
-- Но ты с ней видишься чуть не каждый день, -- возразил
он. -- Разве этого недостаточно?
-- Я раньше видел ее все время, -- произнес Фаунтлерой. -- Когда я
ложился спать, она меня целовала на ночь, а по утрам она всегда была
рядом и можно было все-все ей рассказать, не откладывая.
С минуту старый граф и мальчик молча смотрели друг другу в глаза.
Граф нахмурился.
-- Ты никогда не забываешь о матери? -- спросил он.
-- Нет, -- отвечал Фаунтлерой, -- никогда. И она обо мне не
забывает. И знаете, вас я тоже не забыл бы, если б жил не с вами. Я
еще больше о вас бы думал.
-- Клянусь честью, -- вскричал граф, вглядываясь ему в лицо, -- я тебе
верю!
И снова, как прежде, когда Седрик говорил о матери, ревность кольнула
графа, только на этот раз гораздо сильнее, потому что граф все больше
привязывался к мальчику.
Впрочем, вскоре у него появились другие, более серьезные огорчения,
настолько серьезные, что на время он почти забыл о своей ненависти к
жене сына. Случилось это совсем неожиданно. Однажды вечером,
незадолго до окончания работ в Эрлз-Корте, в замке давали званый
обед. Такого праздника в Доринкорте не устраивали давно. Незадолго до
этого вечера графу нанесли визит сэр Гарри и леди Лорридейл, которая
доводилась графу родной сестрой. Событие это вызвало необычайное
волнение в деревне; колокольчик в лавке миссис Диббл звенел не
умолкая, ибо всем в деревне было хорошо известно, что леди Лорридейл
только раз после своего замужества навестила замок, и было это
тридцать пять лет назад. Леди Лорридейл, красивая старая дама с
седыми кудрями и розовыми щеками с ямочками, обладавшая золотым
сердцем, никогда не одобряла брата и, будучи женщиной с характером и
не боясь высказать свое мнение, после нескольких весьма бурных
объяснений перестала с ним видеться.
За годы, прошедшие с их последней встречи, она слышала о нем мало
хорошего. Она слышала, что он пренебрегал своей женой и что жена умерла;
что он был равнодушен к сыновьям; и что два старших сына,
слабохарактерные, порочные, неприглядные, не делали ему чести. Этих
двух старших сыновей, Бевиса и Мориса, она никогда не видела; но
однажды Лорридейл-Парк навестил красивый статный юноша лет
восемнадцати, который сказал, что он ее племянник Седрик Эррол и
заехал навестить ее, ибо хочет посмотреть на свою тетушку Констанцию,
о которой ему говорила мать. Доброе сердце леди Лорридейл растаяло
при виде юноши, она оставила его у себя на неделю, обласкала, не
отпускала от себя ни на минуту и всячески им восхищалась. У него был
такой добрый, веселый и легкий нрав, что, когда он уезжал, она
сказала,
что надеется видеться с ним часто. Однако больше она с ним никогда не
увиделась: граф разгневался на него и запретил ему ездить в Лорридейл-
Парк. Впрочем, леди Лорридейл всегда тепло о нем вспоминала и, хоть и
опасалась, что он заключил опрометчивый брак в Америке, очень
рассердилась, когда ей сообщили, что граф от него отрекся и что никто
не знает, как он живет и где. Позже до них дошел слух о его смерти, а
потом Бевис убился, упав с лошади, а Морис умер в Риме от лихорадки,
и вскоре после этого они прослышали о том, что американского внука
собираются найти и привезти в Англию.
-- Должно быть, и его испортят, как остальных, -- сказала леди
Лорридейл своему мужу. -- Разве что мать у него добрая и с характером
и сможет о нем позаботиться...
Когда же леди Лорридейл узнала, что Седрика разлучили с матерью, она
не находила слов, чтобы выразить свое негодование.
-- Нет, это просто стыд и срам! -- заявила она. -- Ты только
подумай, забрать у матери малыша и отдать его в руки такого человека,
как мой брат! Доринкорт будет с ним груб либо избалует его донельзя.
Может быть, стоит ему написать...
-- Нет, Констанция, не стоит, -- отвечал сэр Гарри.
-- Я так и думала, -- согласилась она. -- Я слишком хорошо знаю брата,
но все это просто ужасно...
