Бирн Биверли. Огненные птицы

   – Вот черт! Именно этого я и боялся! Что ты именно так и подумаешь. Поэтому я сказал, что это проклятое место, когда мы были здесь впервые. Нет, нет и нет! Откуда мог я об этом догадываться?!
   – Не знаю.
   – Так вот, я не мог догадываться.
   – Ты меня всегда лишь жалел, но не больше.
   Он саданул по рулевому колесу кулаком.
   – Вот дьявол!! Лили, я не жалел тебя никогда! Ты мне действительно понравилась. Ты для меня… Я делал для тебя все, что мог. И делаю. Я не из тех журналюг с Флит-стрит, я не такая пиранья, как они, которые только и хотят вытянуть историйку из человека, неважно, если при этом ему придется с три короба наврать. Просто это такое невероятное совпадение, стечение обстоятельств и ничего больше… Е… ное стечение обстоятельств!
   – Энди, ты ведь бранишься! Раньше я от тебя таких словечек не слышала.
   – Никогда я еще не был до такой степени взбешен, как сейчас!
   – На меня?
   – На весь этот е… ый мир!
   Было начало одиннадцатого, когда они подъехали к дому на Принсиз-Мьюз. На улице зажигались фонари.
   – Ты зайдешь? – поинтересовалась Лили.
   – Нет, сегодня нет, если ты позволишь. – И уехал не дождавшись, пока она слово скажет.
   Большую часть ночи Лили проплакала. В семь утра она решила позвонить ему. Поднимая трубку он спросил:
   – Лили, это ты?
   – Да, я. Откуда ты знаешь?
   – Я не знаю, – хриплым со сна голосом ответил он. – Как ты? В порядке?
   – Не совсем. А ты? – спросила она.
   – Чудесно. Так чудесно, что обделаться можно. Я ведь из рода тех, кому всегда приходилось бороться за выживание. Мы не лезем в петлю, когда наши девчонки предпочитают поверить в любую гадость о нас или наши критики утверждают, что мы бесталанны.
   – Я не верю в гадости о тебе. Только для чего ты ждал столько времени?
   – Я же объяснил тебе чего. Или мы снова начнем вчерашнее?
   – Нет. Но могу я задать тебе один вопрос?
   – Но ты и без моего соизволения задашь его.
   – Мне сдается, что вчерашний визит туда был тобою вчера же спланирован. Ты взял меня с собой в этот Суоннинг Парк, чтобы побеседовать об Аманде Кент. А то, что имение оказалось открытым для всеобщего обозрения это просто твое везение. Я права?
   – Да.
   – Хорошо. А почему ты вдруг захотел рассказать мне обо всем этом именно сейчас, а не тогда, когда мы познакомились?
   – Ты упомянула об одном вопросе, а это уже второй.
   – Пойми, это очень важно для меня. Энди, ответь мне, пожалуйста.
   Энди вздохнул. Голос его звучал устало, как у старика.
   – Ничего в этом слишком уж загадочного нет, любимая моя. Барри Кларк, мой литературный агент, несколько месяцев уговаривал меня написать книгу, основанную на реальных фактах. Дело Суоннингов в качестве линии повествования было на первом месте среди иных его предпочтений. Именно потому, что связь с Мендоза здесь налицо. Вот поэтому я отправился в Испанию учинить небольшую проверку среди моих родственничков из Кордовы.
   – Понятно.
   – Надеюсь, что понятно. А если принять во внимание то, как восприняли мой роман… Не знаю, вероятно, я все же займусь этой книгой.
   Лили почувствовала, будто у нее с плеч свалился очень тяжелый груз. Теперь все выглядело вполне логичным.
   – Хорошо. Теперь мне все стало понятно.
   – Вот и отлично. – Его жесткий тон смягчился. – Я могу зайти к тебе вечером?
   – Непременно. Я с удовольствием зазвала бы тебя к себе сейчас, но мне необходимо съездить в Брик-стон и переговорить с плотником.
