Беверли Джо. Зимнее пламя

   Всем хотелось поскорее добраться до омелы, но леди Аррадейл была неумолима, никакой омелы, пока повозка не заполнится.
   — Вот теперь, — разрешила она, — мы можем пойти в сад. Раздались радостные крики, и кто-то запел песню об омеле:
   Хей, хоу, за омелой Мы идем в зеленый лес…
   — Будьте осторожны, — предупредил Эш, когда песня замолкла, — омела может погубить даже непобедимых героев.
   Небольшими веселыми группами они выходили из леса. Вдалеке возвышался дом, и им предстояло обогнуть его, чтобы попасть в сад.
   Дженива и Эш шли вместе с лордом Родгаром, Дамарис Миддлтон и не терявшим надежды лейтенантом Ормсби. Дженива снова оказалась между двумя маркизами. Расстроенное воображение по-прежнему возбуждало в ней предчувствие опасности, но она подумала, что, вероятно, причиной тому — сгущающиеся сумерки.
   Небо потемнело, где-то за облаками садилось солнце. Похолодало, и промозглый воздух стал забираться в башмаки и под накидку.
   А может, холодная дрожь пробегала по ее коже из-за замечания Эшарта о мертвых героях и тона, каким это было сказано?
   — Потому что омела ядовита? — уточнила она. Ей ответил лорд Родгар:
   — Потому что омела погубила Бальдура, а он был не просто героем, но и богом. Ты это имел в виду, не так ли, Эшарт?
   — Именно это. Но можно сказать, что Бальдур погиб из-за поступков его матери.
   Матери! Дженива поняла, что начался поединок.
   — Каких поступков? — потребовала объяснений мисс Миддлтон, пристроившаяся к Эшарту с другой стороны.
   — Сначала мать Бальдура просила богов позволить ей взять клятву со всех живых существ, что они не причинят ее сыну вреда.
   — И что же в этом плохого? — удивилась Дженива. — Любая мать, если бы могла, сделала бы то же самое.
   — Но мать Бальдура пренебрегла омелой, ибо считала, что та слишком слаба, чтобы быть опасной. Типичная женская глупость.
   — При этом вечерами боги от безделья развлекались тем, что пытались убить его. Типичная мужская глупость.
   — И что же случилось потом? — спросила Дженива, стараясь понять, какая скрытая опасность таилась в этом разговоре.
   — Представьте, пожалуйста, — громко сказал Родгар, словно стараясь заинтересовать рассказом окружающих, — ночь в Асгарде, замке богов. Льется рекой медовый напиток, и веселье разгорается. Не найдя ничего лучшего, боги пускают стрелы в счастливчика и даже колют его острыми кинжалами.
   Эш рассмеялся:
   — Как это напоминает королевский двор в Сент-Джеймсе!
   — Пожалуйста, помолчи! — Дженива заметила, как у Родгара дрогнули губы. — Бальдур не испытывает боли…
   — Могу я высказать свои сомнения?
   — …пока Локи, завидуя счастью Бальдура… Локи! Дженива чуть не вскрикнула.
   — Счастье, заметьте, — вставил Эш, — это подвергаться постоянным нападениям. Как же это похоже на жизнь фаворита при дворе.
   — Счастливчики должны все время быть начеку, — согласился Родгар. — Бальдур не обладал интуицией, и послушайте, что из этого вышло. Локи, думаю, вы помните Локи, единственным смыслом существования которого было затевать ссоры…
   — Мы без труда узнаем в нем такого типа людей.
   — Никаких имен, кузен.
   У Дженивы кружилась голова.
   — Локи срезал ветку омелы и сделал из нее копье. Хотел ли он убить, или это было всего лишь озорство?
   — Но, — перебила его Дженива, — из омелы нельзя сделать копье, ведь это лиана…
   — Железная логика. — Эш усмехнулся. — Это происходило еще до нашей эры, до рождения Христа. В одной истории говорится, что крест был сделан из дерева омелы, потом ее прокляли, и она стала такой, как сейчас, слабой и живущей только тем, что высасывает сок из других деревьев.