О маленьком лорде Фаунтлерое толковали не только бедняки, о нем
говорили все. О его красоте, милом нраве, популярности и все
возрастающем влиянии на графа ходило столько всевозможных слухов, что
они дошли и до дворян из местных усадеб и других графств Англии. О
нем беседовали на званых обедах -- дамы жалели его юную мать и
спрашивали, действительно ли он так красив, как говорят; а мужчины,
знавшие графа и его привычки, от души смеялись над простодушием
мальчика, поверившего в его доброту. Сэр Томас Эш из Эшейн-Холла,
побывавший в Эрлсборо, встретил там графа с внуком, совершавших верховую
прогулку; он остановился, чтобы поздороваться с графом и
поздравить его с выздоровлением.
-- И знаете, -- рассказывал он позже об этом случае, -- старый граф
прямо-таки надулся от гордости -- и не удивительно! Такого красивого и
приятного мальчика, как его внук, я в жизни своей не видывал, клянусь
честью! Прямой, как стрела, и в седле сидит замечательно!
Так мало-помалу слухи о мальчике дошли и до леди Лорридейл; она
узнала и о Хиггинсе, и о хромом мальчике, и о лачугах в Эрлз-Корте, и
о многом другом, и ей захотелось познакомиться с Седриком. Она
принялась размышлять, как бы это устроить, -- и тут, к крайнему ее
изумлению, пришло письмо от графа с приглашением ей и ее мужу в
Доринкорт.
-- Невероятно! -- воскликнула леди Лорридейл. -- Я слышала, что
мальчик творит чудеса, -- теперь я начинаю в это верить. Говорят, что
брат обожает мальчика и не отпускает его от себя. И так им гордится!
По-моему, он хочет показать его нам!
Леди Лорридейл и сэр Гарри приехали в замок Доринкорт вечером и
тотчас поднялись в свою комнату. Переодевшись к обеду, леди Лорридейл
спустилась в гостиную, где она нашла графа. Высокий и внушительный,
он стоял возле камина, а рядом с ним стоял мальчик в черном бархатном
костюме с большим белым воротником из кружев, как на картинах Ван Дейка.
Мальчик был совсем маленький -- его круглое румяное лицо было таким милым,
и он посмотрел на нее такими красивыми и честными карими
глазами, что она чуть не вскрикнула от удивления и радости.
Пожимая руку графа, она обратилась к нему по имени, чего не делала с
детства.
-- Как, Молино, -- воскликнула она, -- это и есть мальчик?
-- Да, Констанция, -- отвечал граф, -- это он. Фаунтлерой, это твоя
двоюродная бабушка, леди Констанция Лорридейл.
-- Здравствуйте, бабушка, -- произнес Фаунтлерой.
Леди Лорридейл положила руку ему на плечо и, вглядевшись в обращенное
скорее
ваш любящий старый друг
Седрик Эррол
p. s. в тимнице никого нет дедушка никогда туда никого не сажал
p. s. он такой добрый граф что напоминает мне вас он всиобщий
любимец".
-- Ты очень скучаешь по своей матери? -- спросил граф,
прочитав письмо.
-- Да, -- сказал Фаунтлерой, -- я по ней все время скучаю.
Он подошел к графу и, положив ему на колено руку, заглянул в лицо.
-- Вы по ней не скучаете, да? -- спросил он.
-- Я с ней не знаком, -- отрезал граф.
-- Да, я знаю, -- отвечал Фаунтлерой, -- это-то меня и удивляет. Она
мне сказала, чтобы я ни о чем вас не спрашивал, и я... я не стану
этого делать, но иногда я не могу ведь об этом не думать. Я тут
ничего не понимаю. Но спрашивать я вас не буду. Когда я по ней очень
скучаю, я подхожу
к окну и смотрю в ту сторону, где в просвет между деревьями виден
свет ночника, который она каждый вечер для меня зажигает. Он далеко,
но как только стемнеет, она ставит ночник на подоконник, я вижу его
свет и знаю, что он мне говорит.
-- И что же он говорит? -- спросил граф.
-- Он говорит: "Спокойной ночи, Господь да хранит тебя в ночи!"
Это она мне так говорила, когда мы жили вместе. Она повторяла эти
слова каждый вечер, а по утрам она говорила: "Господь да хранит тебя
весь день!" Так что видите, я все время храним, и днем и ночью...
-- Я в этом не сомневаюсь, -- сухо промолвил граф.
Он нахмурился и так внимательно и долго смотрел на мальчика, что
Фаунтлерой подумал: "О чем это он размышляет?"
