Но игривое настроение на этом не улетучилось. Когда Лена поняла, что ее провожают в спальню, то, вдруг поддавшись мгновенному порыву, свернула в боковой коридор и крадучись двинула по нему. Ей показалось, что дворецкий ничего не заметил. Прокравшись метров пять, она оглянулась воровато и кинулась бегом.
   Дворецкий тем не менее почти сразу заметил ее исчезновение и остановился, сделал шаг назад и выглянул из-за угла. Увидел улепетывающую Ленку. По каменному лицу Эрнеста Шарка Булфера Робинсона, словно сеть мелких трещинок, пролегли смешливые морщинки.
   Лена могла бы поручиться, что коридора, в который она свернула, еще утром не существовало. Что же выходит, что дом на ходу перестраивают? Или дом сам по себе, что-то вроде изменчивой декорации. Но как это можно осуществить на практике?
   – Я разберусь с этими киношниками! – сказала Лена. – Тоже мне… Устроили романтическое приключение. За кого они меня принимают?
   Собственно, зла она ни на кого не держала. Просто была склонна к активным действиям. Возможно, дело было в леденцах. На столике в прихожей, если прихожей можно назвать просторный холл с колоннами и лестницей на второй этаж, стояла, меж серебряных подсвечников, деревянная очень красивая шкатулка. Лена, проходя мимо, заглянула под крышку и увидела леденцы. Что-то вроде монпансье, или как они там называются… Ну, Лена и зацепила лапкой, сколько могла ухватить. Несколько штук отправила сразу в рот. А поскольку никогда у нее, еще с детства, не хватало терпения мусолить леденец во рту, она немедленно разгрызла их.
   Она не обратила внимания на прилив бодрости. Но ее охватила жажда энергичных действий. Не важно каких.
   Оказавшись у лестницы вниз, Лена, не раздумывая, спустилась, отодвинула дверь и оказалась на задней стороне дома, на первом этаже, а именно – в кухне.
   Не сразу до нее дошло, что здесь телефона она не найдет. Однако защекотавшие нос ароматы немедленно пробудили зверский голод.
   – Где тут у нас холодильник? – проговорила она, оглядываясь вокруг себя.
   Посреди кухни стояла огромная плита. От нее веяло теплом. Вся плита состояла из переплетения красивых золотистых трубок, каменных столбов, поддерживающих массивную столешницу из толстого листа чугуна, с отверстиями. Из некоторых вырывались зеленоватые язычки пламени.
   Над плитой нависал вытяжной ящик с зубчатым краем, украшенный орнаментом и медальонами с фигурами, напоминающий элемент великанского средневекового доспеха.
   Вот только холодильника нигде не было. В дальнем углу громоздился массивный и очень красивый, даже слишком красивый камин с каменными скульптурами на каминной полке, изображавшими погоню одних монстриков за другими.
   Лена дала себе слово рассмотреть скульптуры получше, но потом. После того как соорудит себе бутерброд.
   Она отправила в рот остатки леденцов, чтобы скрасить поиски съестного. Разгрызла их с хрустом и принялась открывать крышки, заглядывать в чугунки, казаны и чаны (ни одной нормальной кастрюли!). Успеха она достигла не там. На массивной доске, укрытый расшитой салфеткой, размером с простыню, Лена обнаружила кусок копченого мяса.
   Взяла огромный нож и отрезала пластинку. Теперь нужен был хлеб.
   Лена с новой силой принялась за поиски. Теперь она искала хлеб, по ходу дела откусывая от куска мяса, зажатого в руке.
   Копченый окорок был пряным, острым и буквально таял во рту.
   Хлеб Лена не нашла. И ничего похожего на хлеб.
   Это так огорчило девушку, что глаза ее наполнились слезами. В качестве утешительного приза она отрезала себе еще кусок окорока.
   Острое мясо вызывало жажду.
   Лена подумала, вспоминая, где в процессе поисков хлеба натыкалась на кувшинчик с компотом. Ага! Вот он!
   Это был восхитительной работы керамический пузатенький кувшинчик с пробкой и прозрачной вставкой по бокам, сквозь которую была видна розоватая жидкость.
   Выбрав кружку, Лена наполнила ее напитком, ожидая, что это будет нечто вроде утреннего морса.
   Она никак не могла догадываться, что «компот» был крепким, еще не разведенным для подачи к столу вином.
   Жадными глотками осушив пол кружки, Лена отдышалась и допила до конца.
   – Квасок! – решила она по поводу напитка. – Только перестоявший, явно с градусом.
   Напиток был восхитительным, с очень насыщенным ягодным вкусом, отдаленно отдавал какими-то лекарственными травами и хвоей. И хотя ничего общего с квасом у него не было, но он пощипывал язык и нёбо.
   Лена вспомнила, как в деревне ее угостили кружкой крепкой сладкой браги. Здесь были отдаленно похожие ощущения, за вычетом газа в напитке. Его не было.
   На землях рода Лендлордов, к которому принадлежал Остин Ортодокс Грейт-Шедоу Зестер Марк Зула, издавна произрастали знаменитые сады, в которых выращивались калина, терновник, черноплодная рябина, черника, яблоки.
   Из всего этого да еще даров леса делались напитки самых знаменитых в Мире марок.
   Только в доме Остина Ортодокса, последнего представителя рода, к столу подавались напитки, стоившие четверть годовой платы за аренду земельного надела[5].
   Осушив кружку. Лена, и не подозревая, что поглотила разом не менее сотни золотых аникорнов, почувствовала прилив тепла и слабость в ногах.
   Она опустилась в широкое резное кресло с низкой спинкой из массивных брусков дерева, словно сидеть на нем должен был очень тяжелый человек.
   – Уф! – сказала она.
   Она почувствовала, что жизнь стремительно налаживается, и, чтобы закрепить это достижение, налила себе еще кружечку «кваска», дотянулась до массивного куска окорока, уже с усилием отпилила от него здоровенный шмат и начала пить десятилетнее вино вприкуску с пряным мясом.
   Ее молодой организм, еще не решивший окончательно, перейти ли ему на взрослый обмен веществ и пульс помедленнее и покончить наконец всю эту нервотрепку с переходным возрастом, или еще порезвиться, побыв в стадии подростка, – совершенно не был приучен к употреблению спиртных напитков, да еще таких, в состав которых входит кроме калины, терна и яблок – боярышник и красавка, сосновая шишка и дубовая кора, валериана и зверобой.
   Организм не мог понять, что с ним такое делают, но, радостно реагируя на дикое сочетание стимулирующих и транквилизаторов, раскручивал маховики и толкал поршни, как новенький двигатель, заправленный ацетоном с закисью азота вместо банального и вялого, как жвачка, бензина. И при этом тело всё более отдалялось от разума, падавшего на дно эйфории, как булыжник в пучину морскую.
   Необходимо напомнить, что всё это воздействие происходило вкупе с залповым выбросом веществ, содержащихся в леденцах: глюкозой, сахарозой, фруктозой, витаминами в богатом спектре, никотином, белладонной и много чем еще, за что так ценят эти «кенди-табс» мужчины Мира.
 