   — В таком случае мать Бальдура не могла не знать об этом.
   — Увы, смысл этой истории не подчиняется логике Дженива.
   Она затеяла спор, потому что чувствовала, приближается нечто неприятное, но в конце концов ей пришлось заставить себя замолчать.
   — Локи сделал копье, — продолжал Родгар, — но не воспользовался им сам, а уговорил метнуть его слепого брата Бальдура, Ходура, убедив его, что Бальдур хочет, чтобы он принял участие в игре. Затем Локи направил его руку. Бальдур умер, и все боги рыдали так, что слезы лились на их мед.
   — Но в общем-то, как мы понимаем, несчастье произошло только из-за их собственной глупости.
   — Кто в этом сомневается? — Лорд Родгар усмехнулся. — А они набросились на Локи.
   — Это была его вина, — заметила Дженива.
   — Иногда поступок имеет глубокие корни, мисс Смит, и нанесший последний удар оказывается не единственным виновником. Что касается Локи, боги поймали его, навеки заковали в цепи, а над его головой посадили змея, чей жгучий яд непрестанно капает на его лицо. Никто не бывает так жесток, как те, кого тяготит чувство вины.
   Вины? Чьей вины? Матери Родгара? Его отца? В этом древнем мифе скрывалось что-то еще.
   Молчание затянулось, и Дженива не выдержала:
   — Почему матери в мифах так беспечны? Мать Ахилла оставила незащищенной его пятку. Мать Бальдура пренебрегла омелой. Немного добросовестности, и все было бы в порядке.
   Во взгляде Эшарта она прочитала гимн своей логике и пожалела, что не придержала язык.
   — Добросовестность дала бы нам непобедимых героев, — охотно пояснил лорд Родгар, — но именно наша уязвимость делает нас человечными.
   — Возможно, — заметил Эш, — именно в этом причина того, что дети Каина и Авеля обречены нести бремя грехов своих родителей.
   — Этим можно было бы многое объяснить, — согласился нисколько не смущенный. Родгар, — но жестокие боги умерли, а наш бог — Иисус Христос, который заповедовал нам прощать врагов наших.
   Отлично сказано!
   Эш ничего не ответил. Неужели он и на самом деле считает себя кем-то вроде Локи? И не готовится ли он погубить Родгара каким-то таинственным оружием?
   Дженива не заметила, как они пересекли лужайку и вошли в сад, охраняемый от оленей высоким забором.
   — Вперед к омеле! — раскрывая ворота, позвал Родгар. — В наши просвещенные времена она может убить нас только поцелуями.
   Эш ввел Джениву в сад и закрыл за собой ворота.
   — Но не забудьте, — добавил он, — что Иисуса Христа предали именно поцелуем.

Глава 28

   Дженива ожидала чего-то большего, какой-то вспышки, даже бурной сцены, так ждут грозы, избавляющей от гнетущей духоты. Однако лорд Родгар спокойно отошел от них, уведя с собой мисс Миддлтон и Ормсби, чтобы поболтать с другими гостями.
   Она сердито смотрела на Эша, жалея, что не может вытянуть мысли из его головы, как веревку из трюма. Уверенность, что она знает его достаточно хорошо, исчезла. Он оставался загадкой.
   Наступало Рождество, время мира и покоя, но Дженива жила среди войн и отлично знала, как безумие проникает в кровь людей. Она видела мужчин, бросавшихся друг на друга просто из-за их национальности, военной формы или имени, как будто ненависть каким-то неведомым образом вспыхивала в их душах.
   — Ага, — сказал Эш.
   Дженива подняла глаза и увидела, что ветвь омелы, усыпанная ягодами, почти касается ее головы. Она не могла поверить, что маркиз попытается начать свои игры прямо сейчас, и отступила назад.