   – А мне надо свидеться с Барри. Ну тогда, значит, до шести. Приготовь что-нибудь вкусненькое, чтобы умерить боль моего израненного духа.
   Вечером Лили приготовила филе из лосося и подала его с укропным маслом. Гарнир состоял из крошечных молодых картошек и первых в этом сезоне зеленых стручков гороха.
   – Традиционная еда Новой Англии, – пояснила она.
   – Есть один разговор. О Новой Англии.
   – Я не удивляюсь.
   Энди доел филе и сидел теперь, устремив на Лили внимательный взгляд.
   – Как могло стать так, что тебе ничего не было известно о том, что Аманда Кент убила своего мужа? Ее же по всему свету искали. И в Филдинге тоже.
   – Может быть потому, что все имело место до того, как я родилась? Мне никто и никогда ни слова об этом не сказал. Историческое общество и другие организации очень осторожно выбирают информацию для обнародования ее в своих тоненьких брошюрках. И, как я тебе уже говорила, один раз я поинтересовалась у матери относительно Аманды, но мне было сказано, чтобы я больше на эту тему ни с кем не говорила, потому что дело это скандальное.
   Он сидел уставившись в пространство.
   – Мне кажется, твоей матери известно очень многое.
   – На чем основывается это предположение? – Лили вытирала со стола, повернувшись к нему спиной.
   – Она ведь тоже приезжала в Англию, судя по твоим словам.
   – Приезжала. Но ведь Англия большая. А Аманда была моложе матери. И Ирэн была в Лондоне, а не в Сассексе. Кроме того, Кенты – это один круг общения, а Пэтуорты – совершенно другой. И так было всегда.
   Энди поднялся, проследовал в прихожую, где лежал его кейс, и вернулся на кухню с конвертом в руке.
   – Вот, взгляни на это…
   Это было несколько вырезок из газет, аккуратно завернутых в полиэтиленовую пленку. Судя по пожелтевшей бумаге, им было не один год. И все они были посвящены одной теме – убийству в Суоннинг Парк. Заголовки были, как водится, тенденциозные: «Супруга пэра исчезает после совершения убийства», «Кровопролитие в сассекской деревне», «Неужели эта женщина могла убить?», «А вы не встречали леди Суоннинг?»
   – Это Аманда Престон-Уайлд, урожденная Кент. – Энди указал на серые, крупнозернистые газетные снимки, сопровождавшие каждую из статеек. – Кроме этих статей имелась, конечно, уйма других, во всех газетах, но меня заинтересовали именно эти, потому что они сопровождались фотоснимками.
   Лили пробежала глазами заметки и внимательно посмотрела на фотографии.
   – Ну и что ты скажешь? Знакомо тебе лицо леди Суоннинг?
   – Никогда ее в жизни не видела.
   – Примерно так я и думал. – Он забрал вырезки и спрятал.
   – А других снимков, более качественных, нет? – поинтересовалась Лили.
   – Ничего. Занятно, правда? Представляешь, в этих сассекских хоромах, в двух сотнях комнат не обнаружилось ни одной фотографии ее светлости. Когда полиция приступила к ее поискам, им пришлось переворошить газетные архивы, чтобы обнаружить эти несколько снимков и воспроизвести их здесь.
   – Очень занятно. Занятнее не придумаешь, – согласилась Лили. – А что, это были люди со странностями, она и ее супруг? Жили как отшельники?
   – Ничуть. Сливки общества. Не было такого сборища снобов, где бы они не показались. В доме было сколько угодно снимков и портретов каких угодно родственников, предков от десятого колена. Но ни одного, где была бы изображена Аманда.
   Лили покачала головой.
   – Мне это кажется заранее спланированной акцией. Может, она все их уничтожила перед тем, как совершить убийство? Это могло быть частью ее плана.