   В час пополудни паромотор Альтторра Кантора покинул предместья огромного города.
   Mock-Way-City остался позади. Утопающие в дымке далекие башни, кущи парков, особняки, вздымающие свои покатые крыши над вершинами окружающих деревьев. Развернутые веера мостовых ферм. Всё откатилось назад.
   Тяжелый грузовой паротягач, волнообразно, как гусеница, перебирая многочисленными наклонными шатунами ведущих колес, тянул длиннейший состав по высоко вознесенному над долиной одного из притоков Сэн-ривер мосту. Мост отдаленно напоминал смыкающиеся дугами листья папоротника, на эфемерных издали ажурных опорах, водруженных на массивные основания.
   Чем дальше отъезжали от него, тем более и более прозрачным делался мост. И вот уже состав, с паротягачом во главе, казался летящим над долиной подобно термоплану. И Лендеру в этом виделось нечто символическое. Но что символизировал летающий поезд, он так и не решил. Ассоциация ускользала. Оставалось только странное, томительное, щемящее в груди чувство.
   «Мотив дальней дороги!» – определил для памяти сочинитель. Решил, что в будущем, когда повторит эти три слова, то отголосок ощущения вернется. И можно будет пережить его вновь. Пусть беднее, не так ярко, но можно.
   Так читатель, беднее, слабее, но всё же переживает эмоцию, которую вкладывает сочинитель в рассказ, правильно располагая слова. Лендер был убежден, что время рассказчиков, умевших только и сделать, что пересказать реальные или вымышленные события, ушло. Ушло и время тех, кто скудными средствами, путем многословного пересказа, пытался отобразить переживаемое героями этой истории.
   Теперь в деле сочинительства наступил новый этап. Стало возможно и необходимо не рассказывать об эмоциях персонажей, а заставить читателя переживать нужные эмоции.
   Он был уверен, что этого можно достичь, только правильно располагая слова. Нужно было открыть какую-то формулу, какой-то чудесный принцип, благодаря которому, только верным образом расставив слова в повествовании, можно вызвать гарантированную эмоциональную реакцию у читателя.
   Эффект развивающегося чувства.
   Что-то сродни музыке.
   А в дальнейшем, с большой долей вероятности, даже вызывать у читателя непрерывный поток эмоций. Снабжать рассказ о событиях соответствующей эмоциональной партитурой.
   Ну что, право, за примитив – сообщать читателю о своем герое: «он испугался».
   Старо!
   Пора пугать.
   И пугать по-настоящему.
   Читатель должен не сопереживать, в силу собственной, сугубо индивидуальной эмоциональной развитости, герою повествования, а переживать не менее сильные эмоции, чем те, что довелось изведать персонажам.
   Достойная и славная задача!
   Но и не простая.
   Вот как, например, передать весь ужас стремительного путешествия на могучем паромоторе? Всю трепетную палитру переживаний, в которых и восторг имеет место, и страх за свою жизнь, и острое ощущение нестабильности, уязвимости.
   Как отобразить этот калейдоскоп эмоций? Не констатируя, как прежние авторы, а создавая условия для подлинного, пусть и куда более бедного переживания.
 