   Он с досадой вздохнул:
   — Я ведь предупреждал, чтобы вы не вмешивались.
   — А как я могла сдержаться? Он срезал ветку и протянул ей:
   — Позвольте мне по крайней мере вооружить вас. Я уверен, вы уже знаете мои слабости.
   Она осторожно, чтобы не стряхнуть ягоды, положила ветку в корзину.
   — Если это будет в моих силах, я никогда не причиню вам зла, Эш. Пожалуйста, поверьте мне.
   — Но наилучшие намерения могут оказаться гибельными.
   Он встал на лесенку, прислоненную к дереву, чтобы безжалостно собрать ягоды.
   — Это растение, как вы знаете, паразит, оно живет за счет дерева. Если позволить, оно вытянет из него всю жизнь и таким образом само погибнет. Очень глупое растение.
   — Назовите мне умное.
   Маркиз с удивлением посмотрел на нее и рассмеялся.
   — Вы никогда не оставите без внимания ни одной моей глупости, не так ли, Дженива?
   Ей хотелось отделаться шуткой, однако она сказала:
   — Возможно, но это не главная моя цель.
   Срезав последнюю ветку омелы, маркиз спустился на землю.
   — Даю пенни за ваши мысли.
   — Гинею. Нет, десять.
   — Согласен.
   Она взглянула на него, затем оглядела окутанный сумеречным туманом сад, где ясно слышались голоса и смех, но где все, кроме стоявшего рядом Эша, казались ей призраками.
   — Я чувствую себя так, будто стою на грани чего-то запретного и едва не падаю. Я даже не знаю, что там дальше, за этой гранью. — Она скорчила гримасу. — Хотя… эти размышления не стоят и пенни.
   Его взгляд сделался серьезным.
   — Я понимаю, что вы подразумеваете под гранью. Иногда у меня тоже возникает ощущение, будто я живу на лезвии кинжала.
   Она вздрогнула.
   — Нет, у меня не так. Для меня опасность находится за этой гранью. Часто все застилает туман, и непонятно, с какой стороны благополучие, а с какой опасность.
   — Но всегда ли нам хочется благополучия?
   — Ах вот что… — Она вздохнула, наконец поняв причину своего смятения. — Нет, не всегда. Кажется ненормальным не желать благополучия, но именно на этой грани все и происходит. Это место, где все меняется — и решение, и поступок, и созидание. Это рождение и смерть. Впрочем, разве не каждый из нас живет на грани?
   — Вероятно, мудрые люди стараются избегать этого.
   — Значит, я не такая умная, — прошептала она.
   — Как и я. Вот только не думаю, что это надо воспринимать столь трагически, человек может находиться на грани, даже живя в комнате и изучая звезды, как Галилей.
   Дженива повернулась к нему, удивленная этим разговором и особенно тем, что маркиз понял ее тревожные мысли, непонятные ей самой.
   — Да, может. В какую-то минуту меня испугало, что мне снова придется путешествовать или умереть.
   — Одной комнаты и идеи будет вполне достаточно для спокойной жизни. Слава Богу, наконец-то все уходят, — сказал он и, взяв корзину, повел ее в другой конец сада.
   — Для вас? — спросила она.
   — Я вынужден идти по лезвию ножа через множество комнат — такова моя участь. Должен признаться, что часто я получаю удовольствие от опасности.
   — Я тоже. Я получала удовольствие от своего образа жизни, несмотря на лишения, войны, и моя теперешняя жизнь кажется мне скучной.
   — В самом деле? — недоверчиво спросил маркиз, и она рассмеялась.
   — Признаюсь, к последним нескольким дням это не относится.
   — Вот и прекрасно. Кроме всего прочего, я не хотел бы показаться вам скучным.
   — Мне надо найти этот край, — задумчиво сказала Дженива не столько ему, сколько себе, — чтобы делать что-то полезное и видеть ощутимые результаты.
   — Изумительная логика. — Сейчас в этих словах не было язвительности.