Глава девятая
НИЩИЕ ЛАЧУГИ
Сказать по правде, его сиятельство граф Доринкорт размышлял в эти дни
о многом, о чем прежде он вовсе и не думал, и так или иначе все его
мысли связывались с его внуком. Основным свойством в характере графа
была гордость, и внук во всем ей льстил. Благодаря этой гордости граф
начал находить новый смысл в жизни. Ему нравилось показывать своего
внука людям. Все знали, как он разочаровался в своих сыновьях; а
потому, демонстрируя нового лорда Фаунтлероя, граф испытывал чувство
торжества, ибо новый лорд Фаунтлерой никого не мог разочаровать. Ему
хотелось, чтобы мальчик оценил свою власть и блестящее положение; ему
хотелось также, чтобы и другие их оценили. Он строил планы на
будущее. В глубине души он жалел порою, что не прожил свою жизнь
достойнее и совершал поступки, которые ужаснули бы это чистое детское
сердце, случись ему о них узнать. Не очень-то приятно было думать о
том, какое выражение появится на милом, открытом лице Фаунтлероя,
если он вдруг узнает, что его дедушку давно уже зовут не иначе как
"этот злодей, граф Доринкорт". Поглощенный этими мыслями, граф иногда
забывал о своей подагре, так что спустя какое-то время его врач с
удивлением отметил, что здоровье сиятельного пациента значительно
улучшилось, на что он уже и не надеялся. Возможно, графу стало легче
потому, что время теперь не тянулось для него столь мучительно, ибо
не одни только боли и недомогания занимали его мысли.
В одно прекрасное утро в замке удивились, увидав, что Фаунтлерой
отправился на верховую прогулку не с Уилкинсом. Спутником его
оказался не кто иной, как сам граф, ехавший на великолепном сером
коне. Прогулку предложил Фаунтлерой. Садясь на пони, он грустно
сказал дедушке:
-- Вот бы вы со мной отправились! Когда я уезжаю, мне грустно, что я
вас оставляю совсем одного в таком огромном замке. Жаль, что вы не
можете ехать верхом!
Через несколько минут вся конюшня пришла в волнение -- граф приказал
седлать Селима. После этого Селима седлали почти каждый день; и все
привыкли видеть великолепного серого коня и седого наездника с
красивым суровым, орлиным лицом, а рядом с ним мальчика на гнедом
пони. Во время этих прогулок старый граф еще больше
сблизился со своим внуком. Постепенно он многое узнал о "Дорогой" и
ее жизни. Фаунтлерой трусил рядом с дедом и весело болтал. Более
приятного спутника для этих прогулок трудно было бы сыскать -- до того
счастливая была у него натура. Обычно граф молча слушал мальчика и
искоса поглядывал на его оживленное румяное лицо. Иногда он говорил
мальчику, чтобы тот перешел на галоп, и когда тот скакал прочь,
уверенно и прямо держась в седле, он смотрел ему вслед, а в глазах
его светилась гордость; Фаунтлерой возвращался, громко смеясь и
размахивая шляпой; он знал, что они с дедушкой прекрасные друзья.
Помимо многого другого граф обнаружил, что жена его сына не проводила
дни в праздности. Оказалось, что все бедняки в деревне хорошо ее
знают. Стоило у кого-то в деревне стрястись беде, как маленькая
коляска миссис Эррол останавливалась возле этого дома.
-- Вы знаете, -- сказал однажды Фаунтлерой, -- стоит ей появиться, как
все говорят: "Благослови вас Господь!", а дети радуются. Кое-кто
ходит к ней, и она их учит шить. Дорогая говорит, что она теперь так
богата, что хочет помогать бедным.
Графа скорее радовало то, что мать его наследника была так мила и
походила на настоящую леди, словно была герцогиней; радовало его,
пожалуй, и то, что ее любят бедняки. И все же часто его мучила
ревность, когда он видел, какое большое место она занимает в сердце
мальчика, который любит ее больше всех на свете. Старику хотелось бы
самому занимать это место и не иметь никаких соперников.
В это утро он остановил коня на холме среди вересковой пустоши и
указал хлыстом на прекрасный вид, простиравшийся пред ними.
-- Ты знаешь, что вся эта земля принадлежит мне? -- спросил он у
Фаунтлероя.
-- Правда? -- удивился Фаунтлерой. -- Как много для одного
человека! Какая она красивая!
-- А знаешь ли ты, что когда-нибудь она будет принадлежать тебе --
эта земля и многие другие?
-- Мне?! -- воскликнул пораженный Фаунтлерой. -- Когда?