   – Конечно, ты тысячу раз права. Но сделала ли это она или кто другой, вот это мне как раз и не совсем ясно. Я расскажу тебе еще об одной забавной вещи. Ты помнишь, я говорил тебе, что дом не продавали в течение нескольких лет? Так вот, пока его, в конце концов, не продали в пятьдесят втором году, мой отец отправился туда взглянуть на него в последний раз. Тогда мне было девять лет, и он решил меня взять с собой. Тебе известно, что в каждом имении существует некое помещение, что-то вроде архива, где хранятся все документы, относящиеся к тому или иному роду?
   – Да. Известно.
   – Так вот, там хранятся грамоты, свидетельства и весь тому подобный официальный хлам, выдаваемый Геральдической Коллегией. Не успели мы приехать в Суоннинг, как мой папенька прямиком направился туда, будто точно знал, что именно он должен был искать. Он извлек с полки один из толстенных томов и принялся листать его. И, клянусь тебе, он что-то оттуда вырвал, каких-то несколько листков.
   – Очень любопытная история, прямо как со страниц какого-нибудь романа, – изумилась Лили. – А что он взял?
   – Я не знаю что, но, полагаю, фотографию Аманды. Он вырвал ее из брачного реестра. По-моему, это непременно должно было придти ему в голову, он сообразил, что все об этом источнике забыли.
   – Разумеется, тогда, будучи девятилетним мальчишкой, я и думать не мог о каком-то там убийстве, но много позже, когда я начал над всем этим работать, то вспомнил, и тут меня осенила догадка. Старик был тогда еще жив, и я стал его расспрашивать, но это походило на то, как если бы я стал разговаривать с каменной стеной. Он вообще отрицал все целиком, считая, что я все перепутал, что это не больше, чем детские воспоминания.
   – Но для чего ему понадобилось отказываться от всего этого, если это действительно было?
   – А вот это вопрос, что называется, на засыпку. По моему мнению, потому что Мендоза по уши сидят и в этом деле, включая исчезновение леди Суоннинг.
   Лили поежилась.
   – Судя по твоим словам, репутация у вашей семьи явно с душком.
   – Это так и есть. Но есть и еще кое-что, о чем мне не хотелось вначале тебе говорить. Но, подумав, решил, что лучше все же сказать. Когда я был в Испании, в Кордове, это на юге Испании, меня вдруг пригласили в Мадрид. На собеседование с Марком, это мой брат по отцу. Если воспользоваться титулом – лорд Уэстлейк.
   Сказано это было как бы в шутку, но Лили было не до смеха. Ее охватил страх. И ей даже не хотелось слушать, что будет дальше, но знать это было необходимо.
   – Говори…
   – Марк в ни к чему не обязывающих расплывчатых выражениях потребовал от меня прекратить розыски этого Гарри Крамера.
   – Что? – лишь это единственное слово полушепотом выдавила шокированная Лили.
   – А какое, черт возьми, отношение имеет мой отец к твоему брату? – Лили была не столько ошарашена, сколько возмущена таким поворотом дела.
   – Очень хороший вопрос… – тихо ответил Энди. – Но зато ответ плохой. – Я не знаю. Марк исполнял роль посредника, он просто передал мне пожелание нашего с ним кузена Диего. Диего – это старый прожженный деляга, но он не является официальным главой дома. Официальный глава дома Мендоза – второй кузен, по имени Мануэль. Мы называем его дядюшка Мануэль, что на нашем особом семейном жаргоне означает глава клана. Но это одно дело. Гораздо важнее другое – Диего – паук, сидящий в центре паутины Мендоза. Именно он и надоумил Марка, что, дескать, мои вынюхивания, кто есть Крамер, досаждают ему. И Марк предупредил меня.
   – Но почему?!
   – Мне неизвестно, почему…
   – Значит, поэтому ты решил, что мы должны прекратить поиски, – предположила Лили.
   Энди сидел, сцепив пальцы рук. При этих словах Лили его голова дернулась.
   – Не подумай, что я запаниковал, нет. Я ведь как-никак, один из них, дорогая. И это дает мне определенную неприкосновенность. Если меня что-то и беспокоит, так это ты.