   — А вы?
   — Дженива, милая, я прихотливое и изворотливое существо, совершенно неспособное приносить пользу.
   — Розмарин! — воскликнул кто-то в темноте. Затрещала ветка.
   — А, розмарин. — Маркиз ускорил шаги. — Посвящен Венере и славится тем, что приумножает мужскую силу, — этим и полезен.
   Он не стал продолжать разговор, и Дженива этому даже обрадовалась, у нее и так будет над чем поразмышлять на досуге.
   — Рождество теряет большую часть своей святости, если смотреть на него вашими глазами, — заметила она.
   — Так оно и есть. Рождение Христа произошло в разгар римских сатурналий, во время нечестивых празднеств и пиров. Добавьте северные святки, праздник света, и скажите, что мы умеем делать, кроме как буйствовать? Родгар, должно быть, помешался на этих играх.
   — Он не ожидал вашего визита…
   — Это верно. Вы полагаете, я должен заключить мир? Дженива не сразу поняла его и попыталась разглядеть в обманчивом свете сумерек выражение его лица. Наконец она произнесла:
   — Да.
   — Не зная причин и подробностей этой войны?
   — Мир всегда лучше войны.
   — Наивное суждение.
   Неожиданно гнев охватил ее, и она остановилась.
   — Что знаете о войне вы, прихотливое и изворотливое существо? Прежде чем так небрежно рассуждать, попробовали бы вы помочь при ампутации или собрать по кускам тело человека, когда он кричит от боли и зовет свою мать!
   Протянутая к ней рука замерла в воздухе.
   Дневной свет угасал, и в то же время за спиной маркиза оживал большой дом, в нескольких окнах которого зажглись огни.
   Дженива развернулась и почти бегом бросилась догонять гостей, проходивших через огороженный участок сада, где росли лечебные травы, испускавшие аромат даже зимой.
   Торопясь смешаться с гостями, Дженива бодро постукивала каблучками по каменистой дорожке, как вдруг заметила, что с ней нет ни корзины, ни ножа. К счастью, тут же рядом возник маркиз и вернул ей корзину. Затем он срезал несколько побегов, и резкий запах ударил ей в нос.
   — Вот вам розмарин на память, — сказал Эшарт, протягивая ей ветки.
   — Который означает истинную любовь и свадьбу! — крикнула им одна из женщин.
   — И еще верность, — добавила, появляясь рядом с ними, Дамарис Миддлтон. — Как вы, Эшарт, осмелитесь нацепить такую веточку?
   Дженива поблагодарила Бога, что у нее в руке не оказалось острого ножа. Она заметила, что в большом доме огни сияют все ярче, маня теплом, покоем и цивилизованной сдержанностью.
   — Пора идти. — Дженива повернулась и повела всех из сада, хотя это и не соответствовало ее положению.
   Дамарис Миддлтон привела бы ее в ярость, если бы не боль в душе из-за того, что мисс Миддлтон, вероятно, окажется в одной клетке с волком. Вопреки логике Дженива завидовала ей.
   Зачем она сказала то, что сказала? Люди, далекие от войны, никогда не хотели знать, что такое война, потому что она была тем краем, за который большинство людей избегали заглядывать, ибо этот край всегда окрашен кровью. Вот почему Дженива просто не могла не возмущаться тем, что кто-то, имеющий шанс заключить мир, мог еще раздумывать, не отшвырнуть ли его.

Глава 29

   Все последовали за Дженивой, и как только они вошли в дом, их окружила веселая толпа. Дженива смеялась вместе со всеми, а потом они сложили собранные омелу и травы с остролистом и плющом рядом с рождественским поленом.
   В мраморном холле тоже царило веселье, казалось, что возбужденные голоса отражались от стен и звучали еще громче, а сотни свечей в хрустальных канделябрах сияли еще ярче.