   Кантор с сочувствием посмотрел на своего спутника. Ну, да ничего, он освоится. Молодой человек действительно трудолюбив и упорен. А эти качества, примененные в правильном направлении, могут творить чудеса.
   Кантор не признавался себе в том, что молодой сочинитель напоминает ему его самого.
   Что-то в этом человеке было такого, что Кантор прежде чувствовал в себе. Вернувшись из заокеанских владений Мира, Кантор сразу же поступил на службу в полицию. И будучи опытным боевым офицером фронтира, поначалу занял место помощника антаера. То есть уселся за конторку, подобную той, за которой сидел его помощник Клосс.
   Его шефом был весьма опытный сыщик, который разглядел в натуре Кантора проницательность и упорство, самоуверенность и душевный непокой, столь верно указывающие на присутствие таланта.
   Но так уж получилось, что самое первое дело, которым занялся Кантор, он вел совершенно самостоятельно.
   Уже позже, став настоящим мастером своего дела, антаер узнал, что его шеф сознательно бросил его в стремнину самостоятельного и весьма опасного расследования с погонями и засадами, дабы он мог максимально реализовать свои способности.
   Дело, получившее зловещее название «Дом смерти»[6], Кантор провел виртуозно, несмотря на малый опыт и вольное толкование процедурных норм, принятых в полиции. В дальнейшем это и стало его профессиональным почерком и снискало ему уважение.
   И вот теперь Кантор видел схожие черты характера в своем новом знакомом.
   Профессиональная самоуверенность соседствовала в натуре Лендера с постоянным сомнением в собственных способностях. Именно это сочетание указывало на наличие таланта к делу, которым тот занимался.
   Были и неприятные черты, которые сыщик изжил в себе за годы.
   Лендер сочетал похвальное упорство с предосудительной ленцой, заставлявшей его искать легкие пути к достижению целей. И если сочинитель пока не оступился, то это целиком заслуга того друида, который вложил в него почтение к Традиции.
   «Умственная сила, сосредоточенная на стремлении к истине, – сформулировал Кантор, – вот что хорошего есть в нем. Эта сила пока еще не отягощена умением, но навык придет».
   Кантор сознательно испытывал Лендера на способность преодолевать житейские страхи!
 