-- Когда я умру, -- отвечал граф.
-- Тогда она мне не нужна, -- произнес Фаунтлерой. -- Я хочу, чтобы вы
жили всегда.
-- Это доброе пожелание, -- сухо заметил граф, -- и все
же когда-нибудь все это будет твоим -- когда-нибудь графом
Доринкортом станешь ты.
Несколько мгновений маленький лорд Фаунтлерой недвижно сидел в седле.
Он смотрел на привольные пустоши, зеленые фермы и прелестные рощицы,
на стоявшие рядком хижины, красивые деревушки и на высившиеся за
деревьями каменные башни величественного замка. Вдруг он как-то
странно вздохнул.
-- О чем ты думаешь? -- спросил граф.
-- О том, какой я маленький, и о том, что мне сказала Дорогая, --
отвечал Фаунтлерой.
-- И что же она сказала? -- поинтересовался граф.
-- Что быть богатым, верно, нелегко, и если у кого-то всегда было
всего в изобилии, он может порой забыть, что не всем так повезло и
что богатый должен вести себя осторожно и не забывать об этом. Я ей
говорил, какой вы добрый, вот она и сказала, что это очень хорошо,
потому что у землевладельца в руках большая власть, и если он думает
только о своих удовольствиях и не заботится о людях, которые живут на
его землях, им будет плохо, -- а ведь их так много, и это будет ужасно.
Я смотрел на эти дома и думал, что должен буду узнать, как живут
эти люди, когда стану графом. А вы как это выяснили?
Это был нелегкий вопрос, ибо графа Доринкорта интересовало лишь одно:
исправно ли платят ренту его арендаторы; и если он узнавал, что кто-то
ему задолжал, он тотчас сгонял его с земли.
-- Мне Невик говорит, -- отвечал граф, проведя рукой по седым усам и
смущенно глянув на внука.
-- Пора домой, -- прибавил он. -- Когда ты станешь лендлордом,
смотри постарайся быть лучше меня!
Всю обратную дорогу граф промолчал. Ему казалось невероятным, что он,
человек, который всю свою жизнь никого по-настоящему не любил, так
привязался к своему маленькому внуку. Впрочем, сомневаться в этом не
приходилось. Поначалу его радовали смелость и красота Седрика и он
гордился им, однако теперь в его чувстве появилось что-то помимо
гордости. Порой он угрюмо смеялся про себя, когда думал о том, что
ему приятно держать мальчика при себе, слышать его голос, и что в
глубине души ему хотелось, чтобы его маленький внук любил его и
хорошо о нем думал.
-- Я человек старый, -- говорил он себе, -- больше мне думать не о
чем, вот в чем дело.
Впрочем, он знал, что дело не в этом. Позволь он себе посмотреть
правде в глаза, пришлось бы признать, что во внуке его привлекали
свойства, которыми сам он никогда не обладал: его искренность,
преданность, доброта и та милая доверчивость, что не позволяла ему
дурно думать о людях.
Спустя неделю после этой прогулки Фаунтлерой, вернувшись от матери,
вошел в библиотеку с озабоченным видом. Он уселся в кресло с высокой
спинкой, в котором сидел в первый вечер после своего приезда в замок,
и молча устремил взгляд на догорающий огонь в камине. Граф выжидающе
смотрел на него, не произнося ни слова. Седрика -- это было очевидно --
что-то встревожило. Наконец он поднял глаза.
-- А Невик все про арендаторов знает? -- спросил он.
-- Это его обязанность, -- отвечал граф. -- Он о ней забыл, да?
Как ни странно, ничто так не развлекало и не умиляло его, как интерес
внука к арендаторам. Сам он никогда ими не интересовался, однако ему
было приятно, что мальчику, несмотря на всю его детскость и веселые
игры и развлечения, была свойственна такая серьезность.
-- Тут есть одно место, -- произнес Фаунтлерой, глядя на деда широко
открытыми глазами, в которых застыл ужас. -- Дорогая его видела -- это
на том конце деревни. Дома там скучились и чуть не разваливаются;
дышать нечем, а люди такие бедные, и все там ужасно! Там
часто болеют лихорадкой и дети умирают; а люди становятся плохими,
оттого что они такие бедные и несчастные! Им еще хуже, чем Майклу и
Бриджит! Крыши у них текут! Дорогая была там у одной бедной женщины.
Дорогая мне не разрешила к себе подходить, пока всю одежду не
сменила! Она мне рассказывала, а сама плакала -- слезы у нее так и
лились!