   Слуга с поклоном принял у Дженивы накидку: в холле было тепло от присутствия стольких людей и стольких свечей, несмотря на то, что камин еще только ожидал рождественского полена. Она взяла предложенную кружку подогретого сидра и грела об нее руки, стараясь не думать о том, что произошло в саду, но невольно ее взгляд неотрывно следовал за Эшем. Маркиз стоял около полена, пил, смеялся, очевидно, обсуждая, как снять с полена войлок, в который его обернули, и положить в камин. Как хорошо он умел скрывать свои чувства! Вероятно, сказывалось то, что его всю жизнь готовили к службе при дворе, где без высочайшего соизволения не позволялось даже чихнуть. Жизнь, как он говорил, на лезвии ножа. Но разве можно узнать человека, если он скрывается под столькими слоями притворства?
   И все же Дженива понимала, что в их беседе были минуты, когда он говорил искренне. А вот Дамарис Миддлтон, топтавшаяся около Эша, не столь хорошо скрывала свои чувства. Может быть, именно она и нужна ему? Женщина, которая удовольствовалась бы тем, что у нее есть господин и муж, и не стала бы доводить его чувства до крайности, — чем не достойная спутница жизни?
   — Дженива! Дженива, дорогая!
   Она повернулась и увидела Талию, махавшую ей рукой с другой стороны холла, с ней была и леди Каллиопа, кресло которой катил лакей.
   Дженива тут же поспешила в спасительную сень.
   — Какое великолепие! — восклицала Талия. — Вот это омела! А сколько ягод! Хороший признак.
   — Признак суровой зимы, — проворчала леди Каллиопа. — Достань-ка нам пунша, дорогая.
   Дженива сделала знак одному из лакеев, разносивших подносы с бокалами, и передала два дамам.
   — Счастливого Рождества, — подняла она свой бокал.
   — И пусть таких будет еще много! — провозгласила Талия, залпом осушая половину бокала.
   Ее сестра тоже выпила, но молча.
   — Что-нибудь не так, леди Каллиопа? — осведомилась Дженива. — У вас ничего не болит?
   — Не больше, чем обычно. — Она посмотрела на Джениву. — Эшарт не для тебя, девочка, поэтому не наделай глупостей.
   Лицо Дженивы невольно вспыхнуло.
   — Калли! — воскликнула Талия. — Как тебе не стыдно!
   — Конечно, нет, — как можно спокойнее ответила Дженива.
   — Я бы сказала, что эта помолвка — глупость, которую сотворила Талия, если бы добровольные глашатаи не узнали эту историю по дороге сюда. Вон тот толстый красноносый субъект и его тощая женушка. Встретили в Лондоне Броуксби и услышали удивительный рассказ о помолвке маркиза с компаньонкой его теток, приправленный намеками на распутство. Что еще хуже.
   Дженива взглянула на пожилую пару и от души пожелала им провалиться в преисподнюю.
   — Никто не обратит на это особого внимания, дорогая, — попыталась успокоить сестру Талия, — вы уже помолвлены и скоро поженитесь.
   — А если этого не случится, я буду дурой, позволившей себе слишком много вольностей.
   — Это скоро забудется, — решительно заявила леди Каллиопа, — но ты можешь гордиться хотя бы тем, что вообще сумела заинтересовать Эшарта. Если только не совершишь глупость.
   Дженива прекрасно понимала, что она имеет в виду.
   — Я не их тех, кто совершает глупости.
   — Слава Богу, нет. Не такая, как эта мисс Миддлтон. Глупая курица! Но он вполне может позволить ей поймать его. К тому же она из довольно приличной семьи и богата.
   — Я считаю, что это будет настоящим позором, — надувшись, сказала Талия.
   — Не все так плохо. — Леди Каллиопа посмотрела на Джениву. — Мы надеемся, что сможем уговорить тебя, дорогая, пожить в нашем доме в Танбридж-Уэллз и остаться нашей компаньонкой. У тебя будет собственная комната, горничная и все удобства. Я уверена, это не продлится дольше весны, когда в Уэллз прибудет множество неженатых джентльменов…
   Глотая слезы, Дженива отвела глаза, она была тронута, но и растеряна. Это предложение, хотя и сделанное из жалости, стало бальзамом на ее раненое сердце. Должно быть, ее видно насквозь, как и мисс Миддлтон, и она ненавидела себя за это.