   Она не смогла скрыть удивление.
   – Ты беспокоишься обо мне? Бог мой, почему?
   – Да потому что Мендоза могут быть очень жестокими. – Он наклонился к ней и пристально посмотрел на нее.
   Она видела, что Энди не шутил.
   – Послушай, любовь моя, я понимаю, что это может показаться глупым и очень напоминать детективный фильм, но это так, поверь.
   – Что ты предлагаешь? – спросила Лили. – Что они могут плеснуть мне в лицо кислотой, вышвырнуть из окна или столкнуть с Тауэр-бридж? Это?
   – Это.
   Она стояла, но вдруг почувствовала настоятельное желание присесть.
   – Ты с ума сошел. Наверное, ты сошел с ума… Это какая-то бессмыслица. Даже если предположить, что они действительно таковы, какими ты мне их описал, скажи на милость, какую опасность, я могу представлять для них? Да я о них знать не знала до тех пор, пока не встретилась с тобой. – Она осеклась.
   Ей показалось, что ей все же приходилось слышать о них раньше.
   – В чем дело? – Энди понял, что-то было не так.
   Она затрясла головой.
   – Я сейчас тебе расскажу. Первое, может быть твоя семья не одобряет наших с тобой отношений. Может быть, все дело в этом?
   – Ну, а теперь подошла моя очередь спросить. Ты в своем уме? В их мире дела сердечные не играют никакой роли. И им безразлично, что и как происходит в моей личной жизни. Они даже сподобились принять мои писательские эксперименты и смириться с ними. Все дело в том, о чем я тебе сказал, – в том, что ты дочь Гарри Крамера. И, следовательно, не исключается, что ты можешь быть каким-то звеном в некоей цепочке.
   – В какой цепочке?
   – В цепочке, которая ведет к убийству в Суоннинг Парке. Между ним и твоей матерью.
   Лили невольно стукнула кулаком по столу.
   – Нет, здесь ты ошибаешься. Во всяком случае, в отношении Ирэн. Ты ее не знаешь. Если бы ты ее знал, ты бы понял, насколько абсурдно связывать ее с каким бы то ни было преступлением, не говоря уже об убийстве.
   Энди пожал плечами.
   – Ладно, пусть так. Может, ты и права. У меня всего лишь подозрения, предположения… Мы знаем слишком мало и не имеем права продолжать идти на ощупь. Не можем мы так поступать теперь, потому что это не останется незамеченным для Диего. Пожалуйста, прими это во внимание – вмешательство в дела Мендоза может стать очень рискованным.
   – Тех Мендоза, что в Кордове? Их?
   – Да, их. Испанской ветви, хотя бы… Впрочем Диего живет в Мадриде, но это всего лишь причуда, личная привязанность к этому городу. Сердце всего предприятия располагается в Кордове.
   Лили задумчиво смотрела на наманикюренные ногти.
   – И их обычно принято называть Домом Мендоза?
   – И опять правильно. История семьи насчитывает много столетий, посему феодальные названия вполне уместны.
   – Подожди, – вдруг сказала Лили.
   Она пошла наверх и вернулась с каким-то конвертом в руке.
   – Вот это я обнаружила, когда мне было тринадцать лет. За одной картиной в моем доме.
   Она достала старый конверт из другого поновее, в котором она хранила это послание.
   – Все это кляксы, потому что листок сложили, не дав высохнуть чернилам. И измят он потому, что его много раз складывали перед тем, как заткнуть за раму картины. Как ты думаешь, что это может быть?
   Энди смотрел на бумажку.
   – Первая часть читается относительно легко – Кордова, Испания. Дом… похоже на «М».
   – Да, может быть даже «Me…». Значит, дом Мендоза?
   – Не исключено, – согласился Энди. – Очень даже может быть. – Было видно, как он старается скрыть свое любопытство и что это у него не очень хорошо получается. – А что там внутри?