У него у самого на глаза навернулись слезы, но он улыбнулся сквозь
них.
-- Я ей сказал, что вы об этом не знаете, и пообещал вам рассказать.
Он соскочил на пол и, подойдя к графу, прислонился к его креслу.
-- Вы можете им помочь, -- сказал он, -- как вы Хиггинсу помогли. Вы
всегда всем помогаете. Я ей сказал, что вы так и поступите, а Невик,
должно быть, забыл вам об этом сообщить.
Граф посмотрел на ручку, лежавшую на его колене. Невик ничего не
забыл; по правде говоря, Невик не раз говорил ему, в какой нищете
живут люди на том конце деревни, известном под названием Эрлз-Корт.
Он знал и о ветхих лачугах, в которых жили арендаторы, и о плохих
стоках, и о сырых стенах, и о разбитых окнах, и о протекающих крышах,
-- он знал все об их нищете, лихорадке и страданиях. Мистер Мордонт
живописал ему эти картины в сильных выражениях, а его сиятельство
отвечал ему также в сильных выражениях; а когда подагра очень его
донимала, он говорил, что чем скорее все в Эрлз-Корте перемрут и
будут похоронены за счет прихода, тем всем будет лучше -- и все тут!
Однако теперь он посмотрел на маленькую ручку на своем колене, а
потом на огорченное лицо мальчика с открытым взглядом -- и устыдился.
-- Как! -- сказал он. -- Ты хочешь, чтобы я начал строить
образцовые дома для арендаторов?
И он накрыл маленькую ручку ладонью и даже погладил ее.
-- Но эти хижины надо снести, -- убежденно настаивал Фаунтлерой. --
Так Дорогая говорит. Давайте... Давайте завтра туда пойдем и
прикажем их снести. Все так обрадуются, когда вас увидят! Они поймут,
что вы пришли им помочь!
И глаза его засияли, как звезды, на его разрумянившемся лице.
Граф поднялся с кресла и положил руку на плечо мальчика.
-- Давай выйдем и прогуляемся по террасе, -- предложил он с коротким
смешком. -- Там все и обсудим.
Они принялись прогуливаться по широкой каменной террасе, как делали
обычно, если вечер был ясным, и хотя граф засмеялся еще раза два, он,
казалось, обдумывал что-то, что не было ему неприятно, и не снимал
руки с плеча своего спутника.
Глава десятая
ГРАФ ВСТРЕВОЖЕН
По правде говоря, миссис Эррол обнаружила много печального, когда она
стала навещать бедняков в деревушке, которая казалась такой живописной,
если смотреть на нее со стороны вересковых пустошей. Вблизи все
было далеко не так красиво, как на расстоянии. Там, где она ожидала
увидеть благополучие и трудолюбие, она обнаружила праздность, нищету
и невежество. Вскоре она узнала, что деревня Эрлс-боро считалась
самой бедной деревней в округе. Мистер Мордонт поведал ей о своих
многочисленных трудностях и неудачах, а о многом она узнала сама. Для
управления имением всегда выбирались люди, умевшие угодить графу,
которых нимало не трогали несчастья и разорение бедных арендаторов. И
потому многое в деревне было запущено и день ото дня только
ухудшалось.
Что же до Эрлз-Корта, так это был просто позор -- покосившиеся
домишки, несчастные, больные, изверившиеся люди. Когда миссис Эррол
впервые увидела эти хижины, она содрогнулась. Такая нищета и
запустение выглядели в деревне еще плачевнее, чем в городе. Казалось,
здесь уже ничем не помочь. Глядя на грязных нечесаных детей, которые
росли среди порока и грубого безразличия, она подумала о своем сыне,
жившем в огромном великолепном замке, которого окружали роскошь,
довольство и красота, которого берегли и лелеяли, словно он был юным
принцем, чьи желания надлежало тотчас исполнять. Смелая мысль пришла
ей в голову. Как и все остальные, она понимала, что граф, на счастье,
привязался к мальчику и вряд ли откажет ему в любой просьбе.
-- Граф ни в чем ему не откажет, -- сказала она мистеру Мордонту. -- Он
исполнит любое его желание. Почему бы не использовать это для блага
людей? Я позабочусь о том, чтобы это осуществить.
Она знала, что может положиться на доброту детского сердца Седрика. И
она рассказала ему о бедах Эрлз-Корта, уверенная, что он передаст ее
слова деду; она надеялась, что это приведет к добрым последствиям.