   Более того, она не могла принять это предложение, потому что не смогла бы жить в доме, где ей, возможно, пришлось бы встречаться с Эшартом и даже танцевать на его свадьбе.
   Что-то, внезапно ударив по ноге, спасло ее от ответа. Она поддержала маленького Френсиса Маллорена, который, по всей видимости, направлялся к креслу леди Каллиопы, и малыш потопал дальше, остановившись у закутанных одеялом колен старой леди.
   — Д-день, — без всякого смущения сказал он. Испуганная горничная бросилась к нему.
   — Простите, миледи! Это мастер Френсис Маллорен… Дженива ожидала услышать выговор, но вместо этого леди Каллиопа внимательно посмотрела мальчику в глаза.
   — Что привело тебя к старой карге, мастер Френсис Маллорен, когда тебя ждут сладкие пирожки и засахаренный чернослив?
   Мальчик похлопал ее по колену:
   — Сюда!
   Леди Каллиопа усмехнулась:
   — С ног до головы Маллорен. Ладно, посадите его, и мы вместе поедем на этой каталке. А ты, Дженива, иди развлекайся. Только будь осторожна!
   Талия взяла Джениву под руку.
   — Давай поможем разобрать омелу, дорогая.
   Дженива могла бы попытаться найти место с краю, но Талия направилась прямо на середину зала, где женщины делали из зелени букеты. Дженива заметила, что они перевязывают ветки новыми лентами, так что битва за экономию оказалась напрасной. А это значило, что экономия была лишь предлогом.
   Тогда, во время разговора с Порцией, она узнала, что Маллорены, если отбросить блестящую оболочку, обычные люди, но лорд Родгар безжалостен, когда дело касается защиты их интересов. Однако зачем было сообщать ей об этом? Неужели они настолько переоценили ее влияние?
   Впрочем, теперь это уже не имело значения. Она сказала Порции правду о помолвке, и слава Богу, ей вовсе не хотелось становиться заложницей в этой игре.
   — Может, я даже получу поцелуй, — сказала Талия, глядя на огромный букет омелы, только что подвешенный к центральной люстре достаточно низко, чтобы джентльмены могли срывать ягоды. — Я уверена, Ричард бы не возражал.
   Дженива подтолкнула Талию под омелу и оглянулась в поисках подходящего джентльмена. Когда она остановила взгляд на Эше, который в эту минуту посмотрел на нее, ее сердце на мгновение замерло, неподвластное воле.
   Затем она выразительно посмотрела на маркиза.
   На его лице появилось озадаченное выражение, но он тут же с улыбкой подошел к ним. На нем по-прежнему была простая одежда для верховой езды, в которой Дженива впервые встретила его, но когда он поклонился, то выглядел как настоящий красавец придворный, словно он был в пудреном парике, атласе и кружевах.
   — Послушайте, Талия, если вы мечтаете о крепком поцелуе, то вы слишком неосторожны.
   Талия засмеялась.
   — Ах ты, нехороший мальчик, вот и поймал меня!
   Она подставила щеку, но он, крепко обняв, поцеловал ее в губы. Талия густо покраснела, что было совершенно естественно, и улыбнулась такой сияющей улыбкой, какой прежде Дженива у нее никогда не видела.
   Она и сама боялась, что ей не удастся скрыть довольную улыбку, — при всех своих недостатках Эшарт умел быть чрезвычайно обаятельным.
   Он сорвал ягоду, и Талия сказала:
   — Какой же ты очаровательный мерзавец, Эшарт! — Затем она потянула Джениву под букет омелы: — А вот тебе и награда.