   Прежде Лендер пережил несколько неприятных минут, во время путешествия на воздушном пароме. Что же, казалось бы, может быть комфортабельнее? Но сочинитель обнаружил у себя сильную фобию высоты. Огромных усилий стоило преодолеть ее.
   Кроме того, моменты набора высоты на одном берегу и снижение к причалу на другом сопровождались качкой.
   Лендер не позволил себе всерьез заболеть морской болезнью в присутствии Кантора. Однако удовольствие от путешествия было сомнительным.
   Но теперь он, кажется, оправился.
   Еще не вполне.
   Но со временем всё наладится.
   Человек – существо не только падкое и повадливое, но и весьма склонное менять привычки.
   Перелет через залив отразился на сочинителе самым негативным образом.
   Предвидя подобное, Кантор принял меры. Они купили газету. И Лендер несколько отвлекся, изучая ее.
   Журналист, по просьбе Кантора, зачитал несколько заголовков.
   Хайд действительно был главным героем новостей. И если с ним ничего не случилось, на что выразил надежду Тейт, то исчезновение смело можно расценивать как событие весьма полезное для того, чтобы еще и еще раз вспомнить о нем.
   Но это как-то не укладывалось в нормальные представления о привычных вещах и принципах поведения. Насколько нужно презирать нравы общества, для того чтобы так вот поступить с ним?
   Люди не прощают своим кумирам многих вещей, которые прощают соседям.
   Известие об исчезновении Хайда было событием вопиющим, неслыханным. И если это всего лишь нечистоплотный трюк, то изобретателям этого трюка еще следовало придумать, как Хайду возникнуть вновь, без ущерба для репутации!
   – И что вы думаете? – поинтересовался журналист.
   – Думаю, что будет война, – неожиданно ответил Кантор. – В самое ближайшее время.
   – Война? – удивился журналист. – Зачем? Почему? С кем?
   – Думаю, что где-то на дальнем юге, – ответил сыщик. – Теперь Миру самое время затеять войну.
   – Из чего вы делаете такой вывод?
   – Есть обстоятельства, которые говорят за это.
   Журналист был бледен, чувствовал себя не лучшим образом. Вместе с самочувствием и способности к анализу у него явно ухудшились.
   – Это как-то связано с исчезновением Хайда? – удивился сочинитель.
   – При чем здесь Хайд? – поморщился Кантор. – Я имею в виду прекращение эмиссии кредитных обязательств «Мулер Партнерз». Но только не надо требовать объяснений. Подумайте сами. Вы же работаете в «Энтерпрайз мэгэзин».
   – Я боюсь показаться назойливым, – пролепетал Лендер, – но мне хотелось бы получить среднесрочный прогноз. Как скоро, вы думаете, начнется война?
   – Как скоро? – переспросил Кантор и задумался ненадолго. – А сколько еще Грея Дорриана будет петь в «Ленд-Пэлас»?
   – Пятнадцать дней, – был ответ. – Потом Лендлорды займут свои места в зале для заседаний и начнут работу.
   – Пару дней они будут раскачиваться, на третий день Совет Мейкеров представит им необходимые документы, а еще через два дня будет объявлено о начале переброски войск. Всего через двадцать дней мы узнаем, на кого следует опустить карающую плеть Мира. И война начнется незамедлительно, – рассудил сыщик.
   – Вы так спокойно об этом говорите! – восхитился журналист.
   Да, констатировал сыщик, он оправился.
   – Начинайте читать, – сказал Кантор.
   – Читать?
   – Да, читать. Пока мы едем, вы прочтете мне вслух этот гениальный сценарий. Это сэкономит время и поможет вам отвлечься от мрачных предчувствий.
   – Возможно, – вяло улыбнулся журналист.
   Он расстегнул папку и открыл ее.
   – Джим – Серебряная пуля, – начал читать он, – картина первая.
 