Так оно и произошло, как ни странно это показалось всем вокруг. Дело
в том, что больше всего на графа действовала безоговорочная вера
Седрика, что дедушка поступит правильно и великодушно. Не мог же граф
допустить, чтобы мальчик понял, что он и не собирается проявлять
великодушие и намерен поступать по-своему, не думая о том, прав он
или нет. Он настолько не привык к тому, чтобы на него смотрели как на
благодетеля рода человеческого и само благородство, что он не мог
признаться, глядя в любящие карие глаза внука: "Я негодяй,
вспыльчивый и себялюбивый. За всю свою жизнь я не совершил ни одного
благородного поступка; и мне наплевать на Эрлз-Корт и всех этих
бедняков..." Он успел так привязаться к этому мальчику с копной
светлых кудряшек, что теперь уж и не возражал бы против того, чтобы
время от времени сделать кому-то приятное. Вот почему после некоторых
размышлений -- хоть он и смеялся над самим собой -- он послал за
Невиком и долго беседовал с ним о жителях Эрлз-Корта, в результате
чего было решено снести ветхие лачуги и построить новые дома.
-- На этом настаивает лорд Фаунтлерой, -- сухо сказал граф. -- Он
полагает, что именье от этого выиграет. Можете сказать арендаторам,
что это его идея.
И он взглянул на маленького лорда, который играл с Дугалом, лежа на
ковре перед камином. Огромный пес теперь ни на шаг не отходил от
мальчика -- когда Фаунтлерой отправлялся куда-нибудь, он величаво
следовал за ним, а во время верховых прогулок с достоинством трусил рядом.
Конечно, все в округе узнали о принятом плане. Поначалу многие в него
не поверили; но когда в деревне появился отряд рабочих, которые начали
снос лачуг, люди стали понимать, что маленький лорд Фаунтлерой
оказал им еще одну услугу и что благодаря его заступничеству позорным
лачугам в Эрлз-Корте пришел конец. Знал бы он, как о нем всюду
говорили, как хвалили и пророчили ему, когда он подрастет, великое
будущее, он бы очень удивился. Он жил себе простой и счастливой
детской жизнью -- бегал по парку, гонялся за кроликами, валялся на траве
под деревьями или на ковре в библиотеке, читал прекрасные книги
и беседовал о них с графом, а потом пересказывал матери,
писал длинные письма Дику и мистеру
Хоббсу, которые отвечали ему, каждый в своей характерной манере,
катался верхом с графом или Уилкинсом. Когда они проезжали через
ближайший городок с его рыночной площадью, на него оборачивались, и
он заметил, что лица у встречных светлели, когда они приподнимали
шапки, здороваясь с ним; впрочем, он полагал, что это происходило
оттого, что он ехал с дедушкой.
-- Они вас так любят, -- сказал он как-то, глядя на графа с радостной
улыбкой. -- Вы заметили, как им приятно видеть вас? Надеюсь, что они
и меня когда-нибудь так же полюбят. Как это, верно, приятно!
И он с гордостью подумал о том, как хорошо быть внуком человека,
который завоевал все сердца.
Пока строили новые дома, Фаунтлерой часто ездил вместе с графом в
Эрлз-Корт -- строительство его очень интересовало. Он спешивался и под
ходил к рабочим; скоро он со всеми перезнакомился, расспрашивал их о
том, как возводят стены и кладут кирпичи, и рассказывал им про
Америку. Через два-три дня, возвращаясь в замок, он уже объяснял
графу, как делают кирпич.
-- Мне такие вещи всегда интересны, -- сказал он, -- никогда ведь не
знаешь, что тебя ждет.
А рабочие говорили о нем, когда он уезжал, и смеялись над его
безыскусными речами; впрочем, он им нравился -- им нравилось смотреть,
как он стоит среди них, сунув руки в карманы и сдвинув на затылок
шляпу, и с воодушевлением рассказывает что-то.
-- Ну и мальчик! -- говорили они. -- Другого такого не встретишь! А
как говорит откровенно! Да, в нем-то ничего нет дурного!
Вернувшись домой, рабочие рассказывали о нем женам, а жены --
соседкам, так что прошло совсем немного времени, а уже все говорили о
маленьком Фаунтлерое или вспоминали какую-то историю, связанную с
ним, и постепенно все узнали, что наконец-то "злодей" привязался к
кому-то, кто тронул и даже согрел его окаменевшее сердце.