   – Вот это, – Лили достала треугольный кусочек золота с выгравированной на нем надписью и подала ему.
   – Это часть чего-то большого, – заключил он. – Видно, что это от чего-то отрезали, от какого-то большего предмета.
   Лили кивнула.
   – Я тоже так подумала.
   – И вот эти странные значки, это случайно, не древнееврейское письмо?
   – Да. Одна библиотекарша в Филдинге наводила для меня справки… Она утверждает, что эти значки – действительно буквы древнееврейского письма и означают они «позабуду тебя». Не спрашивай меня, к чему они относятся, потому что я представления не имею.
   – Интересно, а как объяснила происхождение этого достопамятного предмета твоя матушка?
   – Я ей никогда не показывала…
   Ничего не говоря, он присмотрелся к ней.
   – Лили, а тебе все это вместе не кажется странным? Ты ведь утверждала мне с пеной у рта, что она никоим образом не связана с делом Аманды Кент, – проговорил он это тихо и даже нежно, что только усугубляло чудовищную значимость этого предположения.
   – У моей матери есть свои странности, – ответила Лили. – Я этого не отрицала и не отрицаю. Я даже пыталась вообразить какие-то романтические мотивы этого… того, что было… Понимаешь, я не хотела, чтобы мои иллюзии в отношении ее разлетелись в пух и прах. Вот, пожалуй, именно поэтому я и решила ей об этом не рассказывать. Но это никак не опровергает тот факт, что она не могла быть вовлечена ни в какое убийство. Кроме того, эта вещица находилась за картиной в течение девяноста лет.
   – Откуда тебе это известно?
   – По обоям. – Она объяснила ему нехитрый феномен с выцветающими обоями.
   – Не могу уловить связь, – недоумевал Энди. – Ты снова перескакиваешь от одного заключения к другому. Ведь даже если картину не трогали столько лет, что помешало бы сунуть это за раму позже?
   Лили так и подскочила.
   – Да, пожалуй, ты прав. Но если бы это сделала моя мать, я уверена, в течение последующих семи лет она рано или поздно обнаружила бы эту пропажу и непременно спросила бы меня, где она.
   – Может, и спросила бы. – Он продолжал изучать кусочек золота, вертя его между пальцами.
   Как бы невзначай, он спросил.
   – А что это за картина? Какая-нибудь викторианская мазня, небось?
   – Нет, если быть точным, то это Констебль.
   Энди присвистнул.
   – Невероятно! Ты уверена?
   – Так утверждают семейные хроники. И на картине есть подпись автора.
   – Весьма впечатляюще. А что это за подпись?
   – Я не знаю названия. На картине сценка из жизни фермеров: сено на поле и несколько человек на переднем плане.
   – Ты понимаешь, что эта картина может стоить состояние?
   – О да, это я понимаю, – тихо сказала она. – Действительно понимаю.
   Энди взвесил амулет на ладони.
   – Могу я взять его у тебя на время?
   – Ты знаешь, нет. Я очень суеверна, а это как талисман для меня и я с ним никогда не расстаюсь.
   – Ладно, не надо. Как ты смотришь на то, если я очень аккуратно постараюсь выяснить, что это такое?
   – Положительно.
   – Отлично. А что касается этого Суоннинг Парка, то я продолжу поиски, а вот с Крамером действительно придется пока повременить. Если я обнаружу что-либо непосредственно с ним связанное, тогда я очень осторожно займусь им. Так что, они не должны ничего учуять. Ты не против?
   – Не против. Но что бы ты там не выяснил, ты должен держать меня в курсе всего. Это моя… – она чуть было не сказала «борьба», потом передумала. – У меня к этому не просто какой-то минутный интерес…
   – Я верю. Да, а что у нас на десерт?
   – Ничего особенного. У меня не оставалось времени. Да… Испортила я тебя, Энди Мендоза. Разбаловала. Ты уже высказываешься как какой-нибудь мужчина-шовинист, свинтус ты этакий. В холодильнике есть чуть-чуть мороженого, если это тебя устроит. А после можешь помыть посуду.