   Сцена в каньоне. Шериф и Джерри Джексон – степной разбойник.
   Несколько человек, одетых весьма разнообразно, но несколько неряшливо, едут верхами по дну пересохшего ручья.
   Высокие скалы тут и там вздымаются над узким каньоном, образованным руслом.
   Весь вид людей, едущих растянувшейся вереницей, говорит об их усталости от неправедных трудов.
   Они покрыты пылью, а широкополые легкие шляпы, долженствующие беречь лица от солнечных лучей, украшены темными пятнами пота, проступившего на пыльных тульях.
   На бедрах у каждого по два длинноствольных «драммера», принятых в этих краях в качестве оружия самообороны, а в седельных чехлах виднеются приклады ружей.
   Лошади ступают тяжело, осторожно выбирая меж камней место для того, чтобы поставить копыта.
   На одну из высоких скал выезжает всадник, которого люди, пробирающиеся каньоном, не видят до поры.
   Всадник являет собой резкий контраст этим людям. Его костюм демонстрирует образец опрятности. Воротничок, обнимающий шею белым ободком, украшен узкой пестрой лентой, завязанной не без изящества.
   Его шляпа в тон бежевому легкому сюртуку, прямо поверх которого застегнут ремень с палашом, патронташем и «драммером» системы «Фронтир»…
 
   – Банально несколько, – заметил тут Кантор.
   – Что? – встрепенулся сочинитель.
   – Нет, нет, извините меня, – отмахнулся сыщик, – продолжайте.
   И Лендер продолжил чтение:
 
   Всё это уже выдавало бы во всаднике представителя закона, даже если бы на шее у него не красовался знак единорога на цепи.
   Он достает из седельного чехла кавалерийский «драмм-ган» «Хант-Лоутон».
   Прицеливается.
   Стреляет.
   С головы одного из едущих внизу слетает шляпа, сбитая пулей. Лошадь пугается и сбрасывает седока.
   Все хватаются за оружие и начинают вертеть головами. Но, увидев всадника на скале, отказываются от намерений открывать огонь…
 
   Дальше в таком же духе неведомый автор сценария подробнейше живописал сцену разговора между представителем власти и главарем шайки разбойников, которыми оказались люди в каньоне.
   Используя минимальное количество титров, ибо люди в жестоких условиях фронтира крайне немногословны, автор передавал суть разговора.
   Шериф напоминал о договоренности, согласно которой предводитель шайки Джерри Джексон не должен был устраивать пальбу в городе, сводить счеты и клеймить скот на общем выгоне. За что ему разрешалось в умеренных количествах угонять скот за пределы округа и совершать набеги на пассажирские поезда, но не допуская при этом смертоубийства.
   Джерри настаивал, что выполняет условия и шериф напрасно продырявил его почти новую шляпу.
   Шериф же интересовался насчет ограбления почтового экспресса, что не только шло вразрез с договором, но и сопровождалось двумя убийствами.
   Джерри заверял в ответ, что это не его работа, а вовсе даже его конкурента, предводителя другой банды по прозвищу Гарри-Панихида, которому только дай кого укокошить…
   В конце разговора шериф будто невзначай сообщал Джерри, что некий Джим, по прозвищу Серебряная Пуля, бежал из окружной тюрьмы в Форте-Рэд и вроде бы был замечен на границе округа.
   После этого изменившийся лицом Джерри оставался на крупном плане, в состоянии крайнего потрясения, до затемнения.
   Сценарий поразил воображение сочинителя. Иная, незнакомая реальность предстала перед ним зримо и объемно.
   Эффект сопричастия событиям был восхитителен и перекликался с тем, о чем думал Лендер, относительно новшеств в своем ремесле. А ведь это был только сценарий мультифотографического фильма.
   Как профессионал Лендер безошибочно распознал мастера за прочитанными строками. И мастера талантливого, без сомнения.
 