Впрочем, никто и не подозревал, до какой степени это было верно и как
день ото дня граф все больше привязывался к мальчику, единственному
существу, проявившему к нему доверие. Он уже ждал того времени, когда
Седрик вырастет и станет красивым и сильным юношей, сохранив в то же
время доброе сердце и редкий дар дружбы; граф размышлял о том, чем он
займется и как использует свои способности. Когда он глядел на мальчика,
растянувшегося на ковре с огромным томом в руках, в глазах у
старика появлялся подозрительный блеск, а на щеках -- румянец.
"Мальчик может многое свершить, -- думал он, -- очень многое!"
Он никогда никому не говорил о своих чувствах к Седрику; когда же
упоминал его имя в разговоре, то всегда угрюмо усмехался. Но
Фаунтлерой вскоре понял, что дедушка его любит и что ему нравится,
когда он рядом -- стоит ли возле его кресла в библиотеке, сидит ли
против него за столом, едет ли верхом или гуляет с ним вечером по
каменной террасе.
-- А помните, -- сказал как-то Седрик, подняв глаза от книги, которую
читал, лежа на ковре, -- помните, что я вам сказал в тот первый вечер?
Что мы с вами будем хорошими друзьями? По-моему, лучше друзей, чем мы
с вами, не бывает, правда?
-- Да, мы с тобой, пожалуй, и вправду подружились, -- произнес граф. --
Иди-ка сюда.
Фаунтлерой поднялся и приблизился к графу.
-- Есть у тебя какое-то желание? -- спросил граф. -- Чего тебе не
хватает?
Мальчик как-то задумчиво поднял свои карие глаза на деда.
-- Только одного, -- отвечал он.
-- Чего же? -- спросил граф.
Секунду Фаунтлерой помолчал. Впрочем, он был готов к этому вопросу.
-- Дорогой, -- отвечал он.
Легкая гримаса пробежала по лицу графа.
-- Но ты с ней видишься чуть не каждый день, -- возразил
он. -- Разве этого недостаточно?
-- Я раньше видел ее все время, -- произнес Фаунтлерой. -- Когда я
ложился спать, она меня целовала на ночь, а по утрам она всегда была
рядом и можно было все-все ей рассказать, не откладывая.
С минуту старый граф и мальчик молча смотрели друг другу в глаза.
Граф нахмурился.
-- Ты никогда не забываешь о матери? -- спросил он.
-- Нет, -- отвечал Фаунтлерой, -- никогда. И она обо мне не
забывает. И знаете, вас я тоже не забыл бы, если б жил не с вами. Я
еще больше о вас бы думал.
-- Клянусь честью, -- вскричал граф, вглядываясь ему в лицо, -- я тебе
верю!
И снова, как прежде, когда Седрик говорил о матери, ревность кольнула
графа, только на этот раз гораздо сильнее, потому что граф все больше
привязывался к мальчику.
Впрочем, вскоре у него появились другие, более серьезные огорчения,
настолько серьезные, что на время он почти забыл о своей ненависти к
жене сына. Случилось это совсем неожиданно. Однажды вечером,
незадолго до окончания работ в Эрлз-Корте, в замке давали званый
обед. Такого праздника в Доринкорте не устраивали давно. Незадолго до
этого вечера графу нанесли визит сэр Гарри и леди Лорридейл, которая
доводилась графу родной сестрой. Событие это вызвало необычайное
волнение в деревне; колокольчик в лавке миссис Диббл звенел не
умолкая, ибо всем в деревне было хорошо известно, что леди Лорридейл
только раз после своего замужества навестила замок, и было это
тридцать пять лет назад. Леди Лорридейл, красивая старая дама с
седыми кудрями и розовыми щеками с ямочками, обладавшая золотым
сердцем, никогда не одобряла брата и, будучи женщиной с характером и
не боясь высказать свое мнение, после нескольких весьма бурных
объяснений перестала с ним видеться.