8

    Лондон и Филдинг, 1971 год.
   Однажды вечером, это было начало восьмого, и августовское солнце начинало золотить стены дома, в дом на Принсиз-Мьюз явился Энди. Его первыми словами были:
   – Милая, прости, но я сегодня с дурными вестями.
   – Боже, что же на этот раз?
   – Мой кузен Чарльз. Сегодня я получил от него письмо. Он заканчивает свое турне по Кении и возвращается домой раньше, чем планировал. Он приезжает пятнадцатого сентября. И, разумеется, рассчитывает, что к тому времени его дом освободится.
   Лили подвинула один из стоявших тут же стульев и села.
   – Проклятье! Кажется, здесь не обошлось без помощи твоей семейки. Но, думаю, что не обременю его никакими претензиями – у меня нет с ним договора о снятии квартиры на какой-то определенный срок.
   – Нет, – мрачно согласился Энди. – Такого договора у тебя нет. Что ты собираешься делать?
   – Искать другое жилье, разумеется. Квартиру какую-нибудь…
   – На эти несколько месяцев? Стоит ли? Может быть лучше вернуться в прежний отельчик у Пэддингтонского вокзала?
   Слова Энди будто кольнули ее.
   – Я не думаю сейчас возвращаться в Америку и мне незачем ехать в эту противную гостиницу, а если я туда поеду и останусь там, то где мы… Я имею в виду…
   – Мне подумалось, через год ты должна отправиться назад…
   – Я ничего не должна, – возразила она изменившимся голосом.
   – Понимаю, что не должна, но я предполагал, что… – он не договорил, и они оба замолчали.
   Безмолвно она поставила на стол салат из курятины, который с такой любовью приготовила для него. Энди взял вилку и тут же ее отложил.
   – К чертям собачьим все это! Пошли! Поедем со мной, я хочу тебе кое-что показать.
   – Что?
   – Не спрашивай, пошли.
   Она вышла с ним на улицу к автомобилю, и они поехали. За все пятнадцать минут, что они ехали, оба не проронили ни слова. Они оказались в соседнем районе, где прежде Лили бывать не приходилось. Она видела перед собой длиннющие ряды ужасающе однообразных домов из когда-то красного, а теперь потемневшего от времени кирпича, тянувшиеся вдоль длинной узкой улицы, небольшой газетный киоск, бакалейную лавку.
   – Это Хакни, – объяснил Энди. – Я привез тебя в мое логово.
   Он остановил машину у одного из таких домов и повел ее внутрь наверх, на третий этаж мрачного подъезда, провонявшего мочой и жареной рыбой. Когда он открыл дверь в квартирку, глазам Лили предстали: изношенный серый ковер, раковина в углу и крохотная газовая плитка, диван, на котором он, судя по всему, спал, и стол у окна, что выходило на крыши и трубы, почти полностью закрывавшие небо.
   – Туалет внизу, в подъезде. Там же и ванная, – сообщил Энди.
   – Я согласна, место это жуткое, – сказала Лили. – Ты хотел, чтобы я это увидела своими глазами?
   – Да, Лили. Ты можешь представить себе, что живешь здесь? Теперь тебе понятно, почему я избегал приглашать тебя сюда?
   – Понятно. Но почему ты живешь здесь?
   – Потому что тех средств, которыми я располагаю, тех пяти тысяч фунтов в год, маловато для того, чтобы приобрести собственную квартиру. Рынок квартир для найма в Лондоне очень и очень невелик. Большинство из них – грязные норы, такие, как эта, или даже хуже. А хорошие предпочитают продавать, а не сдавать внаем.
   – Понятно. А иного выхода ты не видишь?
   – Не вижу. Да и не желаю видеть.
   Лили повернулась к нему.