   Дженива едва ли могла протестовать, глаза всех присутствующих, включая «глашатаев», устремились на них. И все равно ей хотелось отказаться при ее смятенных, но глубоких чувствах поцелуи под омелой вряд ли покажутся ей сладкими.
   Маркиз взял ее за руку, уводя в сторону.
   — Мужчине не требуется повод для того, чтобы поцеловать свою будущую жену, Талия, так что я оставлю ягоды для менее удачливых джентльменов.
   Поднявшийся шум свидетельствовал о том, что не все слышали эту новость. Стоявшие поблизости поздравляли их и желали им счастья, но Дженива видела, что очень многие удивлены. Она надеялась, что ее румянец сочтут за девичью радость, и была благодарна Эшу за то, что он увел ее и избавил от всеобщего внимания.
   — Как я все это ненавижу! — невольно воскликнула она.
   — Вы хотите разорвать помолвку прямо сейчас? Слишком рано, но мы как-нибудь справимся.
   По-видимому, маркиз говорил серьезно, но она отрицательно покачала головой.
   — Вы сами сказали, что еще рано, нам следует доиграть эту игру до конца, хотя все это ложь, а я не люблю лгать.
   Эшарт взял ее руку.
   — Тогда считайте себя помолвленной еще некоторое время. Конечно, я никому не обещал, что действительно женюсь на вас. А вы клялись выйти за меня замуж?
   Наконец он заставил ее улыбнуться.
   — Нет, конечно, нет.
   — Вот видите. Все очень просто.
   Просто? Едва ли, но зато он помог ей выразить свои мысли.
   — Я сожалею о том, что сказала ранее. Это было несправедливо.
   — Вовсе нет. Вам пришлось многое пережить… Дженива покачала головой:
   — Не надо мне сочувствовать. В моей жизни нет ничего необычайного.
   — Возможно, я забыл, какой может быть женщина.
   — Любая женщина, Эш. Не забывайте, грань существует и в простейших местах. В комнате с идеей. В кухне с горшком. В детской с ребенком. Женщины, сражающиеся с берберскими пиратами, ничем не лучше тех, что заботятся о своих семьях дома.
   — Но ты, — просто сказал он, — это ты.
   Дженива, затаив дыхание, смотрела на него, а когда он вдруг отвел взгляд, ей показалось, что перед ней захлопнулось окно.

Глава 30

   — А вот и кормилица с ребенком.
   Дженива оглянулась и увидела Шину с Чарли на руках, она находилась в холле среди слуг, которые глазели по сторонам и лакомились рождественскими деликатесами и напитками, что, вероятно, было им позволено.
   Эш уже шагал через зал, направляясь к ирландке. Дженива поспешила за ним, предположив, что он тоже обеспокоен состоянием Чарли, который мог расплакаться в любую минуту, но тут же вспомнила, что, вероятно, Эш не знает об этой слабости малыша.
   По пути ее задержали и поцеловали трое мужчин. Она сумела сдержать свое нетерпение, посмеяться и пофлиртовать с ними, но не дольше, чем требовалось. Ей было необходимо догнать Эша, да и поцелуи, если это были не его поцелуи, не интересовали ее.
   Когда Дженива подошла достаточно близко, она услышала, как девушка сказала: «Добрый день, милорд», — словно давно умела говорить по-английски. Кажется, она достаточно умна, что совсем неплохо.
   — Добрый день, Шина, — спокойно ответил маркиз. — Леди Бут Керью?
   Глаза девушки широко раскрылись, и она кивнула.
   — Где?
   Шина посмотрела по сторонам, словно взывая о помощи.
   — Где мать Чарли, Шина?
   — Хватит! — Дженива загородила собой кормилицу. — Ты пугаешь ее.
   — Если от меня ждут примирения, — резко возразил он, — то я должен разобраться в своих делах, особенно тех, которые касаются Молли Керью. Шина явно не глупа и немного понимает по-английски. Имена почти не меняются в различных языках, как и слово «мать».