За годы, прошедшие с их последней встречи, она слышала о нем мало
хорошего. Она слышала, что он пренебрегал своей женой и что жена умерла;
что он был равнодушен к сыновьям; и что два старших сына,
слабохарактерные, порочные, неприглядные, не делали ему чести. Этих
двух старших сыновей, Бевиса и Мориса, она никогда не видела; но
однажды Лорридейл-Парк навестил красивый статный юноша лет
восемнадцати, который сказал, что он ее племянник Седрик Эррол и
заехал навестить ее, ибо хочет посмотреть на свою тетушку Констанцию,
о которой ему говорила мать. Доброе сердце леди Лорридейл растаяло
при виде юноши, она оставила его у себя на неделю, обласкала, не
отпускала от себя ни на минуту и всячески им восхищалась. У него был
такой добрый, веселый и легкий нрав, что, когда он уезжал, она
сказала,
что надеется видеться с ним часто. Однако больше она с ним никогда не
увиделась: граф разгневался на него и запретил ему ездить в Лорридейл-
Парк. Впрочем, леди Лорридейл всегда тепло о нем вспоминала и, хоть и
опасалась, что он заключил опрометчивый брак в Америке, очень
рассердилась, когда ей сообщили, что граф от него отрекся и что никто
не знает, как он живет и где. Позже до них дошел слух о его смерти, а
потом Бевис убился, упав с лошади, а Морис умер в Риме от лихорадки,
и вскоре после этого они прослышали о том, что американского внука
собираются найти и привезти в Англию.
-- Должно быть, и его испортят, как остальных, -- сказала леди
Лорридейл своему мужу. -- Разве что мать у него добрая и с характером
и сможет о нем позаботиться...
Когда же леди Лорридейл узнала, что Седрика разлучили с матерью, она
не находила слов, чтобы выразить свое негодование.
-- Нет, это просто стыд и срам! -- заявила она. -- Ты только
подумай, забрать у матери малыша и отдать его в руки такого человека,
как мой брат! Доринкорт будет с ним груб либо избалует его донельзя.
Может быть, стоит ему написать...
-- Нет, Констанция, не стоит, -- отвечал сэр Гарри.
-- Я так и думала, -- согласилась она. -- Я слишком хорошо знаю брата,
но все это просто ужасно...
О маленьком лорде Фаунтлерое толковали не только бедняки, о нем
говорили все. О его красоте, милом нраве, популярности и все
возрастающем влиянии на графа ходило столько всевозможных слухов, что
они дошли и до дворян из местных усадеб и других графств Англии. О
нем беседовали на званых обедах -- дамы жалели его юную мать и
спрашивали, действительно ли он так красив, как говорят; а мужчины,
знавшие графа и его привычки, от души смеялись над простодушием
мальчика, поверившего в его доброту. Сэр Томас Эш из Эшейн-Холла,
побывавший в Эрлсборо, встретил там графа с внуком, совершавших верховую
прогулку; он остановился, чтобы поздороваться с графом и
поздравить его с выздоровлением.
-- И знаете, -- рассказывал он позже об этом случае, -- старый граф
прямо-таки надулся от гордости -- и не удивительно! Такого красивого и
приятного мальчика, как его внук, я в жизни своей не видывал, клянусь
честью! Прямой, как стрела, и в седле сидит замечательно!
Так мало-помалу слухи о мальчике дошли и до леди Лорридейл; она
узнала и о Хиггинсе, и о хромом мальчике, и о лачугах в Эрлз-Корте, и
о многом другом, и ей захотелось познакомиться с Седриком. Она
принялась размышлять, как бы это устроить, -- и тут, к крайнему ее
изумлению, пришло письмо от графа с приглашением ей и ее мужу в
Доринкорт.
-- Невероятно! -- воскликнула леди Лорридейл. -- Я слышала, что
мальчик творит чудеса, -- теперь я начинаю в это верить. Говорят, что
брат обожает мальчика и не отпускает его от себя. И так им гордится!
По-моему, он хочет показать его нам!
Леди Лорридейл и сэр Гарри приехали в замок Доринкорт вечером и
тотчас поднялись в свою комнату. Переодевшись к обеду, леди Лорридейл
спустилась в гостиную, где она нашла графа. Высокий и внушительный,
он стоял возле камина, а рядом с ним стоял мальчик в черном бархатном
костюме с большим белым воротником из кружев, как на картинах Ван Дейка.
Мальчик был совсем маленький -- его круглое румяное лицо было таким милым,
и он посмотрел на нее такими красивыми и честными карими
глазами, что она чуть не вскрикнула от удивления и радости.
Пожимая руку графа, она обратилась к нему по имени, чего не делала с
детства.
-- Как, Молино, -- воскликнула она, -- это и есть мальчик?
-- Да, Констанция, -- отвечал граф, -- это он. Фаунтлерой, это твоя
двоюродная бабушка, леди Констанция Лорридейл.
-- Здравствуйте, бабушка, -- произнес Фаунтлерой.
Леди Лорридейл положила руку ему на плечо и, вглядевшись в обращенное