   Прежде чем начать читать следующую сцену, Лендер поинтересовался у сыщика, насколько жизненна описанная ситуация.
   – Что, шериф действительно может заключать подобные сделки с разбойниками? – изумленно спросил он.
   – Это незаконно, – заметил Кантор равнодушно, продолжая, как и час назад, спокойно править паромотором, – но в ходу. Приходится попустительствовать меньшему злу, чтобы избежать зла большего. Закон в тех краях иллюзорен, как жаркое марево над пустыней, а преступление реально, как жара.
   – Жестокий мир, – оценил Лендер.
   – Да, – вынужден был согласиться Кантор. – В тех местах бандит и скотокрад – пока не пойман, такой же обыватель, как и мирный землевладелец, которому он наносит ущерб. Но и землевладелец убивает так же легко, как бандит. Убивает всякого, кто покусится на его собственность. И эти нравы закреплены уже опытом нескольких поколений. Попустительство им со стороны Метрополии неизбежно. И так же неизбежно принесет много бед Миру в будущем. Мы сами, не желая того, создали этот рассадник зла. Зла без злых намерений, его породивших, прошу заметить. Место, где жестокость норма. И это не может не повлиять на Мир с течением времени.
   – Но подобное недопустимо… – попытался возразить Лендер.
   – Ну, вы даже вообразить себе не можете, что и насколько допустимо вне Метрополии, – печально прервал его Кантор. – Увы. Законы людей не всеобъемлющи и не всесильны. А законы Мира иллюзорны и непонятны вне Мира. Что же касается людей, воспитанных в привычке к злу, то не пройдет и сотни лет, как они провозгласят свой стиль жизни добродетелью и всякий другой уклад будут воспринимать как личное оскорбление и посягательство на их ценности.
   – Утешает лишь то, что мы не будем жить в сем мире, исполненном несправедливых притязаний и неправедною гнева, – философски заметил сочинитель.
   – Утешительно ли то, что наши дети вступят в ту эпоху, а наши внуки услышат Песнь Исхода? – в тон ему сказал Кантор. – Продолжайте, прошу вас.
   И Лендер принялся читать.
 
   Побег из Форт-Рэда.
 
   Сцены побега второго главного героя (первым, судя по всему, был шериф) сильно грешили присущей мультифотолентам условностью и недостоверностью.
   В первую голову сам Форт-Рэд был описан не как обычный частокол со сторожевыми башнями из бревен, а как совершенно не свойственный месту действия каменный замок на острове.
   И бежал из него Джим, по прозвищу Серебряная Пуля, хитрым образом. Он соорудил примитивный термоплан, склеивая баллон из тонких матерчатых салфеток, а в качестве клея используя кашу, которую ему давали три раза в день.
   Он и задержался в тюрьме ровно на столько дней, сколько потребовалось для сбора и склеивания необходимого скромному баллону количества салфеток.
   Истощив организм и сделав подвесную систему из своей постели, Джим вылез в окно и наполнил баллон горячим воздухом, в качестве топлива используя набивку матраца.
   Ночной ветер с моря (сомнительное обстоятельство) отнес термоплан от острова к берегу. Этот полет, чреватый опасностью, был, безусловно, весьма выигрышным зрелищем для будущего фильма.
   Далее Джим добирается до станции железной дороги и угоняет ни много, ни мало паротягач.
 
   Лендер не удержался от комментария и заметил, что можно было бы угнать паромотор. И погоня была бы куда более впечатляющей, на что Кантор только неопределенно хмыкнул.
   Тем временем полиция, уже поднятая по тревоге, устремляется в погоню на еще двух паротягачах. Но коварный преступник, проявляя чудеса изобретательности и всё более вызывая симпатию у зрителя (читателя, в данном случае), побеждал всех и уходил от погони.
   Сценарист не вдавался в подробности там, где ему не хватало собственной фантазии, и ограничивался примечаниями типа:
   «можно сделать, как в «Ограблении поезда в Рю»,
   «как в мульти «Город в огнях», только без пожара на мосту» –
   или:
   «отдаю детали на откуп постановщикам подобных сцен».
   Безусловно, такой подход выдавал любителя и снижал впечатление от сценария, по сравнению с будущим фильмом, но, когда дело доходило до сцен, в которых сталкивались темпераменты и личности, ощущение от прикосновения к незаурядному мастеру воссоздавать человеческие страсти возвращалось.
 
   Относительно стройности и четкости поединков воли Кантор заметил, как бы между прочим, что у автора сценария, должно быть, есть старший брат или деловой партнер, от которого тот зависит. Или, может быть, соавтор… Но скорее всего, всё же брат, с которым весьма непростые взаимоотношения. Настолько непростые, что этот человек вынужден вести со своим братом долгие безмолвные, мысленные диалога. Вот они-то и выражаются в умелом и психологически достоверном построении поединков.