   – Не забудь еще добавить, что ты ведь выше этих Мендоза, спокойно транжирящих миллион за миллионом, что не можешь унизиться до того, чтобы обратиться к ним за помощью, что тебе твое самолюбие этого не позволит. Но это все чепуха. Энди, а как насчет того, чтобы возвыситься до того, чтоб отказаться и от меня?
   Едва произнеся это, ей страстно захотелось скончаться, умереть. Тут же, на этом месте. В этой мерзкой квартирке Энди. Но удержаться от этих слов она уже была не в силах. И они были произнесены.
   Энди сначала побледнел, потом покраснел.
   – Вот, оказывается, как ты обо мне думаешь. – Он не повысил голоса.
   Лили безвольно опустилась на софу, ноги отказывались ей повиноваться.
   – Нет, я так о тебе не думаю…
   – А как же, в таком случае?
   – Энди, давай разберемся в чем дело. Ты действительно хочешь, чтобы я оставалась в Англии? Может быть ты сейчас уже считаешь дни до того благословенного момента, когда ты сможешь просто запихнуть меня в самолет?
   Он принялся ерошить волосы.
   – Бог ты мой, нет, конечно. Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Все дело в том, что я не могу предложить тебе ничего. Кроме вот этого, у меня ничего за душой. Моя сомнительная писательская карьера более чем проблематична. После этих двух разгромных рецензий у меня не остается никаких шансов на то, что я смогу продать и вторую свою книгу. Хватит с меня и одного фиаско. И, что значительно хуже, кажется, мне ее просто не написать, эту мою вторую книгу. И мне, если я собираюсь как-то обеспечивать свое существование, придется снова вернуться в журналистику или же искать какую-то другую работу.
   – Это все бытовая сторона вопроса, – прошептала она. – Я спрашиваю о нас – о тебе и обо мне. – Ей очень не хотелось спрашивать его об этом.
   Она вообще не собиралась заводить этот разговор. Он сам возник откуда-то и стал реальностью.
   – Обо мне и о тебе, – повторил Энди. – Я и сам себя об этом постоянно спрашиваю…
   Больше он ничего не сказал, а она совершила ужаснейшую ошибку из всех – заплакала. Лили ненавидела себя за это, но остановиться не могла. Он уселся рядом с ней, достал из кармана носовой платок и подал ей.
   – Вытри слезы и высморкайся. Не о чем реветь. Мы найдем для тебя, где жить. И что-нибудь получше этого.
   Позже, когда они вернулись на Принсиз-Мьюз и любили друг друга, все было уже совершенно иным. Может быть из-за того, что ее продолжало мучить чувство вины.
   Лили вцепилась в Энди и всхлипывала, и всхлипывания эти были смесью страсти и сожаления, и он обнимал ее, и своими поцелуями осушивал ее слезы. Ей страстно хотелось слиться с ним, проникнуть в него, плотью своей войти в него. Его страсть влилась в нее, оба вибрировали в странном резонансе, казалось, и земля изменила свою бесконечную круговерть в космосе.
   – Хорошо было тебе со мной сегодня? – нежно спросил он потом.
   – Да… – Лили прижалась лицом к его груди, ее продолжало трясти, но слез больше не было, они теперь были внутри.
   – И мне тоже, – прошептал Энди. – Мне всегда было хорошо, но сегодня все было как-то по-особенному чудесно. И мне очень жаль, что нам понадобилась эта ужасная сегодняшняя сцена, чтобы пережить это совершенство. Не грусти, любовь моя, все утрясется, я все улажу.
   На следующий день Лили решила, что это ей придется кое-что улаживать и утрясать. Ей предстояло решить основную проблему их взаимоотношений – заставить Энди отказаться от мысли, что она была в его жизни явлением временным. Она написала матери и призналась, что в Лондоне она не учится, а работает, та, конечно, могла об этом догадываться, и что она намерена оставаться там. Посему Ирэн могла воздержаться от дальнейшей посылки денег, ибо Лили сама была в состоянии обеспечить свою жизнь здесь.